Белый континент

Глава XXIII

Антарктида, Китовая бухта, 1911 г.

Руал заканчивал завтрак и украдкой посматривал на каждого из сидевших вместе с ним за столом друзей. Некоторые уже поели, другие, как и он, без особой спешки, работали ложками. Самым нетерпеливым выглядел Бьолан — он первым расправился со своей порцией и теперь тихонько ерзал на месте, то и дело поглядывая на плотно закрытую дверь. Хансен, Хассель и Вистинг, напротив, ждали окончания завтрака совершенно спокойно — по крайней мере, внешне ни один из них не выказывал ни малейшего волнения. Йохансен смотрел только в свою тарелку и не поднимал головы, даже когда кто-то из соседей по столу обращался к нему с каким-нибудь вопросом, но Амундсен знал, что если они все-таки встретятся взглядами, в глазах Яльмера он увидит тщательно скрываемую обиду. Преструд же довольно улыбался каждому из своих товарищей и вообще казался чуть ли не самым счастливым среди зимовщиков.

Начальник экспедиции украдкой поглядел на обоих своих товарищей и снова спросил себя, правильно ли он поступил, отказавшись взять их с собой на полюс и отправив их вместо этого в столь же важный для науки, но куда менее престижный поход к южному магнитному полюсу на Земле Эдуарда VII? Преструд, назначенный руководителем этого похода, казалось, ничуть не расстроился из-за того, что его не будет в числе первооткрывателей географического полюса. Даже наоборот, он как будто обрадовался, что некоторое время над ним не будет начальников и он сможет сам принимать все связанные с путешествием решения. А вот Йохансен продолжал обижаться и на Руала, и, похоже, на весь свет, хотя вслух свою обиду не высказывал. Просто ходил целыми днями с мрачным видом и на все обращенные к нему реплики отвечал односложно и с явным усилием, словно ему ужасно неприятно было общаться с коллегами, а особенно с Амундсеном. Пару раз Руал попытался поговорить с Яльмером по душам, но натолкнулся на такое сильное сопротивление, что вскоре махнул на него рукой, посчитав, что если ему хочется изображать из себя обидчивую барышню, то он волен заниматься этим, сколько захочет, но другие не обязаны ему в этом подыгрывать. Однако ни брать Йохансена с собой, ни оставлять его в зимовочном лагере Амундсену не хотелось, и он решил отправить его в поход вместе с Преструдом. С ним у Яльмера были самые дружеские отношения, и Руал надеялся, что занятый вместе с ним делом, Йохансен успокоится и перестанет дуться на всех остальных.

Посмотрев еще раз на всех своих друзей по очереди и проглотив последнюю ложку каши, Амундсен отодвинул от себя тарелку и медленно произнес:

— Ну что, все готовы? Едем?

Нестройный хор голосов подтвердил, что все действительно уже позавтракали и готовы к работе. Полярники встали из-за стола и все вместе, кроме Линдстрема, направились к выходу из дома. Повар же начал собирать пустые тарелки и лишь махнул уходящим рукой:

— Езжайте, до встречи, удачи вам! Я на улицу не пойду, не хочу мерзнуть.

Восемь человек вышли из дома и на мгновение остановились у порога. Было обычное октябрьское утро — ничем не отличавшееся от нескольких предыдущих, по-весеннему солнечное и, наконец, довольно теплое для шестого континента. Все в последний раз переглянулись, а потом сбившаяся в кучу группа разделилась пополам: Амундсен с Вистингом, Хасселем, Бьоланом и Хансеном зашагали к нагруженным саням, возле которых скучали уже поставленные в упряжки пятьдесят с лишним собак. Остальные зимовщики остановились возле дома, выжидающе глядя на уезжающих.

— Всем пока! — просто сказал Руал, уже сидя в санях. — Счастливо оставаться!

