Белая кобра

Глава двадцать девятая

Оцепенев от шока, все смотрели на вытряхнутые из сумки шмотки, кирпич и книги, а потом дружно перевели взгляды на меня, как переводят стрелки на путях по команде невидимого диспетчера.

Вспомнив о железнодорожных стрелках, я сразу же по взглядам понял, что мне опять предстоит роль стрелочника. Но мне она не нравилась, и к тому же в данной непростой ситуации это было весьма чревато. На меня и без того уже у всех выросли в три ряда зубы.

— Ребята, — заговорил я как можно спокойнее, посматривая на пистолет в руках Гали, стараясь не выпускать его из вида. — Ребята, только спокойно. Я ваши деньги не брал, а тем более наркотики, они даже не поместились бы в моей сумке.

— Наркотики, возможно и не поместились бы, ты наркотики и не хотел брать, а вот деньги в твоей сумке вполне могли поместиться, — нехорошо улыбнулся Серега, шаря по земле глазами. — Покажи сумку.

Не надо было быть победителем школьных олимпиад, чтобы догадаться, что он ищет. К тому же я заметил, как напряглись скулы на лице Гали. Ситуация мне определенно перестала нравиться окончательно и бесповоротно. Надо было что-то срочно предпринимать и я, по счастью вспомнив про стрелки, решил их перевести.

— Ты лучше показал бы свою сумку, — нагло попер я на Серегу. — Ты что-то не торопишься её открывать.

Серега испуганно схватился за сумку, как видно до него дошло не то, что я обвиняю его в воровстве, а то, что и в его сумке могут оказаться кирпичи и книги. Глаза его стали дикими, как пампасы, он рванул с плеча сумку и распахнув её, как пьяный матрос душу в портовом кабаке, вы сыпал все её содержимое, не разбирая, себе под ноги.

Раздался звон стекла, это разбилась, бухнувшись о камень, бутылка водки. Следом в благоухающую лужу полетели какие-то пакеты, потом книги и сверху ухнул, словно скрепил всю эту кучу безобразия печатью, кирпич.

Я посмотрел на этот грустный натюрморт, оглядел ошарашенные, бледные лица, покачал сочувственно головой и развел с сожалением руками:

— Сочувствую вашему глубокому горю, выражаю свои соболезнования и в утешение могу только сказать и уверить вас, что я ваших денег не брал, тем более не брал я наркотики. Засим прощайте, мне некогда, я пошел. Я уже, кажется, говорил, что дальше нам не по пути. Теперь вам нестерпимо захочется поделиться, делиться со мной, потому что больше не с кем, больше ни у кого ничего нет. А поскольку делиться я не захочу, вы попытаетесь активно ущемить меня в правах. Я не люблю насилия, над собой, разумеется. Тем более, что именно сейчас у меня окончательно пропало всякое желание в дальнейшем путешествовать в таком составе. Теперь, если даже вы поделите мои деньги, что может произойти, для вас, увы, только теоретически, в этом случае в дальнейшем вам не будет давать спокойно спать мысль о том, что теперь у всех мало денег, а вот если взять ещё у кого-то… И так может длиться до тех пор, пока брать станет не у кого….

— Кончай трепаться, сволочь, и вытряхивай немедленно сумку, — прорычал Серега, опять наливаясь кровью.

— Я уже говорил, что никогда, ни с кем, ничем не делюсь, предостерегающе поднял я руку. — Если только хлебом, но хлеб вам не нужен. Все остальное — вещи не первой необходимости. Я сразу никому не доверял и эту самую сумку из рук не выпускал. Вы доверяли друг другу, вот и спрашивайте теперь друг у друга, куда подевались ваши денежки. Почему вы спрашивает это именно у меня?

— А у кого же нам ещё спрашивать? Ты с самого начала знал, что у нас в сумках нет денег, — не спросила, а скорее заявила, Ира. — Значит, это ты и взял их.

— Знал, — со вздохом согласился я.

— А почему же тогда сразу ничего не сказал? — торжествующе спросила Ира.

— Если бы я сказал об этом сразу, вы бы свалили все на меня. Но я не брал ваших денег! — сразу же категорически заявил я. — Можете верить, можете не верить, но ваших денег я не брал. Когда бы я мог их взять? Вы все время были вместе, а вот я, если вспомните, некоторое время отсутствовал.

