Бабушка

V Турынский рыцарь. Встреча с княгиней. В гостях у лесника.

Раз в две или три недели, когда выпадал ясный, погожий день, бабушка говорила:

— Нынче мы пойдем проведать лесника!

Дети прыгали от радости и не успокаивались, пока бабушка, захватив веретено, не отправилась с ними в путь.

Дорога от плотины к мосту проходила вдоль крутого косогора; от моста до самого Ризенбурга тянулась тополевая аллея. Но бабушка выбрала другую дорогу — холмистым берегом реки, через лесопильню. За лесопильней возвышался лысый холм, где только желтели цветы медвежьего уха[33]; за ними-то Барунка и охотилась. Постепенно долина все более и более сужалась; река в тесном русле стремительно несла свои воды через огромные камни, преграждавшие ей путь. Склоны холмов поросли елями и пихтами, бросавшими тень почти на всю долину. По этой долине и шли дети с бабушкой, пока не добрались до замшелых развалин Ризенбургского замка, выглядывавших из темной ограды деревьев.

Невдалеке от замка, над старым подземельем, стояла на горе беседка с тремя высокими стрельчатыми окнами. Говорили, что ходы подземелья тянутся на целые три мили, хотя туда ни один человек не заглядывал из-за сырого, удушливого воздуха. Господа, выезжая на охоту, устраивали в беседке второй завтрак. Дети не медля направились туда, карабкаясь по крутизне, словно дикие козочки. Бедная бабушка с трудом поспевала за ними, хватаясь то одной, то другой рукой за молодые деревца.

— Ох замучили вы меня, едва дух перевожу, — ворчала она, поднявшись, наконец, наверх.

Дети взяли старушку за руки и повели в беседку, где веяло приятной прохладой: со скамейки, на которую они усадили ее, открывался живописный вид. Под ними внизу с правой стороны виднелись развалины замка, еще ниже лежала полукругом небольшая долина, края ее окаймляли холмы, поросшие елями. На одном из холмов виднелась маленькая часовня. Всюду царила тишина, нарушаемая лишь шумом воды и пением птиц.

Яну вдруг вспомнилось предание о силаче Цтиборе, пастухе ризенбургского рыцаря. Как раз внизу, на этой самой долине, рыцарь настиг Цтибора, когда он нес на плече ель, вырванную прямо с корнями в господском саду. На вопрос рыцаря, где Цтибор взял ель, тот чистосердечно во всем признался. Рыцарь простил его да вдобавок велел прийти в замок с мешком — даст он, мол, ему столько всякой снеди, сколько тот в силах унести. Цтибор не растерялся, взял у жены чехол с перины размером в девять локтей и отправился в замок; там насыпали ему гороху и наложили копченых окороков полный чехол. За силу и правдивость полюбил рыцарь Цтибора и, когда в Праге королем был объявлен большой турнир, взял его с собой. На турнире Цтибор одолел немецкого рыцаря, которого никто не мог одолеть, и король пожаловал ему рыцарское достоинство.

Детям нравилась эта легенда. С тех пор как они услышали ее от старого пастуха, и замок и долина казались им особенно привлекательными.

— Бабушка, а как называется то местечко, во-он рядом с часовней? — спросил Вилем.

— Это Боушин. Будем живы-здоровы и там побываем, когда люди пойдут на богомолье, — пообещала бабушка.

— Бабушка, а что случилось в Боушине? — спросила Аделька, готовая слушать старушку с утра до вечера.

— Чудо там содеялось. Разве вы не помните, как Ворша о том рассказывала?

— Мы уж забыли. Расскажите нам, пожалуйста, расскажите, — приставали неугомонные внуки.

Бабушку не пришлось долго упрашивать.

— Сидите смирненько и не высовывайтесь из окна, не то упадете и расшибетесь. Вон за той горой и за теми лесами лежат деревни: Турынь, Литоборж, Слатина, Мечов и Боушин. В давнее время всеми этими деревнями владел один рыцарь, по прозванию Турынский, а жил он в своем замке на Турыни. У рыцаря была жена и одна-единственная маленькая дочка красавица, на великое горе родителей — глухонемая. Однажды гуляла девочка по двору замка и пало ей на ум пойти в Боушин посмотреть, что делают там ягнята, насколько выросли они за то время, пока она их не видала.