— Вам счастливо доехать! — так же просто и без малейшей торжественности отозвался Преструд, и стоящие рядом с ним товарищи согласно кивнули. Четыре санные повозки тронулись с места и, несмотря на лежавший на них груз, легко заскользили по сверкающему на солнце снегу. Сани Вистинга почти сразу же вырвались вперед. Хассель поднял руку и медленно, словно бы лениво, помахал оставшимся позади людям и нескольким собакам. Преструд вдруг хлопнул себя по лбу и метнулся к воткнутому в снег треножнику с киноаппаратом, тоже подготовленному для съемки заранее, но благополучно всеми забытому. Однако заснять ему удалось лишь маленькие темные силуэты удалявшихся саней на ярко освещенной солнцем белой равнине.

Команда Руала Амундсена начинала последний этап своего путешествия — путь к Южному полюсу.

По сравнению с первым выездом Руала и его друзей на полюс, погода теперь стояла чуть ли не идеальная. Если случался туман, он был не особенно густым, если поднималась метель, то длилась она совсем не долго. Правда, слишком расслабляться пятерым путешественникам все же не пришлось: вскоре после того, как они миновали первый склад, их группа немного отклонилась от курса и попала на испещренное широкими, но малозаметными трещинами плато, ехать по которому им пришлось с двойной осторожностью.

— Еле ползем! — возмущался Хансен, но ехать быстрее отряд не мог даже на ровных участках из-за слишком рыхлого и сыроватого, несмотря на мороз, снега, облеплявшего собачьи лапы наподобие белых сапог. И порой это испытание маленькой скоростью казалось участникам похода едва ли не более серьезным, чем пятидесятиградусный мороз во время их первого выезда к полюсу.

Возможно, именно поэтому, когда холод усилился и снег стал тверже, все пятеро, не сговариваясь, заставили собак бежать быстрее и ускорились сами. Трещины продолжали попадаться на их пути, но теперь они были довольно узкими: собакам ничего не стоило перепрыгнуть через них, а санные полозья и лыжи путешественников и вовсе пролетали над ними, как будто по ровной земле. Настроение у первооткрывателей тут же поднялось, и над очередным разломом во льду они промчались с громким победным кличем, к которому мгновенно присоединился и собачий лай.

Правда, потом над снежной равниной снова начал собираться туман, а трещины, через которые так весело было перепрыгивать, закончились.

— А вон еще! — обрадовано воскликнул вырвавшийся вперед Хансен, заметив впереди еще одну, вновь весьма широкую трещину и направляя на нее свою упряжку.

— Осторожнее там! — предупредил его Руал — трещина была почти в метр шириной, и относиться к ней так легкомысленно не стоило даже опытным каюрам и лыжникам. Хансен, не оборачиваясь, махнул ему в ответ лыжной палкой и, подъехав почти вплотную к саням, придержал их за бортик, чтобы не дать им вильнуть в сторону. Первые две собаки его упряжки без особого труда перемахнула через трещину, следующие за ними пары старательно повторили их прыжок, сани, чуть приподнявшись над землей, взлетели над разломом… Хельмер, продолжавший придерживать их одной рукой, уже готов был тоже оказаться на другой стороне трещины, как вдруг что-то дернуло его правую лыжу в сторону и вниз, и вместо прыжка путешественник полетел прямо в темную и, как показалось ему в первую секунду, невероятно глубокую пропасть.

— Стой!!! — закричал он собакам, еще не успев даже как следует сообразить, что произошло. Те и сами уже остановились, почувствовав, что сани в чем-то застряли и тащить их стало гораздо тяжелее. Хансен, убедившись, что сани теперь стоят неподвижно, осторожно огляделся и выругался: сани стояли прямо над трещиной, его правая лыжа запуталась в собачьей упряжи, а сам он висел на высоте нескольких метров, и под ним, в глубине, виднелись слабо различимые в тени острые глыбы льда.

