Бали - остров живых богов

Жизнь по адату

Все балийские деревни очень похожи одна на другую. Две улицы, погрузившиеся в тень могучих деревьев, справа и слева ограниченные крытыми рисовой соломой стенами, перекрещиваются в центре деревни. Цепь высоких стен, окружающих каждую крестьянскую усадьбу, прерывается, уступая лишь узким тропинкам, отходящим от центральных улиц и ведущих чаще всего к ручью, реке и дальше в поля. Войти в кампупг можно через узкие ворота, которые большей частью открыты, так что весь двор свободно просматривается с улицы.

Хотя кампунги в зависимости от имущественного положения хозяина и жизненного уровня всей деревни, а также от сил и возможностей ее жителей имеют различные размеры, структура у всех одинакова. Они включают в себя жилой и спальный тома, кухню, хранилище для риса и домашний храм, расположенный на стороне каджа, где число молелен и мест для жертвоприношений часто превышает число прочих сооружений.

В кампунге живет вся семья зачастую три, иногда даже четыре поколения. Так проще растить маленьких детей, для которых старики наряду с матерью, братьями и сестрами охотно становятся товарищами тонких игр.

Балийский ребенок не знает, что такое игрушки. Он целиком окунается в повседневную жизнь, так что не испытывает необходимости в каком-то собственном мире игр.

Мать толчет рис в ступе, отец занялся ремонтом дома — все это не мешаем ребенку. Напротив, он всегда присутствует при работе взрослых, наблюдает за ней, как бы участвует в ней с самого начала. В домах балийца не существует табу для детей, однако мы встречаем табу в мире взрослых. Так, на Бали мужчины и женщины не должны есть вместе. И даже когда приходят гости, женщины за стол не садятся. Они готовят еду, подают ее, но едят вместе с детьми.

Отношения между мужем и женой на Бали обычно также строго регулируются. Ведь жена, согласно балийскому вероисповеданию, ближе к келоду, чем муж. Менструацию связывают с подземными силами, и муж должен тщательно избегать в это время близости с ней, да же прикосновения. В это время женщине запрещено входить в храм и принимать участие в празднествах, быть на рисовом поле, а самое главное — касаться свежесобранного риса.

Если спросить балийца, кто установил такие правила, он ответит: таковы предписания адата. Адат, как уже было сказано это древнее доиндуистское неписаное обычное право на индонезийских островах. В противоположность исламизированным и христианизированным областям на Бали оно до сих пор в силе и признается всеми балийцами.

Нет такой сферы жизни, которую не регулировал бы адат. Все — от семейных отношений, земельных вопросов и проблем орошения до сложнейших религиозных обрядов — определяется адатом или, если возникают споры либо разногласия во мнениях, советом под председательством «келиан банджара» или «келиан деса» главного в группе или деревне — и, разумеется, в духе адата.

Адат — это перенос космического порядка, системы соотносительных понятий каджа и келод вместе со всеми ее религиозными соединениями, на деревню, на семью, на человека. Эта система овладевает жизнью со всеми вытекающими отсюда последствиями, причем балиец не воспринимает ее как строгую письменную форму некоего закона, как воспринимаем закон мы.

Адат касается не только людей, живущих в данной деревне, но и всех, кто вышел из нее. Если балиец оставил свою деревню и переехал (например, много молодых людей из центральных районов сегодня работают в гостиницах на пляжах Санура или Куты), он должен возвращаться домой на каждый семейный праздник и перед каждым храмовым празднеством. То же самое относится к жителям деревни, которые вследствие женитьбы или замужества переехали в другую деревню или в город.

Семья, «банджар» (жилой квартал) и деревня, в которой родился балиец, остаются по адату центром его жизни до самой смерти. В наши дни это уже не соблюдается так строго, как раньше, иначе работающему на стороне балийцу потребовался бы минимум полугодовой отпуск, чтобы выполнить все обязанности перед семьей и деревней, которые вытекают из праздничного календаря и длительных подготовительных работ перед праздниками. Ведь адат гласит, что каждый женатый балиец в рамках банджара с самого начала должен точно соблюдать все свои обязанности в отношении праздников семьи или рода и многочисленных празднеств деревни. И эти обязанности начинаются уже с церемоний очищения и подготовительных работ к изготовлению жертвоприношений, зачастую за несколько месяцев до самого праздника.

Схема кампунга крестьянина-рисовода

1 — лаванг — вход; 2 — алинг алинг — защитная стенка против злыхдухов; 3 — бале тнанг санга — помещение для гостей на девяти сваях; 4 — ума метен — спальня родителей; 5 — санггах кемулан (памертджан) — домашняя молельня; 6 — бале сикепам — помещения для детей и других членов семьи на четырех сваях; 7 — бале секенам — помещение для детей и других членов семьи на шести сваях; 8 — пенгндженг — храмик богини земли; 9 — лумбунг — амбар для хранения риса; 10 — паон — кухня: 11 — тонгос небук пади — площадка для обрушивания риса; 12 — натар — двор.

Будни балийской деревни

Согласно адату, основа балийского общества — его меньшие единицы (семья, банджар и деревня), и эта основа базируется на их тесной взаимосвязи. Современное развитие, идущее вразрез с этим порядком, таит в себе серьезную угрозу традиционному балийскому жизненному укладу, без которого совершенно невозможно представить себе балийцев, несмотря на то что многие из них имеют автомобили, мотоциклы или велосипеды. При длительном пребывании на Бали создается впечатление, что балийская жизнь в деревнях, вдали от центров туризма, протекает счастливо и гармонично.

Жизнь в деревне начинается рано, вместе с петушиным криком. С первыми солнечными лучами мужчины отправляются на поля. Один из них несет жердь с флажками. За ним следуют утки, которые целый день будут искать корм на залитых водой рисовых полях, а потом вернутся к жерди, установленной между полями.

Рисовые поля, орошаемые по системе, за сохранением которой следит товарищество по использованию воды («субак»), отделены друг от друга узкими земляными валами. Хорошо шагать по склонам через рисовые поля, хотя это далеко не просто, так как тропинки слишком узки и покрыты водой Но красота открывающейся взору панорамы стоит того, чтобы взобраться на верхнюю террасу. Вряд ли можно найти более гармоничную картину, чем эти поблескивающие водой и переливающиеся всеми цветами радуги — в зависимости от степени спелости риса — поля.

При этом все кажется таким простым и естественным, что как-то не задумываешься о строгой организации труда и необыкновенном старании, которых требует возделывание риса на орошаемых землях, тем более что балиец, делая даже самую тяжелую работу, производит впечатление довольного, счастливого человека.

Подготовку полей к севу проводит сам крестьянин деревянными плугами, в которые впряжены волы. Все остальное, что делается после обрядов дароприношений, выполняет мужская община: посадку и пересаживание взошедших ростков риса, наблюдение за орошением и, наконец, сбор урожая, куда допускаются женщины и девушки, хотя работа на полях обычно считается чисто мужской.

Будний день балийки начинается так же рано, как у балийца. Что бы ни было ночью, спектакль ли театра ваянг или танцы под национальный оркестр гамелан, с первыми лучами солнца женщина на ногах. Она готовит мужчинам еду, которую те берут с собой, отправляясь рано утром на свои далекие поля. При этом она не забывает бросить в направлении всех стран света по одному рисовому зернышку и положить рисовые зерна у всех дверей и окон дома, чтобы тем самым восстановить космический порядок, который ночью могли нарушить демоны.

Балийцы верят в то, что даже днем вокруг бродят злые духи, угрожающие дому и здоровью взрослых, но особенно детей. И здесь жертвоприношение зернышек риса может творить чудеса. Каждый день балийка уделяет много времени необходимому воздействию на мир богов и демонов и еще больше думает об этом. Главное заключается в том, чтобы защититься от зла, призвать богов для помощи и благословения, добиться очищения и контакта с предками и богами.

На Бали, наверное, не существует ни одного какого-нибудь обряда, который каким-либо образом нельзя было бы рассматривать в связи с этими представлениями. Они — часы Бали, определяющие ритм дня и тем самым ритм жизни.

Когда балийка идет на рынок независимо от того, продавать или покупать, эта дорога сопровождается жертвоприношениями, так же как и ежедневное приготовление пищи. Для более крупных дел посещения гостей и семейных праздников — на определенное время приглашается сельский священник В этом случае также делаются жертвоприношения, чтобы оказать положительное воздействие на принятие решения.

Вопросы купли и продажи, кроме торговли коровами и лошадьми, находятся на Бали в руках женщины. Ранним утром, когда муж уходит в поле, можно видеть, как опа, поставив тяжелую ношу на голову, направляется на рынок, ведя на веревке свинью. На рынке она сливается с толпой торговок, которые продают не только овощи, фрукты и пряности, но и множество вещей, кажущихся нам абсолютно ненужными, но из-за которых балийцы до самого полудня спорят и торгуются.

Бетель (жевательная смесь), завернутые в пальмовые листья мясные блюда с пряностями и рисом — своеобразные балийские предшественники наших полуфабрикатов и кулинарных изделий — пользуются особой популярностью. Кроме того, продаются и охотно покупаются домашние средства против тошноты, носового кровотечения и головной боли. Около полудня бурная жизнь рынка постепенно затихает, и женщины отправляются домой, многие так почти ничего и не продав. Однако балийка не рассматривает это как экономическую трагедию. То, что она не продала, может найти применение в семье, а в следующий рыночный день она снова взвалит все это на плечи и понесет на рынок.

После обеда женщины часто собираются вместе в маленьких беседках, расположенных на усадьбе или в баиджаре, готовят жертвоприношения для храмового праздникалибо семейного торжества.

Когда солнце опускается к горизонту, с крестьянских дворов доносятся глухие ритмичные звуки — это обрушивают рис для следующего дня Потом женщины идут в деревенскую купальню или, если есть возможность, к реке. В то же время в другом месте собираются мужчины и смывают с себя пот и грязь целого дня работы на полях.

