Я долго не понимал, почему ее сын эмигрировал из Латвии, если бабушка приняла новую власть? Ответа на этот вопрос она всегда избегала, но в конце концов однажды сдалась и сказала, что если бы Зигард остался, то его сейчас не было бы в живых. Дело в том, что он владел фирмой, которая имела связи с немецкими банкирами, и этого Сталин ему никогда бы не простил...
Поведала бабушка и историю швейцарского "хронографа", который она мне подарила. Оказывается, по распоряжению Гитлера в Швейцарии была заказана тысяча таких часов и ими фюрер собственноручно награждал за особые заслуги своих высших партийных и военных чинов. Один из приближенных к Гитлеру банкиров сумел выпросить у него награду для Зигарда как для человека, "очень много сделавшего во славу Великого Рейха". Будучи в Швейцарии, Зигард купил для своей будущей жены часы ведущей в то время часовой фирмы "Омега" в пару к своему "хронографу".
Впоследствии я узнал, что все ее подарки - эти часы, а также другие "безделучки": кольцо, сережки, кулон - из чистого золота, а массивный браслет с камнями - из платины, а моя бабушка, оказывается, была одной из составительниц рецепта известного во всем мире "рижского бальзама", и ей неоднократно предлагали уехать в Америку, чтобы открыть там собственную лабораторию и получать высочайшие гонорары за свою работу...
Как я уже сказал, в мой второй приезд бабушка Лайма жила в просторной трехкомнатной квартире на улице Мейера в доме пятьдесят четыре. Все ближайшие ее родственники умерли или жили очень далеко: кто в других городах, кто и вообще за границей, а потому навещали ее крайне редко.
По хозяйству бабушке помогала Сильвия - симпатичная, стройная латышка лет двадцати - двадцати трех. Почему-то она сразу, как говорится, положила глаз на меня, хотя я до сих пор удивляюсь, чем привлек ее хоть и развитый физически, но все же юнец. Тем не менее она откровенно заявила, что "хотет спать для меня", а я не понял, о чем речь.
Но уже на второй день после моего приезда она все-таки затащила меня в свою комнату, благо та была с моей дверь в дверь. Томно постанывая скорее от собственных ласк, чем от моих, успокаивала меня по поводу бабушки Лаймы, шепотом с чудовищным акцентом:
- Нет бояться... Нет бояться: Лайма силно спат... нет слышат... Прошу верит меня, Витасик... Мой силный... Мой нежный Витасик... Еще!.. Еще!.. - Она с таким остервенением подбрасывала меня над собой, что мне было непонятно, откуда берутся силы у столь хрупкой женщины, а когда ее состояние доходило до критической точки, она вдруг замирала на мгновение, потом из нее выплескивался дикий вопль: "А-а-а!!!" - который меня просто напугал в первый раз настолько, что я с испугом остановился и взглянул на нее.
- Нет, продолжи! - воскликнула Сильвия. - Да!.. Да!.. Быстро!.. Быстро!.. А-а-а!!!
Короче говоря, Сильвия была настоящая умелица, а я столь молод, что ночные свидания с ней доставляли мне большое удовольствие: я приехал погостить на неделю, а уехал лишь через три и нисколько не жалел об этом.
Единственное, о чем я жалею до сих пор, так это о своей глупости и беспечности, проявленных мною тогда. Дело в том, что бабушка Лайма незадолго до моего отъезда в Москву шепотом рассказала мне, где она спрятала свой дневник, который я должен буду взять, когда она умрет. Она заставила меня несколько раз повторить, что я и выполнил без особой охоты и, конечно, ничего не запомнил. А что, если в ее записях были рецепты тех вин и бальзамов, за которыми столько лет охотились иностранцы? Не зря же бабушка Лайма позвала меня к себе среди ночи, чтобы рассказать о том дневнике?..
Но теперь уже никто об этом не узнает, если только в память мне неожиданно не вернутся слова, которые заставляла меня повторять бабушка Лайма в ту далекую августовскую ночь...
Пока я жил в Риге, мама с отцом и Санькой в Омске более года переезжали от одних родственников к другим, все время чувствуя, что "пора бы им и честь знать". Это длилось до тех пор, пока нашей семье в конце концов не выделили две комнаты в трехкомнатной квартире, расположенной на первом этаже двухэтажного дома. Меня привезли в Омск незадолго до нашего вселения в эту квартиру.
В третьей комнате проживал одинокий молодой парень лет тридцати, который работал инженером на омском заводе имени Баранова. Звали парня достаточно редким именем - Эдик. В те времена понятие "сосед" было не совсем таким, как сейчас, и Эдик носил вполне понятное тогда звание квартиранта. Это был очень начитанный, интеллигентный, но весьма тихий парень, и только этим он мне и запомнился. Прожили мы вместе с ним года три, никак не более того.
Из всех впечатлений за годы проживания в этой квартире самыми сильными были те, что запомнились в самом начале. Прежде всего день, когда мы туда переехали. Мебели, естественно, у нас никакой не было, и все легло на плечи, точнее сказать, на руки отца. Помню, как из свежевыструганных досок он соорудил то ли люльку, то ли кроватку для Саньки. Мне же достался матрас в углу. Мать с отцом тоже спали на полу, и единственным отличием от моей "половой" жизни было то, что они, после стольких мытарств, обосновались в своей собственной, отдельной от детей, комнате.
Запомнился и наш первый семейный ужин. Отец раздобыл где-то небольшой пенек, который установил посередине комнаты, а маме кто-то из соседей подарил несколько алюминиевых ложек и огромную сковороду, на которой она и нажарила на настоящем подсолнечном масле, да еще и с лучком, картошки с золотистой корочкой и водрузила эту вкуснятину на пенек. Мы сели вокруг импровизированного стола на корточки, Санька у мамы на коленях, и с огромным аппетитом стали уплетать жареную картошку с черным хлебом.
Несколько недель этот пенек оставался нашим единственным предметом обстановки. И вероятно, с той детской поры жареная картошка остается самым любимым моим блюдом.
Постепенно наша квартира стала обживаться, обустраиваться, наполняться уютом, а мы наконец-то стали по-настоящему ощущать себя с е м ь е й...
Тем не менее эта квартира запомнилась мне и вполне ощутимыми неприятностями.
Кто из советских мальчишек не играл в ту пору в "казаки-разбойники"? Или в "царь-горы"? Или в "войну"? Или в "пятнашки", как сейчас говорят "догонялки", в которые играют и в настоящее время? Да мало ли было еще игр, в которых каждого могла подстерегать опасность травмы?
Трудно теперь сказать, из-за чего конкретно, но однажды поспорил я с пацаном из соседнего двора. Его звали Костя. Конфликт произошел во время игры в "войну".
Мои сверстники наверняка помнят сантехников того времени. У них не было кислородных и газовых баллонов, при помощи которых производились сварочные работы. Ацетиленовый газ вырабатывало устройство, напоминавшее железную бочку, в которое загружался карбид и заливался водой. Все пацаны подворовывали кусочки карбида, совали их в стеклянные пузырьки с водой и закрывали пробкой. Через некоторой время эта самодельная бомба под давлением выделяемого из карбида газа взрывалась.
Разделившись на две "армии", мы начали "воевать" между собой. Костя, натурально, оказался в "армии" противника. "Солдатам" и первой и второй "армий" было известно о ремонтных работах в соседнем доме, а главное - об ацетиленовом устройстве, что означало наличие карбида. Конечно, многие пацаны не преминули воспользоваться этим и смастерили карбидные бомбы. Вышло так, что одна из моих "бомб" разорвалась прямо перед Костей, и тот так здорово испугался, бросившись ничком на землю и закрыв голову руками, что я не выдержал и громко рассмеялся. Этот смех подхватили не только ребята из моей "армии", но и те, кто был в одних рядах с виновником неожиданного веселья, то есть с Костей.
Почему-то этот беззлобный смех настолько обидел его, что он принялся оскорблять меня, поливая всеми известными в то время ругательствами. Конечно, и я не остался в долгу, и после бурной словесной перепалки, в которой, понятно, не оказалось победителя, всеобщими усилиями обеих "армий" было принято решение - нам честно побороться: кто победит, тот, следовательно, и прав. Иными словами, провести между нами своего рода честную дуэль.
Костя был гораздо старше меня и потому считал, что справится со мной "одной левой". А я с детства был заводной и очень упрямый. И мой характер, как говорили те, кто меня знал достаточно близко, был отнюдь не подарок к Восьмому марта.
Для понимания степени упрямства моего характера приведу один типичный пример из дошкольной поры...
Стоял жаркий июль. На улице так парило, что выходить из дому совсем не тянуло. В один из таких дней мама принесла с работы в обеденный перерыв две банки хрена, подкрашенного свеклой. Санька находился с детским садом на даче в Чернолучье, в пригороде Омска, а я целыми днями был предоставлен самому себе: в пионерлагерь я должен был поехать лишь на следующую смену, то есть в августе. Благодаря маме, умевшей ладить с профкомовским руководством, мне почти каждый год удавалось отдыхать по путевке в пионерлагерях Чернолучья. А Чернолучье было отличным местом для отдыха: сосновый бор, чистые воды Иртыша... Можно ли желать лучшего? Не хватало разве только моря, но это в то время было лишь сладкой, несбыточной мечтой...
Увидев в руках мамы банки, я спросил:
- А что это, мама?
- Варенье, - не очень обдуманно, как выяснилось чуть позже, пошутила мама.
Не успела она оглянуться, как я уже открыл банку, сунул в нее ложку, подцепил побольше и отправил в рот. Именно в это мгновение мама повернулась ко мне. Мой рот, конечно же, дико обожгло, но я, изобразив на лице блаженное удовольствие, преспокойненько набрал еще, словно хотел снова отправить в рот. Тут мама не выдержала. Уверенная, что ошиблась и действительно купила варенье вместо хрена, она выхватила у меня ложку и сунула себе в рот.