— Хельмер, не дергайся! — раздался над его головой голос Бьолана. В нем было столько тревоги, что Хансен послушно перестал шевелиться, но собаки, обеспокоенные неожиданной остановкой, попытались отойти подальше от трещины, и замершие поперек нее сани подозрительно заскрипели и закачались. Они стояли над трещиной не очень ровно, наискосок, и резкие движения запросто могли их опрокинуть. А собаки, волнуясь все сильнее, начали дергать сдерживавшие их ремни и раскачивать и без того неустойчивую повозку. Хансен попытался подтянуться на руках и достать ногой до края трещины, но это тоже лишь еще сильнее раскачало сани и заставило его вспомнить еще несколько крепких словечек.

— Да не дергайся ты, тебе говорят!!! — рявкнули на него Амундсен и Хассель. Хельмер раздраженно заскрипел зубами, но больше шевелиться не рискнул.

— Сейчас мы тебя вытащим, имей терпение, — деловито добавил Вистинг, и за спиной Хансена послышалась какая-то возня и собачье ворчание. Больше всего ему хотелось обернуться и посмотреть, чем заняты его друзья, но пришлось сдержаться, полностью положившись на их опыт и находчивость. Ждать пришлось несколько минут, растянувшихся для висевшего в трещине человека чуть ли не на час. Наконец, Вистинг бросил Хельмеру конец веревки, который он аккуратно, стараясь шевелить только одной рукой и едва не выронив при этом лыжную палку, сумел обмотать вокруг себя и, помогая себе зубами, завязать узлом на груди. Уже выбравшись на край трещины, он увидел, что Амундсен с Бьоланом вцепились в бортики саней, с трудом удерживая их на месте, а Хассель перепрыгнул через трещину и успокаивает совсем разнервничавшихся собак.

— Ну ты как, живой? — торопливо поинтересовался у Хельмера Руал, помогая ему встать.

— Да что мне сделается! — отмахнулся тот. — Давайте лучше сани вытаскивать!

Возиться с санями пришлось долго, но, в конце концов, путешественники сумели отвязать от них собак, втащить сани обратно на край трещины и отвезти их на несколько метров назад, а потом снова запрячь в них своих четвероногих помощников и пересечь разлом вместе с ними в более узком месте. Хансен работал наравне со всеми, уверяя Амундсена, что нисколько не пострадал при падении, и на лице у него то и дело появлялась довольная улыбка. Руал же, бросая на него косые взгляды, только пожимал плечами.

Еще несколько складов они проехали спокойно, без происшествий. А потом белая равнина стала все круче подниматься вверх, собаки заметно снизили скорость и начали быстрее уставать, да и людям уже было тяжело весь день идти на лыжах. Шутки и веселая болтовня сменились напряженным молчанием: полярники берегли дыхание. Но все равно постепенно слабели.

Погоду как будто специально швыряло из одной крайности в другую: сильные морозы сменялись резкими скачками температуры вверх, а потом снова вниз, и это отнимало силы еще быстрее, чем скромная еда и недостаток кислорода. Солнце уже давно не садилось, а только слегка приближалось по ночам к горизонту и беспрерывно слепило уставших первооткрывателей, не давая им ни на минуту снять защитные очки. Лыжники больше не отрывались от саней, чтобы показать друг другу свое умение быстро забираться на холмы и красиво съезжать с их крутых склонов. Наоборот, каждый держался за бортик своей повозки — это помогало им уставать как можно меньше — и только отталкивался лыжной палкой в свободной руке, чтобы не слишком нагружать и без того уже еле дышавших собак.

Местность вокруг путешественников больше не менялась — впереди был плавный, но все-таки достаточно тяжелый для измученных собак и загруженных саней подъем, а справа и слева возвышались ярко блестевшие под солнечными лучами горные вершины, каждая из которых получила от Руала имя. Самую высокую он назвал в честь Фритьофа Нансена, остальные тоже стали носить имена известных полярных исследователей, а также любимых женщин спутников Амундсена. А вот свои имена друзья Руала со смущенными улыбками попросили пока "попридержать".