— Я знаю, когда ты взял деньги. Ты взял деньги, когда пришел ко мне на квартиру, — заявила Галя. — Мы ждали звонка Алексея, я пошла принимать душ, и ты оставался в комнате один достаточное количество времени для того, чтобы успеть переложить деньги. Твои друзья, Сергей и Алексей не зря тебе не доверяли, они лучше знали тебя. Они тебе даже телефон не оставили. А я, дура доверчивая, уши развесила…

— Ты же сам признался, что знал про то, что в сумках у нас нет денег, — медленно произнося слова, подытожил Серега.

— Конечно, знал, — подтвердил я. — Более того, теперь я даже точно знаю, кто взял эти деньги. Но это не мои проблемы. Могу сказать вам только то, что это сделал не я.

— Но зачем ты тогда пришел к Гале? Почему ты не уехал из Москвы, а приехал к Гале, заехал за мной? — задала убийственный вопрос Ира, глядя на меня непонимающим взглядом. — И почему ты не хочешь выбираться из Москвы? Значит, деньги здесь. И ты об этом знаешь. Вот почему ты везде, где мог, собирал рубли, ты спрятал деньги и не хотел трогать валюту, за которую легко зацепиться преследователям. И ты собирался оставаться в Москве, потому что за её пределами ты мог обменять валюту в любых местах, да и в самой Москве, если бы ты не оставался, почему бы тебе было не разменять валюту на рубли?

— Ну, ребята, — мне только и оставалось, что опять руками развести. Вы прямо целый детективный роман написали! Вы прямо таланты. Мне и добавить нечего. Да и что толку повторять одно и то же? Вы же все равно не верите. Так что лучше пойду я. Не буду вам мешать. А вернулся я тогда и попал во всю эту передрягу только для того, чтобы сдуру помочь вам. Мне очень не хотелось бы в этом признаваться, но сейчас очень об этом жалею.

Я повернулся спиной и стал подниматься по косогору, под которым мы стояли возле железнодорожных путей, повышая голоса почти до крика, когда мимо нас проносились с грохотом поезда и пригородные электрички.

— Стой! Думаешь, вот так вот запросто и уйдешь с нашими деньгами?! Серега догнал меня и ухватил за плечо.

Я даже не стал оглядываться. Нужно было дать им всем понять, что я ухожу всерьез и не стоит пытаться задержать меня. И, хотя в этом не было острой необходимости, я, не оборачиваясь, врезал Сереге по лицу локтем. Я немного не рассчитал. Удар был даже несколько более сильным, чем я хотел. Серега упал на спину и покатился под откос, цепляясь за траву.

— Зверь! — выкрикнула в бессильной ярости Ирина, сверкая глазами, налитыми слезами. — Зверь и ворюга! Подлец! Вор!

— Вот в этом ты ошиблась. Вор среди вас, — возразил я. — Я уйду, и у вас будет достаточно времени, чтобы разобраться, кто это. Я мог бы показать пальцем, но вдруг я ошибаюсь? Не хочу я на себя такой грех брать. Так что разберитесь сами. Чао!

Мне пришлось опять повернуться спиной и сделать ещё шаг по косогору. Но мне не суждено было пройти вот так вот запросто эту не самую высокую в моей жизни вершину.

— Стой! Стой, Костя, я выстрелю! Просто так ты не уйдешь! Стреляю! срывающимся от ненависти голосом выкрикнула мне в спину Галя.

— Ничего у тебя не получится, — помотал я головой, делая ещё один шаг, мне очень надоело стоять, сохраняя шаткое равновесие на откосе. — Ты не выстрелишь.

— Тогда умри! — в ярости крикнула Галя.

На этот отчаянный выкрик я даже не обернулся. За моей спиной раздался лязг пружины и звонкий щелчок. Не оборачиваясь, я молча поднялся до края откоса и только там повернулся, чтобы взглянуть вниз.