Мужчины и женщины купаются раздельно, моют волосы и стирают саронги, обертываются сухим саронгом и отправляются домой, где их ждет приготовленный заранее ужин. Немного позднее, после того как мужчины и женщины поужинают отдельно друг от друга, они так же отдельно выходят на вечернюю семейную прогулку, направляясь по темным деревенским улицам к месту, где уже играет гамелан или кукловод-даланг растянул свой экран для ночного кукольного представления, в котором оживают сказания и легенды тысячелетней давности. Присутствующие мужчины и женщины — и зрители и актеры. В эти часы можно также поговорить о событиях дня, планах на будущее. Мужчины больше всего любят беседовать о подрастающих бойцовых петухах, а женщины, как и во всем мире, — о детях. Это как раз то время, когда мужские товарищества по сбору урожая, группы гамелана, объединения по производству пальмового вина, умельцы, вырезающие маски для праздников, встречаются вместе для делового разговора.

Все мужчины по своим интересам объединены в группы, называемые «сека», которых на Бали бесчисленное множество и которые формируют жизнь мужчин. Эти союзы по интересам существуют наряду с банджаром и регулярно проходящими общими собраниями в соответствии с законом адата, определяющим повседневный жизненный ритм деревни.

Мир гамелана

О музыке гамелана можно было бы написать самостоятельную книгу — о волшебстве его мелодико-ритмического звучания, имеющего своеобразную, неповторимую прелесть. Звуки гамелана незабываемы. Для неподготовленного слушателя, привыкшего лишь к западной музыке, ритмичные мелодии Бали вначале кажутся необычными, возбуждающими и в то же время монотонными. Однако ощущение монотонности проходит, когда вслушаешься. Тогда ощутишь все богатство гамелана, всю его чарующую, волшебную музыку, одну из самых своеобразных на земле.

Говорят, это ее волшебство объясняется не в последнюю очередь тем, что она обычно сопровождает танцы и, даже если никто не танцует, чисто психологически создает образы танцовщиц, тело, ноги, руки, пальцы которых двигаются, подобно деталям тонкого, чудесного механизма, не имеющего ничего общего с беспомощностью и случайностью наших, зачастую неуправляемых жестов.

Услышав гамелан впервые, я понял, что ничего подобного никогда не слышал, почувствовал неповторимое слияние окружающего мира с миром звуков. Тогда я еще не знал, что услышанные мной высокие, чистые, как хрусталь, звуки издавал придворный оркестр «семар пегулинган», балийская разновидность гамелана, которая сейчас встречается очень редко.

Он состоит из двух центральных металлофонов (гендеров), каждый из которых имеет тринадцать бронзовых пластин и на которых играют обеими руками, и двух инструментов с десятью пластинами (гангса и кантиль) для исполнения тем и ритмических арабесок. Особенность музыки состоит в строгом, лишь с трудом замечаемом многообразии ее ритмики. Она достигается протяжной, глубокой мелодией джублага и скандирующими ударами джегота. Приглушенно и дребезжаще, как басовый колокол, звучит музыка, издаваемая подвешенными гонгами, которые по внешнему виду напоминают огромные плоские миски с внутренним ободом.

Гораздо чаще, чем семар пегулинган, на Бали, особенно во время вечерних прогулок по Денпасару, Клунг-кунгу, Сингарадже или одной из больших балийских деревень, можно услышать «гонг геде» или очень похожий на семар пегулинган «гонг кебиджар», звучание которых хотя и громче, но не столь кристально чистое, как у традиционного оркестра. Удивительно, что при слаженной, совершенной игре гамелана, будь то репетиция или выступление на празднике либо сопровождение танца, музыканты почти незаметны, во время игры на их лицах не выражается никаких эмоций, они обходятся без дирижера. В гамелане нет даже какого-нибудь явно солирующего инструмента. Даже сольное исполнение некоторых особенно красивых, звучных мест в пьесах, зачастую исполняющихся без пауз, остается совершенно незамеченным, отступает на второй план на фоне абсолютного совершенства целого.

Мир балийского гамелана описать невозможно. Этот оркестр надо слушать, слушать еще и еще, чтобы понять его чарующую музыку и его значение для космического мироощущения балийца. Гамелан — неотъемлемая часть целого, того, что называется балийской культурой.

«Языком богов» назвал его один брахман, с которым я говорил о том, как воздействует гамелан на ухо иностранца. Как музыка богов, звучит он над вечерними, зачастую слабо освещенными керосиновыми лампами улицами и дворами балийских деревень, представляющих собой ярко выраженный контраст с миром современных отелей, выстроенных на побережье для туристов, миром пляжей, который так мало соответствует духу острова и его обитателей.

Ритм жизни определяет рис

Ритм жизни балийца сообразуется с природой и с волей управляющих ею богов. Как бы многообразно он ни пронизывал все существование балийца, нигде этот ритм не проявляется так явственно и отчетливо, как в отношении к рису. Один человек, хорошо знающий Бали, сказал однажды: «Рис — это жизнь. Рис — это Бали. Он символизирует как земную жизнь, так и небесное блаженство».

Тот, кто видел балийца, имеющего дело с рисом — на поле, при сборе урожая, на празднике, во время приготовления риса, когда он изготовляет жертвоприношения из риса и когда возлагает их, — тот поймет, что отношение балийца к рису — это не просто отношение человека к своему главному продукту питания.

Рис воспринимается балийцем как нечто божественное, может быть как пуповина, которая в течение всей жизни соединяет человека с богами, а после его смерти остается пищей души. При многочисленных церемониях очищения души, во время ночных трапез живых с душами умерших также подают рис.

С момента высадки саженцев на поля до сбора урожая рис окружен заботой и вниманием. Поскольку это божественное растение-дар божественной земли, все фазы его роста сопровождаются магико-мистическими ритуалами, которым, как почти на всех балийских церемониях, кажется, нет начала и конца. Праздники сбора урожая и священное орошение полей после его сбора, органично сливаясь, ритмично сменяют друг друга. Рис, а также вода присутствуют на всех балийских праздниках и церемониях. Не та вода, которую выделяют полям товарищества по ее распределению, а прежде всего тиртха — святая вода, без которой, согласно балийской вере, ни одно поле не даст урожая, не взойдет ни одно растение.

Еще до того как окончательно будет определен ритм орошения полей для очередного посева, избранные мужчины отправляются по стране, чтобы из священных ключей или ручьев, соединенных со священным озером Батур, взять самой благословенной для полей святой воды и принести ее в храм риса, где ею с торжественными обрядами окропят алтарь. Затем часть святой воды по каплям распределяется на поля, чтобы таким образом использовать все возможности освящения. Вода, взятая из района озера Батур, считается тиртхой, дарящей ноту богини этого озера, у которой, как говорят, существует прямая связь с дарящей плодородие богиней Сри.

Начало работ на рисовых полях устанавливается Арецами и звездочетами, потому что от этого, так же как от правильно найденной и распределенной святой воды, зависят успешное развитие растений и сбор урожая. Когда подходит нужный момент, самые крупные, отборные метелки риса последнего урожая кладут в предварительно политые водой посевные грядки для прорастания зерен, сопровождая эту процедуру молитвами и небольшими жертвоприношениями. Приблизительно через месяц, когда молодые растения достигнут 20 сантиметров, их группами по четыре-шесть саженцев аккуратно пересаживают в почву подготовленных заранее, залитых водой полей. Этой работе также предшествуют сложные ритуалы. Жертвоприношения должны быть приятны богине риса, ибо они призваны способствовать более быстрому росту молодого риса.

Гирлянды цветов и небольшие пирожные из риса, в которые втыкают курительные палочки, предназначены для остальных богов, так как от них также ожидается помощь. Демонам ада дарят пальмовое вино и рисовую водку. Однако, для того чтобы злые духи при этом чувствовали себя в полях не слишком вольготно, на краю поля поджигают скорлупу кокосового ореха, чтобы после алкогольного угощения быстро прогнать дымом гостей из преисподней.

Замечательную картину являют собой поля с рисовыми саженцами, нежная, светлая зелень которых отражается в воде. Теперь поля регулярно очищаются и орошаются, до тех пор пока рис не начинает цвести. Балиец говорит: «Богиня риса беременна».

В полях в это время ставят бамбуковые палки. Сверху они расщеплены, и в расщеп вставляется плетеная тарелка, над которой укрепляется покрытие из черного пальмового волокна. Тарелка предназначена для жертвоприношений богини риса, состоящих из тонких платков, благоухающих эссенций, фруктов, рисовых пирожных, завернутых в банановые листья. Сюда также приносят кушанья, которые особенно любят беременные женщины, — соленые фрукты, фаршированный перец, крабы, сласти. В некоторых селах Бали свадьба богини риса отмечается как праздник. После нее — «ньепи», день отдыха, когда никто не должен выходить на рисовые поля.

Вскоре после свадьбы Деви Сри цветы риса начинают блекнуть и зелень рисовых стеблей переходит в соперничающее по яркости с солнцем золото.

Теперь взор балийца с надеждой блуждает по полям и время от времени со страхом и мольбой поднимается к небу. Не угрожает ли непогода благословению Деви Сри? Снова и снова совершаются жертвоприношения на полях и в храмах с целью воспрепятствовать плохой погоде. Однако, чтобы урожай благополучно созрел и был убран, требуется вмешательство еще более мощных сил.

В деревнях у подножия горы богов Гунунг Агунга, в мире, который почти не тронули технический прогресс и туризм, по вечерам собираются семьи и молятся силам, которые могут помочь созреванию и сбору урожая.

