Белый континент

Глава V

Норвегия, Христиания, 1894 г.

На встречу с армейской медицинской комиссией Руал шел, тщательно скрывая сильнейшее беспокойство. Что, если врач посчитает его близорукость слишком сильной и не выдаст ему свидетельство? Конечно, сдаваться без боя молодой человек не собирался: он сразу решил постараться доказать докторам, что, за исключением зрения, он абсолютно здоров, и поэтому они не должны запрещать ему отбыть воинскую повинность. Он был готов долго и упорно спорить с членами комиссии, но все-таки сомневался, удастся ли ему настоять на своем. Медики вполне могли согласиться с его доводами, но при этом все равно не дать своего разрешения, сославшись на существующие правила. И как бы Руалу ни хотелось пройти армейскую подготовку, с этим он ничего поделать не сможет: через такую "стену" ему не пробиться.

Единственной вещью, которая вселяла в него некоторую надежду, был тот факт, что в последние годы его зрение как будто немного улучшилось. Почему так вышло, он не знал: по всей логике, близорукость должна была только усилиться, потому что, поступив в университет, он окончательно отказался от очков и даже дома читал без них. Тем не менее, если раньше ему приходилось чуть ли не утыкаться носом в книгу с достаточно мелким шрифтом, то теперь он мог держать ее на почти нормальном расстоянии от лица. Правда, то, что лекторы писали на доске, он все-таки разобрать не мог, а потому не был до конца уверен, что успешно пройдет проверку зрения.

Дойдя до комнаты, где желающие записаться в армию проходили осмотр, Руал резко распахнул дверь и, как в холодную воду, кинулся к столу, за которым сидели члены комиссии. Их оказалось всего трое — пожилой бородатый врач и два молодых ассистента. Предчувствуя свой провал, юноша уже заранее видел в них противников, стремящихся помешать ему выполнить свой долг, а заодно еще сильнее повысить свою выносливость, однако, вопреки его ожиданиям, старший из медиков встретил Руала вполне приветливой улыбкой:

— Ваше имя, молодой человек?

— Амундсен, Руал Энгельберт Гравнинг. Двадцать один год, — быстро ответил тот, чувствуя, что еще немного, и эти трое заметят его волнение.

— Очень хорошо, Амундсен, — доктор что-то записал на лежащем перед ним листе бумаги. — Раздевайтесь.

В первый момент Руал лишь страшно обрадовался, что его осмотр начнется не с проверки зрения, но уже в следующую минуту смутился — ему еще никогда не приходилось раздеваться перед мужчинами, да к тому же совершенно ему незнакомыми. Однако медлить было нельзя, и он начал торопливо расстегивать куртку, страстно желая, чтобы осмотр закончился как можно скорее. Глава медкомиссии, тем временем, встал из-за стола и подошел к молодому человеку.

— Перечислите, чем вы болели в детстве, — попросил он, дожидаясь, пока Амундсен закончит возиться со своей одеждой. Юноша нахмурился и бросил на врача неуверенный взгляд:

— В детстве? Да я, кажется, ничем серьезным не болел… Не помню…

— А в последние годы?

— Тоже ничем, — Руал, наконец, разделся и выпрямился, глядя на врача напряженным взглядом. Никогда еще он не ощущал себя таким беззащитным, даже когда еще во время учебы в университете вместе с другими студентами-медиками впервые посетил квартал свиданий. А старый доктор, как назло, принялся внимательно его разглядывать, удивленно хлопая глазами и прищелкивая языком.

— Ну-ка, согните руку, молодой человек, — проговорил он, взяв Амундсена за плечо и сжимая его вздувшуюся высоким горбом мышцу. — А теперь вторую! Нет, это просто поразительно! Скажите, Амундсен, как вы смогли развить такие сильные мускулы?

— Ну… — несмотря на то, что Руал изначально рассчитывал поразить комиссию своей силой, таких бурных восторгов он не ожидал и на миг даже растерялся. — Я уже восемь лет занимаюсь спортом. Хожу на лыжах, играю в футбол…

— А насколько часто?