Надобно вам сказать, что тогда еще ни деревни, ни часовни не было, а стоял только хутор, где жила дворня Турынского рыцаря и находился его скот. Кругом чернел лес дремучий, а в лесу много зверя всякого водилось. Девочка не раз бывала на хуторе, да только приезжала она всегда с отцом. Вот и подумала глупенькая, что стоит ей побежать побыстрее, и она вмиг там очутится. Шла она, шла неведомо куда, думала — дорога как дорога: мала еще была, неразумна, вот вроде вас. Порядочно уже прошла, а белый хутор все не показывается. И стало девочке жутко. Подумала, что скажут отец и мать, не найдя дочку в замке. Взял ее страх, и бросилась она бежать назад. Да от страха не только дитя малое, взрослый человек легко голову теряет. Сбилась бедняжка с пути и не попала ни домой, ни на хутор. Зашла она в дремучий лес: ни тропинки не видать, ни света белого. Тут и поняла, что заблудилась.

Вот и подумайте, каково ей было! Вам бы так худо не пришлось: вы и слышите все и говорить можете, а она глухонемая. В испуге металась бедняжка по лесу и еще больше запутывалась в лесных тропинках. Голодно ей было и пить хотелось, ноги отказывались служить, жутко становилось при мысли, что ночь застигнет ее в лесу, где рыщут дикие звери. Но больше всего страшил девочку гнев родителей. Измученная, вся в слезах, очутилась она вдруг у родника, нагнулась и жадно прильнула к воде; напившись, огляделась и, увидев перед собой две тропинки, остановилась в нерешительности. По которой идти? Теперь-то она уж знала, — не всякая дорожка к дому ведет. И вспомнила тут девочка, что мать в трудную минуту всегда идет в свою комнату и молится; опустилась она на колени и стала просить Бога вывести ее из лесу.

Вдруг почудились ей странные звуки, в ушах у нее зазвенело и загудело. Гул становился все сильней и сильней. Девочка не понимала, что с ней творится, откуда такой шум вокруг. Задрожала бедняжка от страха, заплакала и хотела бежать. И тут видит, выбегает на тропинку белая овечка, за ней другая, третья… Скоро собралось у источника целое стадо. У каждой овцы на шее колокольчик; звон их и услышала девочка. Это были овцы ее отца. За ними бежал белый пес. Наконец, появился и сам пастух Барта. Вскрикнула девочка — Барта! — и бросилась к нему. Обрадовался Барта, что она говорит и слышит, взял ее на руки и поспешил на хутор, который недалеко был. А там сидела убитая горем жена Турынского рыцаря и думала-гадала, куда пропала ее дочка и что с ней случилось. По лесу бродили разосланные на поиски люди, сам рыцарь тоже повсюду искал свою дочь; мать же тем временем томилась в ожидании на белом хуторе. Вы только представьте, какова была ее радость, когда Барта принес ей дочку да вдобавок выздоровевшую. А как вернулся отец и узнал от дочери обо всем случившемся, дали родители обет выстроить у родника часовню; обещание свое они выполнили. Вон та часовня, что вдалеке виднеется, она самая и есть, и родник около нее — тот самый, из которого девочка пила, и в лесах этих она плутала…Ну, а ее давным-давно нет на свете, и отца нет, и Барта умер, а от Турынского замка остались одни развалины…

— Куда же делись овцы и собака? — осведомился Вилем.

— Собака издохла, старые овцы тоже, маленькие выросли, и у них родились ягнята… Так, детушки, и ведется на белом свете: старое старится, молодое растет.

Дети пристально смотрели вниз, на долину; их воображение рисовало то рыцаря на коне, то заблудившуюся девочку…

Вдруг из леса выехала дама на прекрасной лошади и поскакала по долине. Ее сопровождал берейтор[34]. На амазонке[35] был темный жакет и длинная коричневая юбка, закрывающая стремена; вокруг черных локонов вилась зеленая вуаль, наброшенная на черную шляпу.

— Бабушка, бабушка, смотрите, рыцарша! — закричали дети.

— И что это вы придумали, нешто есть теперь рыцарши? Это госпожа княгиня, — промолвила бабушка, выглядывая из окна.

— Детям стало досадно, что это не рыцарша, как они подумали.

— Госпожа княгиня едет к нам наверх! — вдруг закричали они хором.

— Правда, правда, смотрите-ка. Орланд карабкается, будто кошка, — уверял Ян.

— Оставь меня в покое, даже и смотреть не хочу. Чего только эти господа не выдумают!… — бормотала себе под нос бабушка, оттаскивая внучат от окна.