Матери маленьких девочек сидят в своих лучших нарядах перед священнослужителем, который сжигает в котле дурманящие коренья. Позади в набедренных повязках с черно-белым шашечным рисунком сидят отцы. Сами девочки, убранные как богини, движутся под нежные песни своих матерей в легком ритме танца, склоняются над дымом благовоний, вдыхая их пьянящий чад, постепенно приводящий в состояние транса, и в этом состоянии девочки продолжают танцевать. Нежные напевы женщин прерываются неистовыми выкриками мужчин. Танец переходит в судорожные, конвульсивные подергивания, начинается вихревой круговорот, который заканчивается полным изнеможением девочек. Без сил, они ложатся перед жрецом и лежат как мертвые в своих золотых, украшенных цветами венках-коронах в роскошных шелковых нарядах.

Жрец обмахивает их веером. Матери осторожно поднимают своих дочерей. Медленно, еще не открывая глаз, девочки вновь вступают в ритм. Голова при этом неподражаемым образом лежит на плече, пальцы двигаются, как маленькие бабочки, — удивительная картина!

И опять звучат в ночи напевные мелодии женщин, припудривших свои лица рисовой мукой. Вместе с ароматом дорогих пряностей, которые возжигает священник, к небу каждый вечер поднимается их молящий, заклинающий напев. Он звучит как приглашение божественным феям завладеть телами маленьких девочек и пойти вместе с ними к храму, к реке, к полям, чтобы благословить всю местность и приумножить добрые силы, необходимые для хорошего урожая.

Богиня риса любит, когда небесные феи спускаются с небес на землю и на одну ночь завладевают нежными, грациозными телами маленьких балиек. И вся собравшаяся деревенская община вне себя от счастья, когда происходит момент соединения и дрожь пронизывает тела девочек. Цель долгих ночных стараний теперь достигнута. Мир богов и мир людей чудесным образом соединились, принеся жителям деревни помощь.

Через пять месяцев начинает созревать рис. Поля оставляют сохнуть. Теперь необходимо устранить последние опасности. Они исходят в первую очередь от мышей и саранчи, которые часто уничтожали весь урожай перед самым его сбором. Чтобы удержать мышей и саранчу от их пагубных действий, их символически приглашают в деревню и развлекают танцами «сангхьянг».

В этих танцах человек также погружается в транс, чтобы принять обличье животных и таким образом войти в контакт с животным миром. Танцор надевает на себя панцирь из пальмового волокна. Сопровождаемый монотонным пением мужчин деревни, он бегает на четвереньках, изображая дикого кабана, под грубоватые шутки односельчан с хрюканьем съедает корм для свиней, а затем, все еще находясь в трансе, убегает в кустарник, где его окропляют святой водой и тем самым постепенно возвращают к нормальной жизни.

В сангхьянге выражается безудержная фантазия балийца. Во время больших празднеств, когда являются высочайшие боги, он — само воплощение религиозного благоговения. Теперь же, когда речь идет о сохранении его пищи, балиец становится символом раскованной природы, свирепым или смешным животным, поведение которого веселит публику.

Мужчины в состоянии транса имитируют повадки обезьян, прыгающих, качающихся на ветках, ищущих у себя блох, или лягушек, громким кваканьем заклинающих фауну деревенского пруда, и эхо многократно повторяет эти звуки.

Большой день в ритме риса, когда все опасности удалось благополучно миновать, — это день начала сбора урожая. Специально освященными маленькими бамбуковыми ножами нарезается «нини» — сноп из лучших метелок риса, содержащих по 80–100 зерен. Нини одновременно и семенной! фонд для очередного посева, гарантия выживания. Тот, кому доверено принести нини с поля в деревню, считается в этот день неземным существом, ибо находится ближе к богам и добрым духам, нежели к своим односельчанам, которые, исполненные робкого восторга, смотрят ему вслед.

Обряды, связанные с нини, в разных деревнях различны. Однако много и общего. Например, везде одинаковы двери амбаров для хранения нини, которые украшены и увенчаны особыми навесами, используемыми только в торжественных случаях. Во. многих деревнях жертвоприношения выставляются на высоких бамбуковых шестах, что подчеркивает особую значительность события. И в эти дни нередко можно встретить целые сопровождающие нини процессии, молча направляющиеся с полей в деревню, где их встречает жрец, чтобы окропить святой водой.

Об одной особенно впечатляющей встрече с нини рассказывает швейцарский художник Тео Майер, проживший на Бали более двадцати лет: «Однажды в Исехе я последовал за женщиной, которая с нини направлялась домой. Она шла медленно и торжественно. Никто не смел поздороваться или заговорить с ней, но всякий, кто встречался ей на пути, почтительно склонял голову. Перед входом в амбар сидел ее отец. Руки он держал сложенными у лба, приветствуя ее как богиню. Сын встретил ее по старому обычаю: «Рату (повелительница. — Пер.), будь к нам милостива. Дай нам, пожалуйста, мерту (сущность жизни. Пер.)». Держа между пальцами цветок, он также поднес сложенные руки ко лбу. Для духов было выплеснуто на землю пальмовое вино. После этого дочь поставила священный нини в расписанную красками вазу для жертвоприношений. Для богов на столе разложили фрукты, рис, пирожные, жареных кур и поросенка на вертеле. Рядом с богиней риса возвышалась гора платочков из парчи, маленьких чашечек с духами, миниатюрных гребешков, пудры й цветов. Сын стал молиться: «Пожалуйста, возьми наш простой амбар и сделай его своим высоким троном!» Затем другой член семьи внес богиню риса в сарай и усадил ее на украшенное цветами место. Из пищи, предназначенной для жертвоприношений богам, был приготовлен праздничный обед. Мужчины налили себе из глиняного кувшина изрядное количество пальмового вина. Для девочек бабушка сварила освежающий напиток: в молоко зеленых кокосовых орехов она натерла мякоть фруктов и добавила размельченные семена, фрукты, перец и соль».

Обряды, связанные с нини, имеют такое же многообразие вариантов, как и все на Бали. Однако везде следуют общему традиционному порядку. На каждом празднике обряды состоят из магико-мистического действа, ритуальных жестов и диалогов, а также из простых, земных радостей, которые связаны с жертвоприношениями. Обычно жертвоприношения для богов, состоящие из сластей, после того как они выполнили свои важные магические функции, в которых боги принимали личное участие, становятся особенно желанными и вкусными для людей.

После праздника начинается большая работа. Перед тем как мужчины отправятся на поля убирать урожай, они подстригают себе волосы. Те же мужчины, у которых есть беременная жена, волосы оставляют нетронутыми, чтобы уберечь от беды и жену, и ожидаемого ребенка.

Рано утром слышится призыв кулкула — бамбукового барабана. Его низкие звуки созывают всех жителей деревни — мужчин и женщин. Дома остаются лишь «нечистые» женщины. Веселые, в пестрых одеждах, в широкополых шляпах из пальмовых листьев или соломы, балийцы отправляются на поля. Каждый в правой руке несет небольшой нож для срезания колосьев, причем держит его так, чтобы пронести незаметно мимо богини риса.

Сегодня, как и тысячу лет назад, рис срезают пучками и связывают в снопы, которые потом, как огромные букеты цветов, подвешивают к коромыслам, и молодые люди быстро несут их домой, покачиваясь под тяжестью ноши.

Когда последнее поле деревни убрано и снопы внесены во дворы, где их некоторое время оставляют лежать под открытым небом для сушки, можно считать, что наиболее трудная, но в то же время и самая приятная часть работы половины года позади: ведь на Бали в большинстве местностей получают по два урожая в год.

Теперь село готовится к празднику урожая — «бебан-тенану», который в разных местностях отмечают по-разному. Очень богатую и, возможно, в наибольшей степени уходящую корнями в традиции форму праздника наблюдал в восточнобалийской деревне Селат и подробно описал Тео Майер. Предоставим ему слово:

«В Селате поля расположены по направлениям частей света, и крестьяне-рисоводы в соответствии с этим делятся на четыре группы, называемые, питпит». Существуют северо-западные, северо-восточные, юго-западные и юго-восточные группы. Четыре группы обеспечивают пищей свои семьи из относящихся к ним частей. Часть урожая предназначена храму.

Праздник урожая в Селате представляет собой церемонию, продолжающуюся четыре дня. Она начинается в четвертое полнолуние по балийскому календарю. В первый день («пенгамбуан») ранним утром барабан-кулкул созывает в храм всю деревню. Священнослужитель и старейшина деревни дают появившимся жителям необходимые распоряжения: северо-восточные питпиты должны украсить храмы пальмовыми листьями, северо-западные- подвесить к краям крыш вырезанные из пальмовых крон листья для защиты от обжигающих солнечных лучей, юго-восточные разложить около храма плоские декоративные плетенки из бамбука и положить на них рисовые пирожные, юго-западные питпиты должны приготовить мясо для, бантена» (вид жертвоприношений) и священного пира в «бале агунге» (главном бале). Кроме четырех питпитов существует еще одно объединение — «секеха неруна» (союз молодых мужчин). Его члены — священнослужители. Под наблюдением жрецов в первый день праздника урожая они приносят инструменты священного оркестра — слундинга. Однако предварительно священнослужитель рассказывает богу о предстоящих торжествах и приглашает его принять в них участие. Священные инструменты состоят из тяжелых железных пластин, а звуки извлекаются из них с помощью молотка. Издалека эта музыка кажется боем курантов. Во время праздника инструменты находятся в особом павильоне, носящем название «бале труна». Между инструментами можно видеть маленькую черную фигурку на деревянных носилках. Она закутана в красивые платки и окружена цветами. Кроме жреца, занимающегося ее украшением, никто не должен касаться этой фигурки. Именно в ней живет бог слундинга — Батара Рату Багус Панде, величественный и прекрасный кузнец. Музыканты молодежного оркестра украшают инструменты цветами и окропляют их святой водой. При открытии церемонии звучат четыре разные мелодии.