— Да каждый день практически…

— Это поразительно! — снова повторил врач, обернувшись к двум другим медикам. — Я уж думал, в наше время вообще не осталось молодых людей, которые следят за своим здоровьем! Амундсен, подождите, пожалуйста, еще пару минут, не одевайтесь, я сейчас…

С этими словами доктор выскочил за дверь, оставив Руала наедине со своими посмеивающимися ассистентами. Юноша опустил глаза, не зная, куда ему деться, и надеясь, что глава комиссии действительно ушел ненадолго — в помещении было прохладно, и хотя холода он не боялся, торчать в голом виде посреди плохо протопленной комнаты было весьма неприятно.

Доктор действительно вернулся быстро, но Амундсена это совсем не обрадовало — вслед за главой медкомиссии в комнату вошли еще несколько человек в военной форме.

— Вот, посмотрите, господа, какой замечательный парень! — в голосе указывающего на Руала врача по-прежнему звучало восхищение. — Не то, что предыдущие — то толстяки отъевшиеся, то хилятики! Спортсмен, футболист, волевой человек!

— Да уж, — одобрительно прогудел один из вошедших офицеров. — Если бы вся наша армия состояла из таких парней…

"Чтоб тебе провалиться, старый сморчок! — выругался про себя Амундсен. — Ты бы еще весь Королевский полк сюда позвал на меня любоваться!"

К счастью, вскоре офицеры, восхитившись еще раз натренированными мышцами Руала и пожелав ему успехов на службе, ушли, и глава медкомиссии стал осматривать "поразительного парня" дальше, продолжая громко удивляться его сильному и красивому телосложению. Амундсен едва дождался, когда ему, наконец, позволят одеться, и уже в самый последний момент вдруг вспомнил о проверке зрения, которой так опасался вначале. Однако врач уже диктовал своим ассистентам вес и рост новобранца Руала, и молодой человек благоразумно не стал напоминать ему об осмотре глаз. Убедившись, что медкомиссия дает ему добро на воинскую службу, он проворно выскочил за дверь и бегом помчался на улицу: он так и ждал, что врач обнаружит свою оплошность и бросится его догонять. Но этого не случилось — и за последующие недели армейской подготовки, как и за три года учебы в университете, никто из окружавших Руала людей так и не догадался о его близорукости.

Не знал об этом и Отто, молодой человек, с которым они подружились во время службы и который оказался первым, кому Амундсен доверил свою тайную мечту — покорить Северный полюс. Почему-то он ожидал, что приятель, как в свое время мать, отнесется к этому скептически, но Отто отреагировал на его слова крайне заинтересованно:

— Руал, а ведь это, должно быть, потрясающе интересно! Побывать там, где никто из людей еще не был… Слушай, а ты уже где-нибудь путешествовал?

— В том-то и дело, что пока еще нет, — вздохнул Амундсен, — но уже давно собираюсь. Хочу проверить, насколько хорошо я себя к этому подготовил.

Глаза его друга загорелись нетерпеливым огнем:

— Руал… А куда ты хочешь отправиться? И можно мне будет пойти с тобой?

— А ты правда этого хочешь? — обрадовался начинающий путешественник. — Знаешь, это было бы просто замечательно — вдвоем мы с тобой справимся с чем угодно! Я думаю для первого раза устроить не очень большой лыжный поход в Хардангерское плоскогорье. Это недалеко, там есть людские поселения, но и разных препятствий наверняка будет достаточно. Что скажешь?

Отто был в полном восторге, и в ближайший свободный день молодые люди уже сидели в библиотеке над атласом, составляя маршрут будущего похода. Затем начались сборы необходимых вещей, покупка новой теплой одежды и спальных мешков и приведение в порядок лыж. Руал по новой штудировал работы Нансена и других полярников и внезапно с удивлением обнаружил, что не может найти в них ответы на многие вопросы, теперь оказавшиеся для него крайне важными. Так, он не знал, сколько надо брать с собой еды для трехдневного зимнего перехода через небольшое нагорье, и понятия не имел, как это можно рассчитать. При этом времени на то, чтобы подолгу торчать в библиотеке, у них с Отто было не так уж много, да и вообще от выбранного Руалом в спутники товарища было довольно мало толку. Он старательно выполнял все, о чем Амундсен его просил, но лишь в том случае, если ему подробно разъясняли, что и как надо сделать. А поручение "пойти в читальный зал и поискать там что-нибудь о расходе продуктов" приводило молодого человека в состояние полнейшего ступора. И хотя поначалу Руалу нравилось, что друг беспрекословно подчиняется его распоряжениям, вскоре неспособность Отто сделать что-то самостоятельно стала его раздражать. Он даже начал подумывать о том, чтобы отправиться в горы одному, но, в конце концов, решил, что так делать все же не следует: в будущем, когда он станет настоящим путешественником, вместе с ним в Арктику поплывет достаточно много других людей, и он должен будет научиться с каждым из них находить общий язык. А потому поход в компании безынициативного помощника можно считать одной из первых тренировок на умение взаимодействовать.