Думаю, вы догадались, что последовало за этим. Когда ее рот обожгло, мама со странным выражением на лице взглянула на меня. К этому времени я уже был не в силах терпеть, и на моих глазах от ядреного хрена появились слезы. Мать все поняла, бросилась к раковине, наклонилась и прямо из-под крана сделала несколько глотков, чтобы промыть пылающий рот. После чего выпрямилась, немного отдышалась и залепила мне крепкий подзатыльник. Я с достоинством выдержал затрещину и никогда не спрашивал, за что...
Мой соперник Костя был не только старше меня, но едва ли не на голову выше. Но поединок закончился моей победой достаточно быстро: не успели мы как следует обхватить друг друга, толкаясь руками и плечами, как вдруг Костя, конечно, не без моей помощи, поскользнулся и повалился на бок, увлекая меня за собой. Как только мы приземлились, Костя громко закричал от боли. Оказалось, он упал и сломал голень, попав ногой прямо на камень. Мы подхватили его на руки и быстро донесли до дверей его квартиры, где потерпевшего приняла охавшая от испуга его мать.
Ясно, что после этого случая стало не до игр, и все разошлись по домам, опечаленные столь трагической развязкой нашего поединка. Вернулся с работы отец, а мама задерживалась, как и наш "квартирант Эдик". Отец отправился в ванную умыться после работы, а я засел за уроки. Тут в дверь кто-то позвонил. Не задумываясь о том, кто бы это мог быть, я открыл дверь и увидел на пороге отца Костика. Я узнал его, поскольку он однажды, недовольный опозданием своего сына к ужину, пришел за ним и грозным голосом позвал домой.
Это был довольно внушительных габаритов мужчина с объемным животом, но на этот раз он выглядел еще и страшным. В руке он держал окровавленное полотенце, а его глаза сверкали от гнева. Ни слова не говоря, он принялся хлестать меня по лицу этим полотенцем. Чувствуя себя виноватым в том, что приключилось с Костиком, я терпеливо и молча сносил удары, но только до того, пока очередной удар не причинил действительно острую боль, едва не выбив глаз: я громко завопил. Из ванной на мой крик выскочил отец, моментально оценил ситуацию, перехватил руку моего истязателя и так засандалил ему кулаком в лицо, что тот кулем соскользнул на пол.
- Ты чего бьешь моего сына? - зло спросил отец, наклонившись над ним и ухватив его за грудки.
- Он сломал ногу моему сыну! - выплевывая на пол выбитый зуб, ответил тот.
- Сломал? А ты пришел ему ноги ломать? Ну подрались пацаны, с кем не бывает? Ты, что ли, не дрался? Или ты только мальцов бьешь? Если виноват скажи мне, я сам его накажу, понял? А если еще хоть раз сына моего ударишь, руки тебе оторву!
- Да, но он... - попытался возразить тот, но отец резко поднял его с пола и поставил на ноги.
- Ничего ты не понял! - брезгливо усмехнулся он, открывая дверь. - Пошел отсюда, гнида! - пинком вытолкнул отца Костика за порог, швырнул ему вслед окровавленное полотенце, ругнулся вдогонку и, захлопнув за ним дверь, повернулся ко мне. - Ну, рассказывай, как было на самом деле?
Внимательно выслушав мой рассказ и не прервав ни разу, он вздохнул и покачал головой:
- Я так и думал, что ты ненарочно, - прошептал он, после чего пошел на кухню, но остановился на полпути и сказал: - Хотя и нет твоей вины в случившемся, но тебе все равно бы досталось от меня, если бы его отец не поднял на тебя руку! - откровенно признался он.
- Но почему, папа, если я был совсем не виноват? - чуть подумав, спросил я.
Никак не мог взять в толк, в чем моя вина, но, наверное, мне не хватало жизненного опыта.
- Почему? А представь: каково было бы матери и мне, если бы не он, а ты в такой ситуации сломал себе ногу? Должен же кто-то понести наказание? Не наказывать же того, кто и так пострадал?
Отец придерживался простой народной мудрости, таящей глубокое философско-правовое суждение: "Нельзя наказывать того, кто уже наказан..."
Мне кажется, что и второй, почти трагический, случай, произошедший со мной в то время, подтверждает правоту подобного подхода...
Стояла мягкая снежная зима. Думаю, я учился в тот год в четвертом классе. Был у меня приятель Володя Акимов, с которым мы крепко подружились со второго класса и, представьте, продолжаем дружить по сей день, хотя нас и разделяет огромное пространство - он живет в Омске, а я в Москве. Так вот, тогда на нас произвел глубокое впечатление исторический фильм "Подгалье в огне", и мы решили всерьез освоить метание копья. Но постольку настоящего копья у нас, естественно, не было, мы взяли лыжные бамбуковые палки, предварительно сняв с них кольца.
Полигоном для метания была избрана пешеходная дорожка перед нашим домом. Вначале получалось не очень: палка-копье либо взмывала вверх и камнем падала вниз, либо просто тыкалась в снег в паре метров от метателя. Но с каждым броском палка-копье летела все более и более плавно. Мне нравилось наблюдать за полетом лыжной палки: в тот момент для меня она была действительно самым настоящим копьем.
Вероятно, возникшее тогда ощущение собственной силы и полета послужило одним из реальных толчков, которые подвигли меня впоследствии всерьез заняться легкой атлетикой.
Мы метали свои копья час чинно и благородно, без каких-либо эксцессов, но как раз когда мой бросок получился наиболее удачным и дальним, из-за угла прямо навстречу копью неожиданно вышел мужчина лет сорока. Мы оба, одновременно ощутив надвигающуюся беду, застыли словно парализованные, не имея сил не только криком предупредить прохожего об опасности, но даже что-либо прошептать...
Произошло самое страшное: металлический наконечник лыжной палки ударил мужчину прямо в глаз. Тот громко вскрикнул, зажал глаз рукой, а его лицо мгновенно залилось кровью. Он подскочил ко мне, словно боясь, что я убегу, схватил свободной рукой за плечо, и я подумал, что мне сейчас достанется по полной программе. От охватившего меня страха я нелепо захлопал глазами, а по моему телу пробежала нервная дрожь.
По-видимому, раненый мужчина заметил ужас в моих глазах и понял, что я уже наказан своим страхом и вряд ли любое физическое воздействие станет для меня большим наказанием, чем то, что я уже пережил. А может, это был просто добрый и религиозный человек. Тихо, словно боясь испугать меня еще больше, он наклонился и сказал:
- Не бойся, мальчик, отведи-ка ты меня к врачу...
Я не помню, как отвел его в больницу, не помню, как вернулся домой: видно, на нервной почве у меня началась настоящая горячка, и я пролежал несколько дней с высокой температурой. Но улучшение никак не наступало: жар все не спадал, и врачи в растерянности разводили руками. Тогда на помощь пришел мой друг: ему удалось тайком добраться до моей кровати и сообщить по секрету, что тому мужчине врачи спасли глаз. На следующий день я пошел на поправку...
Представьте себе, до сих пор не знаю, правду ли сказал мне Вованчик, но тогда мне его слова очень помогли, и я благодарен своему другу...
Район, в котором мы получили две комнаты, именовался Советским, но все его называли городком нефтяников. Позднее это название и вообще стало официальным. В то время городок только что образовался вокруг одного из самых больших в стране заводов по переработке нефти - ОНПЗ - Омского нефтеперерабатывающего завода.
Завод начали строить сразу после войны. На строительстве было много военнопленных и заключенных. А огромнейший его макет был создан немецкими проектировщиками.
Не могу удержаться, чтобы не заметить, как удивительны и непредсказуемы жизненные пути! Поистине "пути Господни неисповедимы"!
Именно этот макет нефтезавода, занимавший площадь больше ста квадратных метров, через четверть века, при моем самом деятельном участии, был уничтожен во время съемок самого нашумевшего первого советского фильма-катастрофы "Экипаж". Об этом расскажу подробнее, когда буду описывать те годы...
Первой школой, построенной в Советском районе, была городская школа номер восемьдесят. Ее построили в пятьдесят втором году, а в пятьдесят третьем я пошел в первый класс этой новой школы.
Я помню большие светлые классы, огромные коридоры, которые пахли свежей краской. Помню, как я сильно волновался, гордо держа в одной руке букет полевых цветов, которые специально насобирала мне мама, в другой - мой первый портфель-ранец. Более всего я гордился своей новенькой школьной формой.
В ней я больше напоминал маленького военного, нежели школьника: гимнастерка была подпоясана широким ремнем из кожзаменителя с самой настоящей пряжкой, на голове красовалась военного образца фуражка с настоящей кокардой, на которой с трудом можно было различить букву "Ш", которая была и на пряжке.
Школьная форма была достаточно дорогим удовольствием, но как же без нее? Несколько месяцев я приставал к отцу и маме, что какой же я, мол, школьник без формы? Все это время изо всех сил старался быть прилежным и послушным. Моя настойчивость в конце концов была вознаграждена: первым сдался отец.
Отлично зная, что к нему нужно подкатываться с просьбами тогда, когда он чуть-чуть "под мухой", я улучил такой момент и, "надув губы", в очередной раз завел свою "шарманку":
- Пап, а пап, а Вовка сказал, что без формы меня в школу не примут... - с горечью прошептал я, и мне стало так себя жалко, что казалось, вот-вот слезы брызнут из глаз.
- Мать! - грозным голосом позвал отец, и как только она вошла в комнату, недовольно спросил: - Слушай, Тань, наш сын что, хуже других, что ли?
- О чем ты, Вань? - не поняла мама, подозрительно взглянув на меня.