Режут свинью, предназначенную для жертвоприношения. Немного мяса, жира и печени жарится на вертеле над слабо горящим древесным углем. Эти небольшие порции на пальмовых листьях кладут перед алтарями. Одновременно землю поливают рисовой водкой и пальмовым вином. Храм постепенно заполняется жителями Селата и пяти примыкающих к нему деревень. «Крама деса» — объединение отцов села — собирается позднее в бале агунге. Все женщины приносят с собой рисовые пирожные и цветы. Они втыкают их в бамбуковые циновки алтарей и домов собраний. На некоторых рисовых пирожных нарисованы краской, сили» — изображения богини риса. Другие пирожные приготовлены из воздушного риса, который способствует тому, чтобы в урожае, собираемом в Селате, всегда были магические (крупные) соцветия риса. Жители Селата рубят свинину на мелкие кусочки, варят их и жарят на вертеле. Одним из главных блюд является «лавар» — своеобразный балийский бифштекс из сырого мяса. В бале агунге для каждого члена крамы десы подается одна порция на банановых листьях. Храм украшен, дымится рис, жертвоприношения переливаются яркими красками. Старейшины деревни зовут участников праздника к великому меру. Женщины приходят в своих лучших нагрудных и набедренных одеяниях. Мужчины втыкают в пояс крис. В полутьме можно различить украшенный трон бога пура пусех — основателя и покровителя Селата. По обе стороны трона — священные зонты. Жрец приносит к открытым деревянным дверям меру плетенку из бамбука, на которой на свежих банановых листьях разложены рис, лавар, «сате» — сильно наперченные кусочки мяса, печени и сала, поджаренные на вертеле, кусочки жареной грудинки. Пальмовое вино и рисовую водку выносят в чашечках из листьев. Присутствующие опускаются на колени для молитвы. Эта молитва — и оказание почестей богу, и просьба о милости. Бросив перед собой цветок, означающий приветствие богу, молящиеся подносят сложенные ко лбу руки. Жрец разносит святую воду и каждому льет на ладонь правой руки. Получивший воду трижды отпивает ее, а остатками увлажняет лицо и волосы. Человек делает жертвоприношение — бог дарит ему святую воду.

Жители Селата занимают в бале агунге свое место в соответствии с установленным порядком. Глава собрания обращается с короткой молитвой к богу, в которой просит защитить жителей деревни. Под особую мелодию слундинга бокалы из листьев- наполняются пальмовым вином. Напиток трижды с небольшими паузами выливается на землю, а остаток выпивается. Затем съедаются заранее разделенные на порции рис и мясо. При заходе солнца деревенский священнослужитель в присутствии всех старейшин и жителей деревни выкладывает жертвоприношения в строго определенном, магическом порядке. Они предназначены демонам. Для женщин и детей этим завершается первый день сбора урожая. Женщины забирают домой жертвоприношения — рис, пирожные, кур, уток — и дома готовят из всего этого праздничный обед семьям. В храме остаются лишь священнослужители и сторожа. Когда темнеет, раздаются удары кулкула, приглашающего мужчин на «мекемит» — встречу с богами. Мужчины стекаются со всех концов деревни, поют хоралы, льют пальмовое вино и спят в храме у ног богов на принесенных с собой из дома циновках. Время от времени тишину прерывает мелодия. Инструменты могут звучать лишь во время храмовых праздников.

На второй день праздника урожая делается еще больше жертвоприношений богам, духам и демонам. Рано утром кулкул сзывает население деревни на собрание, и, так же как накануне, четырем питпитам, обрабатывавшим рисовые поля, поручается выполнить особые задания. Накануне уже было определено, что должен принести с собой каждый: нож («голок»), который используется для размельчения мяса и приправ, кокосовый орех для священных кушаний и вязанку дров. Юго-восточные питпиты забивают «карбау» (водяного буйвола). Оркестр играет при этом мелодию, «кебо дункул» (поверженный буйвол). Животное, приготовленное для жертвоприношения, убивают ударом копья в сердце. На его серой шкуре мелом заранее обозначают место, куда должен быть нанесен удар. Когда буйвол падает, звучит мелодия, «миса гаганг» (побежденный буйвол). Убой, варка и разделывание туши осуществляется в соответствии с правилами, передающимися из поколения в поколение. Союз орошения риса, к которому относятся почти все крестьяне из четырех питпитов, дарит для нового жертвоприношения свинью. Ее мясо, предназначенное для богини риса Деви Сри, доставляют из села в пура пусех и там готовят.

Приготовлением ритуальных храмовых кушаний занимаются мужчины. В открытых залах, которые используются в качестве храмовой кухни, работают 60–70 поваров. Приправы, их дозировка точно определены и занесены в книги рецептов, сделанные из пальмовых листьев. На больших медных сковородах поджаривают лук, на толстых досках рубят мясо, над углями костра жарят огромные куски говядины. В рубленое мясо подмешивают тертые кокосовые орехи. Тут же рядом дымятся рагу и соусы. Во множестве каменных ступок толкут приправы. Посторонний человек может подумать, что находится в громадной аптеке.

Женщины могут лишь варить рис. Они варят его в храме и в своих домах под наблюдением священнослужителя и старейшины села. Мужчины посильней непрерывно подносят пальмовое вино в «бале патукан» (павильон духов во дворе храма), где его наливают в огромные старинные глиняные корыта. Духи ублажают себя вином, напиваются и потом не имеют сил отправиться в священные места.

Женщины и девушки сидят в тени под навесами и изготовляют из пальмовых или банановых листьев тарелки и чаши. Во время торжественных процессий богов окрестных храмов несут на позолоченных носилках в пура пусех, где каждый занимает свое исконное место. Барабаны и другие ударные инструменты исполняют бодрую маршевую музыку. В промежутках звучат хоралы. Затем священнослужитель и деревенский староста со своими помощниками начинают церемонию. Группа крестьян принимает богов из соседних деревень, поскольку они также были приглашены. Одни боги уже невидимо восседают на украшенных тронах, в украшенных молельнях или таятся в старых грамотах из тонкой листовой меди, другие еще прибывают верхом на искусно вырезанных драконах и крылатых львах. Все они окутаны воскурениями ладана. Это древние, тесно связанные со страной и народом божества — величественная и прекрасная богиня Бабакана — города, расположенного к западу от путеводной реки, прекрасная дочь, богиня деревень, находящихся к востоку от путеводной реки, божественная, величественная мать храма в Лусухе, божественный, величественный, прекрасный бойцовый петух из храма в Мунтике, величественный, могучий властелин горы Гунунг Агунг… Божественный, прекрасный кузнец со своими железными музыкальными инструментами уже занял место в слундинге и приветствует прибывающих богов музыкой. Жители села сидят на циновках и поют. Суета в кухнях храма прекращается. Старейшины деревни собирают все жертвоприношения и готовят праздничный стол. Мужчины отправляются в купальню. Лишь некоторые из них остаются, чтобы присмотреть за жертвоприношениями. Около полудня в храме собирается вся община, и появляется богиня риса Деви Сри. Мужчина на голове выносит украшенный цветами трон, на котором восседает сплетенная из свежих пальмовых листьев богиня. Жрец с колокольчиком следует за несущим, а позади него идут все крестьяне деревни Селат со своими жертвоприношениями. Богиню риса ставят перед большой пагодой в пура пусехе и поклоняются ей.

Священнослужитель просит собравшихся богов быть милостивыми к людям. Присутствующие преподносят божествам жертвоприношения на увенчанных цветами тарелках из листьев. Потом они садятся на полу и молятся, сложив руки у лба. Тем временем в бале агунге подготовлена торжественная трапеза. Бамбуковая решетка отделяет бога от празднующих. На алтаре — жертвенное вино в старинных китайских фарфоровых чашках, обыкновенное кадило и сложенный белый платок. Рядом стоят два священных свернутых зонта. Присутствующие поклоняются богу святого порядка, хранителю религии. В его присутствии члены совета старейшин («крама пусех») приступают к трапезе, составленной на основе древних предписаний. Пища укладывается в специальном порядке, образуя символическое древо жизни. Каждому блюду соответствует определенное название. Здесь же находится вода для очищения. После заключительного глотка пальмового вина из фигурной чашечки члены крама пусеха собирают свои вещи и отправляются домой.

Наутро наступает «пермиасан» третий день праздника урожая — день украшения. Задолго до восхода солнца один из старейшин деревни начинает бить в кул-кул. И снова народ спешит подготовить жертвоприношения.

Жители деревень Сукалуих, Тегех, Пересаны и Шебуди, подвластных Селату, приносят пальмовое вино во двор храма. Жертвоприношения стоят перед богами в больших корзинах. Рату Сакти Пусеху принесена в жертву жаренная на вертеле утка, а его преемнику — семьсот маленьких тарелочек из листьев, наполненных рисом и приправами. Часть деревенского оркестра сопровождает богов, сидящих в позолоченных маленьких павильонах, к ритуальному купанию, поскольку и боги хотят освежиться и отдохнуть от сильной жары. Места, где восседают боги, закрыты от солнца образующими тень зонтами. Бог Слундинг со своими музыкальными инструментами отдыхает на крепких плечах членов молодежного союза. Приходит много народу, и женщины несут на голове подкрепляющие съестные жертвоприношения. Источник, в котором должны купаться боги, расположен приблизительно в трех километрах к северу от Селата. Меньше чем через двадцать минут процессия у цели, поскольку балийская процессия не имеет ничего общего с неторопливым шествием. Деревенский священнослужитель поет священные гимны. Он окропляет богов святой водой из источника. Оркестр играет «гендинг вали солас» — одиннадцать традиционных мелодий, следующих одна за другой. После этого процессия возвращается обратно в деревенский храм Селата. Перед воротами храма небесных властителей ожидают большие жертвоприношения. После приветствия невидимые боги пролетают над жертвоприношениями и через специально для этого праздника оборудованные бамбуковые ворота направляются к подготовленным для них местам. Во дворе храма мужчины из облагаемых данью деревень устраивают танцевальные состязания в сопровождении слундинга. Старейшины деревни торжественно льют пальмовое вино на землю. Члены двух питпитов проводят ночь в храме, развлекая собравшихся богов своими хоралами.