Не прошло и минуты, как княгиня была на горе. Ловко соскочив с лошади, она перекинула шлейф через руку и вошла в беседку. Бабушка встала и почтительно поклонилась.

— Это дети Прошека? — спросила княгиня, оглядывая ребят.

— Они самые, ваша милость, — отвечала бабушка.

— А ты, верно, их бабушка?

— Мать ихней матери, ваша милость.

— Ты должна быть довольна, у тебя хорошенькие внучата…Вы слушаетесь своей бабушки, дети? — спросила княгиня ребят, не спускавших с нее глаз.

Те потупились и прошептали:

— Слушаемся…

— Я на них не жалуюсь… Вестимо, не обходится без проказ, да что поделаешь, ведь и мы не лучше были в их-то годы, — заметила бабушка.

Княгиня улыбнулась и, увидев на скамейке корзиночку с земляникой, спросила, где дети ее набрали.

Бабушка тотчас подозвала Барунку.

— Поди-ка, девонька, угости госпожу княгиню.

— Ягоды спелые, они по дороге насбирали, может, и понравятся вашей милости. Была я молода — любила поесть ягодок, а как умерло у меня дитя, ни одной больше в рот не взяла.

— А почему? — спросила княгиня, принимая от Барунки корзиночку с земляникой.

— Таков у нас обычай, ваша милость. Ежели умрет у матери ребенок, не ест она до Янова дня ни черешен, ни земляники. Говорят, о ту пору матерь божья ходит по небу и оделяет ягодами умерших детей. Тому дитяти, чья мать не стерпит и поест ягод, дева Мария говорит: «Тебе, малютка, потому мало ягод досталось, что твоя мать их съела». Оттого-то матери и остерегаются есть ягоды. Ну, а кто дотерпит до Янова дня, тому и потом не трудно удержаться, — добавила бабушка.

Княгиня взяла было земляничку, спелую и красную, как ее губы, но после рассказа бабушки положила обратно в корзиночку.

— Не хочется… да и вам, детки, мало останется на дорогу…

— Ничего, госпожа княгиня, кушайте на здоровье, а то и домой возьмите вместе с корзиночкой, мы еще себе наберем, — торопливо проговорила Барунка, отстраняя протянутую ей корзиночку.

— Охотно принимаю ваш подарок, — сказала княгиня, улыбаясь простодушию девочки. — Но смотрите, завтра непременно приходите за корзиночкой в замок и бабушку приводите с собой. Хорошо?

— Придем, придем! — закричали дети без всякого стеснения, словно отвечали пани маме, когда она приглашала их на мельницу.

Бабушка хотела что-то сказать, но не успела. Княгиня слегка кивнула ей, улыбнулась детям и вышла из беседки. Передав корзиночку берейтору, она вскочила на Орланда и скрылась в зелени деревьев, как чудесное видение.

— Ой, бабушка, я никак не дождусь, когда мы пойдем в замок! Папенька говорил, что там у княгини столько красивых картин!… — воскликнула Барунка.

— И попугай есть, он разговаривать умеет! Там будет чему подивиться, бабушка! Погодите только!… — крикнул Ян, хлопая в ладоши.

А маленькая Аделька, осмотрев свое платье, сказала:

— Ведь ты переменишь мне платьице, правда, бабушка?

— Боже мой, и как это я не доглядела за этой девочкой? Хороша же ты!…Да где же ты себя так отделала?! — всплеснула руками бабушка, осматривая перепачканную Адельку.

— Я не виновата…Меня толкнул Ян, и я упала в ягоды… — лепетала малютка.

— Вечно вы ссоритесь. Что теперь княгиня о вас подумает… Скажет, что вы баловни!… А сейчас подымайтесь, пойдем к леснику. Говорю вам, мальчики, последний раз: будете озорничать, никогда больше не возьму с собой! — грозилась бабушка.

— Мы будем слушаться, бабушка, — обещали братья.

— Увидим, увидим… — говорила бабушка, торопясь за детьми по лесной тропинке.