Галя стояла, сжав в кулачке пистолет, Ира помогала подняться пребывающему в нокауте Сергею. Кроме Гали, на меня никто не смотрел. Я улыбнулся ей, и высыпал из кармана патроны, которые вытащил из обоймы Галиного пистолета ещё ночью, перед тем, как пошел во флигель. Патроны я, широко размахнувшись, забросил в кусты. Потом подумал и пошарив по карманам бросил на откос, под ноги себе, несколько смятых сторублевок и полтинников.

— На обед вам хватит, а к ужину, думаю, вы все же разберетесь, где остальные деньги. Или к тому времени с вами разберутся либо майор Юлдашев, либо менты, либо братки Корнея. Так что перспективы у вас, надо честно признаться, не блестящие. Ну, все, жму, и так далее, и все такое прочее. Кстати, ещё один бесплатный совет на прощание: патроны и пистолет, пока не разберетесь, кто все же из вас вор, лучше всего держать отдельно. Мало ли кому может попасть в руки оружие. Вдруг именно вору, тогда плохи дела остальных. Теперь вы должны быстро найти вора, иначе он с вами разберется при первой же возможности. Двое из вас — лишние. Я бы советовал вам не забывать про это.

Поправив сумку и запахнув плотнее куртку, чтобы под ней не виден был автомат, я быстро пошел по тенистой аллее в обратную сторону. Я шел за остальными деньгами. Теперь я имел на это право. Теперь это была моя законная добыча.

Рисковал я безумно, до последнего момента во мне боролось желание бросить все к черту и уйти. Звериным своим чутьем я чуял, что мы оторвались, что нужно уходить, другого такого момента может не быть.

Чуять-то я чуял, но меня уже смертельно ужалила та самая Белая Кобра, которая в сказке про Маугли, всю свою жизнь стерегла несметные сокровища. И потом, если бы даже не эти самые деньги, которые для меня были не просто бумажками, на которые можно получить на халяву несколько килограмм лишних удовольствий. Для меня эти деньги были пропуском в новую жизнь, возможностью начать все сначала, которая почти никогда никому из смертных не дается. Как я мог не воспользоваться такой возможностью?

Тем более, что теперь мы с моими партнерами поневоле были в равном положении. Они знали, что денег у них нет, знали, что кто-то украл эти деньги, и теперь все зависело от того, кто быстрее доберется до этих хрустящих бумажек, кто быстрее сообразит, кто украл, и где спрятал, кто скорее дрогнет… Словом, пошла та самая игра, в которую я играть не люблю, но судьба не спрашивая берет меня за шиворот, сажает силком за стол, и сдает замусоленные, знакомые ей наизусть карты из вечной колоды, колоды, которой она никогда никому не проигрывала. И у неё никто никогда не выигрывал.

Но кто-то когда-то должен выиграть. Есть же, наконец, теория вероятностей, теория игр, и чего-то там еще, по которым раз в вечность, но кто-то же должен выиграть у этой кривляки и вечной насмешницы судьбы.

И потом, я вспомнил, что в Москве у меня оставалось ещё одно дело, которое было для меня даже важнее, чем деньги.

На мне был долг, который я не мог не вернуть. Я должен был вернуть Матвею Васильевичу документы его сына.

Конечно, я поступил подловато, предложив ребятам разбираться между собой самим и сказав, что вор среди них. Но таконо и было, так что пускай вытряхивают друг из друга души, это даст мне выигрыш во времени. Не мог же я показать пальцем на того, кого подозревал. Да что там, подозревал, я просто уверен был, что знаю того, кто украл деньги и товар. Но вдруг я все же ошибался? С меня хватит грехов на душе. Я очень торопился, нужно поскорее бежать из Москвы, убираться отсюда, а у меня была ещё целая куча дел в городе.

Шел я быстро, абсолютно механически выписывая головокружительные петли по улицам и закоулкам. Возле магазина «спорттовары» замедлил шаг, зашел и купил себе капроновый рюкзак, красивый, яркий и легкий, синего переливающегося цвета. В наши времена мы таскали на плечах тяжелые брезентовые абалаковские рюкзаки, не такие красивые и элегантные, зато бесконечно надежные.

Сейчас все вокруг: и товары, и продукты, и даже люди были запакованы в яркие и блестящие упаковки, но почти все они вызывали недоверие. Хотя возможно, что я просто становлюсь банально старым, и в этом вся причина.