Они покинули Христианию за день до Рождества. Впереди была целая неделя выходных — впрочем, молодые люди были уверены, что вернутся гораздо раньше. Амундсен по-прежнему сомневался в том, что достаточно хорошо приготовился к предстоящему путешествию, но в тот момент это беспокоило его не сильно. "Это еще не Арктика и даже не Гренландия, — успокаивал он себя. — Там кругом живут люди — что с нами может случиться? Да ничего!"

Это легкомысленное настроение не изменило ему и после того, как они с Отто, переночевав в доме жившего у плоскогорья крестьянина, рассказали ему, куда собираются идти дальше, и хозяин дома вместе со всеми своими родственниками, принялся с жаром отговаривать их от этой "сумасшедшей затеи".

— Мы никогда не поднимаемся туда зимой! — уверял крестьянин, кивая на окно, за которым с раннего утра бушевала метель. — По-моему, еще ни одному человеку не удавалось этого сделать. Слишком опасно.

— Так мы будем первыми, кто перейдет Хардангерское плоскогорье в зимнее время? — с загоревшимся в глазах азартным огнем уточнил Руал, и хозяевам стало ясно, что убедить своих гостей повернуть назад они не смогут.

Метель стихла на следующий день, и путешественники поспешили воспользоваться сносной погодой. Они вышли из дома, попрощались с хозяевами и встали на лыжи. Подъем в горы оказался не слишком крутым, а когда он закончился, перед молодыми людьми открылась слегка холмистая снежная равнина, назвать которую плоскогорьем можно было, только имея очень сильно развитое воображение. Друзья переглянулись — они не знали толком, что ожидали увидеть в этой дикой безлюдной местности, но уж точно не ровную белоснежную гладь, на которой лишь кое-где виднелись более темные пятна.

Тем не менее, такой пейзаж нельзя было назвать скучным и однообразным. В чистой, тщательно занесенной снегом равнине, еще не тронутой ничьими следами, было что-то притягательное — настолько сильно притягательное, что Руалу вдруг захотелось отстегнуть лыжи и пробежаться по этому безупречно-чистому снегу пешком, а может быть, даже вываляться в нем, как он любил делать в детстве. Но он удержался от такого детского порыва, посчитав, что широкая прямая лыжня будет еще лучшим знаком его первопроходства по плоскогорью.

Несколько часов они неслись по снегу, то взлетая на невысокие холмы, то стремительно съезжая по ним вниз и лишь изредка останавливаясь, чтобы свериться с картой: на однообразной белой местности не было никаких ориентиров, поэтому вся надежда была только на солнце и компас. К счастью, ни то, ни другое молодых путешественников не подвело, и ближе к вечеру Руал и Отто увидели далеко впереди темную точку — летний дом пастуха, о котором накануне говорили приютившие их крестьяне.

Молодые люди еще больше увеличили скорость и помчались вперед, поднимая фонтаны блестящего на солнце снега. Мысль о том, что скоро они смогут отдохнуть, согреться и поесть, гнала их вперед еще лучше, чем жажда приключений, однако вскоре друзья начали бросать друг на друга косые взгляды — оба почувствовали усталость, но не хотели в этом признаваться.

— Осталось совсем чуть-чуть, — подбадривал Руал своего спутника. — Давай поднажмем, а уже потом отдохнем как следует!

Отто в ответ только молча кивал и из последних сил отталкивался от снежного наста лыжными палками. А к тому времени, когда над плоскогорьем сгустились вечерние сумерки, Амундсен тоже замолчал и даже немного сбавил скорость, однако на отдых так и не остановился. Крошечная пастушья хижина, казалось, стояла на месте, ни на шаг не приближаясь к рвущимся в нее путешественникам, а они, как во сне, выбивались из сил, но никак не могли до нее добраться.