Скоро они очутились в роще, сквозь ветви деревьев белела усадьба лесника. Перед домом расстилалась зеленая лужайка, огороженная вместе с липами и каштанами: кое-где, под деревьями, были вбиты в землю лавочки и столы. По лужайке прохаживались павлины: бабушка любила говорить, что у них ангельское оперение, дьявольский голос и воровская поступь. Тут же бродила стайка крапчатых, задумчивых цесарок; белые кролики, сидя в траве, пряли ушами и при малейшем шуме пугливо разбегались в разные стороны. На крыльце лежала ручная серна в красном ошейнике, а по двору слонялись собаки. Как только дети окликнули их, они с лаем бросились им навстречу и начали прыгать вокруг, едва не сбив с ног от радости. Серна подошла к Адельке и так нежно посмотрела на девочку своими синими глазами, словно хотела сказать: «Кажется, ты приносишь мне сладкие кусочки? Здравствуй!»

Должно быть, Аделька прочитала это по ее взгляду, потому что тотчас сунула руку в кармашек и, вынув ломтик сладкой булки, протянула серне; серна выхватила кусок и еще долго бежала за девочкой.

— Эй вы, дьяволы, что вас там разбирает?! — послышался откуда-то голос, и из дома вышел лесник в зеленой куртке и домашней шапочке. — Никак дорогие гости! — воскликнул он, увидав бабушку. — Милости просим! Входите! Гектор, Диана, Амина, пошли прочь!…Слова сказать не дадут!… — накинулся он на собак.

Бабушка вошла в дом; над дверью были прибиты огромные оленьи рога; в сенях висело несколько ружей, но так высоко, что детям и не достать. Бабушка очень боялась всякого оружия, даже не заряженного. А когда лесник подшучивал над ее трусостью, говорила:

— Кто ж может знать, что случится: ведь лукавый не дремлет!…

— Ваша правда, — соглашался лесник, — коли бог попущает и мотыга стреляет.

Старушка охотно прощала леснику его добродушные насмешки, лишь бы только он не поминал всуе имя божье и не чертыхался, — этого она выносить не могла. Тотчас затыкала уши и говорила:

— Вот вредный язычок!… Ну к чему такие непотребные слова, после них человек должен окропить себя святой водой!

Охотник очень любил бабушку и потому остерегался при ней задевать черта, имя которого срывалось у него с языка, как он уверял, помимо воли.

— А где же хозяюшка? — спросила бабушка, войдя в горницу и видя, что она пуста.

— Присаживайтесь, я сейчас ее позову; вы ведь знаете, она, как наседка, всегда со своими цыплятами, — отвечал лесник, направляясь за женой.

Мальчики сразу же как вошли, так и застыли перед шкафом, где висели ружья и охотничьи ножи. Девочки забавлялись с серной, вбежавшей за ними в горницу. Окинув взглядом уютную, чистенькую комнату, бабушка подумала: «Уж что правда, то правда… В праздник ли, в будни придешь сюда — все блестит, как стеклышко».

Тут ей на глаза попалась пряжа, что лежала на лавке у печки, уже связанная и меченая. Бабушка подошла ближе и стала ее рассматривать. В это время отворилась дверь, и вошли хозяйка, еще молодая женщина, в опрятном домашнем платье и белом чепце: на руках она держала маленькую русоволосую девочку. Она сердечно поздоровалась с бабушкой и детьми: по ее открытому и приветливому лицу было видно, что она рада гостям.

— Я ходила полотно поливать. Никак не налюбуюсь: оно нынче будет белым как снег, — сказала жена лесника, словно оправдываясь за свое отсутствие.

— Сразу видать заботливую хозяйку, — заметила бабушка, — один кусок белится, а тут, гляжу, и ткачу уж пряжа припасена. Полотно должно выйти тонкое, что твой пергамент. Только бы ткач не испортил, не обманул. Довольны вы своим ткачом?

— Сами знаете, милая бабушка, все они обманщики, — отвечала жена лесника.

— Ну, хотел бы я знать, какой ткач вас, женщин, обманет, когда вы каждую ниточку на счету держите! — засмеялся лесник. — Однако что ж вы стоите, садитесь, пожалуйста! — спохватился он, подавая бабушке стул, а ей так не хотелось отходить от пряжи.

— Насижусь еще, — отвечала бабушка, беря за руку маленькую Анинку; мать поставила ее возле лавки, чтоб она не упала: девочка только начинала ходить.

Едва хозяйка отошла от двери, показались прятавшиеся за ее спиной два загорелых мальчугана: одни белокурый — в мать, другой черноволосый — в отца. Вбежали-то они вслед за матерью резво, но когда та начала разговаривать с бабушкой, застыдились и, не смея подойти к детям, спрятались за материнскую юбку.

— Эй вы, воробышки! — крикнул отец, — не след держаться зa мамкин подол, когда надо гостей встречать! Сейчас же подайте руку бабушке!