- Купи ему школьную форму! - твердо проговорил отец.
- Купи? - с ужасом воскликнула мама. - А на что? На какие шиши?
- Возьми из тех, что мы копим на проигрыватель!
- Господи! - всплеснула руками мама. - Тебя не поймешь: то тебе проигрыватель нужен, то форму сыну покупай: обойдется и без нее...
Я сразу понял, что на этот раз мама на моей стороне: стоило ей начать возражать отцу, как тот делал наоборот.
- Ты что, не поняла меня? - недовольно нахмурился он. - Я сказал: форму Вите купи, значит, купи! А еще и новые ботинки! - расщедрился отец. - И не спорь со мной! - Он вдруг пьяно стукнул кулаком по столу.
Чисто интуитивно, понимая, что сейчас может разгореться настоящий скандал, я стремительно бросился отцу на шею и чмокнул его в щеку:
- Спасибо, папа! Ты такой хороший! Такой добрый! - Не знаю, насколько я был искренен в такие моменты, но это всегда безотказно действовало: он мгновенно смягчался и забывал о своем взрыве.
- Ладно, иди играй, сынок... - тихо говорил он, гладил меня по голове, и его глаза, мне казалось, чуть влажнели...
Свою первую учительницу, я уверен, буду помнить, как и многие из вас, всегда. Галина Ивановна Таше была симпатичная, очень интеллигентная женщина с бархатистым голосом и умными, добрыми, но усталыми глазами, уже тогда в ее волосах были седые пряди.
Поговаривали, что Галина Ивановна происходила из семьи ссыльных дворян, что подтвердилось, когда я уже учился в Москве. В ней воплотились лучшие черты русского дворянства - благородство, достоинство, интеллигентность и доброта, но тогда нам этого не было дано понять в силу нашего возраста.
Мне кажется, все в классе влюбились в нее с первого взгляда. Во всяком случае, в моей памяти Галина Ивановна сохранилась как человек, на которого невозможно было обидеться, даже если она тебя и наказывала. Потому что наказывала-то она только за дело и, поверьте, всегда справедливо. Если мы и не говорили в открытую, что она нам как вторая мать, то в глубине души, уверен, мы ощущали это в полной мере.
Галина Ивановна никогда не повышала голос: самым суровым наказанием для провинившегося был особый, полный печали взгляд ее умных, больших глаз. Провинившемуся хотелось буквально провалиться сквозь землю, и мольба о прощении сама собой вырывалась из уст:
- Я больше не буду, Галина Ивановна...
Как бы мне хотелось еще хотя бы один раз проговорить эти слова, глядя в ее лучистые глаза... Незадолго до издания этой книги я узнал, что она жива. Кинулся в Омск... Собрал, кого смог, своих одноклассников. Приходим. Те же лучистые глаза, добрая улыбка. Она долго смотрела на меня и вдруг: "Витюша... Доценко..." Мы не виделись 42(!!!) года. Ей сейчас - 84. Мы обнялись и так нас сняли... А на следующий день меня пригласили в мою бывшую школу. Встреча с учениками и учителями была очень теплой и интересной и была показана на Омском ТВ...
Мы были в четвертом классе, когда Галина Ивановна тяжело заболела: ей пришлось оставить работу и уйти на пенсию по выслуге лет. На смену ей пришла неказистая на вид, беспомощная практикантка Омского пединститута...
Я всегда говорю, что есть опасные профессии, ошибки в которых исправить невозможно. Беспомощный и непрофессиональный учитель, заложивший шаткий фундамент знаний своим ученикам, испортит ребенку всю дальнейшую жизнь. Врач, неправильно поставивший диагноз, может сделать человека инвалидом. Именно поэтому люди, намеревающиеся получить эти профессии, по-моему, обязаны сдать не только положенные вступительные экзамены, но и пройти особый тест на профпригодность, чтобы тест призван обнаружить настоящее влечение человека к данной профессии, я бы даже сказал, глубокую любовь к ней. В педагогике и медицине не должно быть случайных людей...
Для тех, кто не знает, - краткое пояснение. Во времена моего детства с первого по четвертый класс включительно, в так называемых начальных классах, был всего один учитель, который преподавал все предметы. Откровенно говоря, и предметов-то было мало: русский язык, родная речь, чистописание, арифметика, пение, физкультура - немудрено справиться одному педагогу. Этот же учитель был и классным руководителем.
Почему же эта молоденькая практикантка, в странных металлических очках-велосипедах, после нашей любимой учительницы всеми в классе была встречена просто в штыки? Нет, она не была злой или безграмотной, просто она была другой: не нашей Галиной Ивановной. У нее не хватало не только опыта, но и простой увлеченности своей профессией.
Хотя объективности ради замечу, что наверняка любого учителя мы восприняли бы точно так же. Но если бы это оказался опытный и волевой человек, то последствия вряд ли были бы столь трагичными.
К сожалению, ее имя не осталось в моей памяти, а потому для удобства назовем нашу практикантку Валентиной Сидоровной.
Каких пакостей мы ей только не устраивали: и кнопки на стул пристраивали, и живую мышь в ящик ее стола закрывали, и тряпку у доски обмазывали столярным клеем. Бедняжку в буквальном смысле доводили до слез. Наш четвертый класс "А" скатился с первого места по успеваемости и поведению на самое последнее. В конце концов, когда до окончания учебного года оставалось чуть менее четверти, эта борьба закончилась поражением для всех ее участников: чаша терпения Валентины Сидоровны переполнилась - она горько разрыдалась, обозвала нас "нравственными уродами" и устремилась к директору школы. Несмотря на все уговоры, она написала заявление об уходе, бросив в сердцах, что с "этими бессердечными монстрами не справиться никому".
Оставлять без внимания столь вопиющий факт было невозможно: могло дойти до районного отдела народного образования (роно), а это грозило дисциплинарными последствиями для школы, а потому экстренно был собран педсовет, который и принял "мудрое" решение - перевести самых злостных "зачинщиков и хулиганов" в другой класс и снизить им оценку за поведение, а классным руководителем временно назначить завуча школы. Именно последнее решение и было настоящим бедствием: завуча боялись гораздо больше, чем директора школы...
Это школьное происшествие совпало с очень приятным для нашей семьи событием: мы наконец-то оказались в отдельной квартире. К тому времени отец устроился работать на нефтезавод и стал возить его директора Малунцева весьма легендарную личность. Когда он умер, заводу было присвоено его имя, а одна из улиц городка нефтяников, называвшаяся улицей Нефтяников, была переименована в улицу Малунцева.
Именно на этой улице мы и получили просторную двухкомнатную квартиру на первом этаже. Именно в этой квартире до сих пор и проживает моя мама с отцом. Кстати, дом, в котором мы получили квартиру, находился напротив дома, в котором тогда жил мой друг - Володя Акимов, то есть мы стали еще чаще видеться с ним...
К счастью, точно выявить "зачинщиков и хулиганов" того инцидента не было возможности: к ним можно было отнести весь класс и даже Наташу Завальникову дочку директрисы школы, в которую, кстати, я был влюблен едва ли не с первого класса.
Директрису звали Мария Тимофеевна Бирюкова, но большинство учеников не задумывались, а может, просто не обращали внимания на то, что у нее с дочерью разные фамилии, хотя лично я догадывался: у меня самого была другая фамилия, нежели у остальных членов семьи: я - Доценко, а все они - Чернышевы...
В то время в связи с нехваткой жилья директор школы чаще всего получал квартиру непосредственно в здании самой школы, естественно, с отдельным входом. Потому двухкомнатная квартира Наташи и ее матери размещалась с правого торца школы, а окна выходили на главный вход в школьный двор...
Это позволяло Марии Тимофеевне наблюдать за нами из окна своей квартиры: и когда мы играли после занятий во дворе школы, и когда мы выстраивались на линейку в праздничные дни...
Наташа... Помните, как я восхвалял имя Сергей? Точно с таким благоговением отношусь я к этому женскому имени. Думаю, достаточно серьезную роль в моем последнем браке сыграло то, что мою жену зовут Наташа...
Наташа Завальникова... Это было милое, хрупкое и очень нежное существо с двумя косичками, а ее лобик и виски всегда украшали на редкость симпатичные завитушки. Я написал, что был влюблен "едва ли не с первого класса", а на самом деле я выделил ее из толпы всех остальных девчонок еще в детском саду, куда был определен мамой за полгода до поступления в первый класс.
Оказавшись с ней в одной группе детсада, я принялся со всей детской страстью и непосредственностью уделять ей внимание: то дерну за косичку, то ножку подставлю, но когда Наташи не было рядом, а кто-то пытался отозваться о ней недостаточно восторженно, то я, как настоящий рыцарь, мгновенно бросался на того с кулаками, защищая "честь своей любимой дамы".
Так продолжалось и в школе: судьба нас не забыла, и мы попали в первый "А" класс. Трудно сказать, сколь долго продолжалось бы "такое безконтактное внимание" с моей стороны, если бы однажды вечером, играя в "догонялки", кстати, на территории нашего бывшего детского садика, я настолько увлекся погоней, что буквально сбил ее с ног, и мы одновременно упали в снег.
Так вышло, что я оказался сверху лицом к лицу с Наташей. Веселый беззаботный смех стих у нас разом, словно кто-то приказал нам "замри". Мы уставились друг на друга, и мне показалось, что прошла целая вечность... Вдруг по моему телу пробежала какая-то странная, незнакомая мне волна, то ли простой нежности, то ли природного начала, но уверен, все произошло вовсе не осознанно, я неожиданно прикоснулся губами к ее щеке...
