Банк страха

Глава 28

По терминалу женевского аэропорта осторожно двигалась женщина с коротко стриженными светлыми волосами, в бесформенном наряде крестьянского покроя; Она несла две сумки — по одной на каждом плече. Шла она нерешительно, то глядя под ноги, то всматриваясь вдаль, словно сама не знала как следует, куда она, собственно, идет. Сотрудник паспортного контроля спросил ее, почему она так не похожа на свою фотографию — блондинка вместо брюнетки. Нервно рассмеявшись, она ответила, что почувствовала необходимость как-то перемениться. Сотрудник выразительно закатил глаза, как будто знал всю ее историю. В этом городе о любом человеке готовы были подумать самое худшее. Обогатившись за счет французов, прятавших здесь деньги, чтобы избежать налогов, город затем раскрыл свои объятия и подвалы банков африканцам и азиатам, арабам и евреям — всем тем, кому было что скрывать. Стоило ли обращать внимание еще на одного человека — странную молодую женщину, смуглое лицо которой так не соответствовало цвету волос?

Сотрудник жестом показал Лине, что она может пройти. Лина сначала не двинулась с места: она уставилась в пол, чтобы не смотреть на сотрудника, и не видела ни его выразительной мимики, ни этого жеста. Лишь когда ее подтолкнул шедший сзади немец, до нее дошло, что ее впустили в эту страну. Еще один драматический момент она пережила в таможне, где захотели взглянуть на ее компьютер. Но единственное, о чем ее попросили, — это включить его. Компьютер их не волновал, если он не взрывался. Пройдя таможню и выйдя в главный вестибюль аэропорта, Лина вдруг ощутила, как в ней забурлил восторг, словно шампанское в бутылке. Ей захотелось как-то отметить удачу. Увидев модный магазинчик, она зашла туда и купила новое платье, облегающее, как сари. Цена у него была жуткая, но она махнула на это рукой и расплатилась кредитной карточкой Элен.

Лина остановилась в «Бо Риваж» — большой старой гостинице на набережной Монблан. Это была единственная гостиница в Женеве, название которой она знала. Когда у ее отца еще было достаточно денег, чтобы ездить в Швейцарию, он всегда останавливался здесь. Ей дали огромный номер на пятом этаже с балконом, выходящим на «Водяную струю». В ванной, казалось, можно было играть в кегли: это был длинный белый зал, обвешанный ослепительно белыми полотенцами, с массивной раковиной, ванной и биде. Из ванной дверь вела в отдельную комнату, где был туалет. У Лины возникло чувство, словно она по счастливой случайности попала на чье-то чужое место. Видимо, в гостинице решили, что путешествовать в одиночестве может только очень богатая женщина.

Близился вечер. Почти час Лина просидела на балконе, задумчиво глядя на «Водяную струю» и не переставая радоваться тому, что она жива. Ее гипнотизировал этот громадный плюмаж воды, вздымающийся на сотни футов в воздух над гладью Женевского озера и срывающийся вниз туманной россыпью брызг. Она и сама себя ощущала выброшенной вверх струей и медленно опускающимся туманом одновременно. Ее подбросило над поверхностью жизни, а теперь она была в свободном парении, и чем все это кончится, неизвестно. Там, в Лондоне, бравые слова Элен о том, что можно найти деньги, еще имели какой-то смысл. Но здесь, в Швейцарии, эти слова превратились в такой же туман, тающий в воздухе. Она сохранила тексты документов из секретных файлов Хаммуда с названиями банков и номерами счетов, но когда пыталась сообразить, что же с ними делать, ум отказывал ей. Хотелось позвонить Хофману и спросить у него совета, а особенно хотелось позвонить Ранде, о которой она очень беспокоилась. Но она понимала, что звонить им было бы безумием. Так она сидела на балконе долго-долго, глядя на фонтан и ловя последние лучи солнца.

Потом наконец Лина приняла ванну, переоделась в новое платье и спустилась в большой бар вестибюля. Был час коктейля, и в баре толпились бизнесмены из разных стран. Лину провели за столик в углу, вдали от гула голосов. Она попросила принести швейцарскую газету и стакан минеральной воды. Из окна открывался вид на сине-черный простор Женевского озера и причудливые очертания Альп, едва различимые при свете луны. Она огляделась вокруг. Все посетители, даже арабы, держали себя подчеркнуто вежливо и воспитанно. Видимо, Швейцария действует на людей благотворно.

Читая газету и потягивая минеральную воду, Лина вдруг заметила, что на нее смотрит какой-то мужчина. Худой, как трость, он был шикарно одет — галстук от «Гермеса» и золотые запонки — и слегка выпивши. Он явно искал компанию; на вид ему было лет пятьдесят. Сначала Лина отвела взгляд и, углубившись в изучение киностраницы в «Ла Суисс», сделала вид, что кого-то ждет и не хочет, чтобы ей помешали. Но чуть-чуть подумав, поняла, что никого и ничего не ждет и, по правде говоря, испытывает острую потребность познакомиться с кем-нибудь здесь, в Женеве. Она решилась поднять глаза и встретилась с ним взглядом. Он улыбнулся, едва заметно подмигнул ей и, дождавшись ее ответной улыбки, забрал со своего стола виски с содовой и небрежной походкой перешел к ней.

— Приветствую вас, — сказал этот пижонистый стручок. По разговору он был похож на американца. — Ou peut-etre je dois dire: bonsoir! — По-французски он тоже говорил свободно. — Ау, кайф такуул хелло билараби? — И по-арабски тоже неплохо. Очевидно, светлые волосы Лины оказались ненадежной маскировкой.

— Вы знаете так много языков, — сказала она.

— Зовут меня Фредерик Бэр на всех языках. А вас?

— Элен, — ответила Лина.

— По-моему, вам не хватает компании.

— В чужом городе всегда не хватает компании. А вы здесь живете? — Лина решила про себя, что если он ответит «нет», она тут же расплатится и уйдет: турист был бы для нее бесполезен. Что она будет делать, если он ответит «да», она еще не решила.

— Да, можно сказать, я часть местной флоры. Или фауны. Я вечно путаю, кто из них кто. — Он допил свой скотч и подозвал официанта, чтобы заказать еще один. — Что вы пьете? — спросил он, кивнув на бокал Лины. Она заказала «Лилле» со льдом.

Очень скоро Лина узнала о нем все самое необходимое. Фредерик Бэр («Зовите меня Фред!») был американцем из Бостона. В Женеве он руководил отделением аудиторской фирмы. Сам он банкиром не был, но некоторые крупные швейцарские банки входили в число его клиентов. Год назад от него ушла жена, и с тех пор он полюбил захаживать в гостиничные бары и знакомиться с симпатичными женщинами. Конечно, Фред Бэр и о ней хотел кое-что узнать. Лина до сих пор не успела сочинить себе новую биографию и говорила первое, что приходило в голову, импровизируя по ходу разговора.

— Я приехала в Женеву разобраться в делах моего отца, — сказала она. — Он скончался несколько месяцев тому назад.

— Примите мои соболезнования, — сказал Фред. — Он жил здесь?

— Нет. Он был из Ирака. Но, кажется, он хранил здесь кое-какие деньги, причем довольно большие. Правда, они лежали на секретном счете. А теперь он умер, и мы с мамой хотели бы отыскать эти деньги. Поэтому мне нужна помощь. — Лина скромно посмотрела на него. Во всяком случае, подумала она, я смогу получить от него хотя бы краткие сведения о швейцарских банках.

— Хм-м, — произнес Фред, рассматривая свой хайбол. — Вы знаете, где именно он их хранил? Надеюсь, это не какой-нибудь частный банк?

— Нет. Думаю, что нет.

— Хорошо. А то эти карликовые «banques privees», знаете ли, чересчур уж малы — из них все торчит. Невозможно ничего спрятать — слишком бросается в глаза. Стоит сделать один крупный телеграфный перевод, и все уже говорят: «Эге! Чем это таким старик Фредди занимается, что ворочает ста миллионами долларов?» Это не годится. Спрятать деньги можно только в большом банке. Они теряются в огромной куче точно так же, как люди теряются в толпе. Так в каком банке он их хранил?

— Мы думаем, что это «Организация швейцарских банков».

— Тогда вам повезло, дорогая. Это будет несложно.

— Что же я должна делать?

— Просто пойти к управляющему отделением «ОШБ», с которым имел дело ваш отец, и сказать ему, что вы приехали по поводу денег. Если вы знаете номер счета и можете доказать, что вы наследница, он для вас его раскроет. Зут!

— Но в этом-то вся проблема. Мы с мамой не знаем, в каком отделении банка папа хранил деньги и кто из управляющих вел его счет. Мы знаем только номера счетов. Что нам делать? Моя бедная мама просто с ума сходит.

— Очень трогательно, — сказал Фред. Он уже допил свой второй скотч и, раздумывая над этим делом, заказал еще один. — А что вы вообще знаете о швейцарских банках?

— Ничего. Даже меньше. Поэтому я и приехала — чтобы узнать.

— Ну, так может быть, дядя Фред сможет дать вам парочку полезных советов? Как вы считаете?

Лина кивнула.

— О да, прошу вас.

— Первое, что вы должны знать о швейцарской банковской системе, — что она очень большая и очень секретная. Это подземная река, протекающая под всей страной. Ее не видно, но она контролирует все. Банки владеют чудовищными вкладами. На секретных швейцарских счетах лежит свыше триллиона долларов. Представляете? И самое потрясающее то, что большая часть их — деньги краденые. Не хочу оскорбить память о вашем отце, но большинство людей, кладущих деньги в швейцарские банки, делают это потому, что деньги у них «горячие».

— Как интересно! — воскликнула Лина, однако решила вернуть разговор к ее частной проблеме. — Но к кому же мне пойти в «Организации швейцарских банков»?

— Готов дать вам совет. Но только если вы разрешите мне угостить вас обедом в моем клубе.

Лина немного посопротивлялась, но потом согласилась.

Оказалось, что его клуб — это заведение под названием «Гаргойл». Оно находилось на другой стороне Женевского озера. Фреда узнали через глазок и открыли дверь; швейцаром оказалась высокая, плотная блондинка.

Они спустились по ступенькам в большой, богато украшенный зал. Одну его часть занимал довольно скромный ресторан. В другой части был громадный бар и дискотека; в этой части зал состоял из множества отделений, в каждом из которых стоял круглый диван с обивкой под шкуру леопарда. Лина окинула взглядом посетителей. Большинство мужчин оказались арабами — смуглолицые, тщательно ухоженные, в дорогой одежде и обуви. За каждым столом сидел, видимо, свой предводитель, окруженный свитой помощников, братьев, кузенов и телохранителей. Ну, и женщин, конечно. Женщины были еще одной достопримечательностью бара — почти все, как на подбор, светловолосые европейки, отливающие блеском, словно гладко отполированная мебель в модном салоне.

— Чертово заведение, — проговорил Фред. Он улыбнулся и помахал рукой нескольким посетителям и повел Лину из дискотеки в ресторан. Когда они уселись, Лина, не откладывая в долгий ящик, возобновила свои вопросы.

— Так как же они работают? — спросила она. — Я имею в виду крупные банки, вроде «ОШБ». Как действуют?

— Вы неутомимы, дорогая! Прямо как газетный репортер.

— Просто меня очень заинтересовал ваш рассказ, Фред.

— Хм-хм. — Он усмехнулся. — Крупные банки — это сложнейшие предприятия, дорогой мой следователь. В буквальном смысле. И только один-два человека на самом верху знают, кому в действительности принадлежат деньги. Их подчиненные, ведущие счета, просто перекладывают бумаги. Один работник ведет до двух тысяч счетов.

— А он не знает, чьи это деньги?

— Никогда. Он работает на сборочном конвейере. Вариант А: десять процентов — золото, двадцать процентов — боны дойчмарок, сорок процентов — боны швейцарских франков, тридцать процентов — недвижимость в Европе. Вариант Б: то же самое, с заменой немецких и швейцарских бон на американские. И все! А жалованья у них — огромные. Огромные! И знаете почему? Потому что им есть чем торговать — секретностью. Здесь работают самые дорогие банкиры в мире, которым до вашего счета меньше дела, чем вашему местному кредитному союзу.

В баре тем временем возникла суматоха. Прибыл какой-то особенно богатый араб, упакованный в двубортный костюм, с трудом вмещавший массивную среднюю часть его тела. Лицо у него было небритое, но ногти аккуратно наманикюрены. Его сопровождали три синтетические блондинки, плывшие за ним, как шары, надутые гелием.

— Три! — воскликнул Фред, хлопнув себя ладонью по лбу. Он уже был явно на взводе. — Почему именно три?

— Аль араб джарабе, — сказала Лина.

— Это для меня что-то новенькое. Что это значит?

— Арабы — прокаженные.

Фред расхохотался и наклонился к Лине.

— Вы знаете, зачем они приезжают в Женеву? Чтобы их привели в спортивную форму! Здесь есть клиника, где излечивают импотенцию. Доктора впрыскивают что-то шприцем сами знаете куда, и он может стоять часами. Так мне, во всяком случае, говорили — у меня никогда таких проблем не было.

— Фред!

— Прошу прощения.

— Я думала, мы будем говорить о швейцарских банках.

— Верно. Именно о швейцарских банках.

— Расскажите мне о вкладчиках. Как они связываются с банком? Они что, обычно приезжают сами?

Он посмотрел на нее с интересом. Она действительно была настроена разговаривать о банках.

— Некоторые приезжают, — проговорил он, еще больше косея. Но чем пьянее он становился, тем больше у него возникало подозрений. — Вкладчик наезжает сюда раз в два-три года, чтобы проверить, как идут дела. Приходит в банк, беседует с одним из его руководителей, и тот сообщает ему сумму на его счете и куда эти средства вложены. Потом они идут и вместе проверяют ящик сейфа. Иногда обедают в закрытом кабинете ресторана. И потом счастливый клиент улетает к себе в Заир или Абу-Даби и видит во сне свои деньги.

— Но некоторые вкладчики сами не приезжают?

— Совершенно верно. Бывают деньги такие «горячие», что клиент не хочет и близко подъезжать к Швейцарии. Или не может. Тогда он назначает агента — кого-то, кому он поручает вести дела с банками от своего имени. И этот тип регулярно сюда наезжает. А что ваш отец?

— Простите?

— Ваш отец, — сказал Фред с усмешкой. — Он сам приезжал или кого-то присылал?

— А-а… Кажется, кого-то присылал. — Лина чувствовала, что Фред ловит ее на хитрости, но решила «додавить» его во что бы то ни стало. Она начала припоминать документы, распечатанные ею из секретных файлов Хаммуда. Может быть, Фред сможет ей помочь и в этом? — Послушайте, Фред, — сказала она. — Может быть, это глупый вопрос, но все же. Вы когда-нибудь слышали о банке «М», у которого офис на рю де Банк?

Фред покачал головой.

— Кажется, нет. Но это определенно частный банк. У них есть эта манера — оставлять в названии один инициал. Они считают, что так безопаснее.

— А как мне разузнать подробности об этом банке «М»?

— Да зачем вам это? — Фред подмигнул. — Только не надо мне больше заливать про вашего отца.

Лина откинулась в кресле.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что ни на грош не верю в эти ваши россказни про поиски денег отца. Арабские девушки не приезжают в Женеву одни искать пропавшее папочкино состояние. Уж извините, неубедительно.

На лице Лины отразилось отчаяние. Она была абсолютно одинока. Бедный распутный рыцарь Фред — это все, что у нее было. Она бросила на него нежный и беспомощный взгляд.

— Я попала в неприятную историю, Фред. И мне нужна помощь.

Он прищурился, словно стараясь получше ее рассмотреть.

— Вы что, воровка?

— Нет. Разве я похожа на воровку?

Он еще раз внимательно посмотрел на нее и покачал головой. Это значило «нет».

— В какую же историю вы попали?

— Это касается денег.

— Понятное дело. Но чьих? Ваших или чьих-то еще?

— Чьих-то еще. Он думает, что я хочу украсть их, но я не собираюсь этого делать. Я только хочу узнать, где они лежат, чтобы защитить себя.

— Кому же принадлежат эти деньги?

— Никому. Раньше они принадлежали одному очень могущественному человеку, но теперь он умер.