— Мы почти у цели!.. — с вымученной улыбкой воскликнул Руал, когда хижина все-таки увеличилась в размерах и расстояние, отделявшее ее от лыжников, стало, наконец, потихоньку сокращаться. Они разом въехали на очередной холм, резко нагнулись вперед и скатились с него прямо к дверям небольшого деревянного строения. Но подняв головы и присмотревшись, оба парня едва не застонали от досады. Домик был не просто заброшен на зиму, а заперт и намертво заколочен досками: дверь и два маленьких окошка были едва видны под толстыми, неровно прибитыми к ним деревяшками. В другое время Руал наверняка посмеялся бы над пастухом, так старательно защитившим бедную хижину, в которой наверняка не было не только ценных, но и вообще мало-мальски хороших вещей, но теперь вид деревенского домика, превращенного в подготовившийся к осаде "бастион", вызывал у него одно лишь отчаяние. И именно в тот момент, глядя на плотный слой досок, отделявший его от крыши над головой и теплого очага, юноша почувствовал, как холодно на плоскогорье и какой злой ветер забирается под его меховую одежду.

Стоявший рядом с ним Отто издал звук, подозрительно напоминающий всхлип. Руал повернулся к нему и заговорил нарочито бодрым голосом, отбрасывая в сторону лыжные палки:

— Ничего, сейчас отдерем эти доски — заодно и согреемся! Что такое несколько дощечек для двух здоровых мужиков?

Его друг промычал что-то нечленораздельное и тоже принялся отстегивать лыжи. Руал первым подбежал к двери хижины, все еще раздосадованный неожиданной преградой, но, тем не менее, не слишком обеспокоенный. Однако уже через несколько минут работы, стало ясно, что переделка, в которую попали юные путешественники, гораздо более серьезна, чем им казалось поначалу. Отдирать крепко прибитые и, к тому же, примерзшие к двери куски дерева в огромных меховых рукавицах было ужасно неудобно, а стоило молодым людям их снять, как кисти их рук почти сразу начинали неметь от холода. Позже, с трудом оторвав от двери по одной доске, друзья обнаружили под ними небольшой железный замок, покрытый толстым слоем льда, который они попытались сбить теми же досками — к их великому сожалению, безуспешно.

— Лезем в окно! — решил Амундсен, отбегая от неприступной двери. — Оно меньше и доски на нем не такие толстенные!

К тому времени, как приятелям удалось освободить от досок одно из окошек, пальцы их рук окончательно побелели и потеряли чувствительность. Небо над заснеженным плоскогорьем уже давно почернело, ветер становился все сильнее, и Отто с Руалом едва не падали от усталости. Для того, чтобы забраться внутрь хижины, им пришлось скинуть верхнюю одежду, но они настолько промерзли, что, раздевшись, с удивлением поняли, что холоднее им не становится.

А в доме их ждал новый удар: бережливый пастух не только заколотил все выходы из хижины, но еще и заложил досками дымоход. Чтобы освободить его, нужно было лезть на крышу, и Амундсену пришлось взять эту обязанность на себя: Отто, едва забравшись в дом, заново закутался в меховую куртку и принялся со слезами на глазах разминать замерзшие пальцы, всем своим видом показывая, что толку от него в расчистке трубы не будет никакого.

Через полчаса Руал спустился с крыши, залез в окно, и они с товарищем занялись разведением огня в очаге. Ветер завывал в расчищенной трубе, гася слабые огоньки спичек, а отсыревшие за несколько зимних месяцев дрова, аккуратно сложенные в углу хижины, отказывались гореть и обоим юношам казалось, что эта пытка холодом и болью в пальцах будет длиться вечно. Но, в конце концов, очаг был побежден, и в нем заплясало яркое и невероятно горячее пламя. Друзья, уже начавшие жалеть о предпринятой ими авантюре, снова воспрянули духом. И даже разбушевавшаяся за окнами метель не смогла помешать им снова почувствовать себя счастливыми.

— Отто, дружище, мы это сделали! — словно бы не веря собственным словам, вновь и вновь повторял Руал. — Мы стали первыми, кто забрался сюда в зимнее время! Ты понимаешь — первыми!

Дымоход был плохо прочищен, и воздух в хижине быстро пропитался едким дымом. Друзья то и дело закашливались и вытирали слезящиеся глаза, но, по сравнению с тем, что им пришлось испытать на свежем воздухе, это неудобство было совсем мелким и недостойным жалоб. Оба молодых человека были счастливы от того, что попали в тепло, и такая ерунда, как задымленный воздух, не могла помешать их блаженству. Они забрались в спальные мешки, придвинулись вплотную друг другу, чтобы еще сильнее согреваться ночью, и мгновенно заснули.