Наташа заметно вздрогнула, ее хрупкое тельце напряглось, однако она не отпрянула от меня, и в ее глазах не было ни отвращения, ни испуга, ни обиды, нет, ничего подобного не было, скорее было любопытство. Но это длилось лишь мгновение, потом она, воспользовавшись моей растерянностью, резко скинула меня с себя, быстро вскочила на ноги и громко рассмеялась. Я тоже вскочил на ноги и вновь попытался повалить ее на снег, но Наташа увернулась и тихо, чтобы услышал только я, прошептала нежно:
- Дурак же ты, Витюша!
Вы даже не можете себе представить, как же я был счастлив в ту минуту! Во мне все пело, трепетало, и мне хотелось совершить что-то героическое, нужное и полезное людям...
Интересно, помнит ли она тот мой первый робкий дет-ский поцелуй, ставший для меня событием? Скорее всего - нет!..
С этого памятного вечера между нами словно искра проскочила. Если и до того ни для кого не было тайной мое отношение к Наташе, а после я и вообще почти не отходил от нее, используя любой предлог, чтобы прикоснуться к ней: вероятно, мне хотелось вернуть то состояние, что я ощутил в момент того безобидного поцелуя...
До самого моего ухода в седьмом классе в вечернюю школу рабочей молодежи на всех классных фотографиях, начиная с первого класса, мы с Наташей были запечатлены рядом. Ясно, что она, мой друг Володя Акимов и я всегда вместе отмечали наши дни рождения. Кроме того, Наташа тоже занималась легкой атлетикой и отлично бегала на короткие и средние дистанции, хорошо прыгала в длину. И ездила с нашей командой почти на все соревнования.
Примерно лет в тринадцать я посвятил Наташе свои первые стихи:
Для тебя я все готов отдать
без сожаленья:
От рубашки до штанов
обнажи колени!
Для тебя журчат ручьи
Распевают птицы трели...
Я и сам готов в ночи...
Все помять в постели...
Ну приди же, ну открой
Сердце, маками зардевшее!
Будь, как я, как мальчишка твой:
Безрассудная, гордая и смелая...
Не слишком ли откровенно для подростка послевоенных лет? Хотя, по правде говоря, я так и не решился прочитать ей эти строки.
Лелею я тайную надежду, что по прошествии многих лет Наташа наконец прочтет их и так же, как и я, с ностальгической нежностью вспомнит те беспечные годы нашего детства.
Был еще один забавный момент, связанный с моей первой любовью. Во втором полугодии пятого класса к нам пришла новенькая девочка - Нина Никифорова...
Сейчас Нина, поменяв двух мужей и обзаведясь третьим, работает ведущим врачом в одной из омских больниц. У нее двое детей. Они уже взрослые и живут своими семьями...
Нина была очень красивой и напоминала куколку.
Как только она появилась, все мальчики нашего класса сразу же обратили на нее внимание. Я не был исключением и тоже был поражен "стрелой Амура". Сердце мое разрывалось между этими двумя самыми красивыми девочками не только нашего класса, но, может, и всей школы. Нина легко вошла в нашу компанию и принимала участие во всех наших общих праздниках...
Мое внимание к новенькой, конечно же, было моментально замечено, и мне было сказано не помню кем:
- Что же ты, Витек: Наташа, Наташа, а пришла Нина, и ты в нее втюрился, так, что ли?
- Ничего-то ты не понимаешь. - Я моментально, нисколько не смутившись, глубокомысленно и с полной серьезностью произнес сакраментальную фразу, которая стала известна всей школе: - Я Наташу люблю, а Нину уважаю!
Чувствуете, какой неожиданный поворот? Это ж надо было уметь так вывернуться!
Трудно предположить, чем бы закончилось мое первое увлечение, но то ли в пятом, то ли в шестом классе я совершил какой-то проступок, за что был немедленно отправлен к директрисе. Мария Тимофеевна была не в духе и сурово отчитала меня.
Видя в ней более матушку своего предмета обожания, нежели строгого директора школы, я был спокоен и даже чуть-чуть улыбался. Это-то окончательно и вывело Марию Тимофеевну из себя: она неожиданно громко хлопнула ладонью по столу и резко повысила голос:
- Вон из моего кабинета и домой к нам больше не приходи: ты недостоин моей Наташи!..
Мне показалось, что передо мной разверзлась земля, а меня стукнули дубинкой по голове. Я не понимал: что происходит? Неужели эти слова относятся ко мне? Я продолжал стоять как вкопанный и вдруг снова услышал:
- Вон!
На этот раз до меня дошло, что это приказание отдано именно мне и никому другому. Я злобно взглянул на директрису, борясь с желанием бросить нечто оскорбительное, а может быть, и непоправимое, но сдержался, резко повернулся, выбежал из кабинета и так шваркнул за собой дверью, что у секретарши буквально смело со стола все бумаги, а открытая форточка захлопнулась и в ней треснуло стекло...
Через много-много лет, уже став кинорежиссером, я навестил Марию Тимофеевну. К тому времени они жили в другой, трехкомнатной квартире, кстати, совсем рядом с домом моей мамы. У Наташи был уже ребенок, хотя и не было мужа.
Когда я пришел, Наташа была на работе: она преподавала в институте. Меня встретила Мария Тимофеевна. Теперь это была немощная старушка с седыми волосами, а от той директрисы сохранились только ее умные, проницательные глаза, глядя в которые никто из учеников не осмеливался соврать. Мы поговорили о том, чем я сейчас занимаюсь, какие у меня планы на будущее, а потом углубились в прошлое. Вспомнив о том о сем, Мария Тимофеевна неожиданно сказала:
- Витюша, мы не виделись с тобой с того дня, как ты перешел в вечернюю школу, но я не переставала интересоваться тобой, твоими успехами и всегда радовалась за тебя... - Она сделала небольшую паузу: возраст брал свое и ей было трудно много говорить. - Я очень рада, что ты наконец-то навестил меня, старую, и я теперь могу попросить у тебя прощения за ту безобразную сцену, когда я... - Она смущенно запнулась, а я рассмеялся и договорил за нее:
- ...выгнали меня из кабинета!
- Нет, мой мальчик, за это ты вряд ли обиделся бы на меня! - с грустной улыбкой возразила старая женщина. - Прости меня за то, что унизила тебя, сказав, что ты недостоин Наташи... Ты не можешь себе представить, сколько лет я корила себя за эти слова... Как будто Бог наказывает за них до сих пор не только меня, но и Наташу. - Ее глаза увлажнились. - Прошу, прости меня, Витюша!
- Что вы, Мария Тимофеевна, мне не за что прощать вас, более того, я должен сказать вам спасибо за те слова, которые нечаянно вырвались тогда у вас!
- Не поняла! - Бывшая директриса наморщила и без того сморщенный лоб.
- Наверное, именно тогда я и поклялся себе сделать все, чтобы вы пожалели о тех словах! Они меня подстегивали всякий раз, когда мне было трудно и у меня опускались руки... - Я хотел успокоить ее, заверить, что все у меня хорошо, а Мария Тимофеевна вдруг прижала мою голову к своей старческой груди, всхлипнула и тихо проговорила:
- Бедный ты мой мальчик! Что я натворила! Разбила такую чистую и светлую любовь...
К сожалению, история не имеет сослагательного наклонения. Что бы было, если бы...
Вполне возможно, если бы не тот случай, мы бы окончили школу, соединили с Наташей Завальниковой наши судьбы, и тогда у меня не было бы моих сыновей, не было бы моей сегодняшней очаровательной жены Наташи, не появилось бы на свет прелестное существо по имени Юлия...
Случилось так, что моя единственная дочь, живущая со мной, родилась именно в те дни, когда я перечитывал эту главу, чтобы внести окончательную правку. Три килограмма шестьсот девяносто граммов и пятьдесят два сантиметра ростом!!! С такими данными она может приобрести в будущем формы настоящей фотомодели. Очень надеюсь, что она будет такой же красавицей, как ее мама, но не дай Бог ей унаследовать мой характер...
Счастливой тебе жизни, моя дорогая дочурка!..
Если бы я женился на своей первой любви, много чего бы не было. Кстати, не было бы и книг о Бешеном, а также и моих фильмов. Но не было бы тяжелых жизненных испытаний: российских тюрем, Афганистана, тяжелого ранения в живот...
Хотел бы я, чтобы всего этого не было? Всего, что перечислено после "но", возможно,.. но тогда не было бы ТАКИХ книг о Бешенном, ТАКИХ фильмов: возможно, они и были бы, но были бы совсем другими.
Хотел бы я этого? Нет, ни в коем случае!..
А это значит, что для моей биографии ХОРОШО, что история не имеет сослагательного наклонения...
В нашем классе было четверо пацанов, которые довольно сильно отличались не только от ребят нашего класса, но и от остальных мальчишек в школе. Никита Фридьев, Гена Царенко, Женя Ясько и ваш покорный слуга. Мы всегда выглядели намного старше своих лет: года на три, а то и больше.
Наша четверка была более развита физически, все отличались большим ростом и, конечно же, были хулиганистее остальных парней из нашей школы, а когда мы дошли до седьмого класса, нас побаивались даже десятиклассники.
Трудно сказать, что было причиной нашего столь быстрого физического взросления: то ли природные данные, то ли постоянное соперничество между нами, то ли фанатичная преданность спорту. Скорее всего и то, и другое, и третье.
До пятого класса у нас в школе физруком был Петр Петрович, фамилии которого я не помню, но которого ученики за глаза называли Петя-Петя. Не думаю, что Петр Петрович имел за спиной физкультурное образование или высокие спортивные показатели. Но я благодарен ему за то, что он научил меня управлять своим телом, выработал на всю жизнь прямую, стройную походку.
За два-три года, что он проработал в нашей школе, Петя-Петя на всех уроках заставлял нас делать разнообразные кувырки вперед, четко ходить строем и прыгать: вперед, назад, вбок. Все эти элементы выполнялись нашей четверкой на "отлично", и мы всегда открыто соперничали друг с другом.