Фред снова покачал головой.

— Откуда мне знать, что это не очередная порция брехни?

Лина взяла его руку и сжала в своей.

— Посмотрите на меня. Посмотрите мне в глаза. Вы видите страх?

— Да, — ответил он.

— По правде сказать, я напугана до смерти. Вы должны помочь мне. Больше у меня никого нет.

— Что же вы от меня хотите?

— Мне нужно знать, с кем в «ОШБ» я могу поговорить о нескольких номерных счетах. И мне нужно знать, как добраться до этого частного банка «М», или как он там. От этого может зависеть моя жизнь. Я знаю, что это звучит глупо и чересчур драматично, но это правда.

— Вы мне нравитесь, — мечтательно сказал Фред. — Вы очень хороши, даже если беспардонно врете.

— Спасибо. Но я не вру. Я действительно в опасности.

— Да-да. Я понимаю. Человек, с которым нужно поговорить в «ОШБ», — Пьер Маршан. Он исполнительный директор по операциям в Женеве. Это смешной маленький швейцарец. Очень скрытный, даже по местным меркам. Курирует все крупные счета арабов. Никогда ни с кем не разговаривает, но если вы назовете мое имя, он с вами поговорит. Зайдите к нему завтра в офис. Что касается частного банка, то это почти наверняка «Кредит Мерсье». Им руководит один человек — Морис Мерсье, и если уж он обещает «секрет», так это будет секрет. Хотите верьте, хотите нет, но его номер даже не внесен в телефонную книгу.

— А что насчет Маршана? Его можно застать дома сейчас, вечером? Мне хочется начать как можно скорее.

— Послушайте, это ведь Швейцария. Здесь не принято звонить людям среди ночи. Так дела не делают.

— Чепуха! Меня преследуют. Моя жизнь в опасности. У вас есть какие-нибудь деньги? Я хочу узнать номер Маршана в справочном и позвонить ему.

— И что вы ему скажете?

— Не знаю. Придумаю, когда узнаю номер.

— Вы с ума сошли, — сказал Фред, но все же с улыбкой дал Лине пять швейцарских франков и показал, где находится телефонная будка.

Узнать номер Маршана оказалось легко. Он жил на северной окраине города, на Рут де Ла-Капит. Собираясь набрать его номер, Лина думала, что́ ему сказать. То ли на нее подействовало выпитое вино, то ли дало себя знать ощущение свободы в новом месте, то ли в ней просто созрела решимость рискнуть, чтобы выжить, но в голову Лины пришла неожиданная идея: если ее конечная цель — пробраться в компьютер «ОШБ», то почему бы не попробовать сразу добыть то, что нужно, — пароль Маршана, — и не тратить время на все эти игры со скоростями передачи информации и обшариванием чужих файлов, как советовала Элен? Да, но как? Можно было биться об заклад, что Маршан, как и большинство начальников, не разбирался в компьютерах, и этим следовало воспользоваться. Помочь могло и то, что была уже ночь и он наверняка отдыхал дома. Лучше всего, если она найдет способ апеллировать к его чувству ответственности, хотя и собирается толкнуть его на совершенно безответственный поступок. Наверно, женщина благоразумная ни за что не решила бы эту задачу. Но Лина, поигрывая телефонной трубкой, быстро разработала гениально простую уловку, которая могла пройти именно сейчас, поздно ночью, когда Маршан тоже наверняка пропустил стаканчик. Ну, а не получится, подумала она, что ж, завтра придумаем что-нибудь еще. Когда он снял трубку, Лина заговорила на французском языке, за который ее всегда хвалили в школе.

— Прошу прощения, мсье Маршан. Это Доминик из банка, новая помощница менеджера системы. Я очень извиняюсь, что беспокою вас в такое время, но у нас тут неприятность, и меня попросили позвонить вам.

— Я вас знаю? — спросил Маршан. Голос у него был твердый, почти официальный, но слышалась в нем какая-то нотка, говорившая о том, что он был сонный и, возможно, слегка навеселе.

— Нет, мсье, я недавно работаю. Меня месяц назад перевели из Лондона. Я работаю в компьютерном зале. Кроме меня, здесь сейчас никого нет.

— Вы звонили Дзанетти? Он за это отвечает.

Лина не промедлила с ответом ни секунды.

— Да, мсье, конечно. Именно он и сказал мне позвонить вам.

В голосе Маршана моментально спало напряжение: субординация была соблюдена.

— А! Очень хорошо. Так в чем дело, Доминик?

— К сожалению, у нас отказала система и мы потеряли несколько файлов. — Спокойнее, сказала она себе. Не торопись.

— Это серьезно? Мне нужно приехать?

— Нет, не очень серьезно. Мы стараемся восстановить файлы сегодня же, а за ночь отладить систему, чтобы завтра она была готова к работе.

— Хорошо. — В его голосе чувствовалось облегчение: ему не надо было приезжать. — Что же вы хотите от меня?

— Мы пытаемся прежде всего восстановить пароли и нам нужно знать, — вот сейчас спокойно, нужно быть абсолютно последовательной, — сколько букв было в вашем.

— А что сказал Дзанетти?

— Он сказал позвонить вам.

— Ах да! Ну, хорошо. Дайте-ка подумать. В нем было — раз, два, три, четыре, пять, шесть — шесть букв. Вам это было нужно?

— Да, мсье. И еще одно. Последние три буквы у нас сохранились в зашифрованном виде, но система, кажется исказила первые три. В этом проблема.

— И они вам нужны?

— Да, если можно. — Не торопись. Вежливо. Аккуратно.

Маршан прокашлялся.

— Я не могу сказать вам пароль, Доминик. Вы сами это знаете. — Даже поздно ночью он не забывал о безопасности.

— Конечно, мсье. Это запрещено.

— Ну, хорошо. Значит, первые три буквы — «s, e, c». Это вам поможет?

— Да, мсье. Завтра все должно работать. Спасибо вам большое. И еще раз прошу прощения за беспокойство.

— Ничего страшного. Скажите Дзанетти, что я был рад помочь. — Он действительно был рад, что в такой поздний час помог новой сотруднице, и был уверен, что не сделал ничего предосудительного. Действительно, что может случиться из-за трех букв? Пароли были зашифрованы. Система была надежной. Дзанетти повторял это каждый день. — Доброй ночи, — приветливо сказал он.

Через пять минут Лина вернулась за стол широко улыбаясь и со свежей помадой на губах. Можно было подумать, что она только что выиграла в лотерею. Фред радостно приветствовал ее и подержал стул, когда она садилась. Ему явно доставляло удовольствие рыцарствовать в этом заведении, столь неприятном во всех прочих отношениях.

— Ну и как? Получили вы от старика Маршана то, что хотели? — спросил он.

— Нет, — ответила Лина, не переставая улыбаться. — Его не было дома. — Она сделала большой глоток из своего бокала.

— Ну-ну. С виду вы необыкновенно довольны собой.

— Просто мне очень нравится быть здесь с вами, Фред.

Фред рассмеялся.

— Вы потрясающая лгунья! Не знаю, что там у вас происходит, но вы, несомненно, очень умная девушка.

— Я действительно умная девушка. А еще я очень голодна. Я не ела весь день. Зовите официанта!

Лина увидела его краем глаза, когда просматривала меню. По лестнице спустился араб. Сначала она не обратила на него внимания. В ресторане уже было столько арабов, что она ослабила бдительность. Лишь когда он прошел в зал и начал оглядывать столы, она посмотрела на него внимательней и похолодела, а потом заслонилась меню, как ширмой. Она видела его несколько дней назад в Лондоне: смуглый, с густыми курчавыми волосами и глубоко посаженными глазами, он стоял в группе палестинских охранников перед столом Назира Хаммуда. Значит, они каким-то образом узнали, что она в Женеве. Пока что палестинец ее не видел. Он был на другой стороне зала и беседовал с какими-то своими знакомыми. Но было ясно, что если Лина останется на своем месте, то он в конце концов увидит ее, когда продолжит свой обход ресторана. Она наклонилась к Фреду и шепнула ему на ухо:

— Я ужасно извиняюсь, Фред, но я плохо себя чувствую и должна немедленно уйти. — Она быстро встала из-за стола и направилась к выходу.

— Постойте, ради Бога! — крикнул он. — Вы не можете так уйти!

От его крика все сразу повернулись и посмотрели на них, в том числе и охранник Хаммуда. В повисшей в зале тишине Лина взбежала по лестнице к выходу. Фред кинулся за ней. Палестинец побежал за ними несколькими секундами позже.

Фред нагнал Лину уже на улице. Она сняла туфли на высоких каблуках и побежала по тротуару в одних чулках.

— В чем дело? — прохрипел он. — Куда вы несетесь?

Лина продолжала бежать, вынуждая его не отставать. Улица была почти пустынна; желтый свет уличных огней заливал тротуар. Лина свернула налево в проулок и крикнула Фреду, чтобы он последовал за ней. Лишь пробежав по проулку до середины, она увидела тупик: в конце проулка была кирпичная стена, по другую сторону которой виднелся массив жилых домов. Лина оглянулась в сторону улицы. Палестинский охранник как раз показался из-за угла. Возвращаться было поздно.

Лина побежала к стене, крича Фреду, чтобы он поторопился. Добежав, она повернулась к нему и схватила за руку. Он сильно дрожал от напряжения и выпивки. Палестинец был в двадцати метрах от них. Она подобрала юбку и перебросила туфли через стену.

— Фред! Подсадите меня. Быстрее!

Фред подставил ладони, чтобы она могла на них встать, и поднял ее так, что она ухватилась за верх кирпичной кладки. Он увидел, как она перемахнула одной ногой через верх, подтянула другую — и исчезла. Пробираясь к жилым домам — своему убежищу, она слышала подвыпивший голос Фреда по ту сторону стены:

— Минутку, уважаемый. Не надо так спешить. Я вам сейчас все объясню.

Глава 29

Рано утром Лина выехала из «Бо Риваж», решив подыскать что-нибудь более незаметное. Расплачиваясь у стойки регистратуры, она заметила молодого человека в стильном льняном костюме, который сидел в вестибюле и смотрел на нее. Он не был похож на иракца, поэтому сначала она не обратила на него особого внимания. Но когда она направилась к двери, чтобы взять такси, он подошел к ней представиться. У него были курчавые волосы и жилистое тело атлета. Он энергично пожал ей руку — пожалуй, чересчур энергично для незнакомца, да еще в восемь часов утра. И только когда он упомянул об их общем знакомом, она насторожилась.

— Я знакомый Сэма Хофмана, — сказал он. — Мне кажется, вам может понадобиться помощь.

— В чем? — осторожно спросила она.

— В деле Хаммуда, — ответил он и хотел помочь ей донести сумку, в которой лежал портативный компьютер. Лина недоверчиво отстранилась от него, зная, что Сэм никого не мог к ней прислать.

— Мне не нужна никакая помощь, — сказала она и попросила швейцара подозвать такси. Молодой человек проводил ее до двери и вручил визитную карточку. На ней стояло имя Мартин Хилтон. В этом имени было что-то ей знакомое, но что именно — она вспомнить не могла. На обороте он написал номер своего телефона в гостинице и слова «Будьте осторожны».

В такси Лина оглянулась через плечо и проверила, не едет ли кто-нибудь за ними. Улица была пустынной, лишь несколько грузовиков развозили утренние товары да одинокий бегун трусил по направлению к парку, называвшемуся «Жемчужина озера». Она попыталась вспомнить, что делали киногерои, когда хотели избавиться от слежки. Кэри Грант, например, в одном фильме зашел в большое здание, побродил по нему и вышел через другую дверь. «Отвезите меня в универмаг», — сказала она водителю. Он высадил ее у большого здания на рю дю Рон, на южном берегу Женевского озера. Она вошла в магазин, поднялась по эскалатору, потом снова спустилась, остановилась у книжного прилавка купить французско-английский словарь, вышла через другую дверь на боковую улицу и остановила другое такси.

Водитель оказался представительным швейцарцем. Она попросила порекомендовать ей какое-нибудь тихое, недорогое место, где она могла бы остановиться. Он привез ее в маленький пансион на юго-западной окраине города, около грузовых причалов. Пансион размещался в простом, аккуратном домике с двумя комнатами для гостей; хозяйкой его была швейцарка мадам Жаккар. Лина объяснила, что она студентка из Лондона и приехала в Женеву, чтобы сделать одну работу. Единственное, что ей было необходимо, — это телефон с международной связью прямо в комнате. Она объяснила, что работает на портативном компьютере и ей может понадобиться связь с большой машиной. Лина обещала платить за звонки своей телефонной кредитной карточкой. Хозяйка согласилась. В ее комнате есть телефон, сказала она, и им можно пользоваться как угодно, лишь бы это оплачивалось. Ее, видимо, поразило то, что компьютер будет разговаривать по телефону. Непостижимая вещь! И ведь женщина!

Распаковав свои вещи, Лина снова подумала, не позвонить ли Сэму, чтобы спросить его о таинственном мистере Хилтоне, но решила этого не делать. Звонить в Лондон было небезопасно, и, что еще важнее, нельзя было терять время.

Лина понимала, что должна действовать быстро. Пьер Маршан мог позвонить своему другу Дзанетти в отдел обработки данных и спросить, улажены ли компьютерные проблемы. Дзанетти спросит: «Какие проблемы?», и Маршан поймет, что его провели. В панике они могут немедленно сменить пароль Маршана. Поэтому надо было спешить. Она включила в сеть компьютер Элен и быстро просмотрела руководство по пользованию системой. Через двадцать минут она решила, что готова начать штурм компьютера «ОШБ».

Сначала Лине нужно было решить несложную загадку пароля Маршана. Отгадкой должно было стать слово из шести букв, начинающееся на «sec». Она открыла купленный ею словарь на букве «S». Первое слово, на котором она остановилась, было «sec», но в нем было лишь три буквы. Потом шло «secant», слово из шести букв, означавшее «режущий». Теоретически возможно, но, как подумала Лина, не похоже на пароль Маршана. Люди часто пользуются выразительными паролями, но уж не такими радикальными. Она продолжила поиски. «Secession, sechage, secher». В этом слове опять было шесть букв, но его тоже бессмысленно было использовать в качестве пароля. А вот следующее слово было неплохим вариантом: «second» («следующий по порядку, младший»). Может быть, отец Маршана работал под тем же именем или у него был комплекс неполноценности. Лина записала это слово в блокнот и продолжила охоту. «Secot, secouement, secourable, secourir, secousse». И наконец нужное слово буквально бросилось ей в глаза со страницы словаря.

«Secret» («секретный, закрытый, спрятанный, скрытный, тайный»). В этом слове было шесть букв, и оно буквально просилось стать паролем. Для верности Лина просмотрела все до конца. «Secretaire, secretement, secreter, sectaire, secte, secteur, section, seculaire, secundo, securite». Тут кончалось сочетание «sec». Все. Это должно быть слово «secret».

Лина решила, что разгадала пароль, но еще был нужен телефонный номер, по которому она могла бы войти в электронную дверь «ОШБ». Она взяла женевскую телефонную книгу, лежавшую около кровати, и нашла главный номер «ОШБ»: 391-6000. Ниже были перечислены последние цифры номеров для ряда отделов: 6100 для администрации, 6200 для отдела коммерческих банковских операций, 6300 для частных счетов, 6400 для торговых счетов, 6500 для покупок и продаж, 6600 для операций с широкой клиентурой. Просматривая этот список, Лина решила, что компьютерные операции банка должны совершаться в «администрации», у которой последние цифры были от 6100 до 6200. Она принялась названивать. Через пятнадцать минут, сделав около сорока звонков, она наконец набрала «391-61-38» и, к своей радости, услышала пронзительный электронный сигнал, означавший, что на линии находится компьютер.

Лина была почти готова. Она еще раз повторила про себя вчерашние пошаговые инструкции Элен. Потом достала из своей сумочки документ под названием «Счета», скопированный из файлов Хаммуда. В нем были номера пяти счетов «ОШБ»: № 4 808.537-0, № 4 808.537-1, В2 218.411-0, В2 218.411-1, В2 218.411-2. Если Лина предположила верно, то эти простые номера были адресами, по которым жили несколько миллиардов долларов.