Шел я по улицам и думал, почему получилось так, что я как-то неожиданно и незаметно для самого себя разлюбил этот город? Я всматривался в окружающее, разглядывал дома, деревья, вывески, и наконец понял. Я не разлюбил этот город Москву, просто пока я не смог полюбить другой город, который по-прежнему назывался Москвой, но почти ничего общего с ней не имел. Когда я пять лет назад уезжал на войну, я уехал из одного города, а вернулся совершенно в другой. Вернулся я в город, гуляя по центру которого постоянно хотелось прижаться к стеночке, чтобы кого-то не испачкать. Появились сотни магазинов, куда я просто не рискнул бы зайти.

Город изуродовали памятниками-монстрами, пугающими своей разухабистостью, заляпали чужой рекламой, вместо того, чтобы реставрировать — просто перестроили. Один «офонаревший» Арбат чего стоит. Вот почему я так резко разлюбил этот город.

И я подумал еще, что если смогли подменить такой огромный город, то не подменили ли заодно и всю страну, а с ней и нас всех…? По крайней мере, себя я что-то тоже резко разлюбил, на что были основательные причины.

Незаметно для себя я слегка заплутал, петляя по улочкам. Слишком спешил уйти от своих друзей-соперников, боялся, что они бросятся в погоню, не пожелав так легко проситься с деньгами. Вышел к какому-то скверу, где под горку шла песчаная утоптанная дорожка, а в конце её — большой красивый пруд. Сквер был тихий и торжественно красивый, как зрелая женщина, которая точно знает, что она красива. Такая женщина спокойно, без лишнего раздражающего кокетства разрешает любоваться собой.

Оглядевшись, я заметил телефон-автомат, который до сих пор работал на жетонах, я достал жетончик и позвонил.

После звонка я купил в маленькой палатке на углу бутылку минералки, пару горячих хот-догов, только сейчас почувствовав, что очень проголодался, и пошел вниз по дорожке, с удовольствием впиваясь зубами в мягкий вкусный хлеб. Возле пруда я выбрал себе свободную скамейку поближе к прохладной воде и сел, открыл бутылку, пил мелкими глотками колкие пузырьки, ел, и позабыв обо всем на свете, смотрел на спокойную воду…

— Здравствуй, Костя, — прошелестело у меня над ухом.

Не поворачивая головы, я машинально кивнул в ответ и тут же вздрогнул, оглянувшись, хотя и ждал.

Сердце мое оборвалось и покатилось под ноги, скатившись по дорожке и ухнув в холодную воду тихого пруда. Я задохнулся от холода, и дыхание мое прервалось на ближайшие несколько столетий.

Рядом со мной сидела моя жена Маша. Та самая, на которой я женился, а потом пил, гонялся за деньгами, а потерял её. Я посмотрел на неё и сказал:

— Здравствуй…

И надолго замолчал. Я так много собирался сказать ей, что все это никак не помещалось в слова, которые я безуспешно пытался подобрать.

Она терпеливо и совсем не укоризненно, как я ожидал, смотрела на меня, слегка повернув ко мне голову. Тени раскачивающихся ветвей, и блики близкой воды, и тень ветра, и тени плывущих откуда-то из Гренландии облаков, которые на самом деле ещё только покидали берега этой самой Гренландии, пробегали по её лицу.

— Ты забыл, как меня зовут? — вздохнув, не спросила, а подсказала она, по-своему истолковав мое молчание. — Меня зовут Маша.

— Да, — покорно и тупо согласился я. — Конечно же, Маша. Я помню. Я просто забыл некоторые слова.

— Тогда вспоминай, — терпеливо согласилась она. — Я подожду. Я долго ждала, мне не привыкать.

Мы помолчали, теперь уже вместе с ней, ещё три, или даже четыре века, а потом я спросил. Я должен был спросить её. Это был очень важный вопрос, хотя от её ответа вряд ли что изменилось.

— Ты замужем? — спросил я её, сам не понимая, зачем.

— Конечно, замужем, — тут же буднично ответила она, как о чем-то само собой разумеющемся, и добавила. — За тобой.

— Как ты решилась прийти? — спросил я.

— Ты звал меня все время, — ответила она.