Скорее всего наши спортивные успехи на этом бы и закончились, если бы к нам в школу, по счастью, не пришел работать Владимир Семенович Доброквашин.
Не знаю, как для остальных, но для меня Владимир Семенович стал вторым отцом. До сих пор не пойму, почему этот гигант двухметрового роста, чемпион Украины по плаванию, вдруг всерьез, до самозабвения увлекся легкой атлетикой, отдавая все свои силы и время этому спорту?
Вскоре после его прихода команда нашей школы по легкой атлетике победила на первенстве Советского района, потом на первенстве города, а потом к нам добавилось человек пять из других школ, и наша сборная поехала в Курган, на первенство зоны - Сибири, Урала и Дальнего Востока, где мы заняли первое место.
Кстати, именно там я и установил рекорд зоны по юношескому легкоатлетическому многоборью, который продержался больше двенадцати лет.
Владимир Семенович был не только отличным тренером, но и прекрасным организатором. Не забыв свое "водное" прошлое, он сумел выбить деньги в роно и построил в нашей школе единственный в городе крытый бассейн. Так наши ребята и девчонки научились плавать буквально с первого класса.
А годы спустя, когда я уже был студентом, Владимир Семенович возглавил строительство первого большого крытого плавательного комплекса на берегу Иртыша. Многие и сегодня именуют этот комплекс "Поплавок Доброквашина"...
Я настолько увлекся легкой атлетикой, что даже перейдя в школу рабочей молодежи: работая днем и учась по вечерам, - умудрялся находить время для тренировок и незадолго до получения аттестата зрелости поехал с командой в Москву на спартакиаду школьников, где стал призером по восьмиборью, метанию диска и в эстафете четыре по сто метров. На этой спартакиаде наша команда не вошла в число призеров, но заняла почетное четвертое место...
Время после окончания пятого класса было наполнено разными событиями, но я остановлюсь лишь на нескольких.
Как уже говорилось, я не был идеальным ребенком и лучшим учеником. Когда нас распустили на школьные каникулы после пятого класса, я не мог в отличие от своего друга Акимчика радовать хорошими отметками, а потому запрятал свой табель подальше, надеясь, что мать не вспомнит о нем, а потом... потом как-нибудь...
Как всегда, наше родное русское "авось": авось пронесет...
Не пронесло! Как я ни изворачивался, сколько ни придумывал небылиц, все оказалось тщетным: мама потребовала показать ей мой табель. Увиденное так крепко ее расстроило, что мама от всей души прошлась по моей спине и ниже отцовским ремнем, что меня, впрочем, не особо-то и задело. Все бы, наверное, этим, как обычно, и закончилось: недол-гие слезы, обещания "больше не буду" и примирение, но на этот раз мама, возможно уже предчувствуя беду, которая ее ожидала на работе, сорвалась и в сердцах решила состричь на голове мой "кок". Это был особый начес спереди, модный в те годы, которым я весьма гордился: холил его и лелеял и даже подвивал мамиными щипцами. И очень часто слышал себе вослед обидное прозвище: "стиляга".
Схватив ножницы, мама стриганула мою гордость. Снести это было выше моих сил: я заорал истошным голосом и крикнул ей нечто обидное, типа - "ты мне больше не мать", за что получил по голове ножницами. Было не столько больно, сколько обидно, и я, крикнув, что ухожу из дома "навсегда" и она больше меня никогда не увидит, бросился вон из квартиры.
К сожалению, а может быть, к счастью, мама не придала особого значения моим словам, но, как показали дальнейшие события, напрасно. Как она рассказывала потом, ей и в голову не могло прийти, что я решусь на что-то серьезное: мало ли какую глупость ляпнет в сердцах двенадцатилетний парнишка?
Я выскочил на улицу, пробежал несколько кварталов, остановился и горько заплакал, взглянув на свое отражение в витрине магазина. К счастью, были летние каникулы, и мой позорный, как мне казалось, вид могли увидеть только дворовые приятели и мой друг Акимчик. Однако и этого вполне хватило для того, чтобы я принял твердое решение - бежать из дому. Бежать, но куда?
После недолгих размышлений я пришел к выводу, что пойти мне некуда, чтобы меня в тот же день не отправили домой. Оставалось одно: уехать куда-нибудь далеко-далеко...
Например, в Москву! Почему в Москву? Наверное, потому, что Москва для всех периферийных жителей всегда оставалась удивительным, волшебным, сказочным и, конечно же, недосягаемым местом...
Я понимал, что для исполнения моего безумного решения как минимум нужны деньги. Мысли о таких "мелочах", как смена белья или документы, мне просто в голову не приходили. Главное - деньги! Где их взять? И тут я вспомнил о своей копилке, куда бросал мелочь, которая оставалась от школьных завтраков, иногда, особенно когда был "под мухой", туда что-то подкидывал и отец. Кроме того, у меня тогда был еще и свой собственный "бизнес".
Помните, я рассказывал об отце моей сестры Аллочки, дяде Пете? Заговорив о нем, я вдруг так ярко представил его образ, словно он и в самом деле появился передо мною собственной персоной. Вспомнил, как он однажды организовал выезд на охоту. Уж не помню, на какую дичь они с отцом решили поохотиться, вероятно на уток, но я уговорил дядю Петю взять меня с собой. Кроме водителя, моего отца, дяди Пети и меня, в старенький "козлик" загрузился еще помощник дяди Пети.
Покинув город, мы проехали несколько сот километров, чтобы добраться до каких-то заветных кущ, где полно непуганых зверей и птиц. Но по пути в каком-то небольшом поселке дядя Петя заметил пивную бочку, у которой стояла небольшая очередь мужиков.
- Останови-ка, Мишаня, - попросил он водителя. - Жажду хочется утолить... Витек, сбегай-ка за пивком! - сказал дядя Петя, когда машина остановилась, и протянул мне деньги и жестяное ведерко.
- Сколько брать?
- Сколько войдет! - отмахнулся он.
Через некоторое время я осторожно, стараясь не расплескать пиво, притащил полное ведерко к машине и протянул дяде Пете, который рассказывал какой-то анекдот:
- Восемь с половиной литров! - отрапортовал я.
Он взял у меня ведерко, поднес к губам и стал пить. Пил долго, со смаком, не отрываясь, а когда допил до самого дна, крякнул от удовольствия и достал еще денег:
- Дуй-ка еще!
- Полное?
- А как же... - хмыкнул он, а когда я снова принес наполненное ведерко, он отпил добрую половину и лишь потом протянул отцу...
Нужно признать, это был только один из многочисленных "приколов" дяди Пети. Еще он мог без труда согнуть медный пятак пополам, используя исключительно пальцы. Запомнился еще один забавный случай, случившийся, кстати, во время все этой же "охоты".
Надравшись до самой макушки бочкового пива, они забурились в этом населенном пункте на несколько дней и пропились вчистую. О том, что не осталось денег даже на бензин, они узнали, немного протрезвев. Отец начал крыть дядю Петю и его "охоту" матом, говоря, что жена его живьем проглотит, если он оставит голодным ребенка, то есть меня.
- Да, не суетись ты так, Иван! - спокойно заметил дядя Петя. - Никогда рядом со мной Витек не останется голодным!
- Что, по дворам просить пойдешь? - недовольно буркнул отец.
- Зачем просить? Сами дадут, - загадочно проговорил дядя и добавил: Пошли в закусочную...
- Мы с тобой? - не понял отец.
- Пойдем все вместе: нужно же пообедать...
Ничего не понимая, мы все-таки отправились вслед за ним. В закусочной, заполненной в основном мужиками, дядя Петя отыскал свободный столик, и мы за него уселись. Дядя Петя быстрым, но внимательным взглядом осмотрел все занятые столики и удовлетворенно хмыкнул.
Подошла симпатичная, совсем молоденькая официанточка:
- Здравствуйте, чего будем заказывать?
Отец беспокойно заерзал и взглянул на дядю Петю.
- Ты, Вань, заказывай все, что захочешь, и смотри, не скупердяйничай. - Он заговорщически подмигнул официантке. - Я прав, как ты думаешь, детка? спросил дядя и поднялся со стула.
- Конечно, прав, дяденька... - улыбнулась та.
- Ты куда это, Петро? - подозрительно нахмурился отец.
- Не волнуйся, сейчас вернусь: знакомых увидел...
Дядя Петя уверенно направился к самому обильно заставленному едой и питьем столу, за которым сидели несколько подвыпивших мужиков.
- Здорово, мужики! - весело поприветствовал он.
- И ты здравствуй, добрый человек! - отвечали те вразнобой.
- Может, выпьешь с нами? - предложил один: судя по всему, именно он и был главой этого застолья.
- Почему не выпить с хорошими людьми, - не раздумывая ни секунды, согласился дядя Петя и присел на мигом выделенный ему стул.
Пожелав здоровья новым знакомым, дядя Петя выпил с ними полстакана водки и вдруг произнес:
- А кто из вас, мужики, сможет только зубами приподнять от пола этот стол со всем, что на нем сейчас стоит?
Здесь необходимо краткое пояснение. Надеюсь, многие читатели старшего поколения помнят эти мощные столы, с мраморными крышками и железными ножками, которые были типичны для общепита того времени. Они и сами-то по себе были довольно тяжелыми: килограммов под сорок - пятьдесят, не меньше, а тут еще и заставленный бутылками и блюдами с едой...
Удивительная и богатая все-таки у нас страна: в самой паршивой забегаловке стояли столы с крышками из белого мрамора.
Короче говоря, никто из мужиков, попробовав приподнять стол руками, не решился, и тогда их новый знакомец заявил:
- Спорим, что я сумею это сделать?