Заключительным аккордом четвертого дня и всего праздника урожая является «передханган» (хоровод). Семьи деревни Селат с незамужними дочерьми выделяют одну из девушек для участия в хороводе. За несколько дней до праздника на определенном бревне храма наносится зарубка, устанавливающая минимальное число участниц. Боги хотят видеть этих девушек в древнем наряде, в поясной одежде из хлопка и шелковой нагрудной повязке. На каждой из красавиц — головной убор из пальмовых листьев, украшенный тысячами лепестков и цветами. Для этого требуется бесчисленное множество часов работы.

Желто-белые лепестки цветов плюмерии сменяются розовыми и желтыми цветами кувшинок. Темно-синие цветы создают цветовые пятна. От нагрудной повязки до бедер свисают шелковые ленты. Нить на конце ленты соединяется с мизинцем следующей девушки. Эти нити символизируют единство деревенской общины и не должны порваться во время танца. Девушки становятся в длинный ряд, более высокие — впереди. Перед хороводом выходят две пожилые женщины. Они показывают девушкам простые движения рук в танце «реджанг». Девушки начинают танцевать под приятную мелодию слундинга. Хоровод идет вдоль стен во дворе храма и трижды обходит храм. В заключение девушки направляются к своим отцам, которые разделены в храме на четыре группы в соответствии с четырьмя странами света. С красавиц снимают цветочные короны. После этого ангельского танца в лепестках и цветах поселяется небесная сила, и поэтому девушки хотят взять корону домой. Теперь, если эту корону повесить на ткацкий станок, на нем будет легче работать, и дело пойдет быстрее. Если корону бросить во дворе, она защитит кур от болезней.

Дочери четырех деревенских старост остаются перед меру в своих костюмах реджанга. Они имеют право присутствовать во время танца мужчин, завершающего праздник урожая. Деревенские старосты и члены питпита крамы деса берут листья кунжута и по две монеты. Другие члены четырех питпитов несут листья кунжута и по два банана. Они собираются в бале агунге. В ритме танца питпиты по очереди двигаются в восточном направлении. В заключение поющие жители деревни завершают четвертый и последний день праздника урожая обходом. Процессии вносят богов обратно в меру, и на следующее утро вместе с небольшим жертвоприношением происходит прощание с ними».

Сразу же после того как боги возвращаются в меру, а люди — в будничную обстановку домов, вновь начинается подготовка к следующему севу. Поля очищаются и обрабатываются обыкновенным деревянным плугом, в который впряжены волы. И опять делегация от деревни отправляется в путь за святой водой. Она поможет удачно провести сев и обеспечит ему защиту богов. И снова чувствуется ритм риса — существенная часть ритма балийской жизни.

Тело — кампунг — космос

На Бали все тесно связано друг с другом. Согласно верованиям балийцев, случайностей просто не бывает. Правда, порядок жизни настолько комплексный и сложный, что ни один человек не в состоянии заглянуть в глубину и объяснить абсолютно все. Лишь боги знают взаимосвязи, лишь им доступно познание целостности жизни. Однако человек, насколько только возможно, обязан действовать в. соответствии с этой целостностью и сохранять ее. Отсюда и берет свое начало. управляемый священнослужителями божественны?! порядок, определяющий и направляющий повседневную жизнь, смерть и мир усопших, взаимосвязи, которые, сплетаясь воедино, образуют единство жизни.

Самое малое, известное балийцу единство — это его собственное тело — «бувана алит» (маленький мир), в котором нашло отражение все сущее и который он воспринимает как слепок вселенной. В отличие от большого мира («бувана агунга») мир человеческого тела состоит из образов и символов действительности.

В древнебалийской рукописи «Туртур йукти каки милее», имеющей, вероятно, индийское происхождение, читаем: «Ты должен знать, что твое тело — это мир, космос в малом. Твоя кожа соответствует земной поверхности, волосы тела соответствуют траве, кости — высоким деревьям, кровеносные сосуды — ползучим растениям, рот подобен глубоким впадинам, нос — источникам, уши означают ущелья и пропасти, зубы являются ветвями деревьев, а череп соответствует небесному своду, волосы головы — облакам, мигание глаз — мерцанию звезд, голос — отдаленным раскатам грома, дыхание — ветрам, кашель — удару грома, чихание — непогоде с дождем.

Как в мире существуют три сферы — небо, земля и преисподняя, — так и в человеческом теле они есть. Они различаются здесь точно так же, как и в большом мире.

Мы различаем семь кругов ада (балийцы называют их «сапта патала». — Г. У.): ягодица, бедро, колено, голень, подошва, носки, копчик.

Над ними располагаются семь миров (по-балийски «сапта бувана» или «сапта лока». — Г. У.); живот, печень, грудь, горло, язык, нос, глаза.

В мирах существуют семь морей: моча, кровь, пот, жир, слюна, молоко и слезы. Кости, мясо, волосы, ногти, зубы, кровеносные сосуды составляют семь островов; почки, половые органы, селезенка, легкие, печень, желчный пузырь, сердце образуют семь гор в соответствии с индийским махамеру».

В других балийских источниках говорится только о четырех горах, идентичных четырем главным горам Бали. В этом случае сердце и сонная артерия соответствуют горе Гунунг Агунг.

Части тела сравниваются не только с ландшафтом. Органы человеческого тела, согласно мировоззрению балийца, соответствуют и определенным странам света, и богам, связанным с ними:

Перечисленные здесь девять богов балийско-индуистского пантеона — это «Дева нава санга», которым, согласно буддийской традиции, соответствуют девять «бхута». Для каждого из девяти богов в соответствии со страной света, властелином которой он является в космосе, в человеческом теле существуют выходы и входы, используемые им для общения с каждым из богов, а именно: для Ишвары — правая ноздря, для Брахмы — рот, для Махадевы — уши, для Рудры — кишечник, для Сангкары — половые органы, для Самбу — задний проход и для Шивы — родничок или взгляд.

С родничком, которому в индуистских и буддийских формах вероисповедания придается большое значение, связан и другой основной принцип переносимого на человека космического порядка — «рува бинеда» (мир дуальных противопоставлений). В человеческом теле этот принцип находит выражение в противопоставлении родничка и пупка и охватывает также все другие мыслимые виды связанных с телом противопоставлений — от мужского-женского до жизни-смерти.

Однако рува бинеда — это не только глубоко символичная система противопоставлений в человеке и в мире. В соответствии с балийским всеобщим соединением это и вход в исключительно сложную систему лечения традиционной балийской медицины, которая сегодня, в условиях вторжения западной медицины, хотя и играет второстепенную роль, все еще, особенно в отдаленных деревнях, имеет убежденных приверженцев.

Если представить себе, насколько в балийской жизни все взаимосвязано, становится ясно, как трудно исключить части из этой общей системы и заменить чем-то лучшим, что может в данном случае предложить западная цивилизация.

Как бы мало ни понимал простой балиец в космических взаимосвязях, ему ясно одно: его тело, его кампунг и мир, который для него носит название Бали, представляют собой одно целое, сливаются воедино.

Весьма яркое отображение целого представляет собой балийский крестьянский двор. Все, что в нем есть, соответствует человеческому телу. Семейный алтарь считается головой, где мозг — молельня предков. Руки — это жилые комнаты и спальни семьи. Кухня и рисовые амбары соответствуют ногам и ступням. Яма для отбросов — анальное отверстие.

Таким образом, то, что функционирует в повседневной жизни, является отражением всего того, что функционирует в окружающем мире — кампунге, отражением, распространяющимся на деревню, провинцию и, наконец, на весь остров Бали и тем самым на мир с его тремя частями — небом, землей, преисподней — и его обитателями — богами, людьми, демонами.

Человек и боги

Почти каждый глава семейства на Бали имеет землю, на которой его семья не только живет, но и возделывает рис, выращивает овощи, собирает фрукты. Настоящими же владельцами земли являются боги. На собрании деревенского совета мужская община принимает решения, учитывая тех или иных правящих на острове и владеющих землей богов, которые, хотя и остаются невидимыми, воспринимаются и почитаются как присутствующие на всех праздниках высшие живые существа.

То, что боги владеют землей, закреплено в адате. Так, раньше никому не разрешалось оставлять деревню без веских на то причин. Если же причины были уважительными, то и тогда, чтобы переехать в другую деревню, балиец должен был просить совет общины отпустить его. Однако, даже если совет давал согласие на переселение и человек собирался покинуть свою деревню, он не имел права продавать ни землю, ни другое недвижимое имущество. Ему лишь определяли долю из движимой собственности семьи, а недвижимая собственность по-прежнему оставалась за банджаром, или большой семьей.

В наше время продажа земли стала возможной при согласии банджара и деревенского совета. Но отношение жителей деревни к переселенцам все ухудшается. Это особенно отчетливо видно, когда последние приезжают в деревню в качестве гостей, например на ежегодные храмовые праздники или кремации, которые собирают в родительском доме почти всех членов семьи. В этом случае те, кто никуда не уезжал и неделями, даже месяцами готовился к празднику или кремации, дают ясно понять приехавшим, что они уже не принадлежат семье целиком, поскольку — и это выдвигается в качестве аргумента — «не выполнили свои обязанности по отношению к семье или деревне».

В этом проявляется одна из главных проблем современной балийской жизни, поскольку, как и весь мир, Бали в последние годы подвержен известным процессам волновой миграции, что становится одним из характерных феноменов нашего времени во всех частях света. Волей-неволей массы приводятся в движение. Причин тому немало, в частности притяжение больших городов, особенно в развивающихся странах. Материалистическое мышление, стремление к лучшим условиям жизни, у многих неопределенная мечта о земном рае послужили толчком к перемене мест наряду с политическими причинами, которые привели к бегству из тоталитарных государств или от жестких условий! жизни, воспринимаемых как нечеловеческие.