Ну, держись, сказала она про себя. Вызвала программу телекоммуникации и ввела команду набора номера. Машина просигналила цифры: 3-9-1-6-1-3-8. Настала пауза, потом гудок, пронзительный писк, а затем скрипучий электронный звук. На экране она увидела слова «Набор завершен», потом «Звонок», а затем «Связь». Появилась подсказка: «Ввести имя пользователя», приглашающая ее подключиться к машине. Банковский интерфейс осуществлялся на английском языке; это было хорошим предзнаменованием.

Она ввела имя «marchand» и стала ждать, когда система запросит пароль. Но, к ее удивлению, на экране появились слова «Неправильное подключение», после чего повторилась команда «Ввести имя пользователя». В чем была ошибка? Неужели они уже раскрыли ночную уловку Лины и вообще удалили Маршана из системы? Спокойно, сказала она себе. Существовала более простая возможность: не исключено, что в банке работало несколько Маршанов.

Она попыталась ввести еще одно имя пользователя, добавив к фамилии инициал: «marchandp». Но связь опять не установилась, и еще раз появилась команда «Ввести имя пользователя». Это было уже опасно. После трех неудачных попыток подключения сеанс связи обычно прекращался и менеджеру системы поступал электронный сигнал о том, что кто-то пытается в нее проникнуть. У Лины был еще один шанс. На этот раз она ввела «pmarchand», поставив инициал перед фамилией. Ура! Сработало!

Лина приготовилась к тому, что могло произойти дальше. Элен предупреждала, что компьютер может автоматически отсоединиться, чтобы сделать обратный звонок и проверить, что вызов поступил с правильного номера. Но никакого рассоединения не произошло. Очевидно, автоматической процедуры обратного звонка предусмотрено не было. Возможно, швейцарцы действительно были неряхи, как о них отзывалась Элен. Теперь осталось последнее препятствие. На экране загорелась подсказка «Ввести пароль». Лина напечатала «secret» — слово, которое, по ее мнению, должно было быть паролем Маршана. Экран засветился и преобразовался, на нем появилась эмблема «ОШБ» и краткое меню следующих шагов. Верно! Банк не поменял пароль. Она была внутри системы!

Меню на экране предлагало четыре варианта: «Банковские операции», «Торговля», «Рынки» и «Личные счета». Лина выбрала первый вариант. Экран преобразовался, и появился новый титр с вопросом, интересует ли ее информация по операциям с широкой клиентурой, со счетами компаний, торговыми или частными счетами. Лина выбрала последний пункт. Наконец, компьютер спросил Лину, хочет ли она информацию по обычным («r») или номерным («n») счетам, и Лина ввела «n».

Перед ней высветилась новая подсказка: «Ввести номер счета». Она была почти у цели. Лина откинулась на своем плетеном стуле и посмотрела в окно. По улице то в одну, то в другую сторону проходили швейцарцы, каждый в своей собственной колбочке пространства и времени. Банкиры сидели в своих бухгалтериях. Деньги спали в подвалах. Кукушки послушно сидели внутри часов. Лина была единственным свободным электроном в упорядоченном мире города Женевы. Она снова повернулась к компьютеру, так ловко притворившемуся «pmarchand»’ом, и еще раз заглянула в список номеров счетов. Рядом с подсказкой она напечатала номер первого из двух счетов компаний в Нассау: № 4 808.537-0.

Компьютер «ОШБ» принял ее запрос, и какое-то время экран оставался чистым. Лина испугалась, что наткнулась на специальный защитный экран, преграждающий доступ к наиболее секретным счетам. Но довольно скоро экран переменился и предложил Лине на выбор — «Состояние» и «Баланс». Она выбрала последний вариант, предвкушая появление следующего числа и гадая, каким оно будет — сотни миллионов или миллиарды. Но к тому, что фактически появилось на экране, она была совершенно не готова: «Баланс — № 4 808.537-0: SF 10 000».

Этого не может быть, подумала Лина. Это было чуть больше пяти тысяч долларов — видимо, минимальная сумма, необходимая для сохранения такого счета. Кошкины слезы! Должно быть, она сделала какую-то ошибку, хотя не могла понять какую. Она еще раз сверила номер счета с документом, чтобы убедиться, что он набран правильно, и повторила про себя все проделанные шаги. Не падай духом, сказала она себе. Попробуй следующий счет. Она проделала всю ту же процедуру для второго счета компании в Нассау, напечатав на этот раз по запросу номер: № 4 808.537-1. Перед ней высветился ответ:

«Баланс — № 4 808.537-1: SF 10 000»

Лина сердито тряхнула головой. Это было странно! В расчете на другой результат она попробовала третий номер — первого из трех счетов, открытых подставным компаниям, зарегистрированным в Панаме. Может быть, все деньги переводились на панамские счета? Она печатала цифры медленно, одним пальцем, чтобы ни в коем случае не допустить ошибки: В2 218.411-0. Ну уж теперь-то результат точно должен выражаться в миллиардах. Но на экране появилось все то же самое:

«Баланс — В2 218.411-0: SF 10.000».

Еще одна пустая копилка. Лина повторила свое упражнение еще дважды, на тот случай, если все деньги почему-то спустили в один карман. Но везде результат был тот же самый. На каждом из номерных счетов, куда сливала свои доходы «Койот инвестмент», теперь лежали какие-то жалкие десять тысяч швейцарских франков. Практически они были пусты. «Яичко», спрятанное, чтобы поддерживать Правителя и его семью долгие годы, исчезло.

Лина закрыла глаза ладонями, готовая разрыдаться. Она так рвалась в эту дверь, так рисковала, приложила столько усилий — а там, за ней, ничего не оказалось.

В Женеве оставалась всего одна дверь, которую ей следовало проверить; но как в нее постучаться — Лина не знала. Она легла на постель в своей маленькой комнате и стала обдумывать эту проблему. Поразмышляв несколько минут, она позвонила администратору в «Бо Риваж», который накануне оказал ей добрую услугу. Она ужасно извиняется, что беспокоит его, сказала она, но она потеряла телефон своего банка; это частный банк «Кредит Мерсье», на рю де Банк. Нет ли у него, случайно, этого телефона. Конечно, этот телефон у него был. Лина набрала номер и стала слушать гудки. Шансы прорваться в «Мерсье» были зыбкими, но выбора у нее не осталось. Когда ей ответил женский голос, Лина спросила, может ли она поговорить с господином Морисом Мерсье.

— Вы от кого? — Голос женщины-швейцарки был холодным и острым, как игла дикобраза.

— Меня зовут Сальва Баззаз, — сказала Лина. Она назвалась фамилией членов семьи Правителя.

Секретарша отложила трубку, как показалось, очень надолго, но потом снова взяла ее.

— Мсье Мерсье попросил узнать причину вашего звонка.

— Я хотела бы выяснить кое-что по поводу счетов моего дяди, — ответила Лина, стараясь говорить как можно величественнее. — Я только что приехала в Женеву и хотела увидеться с господином Мерсье, по возможности безотлагательно.

Наступила еще одна долгая пауза — секретарша консультировалась у своего босса. Швейцарские банкиры по необходимости соблюдали осторожность. Тем не менее иногда можно было оказаться излишне осторожным и обидеть потенциального клиента. Когда секретарша снова взяла трубку, ее голос звучал уже более благосклонно и даже излучал некоторое тепло, видимо, передаваемое ей миллиардами долларов, которые осели за долгие годы в фирме «Кредит Мерсье».

— Мсье Мерсье может принять вас завтра в десять утра, — сказала она.

После полудня Лина решила прогуляться. Конечно, покидать свою нору было опасно, но в такой солнечный весенний день ей невыносимо было сидеть взаперти, в объятиях собственного страха. В магазине около причалов она купила какую-то жуткую шляпу и зеленое пальто. Рассматривая себя в зеркало, она решила, что очень похожа на швейцарку. Лина пошла дальше, не поднимая глаз и по возможности выбирая малолюдные дороги, но Женевское озеро притягивало ее как магнит.

С южного берега озеро смотрелось как длинное ожерелье в глубокой расщелине Альп. Поверхность воды сверкала на весеннем солнце, и над ней извергалась в небо туманная громада «Jet d’Eau».[18] В этой части города народу было мало, однако jardin anglais[19] вдоль южного края озера был полон гуляющими, и она подумала, что в кутерьме пешеходов на набережной сумеет остаться незаметной.

Лина остановилась, чтобы полюбоваться стайкой легких парусных лодок, скользивших по воде на своих белоснежных крыльях. Ветер усилился, и одна из шлюпок, плывшая по направлению к ней по ветру, разогналась так, словно летела на коньках, чуть не отрываясь от воды. Потом ветер изменил направление, и шлюпка почти так же резко сменила курс и устремилась к мосту Монблан. И вот тогда, когда Лина перевела взгляд на мост, она увидела фигуру мужчины, который стоял около каменного фасада, засунув руки в карман плаща. Лину насторожило то, что этот человек смотрел прямо на нее.

Она пошла в северном направлении, в сторону от моста. Пройдя метров сто и остановившись в небольшом сквере у озера, она нашла скамейку, села и оглянулась. Человек в плаще шел за ней. В его повадке было нечто вызывающее, и это беспокоило ее. Он подошел ближе, и тогда она узнала его по волнистым волосам, резким чертам лица и походке атлета. Это был тот же человек, который подошел к ней в вестибюле «Бо Риваж», сказав, что он знакомый Сэма Хофмана; тот, кто оставил ей карточку со своим именем — Мартин Хилтон — и словами «Будьте осторожны». И вот теперь он тоже за ней следил.

Только без паники и беготни, сказала себе Лина. Надо проучить его. Она увидела швейцарского полицейского, стоявшего в будке около озера, в тридцати метрах от нее, и пошла прямо к нему. Когда Мартин Хилтон увидел, куда она направилась, он сразу остановился. Лина обратилась к полицейскому.

— Этот человек преследует меня, — сказала она по-французски, указывая на мужчину в плаще, — и пытается обнажить неприличные места.

Полицейский трусцой побежал в сторону Хилтона, приказывая остановиться и сигналя рукой. Хилтон рванулся прочь, перебежал улицу и скрылся в квартале магазинов. Полицейский, довольный своей отвагой, обернулся к Лине, чтобы успокоить ее, но ее не было. Во время этой краткой погони она поспешно удрала в противоположном направлении, чтобы и самой избежать лишних объяснений.

Глава 30

Сэм Хофман мучился от бездействия. Он сидел в своем офисе и делал бесполезные звонки по телефону. Когда ему становилось окончательно невмоготу, выходил в спортзал или в китайский ресторанчик, чтобы как-то успокоиться; потом возвращался в офис и делал новые бесполезные звонки. На следующий день после исчезновения Лины он еще был уверен, что она позвонит ему, если будет жива. К утру следующего дня он уже стал думать, что ее нет в живых. Еще днем позже он во время очередной своей беспокойной прогулки шел в Скотленд-Ярд, чтобы убедить полицию вновь начать расследование против Хаммуда. Но они пожелали только задать ему ряд вопросов о предполагаемой преступной деятельности Лины Алвен. Он отказался отвечать и фактически предложил полицейским арестовать его за соучастие в заговоре, если у них есть какие-то улики. Тогда его попросили уйти.

В тот вечер из Туниса вернулся Али Маттар. Хофман ожидал, что он приедет еще через день-два, и был приятно удивлен, увидев палестинского следопыта, маячившего у его двери. «Ахлан, ахлан!» — приветствовал Хофман своего коллегу. Он был рад уже тому, что увидел дружелюбное лицо. Перед этим он несколько часов занимался главным образом тем, что скатывал кусочки клейкой ленты между большим и указательным пальцами.

— Очень хочется выпить, — сказал Али, осторожно устраивая свое дородное тело на диване. При нем даже большая комната казалась тесной: он был высок и плотен, с длинными курчавыми волосами и свисающими книзу усами. На взгляд Хофмана, он больше походил на прогоревшего музыканта-хиппи, чем на пройдоху разведчика, но это лишь добавляло ему обаяния. Хофман налил ему большой стакан виски.

— Так что же вы выяснили? — спросил он.

— Ну и работенку вы мне подсунули, Сэм! У меня здесь целая история. — Он похлопал себя по лбу. — Я решил, что должен сразу вернуться и сообщить вам эти важные новости.

— Рассказывайте же. Я весь внимание.

Али разочарованно надулся.

— Ну что за спешка? Вы что, не хотите сперва поговорить? Выпить. Спросить у меня, как семья. Вспомнить былые времена. Вы же знаете, как это принято у арабов.

— Нет, Али. Сначала дело. Потом мы можем вспоминать былые времена, сколько вам заблагорассудится.

— Сегодня вы не такой душевный, как всегда, хабиби.

— Да бросьте. Мне уже это начинает надоедать, Али. Мне нужна информация.

— О’кей, о’кей. Я много чего разузнал. Вы и не поверите. Строгая конспирация. Очень строгая! В Тунисе все посходили с ума. За такую хорошую информацию вы, наверно, захотите заплатить мне в два раза больше.

— Кончайте травить насчет денег. Серьезно вам говорю.

— О’кей. Вот мои сенсации. Вы помните Фронт освобождения Палестины — эту скверную группу в ООП, которая все деньги получает из Багдада? Ее руководитель — большой друг правителя в Багдаде. Кажется, они вместе ездили на охоту. Помните?

— Нет.

— О’кей, ладно. Значит, его заместитель — мой старый приятель Айяд, он мне многим обязан. Знаете, как я один раз спас ему жизнь? Он прятался в Бейруте после того, как сирийцы хотели его убить, а я каждый день навещал его и играл с ним в триктрак. А эти сирийцы снова хотели убить его, потому что очень его боялись. Но я нашел его и сказал Айяду, чтобы он бежал в лагеря в Тире, где я вырос, и моя мать прятала его, так что никто и не узнал. И он этого не забыл. Потом, когда меня арестовала «Фатах», обвинив в том, что я агент ЦРУ, Айяд меня спас. Пришел в тюрьму и приказал освободить меня, а он большой человек, как же его не слушаться? Они все боятся Ирака. И вот я здесь благодаря Айяду. Что вы на это скажете?

— Замечательно. Но я бы предпочел послушать всю эту историю в другой раз.

— О’кей. Значит, Айяд рассказал мне обо всем, что происходит. Так что знайте, что я вам собираюсь сообщить первоклассную, отличную, очень дорогую информацию. Прямо из Багдада.

— Я уже понял. Ближе к делу, черт побери. Что вы узнали?

— О’кей. Значит, так. Человека, который убил Правителя, зовут Осман. Кажется, он двоюродный брат Правителя. Жил где-то в Европе и зарился на деньги семейства. Но ему не нравились братья Правителя. Осман говорил, что они очень жадные. Несколько месяцев у них продолжалась большая семейная война. Жуткая свара. Господи, Сэм! Что делать с этими сумасшедшими арабами? И вот несколько дней назад — пух!

— Осман сам стрелял?

— Наверняка. Только член семьи мог близко подойти к Правителю, понимаете? Вот они и использовали Османа. А кто, как вы думаете, работает с Османом уже много лет?

— Говорите.

— Ну, вы же знаете, Сэм; конечно знаете.

Сэм на секунду задумался. Али был прав — он знал.

— Назир Хаммуд?

— Конечно Хаммуд. Мой друг Айяд сказал, что они работали вместе много лет, по денежным делам. Они провернули очень много дел. Вы помните про эти истребители, которые Правитель хотел купить у Франции, тогда еще? Осман участвовал в этом деле вместе с Хаммудом. Как вам нравятся такие фокусы, а?

— Очень нравятся.

— Этого мало. Кто, как вы думаете, поддерживал Османа и Хаммуда, когда они теперь пошли против Правителя?

— Кончайте загадывать загадки, Али. Я срежу вам вознаграждение.

— Ну вот! Вы меня огорчаете, но я вам все-таки скажу. Османа и Хаммуда поддерживали мои друзья в Тунисе. Вот кто. Палестинцы. Они были главной силой в команде Османа. «Фатах» уже много лет покупала людей во дворце Правителя. Миллион за того, миллион за этого. Довольно скоро они съели всю службу безопасности Правителя, как крысы выедают сыр. У него уже ничего не осталось! И тогда — пух!

— Это хороший товар, Али. А кто стоит за палестинцами?