- Сейчас?
- Сейчас...
- Со всей закусью и питием? - всерьез заводясь, спросил "старшина".
- Не только со всей закускою, выпивкой, но и с моими часами, - спокойно подтвердил дядя Петя: он снял с руки часы и показал сидящим.
- А если не сможешь?
- Тогда эти часы твои! - заметил он и спокойно добавил: - Они золотые... "Победа"...
- Петро, ты что, с ума сошел! - подскочил отец.
- Не лезь, Иван! - отмахнулся тот.
- Ставлю две штуки! - тут же воскликнул "старшина".
- Ну ты и чокнутый! - бросил отец.
Дядя Петя быстро взглянул на него, потом перевел взгляд на "старшину" и поморщился, словно намекая, что маловато поставлено за такой риск.
- Добавляю тысячу! - вступил один из тех, на кого "старшина" взглянул вопрошающе.
- Тогда я согласен! - кивнул дядя Петя и положил часы на стол.
На них сверху были брошены три тысячи рублей. Все разговоры в закусочной мгновенно утихли, а многие посетители подошли поближе, чтобы понаблюдать за диковинным аттракционом.
Сидящие за спорным столом раздвинулись, дядя Петя наклонился к столу, закусил зубами его край и медленно оторвал его от пола. Все вокруг ахнули от восхищения, но главный спорщик молчал, и тогда дядя приподнял стол еще выше и, не разжимая зубов, громко прошипел:
- Ну, сто сказес или хоцес есе высе!
Это прозвучало так забавно, что все рассмеялись и зааплодировали, а "старшина" похлопал дружески по плечу:
- Все-все, достаточно! Ты, мужик, честно выиграл наш спор! Давай выпьем за тебя. - Он плеснул водки в стакан победителя.
- Нет, теперь я угощаю! - возразил дядя Петя и оставил на столе одну тысячу, а остальные деньги вместе с часами сунул себе в карман.
Все вновь зааплодировали, и он под шум оваций вернулся к нам за столик.
- Ты зачем столько отдал им на выпивку? - ревниво спросил отец.
- А чтобы сохранить остальные: видишь, какая у них кодла? Мы бы вряд ли сумели отмахаться, - тихо ответил дядя Петя и хитро подмигнул: - А ты молодец, Иван: вовремя подхватил мою идею! - похвалил он.
- Ничего я не подхватывал! - хмыкнул отец. - Я был уверен, что ты "котлы" свои просадишь...
- Я что, дурак, что ли? - фыркнул дядя Петя и рассмеялся...
Так вот, как раз незадолго до моего решения сбежать из дому дядя Петя всерьез увлекся аквариумными рыбками и меня, как "шустрого пацана", просил покупать всяких экзотических рыбок. "Закинув удочку" среди своих друзей, я скоро обзавелся знакомствами и связями в комнатно-рыбном мире и стал прикупать для дяди Пети рыбок. Он выдавал на них деньги, не считая, и никогда не брал у меня сдачу.
- Это твой заработок! - отмахивался он, когда я пытался вернуть ему солидный остаток после приобретения пары каких-нибудь скалярий, красных или черных меченосцев, или шлейфовых гуппи.
Дело мне это так понравилось, что я стал всерьез торговаться с продавцами: чем дешевле куплю, тем больше будет мой "заработок". Мало-помалу в моей копилке набралось около ста сорока рублей! Если принять во внимание, что это было еще до денежной реформы шестьдесят первого года, то для двенадцатилетнего пацана собралась вполне ощутимая сумма...
Но я был на улице, а копилка дома, и встречаться с матерью не входило в мои планы. И тут меня осенило: обеденный перерыв кончался, и мама снова вот-вот должна была уйти на работу.
Дождавшись, пока мама ушла, я открыл своим ключом дверь, вытащил из тумбочки копилку, вскрыл ее и пересчитал свою наличность: сто сорок шесть рублей пятьдесят копеек! В тот момент я почувствовал себя настоящим богачом: сколько мороженого можно было купить, если оно стоило девяносто копеек! Но я преодолел возникшее желание, получше запрятал сто рублей, остальные сунул в карман, выскочил из дому и отправился на остановку автобуса.
На железнодорожном вокзале я смело подошел к билетной кассе.
- Тетенька, сколько стоит билет до Москвы? - спросил я, выстояв небольшую очередь.
- А почему мать или отец не подойдут и не спросят? - строго поинтересовалась пожилая кассирша в очках.
- У меня нет ни мамы, ни папы, а я еду к бабушке: меня тетка прогнала... Хватит, говорит, на моей шее сидеть! - Похоже, еще в то время у меня открылись задатки большого актера, в моем голосе было столько грусти, что женщина едва не прослезилась:
- Самый дешевый, в общем вагоне, стоит сто десять рублей...
- Сто десять? - ужаснулся я, понимая, что если я сейчас куплю билет, то разом лишусь своего богатства.
- А сколько у тебя есть? - участливо поинтересовался стоящий в очереди со мной мужчина в черной фетровой шляпе.
- Сорок шесть рублей пятьдесят копеек! - без зазрения совести ответил я и виновато шмыгнул носом.
- Товарищи, давайте поможем пацану и сбросимся? Кто сколько может, обратился мужчина к очереди, снял шляпу и сам бросил туда купюру в двадцать пять рублей.
Пусть сегодня в это трудно поверить, но вскоре в шляпе набралось столько денег, что хватило даже на билет в купейном вагоне.
- Ему лучше в купейном ехать: в общем мало ли кто попадется! Еще обидят... - рассудительно проговорил мужчина, протягивая деньги кассирше...
Ненавидя ложь, я в те минуты не чувствовал никакой неловкости из-за того, что обманул милых и отзывчивых людей: просто инстинктивно я, двенадцатилетний пацан, оказавшись один на один с суровой реальностью, пытался выжить...
По дороге в Москву в течение двух с лишним суток ничего примечательного не случилось. Своих попутчиков, кроме одного, я не запомнил, хотя они все наперегонки угощали бедного "сироту". Но одного человека моя память хранит до сих пор, равно как и адрес его дома, куда он приглашал меня в гости.
Геворкян Карлен Андреевич, город Тбилиси, улица Пурцеладзе, дом шестнадцать.
Странно: прошло столько лет, а я помню наизусть...
Может быть, потому, что мозг удерживает в равной мере зло и добро, причиненное его "владельцу". А Карлен, симпатичный парень лет тридцати пяти, излучал такую доброту, проявил такое тепло и участие ко мне, совершенно чужому пацану, что я на всю жизнь запомнил его...
Когда я вышел из здания Казанского вокзала, мне показалось, что мое сердце выпрыгнет из груди от охвативших меня эмоций. Это черт знает что, просто уму непостижимо: я - в Москве!
Карлен предлагал довезти меня до дома моей "бабушки" на такси, а я не говорил ни "да", ни "нет", не зная, как отказаться, не обидев этого доброго человека. Помогли обстоятельства: Карлена встречала толпа родственников, и когда они его окружили, пошли поцелуи, объятия, я чисто по-английски незаметно исчез.
Первым делом я намеревался побывать в метро, о котором слышал множество рассказов. Но как его найти? Однако недаром есть поговорка: "Язык до Киева доведет!" Ближайшей станцией метро оказалась "Комсомольская".
Подойдя к кассе, я протянул полтинник в окошечко, получил билет, подошел к дежурной в малиновой фуражке и с важным видом подал ей свой билет, стараясь скрыть страх перед тем, что меня могут не пропустить без взрослых. Женщина окинула меня быстрым и внимательным взглядом, однако, ничего не сказав, надорвала билет и отдала его мне.
Этой билет я сохранил до возвращения в Омск как вещественное доказательство того, что я побывал в Москве: я был уверен, что без него мне никто из пацанов не поверит.
Перед эскалатором я со страхом остановился, не зная, как ступить на ленту. Трудно сказать, сколько бы я так простоял в нерешительности, если бы неожиданно не перехватил насмешливый взгляд какой-то девчонки моих лет, спокойно уехавшей вниз: мне показалось, что она уловила причину моего страха.
Какой пацан мог выдержать такое "оскорбление"? Зажмурившись, я смело вступил на "живую" дорожку эскалатора. Меня дернуло вперед, и я с трудом устоял на ногах, крепко ухватившись за резиновые перила. Но тут до меня дошло, что все страхи беспочвенны, а кататься на эскалаторе просто замечательно.
В первые мгновения мне почудилось, что я попал в настоящую сказку. Вокруг горели тысячами огней яркие люстры из хрусталя и золота. Бронзовые и гранитные скульптуры напоминали мне богатырей, заколдованных злым волшебником, который превратил их в камень и металл...
Я катался на метро до тех пор, пока не почувствовал зверский голод. И память подсказала, что перед входом в метро стояли лоточницы, продававие пирожки:
- Пирожки горячие! С мясом, с капустой, с картошкой, с яйцами и рисом! Подходите, покупайте! - громко зазывали они.
На первой же станции, которая совершенно случайно оказалась "Площадью Революции", я вышел из метро. Интуиция меня не подвела, и я с удовольствием наелся вкусных горячих пирожков. Утолив голод, я отправился гулять по Александровскому саду, потом прошелся по Красной площади.
Вы можете представить себе ощущение провинциального мальчишки тех давних лет, оказавшегося на Красной площади? Это было просто чудом, какой-то сказкой. Мозги у жителей Страны Советов были столь прочно пропитаны любовью к "народным" вождям, что даже двенадцатилетний пацан, оказавшись в Москве, тут же стремится на Красную площадь, чтобы первым делом посетить "великих вождей революции".