— Возле полюса наверняка тоже много гор будет, — высказался за всех Улав Бьолан. — Хотелось бы, чтобы наши фамилии были к нему поближе…

— А вдруг там будет гладенькая равнина? — подзадорил Амундсен своих спутников, занося на карту очередное название. — Может, лучше сейчас? — но его товарищи отказались, надеясь дать свои имена более "выгодным" вершинам, и он не стал их уговаривать. К тому же, туманные силуэты гор на горизонте говорили о том, что, скорее всего, вершин возле полюса хватит на всех.

А подъем с каждым днем становился все круче, и теперь уже лыжники не цеплялись за сани, а, наоборот, подталкивали их сзади, помогая истощенным собакам. Усталость наваливалась на всех уже после получаса езды, давно надоевшие пеммикан и галеты совершенно не утоляли голод, а собаки, еще недавно упитанные и полные энергии, теперь напоминали жалких облезлых бродячих псов. И в тот день, когда подъем закончился и отряд оказался на уходившем за горизонт высоком ровном плато, большинство собак даже после того, как их распрягли и сытно накормили пеммиканом, улеглись на снег прямо рядом со своими мисками и даже не попытались обследовать новую территорию или выяснить отношения друг с другом. Чуть ли не впервые за все время путешествия Руала на стоянке не было слышно ни лая, ни рычания — тишина стояла такая, словно собаки уже были мертвы. Впрочем, это было почти правдой: некоторые из них, скорее всего, не пережили бы и ближайшей ночи, а другие вряд ли протянули бы дольше, чем несколько дней.

— Ребята, пора, — тихо сказал Амундсен, показывая глазами на свернувшиеся на земле неподвижные меховые "клубки". Уточнять, о чем идет речь, никто не стал: все и так уже видели, что частью собак придется пожертвовать, чтобы спасти остальных. Нужно было только правильно выбрать из них наименее ослабевших, отделить тех, кому уже нельзя было помочь, от тех, кого свежее мясо еще могло вернуть к жизни. Принять решение о том, кому жить дальше, а кому — умереть.

Переглянувшись в последний раз, пятеро полярников разошлись в разные стороны. Каждый двинулся к собакам своей упряжки, и некоторое время над плато разносилось негромкое недовольное ворчание: собаки сердились, что им снова не дают спокойно лежать, а вместо этого заставляют встать и тщательно осматривают. А потом на смену этим тихим звукам пришли выстрелы.

Дальнейшее Руал запомнил смутно. Кровавые лужи на снегу, от которых поднимались клубы густого пара, мгновенно оживившиеся псы-счастливчики, которых решено было пощадить и которые сразу же набросились на разделанные туши своих сородичей, вой и рычание вперемешку с отчаянной руганью его спутников. Его собственная ругань и сильнейшее желание тоже взвыть, зависть к собакам, которым, в отличие от него, не надо было сдерживаться… Четверо его спутников, каждый из которых так ни разу за весь вечер и не посмотрел никому в глаза. И единственная мысль, которая хоть и не оправдывала их полностью, но, по крайней мере, не давала всем пятерым окончательно себя возненавидеть: мысль о том, что ни одна из застреленных ими собак не мучилась.

А на следующий день люди и оставшиеся в живых псы с удвоенными силами окунулись в работу. Полярники пересчитывали оставшийся провиант и перебирали багаж, загружая на сани только самые необходимые для последнего этапа пути вещи, а собаки, как и в прежние времена, охраняли друг от друга сани и палатки и с деловитым видом вынюхивали что-то на снегу. Алые пятна за палатками уже не выделялись на белом фоне так ярко, как накануне, а потом их еще и припорошило мелкой снежной крупой, и вскоре уже ничто не напоминало о двадцати четырех убитых. Выжившие псы как будто совсем забыли о прошлом, и лишь путешественники продолжали хмуриться и отмалчиваться, разговаривая между собой только о делах.

Так, в молчании, они и начали последний этап своего пути.