— Я думаю, саудовцы. Наверняка они. Они за все платят, верно?

— Саудовцы? Конечно. Надо сказать, они большие друзья с Хаммудом, первый сорт. Они все едят из одной тарелки, понимаете, о чем я говорю?

— Понимаю. — Хофман вспомнил своего приятеля принца Джалала, сидящего в своем дворце наслаждений на Гайд-Парк-сквер, и как он фыркнул, когда Сэм спросил его, кто защищает Хаммуда. — А кто еще участвовал в этой операции, кроме палестинцев и саудовцев?

Али некоторое время смотрел в окно, потом снова серьезно взглянул на Хофмана.

— Возможно, американцы.

— Не понял.

— Многие американцы в Тунисе, хабиби. Некоторые дружественные лица. — В его глазах появился блеск.

Сэм с сомнением покачал головой.

— Это лишь ваши догадки, не так ли?

Палестинский связник пожал плечами.

— Задавая такие вопросы, друг мой, вы всегда в ответ получаете догадки. Но вы хотели знать — я узнал. Такая информация стоит больше, потому что она очень опасна, но я дал ее вам. Нет проблем.

— Я подумаю об этом. А что случилось с Османом после того, как он застрелил Правителя?

— Харам. Очень плохо для него. Он думал, что уже купил всех, но братья Правителя поймали его на следующий день. Скверная работа, надо сказать.

— Что они с ним сделали?

— Отрезали яйца и засунули ему в рот, еще живому. Но сейчас он мертв. Они были очень злы на него.

— Видимо, так. А что Хаммуд?

— Сначала они добрались до Хаммуда и порезали его. Только палец. Но его спасли. Нагрянули палестинские друзья. Счастливчик! Тогда они взялись за Османа.

— Про палец Хаммуда я слышал, а про Османа с яйцами во рту — нет. Это для меня новость.

— Вот видите! Я же говорил — это хорошая информация. Ей цены нет.

— Что вы еще узнали?

— О’кей. Значит, причиной борьбы Правителя и его братьев против Османа были деньги. Хаммуд и Осман уже давно крали у семейства, и помногу. Правитель доверил им спрятать деньги за границей, а теперь он обнаружил, что они откусывали кусочки. А может, и немалые кусочки.

— Сколько они украли?

— Может, миллиард. Может, больше.

— Миллиард долларов?

— Да. А может, больше. А вы платите Али четыре тысячи в день. У’Аллах! Боже мой, Сэм.

— Перестаньте. А кто сейчас руководит в Багдаде?

— Так же, как всегда, — «мухабарат». Эта компания, должно быть, получает чеки из Риада.

— А что же семья Правителя? Теперь, когда они кокнули Османа, все кончилось?

— Ни в коем случае! У иракцев ничего не кончается. Там всегда есть кого убивать.

— Кто же у них теперь на заметке?

— Все. Теперь, после того как Хаммуд их надул, они не верят никому. Не верят людям Хаммуда. Делают все, чтобы добраться до этих сумасшедших денег.

— Кем они занимаются?

— Вы хотите все подробности? Даже мой друг Айяд с трудом запоминает все имена.

— Да, пожалуйста. Любые подробности, какие вы вспомните.

— О’кей. Во-первых, они налетели на фирму Хаммуда в Лондоне. Называется «Волк» или что-то в этом роде. Забрали в Багдад этого армянина и вломили ему так, что он им все рассказал. Он был их человеком и должен был следить за Хаммудом, но, похоже, здорово их на…ал; так они заставили его поблагодарить Бога, что у него целы все руки и ноги, и послали обратно в Лондон стеречь деньги семьи.

— Верно. Что дальше?

— Дальше Хаммуд вернулся в Лондон с несколькими палестинцами. Наверно, с ребятами Айяда. Англичане их впустили. Не знаю почему. Эти англичане, кажется, очень любят Хаммуда.

— Что сделал Хаммуд, когда вернулся?

— Забрал себе обратно этого «Волка».

— «Койота». Компания называется «Койот инвестмент».

— Вы очень умный, Сэм. Может, когда-нибудь вы будете работать с Али. Вот когда мы сделаем настоящие деньги.

— Никогда. Продолжайте. Вы говорили о том, что сделал Хаммуд, когда вернулся.

— Верно. Хаммуд забрал себе обратно этого «Кугуара». В первый вечер, как он приехал, он послал своих новых палестинских охранников домой к этому армянину. Пу-ух! Нет больше армянина. Потом они занялись одной иракской девушкой и, в общем… — Он взмахнул рукой, словно говоря «да кто их знает?».

— Продолжайте! — сказал Хофман. — Не торопитесь. Какой девушкой?

— Не знаю. То ли Лаурой. Или Люси. Не знаю. Что-то на «Л». Айяд тоже не помнил. Она работала у Хаммуда в этом «Кугуаре».

— Что им от нее было надо?

— Они думали, что она знает, где лежат деньги. Все секреты. Она украла их из компьютера, когда Хаммуд и армянин не видели. Они думали, что она, может быть, работает на Израиль.

— Израиль? Почему они так думали?

— Потому что у нее есть какой-то приятель, который работает на Израиль.

Хофман старался не выдать своего интереса.

— Кто это такой?

— Айяд не сказал. Хотите, чтобы я узнал?

— Нет. Это незачем. Что они сделали с иракской девушкой?

— Ничего. Они ее не поймали. Они пытались схватить ее, но она удрала.

— Она не у них? — переспросил Хофман, чувствуя, как у него заколотилось сердце.

— Нет. Не у них.

— Где же она теперь?

— Не знаю. Но если они ее поймают, ей несдобровать, это точно. Как пить дать.

— Откуда вы знаете?

— Потому что они очень беспокоятся из-за денег. Для них теперь это все. Правитель умер. Холодной войны нет. Нет стычек с ЦРУ или КГБ. Даже войны с Израилем больше нет. Остались одни деньги. И то же самое братья Правителя. Они тоже хотят этих денег. Все их хотят.

— Господи! — проговорил Хофман.

— В чем дело? Вам не нравится информация? Это же высший сорт. Никто про это не знает, кроме меня. И вас.

— Нет. Информация чудесная. Просто страшно, что могут наделать эти психи.

— Али это не волнует. Извините. Конец истории. Правда, еще одно, о чем вы меня просили.

— Номер телефона.

— Да. Номер телефона. Но это не очень интересно. Может быть, с этим номером какая-то ошибка. Я спросил Айяда, а он спросил своего друга в тунисском «мухабарате», а тот спросил друга в тунисской телефонной службе. Но наверно, тут ошибка. Ничего особенного.

— Что же это за номер?

— Один из номеров американского посольства в Тунисе. Очень редко используется. Сейчас не работает. Мне очень жаль. Дайте другой номер, я попробую еще раз.

Американское посольство. Хофман потер глаза. Он устал и с трудом представлял ту картину, которая перед ним складывалась.

— Нет, Али. О’кей. Наверно, это неправильный номер. Спасибо вам за работу.

— Что вы хотите, чтобы я сделал теперь?

Хофман задумался. Похоже, Лина попала в паучью сеть, которая несколько раз переплелась сама с собой. Эта паутина была везде, а сам паук был невидим. Единственное, что мог придумать Хофман, — это постараться как-то отпугнуть его. Он пошел к сейфу, отсчитал толстую стопку денег и вернулся к своему агенту.

— Здесь десять тысяч долларов за два дня. Это больше, чем мы договаривались, но они заработаны. Я дам вам еще десять тысяч, если вы сможете сделать для меня еще одну вещь.

— О’кей. Что же это? Только без пистолетов. Я занимаюсь информацией.

— Без пистолетов. Я хочу, чтобы вы вернулись в Тунис и передали послание вашему приятелю Айяду и чтобы он передал его тем, кто ведет этот спектакль в Багдаде.

— О’кей. Нет проблем. Что за послание?

— Скажите им, что если они причинят какой-нибудь вред этой иракской женщине, у них будут очень большие неприятности с ЦРУ. Вы поняли? Они должны отстать от нее, или у них будут серьезные проблемы.

— Значит, эта иракская девушка работает на агентство? А не на Израиль?

— Она просто никто. Не важно, на кого она работает. И она ничего не знает про деньги.

— Как мне сказать, от кого послание?

— Скажите, просто от Хофмана. Не называйте моего имени. Просто Хофман.

— Так! Ваш отец передал вам это послание? У-Аллах! Как странно! Но о’кей. Они все знают вашего отца. Половину из них он пытался вербовать в Бейруте.

— Просто сделайте так, как я сказал, Али. О’кей? Скажите своим друзьям, что никто не должен ошиваться вокруг этой девушки. Ни иракцы, ни палестинцы, ни саудовцы, никто. Если они ее обидят, у них будет гораздо больше проблем, чем они думают. Передайте, что так сказал Хофман. Поняли?

— Хадер йа райесс! — Он торжественно отдал честь. — Когда вы хотите, чтоб я поехал? Может быть, завтра?

— Сегодня. Есть ночной рейс. Вы как раз успеете, если поедете сейчас.

— Сегодня не очень удобно, хабиби. Я хотел встретиться с одной старой подружкой, если вспомню телефон службы эскортных услуг. Сегодня как-то нехорошо.

— Нужно сегодня. — Хофман подошел к сейфу и вернулся с еще одной тысячей долларов. — Это на расходы, — сказал он. — В Тунисе полно красивых девушек.

Глава 31

На рю де Банк, пересекавшей старый деловой район Женевы, не было места зазывному неоновому сиянию реклам. Строгие здания, тянувшиеся по обеим ее сторонам и воплощавшие благоразумие и респектабельность, были «золотым слитком» кантона: в них размещались старейшие и почтеннейшие банки, главным образом banques privee, которые не нуждались в рекламе, поскольку предпочитали не общаться с широкой публикой. На дверях висели обычные латунные таблички с названиями: «Хентш», «Ломбард-Одье». Великие имена банковского дела Швейцарии! А некоторые частные банки даже эту форму «рекламы» считали излишней. На их дверях висел только номер дома, а то и вовсе ничего. Такие учреждения не функционировали в общем пространстве банковского дела. Это были финансовые черные дыры, всасывавшие деньги через свои невидимые двери.

Лина шла по рю де Банк, разыскивая номер одиннадцатый. Серый цвет утреннего неба гармонировал с архитектурой, так что вся улица словно была в тени. Лина с трудом различала номера сквозь густую вуаль. Она купила ее сегодня вместе со скромным деловым костюмом и шарфом на голову: это подчеркивало ее облик восточной женщины, только что потерявшей своего любимого дядю. Но смотреть через кружево вуали было трудно. Она могла, правда, различить на улице нескольких мужчин в пальто — видимо, банкиров, расходящихся по своим бухгалтериям. Даже на своей главной улице они вели себя осторожно и скрытно. Лина продолжала путь в поисках нужного ей дома. Она миновала номер семь; здесь на табличке было написано «ЛЕБОН». На номере девять — «С & СИ». Следующий дом, еще более серый, чем его соседи, имел строгий парадный вход с тяжелым латунным дверным молотком и табличкой, на которой было написано просто «М».

Остановившись около двери, Лина в последний раз повторила про себя свои реплики. Она тщательно подготовила роль и теперь, перед поднятием занавеса, чувствовала себя как бы слегка навеселе. Подняв дверной молоток, она ощутила его тяжесть в своей ладони и отпустила его. Дверь моментально открылась. Хорошо одетая женщина, которая, казалось, стояла за дверью и ждала Лину, спросила ее имя, после чего пригласила ее следовать за ней. Они пошли налево по узкому коридору с кремовыми стенами, затем повернули направо и миновали две узкие двери. Около третьей двери женщина остановилась, открыла ее и кивком пригласила Лину войти в небольшую комнату для собеседований. Потом она оставила Лину одну, закрыв за собой дверь. Фактически они не сказали друг другу ни слова.

В комнате для собеседований было уютно. Обстановка самая простая: удобный мягкий стул для клиента стоял по одну сторону лакированного стола, деревянный стул с прямой спинкой для банкира — по другую. Позади стола было окно, выходившее в маленький, не шире самой комнаты, дворик. С трех сторон дворик был окружен невысокой кирпичной стеной, так что никто не мог заглянуть в комнату.

Лина с интересом рассматривала этот секретный уголок. Очевидно, устройство дома подчеркивало таинственность «Кредит Мерсье». Здание было спроектировано в виде лабиринта, обеспечивающего клиентам конфиденциальность. Каждый посетитель, сидя в отдельной комнате, мог быть уверен в том, что другой посетитель его не увидит. Нефтяной министр из Шарджи никогда не узнает, что пользуется тем же банком, что и министр финансов Перу. Начальник штаба кенийской армии никогда не встретится лицом к лицу со спикером российского парламента. Они останутся тайными братьями. Лина села на удобный стул и стала ждать единственного человека, который видел все лица.

Через пять минут она услышала легкий стук в дверь. Не успела Лина ответить, как в комнату вошел плотный человек в сером костюме-тройке, с седеющими волосами и аккуратно подстриженными седыми усами. Иной цвет мелькнул лишь в его глазах — странные, чернильно-синие, они неожиданно сверкали на фоне продуманной уравновешенности его лица и фигуры. Он затворил за собой дверь, после чего протянул руку и представился. «Мерсье», — сказал он, слегка поклонившись. Ни имени, ни звания. У него были утонченные манеры человека, всю жизнь пропускавшего через себя грязные деньги и не замаравшего руки.

Лина приподняла вуаль и проговорила: «Сальва Баззаз», после чего снова опустила вуаль на лицо. Мерсье пригласил ее снова сесть, указав на стул жестом метрдотеля в шикарном ресторане. Своим обращением он старался подчеркнуть, что воспитан лучше, чем его гостья, но тем не менее всецело к ее услугам.

— Итак, мисс Баззаз, — сказал он, — чем я могу вам помочь?

Лина заговорила по-английски с сильным иракским акцентом — таким, какой был у нее в детстве.

— Я приехала узнать о счетах моего дяди. Господь призвал его.

— Это большая трагедия, мисс Баззаз. Примите мои соболезнования. — Несмотря на выраженное сочувствие, лицо банкира оставалось нейтральным. — Но могу ли я узнать, почему вы пришли ко мне?

— Потому что мой дядя был клиентом вашего банка.

Банкир положил руки на колени, прикрыл свои сверкающие глаза и от этого стал совершенно серым: серый костюм, седые волосы, невыразительные манеры.

— Я должен извиниться перед вами, мисс Баззаз, — сказал он. — Не хотел бы показаться невежливым, но один из принципов нашего банка в том, что мы не обсуждаем свои отношения с клиентами ни с кем, кроме самих клиентов.

— Но этот клиент умер, мсье. И деньги принадлежат его семье. Меня послали навести соответствующие справки.

— Понимаю, мисс Баззаз. Но боюсь, что это не может повлиять на принципы банка.

Лина фыркнула от негодования. К этому она была готова.

— Если вы не станете разговаривать со мной, я обращусь в резиденцию ООН. Или в Си-эн-эн. Мой дядя очень любил Си-эн-эн. Я расскажу им о швейцарском банкире, который украл деньги моего дяди.

— Понятно, — сказал банкир. Он слегка поерзал на своем стуле, видимо обдумывая перспективу появления телевизионщиков на рю де Банк. — Простите, мисс Баззаз, нет ли у вас удостоверения личности?

Это звучало уже почти как извинение. Лина и к этому была готова. Она умышленно не взяла с собой документы на случай, если он захочет их посмотреть.

— Мой паспорт в отеле, — ответила она. — Но у меня есть другой документ. Вам, я думаю, он будет гораздо более интересен.

— В таком случае не покажете ли вы его мне?

— У меня есть номера женевских банковских счетов моего дяди. Члены моей семьи просили меня показать их вам.

— Да, действительно. Это бы нам не помешало.

Лина достала из сумочки документ с названием «Счета» и, подняв вуаль, прочитала номера на его первой странице.

— Во первых, «Организация швейцарских банков». У моего дяди там было пять счетов, на которых он хранил доходы своего лондонского холдинга. Это номера 4 808.537-0, 4 808.537-1, В2 218.411-0, В2 218.411-1, В2 218.411-2. Вам прочесть еще раз?