Эта ночь в душной, но теплой хижине стала последним приятным моментом в путешествии Руала и его товарища. Следующие два дна они провели, почти не выходя из дома из-за разыгравшейся с новой силой снежной бури, задыхаясь от дыма и с ужасом наблюдая за тем, как медленно, но неотвратимо уменьшается количество еды в их сумках и дров возле печки. Не спас положение даже найденный под лавкой мешок ржаной муки, которую Руал разводил водой и грел на печи — питаться мукой можно было только в хижине, где был огонь, и поэтому взять ее с собой в дальнейший путь друзья бы не смогли. А остальных продуктов у них тоже оставалось совсем не много.

Потом метель все-таки улеглась, они покинули хижину и снова пошли по плоскогорью на лыжах. Перед ними опять расстилалось бесконечное снежное пространство без единой темной точки или черточки, но солнце больше не светило, и в их беге на лыжах по этой гладкой белизне больше не было ничего похожего на то триумфальное шествие, которое они совершали по этой же самой равнине три дня назад. Теперь по плоскогорью шли не отважные покорители северных земель, а два смертельно уставших, голодных и замерзших мальчишки, единственной мечтой которых было оказаться под крышей жарко натопленного и населенного живыми людьми дома.

А потом была ночевка в палатках посреди этого огромного снежного "покрывала", были длинная бессонная ночь в намокших от снега спальных мешках, поиски пропавших сумок с остатками продуктов и безнадежные попытки сориентироваться на местности без карты, которая тоже безнадежно размякла от снега и влажного ветра, превратившись в слипшийся бумажный комок. Была попытка вернуться назад и удивление от того, что даже на ровном открытом месте тоже можно заблудиться. Были беззвучные, тщательно скрываемые слезы Отто, тайком от Руала снимавшего рукавицы и засовывавшего в рот окончательно потерявшие чувствительность пальцы, и осторожные взгляды Руала, которые он украдкой бросал на товарища, понимая, что тот не хочет показывать ему свою слабость. Были попытки провести следующую ночь в вырытой в снегу пещере, из которой друзья едва смогли выбраться наутро, был внезапно появившийся у них на пути обрыв, из которого Руалу пришлось вытаскивать Отто, был найденный ими шалаш, непонятно каким чудом не засыпанный снегом и не развалившийся от ветра…

Именно в этом шалаше Отто улегся на выстланный смерзшейся травой "пол" и сказал, что больше никуда не пойдет. Ни уговоры, ни упреки Руала, ни даже обидная ругань не произвели на обессилевшего молодого человека никакого впечатления, и, в конце концов, Амундсен, отчаявшись поднять сдавшегося товарища, решил дать ему немного отдохнуть и лег рядом. Из-за тонких стен шалаша до них доносился шорох веток, из которых тот был построен — снаружи опять поднимался ветер.

— Мы плохо подготовились к этому походу, — тихо произнес Руал посиневшими от холода губами. — Я должен был лучше все продумать, должен был предусмотреть, что все может… так сложиться. Отто, я очень перед тобой виноват, я втянул тебя в слишком опасное дело.

Отто не отвечал, но Руал, помолчав некоторое время, заговорил снова — не столько для плохо осознававшего происходящее товарища, сколько для самого себя:

— Это никогда больше не повторится. Ни один человек больше не будет замерзать по моей вине. Так рисковать нельзя — надо просчитывать каждую случайность. Надо перестраховываться.

Он с трудом заставил себя приподняться, выполз из шалаша наружу и, пошатываясь, встал в полный рост. Ветер ударил его по лицу колючими крупинками снега. Амундсен прищурился, защищая глаза, и увидел, что одна из редких на плоскогорье темных точек движется — и быстро приближается к их ненадежному убежищу.

Это был тот самый крестьянин, у которого путешественники останавливались перед выходом на Хардангерское плоскогорье и который долго не мог узнать в двух измученных исхудавших мужчинах с морщинистыми лицами тех беспечных юношей, которым несколько дней назад так хотелось зачем-то первыми пересечь эту опасную и совершенно не интересную местность.