Мальчики охотно подошли к старушке и протянули ей свои руки, в которые та положила по яблоку.

— Вот вам гостинец, а теперь идите играть, да в другой раз не чинитесь: мальчикам не к лицу за мамины юбки цепляться, — назидательно сказала бабушка.

Мальчики, опустив глаза, косились на яблоки.

— Марш! — скомандовал отец. — Сведите-ка гостей к филину и заодно бросьте ему сойку, что я нынче убил. Покажите им щенят и молодых фазанов, только, чур, не кружитесь ястребятами около птицы, не то я вас!…

Последних слов дети уже не слышали, ибо, едва успел отец сказать «марш», вся ватага вылетела за дверь.

— Ну и спешка! — усмехнулся лесник, но видно было, что эта спешка пришлась ему по сердцу.

— Дети они и есть дети, кровь-то молодая… — заметила бабушка.

— Если бы только мальчики не были такие озорники, — вздохнула жена лесника. — Верите ли, бабушка, у меня целый день сердце не на месте. То они по западням шарят, то по деревьям лазят, то кувыркаются, штаны рвут — просто беда! Вот за девочку благодарю Бога: хороший ребенок.

— Уж как хотите, кумушка, дочь в мать, а сын в отца удается, — заявила бабушка. Хозяйка с улыбкой передала дочурку отцу, чтоб тот ее понянчил.

— Соберу кое-что закусить, сейчас ворочусь, — сказала она.

— Добрая жена, — промолвил лесник, когда хозяйка вышла из комнаты, — грех такую обидеть. Только вот вечно боится, чтоб мальчики не убились. А какой прок в парне, коли он тихоня?

— Всякая крайность вредна, куманек, нет хуже как дать волю пострелам, они и на головах, пожалуй, ходить начнут, — возразила бабушка, хотя и сама не отличалась строгостью.

Скоро вернулась хозяйка с полными руками. На дубовом столе появилась белая скатерть, фаянсовые тарелки, ножи с черенками из рогов серны, а потом земляника, яичница, сливки, хлеб, мед, масло и пиво.

Отбирая у бабушки веретено, хозяйка говорила:

— Бросьте свою пряжу, бабушка, пожалуйте к столу. Отрежьте себе хлебца, намажьте маслом… Масло нынче только сбито, пиво свежее. Вот яичница не очень хороша, жарила я ее утром на всякий случай, да ведь говорят, голод лучший повар. Я знаю, вы ягод не кушаете, а детишки любят их со сливками…

Жена лесника угощала гостью, а сама в это время резала хлеб и, намазывая маслом ломоть за ломтем, капала сверху медом.

Вдруг бабушка что-то припомнила, хлопнула себя по лбу:

— Вот старая голова беспамятная! До сей поры на ум не пришло рассказать вам, что мы разговаривали в беседке с княгиней.

— И немудрено, эти бесенята хоть кого своим криком с толку собьют, — промолвила жена лесника.

Лесник тотчас спросил, о чем говорила с ними княгиня.

— Не рассказывайте, бабушка, покуда я не вернусь, — попросила хозяйка, — я хочу прежде детей накормить, пусть хоть немножко посидят спокойно.

Между тем ребята успели побывать везде и всюду; сыновья лесника, Франек и Бертик, шли впереди и все объясняли. Когда лесничиха появилась на пороге и позвала их завтракать, друзья, выстроившись на лужайке перед домом, смотрели, как собачонка Амина прыгала через палку и приносила в зубах вещи, которые они бросали ей. Детей дважды звать не пришлось.

— Сядьте смирно под деревьями и поешьте, да смотрите не замарайтесь! — распорядилась женщина, раскладывая еду по тарелкам. Детвора мигом уселась за стол, а собаки пристроились рядом, заглядывая им в рот.

Вернувшись в горницу, хозяйка напомнила бабушке, что та обещала рассказать о встрече с княгиней, и бабушка передала слово в слово весь разговор в беседке.

— Я всегда говорила, что у нее доброе сердце, — отозвалась жена лесника. — Когда б она ни заехала к нам, всегда спросит, как дети, а крошку Аннушку непременно поцелует в лоб. Кто любит детей, тот добрый человек. А слуги наговорят невесть что…

— Делай черту добро — отблагодарит тебя пеклом, — ввернула бабушка.