— Я? — удивился я. — Я не звал. Я только полчаса назад позвонил тебе.

— Звал, — уверенно возразила жена. — Я же слышала. Иначе бы я не пришла к тебе.

— Я не знаю, — честно признался я. — Но я не звал. Я только сегодня позвонил.

— Это ты только позвонил сегодня, а звал все время, — упрямо повторила она. — Ты сам не знал об этом. Ты звал. Только ты сам не слышал. Пойдем?

Она встала, и я увидел её всю. Я увидел все те прекрасные ночи, которые мы провели врозь, я увидел всех тех детей, которые у нас с ней не родились оттого, что мы столько прекрасных ночей, которые просто обязаны были провести вместе, провели врозь.

И я встал и сказал послушно:

— Пойдем.

Я даже не спросил, куда мы с ней пойдем. Она сама все сказала. Она была моя жена и знала, когда и что нужно мне говорить. Она сказала:

— Мы пойдем ко мне, потому что твою квартиру опечатали, и тебя искали, приходили и спрашивали про тебя.

— Кто приходил? — спросил я.

— Сначала милиция, потом плохая милиция, потом бандиты, потом ещё милиция, но это совсем плохая милиция.

— Что они спрашивали у тебя? — спросил я с беспокойством.

— Ты сам знаешь. Про деньги. Про тебя.

— А как ты узнала, что приходили бандиты? Они угрожали? — вот это я мог и не спрашивать.

— Они все угрожали, — вздохнула Маша, и я увидел маленькую морщинку возле её по-детски пухлых губ.

И мне вдруг нестерпимо захотелось заплакать. И я заплакал. А она стояла передо мной и ждала, когда я наплачусь. И я наплакался, и мы пошли. Мы пошли, и по дороге я рассказал ей все про то, что случилось со мной за последние дни. Я рассказал все. И мы решили, что она пойдет домой, соберет быстро самое необходимое, возьмет документы и мы уедем из Москвы, уедем на электричках, потом поедем автобусами, заберемся как можно дальше, снимем дом, будем жить в тиши и в покое, а потом решим, что делать дальше.

Так все и сделали. Только перед тем, как уехать, я вспомнил, что мне нужно вернуть документы убитого внука Матвею Васильевичу.

Я остановился, похлопал себя по карманам и сказал Маше.

— Мне нужно кое-что отнести одному хорошему человеку, старику. Он спас мне жизнь. У меня остались документы его погибшего на войне внука. Я просто обязан вернуть ему их.

— Давай я отнесу, — предложила она. — Тебе лучше не ходить туда. Я верну документы и поблагодарю его от нас с тобой.

Подумав, я согласился. Я сказал ей, куда пойти и кого спросить. И ещё сказал, что если Матвея Васильевича не будет дома, можно отдать в любую из трех других квартир на лестничной площадке, любому из живущих в ней старичков. И сказать им огромное спасибо.

— Хорошо, — легко согласилась Маша. — Я все сделаю. А когда я вернусь, мы пойдем на вокзал и уедем в деревню. Ладно?

Вот тут я кое-что ещё вспомнил про оставшиеся у меня в Москве дела, и сказал ей:

— Я только собирался в одно место сходить за деньгами. Это большие деньги. Их украли, и теперь я имею на них полное право.

— А зачем ходить за деньгами? — удивилась она. — У меня есть немного денег. У тебя есть деньги. Нам хватит. Всех денег не будет никогда. Пускай эти останутся тем, кому достанутся. Мы так долго были не вместе, зачем терять время на какие-то деньги? Зачем опять отбирать их у кого-то?

И я тоже подумал: а действительно, зачем? И согласился с ней, что мы и так потеряли много прекрасного времени на всякую ерунду. И я решил больше не терять времени. И сказал ей об этом. А ещё сказал ей про то, что, оказывается, очень люблю её. А она ответила, что знает об этом, иначе, зачем бы она стала выходить за меня замуж?

И она поцеловала меня и пошла к дому, относить документы. И с каждым её шагом я испытывал тяжесть тысячелетней разлуки и нетерпеливое, испепеляющее ожидание встречи. Я знал, что теперь так будет всегда.

Она ушла, оставив меня ждать.

И она вернулась.