Бали долго оставался не тронутым этими проблемами: ведь балиец считал, что он живет в раю. Еще и сегодня соблазн покинуть остров богов для балийца невелик. Однако на Бали достаточно уже передвижения на самом острове, чтобы создать неспокойную обстановку.

Балийский порядок основывается на семье, банджаре и деревне. До сих пор еще ощутимы границы крохотных княжеств, на которые когда-то был разделен остров. Для балийца и его семьи связь с богами и предками сильнее, чем связь с людьми. Изоляция острова внутри-враждебного и организованного по-другому и в политическом, и в религиозном отношении мира способствовала этому, точно так же как и собственное, веками сохранявшееся мироощущение, которое всегда было универсальным в узких рамках семьи. В противоположность другим общинам и религиозным группам, у которых общественные связи стоят на первом плане и которым поэтому социальные и политические конфликты кажутся естественными, мысли балийца направлены не к земле, а к небу. Самыми близкими ему были и остаются не окружающие его люди, а его предки и боги, у которых живут предки.

Эта своеобразная и, вероятно, также единственная в своем роде связь балийца с окружающим миром объясняет одновременно тот факт, что, несмотря на интенсивное научное исследование Бали и на то, что остров открыт для посетителей, до сегодняшнего дня не существует ни истории Бали, ни подробного описания форм жизни и жизненных обычаев балийцев. Они, с одной стороны, различны не только в провинциях, но и в деревнях, а с другой стороны, тесно связаны с вертикальной ориентацией ни на шаг не отступающего от традиций балийца, главную роль в жизни которого наряду с семьей и деревней играют предки, боги, духи и демоны. Он смотрит вверх и вниз, а когда его взор устремлен вдаль, он видит Гунунг Агунг, а весь остальной мир был и остается чуждым ему, поскольку не имеет к нему никакого отношения. И хотя балиец приветливо встречает тех, кто приходит из этого мира (туристов, например) с мирными намерениями, он все равно не любит чужого и даже не пытается его понять. От приходящего извне нового слишком часто исходила угроза, чтобы ему можно было доверять. Поэтому балиец, живя на своем острове, продолжает доверять только богам и предкам. Тот, кто освободится от традиционных отношений, поплатится за это. Fro ждет то же самое недоверие, каким обычно встречает семья в деревне все чуждое.

Деса-чатур-вангса

По-разному протекает религиозная жизнь в деревнях Бали. Также различны и социальные структуры, которые находят свое отражение в банджаре и в кастовости. Хотя касты на Бали никогда не играли такой роли, как в Индии, они и здесь представляют собой общественную основу традиционной жизни.

Браки между представителями разных каст, особенно в обеих высших кастах — брахманов и ксатриев, все еще считаются нежелательными. Их осуществлению обычно предшествуют долгие переговоры между семьями и продолжительные религиозные обряды. И хотя представителям высших каст разрешается жениться на девушках из низших каст, сам этот факт народом воспринимается негативно, поскольку в этом он видит рост власти высших каст, против которого во избежание социального компромисса скорее следовало бы выступить. Таким образом, и здесь действуют силы, берущие свое начало отнюдь не из балийских традиций и, кроме того, свидетельствующие о постепенных переменах, обусловленных прежде всего всеобщим обязательным обучением.

Широко распространенное мнение, что система каст Бали по своей сути намного проще, чем в Индии, верно лишь с известной оговоркой. На Бали три высшие касты (тривангса) — брахманы, ксатрии, весии, хотя и составляют менее десяти процентов населения, в свою очередь, подразделяются на группы, связанные друг с другом и не ограничивающиеся пределами деревни и провинции. Они принадлежат к тому же роду, к той же дадье. Здесь мы имеем дело с одним из соединений групп, выходящих за пределы деревни и делающих балийскую общественную систему весьма сложной, но в то же время стабильной и жизнеспособной. Сильнее связи с деревней семейная связь с родом, с дадьей.

В балийских деревнях три высшие касты и судры, представляющие собой четвертую касту на Бали, распределены очень неравномерно. Есть деревни, население которых состоит из одних судр, деревни, где вообще не живут аристократические семьи, а только рисоводы и ремесленники, образ жизни, дворы и жилища которых очень просты.

Известной расточительностью отличается образ жизни представителей тривангсы, хотя и они по сравнению с жизненным уровнем народа не утопают в роскоши. Нам даже встречались представители княжеской касты, которые жили проще и беднее, чем некоторые семьи рисоводов на богатом и плодородном юге острова.

Кастовость деревенского населения важна для поддержания авторитета деревни и роли, которую она играет на острове. Особое значение имеют расположенные главным образом на востоке, в районе Карангасема, деревни «деса-чатур-вангса», в которых представлены все четыре группы населения. Эти деревни считаются привилегированными, поскольку в их жизни нашел свое наиболее яркое выражение балийский общественный порядок со всеми его формами. Имеются отдельные, единственные в своем роде деревни Бали, где еще существуют все три балийских языка (вернее, кастовые диалекты), которые используются в общении кастами. Представители всех каст деса-чатур-вангса должны одинаково хорошо говорить на всех диалектах, а также на официальном языке страны — бахаса Индонесиа. Его влияние на острове ощущается весьма заметно. Балийцы из Карангасема в большинстве случаев духовно превосходят западных или северных балийцев. Южные балийцы, ставшие благодаря иностранному влиянию хитрыми и ловкими, иногда могут дать им фору. В управлении производством Денпасара сегодня можно встретить немало восточных балийцев, отличающихся не только высокой образованностью, но и исключительным умением приспосабливаться.

Бали ага — аборигены острова

На востоке Бали расположены самые оживленные деревни, к тому же в наибольшей степени, чем где бы то ни было, связанные с древними традициями острова. Это в первую очередь Тенганап, которая всего несколько лет назад была практически обособленной от всего мира. Войти в нее можно было через одни-единственные узкие ворота. И сейчас посещение Тенганана оставляет глубокое впечатление, и не только из-за своеобразия ее архитектуры, но и благодаря особенностям обычаев и быта бали ага — коренных жителей Тенганана, считающих себя избранными любимцами богов. Это тем более удивительно, что совсем рядом находятся деревни, имеющие совершенно иной жизненный уклад. Вообще, будучи в Азии, я часто удивлялся подобному обстоятельству: сосуществованию в непосредственной близости в течение столетий и даже тысячелетий совершенно противоположных жизненных укладов, несмотря на сильные влияния извне. Лишь в наше время вместе с проникновением техники, туризма и норм потребительского общества различия исчезают, жизненные уклады, по крайней мере внешне, становятся похожими друг на друга.

Тенганан — одна из деревень бали ага, которая устояла перед яванизацией и до настоящего времени являет собой картину первозданной балийской жизни. В шестидесятые годы я впервые собрался посетить эту деревню, для чего мне потребовалось специальное разрешение, которое позволило проникнуть через узкие деревянные ворота. Когда мы туда прибыли, никто не обратил на нас никакого внимания. Четыреста человек, живущих в Тенганане, из которых около трехсот здесь и родились, продолжали заниматься своими разнообразными делами.

Нам предоставилась возможность наблюдать, как изготовлялись знаменитые «камбен грингсинг» — церемониальные платки, которые красят так называемым способом двойного иката[7] и на изготовление которых уходит до пяти лет, побывать в нескольких простых домах и посмотреть, как мужчины старательно ухаживают за дорогими им бойцовыми петухами. Мужчины Тенганана любят праздное времяпрепровождение, самодельное пальмовое вино, традиционные праздники и петушиные бои.

Тенганан богатая деревня, но, несмотря на это, в ней нет частной собственности. Тот, кто уезжает из деревни, лишается всех своих прав, которые обеспечиваются только деревенской общиной и теряют силу для каждого, кто отделяется от нее.

Деревня расположена по обе стороны полого поднимающегося склона. Посреди двух главных деревенских улиц, которые шире обычных, находятся павильоны и храмы, где протекает общественная и культовая жизнь. При первом посещении деревни нам бросились в глаза огромные, возвышающиеся над рядами крыш и стоящие перед каждым домом ступенчатые качели, сооруженные для больших праздников. Использование их? в качестве приспособления для полета в одном из обрядов — такая же особенность Тенганана, как и его праздники, принципиально отличающиеся от праздников остального Бали, ибо своими церемониями они уходят в древнюю, примитивную религию (анимизм), а не в балийский индуизм.

До 1931 года староста Тенганана был автономным главой деревни, независимым от правителей Карангасема, в значительной степени получившим свободу действий от нидерландской колониальной администрации, которой не хотелось заниматься труднодоступными деревнями бали ага и хранящимися в тайне обычаями.

При втором посещении Тенганана, в 1975 году, мы отметили, что внешний вид деревни практически не изменился, хотя деревянные ворота теперь стояли открытыми и каждый мог войти в них. Однако люди, которых мы повстречали, нам показались уже другими. Гордыня равнодушия, некогда обращавшая на себя внимание, уступила место лишенной достоинства хлопотливости, назойливому духу торгашества. Прежние места собраний деревенской общины занимали теперь открытые ларьки, где продавали не только сувениры и дешевый, бросовый товар, по и дорогие платки «камбен» — изделия местного ткачества, некогда считавшиеся священными предметами.