— Нет, благодарю вас, — сказал Мерсье. Пока Лина говорила, он достал из пиджака карманный компьютер и нажимал кнопки. Теперь он внимательно смотрел на дисплей. — У-гу, — произнес он.

— Но когда вчера я обратилась в «Организацию швейцарских банков», чтобы навести справки об этих счетах, мне сказали, что они пустые. Все деньги были переведены куда-то еще. Меня очень интересует, кто это мог сделать, если мой дядя умер.

— Боюсь, что не смогу дать вам ответ на этот вопрос. — Мерсье выпрямился на своем стуле, и глаза его снова стали метать стрелы туда-сюда, как лазурные маячки.

— Поэтому я и подумала, что деньги, возможно, были переведены в ваш банк. Мои родственники сказали мне, что дядя имел у вас совершенно особый счет, который использовался только при чрезвычайных обстоятельствах.

Лина скромно поглядела на него, готовая обрушить свой последний сюрприз.

— Нужно ли вам, чтобы я назвала номер счета моего дяди в вашем банке?

— Э-э… да, конечно, — сказал Мерсье, поправив галстук. — С точки зрения наших правил, это нас продвинет. Если вы знаете номер, то почему бы вам не сообщить его мне? — Он снова взялся за компьютер.

Лина нашла в сумочке документ под названием «Чрезвычайный» и поднесла его к глазам.

— Это номер Z 068621.

Мерсье нажал кнопки, секунду подождал, а потом слегка кивнул.

— Ну, — сказал он, — теперь это, конечно, гораздо интереснее. — В его синих глазах отразилось удивление: номер оказался совершенно верным.

— Что вас так интересует, мсье?

— То, что вам известен именно этот номер, мисс Баззаз.

— А что тут странного? Это номер моего дяди, — повторила Лина; в ее голосе прозвучала нотка негодования.

— Да. Но это, видите ли, в высшей степени личный номер. Совершенно исключительный.

— Только не теперь. Теперь он принадлежит его семье.

— Возможно, мисс Баззаз. Но я должен попросить вас представить мне еще маленькую удостоверяющую информацию. Будьте добры, номер персональной идентификации.

— Номер чего? — Лина не поняла, о чем он просил.

— Персональной идентификации. Мы требуем называть его для всех наиболее важных счетов — в качестве чрезвычайной меры предосторожности. Если вы его не знаете, то боюсь, я не смогу с вами далее беседовать.

— Номер персональной идентификации? — переспросила она.

— Да-да. По-французски мы его называем «code personel»[20] или просто «code».

И тут этот номер буквально бросился ей в глаза со странички коротенького файла «Чрезвычайный»: код 0526. Она откашлялась.

— Конечно, я знаю этот номер, мсье. Конечно. Ноль-пять-два-шесть.

Мерсье набрал эти цифры на компьютере. Он прикрыл глаза и снова раскрыл их еще шире, чем прежде. Его тонкие губы сложились в складку, и Лине даже показалось, что он тихонько свистнул — одним чуть слышным выдохом.

— Но теперь, мисс Баззаз, я должен с сожалением сказать, что у нас есть проблема.

— Какая? Мне повторить номер?

— Нет. Номер совершенно верный. Проблема есть у меня.

— Что вы имеете в виду? Я предъявила вам оба номера. Что вам еще нужно? — Ее голос напрягся, похоже, в нем зазвучали неподдельные эмоции. Мерсье протянул ей шелковый платочек, который она приложила к глазам.

— Я постараюсь вам объяснить, — сказал Мерсье. — Ваш дядя, как вы верно сказали, имел счет в нашем банке. И довольно крупный счет, как вы можете себе представить. Но условия ведения этого счета совершенно необычны. В целях соблюдения необходимой осторожности и ввиду невозможности для вашего дяди лично посещать банк много лет назад было назначено доверенное лицо — «fiduciare». И мне запрещено раскрывать этот счет кому-либо без его разрешения.

— Но это нонсенс. Не понимаю, о чем вы говорите!

— Я имею в виду, что мы поддерживали контакты не непосредственно с вашим дядей, а через посредника. Если вы меня поняли, то распорядителем счета был не тот, кто его подписал. Именно это и ставит меня теперь в затруднительное положение.

— Почему? Что вас так затрудняет?

— Меня затрудняет то, что я получаю противоречивые распоряжения относительно обращения с этим счетом.

— Но в чем проблема? Прошу прощения, я все равно не понимаю.

— Дорогая мисс Баззаз, в течение последних двадцати четырех часов я беседовал еще с одним человеком, претендующим на то, чтобы представлять наследников и душеприказчиков этого счета. Именно в этом моя проблема.

— Кто это?

— Деловой партнер вашего дяди. Как вы понимаете, его имя я должен держать в секрете.

— Он самозванец, — сказала Лина.

— Боюсь, что нет. Он представил те же самые свидетельства своих полномочий, что и вы, то есть номер этого самого счета — номер, который знали только ваш дядя и назначенный им представитель. Это для меня загадка.

— Он самозванец, — повторила Лина. — И что вы собираетесь делать?

— Я ожидаю распоряжений.

— Распоряжений? От кого вы получаете распоряжения?

— От посредника, о котором я говорил и который уже много лет представлял интересы вашего дяди в отношениях с нашим банком.

— Этот человек из Ирака? — спросила Лина. Она подумала, что он говорит о Хаммуде.

— Нет, мадемуазель. Не из Ирака. Если уж вы так хотите знать, то он американец.

— Американец? Почему вы спрашиваете у американца, что вам делать с деньгами моего дяди? Мой дядя ненавидел Америку.

— О нет, здесь вы ошибаетесь, мисс Баззаз. Что бы он там ни говорил в своих речах, ваш дядя отнюдь не ненавидел Америку. В этом я могу вас уверить.

Лина была сбита с толку. Почему Правитель выбрал американца, чтобы представлять его в наиболее секретных банковских делах? Это было совершенно бессмысленно.

— Когда же вы увидитесь с этим посредником?

— Рассчитываю, что на этой неделе. Он позвонил и сказал, что вскоре приедет в Женеву. Так что ждать не долго.

— И тогда вы получите распоряжения?

— Да, я так думаю. Я объясню ему эту ситуацию, и он должен предложить мне соответствующий способ действий.

Лина раздраженно покачала головой.

— Значит, я прямо сейчас обращусь в Си-эн-эн. Я позвоню им в Париж, и они будут здесь уже сегодня.

Мерсье успокаивающе поднял руку.

— Нет, нет, прошу вас, не делайте этого. Подождите, пока я переговорю с этим американским джентльменом. Тогда я буду рад принять вас еще раз и, я уверен, мы обсудим все дела гораздо подробнее. С самыми благоприятными результатами. Обещаю вам. Но до тех пор я ничего сделать не смогу.

Лина поняла, что ей не остается ничего другого, кроме как согласиться.

— Когда же вы сможете меня принять?

— Очень скоро. Позвоните мне через несколько дней, и мы назначим следующую встречу. К этому времени я, наверно, смогу вас чем-нибудь обрадовать.

— Хорошо, я позвоню вам. Но если и тогда останутся проблемы, я обращусь в Си-эн-эн.

— Благодарю вас, мисс Баззаз. Очень ценю ваше терпение.

Мерсье слегка поклонился и вышел, закрыв за собой дверь.

Через несколько секунд вошла секретарша приемной, чтобы проводить Лину к выходу. Они проделали весь обратный путь по лабиринту узкого коридора, вдоль стен, украшенных изображениями высокогорных лугов Швейцарии и девственно-белых вершин гор. Эти картины должны были вызывать возвышенные чувства и были своеобразным молчаливым гимном деньгам. Ни малейшего намека на то, что банк сознательно отмывал деньги для самых коррумпированных и корыстных людей на планете.

— Через какую дверь, мадам? — спросила секретарша, когда они подошли к выходу. Лина сначала не поняла, в чем дело; женщина объяснила ей, что, кроме официальной передней двери, в банке есть еще и другая — для тайного выхода.

— Через переднюю, — ответила Лина. Ее игра была сделана.

Несколькими секундами позже она поняла, что совершила ужасную ошибку.

Около дверей, у края тротуара, стоял лимузин «мерседес» с затемненными стеклами. Рядом с машиной, в нескольких метрах от Лины, стоял палестинский охранник, который гнался за ней из клуба «Гаргойл». Сейчас на нем были синие джинсы и темные очки; больше всего он напоминал участника массовки на киносъемках. Спереди и сзади машины на тротуаре стояли еще два небрежно одетых молодых человека. Лина окинула взглядом улицу в надежде увидеть полицейского или хотя бы просто прохожего, но улица была пуста. Несколько человек, проходивших здесь случайно, сейчас собрались в конце улицы, на площади Бель-Эр, где упал какой-то араб, по-видимому с сердечным приступом, и собрал вокруг себя толпу.

Лина хотела крикнуть, но только она раскрыла рот, как «мерседес» загудел, перекрывая ее голос. Палестинец и двое его подручных двинулись к ней, а тяжелая дверь позади нее была уже плотно закрыта. Она крикнула еще раз, ее крик снова был заглушен клаксоном, и тогда она рванулась по тротуару прочь от «мерседеса», пытаясь в последний момент проскочить в остававшийся проход. Но молодой человек, стоявший с этой стороны, быстро подошел к ней, и Лина врезалась прямо в него, как в железный столб. Она упала назад, палестинец подхватил ее сзади одной рукой, а другой рукой прижал ей к носу и рту платок. Через секунду она безжизненно повисла на его руках. Открылась задняя дверь «мерседеса», и она упала на сиденье, как мертвая.

Пока разыгрывалась эта сцена, на улице, казалось, никого не было. Но когда «мерседес» рванулся с места по направлению к аэропорту, открылась дверь прокатного «опеля», который был припаркован через несколько домов от «Кредит Мерсье» у противоположного тротуара, и из него вылез мускулистый мужчина с курчавыми темными волосами. Когда около дома одиннадцать шла возня, он скорчился на сиденье и не был виден с улицы. Но теперь Мартин Хилтон пошел к телефонной будке, чтобы позвонить в свою штаб-квартиру.

Глава 32

Очнувшись и открыв глаза, Лина увидела только темноту. В первое мгновение она в панике подумала, что ослепла, но потом поняла, что лежит на каменном полу в темной комнате. Она почувствовала головокружение, словно падала в этом черном ящике в пустоту. Сев и ощупав себя, она обнаружила, что на ней тот самый костюм, в котором она была в Женеве. Сначала это успокоило ее, но потом она залезла рукой под блузку и поняла, что на ней нет бюстгальтера. Кто мог его снять, что вообще происходило в последние часы, где она оказалась и как сюда попала — ничего этого она не помнила.

Запах, стоявший в комнате, подсказал ей, что она, по-видимому, в Багдаде. Это была резкая вонь человеческих отходов, смешанная с запахом пищи, пота и гниения. В темной комнате обоняние заменяло зрение — это было единственное информативное чувство. Лина ощутила тошноту, поднимавшуюся из желудка, и острое желание облегчиться. Она вслепую поползла на четвереньках к источнику вони и отпрянула, когда ее рука нащупала отверстие в полу и попала во что-то мокрое. Она присела на корточки над этим примитивным туалетом, а потом инстинктивно потянулась за туалетной бумагой; поняв, что ее нет, она воспользовалась краем своей юбки.

Пробираясь на ощупь вдоль шероховатой бетонной стены своей камеры, Лина услышала крики. Кричала женщина — отрывисто и громко, так что Лине сначала даже показалось, что она кричит в той же темной комнате. В страхе Лина упала на пол; но рыдания продолжались, и она поняла, что эти звуки доносятся откуда-то снаружи. Женщина вскрикивала пронзительно — сначала просто от ужаса — «ла, ла, ла» («нет, нет, нет»), — а потом от боли, когда на нее стали сыпаться удары. Лина слышала свистящий звук какого-то предмета, рассекавшего воздух, потом ужасный хлесткий звук удара и сдавленный крик. Потом еще и еще раз. Пока продолжалось это избиение, до Лины доносилась тщетная мольба о пощаде: «Йа сайиди!» («О господин!») Наконец, когда боль лишила женщину сил кричать, послышались приглушенные звуки ее молитвы: «Йа ситр! Йа кафидх!» («О спаситель! О защитник!»); она теряла сознание. Потом Лина услышала усталый от напряжения мужской голос, пробормотавший: «Коусса!» («Б…!»), — после чего наступила тишина. И в этой тишине Лина окончательно поняла, где она находится. Это был Каср-аль-Нихайя — Дворец Конца.

Лина пролежала на полу несколько часов, не в силах заснуть, боясь даже пошевелиться. В ушах у нее стояли крики женщины, которую, очевидно, били то железным прутом, то цепью, то по ягодицам, то между ног. Лина старалась думать о чем-нибудь другом, но поняла, что ничего другого для нее уже не существует. Холод камня под щекой как-то даже успокаивал ее. Она подумала, не разбить ли голову о каменный пол, чтобы надолго потерять сознание, но было очевидно, что ей не хватит духа это сделать. Единственная надежда, сказала она себе, это ее британское подданство. С ней не могут обращаться так же жестоко, как с этой бедной женщиной, свидетельницей страданий которой она оказалась. Она уже не жительница Ирака, она женщина с Запада. Они не посмеют. Но надежды таяли в темноте комнаты, где носилось эхо криков этой женщины. Время от времени Лина слышала снаружи шаги и тихие разговоры по-арабски; она думала, что идут за ней, но звуки замирали вдали. Потом, уже через много часов, возник другой звук — металлического ключа, вставляемого в замок, и дверь ее камеры распахнулась.

— Вставай, — сказали ей.

Внезапный поток света из дверного проема ослепил Лину, и сперва она даже боялась открыть глаза. Когда она все же их открыла, то увидела мужчину лет тридцати в кожаной куртке и синих джинсах. Он был поджарый, как гончий пес, и от природы сутулился. В паре метров от головы Лины находились его туфли — «плетенки» с маленькими кисточками, вроде тех, что продают у «Брукс бразерс». Единственное, что выдавало в нем иракца, — это его суровый взгляд.

Лина встала. При свете она оглядела наконец камеру, в которой ее держали. Примерно пять квадратных метров, голые шершавые бетонные стены с нацарапанными на них отчаянными посланиями прежних обитателей — обращения к их любимым и ко Всемогущему Богу не забывать о них в их страданиях. За дверью был виден узкий коридор с окном, выходящим во внутренний двор. Казалось, это здание смотрит только вовнутрь. На улице был день, светило солнце.

— Прошу вас не причинять мне боли, — сказала Лина по-английски. — Я британская подданная.

Мужчина прорычал по-арабски: «Индари!» («Повернись!») Он достал из кармана кусок толстой материи и туго завязал ей глаза. Потом он накинул ей на шею веревку на манер собачьей сворки и потащил за нее. «Иди за мной!» — скомандовал он.

Спотыкаясь, она пошла за ним по длинному коридору, в том направлении, откуда несколько часов назад доносились крики. Потом они повернули направо и остановились; Лина услышала, как он открывает какую-то дверь, и почувствовала, что он потянул ее внутрь за веревку. Когда дверь закрылась, он снял повязку и сворку и приказал ей сесть. К подлокотникам кресла были приделаны ремни.

— Меня зовут Камаль, — сказал он, стоя над ней. — Сегодня я буду твоим следователем. Я хороший следователь. Я учился в колледже. Я люблю мороженое. Я такой же, как ты. Но ты должна говорить мне правду. Только правду.

— Что вы хотите со мной делать? — спросила Лина по-английски.

— Я буду задавать тебе вопросы, — ответил он по-арабски. — А ты будешь отвечать по-арабски, или я выкину тебя в окно. — Он указал на маленький проем в дальнем конце комнаты.

— Прошу вас дать мне возможность увидеться с английским послом, — сказала она, на сей раз по-арабски.

Следователь рассмеялся.

— Ты бредишь. Никакого английского посла тебе не будет. Буду только я. — Он подошел к креслу и привязал ей руки ремнями. — Сиди смирно. Я сейчас вернусь! — Он улыбался; он считал, что это смешно.