В моей памяти еще свежи были впечатления, вызванные смертью "отца всех народов". Я не мог забыть, как мама рыдала, слушая по радио торжественно-печальный голос Левитана, читавшего сообщение о смерти "великого" Сталина. Сейчас, вспоминая день его смерти, многие, обладая новейшей информацией, путают свои нынешние чувства к вождю с ощущениями людей тех дней, когда информация, во всяком случае официальная, была прямо противоположной.
Поверьте, услышав о смерти Сталина, плакала вся страна. Немало было и тех, кто знал правду о жестоком диктаторе, но плакали и они, возможно, от радости, что тщательно скрывали. По-другому, чтобы теперь ни говорили, и нельзя было. Доносительство столь въелось в сознание людей и их быт, что у каждого советского человека, даже самого высокого общественного положения, срабатывал инстинкт самосохранения: не дай Бог кто-то заметит мою улыбку в траурный день и донесет об этом...
"Гомо советикус" - уникальнейшее творение коммунистов, которое с детских лет было заражено "бациллой страха", самым примитивным человеческим чувством. Чувством, сила и интенсивность которого может опустить человека до уровня животного.
Сегодня, когда люди наконец-то глотнули вольного воздуха свободы, когда чувство страха постепенно выдавливается из нас буквально по капле, можно кричать о том, какой тогда ты был смелый: прошлое тебе никак не сможет ответить. Ты бы попробовал в то время...
Для всех, кто попробовал бы сказать в те годы правду, быстренько нашлось бы два квадратных метра земли. А коль скоро ты выжил, то не стесняйся признаться в том, что тебе тоже было страшно за себя, за своих детей, за родных и друзей. Я лично твердо уверен: никто не имеет права осудить тот наш общий прошлый страх...
Так что плакала вся страна: попробовали бы не плакать...
Я узнал, что в Мавзолей можно будет попасть, если занять очередь с раннего утра.
Недолго думая, я решил навестить "любимого вождя всего мирового пролетариата" - "дедушку Ленина" и "отца всех советских детей" - "великого Сталина" на следующий день.
В те далекие годы я в самых страшных снах не мог предугадать, что когда-нибудь о первом советском вожде, то есть о Ленине, я сначала сниму фильм, а потом буду жестоко наказан за то, что напишу о нем правду в своих стихах...
...Но тебе, наш вождь велеречивый,
Народ закатит на-гора
И пнет в твой лоб плешивый...
Однако до этих строк нужно было еще не только дожить, но и крепко поумнеть... А кроме того, необходимо было добыть честную и правдивую информацию...
Первую ночь я провел в Москве, пристроившись к какой-то многочисленной семье на Казанском вокзале: они ожидали своего поезда. Я безошибочно предположил, что среди множества спящих детей вряд ли обнаружится появление одного лишнего.
Проснулся я рано потому, что мое многолюдное "прикрытие" дружно собирало свои бесчисленные чемоданы и узлы: объявили посадку на их поезд. Вокзальные часы показывали шесть утра, времени перед походом в Мавзолей имелось предостаточно, и я, не торопясь, прошелся по зданию вокзала в поисках завтрака. К счастью, мне попался открытый киоск, в котором в наличии оказались чуть теплые котлеты, вареные яйца, хлеб и жиденький, совсем остывший чай. Все это я смолотил за милую душу: аж за ушами трещало...
Часов в восемь я оказался в Александровском саду, где уже собралось довольно много людей, жаждущих поглазеть на мумии "великих вождей".
Казалось бы, посещение Мавзолея, хоть и священного, но места погребения, должно было настроить людей на печальный лад, но все были в прекрасном расположении духа - веселились, рассказывали забавные истории, даже пели песни. Многие пришли целыми семьями... Атмосфера была как на всенародном празднике...
Ровно в десять утра пробили кремлевские куранты, и километровая очередь медленно стала двигаться к Красной площади. Шум и веселье прекратились. Редки были даже тихие речи. Войдя на Красную площадь, мужчины снимали головные уборы, их лица как бы каменели, а женщины чем ближе подходили к зданию Мавзолея, тем чаще подносили платочки к повлажневшим глазам.
У самого входа, возле замерших по стойке "смирно" часовых, мне запомнилась одна набожная старушенция, которая остановилась и несколько раз перекрестилась, беспрерывно кланяясь. В ее глазах застыл безотчетный страх: можно было подумать, что она ступает на лестницу, ведущую прямехонько в самый кромешный ад...
Чем ниже мы спускались, тем становилось прохладнее. Ощущение, честно признаться, было отчасти жутковатое. Наконец я оказался в довольно просторном зале, где на невысоком постаменте, огороженном канатом и обшитым красным бархатом, стояли два стеклянных гроба. Справа стоял гроб Сталина. Слева - гроб Ленина.
Взглянув на лицо Сталина, испещренное бесчисленными оспинами и пятнышками, и заметив небритые щеки, подбородок, я был сильно удивлен. Мелькнула дурацкая мысль: неужели забыли побрить? У многих проходящих мимо гроба Сталина глаза на мгновение озарялись животным чувством ужаса: прошло уже пять лет, как ОН умер, а рефлекс страха сохранялся.
С Лениным было по-другому: на него смотрели с умилением, да и лица становились просветленными и умиротворенными. Как будто многие мысленно задавали один и тот же вопрос и, не задумываясь, сами на него отвечали: "Что было бы, если бы Ленин не умер так рано?" - "Мы бы жили богато и счастливо..."
Ни черта подобного! Ничего бы принципиально не изменилось. Хотя, допускаю, наш народ прозрел бы гораздо раньше: если бы Ленин оставался у власти еще десять - пятнадцать лет, все бы разглядели настоящее его лицо, скрытое под маской "доброго дедушки".
Почему-то и я задержался у саркофага Ленина. Его лицо выглядело спокойным, руки мирно вытянуты вдоль тела.
Написал, что лицо выглядело спокойным, но тут же вспомнил, что, когда обходил гроб, вдруг увидел на его лице гримасу боли, а может, и отчаяния. Я даже оглянулся на других посетителей: видят ли они, что вижу я? Но их лица оставались бесстрастными. Либо это было заметно только с высоты моего роста, либо это была игра теней и они легли так именно для меня, не знаю и теперь, но я замер от страха, пока кто-то легонько не подтолкнул меня в спину.
Я оглянулся и увидел позади строгое лицо военного. Кивком он приказал мне продолжить движение, и я тут же пришел в себя и подчинился...
Это было мое первое и последнее посещение Мавзолея. Через три года, в шестьдесят первом году, Сталина из Мавзолея убрали и захоронили у Кремлевской стены. Члены Политбюро приняли решение закрыть гроб бетонными плитами, похоже, они боялись, что Сталин выберется из-под земли. Но почему-то не закрыли, а напрасно: прошло уже более трех десятков лет, а имя "великого" Сталина снова на устах у многих граждан России - сильная и жестокая длань властелина вновь привлекает рабов. Сколько же зла должен натворить тиран, сколько людей ему положено замучить, чтобы он был навеки проклят народом?
Как же коротка наша память...
Когда я уже был московским студентом, меня не раз приглашали сходить в Мавзолей: и сахалинские дядя Вася с тетей Любой, и отец с матерью, когда приезжали меня навестить, и друзья по институту, но я категорически отказывался, ссылаясь на неотложные дела и никогда не говоря правду о том, что мне совсем не хочется снова погружаться в ту жуть, какую я пережил в двенадцатилетнем возрасте. Мне действительно показалось тогда, как и той старушенции, что я спускался в настоящий ад...
Дня три шлялся я по Москве, набираясь впечатлений, которые меня просто переполняли: столица готовилась к Международному фестивалю молодежи и студентов. Было такое чувство, что все люди, встречавшиеся мне на улицах, в транспорте, в магазинах, преобразились в ожидании нового удивительного праздника: они были веселы, радостны, вежливы и даже внешне похорошели...
Днем-то у меня никаких проблем не было, а вот ночью было посложнее: чтобы не привлекать внимания милиции, я каждый раз спал в новом месте: скамейку Казанского вокзала сменил на салон троллейбуса, который стоял на приколе среди других своих "коллег", дожидаясь утра. Третью ночь я провел в кустах на Ленинских горах...
Назад я собрался только тогда, когда мои сбережения иссякли. Прихватив на вокзале пустую бутылку из-под пива со странным названием "Двойное кольцо", я бродил по залам, пытаясь сообразить, как мне добраться до Омска.
Бутылку я прихватил затем же, что и билет метрополитена: доказательство, что я побывал в Москве. Дело в том, что пиво в этой необычной, красивой, витой до самого горлышка из коричневого стекла бутылке в триста тридцать три грамма, производилось и продавалось только в Москве. Благо она была маленькой и свободно уместилась в кармане моих штанов.
Трудно сказать, сколько бы я еще бесплодно бродил по вокзалу, если бы не заметил знакомую морскую форму и машинально пошел за ее обладателем. Этот кряжистый парень подошел к внушительной группе военных моряков, которые, как оказалось впоследствии, только что демобилизовались, и многие из них ехали именно в Омск.
К счастью, они обратили на одинокого пацана внимание и, разговорив меня, узнали о моем затруднительном положении. Похоже, уже в том нежном возрасте у меня проявились задатки сочинителя - вот что я им наплел - будто мы с мамой ехали с Сахалина в Омск и в Москве, во время переезда с одного вокзала на другой, мама села в вагон, а я должен был дождаться отца и вместе с ним догонять ее, но отца я не встретил - наверное, он уехал в Омск раньше, и теперь я не знаю, что мне делать. Деньги кончились, знакомых нет...
Не знаю, как можно было поверить этому детскому лепету, сочиненному мною, но моряки не стали углубляться в суть сюжета: услышали главное - пацану нужна помощь, и он ее получит...