Налицо были перемены, вызванные проникновением технической цивилизации, духа торговли и туризма в еще до недавнего времени четко функционировавшие общины. Насколько глубоко это проникновение, сегодня мы, вероятно, установить еще не можем. Правда, создается впечатление, что элементы старого уклада, опирающегося на традиционный образ жизни, пока меняются только внешне. Такой вывод позволяет сделать Урс Рамсейер в книге «Культура и народное искусство на Бали» о научных исследованиях в Тенганане, проведенных в 1972–1973 годах. Рамсейер в течение восемнадцати с лишним месяцев имел возможность наблюдать жизнь Тенганана, в том числе праздники и ритуалы деревенского населения, которые прежде хранились в тайне. Так, он смог изучить игру и магико-ритуальное значение трех существующих в селе культовых оркестров, в частности «селондинга» — тенгананского гамелана, ударные инструменты которого строго табуированы. Ни один посторонний не имеет права прикоснуться к металлическим пластинам, тем более ударить по ним. О трех наиболее древних пластинах, которые вряд ли кто-либо видел, говорят, что они имеют неземное происхождение. Некоторые из священных мелодий селондинга должны звучать только в Тенганане и не могут быть записаны.

Деревенская община строго придерживается этих древних обычаев, что свидетельствует об извечном представлении тенгананцев о своей божественной избранности, которая ограничила их материальные богатства, чтобы они могли полностью посвятить себя служению богам. Поэтому их поведение по отношению к туристам следует рассматривать как выражение презрительной гордости и ироническое подражание их манерам поведения, а не только как заимствование западных обычаев.

Еще труднее, чем путь к Тенганану, всего несколько лет назад была дорога в другую известную туристам деревню бали ага — Труньян. Окруженная отвесными горными склонами, делающими ее со стороны суши почти недоступной, деревня расположена на правом берегу озера Батур на фоне огромного, все еще извергающего дым и пламя вулкана Батур. Его гигантский кратер заполняет озеро, через которое еще в шестидесятые годы можно было попасть в деревню только в узком челне.

Жители этой деревни были и все еще остаются наиболее враждебными к чужим, что проявляется не просто в их нежелании отвечать на вопросы туристов. Они прячутся по домам или крадутся за пришельцем, как будто тот совершил кражу со взломом. Мне приходилось видеть, как они кидали камни в группы туристов. И здесь невольно возникает вопрос: что это — действие или противодействие? я склоняюсь ко второму. Жители Труньяна, которые на протяжении столетий находились как бы в стороне от балийской истории, отличаются робостью, и манеры многих из них кажутся по меньшей мере странными. Обособленность — характерная черта не только деревни, но и живущих в ней людей.

Несмотря на это или именно поэтому Труньян — одна из наиболее интересных деревень Бали. Представьте себе, что люди живут на узком краю громадного кратера, который за деревней круто поднимается вверх на тысячу метров, образуя непреодолимую преграду. Напротив села, на противоположной стороне озера, находятся остатки некогда крупнейшего и все еще действующего вулкана Батур.

Жители Труньяна, для которых озеро — неотъемлемая часть их жизни и единственный путь в окружающий мир, воздали должное его бушующим водам в своих древних, доиндуистских верованиях. За островерхими домами, стоящими вдоль берега, часть из которых уже покрыта гофрированным листовым железом, в тени могучего баньяна (варингина) и круто взмывающей ввысь горы возвышается мрачный храм Пура Панчер Инг Джагат, где находится статуя бога Батары да Тонта, которому жители Труньяна поклоняются как главному божеству острова и которого они поэтому спрятали от всех взоров, дабы не осквернить его. Высота статуи четыре метра. На один метр она ушла в землю. Лишь единственный раз в году, в октябрьское полнолуние, в связи с большим праздником Труньяна, двери храма открываются, и в течение нескольких часов предоставляется возможность лицезреть властелина озера, вулкана и земли.

Статуя Батары да Тонта, которого народ называет также Рату Где Панчер Инг Джагат, не имеет аналогов на Бали. Весь облик бога выражает силу и власть. Установлена статуя, очевидно, в период мегалитической культуры на Бали. В этом колоссе как бы сконцентрировано то, что видишь в глазах жителей деревни, — отчужденность и постоянная угроза.

Посетив Труньян несколько лет назад, я записал в своем дневнике: «Кажется, что солнечный свет над деревней проходит через сеть немыслимых представлений, пронизывающих ритм жизни этих людей недоверием и страхом». Это первое впечатление при каждом новом посещении Труньяна усиливалось. Здесь, на берегу озера Батур, чувствуешь себя особенно далеким от очаровательного дружелюбия Бали. Отличие труньяпцев от остальных балийцев и всего труньянского от балийского наиболее ярко проявилось в строгом запрете браков с жителями других деревень.

Своеобразны похоронные ритуалы этих бали ага. В одной из бухт озера Батур, недалеко от Труньяна, расположено деревенское кладбище. С наступлением темноты завернутых в покрывало покойников отвозят туда в лодке и оставляют там под открытым небом в тени баньяна, такого же огромного, какой растет рядом с храмом. Бамбуковый каркас в первые недели разложения трупа должен создавать вокруг него своего рода магическую границу, которая отнюдь не служит преградой для хищников. Таким образом, кладбище Труньяна, куда на лодке может попасть любой, даже посторонний, представляет собой страшную картину всех стадий разложения мертвых тел.

Петушиные бои — страсть балийца

Некоторые широко распространенные и очень популярные на Бали обычаи уходят своими корнями к доиидуистским верованиям. К ним в первую очередь относятся петушиные бои, которые берут свое начало, вероятно, от обрядов жертвоприношений периода мегалитической культуры. И сегодня брызнувшая петушиная кровь считается важным жертвоприношением демонам и называется балийцами «сабах гетих» (кровавый дождь). Они отличаются от петушиных боев на соседних островах, например на Калимантане, своей неумолимой безжалостностью: как правило, один из соперников забивает другого насмерть. В обычный бой петухов балиец вносит нечто человеческое, или, точнее было бы сказать, нечто бесчеловечное. Он, например, оснащает своих петухов оружием — остро отточенными лезвиями длиной до десяти сантиметров, которые привязывает к петушиным шпорам. Тем самым петушиный бой по-балийски превращается в некое подобие средневекового турнира, только в нем сражаются не люди, а птицы, пестрое оперение которых зачастую мало чем отличается от украшенных перьями рыцарских доспехов.

Впечатляюще выглядят в своих неистовых проявлениях чувств наблюдающие бой балийские зрители. Для них он —.не только захватывающее зрелище, но и страсть, которая может привести к разорению, поскольку на балийских петушиных боях заключаются сделки.

Легенда связывает петушиные бои, как, впрочем, и многое другое на Бали, с Явой, где они появились значительно раньше. Рассказывают, что у одного известного яванского жреца был непутевый сын по имени Ида Багус Маник Ангкеран, которого отец за его недостойные поступки сослал на Бали. Молодой брахман, любитель и покровитель всех игр и озорных забав, научил балийцев многим, утехам, в том числе и петушиным боям, ставшим их национальным видом спорта и самой большой страстью. С тех пор Ида Багус Маник Ангкеран считается на Бали богом петушиных боев, и не проходит ни одного поединка, чтобы присутствующий на нем священнослужитель не совершил надлежащего жертвоприношения в его честь.

Уже во времена правления Сукарно индонезийское правительство попыталось ограничить распространение петушиных боев в стране. В 1964 году был издан указ, согласно которому разрешалось проводить петушиные бои только по первым и пятнадцатым числам каждого месяца. Находчивые же балийцы, которые используют для празднования любой повод, дополнительно включили оба дня в программу петушиных боев, определяемую жрецами в соответствии с ритуально установленными сроками. Хотя для каждого петушиного боя должно быть соответствующее разрешение властей, а оно в большинстве случаев выдается лишь на два поединка, весь остров постоянно находится в ожидании зрелища.

Петушиные бои проводятся как на площадках крошечных деревень, так и в больших «вантиланс» — залах для городских собраний, вмещающих несколько тысяч зрителей.

Гул, явственно слышимый довольно далеко от места боя, возвещает о начале состязания. Большое квадратное, открытое со всех сторон помещение, где находятся ринг, границы которого обозначены известью, и места для зрителей, заполнено до отказа. Позади плотными рядами стоят безбилетники. Впереди на корточках сидят владельцы боевых петухов, перед ними — их дорогостоящие питомцы в колоколообразных клетках.

Судьи заняли свои места впереди всех за узким столом и теперь определяют очередность поединков. На столе в ведре плавает половина скорлупы кокосового ореха с просверленным отверстием, через которое медленно просачивается внутрь вода. Когда скорлупа тонет, раунд кончается. Правда, недавно я видел используемый в этих целях секундомер.

На маленькой дощечке с деревянными шариками, наподобие той, которую на Бали употребляют во всех магазинах в качестве счетов, отсчитывается число раундов боя. К устному счету балиец относится так же презрительно, как и вооруженный сегодня микрокалькулятором человек Запада.

И вот представляют первых бойцовых петухов и их гордых, владельцев. Присутствующие громко заключают сделки Десять процентов суммы идет для финансирования обрядов жертвоприношений и на общественные цели. Затраты на проведение боев покрывают деньги, внесенные зрителями за вход.

Петухам, которым предоставлено право вступительного боя, владельцы тщательно привязывают к шпорам лезвия. Тем временем обстановка в зале накаляется до предела. Мужчины (а петушиные бои на Бали только их прерогатива) вскакивают с мест и начинают скандировать, вероятно, имена тех петухов, на которых они сделали ставку, или прогнозы в предстоящем поединке. Хозяева петухов поглаживают питомцев, шепчут им на ухо какие-то слова, которые должны, по-видимому, сделать их сильнее, и, наконец, сдавливают им гребни, чтобы пробудить в них воинственность.

Заключаются последние пари, по залу проносится звук гонга, затем наступает мертвая тишина, взоры устремляются на петухов, и вот их выпускают на ринг.

Элегантные, со вздыбленными на шее перьями, с гордо поднятой головой, пританцовывая, они начинают приближаться друг к другу. Неожиданно один из них взлетает и пытается достать шпорой другого. Тот ловко увертывается и сам переходит в атаку. Этим опытным бойцовым петухам уже приходилось вести смертельный бой, в котором они одержали победу. На их фоне заметна неопытность других.