— Верно, верно, бабушка, эта поговорка куда как справедлива, — согласился лесник. — И я тоже скажу: лучшей госпожи нельзя было бы и пожелать, если б только не вертелись около нее врали всякие. Они-то и сбивают ее с толку. А эти людишки ни к чему не способны — живут, лишь небо коптят!… Как посмотришь, милая бабушка, как подумаешь — не удержишься, чтоб не сказать: о, чтоб вас!… громом разразило! Право, злость берет, когда вспомнишь, что болван, годный только на то, чтоб стоять на запятках или в покоях сиднем сидеть, получает столько же, что и я; им даже больше дорожат, чем мной, который и в дождь, и в грязь, и в метель должен таскаться по лесам, днем и ночью драть глотку с браконьерами, за всем смотреть, за все отвечать!… Я на свою жизнь не жалуюсь, я доволен… Но когда зайдет сюда этакий спесивец и задерет передо мной нос, я бы его, честное слово… да что попусту говорить… — И, схватив стакан, лесник с досады осушил его до дна.

— А знает ли княгиня обо всем, что делается? И почему никто не решится пожаловаться ей, если с ним поступают несправедливо? — спросила бабушка.

— Черт возьми, кому охота самому лезть в пекло? Я-то с ней частенько разговариваю, мог бы намекнуть на то, на другое, да всегда думаешь: молчи, Франтишек, наговоришь на свою голову. Она, конечно, не поверила бы мне, спросила бы своих приближенных, и тогда пиши пропало! Те все заодно: рука руку моет. Вот и на днях говорил я с княгиней. Гуляла она по лесу с тем чужеземным князем, который сейчас у нее гостит. Встретили они где-то Викторку и начали расспрашивать у меня, кто она такая. Княгиня ее испугалась.

— Что же вы ответили? — спросила бабушка.

— Как оно есть, так и ответил: сказал, что Викторка не в своем уме, но никому вреда не делает.

— А она что на это?

— Села на траву, князь устроился у ее ног, и мне велели сесть и рассказать, как случилось, что Викторка сошла с ума.

— А ты небось был рад-радешенек? — поддразнила лесника жена.

— Известное дело, кому не приятно услужить красивой женщине. А наша княгиня, хоть и не первой молодости, но чертовски хороша собой. Да и то сказать, мое дело повиноваться…

— Ох, и хитры вы, куманек: уж два года как я живу здесь и слышу ваши обещания рассказать про Викторкино несчастье, а только до сих пор ничего не знаю — так, через пятое на десятое. Я не красавица, приказывать вам не могу… Видно, мне никогда всего не узнать!

— Ах, бабушка, да по мне вы милей самой что ни на есть раскрасавицы! Коли вам угодно, я хоть сейчас расскажу эту историю.

— Что правда то правда, кум сумеет подольститься, когда ему надобно, на это он мастак!… — смеялась бабушка.

— Если кума не против, ловлю вас на слове. Старый, что малый, а дети, сами знаете, любят сказки.

— Ну, хоть я еще и не стара, а послушать не откажусь. Начинай, отец! Время-то и пройдет, — сказала хозяйка.

— Мамочка, дай нам, пожалуйста, еще хлебца, у нас ни кусочка не осталось, — раздался голос Бертика.

— Да не может быть! И куда столько вмещается! — удивилась бабушка.

— Половину съели, половину собакам, серне да белкам скормили. Они всегда так. Ох, ну и мученье мне с ними! — вздохнула жена лесника, принимаясь резать хлеб.

Пока она, поручив маленькую девочку заботам няни, ходила на лужайку кормить детей, лесник набивал себе трубку.

— У мужа-покойника, царствие ему небесное, тоже был такой обычай: прежде чем начать рассказывать, готовил трубку, — проговорила бабушка, и глаза ее заблестели от далеких и сладких воспоминаний.

— Уж и не знаю, мужчины точно сговорились, все завели эту дурную привычку, — послышался в дверях голос хозяйки, до которой долетели слова бабушки.

— Не притворяйся, будто куренье тeбe не по вкусу, ведь сама приносишь мне табак из города, — шутил лесник, зажигая трубку.

— Эко дело, кого любишь, того и голубишь. А теперь начинай-ка свою историю, — распорядилась хозяйка, усаживаясь с веретеном возле бабушки.

— Я готов, слушайте.

Промолвив эти слова, лесник пустил к потолку первое колечко дыма: положив ногу на ногу, прислонился поудобнее к спинке стула и начал свой рассказ о Викторке.