Когда он вышел через боковую дверь, Лина огляделась повнимательнее. Прямо перед ее креслом стоял простой металлический письменный стол, на нем — закупоренная бутылка «Джонни Уокер» с черной этикеткой и блок сигарет «Мальборо». На одной стене висел выцветший иракский флаг, на другой — плакат, прославлявший правящую партию. На нем было нарисовано несколько цветков и написано: «Кулл аль-шааб шаддат варид, ва аль-риха хизбийя» — «Весь народ — это букет цветов, а партия — их аромат».

Под этим нелепым плакатом стоял деревянный стол. На нем были разложены инструменты, словно сверла и щупы в кабинете дантиста. Там лежал кусок электрического кабеля длиной больше метра, обернутый тонким слоем пластика; рядом лежал деревянный инструмент, формой и размером напоминавший бильярдный кий, и еще один, потолще, похожий на бейсбольную биту. Рядом стоял какой-то электрический прибор, из панели которого торчали провода, и ведерко с водой. К стене примерно через каждый метр были прикреплены металлические кольца. В углу комнаты стоял смотровой стол типа тех, что можно видеть в кабинете гинеколога, с металлическими манжетами для ног — чтобы держать их раздвинутыми. На этом столе тоже стоял лоток с инструментами, которые Лине не были видны.

Дверь снова открылась. Это вернулся мужчина в синих джинсах; в руке он держал картотечный ящик. Лину охватила дрожь. Она пыталась сохранить присутствие духа, но вид этой комнаты для допросов с орудиями пыток, выставленными напоказ, словно обычный инвентарь, морально уничтожил ее.

— Боишься? — спросил следователь.

Лина кивнула.

— Это хорошо, — сказал он. — Я принес тебе несколько картинок. Ты на них, наверно, кое-кого узнаешь. Я бы хотел, чтоб ты их посмотрела.

Он бросил ящик на колени Лины; одна фотография упала на пол. На ней была Ранда Азиз. Лицо ее, искаженное болью, можно было узнать. Ранда была раздета до пояса. На живот лилась кровь из раны, начинавшейся на том месте, где раньше был ее левый сосок. Средняя часть груди была красной и вздувшейся, как огромный гамбургер. Увидев это лицо, Лина вскрикнула и отвернулась.

— Там еще есть картинки, — сказал он. — Посмотри.

Лина сидела неподвижно, глотая рыдания, повернув голову от этого ужасного ящика с фотографиями и закрыв глаза. Мужчина в синих джинсах поднял руку и сильно ударил ее по щеке.

— Смотри! — повторил он.

Лина, цепенея, открыла ящик. В нем было все то же самое. Окровавленное влагалище. Оторванное ухо. Избитое лицо, по которому кровь текла со лба, из носа и изо рта. Ее самая близкая подруга, сфотографированная в немыслимых позах.

— Харам, — сказал мужчина в синих джинсах. — Ну и дура же была твоя подруга. Нам от нее требовались только сведения, а посмотри, что пришлось сделать! Я надеюсь, ты будешь не такая глупая.

— Она умерла? — тихо спросила Лина. Это было единственное, что она хотела знать. Когда следователь кивнул, она почувствовала странное облегчение. Значит, это не будет длиться вечно. Когда-нибудь она освободится, как Ранда.

— Но тебе вовсе не нужно умирать, хабибти. — Он улыбался широкой улыбкой, как человек, старающийся произвести хорошее впечатление на посетителя. — Все, что от тебя требуется, чтобы спастись, — это ответить на мои вопросы. И все. Понятно?

— Да, — прошептала она, хотя и понимала, что это ложь. После того, что они сделали с Рандой, они не выпустят ее никогда. Она скажет ему все, что должна сказать, лишь бы это скорее кончилось. Скажет все, что он хочет услышать. О файлах Хаммуда, о компьютерной ленте, о Хофмане. Все это уже не имеет значения. Она оказалась во Дворце Конца.

— Ну, так начнем. И помни, только правду. Иначе — у меня тут есть помощники. — Он указал на инструменты, лежавшие на деревянном столе.

Лина кивнула. Она хотела одного — чтобы с нею поскорее покончили. Следователь закурил «Мальборо».

— Когда ты начала работать на Израиль?

Онемев от изумления, Лина посмотрела на него.

— Что? — спросила она наконец. Какое отношение к этому имеет Израиль? К такому вопросу она никак не могла быть готова.

Голос следователя стал громче и злей.

— На Израиль. На евреев. Когда ты начала работать на них? Кто тебя завербовал?

— Прошу вас, — проговорила Лина. — Я не работаю на Израиль. Я не знаю ни одного израильтянина.

— Я тебе сказал не врать, а ты уже врешь. И это меня огорчает, сильно огорчает, потому что придется сделать тебе больно.

— Нет. Прошу вас. Я не вру. Я не знаю ни одного израильтянина. Я ненавижу Израиль! Я ненавижу евреев! Прошу вас. Я хорошая арабка.

— Йа кайбул, — сказал он, назвав излюбленное иракское орудие пытки. Он взял с деревянного стола электрический кабель и похлопал им по джинсам. — Знаешь, у нас тут часто говорят: «Мат джавах аль-кайбулат» («Она умерла от кабеля»). Так что игры закончены. Отвечай!

— Правда. Я не работаю на…

Она не закончила фразы. Следующим звуком, который она издала, был крик от боли, когда металлический хлыст прошелся по ее руке и груди. Ее обожгло, словно языком пламени; удар был так силен, что сначала ей даже показалось, что у нее треснуло ребро.

— Кальба! — крикнул он. — Йехудийя кальба! Инти мудхах лил-хизб ва мудхахд лил-тхавра! (Еврейская сука! Ты враг партии и враг революции!) Отвечай, когда тебя завербовали?

Лина стала издавать пронзительные крики и всхлипы, ловя ртом воздух. Уже после этого первого удара она готова была сказать ему что угодно, но не понимала, как именно она должна солгать. Ее рыдания, казалось, еще больше разозлили его. Он снова поднял руку и еще раз опустил кабель, проведя им вдоль ее спины. Лине показалось, что с нее содрали полосу кожи.

— Гахба! (Шлюха!) — крикнул он. — Кто тебя завербовал, еврейская шлюха? Где они теперь, твои богатые лондонские дружки, что же они тебя не спасают?

— Мин фадлук, сайиди, мин фадлук! (Пожалуйста, господин, пожалуйста!) — беспомощно всхлипывала она. — Я не знаю никаких израильтян.

— Кто тебя завербовал? — заорал он, как сумасшедший. Ей показалось, что человек в синих джинсах превратился в рычащего зверя. Он нанес ей хлесткий удар кабелем поперек тела, обжегший грудь.

— Сэм Хофман, — сказала она. Это вырвалось само собой. Она не знала, такого ли ответа ждал следователь, но он, кажется, немного успокоился и посмотрел на нее внимательно и с интересом. Кабель повис сбоку от него.

— Сэм Хофман? Когда он тебя завербовал?

— Я не знаю. Я не знаю точно. — Она не могла остановить рыдания, и от этого ей было трудно соображать и говорить.

— Мне уже надоело твое вранье. — Он указал на смотровое кресло с манжетами. — Сейчас мы с тобой займемся посерьезнее. — Он освободил ей одну руку и потянул к столу.

— Нет! — закричала она. — Я скажу все, что вы хотите.

— Когда Хофман завербовал тебя?

Она подумала секунду и решила, что ей все равно, что говорить.

— Месяц назад. В тот вечер, когда была вечеринка у Дарвишей.

— Сколько денег он тебе предложил?

— Десять тысяч фунтов. Они перевели их на мой счет в Лондоне.

Следователь с сомнением посмотрел на нее.

— Десять тысяч фунтов?

— Да. — Она, кажется, назвала слишком маленькую сумму. — Может быть, двадцать тысяч. Я точно не знаю.

— И какое у тебя было задание?

— Шпионить за Назиром Хаммудом и передавать всю информацию в Израиль.

Он снова похлопал себя кабелем по ноге. Вид у него был недовольный, но Лина не могла понять почему; вроде она говорила все, что он хотел узнать.

— Что ты украла у Хаммуда?

— Все. Все, что могла найти в компьютере. Все секретные файлы. Все ленты. Я передала их в израильское посольство.

Тут наконец терпению следователя пришел конец.

— Йа гхабийя! — закричал он. — Дура! Это все сплошное вранье!

Лина уже не знала, придумывать ей дальше или говорить правду, и промолчала.

— Сплошное вранье, — крикнул он еще раз. Лина съежилась, ожидая нового удара, но его не последовало. Камаль с отвращением бросил кабель обратно на деревянный стол. У него хватило ума понять, что она просто выдумывает. Она не была завербована Хофманом на вечеринке у Дарвишей; она не получила ни двадцати, ни даже десяти тысяч фунтов; и она не передавала секреты никому из израильского посольства. Она просто думала, что такие ответы будут правильными. В этом состояла всегдашняя проблема с пытками: с их помощью легко было узнавать правду, но просто было и получить ложь. Теперь нужно начинать сначала. — Ты все врешь, — сказал следователь. — Ты такая слабая! Так боишься! Ты совсем не похожа на иракскую женщину. Стараешься говорить то, что, по-твоему, я хочу услышать, чтобы не было больно. Но так дело не пойдет. Ты знаешь, что мы делаем, когда попадается вот такая, как ты, — слабая, со страху несущая что угодно?

— Нет, — прошептала Лина.

— Мы заставляем ее бояться еще больше.

— Мин фадлук, сайиди! — стала умолять она тихим, едва слышным голосом.

— Снимай свою одежду, быстро. — Он развязал второй ремень и освободил ей руки. — Быстро, — повторил он.

Лина оцепенела от страха настолько, что сразу повиновалась. Она сняла синий жакет и расстегнула пуговицы на белой хлопчатобумажной блузке спереди и на рукавах. Несколько секунд она стояла в стеснении с расстегнутыми пуговицами. Но следователь дал ей знак продолжать, и она сняла блузку. По обеим грудям, чуть покачивавшимся на ее торсе, прошла яркая вздувшаяся полоса в том месте, где ударил хлыст. Следователь снова взял кабель и поднял его, словно собирался ударить ее еще раз, но вместо этого медленно его опустил, погладил им этот кровоподтек, а потом провел кабелем снизу, как бы пробуя вес каждой груди.

— Всю одежду, — сказал он, похлопав металлическим хлыстом по ее юбке. Она расстегнула молнию; юбка упала на пол, и она осталась стоять перед ним в одних колготках. Несмотря на страх, у нее мелькнула мысль, что если она отдастся этому следователю, то он, возможно, будет мягче. Она попыталась улыбнуться ему. Но его лицо не выражало желания — только злость и отвращение к ее слабости и женственности. Он ткнул концом кабеля в ее колготки, и она их тоже сняла; теперь вся ее одежда лежала кучкой на полу. Она хотела прикрыть руками грудь и низ живота, но следователь отодвинул ее руки хлыстом.

— Пойдем со мной, — приказал он, открыл боковую дверь и подтолкнул ее в другую комнату. В центре ее стоял еще один смотровой стол с металлическими манжетами. При виде его у Лины задрожали колени. На стенах висели фотографии обнаженных женщин из дешевых турецких эротических журналов. Так вот где они возьмут ее.

— Это у нас называется комнатой изнасилований, — сказал он деловым тоном. Он подтолкнул ее к смотровому столу. Лина остановилась, думая, что вот сейчас он ее и возьмет, но он хлестнул ее кабелем сзади по бедрам так, что она упала на пол. — Встань. — Он взял ее за шею и ткнул головой в грязную простыню, покрывавшую стол. На этом куске хлопчатобумажной ткани корками засохла сперма. Посередине простыня была красной от крови. Он придавил ее лицо к простыне так, что в нос ей ударила вонь, а губы прижались к загаженной ткани. — Смотри. Нюхай. Пробуй, — сказал он. — Если ты мне будешь снова врать, тебя ждет эта постель. — Он содрал грязную простыню со стола и набросил на нее. — Теперь это твое платье. Носи.

Лину отвели в общую камеру. Она была того же размера, что и предыдущая, но в нее согнали больше десятка женщин. Когда Лину втолкнули в дверь, некоторые женщины зашипели: еще одно тело в таком маленьком пространстве. Когда же конвоир плюнул в Лину и назвал ее еврейкой («Йегудийя!»), другие отшатнулись, напуганные самим этим словом. Некоторые стали показывать на ее выцветшие крашеные волосы и завыли о том, что она наверняка еврейка. Поглядите-ка на ее волосы! У настоящей арабки не может быть таких волос. Лина завернулась в свою грязную простыню, скорчилась на полу и стала горько всхлипывать про себя. Через несколько минут она почувствовала, как кто-то дотронулся до ее спины. Сначала она съежилась, но рука продолжала ласково ее поглаживать. Наконец Лина подняла глаза и увидела лицо женщины пятидесяти с лишним лет. Волосы у нее были совершенно седые, а тело худое и высохшее, как палка; но она смотрела на Лину умными глазами школьной учительницы.

— Хатийя! Бедная маленькая девочка, — сказала она. — Тебя только что арестовали?

— Да, — ответила Лина. — Только что привезли. Забрали мою одежду. — Она снова заплакала.

— Откуда ты? Какой у тебя странный акцент, я такого много лет не слышала.

— Из Лондона. Мой отец уехал из Ирака много лет назад. Перед всеми этими событиями.

— У’Аллах! Что же ты здесь делаешь?

— Не знаю. — Она решила солгать. — Это какая-то ошибка.

Женщина погладила ее по щеке и обвела рукой спящие фигуры вокруг.

— Эта камера полна таких ошибок, хабибти. Здесь половина женщин не знает, почему их арестовали. Я сама не знаю, почему арестовали меня. Я преподавала в университете. Пять лет назад за мной пришли, и до сих пор я ничего не знаю. Сначала они говорили, что я против Правителя; теперь они говорят, что я была за него. Это не играет никакой роли; им не нужны причины.

Во время разговора Лина услышала слабый, тонкий звук детского плача, а потом шевеление на полу в метре от них: мать сунула свою грудь в рот ребенку.

— Это что, ребенок? — прошептала Лина. То, что здесь, в этой сырой камере, находился ребенок, напоминало о жизни. — Как он здесь оказался?

Старая женщина легонько похлопала Лину по спине, как нового ученика, не знающего правил.

— Здесь рождается много детей. Очень много. Ты была в комнате изнасилований?

— Да. — Лину снова передернуло.

— Харам. Это ужасно — иметь ребенка в тюрьме. Самое плохое, что может быть.

— Почему? — спросила Лина. Слыша тихое воркование ребенка, которого снова укачивали, она почувствовала какое-то успокоение. Оставалось что-то, для чего стоило жить.

— Потому что ребенок делает женщину гораздо более уязвимой. Самое жестокое оружие, которое у них есть, — это возможность доставлять страдания детям, и они очень часто им пользуются. Очень часто.

— Что вы имеете в виду? — Лина все еще не понимала ее слов до конца. Существовали, видимо, какие-то глубины жестокости, которые выходили за пределы ее воображения.

— Ты видишь вон ту женщину? — Она указала на груду костей в грязном платье. — Они требовали от нее сведений о муже, который, как они думали, участвует в заговоре против партии; она не говорила. Тогда они посадили ее с тремя детьми на вертолет, поднялись над пустыней и стали выкидывать их, одного за другим, пока она не сказала им, где прячется муж. Теперь она хочет только умереть, но они ей не дают.

А посмотри вон на ту. — Она указала на другую бесформенную массу, лежащую на полу. — Она пряталась в горах недалеко от своей деревни. Они пытались узнать у ее детей, где она находится, а дети не говорили; тогда они облили детей бензином и подожгли. Двух мальчиков, восьми и пяти лет.

— Не надо больше, — произнесла Лина. Но пожилая женщина продолжала говорить приглушенным голосом прорицательницы. У нее теперь оставалось единственное средство отмщения — говорить правду.

— И вот эта. Ее муж был лидером группы повстанцев. Они заставили его смотреть, как тюремщики насилуют ее и трех дочерей. Потом они надели его девочкам на шеи резиновые шины, намоченные бензином, и велели ему зажечь пламя. Он не сделал этого, и его застрелили, а потом заставили ее это сделать.