Я видел бои, заканчивавшиеся еще до первого, промежуточного гонга, но были и такие, которые продолжались все четыре раунда — приблизительно шесть минут боевого времени — и не давали результата. В таких случаях обоих петухов сажали в большую клетку, где уже не было возможности увернуться от удара. Бой в этой клетке длится считанные секунды, причем часто решающую роль играет случайность. Демоны получают свою кровавую жертву, поставившие на победителя — деньги. Бывают петушиные бои, которые состоят всего из двух-трех поединков и очень быстро заканчиваются, но чаще всего они длятся час и даже дольше.

А вокруг царит обстановка настоящего народного праздника. В перерыве между раундами оживленно: торгуют с лотков самыми разнообразными товарами — от пальмового вина до медикаментов, играют в карты, разыгрывают лотереи. Но лишь только зазвучит гонг, возвещающий о продолжении боя, мужчины спешат в зал: петушиный бой не сравним ни с чем. А тот, кому достанется немного мяса убитого в поединке петуха, получит магическую силу, особенно ценимую балийцами.

Искусство как форма жизни

В балийском языке нет слова «искусство». И тем не менее кажется, что все на Бали проникнуты желанием сделать своими руками какое-нибудь произведение искусства. Искусство здесь органически вошло в повседневную жизнь, оно определяет и оживляет будни балийца.

Что бы балийская женщина ни делала — ставит ли она утром несколько цветов в корзиночку из пальмового листа, чтобы отнести их в молельню предков, связывает ли стебли риса в снопы, она делает это с большим прилежанием и очень искусно. Все, что делает балиец, подчинено ярко выраженному чувству формы. Поэтому прав Тео Майер, когда пишет, что каждый балиец — художник. Правда, его художественный дар (в отличие от того, как это происходит у нас) не выделяет его среди других людей. Искусство балийца — это не только часть его жизни, какой, например, может быть та или иная профессия. Искусство наполняет и определяет все его существование, владеет им целиком. То, что дано от природы, не нужно специально подчеркивать, поэтому в балийском языке нет слова для обозначения искусства. Лишь отдельные виды деятельности — живопись, резьба по дереву и кости, раскрашивание масок, изготовление жертвоприношений, театр теней, музыка, пение, танец — имеют на Бали свои, учитывающие малейшие нюансы наименования, позволяющие нам понять, как глубоко проник мир изображений и игры в будни балийца.

Когда сегодня проезжаешь по Бали, испытываешь такое чувство, будто знакомишься с островом, находящимся во власти художественных импульсов. Если мы попробуем продемонстрировать целостность образа на примере отдельных объектов, то увидим, что по нашим меркам мы имеем дело с превосходными декоративными изделиями, высокое же искусство в нашем понимании отсутствует полностью.

Из этого следует, что на Бали, вероятно, никогда не было выдающегося художника, гения в нашем понимании. Нигде там не проявился художник с претензией на неповторимость и особое влияние.

Каждая архитектурная деталь, каждая скульптура или картина, не считая изготовленных на потребу туристам, представляют собой часть чего-то целого, относятся к какому-то храму или дворцу. Они не существуют сами по себе, как произведения искусства, а чему-то служат, что-то символизируют — божество, Будду, демона, князя, небо, преисподнюю, море. Они — части одного, порой даже малозаметного целого, и их суть в большинстве случаев раскрывается только в связи с этим целым — каким-нибудь культовым обрядом, церемонией, праздником. Балийские храмы, даже если их ворота и молельни украшены прекрасными барельефами, кажутся мертвыми и пустыми, если они не подчинены ритму праздника и не оживляются празднично одетыми людьми, несущими жертвоприношения.

Архитектура, архитектурный орнамент, живопись, скульптура, музыка и танец — все это на Бали связано между собой и проявляется по-настоящему лишь в действии, становясь понятным как выражение чувства формы, свойственного балийцам, которое помогает им чтить. богов.

В противоположность народному образованию (обязательное школьное обучение было введено лишь несколько лет назад) художественные и религиозные школы составляют часть традиционного образа жизни балийцев. Грудной ребенок, прильнув к телу матери, уже совершает утренние жертвоприношения. Играя, малыш неумелыми ручонками делает первые самодельные фигурки и рисовые шарики для жертвоприношений, участвуя вместе со взрослыми в подготовке к праздникам. И когда девочка учится ходить, она, сама того не сознавая, копирует первые танцевальные шаги и одновременно старается подражать грациозным движениям рук и пальцев старших сестер. Маленькие мальчики отбивают деревянными палочками такт бамбуковых трубок гаме-лана. Если отец занят вырезанием деревянной фигурки, дети сидят рядом и тоже пробуют что-то вырезать из ненужных кусков древесины или размешивают краски и помогают раскрашивать фигурки.

Существует много удивительных примеров пробуждения художественных интересов. Так, Урс Рамсейер пишет о Кокорде Майун Путре, сыне последнего правителя Клунгкунга, что он по требованию своего умершего отца, как старший (а ему было уже за пятьдесят), начал вырезать маски для царского представления-хроники в масках — топенга: «Божественный Дева Агунг был мертв уже три месяца, когда он во дворце Сарасвати явился группе ремесленников и поручил им передать его сыну Кокорде Майуну модель масок, которые он вырезал сам, когда был в живых».

Сын правителя вспоминает о том, что произошло после того, как внесли две коробки, полные масок: «Я испугался, ведь многие из этих масок я видел впервые. Как я должен вырезать такие маски, когда мне никогда не приходилось делать ничего подобного? Однако, вероятно, это было божье предначертание — с этого часа и по сей день я все время вырезаю маски.

Самым важным и самым трудным в работе является внутреннее озарение. Когда на меня снисходит вдохновение, я могу за один день изготовить целую маску… Техникой я владею гораздо хуже других мастеров. Когда мои маски просто лежат, они ничего собой не представляют, зато в танце, они оживают. Мои маски правителей обладают такой мощной силой, что в Бугбуге и Абанге люди при виде их падали перед ними ниц, впадали в транс и оказывали им почести».

Эта история, в которой причудливо переплелись легенда и действительность, исключительно точно характеризует отношение балийца к творчеству. Ни один балиец не стремится к тому, чтобы стать художником. Никто не чувствует себя гением в нашем понимании этого слова. Однако душа каждого открыта для вдохновения, для галлюцинаций, для внеземных повелений и озарений. Свое художественное действо он всегда понимает как дело, которое совершает по предначертанию богов на благо людей.

Деревни художников

В последние годы на Бали многое изменилось. Балиец понял, что музыкой и танцем, точно так же как рисованием и резьбой, можно зарабатывать деньги. Правда, толчком к такому пониманию послужили не собственные размышления, а повышенный интерес европейцев к их изделиям. Ведь еще задолго до начала туризма на Бали, в двадцатые годы, европейские художники признали волшебный остров своим раем. Его пейзажи и прелесть цветов вдохновляли их на создание экзотических полотен. При этом от ’их внимания не могло ускользнуть, что балийцы обладают природным даром творчества и техникой комбинирования, чему западным художникам приходилось обучаться в академиях.

Европейские художники, среди которых самым известным был, вероятно, Вальтер Шпис, поняли это в то время, когда традиционная балийская живопись, которая широко представлена во дворцах правителей острова, а наиболее впечатляющие ее образцы украшают потолок знаменитого зала суда в городе Клункунг, оказалась на пороге гибели. Тогда под влиянием голландцев по острову прокатилась первая волна европейской цивилизации. В этой ситуации нашлись влюбленные в Бали и его древнюю культуру европейцы, давшие новый импульс художественному творчеству балийцев и, как видно сегодня, окрылившие его.

Действительно, как мне представляется, никогда раньше не был так развит на Бали кустарный промысел, как в последнее время. При каждой гостинице есть свой магазинчик с соответствующим ассортиментом. Даже на пляже продается масса отполированных до блеска резных изделий. В Денпасаре имеется базарная улица, палатки которой переполнены картинами, масками, скульптурами, фигурами ваянга и домоткаными текстильными изделиями. В Убуде возникли настоящие дворцы искусства, где продаются выдающиеся произведения балийского художественного творчества, правда иногда по непомерно завышенным ценам.

Разумеется, массовое изготовление снижает качество, и тем не менее европеец не перестает удивляться тонкости исполнения рисунков на картинах, филигранности и отточенности линий, резных изделий из дерева и кости. Природный талант и радость творчества все еще успешно противостоят стремлению к наживе, которое и сейчас определяется часами работы и следствием которого является изготовление грубо обработанных предметов, хотя и выполненных на высоком художественном уровне, но творимых уже без чувства внутреннего, я бы сказал, религиозного сопереживания, с каким была сделана старая танцевальная маска или фигура в храме Гаруды прошлого столетия.

Наблюдается перемена в отношении к творчеству, перемена, которая, правда, не коснулась еще мира жертвоприношений, единства музыки и танца, но уже оказала свое влияние на творчество в области резьбы по камню и дереву, а также живописи. Целые деревни занимаются сегодня серийным изготовлением молелен предкам, домашних часовен и деталей больших храмов.

Несколько лет назад в Пенестанане Каджа, деревне рисоводов неподалеку от Убуда, голландский художник Генри Смит видел, как двенадцатилетний мальчик рисовал колоритные сцены из балийской деревенской жизни. Так он открыл первого балийского художника-примитивиста. Смит побудил крестьян-рисоводов, которые, как он заметил, все умеют обращаться с кистями и красками развивать свои удивительные способности. Таким образом возникла школа новобалийского стиля, произведения которой уже давно экспонируются в картинных галереях Европы, Америки, Японии и Австралии и которая сегодня известна больше, чем традиционная балийская живопись с ее основными цветами — черным, красным и желтым, живопись, которая со своими устрашающими сценами и астрологическими календарями отражает как балийские будни, так и мир небесного пантеона богов, фей и нимф, а также преисподней с ее злыми духами и демонами.