И вот эта, которая спит у двери. Когда ее арестовали, она ждала ребенка, а в тюрьме родила. Она не ответила на какие-то их вопросы, и они забрали ребенка у нее из рук и били его об стену, пока он не умер. Она сошла с ума и теперь только кричит и зовет своего ребенка.

Лина тихо плакала.

— Пожалуйста, не рассказывайте мне больше ничего, — просила она. — Я хочу только умереть.

— Умереть, — повторила пожилая женщина. — Да, мы все только этого и хотим. Вот и стражники говорят: «Слейма текурфак, кхатийя» («Чтоб тебя смерть унесла, несчастная развалина»). Но даже смерть не дает освобождения. Их жестокость преследует тебя и после смерти. Тебя отправляют домой в запечатанном ящике, чтобы никто не видел твоих сломанных костей и кожи в синяках, и тебя не могут подготовить к похоронам по мусульманским правилам. Есть только этот запечатанный ящик, на котором написано «Трус» или «Предатель». И это все, что ты берешь с собой в вечность. Они тебя мучают, мучают и снова мучают.

— Что мне делать? Аллах йестур?

— Сохраняй достоинство. Не давай им запугать тебя. Они любыми способами хотят заставить тебя бояться. Эти крики. Эти инструменты. То, как они разговаривают. Эти унижения. Все для того, чтобы ты боялась. Их единственное настоящее оружие — страх в твоем сердце. Все прочее не имеет значения. Если ты сумеешь перебороть свой страх, они проиграют.

— Что же мне делать?

— Будь храброй, хабибти. Будь храброй. Будь храброй.

Конвоир разбудил Лину на следующее утро, вырвав ее из объятий этой женщины. Лина завернулась плотнее в грязную простыню и хотела обернуться, чтобы попрощаться со старой женщиной, своей собеседницей. Но конвоир резко дернул ее за руку, и ей не удалось обернуться. Когда ее выводили, несколько женщин начали причитать низкими голосами. Это был плач по покойнику.

Лину отвели по коридору в маленькую комнату и оставили там. На столе были разложены синий костюм и белая блузка — ее прежняя одежда, — вычищенные и выглаженные; рядом лежало чистое белье. В комнате была раковина, мыло и полотенце. Сначала Лина подумала, что это их очередной фокус. Хотят, чтобы она была чистой и свежей перед новыми пытками. Она долго не хотела ничего делать, но, просидев минут тридцать скорчившись в своей отвратительной простыне, все же помылась и оделась. Надев новое белье и замечательный французский костюм, она вспомнила обо всех этих женщинах в лохмотьях и почувствовала себя виноватой. Но сейчас она не могла долго думать о них; она стала думать только о себе.

Лишь через несколько часов за ней пришел Камаль. На нем были те же самые синие джинсы и «плетенки» с кисточками, что и вчера. Но сегодня вместо кожаной куртки он был одет в двубортный синий блейзер. Он курил сигару «Кохиба» и был, видимо, очень доволен собой, как денди, направляющийся на вечернюю прогулку в город. Он церемонно пожал ей руку, словно приветствовал ее в клубе, членом которого она только что стала.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он. — Болячки заживают?

— Да, — ответила она.

— Вчера была ваша очередь пройти допрос, а сегодня мы решили дать вам посмотреть, как мы допрашиваем другую заключенную. Это ведь гораздо приятнее, не правда ли?

Она не ответила, а лишь молча смотрела на него. Что еще он задумал?

— Но может быть, вам не понравится смотреть. Может быть, вы решите, что вам лучше занять место этой женщины и самой отвечать на наши вопросы. Да, мы и это сможем сделать. Но только если вы будете говорить правду. Иначе достанется вам обеим.

Она все еще ничего не понимала, но задавать ему вопросы не посмела. Камаль завязал ей глаза и повел по коридору. Они сделали несколько поворотов, прошли по одному коридору, по другому и наконец подошли к комнате, откуда доносились голоса. Войдя в комнату, она услышала громкий мужской голос:

— Хейаха. А вот и она. Вот наш информатор. Вот кто рассказал нам все о твоих преступлениях.

Камаль снял с нее повязку. Лина открыла глаза и издала короткий крик: «Йумма!» («Мамочка!») У стены была подвешена на веревке та добрая иракская женщина, которая приласкала ее ночью. С нее сорвали жалкие лохмотья. Тело ее состояло, кажется, из одних костей; старая кожа просвечивала, груди висели, как пустые мешочки. Перед ней стоял толстый мужчина с огромной головой; его тело напоминало спрессованную массу железного лома. В руке у него был «кайбул» — металлический хлыст. Он снова заговорил с седоволосой женщиной.

— Эта леди из Лондона все рассказала о тебе, старуха. Про все, что ты говорила ей сегодня ночью. Про твои высказывания против партии. Про твой заговор против иракского народа. И про твой сговор с евреями против арабской нации. Она все нам рассказала. Она предала тебя.

Лина не смогла вымолвить ни слова. Старая женщина посмотрела прямо ей в глаза. Лина отвела взгляд.

— Йа гахба! — крикнул большеголовый и занес металлический хлыст над головой. — Ты шлюха. Мы должны наказать тебя за эти страшные преступления против нации и партии. — Он сильно ударил старую женщину хлыстом, отчего ее слабые кости хрустнули, как сухие прутья.

Лина закричала так громко, что заглушила крик старухи.

— Йа кальба! (Ты, сука!) — выругался большеголовый, снова поднимая хлыст и опуская его. Женщина издала сдавленный стон. Последовал новый удар, и еще один.

Лина снова закричала. На этот раз она выкрикнула: «Кафи!» («Прекратите!») Старая женщина уже безмолвно корчилась на веревках, болтаясь, как марионетка на ниточках. Она снова смотрела на Лину. В ее глазах не было злобы — только прощение.

— Прекратите! — еще раз крикнула Лина. Но было уже поздно. На женщину обрушился очередной удар. Вместо крика из нее вырвался короткий, оборванный звук, и ее избитое лицо стало синеть. Лина вдруг представила себе лицо своей тети Сохи — примерно ровесницы этой несчастной, — которая, наверно, погибла таким же трагическим образом. — Возьмите меня! — закричала Лина. — Я пойду на ее место. Прекратите! Возьмите меня вместо нее.

Своим криком Лина задержала очередной удар, но было уже поздно. Лицо старой женщины стало багрово-синего цвета, голова безвольно свесилась. Они оставили ее висеть так некоторое время, а потом выплеснули на нее ведро воды; но она не ожила. Уже потом они обнаружили, что, когда началось избиение, она откусила себе кусок языка и подавилась собственной кровью и рвотой. Теперь она освободилась для вечной жизни.

— Ты хочешь, чтобы начали допрос сейчас или попозже? — спросил Камаль.

— Сейчас, — ответила Лина. Она была готова умереть.

— Тогда мы начнем попозже. — Камаль засмеялся, ему было весело. Они увели Лину обратно по коридору. Все устали, и допрос был перенесен на завтра.

Глава 33

Это произошло, когда Сэм Хофман шел по Гановер-сквер в библиотеку Британского музея, где хотел взять полный комплект документов по правовому регулированию банковского дела в Швейцарии; он надеялся, что это поможет перестроиться для новой атаки на Назира Хаммуда. Вдруг он почувствовал легкий толчок сзади. Сначала он не обратил на это внимания, но потом его толкнули в локоть еще раз, уже сильнее, и кто-то проговорил рядом с его ухом:

— Не оборачивайтесь. У меня есть новости о вашей знакомой, Лине.

Хофман моментально оглянулся налево и увидел в шаге позади себя загорелое лицо Мартина Хилтона.

— Вы идиот, — прошипел Хилтон. — Я же сказал, не оборачивайтесь. Вы что, не знаете, что за вами следят?

— Плевать, — сказал Хофман. — Кто за мной следит?

— Все. Закройте рот и делайте то, что я говорю; тогда я расскажу вам о Лине. Через час будьте в Кью-Гарденз, перед Палм-Хауз. Если за вами не будет хвоста, я подойду к вам и попрошу сигарету. Тогда мы сможем поговорить. Ровно через час.

Они дошли до угла. Хилтон повернул на девяносто градусов, чтобы перейти на другую сторону. «Она жива?» — прошептал Хофман, но Хилтон не ответил. Он уже переходил улицу.

Через час Хофман стоял около стеклянного павильона, известного под названием «Пальмовый домик», рассматривал посаженные вокруг него розы и гадал, где может быть Хилтон. Кью — это длинная аллея на западной окраине Лондона, но трудно было представить, что Хилтон куда-то может опоздать. Хофман подождал пять минут, десять, пятнадцать и уже почти отчаялся, как вдруг какой-то мужчина в соломенной шляпе с остроконечной ван-дейковской бородкой попросил у него сигарету. Сначала он подумал, что это гомосексуалист, который хочет познакомиться, но потом узнал тщательно замаскированное лицо Мартина Хилтона.

— Давайте пройдемся, — сказал Хилтон. Он вывел Хофмана на тропинку, ведущую в дальний конец Кью-Гарденз к японской пагоде.

— Где Лина? — сразу же спросил Хофман. Он и ждал ответа на этот вопрос, и боялся его.

— Она в Багдаде. Они схватили ее вчера в Женеве и посадили в самолет. Мы достали в аэропорту полетный план этого самолета и знаем, что он приземлился в Багдаде.

— Она жива?

— Этого мы не знаем. Вероятно, ее повезли в главную тюрьму. Что с ней стало потом, нам неизвестно.

— Кто это «мы»? Вы все время говорите «мы».

— Государство Израиль.

— Черт! Вас ей только не хватало.

Глаза Хилтона вспыхнули, но он сдержался.

— Кроме нас, у нее сейчас никого нет. Но, к сожалению, мы ничего не можем для нее сделать. В Багдаде у нас сейчас очень мало людей.

— Черт, — снова сказал Хофман.

Они проходили мимо еще одной стеклянной оранжереи. Под высокой арочной крышей из стекла и железа были устроены миниатюрные джунгли — с драконовыми деревьями, водяными лилиями и цветущими камелиями. Это была маленькая тюрьма, в которой джунгли содержались посреди Лондона против их воли. Хофман обернулся к израильскому агенту.

— Что я могу сделать, чтобы вытащить ее оттуда?

— Это зависит от того, есть ли у вас связи в Багдаде.

— Нет, — ответил Хофман после короткого раздумья.

— Может, вы знаете кого-нибудь, кто может повлиять на нужных людей в Багдаде — политически или, например, с помощью денег.

Хофман снова задумался. Он понял, что такой человек есть, хотя мысль эта была ему отвратительна. Это был его давний друг, в последнее время обернувшийся недругом, — принц.

— Может быть, — сказал Хофман.

— Думаю, вам следовало бы использовать любое такое влияние как можно быстрее. Боюсь, что у вас мало времени.

Они приближались к веретенообразной японской пагоде. Хофман снова обернулся к своему спутнику. В своей соломенной шляпе и с остроконечной бородкой израильтянин выглядел смешно и нелепо.

— А почему вы мне об этом сообщили? — спросил он. — Вам-то что до этого?

— Мы используем все возможности создавать проблемы для Ирака и для тех, кто его поддерживает. А у вашей Лины это замечательно получается; лишь бы нам сохранить ее в живых.

— Какое же вы дерьмо! — сказал Хофман. — Вы просто используете ее.

— Уф, Господи, грешен я! — Хилтон закатил глаза, желая показать, какой дурак Хофман.

— Сделайте для нее что-нибудь… вашу мать!

— Ну, я пошел, — сказал Хилтон. — Пока! — Он послал Хофману воздушный поцелуй и, оставив его стоять у псевдояпонской пагоды, свернул на другую тропинку; она вела к еще одному дурацкому сооружению — руинам арки, которую кто-то из прежних королей или королев счел памятником эпохи Древнего Рима.

Хофман попытался избежать неизбежного. Позвонил в офис Асада Бараката, но секретарша ответила, что банкир-палестинец в деловой поездке. Он даже попробовал дозвониться своему отцу в Афины — вдруг у того возникнет идея, как можно надавить на новых руководителей в Багдаде. Но отец тоже уехал по делам. Оставалась единственная возможность. Подъезжая на своем «БМВ» к Гайд-Парк-сквер, Хофман подумал, что возвращается на эту встречу через пять лет, как бумеранг, возвращающийся на то место, откуда его бросили.

Во дворце наслаждений принца Джалала горел свет; перед парадным входом был припаркован «роллс-ройс корнике», а это значило, что хозяин дома. Сэм решил по телефону заранее не звонить — так будет проще. Он нажал кнопку дверного звонка. Дверь открыл прежний охранник-англичанин. За ним, на лестнице, ведшей в частные покои, Сэм увидел самого принца. Одетый в длинную белую «тхобу», сияющий чистой кожей кофейного цвета и со своей нафабренной бородой принц был похож на какого-то бога, восходящего по небесным ступеням. Он обернулся и, увидев Хофмана, на мгновение смутился, потому что вел за руку подростка. Потом он слегка шлепнул юношу по заду и послал его наверх.

— Мой дорогой Сэм! — сказал принц Джалал, спускаясь с лестницы к гостю. — Какой сюрприз! А я боялся, что в следующий раз мы увидимся еще лет через пять. Очень приятно, очень приятно. — Он взял Сэма за руку и расцеловал его в обе щеки.

— Прошу прощения, — сказал Сэм. — Я, видимо, не вовремя.

— Вовсе нет, дорогой мой. У меня нет от вас секретов. Мне следовало познакомить вас с моим юным другом. Очаровательный мальчик. Кажется, его нашли в Дании. Вылитый ангел, красивый голос. Ведь без разнообразия жизнь станет пресной, не так ли?

— Да, — ответил Сэм, — конечно, пресной.

Принц провел Сэма в одну из зал на первом этаже — огромную комнату высотой чуть ли не десять метров, окрашенную в густой нежный цвет взбитых сливок. Принц сел на широкий диван и жестом пригласил Сэма сесть рядом. Он хлопнул в ладоши, и появились слуги с чаем и конфетами, а потом и с кальяном. В отдельной вазочке принесли порцию гашиша величиной с кусочек сахара. Принц глубоко затянулся и предложил черенок трубки гостю. Когда Сэм отказался, он опустил черенок на колени и посмотрел на посетителя затуманенным взглядом.

— Что же привело вас ко мне — ведь мы виделись так недавно? Вы передумали насчет румынских девочек? Боюсь, они уже не девственницы, хотя по-прежнему очень милы.

— Нет, совсем не то. На самом деле я хочу принять другое ваше предложение.

— А, это хорошо. Какое же?

— То, которое вы мне делали пять лет назад, — помочь вам спрятать деньги. В последний раз вы сказали, что это предложение остается в силе, и теперь я заинтересован в нем.

Джалал простер к нему руки. Его голова словно выплыла из облака гашиша.

— Ну наконец-то, мой дорогой друг. Наконец-то вы узрели свет. Ахлан ва сахлан. Добро пожаловать в содружество цивилизованных людей.

— Но есть одно условие, Джалал. Мне не нужна плата за мои услуги.

— О Господи! Почему?

— Потому что вместо этого мне нужна ответная услуга. Я просил бы вас использовать деньги, которые вы собирались мне заплатить, на то, чтобы купить жизнь моего друга.

— «Купить жизнь друга». Как трогательно. И кто же он?

— Не он, а она. Это женщина.

— Ах, хабиби. Я тронут. Конечно, я помогу вам. Такую сделку я понимаю. Бывает, что женщина становится дороже денег, правда? Так кто она?

— Ее зовут Лина Алвен. Родом из Ирака, работает у Назира Хаммуда.

— Опять он. — Джалал сделал движение рукой, словно отгонял от тарелки надоедливое насекомое. — Как надоел! Но Бог с ним. Где же эта женщина, которую я должен для вас купить?

— В Багдаде. Она там в тюрьме. Ее выкрали вчера, из Женевы. Вы можете вызволить ее оттуда?

— Трудно, но возможно. Деньги — везде деньги, дорогой мой, даже в Багдаде. Это железный мировой закон. И к счастью, наш посол в Ираке — мой приятель. Я ничего не обещаю, но мне так хочется, чтобы вы были мне чем-то обязаны, что я очень постараюсь.

— Благодарю вас, — сказал Хофман и в знак благодарности по-арабски приложил руку к сердцу. Но принц рассмеялся: это ведь был бизнес.

— Ну, а теперь мы должны поговорить о вашем вкладе в эту сделку, дорогой Сэм. Я ведь делаю для вас нечто совершенно особое, значит, и вас буду просить о совершенно особой услуге. Это ведь справедливо, не так ли?

— Да, это справедливо. Скажите, что я должен сделать, и я это сделаю.

Принц минутку подумал, поглаживая указательным пальцем свою замечательную раскрашенную бороду. Наконец он сказал:

— У меня есть друг в Турции, банкир. Он очень много для меня сделал. Но сейчас у него возникли трения с законом. В Турции, в Америке, повсюду. У него где-то есть деньги, кажется на Каймановых островах, спрятанные еще до того, как его банк лопнул. Но ему страшно к ним прикасаться, потому что могут узнать власти США или Англии и причинить ему еще больше хлопот. Так что, понимаете, ему нужна помощь. И вы как раз такой человек, который мог бы ему помочь, — с хорошей репутацией, со связями. Именно такой человек.

— Что я могу для него сделать?

— Купить для него банк в Америке. Он уверен, и не без оснований, что это единственный безопасный способ сохранить его деньги. К сожалению, сам он владеть банком в Америке не имеет права: почему-то все думают, что эти деньги он украл. Вы должны стать для него владельцем такого банка. Мы возьмем на себя все хлопоты. Это ведь несложно, правда?

Сэм безразлично кивнул. Сам с собой он уже совершил сделку перед тем, как позвонил в эту дверь.

— Ура! Я попрошу моего адвоката в Вашингтоне подготовить бумаги. Когда найдут подходящий банк, вам, наверно, придется съездить в Штаты — подписать кое-какие документы и все прочее. Неприятно, конечно, но тут уж ничего не поделаешь.

Сэм еще раз кивнул. Он почти физически ощущал, как рушится образ, который он так тщательно создавал для себя в последние пять лет. Оказалось, что для таких, как он, не существует ни чистоты, ни независимости. Он мог быть незапятнанным и независимым лишь постольку, поскольку не нуждался в услугах других людей; но стоило попасть в сложную ситуацию — и он должен был забираться в такое же дерьмо, как и остальные. Хофман почувствовал, что у него болит сердце; ему хотелось уйти из этого дома. А на лице принца сияла улыбка триумфатора — победителя в долгом споре.

— Дорогой Сэм, раз уж мы снова друзья, давайте отметим это. Может, посмотрим кино? У меня есть новая вещица, я получил ее вчера от одного кувейтского приятеля. Называется «Филиппинские медсестрички». Он балуется съемками у себя дома; уверяет, что все снятое — подлинное.

— Нет, — сказал Хофман. — Не надо кино. — Он вспомнил лицо жены Рамона Пинты на полицейской фотографии, которую принес ему повар-филиппинец. С того дня, казалось, прошла целая жизнь.

— Ну, может, выпьем? Покурим трубочку? Или хотите приятную компанию?

Сэм встал с дивана.

— Мне нужно идти, — сказал он.

— Конечно. Я понимаю. Вы волнуетесь за свою маленькую подружку. Как ее зовут? Лина Алвен. Я займусь этим сейчас же. Как только позвоню своему другу в Турцию и сообщу приятную новость.

В тот день в Вашингтоне, в комнате для банкетов юридической фирмы «Хаттон, Марола и Дьюбин» ее глава Роберт Хаттон давал ленч. Он просил его не беспокоить, поэтому сначала ему не сказали, что звонит клиент из Лондона. Для Хаттона этот ленч был важным событием — ежегодным собранием секретной группы, которую он организовал много лет назад и которая называла себя «Друзья Арабии». Группа была в своем роде замечательная: три бывших члена кабинета, полдюжины отставных сотрудников заграничных служб, несколько видных членов вашингтонской адвокатуры.

Такими ежегодными собраниями отмечались годовщины гигантского предприятия, длившегося в общей сложности уже более пятидесяти лет. Если бы кто-то узнал о существовании группы, он несомненно обвинил бы ее членов в элитаризме, империализме, арабизме, расизме и всех прочих «измах». Но сами они считали эти слова просто мусором, который используют люди, не имеющие ни малейшего понятия о том, как на самом деле устроен мир. Как любил говорить Хаттон в своих ежегодных тостах, единственное, в чем виноваты «Друзья», — это в том, что защищают национальные интересы Соединенных Штатов. Америка взвалила на свои плечи решение тяжелейшей задачи: в одной руке у нее мировой рынок нефти, а в другой — арабо-израильская бомба, всегда готовая взорваться. И пока что, слава Богу, нация успешно решает эту задачу. Нефть по-прежнему течет, а бомба, хоть временами и взрывается, не разносит вдребезги весь дом. И этим весь мир обязан «Друзьям Арабии», хотя, конечно, благодарности за это никто никогда не услышит.

Секретарша все же подошла к Хаттону сразу после того, как он закончил речь. Клиент из Лондона звонил еще раз. Он сказал, что дело очень срочное и не терпит отлагательств. Хаттон извинился и отошел поговорить с одним саудовским принцем, много лет входившим в сеть его клиентов. Слегка сонным голосом принц объяснил, что у него две довольно сложные проблемы. В Ираке сложились такие обстоятельства, что необходимо было направить туда большую сумму денег с банковского счета в Бахрейне; деньги должны быть отправлены как можно быстрее чартерным авиарейсом. А вторая проблема связана с делами турецкого господина, старого знакомого фирмы «Хаттон, Марола и Дьюбин». Здесь тоже речь идет о крупной сумме, которая сейчас покоится на номерном счету в Джорджтауне, на Каймановых островах, но хочет переселиться в Соединенные Штаты. Найден человек, который сможет приобрести для этого какой-нибудь банк. Турецкое дело может немного подождать, а багдадское дело требует немедленных действий.

Хаттон тут же вызвал младшего партнера и дал ему указание оформить снятие средств со счета в Бахрейне и провести переговоры о чартерном авиарейсе с какой-нибудь компанией в Аммане. В течение нескольких минут все колеса завертелись в нужную сторону. Это позволило Роберту Хаттону вовремя вернуться к гостям, чтобы выпить бренди и выкурить сигару.

Глава 34

Этой долгой ночью Лина не сомкнула глаз. Ее снова поместили в одиночную камеру, но на этот раз в камере все время горел свет. В остальном она была точно такой же: шероховатые бетонные стены, испещренные посланиями и именами; вонючая дыра в углу; успокаивающая прохлада каменного пола. Лина не боялась смерти, просто не хотела терять ни минуты того времени, когда работало ее сознание. Она лежала лицом к полу, и перед ее мысленным взором шли персонажи ее жизни, словно актеры, выходящие на прощальные поклоны. Она думала о матери, которая умерла так давно, что осталась в памяти Лины лишь проблесками отдаленного маяка. Но именно мать стала первой жертвой: ее убило их вынужденное бегство из Багдада. Потом Лина думала об отце, арабском аристократе, у которого было слишком мало денег, чтобы позволить себе презирать новый образ жизни арабов. Как же он оказался прав! Это действительно был новый век невежества — «Ашр аль-Джахилийя». Отец тоже стал жертвой.

Лина думала и о Сэме Хофмане — вначале незначительном персонаже ее драмы, почти случайно оказавшемся в центре сцены. Именно Хофман толкнул ее на эти роковые приключения, а потом пытался вытащить ее обратно. В обоих случаях он был прав: ей нужно было сделать гораздо больше, чтобы остановить Хаммуда; и ей не следовало делать многого из того, что она сделала. Она думала и о Хаммуде — как о засохших экскрементах на дне ее жизни. Если кто на свете и заслуживал пережить ужасы Каср-аль-Нихайя, так это он. Еще Лина думала о своей тете Сохе. Три года назад ее заставили написать письмо, вынудившее Лину поступить на работу к Хаммуду. Какую цену она заплатила! Свою смерть она приняла, вероятно, в этой же тюрьме, может быть, в этой же камере. Когда Лина представляла себе тетю в этих стенах, ее образ смешивался с образом седоволосой женщины, которая протянула Лине руку в час особенно тяжкого одиночества. Женщины, которая умерла, когда Лина обрела-таки голос, чтобы крикнуть «Прекратите!». И еще Лина думала о своей подруге Ранде, которую она подставила, не задумываясь о последствиях. Какую страшную цену заплатила Ранда!

Много, очень много людей умерло, пока Лина обрела мужество. Что говорил Джавад, иракский поэт? Именно женщины спасут Ирак, потому что все мужчины коррумпированы. Он был не прав, по крайней мере в отношении Лины, чья трусость привела к смерти других людей. Лина прокляла свою слабость и свое молчание. Вспомнив о слепом поэте, она подумала, что и он, вероятно, потерял глаза в таком месте, как это. Где нашел он мужество перенести этот кошмар и продолжать свое дело — по-прежнему противостоять багдадскому режиму, мучившему людей? Лина представила себе его пустые глазницы, обожженные и изуродованные, и этот образ превратился для нее в икону. Вот что станет ее мусульманским распятием — кровь, которая пролилась, чтобы спасти других, менее мужественных людей. Сосредоточившись еще раз на этом образе пустых глазниц, когда-то бывших глазами поэта, Лина дала клятву, заключила договор с Богом — такие договоры заключают люди на пороге смерти. Если она каким-либо образом уцелеет в этом Дворце Конца, она сделает все, что сможет, для своего утешителя Набиля Джавада.

Следователь Камаль поднял ее на заре. В руке он держал черный колпак. Казалось, он чуть ли не извинялся, что побеспокоил ее. И вообще он был какой-то другой — возбужденный, неуверенный в себе. Знает, что сегодня я должна умереть, подумала Лина. Может быть, сам стыдится того, что ему предстоит сделать. А может, опасается, что не сможет как следует ее изнасиловать.

— Ана асиф (Прошу прощения), — сказал он.

— Не говорите так, — ответила Лина. — Вообще ничего не говорите. — Ей не хотелось этого слушать. Вид насильника с комплексом вины был ей невыносим.

— Прошу прощения, — повторил он. — Я не знал.

Он надел ей на голову черный колпак и вывел в коридор. Вместо прежних грубых толчков он аккуратно вел ее под руку. Они дошли до конца коридора, вошли в какой-то проход через железную дверь, потом свернули направо. Она услышала, как Камаль сказал: «Осторожно»; он положил ее руку на перила, и они стали спускаться по лестнице — один пролет, второй, третий. Дойдя до низу, они остановились. Лина снова услышала голос Камаля, который разговаривал с другим человеком.

— Мифтаах? — сказал Камаль. Он просил ключ.

— Айвах! (Да!) — ответил другой человек.

— Они ждут?

— Айвах! — снова ответил тот. — Аль Сафир аль-Сауди.

Саудовский посол. Что это значило? Саудовцы тоже хотели ее смерти? Может быть, они приехали посмотреть? Послышалась какая-то возня и тихий разговор, которого она не разобрала. Потом Лина услышала звук тяжелой открывающейся двери и почувствовала солнечный свет — даже через толстую ткань колпака. Ее провели еще на несколько шагов, потом открылась другая дверь, и она ощутила на своих руках дуновение свежего воздуха. Ее сердце на мгновение подпрыгнуло — она не в тюрьме! — но Лина быстро прогнала эту мысль. Они играли с ней в какую-то новую игру, но конец всегда был один. Она почувствовала, что уже другая рука ведет ее вперед, а потом усаживает ее на заднее сиденье какой-то машины. Значит, они везут ее убивать в другое место. Водитель сказал ей, чтобы она легла на пол, и накрыл ее сверху дурно пахнущим тюремным одеялом. Вот он, ее погребальный саван!

— Вы любите музыку? — спросил водитель по-английски. Он вставил кассету в магнитофон. Это была арабская поп-музыка — какая-то женщина с голосом как у дворовой кошки пела под металлический аккомпанемент электрического «уда».

— Не надо музыки, — сказала Лина из-под одеяла. К ее удивлению, он немедленно выключил магнитофон. Что ж, у смертников, по крайней мере, есть особые права.

Они ехали долго, очень долго. Через одеяло Лина чувствовала ветер. Видимо, они ехали по широкому открытому шоссе. Лина хотела, чтобы это уже скорее кончилось. В ее сознание стали закрадываться предательские мыслишки о том, что она может спастись. Это было опасно. Неизбежность смерти служила единственным подспорьем мужеству. Если же оставалась возможность спастись и было для чего жить, то возвращался ужас. Но вот машина снизила скорость на одном круговом объезде, потом на другом. До Лины донесся странный шум, похожий на гул мотора, вначале отдаленный, потом все ближе. Она даже подумала, не сошла ли она с ума после стольких часов страха и напряжения.

Машина сделала поворот и остановилась. Водитель опустил стекло и сказал по-арабски: «Сафир аль-Саудийя». Опять саудовский посол! Водитель показывал кому-то — судя по грубому голосу, охраннику — какие-то бумаги, а может быть, отдавал деньги — Лина понять не могла. Потом, когда охранник пустил их через пропускной пункт, она услышала грубое ворчание.

Водитель снова поднял стекло и нажал на газ.

— Вы любите музыку? — еще раз спросил он.

— Да, — ответила Лина. В этот момент она поняла или каким-то шестым чувством почувствовала, что будет жить.

Слушать музыкальные трели ей пришлось секунд тридцать, а потом машина остановилась. Водитель открыл дверь, стянул с нее грязное одеяло и бросил на землю. Он помог Лине встать на ноги, потом аккуратно развязал на ней черный колпак и снял его.

Обретя зрение, Лина увидела в десяти метрах от машины самолет «Лир». Трап был опущен, а в открытом люке стоял стюард, знаками подзывая ее подняться на борт. Лина обернулась и посмотрела на машину. Это был длинный черный лимузин с дипломатическими номерами. И тут она наконец поняла, что водитель был шофером саудовского посла.

— Быстрее! — сказал стюард, жестом показывая, чтобы она поднялась в самолет. Лина в последний раз оглянулась и посмотрела на машину и водителя. Она все еще была не готова просто так улететь. Ей нужно было что-нибудь, что напоминало бы ей о клятве, данной Джаваду и всем умершим. Она увидела сырое тюремное одеяло, лежавшее на земле, и подхватила его.

— Пожалуйста, поскорее, — еще раз сказал стюард. Пилот тоже делал ей знаки, что пора улетать. Сейчас они боялись Багдада больше, чем она. Лина взобралась по трапу. Стюард быстро закрыл дверь и проводил ее до сиденья. Он предложил Лине что-нибудь выпить, словно она внезапно оказалась гостем в отеле «Ритц». Лина выбрала стакан воды.

Когда самолет разбегался по взлетной полосе и с ревом взмывал в воздух, Лина закрыла глаза. Ей хотелось испытать какое-то особое чувство освобождения, но перед глазами у нее по-прежнему стояло лицо поэта и она знала, что так и осталась в галерее мертвых.

Когда они поднялись, стюард обернулся к ней.

— Прошу прощения, пилот интересуется насчет пункта назначения, — сказал он. — У него приказ забрать вас и доставить туда, куда вы пожелаете.

Лина задумалась лишь на мгновение.

— В Женеву, — сказала она.

Через час, когда к ней снова вышел стюард и сказал, что они покинули воздушное пространство Ирака, Лина спросила, может ли она связаться с Лондоном. В эти первые минуты свободы она думала о том, что будет делать дальше, и поняла, что ей нужна помощь. Она часто спотыкалась, когда действовала в одиночку, и совершила слишком много ошибок. Лина подумала о Сэме, вспомнила его взгляд спросонок, когда она постучалась в его дверь, желание в его глазах, когда она погладила его по щеке. Вспомнила она и то, как он инстинктивно потянулся к поэту Джаваду в тот первый вечер у Дарвишей, когда Лина думала лишь о том, чтобы спрятаться.

Стюард ответил, что они могут послать телеграмму в любую точку земного шара. Лина написала текст — всего одно предложение — полностью, без сокращений. Телеграмму нужно было отправить немедленно в Лондон по указанному адресу на Норт-Одли-стрит. В ней говорилось:

Прочитав текст, стюард широко раскрыл глаза и спросил:

— Вы — Анук Эме?

— Да, — ответила она. Поскольку ее самой уже не существовало, имя не имело никакого значения.