Когда подали поезд, следующий до Омска, матросы, прикрывая со всех сторон, провели меня в вагон, потом усадили под крышку нижней полки, где я и сидел до тех пор, пока поезд не отъехал от Москвы на порядочное расстояние... Потом выпустили на свободу, накормили, и мы сели играть в "дурака". Когда меня все-таки увидел проводник, то братцы матросики, угостив его стаканом красного вина, быстро уговорили не замечать пацана: словно его и нет в вагоне... Долго убеждать того не пришлось, и он даже спрятал меня в служебном купе, когда вагон обходили ревизоры...
До Омска мы доехали очень весело, и время пролетело незаметно...
С видом победителя я вошел в свой дом, и мать, увидев меня целый и невредимым, да еще улыбающимися, едва не упала в обморок. Дело в том, что в первую же ночь, когда я не явился под отчий кров, родители бросились в милицию, где мать откровенно рассказала о своем поступке и о моих угрозах. На ноги была поднята вся милиция сначала района, потом города, и когда трехдневные поиски не дали результатов, а кассирша на вокзале признала на фотографии "сироту", был объявлен всесоюзный розыск...
Очень запомнились мне первые дни после возвращения. Все меня любили, баловали, угощали вкусными вещами и слушали мои рассказы об удивительных приключениях. Все охали и ахали, не очень-то веря, что я смог самостоятельно добраться до самой Москвы. Не верили даже билету метро и необычной бутылке из-под пива. И только когда по телевизору шла передача о Красной площади и показывали очередь в Мавзолей, а я, захлебываясь от восторга, предвосхищал с точными подробностями следующие кадры, мне наконец-то поверили, и я был откровенно счастлив...
То лето запомнилось мне и еще одним новым моим увлечением. Наш дом находился в десяти минутах ходьбы от великой сибирской реки Иртыш. Кто не слышал об этой полноводной и быстрой реке? По ней плавал со своей дружиной Ермак, по ней десятки лет сплавляли лес: Иртыш помогал и помогает человеку и во многом другом.
Во времена моего детства воды Иртыша были настолько чистыми, что мы пили прямо из реки, черпая воду ладошками. А по берегам росло столько зелени и было так красиво, что в районе Чернолучья, чуть ниже по течению, они были сплошь застроены санаториями и пионерскими лагерями.
Я и раньше ходил рыбачить, но лишь эпизодически, подчиняясь настойчивым просьбам приятелей, но в то лето Иртыш меня словно приворожил. С вечера накопав в потайных местах самых "жирных" червей и упитанных "опарышей", тщательно проверив рыболовные снасти, я укладывался спать пораньше и, поставив будильник на пять утра, вскакивал при его первом звуке, боясь прийти после своего приятеля Акимчика.
Быстро собирался, намазывал хлеб маслом, если оно было, или отрезал кусок сала: при отсутствии того и другого брал несколько кусков хлеба, прихватывал огурцов, помидоров и, конечно, соль. Если уходил с ночи, то добавлял и несколько картофелин, которые мы пекли на костре.
Обычно моего верного друга Акимчика на месте не оказывалось: он любил понежиться в постели, а его родители всячески его баловали. Володя был у них единственным и поздним ребенком: он был обречен на всепоглощающую любовь, заботу и внимание. Часа через два он появлялся с виноватым видом, присаживался рядом со мной и протягивал какой-нибудь вкусный бутерброд с колбасой, с сыром или с вареньем. Это вам не кусок хлеба с огурцом!
Разве мог я в такой ситуации на него дуться? Думаю, каждый из читающих эту книгу правильно ответит на заданный вопрос...
Я облюбовал место, где скобами сцеплялись бревна, собирающие в ловушки одинокие плавуны. Попробую пояснить, что это такое. Обычно плоты из заготовленного леса вяжутся в местах заготовки и потом сплавляются по реке к местам загрузки. Но иногда бревна отрываются от плотов и становятся одинокими плавунами. Если они держатся на поверхности, то хоть и представляют опасность для судов, но ее можно предотвратить, а когда бревно долго находится в воде и сильно набухает, оно уходит под воду и превращается в топляк, а это уже очень опасно. Скорость течения приличная, и если топляк врезается в судно, то пронзает металлический корпус, как бумагу.
Потому и ставятся по реке такие ловушки для одиночек плавунов: бревна прочно сцепляются между собой в цепочку и образуют своеобразный полукруглый загон, в который и направляют одинокие плавуны, образуя понтоны. Эти бревна как бы бесхозны, и ни у кого до них не доходят руки: порой они годами скапливаются, все больше занимая водную поверх-ность. Это происходило до тех пор, пока понтоны кому-то не начинали мешать. Тогда вызывались сплавщики, сбивали плоты и отправляли их к местам загрузки.
Именно эти понтоны я и облюбовал для рыбалки. Я рыбачил двумя способами: на "закидушку" и на блесну. "Закидушка" - это местное название одного из методов ловли. Длина лески у "закидушки" зависит от сноровки и способностей рыбака - как далеко он сможет забросить "закидушку", состоящую из нескольких крючков, грузила и маленького колокольчика, оповещающего о том, что насадка схвачена. У меня в основном были десятиметровые "закидушки" с пятью или семью крючками и свинцовым грузилом, который я изготавливал сам, растапливая свинец в ложке.
Забив в песок колышки с привязанными к ним концами двух-трех "закидушек", я забрасывал их на чистую воду, где не было бревен, приподнимал колокольчики специальными проволочными подставками и отправлялся на понтоны, чтобы половить на блесну. Конечно, в то время мы слыхом не слыхивали о каких-то там спиннингах, а если таковые уже и были, то они явно были нам не по карману.
Наша снасть была проще пареной репы. Удилище: у меня был даже не бамбук, а обыкновенная палка, выструганная из черенка лопаты, четыре-пять метров прочной лески, на конце которой блесна. Забрасываешь ее в свободную от бревен прогалину и начинаешь тянуть на себя: как только почувствовал, что рыба ухватилась за блесну, резко подсекаешь и быстро устремляешься к берегу.
Этим способом я наловил немало щук и крупных язей. Но он, увы, был не самым безопасным: мог иметь и грустные последствия. В тех местах было много топляков, и рыболов часто оставался без блесны, а кроме того, нога могла соскользнуть с мокрого бревна, бревно, оказаться хлипким и не выдержать твой вес, легко и просто оступиться... Хрясть головой о бревно и под воду! Пока придет помощь, пока тебя найдут... Редко, но были и такие несчастные случаи...
Но не будем о грустном! Вот на твоем кукане уже плещутся две-три сорокасантиметровые щучки, и в этот момент начинают трезвонить колокольчики "закидушек". Ты не торопишься, давая возможность поглубже заглотить наживку, а может, и другая рыбина заметит наживку: глядишь, вытащишь не одну, а две, три, а то и четыре рыбины зараз.
На "закидушки" попадались пескари, окуни, чебаки, подъязки, а иногда стерлядки и даже сомы! Представляете?..
Боже мой, куда делось все это богатство? Почему человек так расточителен к богатствам природы?!
В прошлом году я съездил в Омск вместе со своей будущей женой Наташей, чтобы познакомить ее с родителями. Они пришли в восторг от Наташи, хотя вначале отнеслись с некоторой настороженностью.
- Она же тебе в дочери годится! - увидев ее, испуганно прошептала мама.
Но не прошло и двух дней, как мама в ней души не чаяла и при случае не уставала повторять:
- Ты береги НАШУ дочку!..
Мы с Наташей прошлись по тем местам, где я рыбачил, куда ходил купаться... Я рассказывал ей о том, о чем рассказываю в этой книге, но ей во все не очень-то верилось. Я говорил о чистоте реки и о том, как мы пили прямо из нее, а она видела мутную воду, пахнущую нефтью; я показывал, где вытаскивал свой улов, а она видела там песок: река очень сильно обмелела. В том месте, где были понтоны и я ставил свои "закидушки", раскинулся пляж. Иртыш уступил земле более ста метров, и мне почему-то стало очень и очень грустно...
Мне кажется, то лето было пиком моего увлечения рыбалкой. Во всяком случае, я больше не помню подобного всплеска в дальнейшем, хотя и не раз бывал приглашен порыбачить. Иногда я, чтобы вспомнить былое, не отказывался, но таких острых ощущений никогда не испытывал...
Тот год запомнился и первыми настоящими брюками, которые мама подарила мне к школе. До этого я все время ходил в школьной форме, которая была существенно дешевле и от которой меня, честно признаться, уже начинало тошнить. Да и стыдно становилось: почти все пацаны моего класса уже отказались от формы и щеголяли в самых настоящих, "взрослых" брюках.
И вот свершилось! У меня настоящие брюки: с карманами по бокам и одним сзади. Такие красивые, черные... А к ним еще и новые ботинки...
Стояла осень... В этот день было пасмурно и дождливо, что меня нисколько не смущало: мне хотелось во что бы то ни стало поделиться своей радостью хоть с кем-нибудь из друзей. Я быстро натянул брюки, влез в ботинки, натер их до зеркального блеска, накинул пальто и вышел из дому... Улицы были совершенно пустынны. Казалось, город просто вымер, а я остался один на целом свете. Я уныло бродил по двору в надежде встретить хоть кого-нибудь...
"Люди, посмотрите, у меня же новые брюки! Как вы не понимаете: новые, самые настоящие брюки!" - так хотелось мне закричать во весь голос, и я с огромным трудом сдерживал слезы от того, что никто не видит моего триумфа.
Вдруг, о радость, из арки мне навстречу вышел Юрка Рычков. Он был самый натуральный бандит, во всяком случае, такая слава за ним была. Юрка был года на три старше меня, но учился только в шестом классе и был круглым двоечником и злостным хулиганом. Он всегда задирал меня, но я не мог дать сдачи, так как был намного слабее его. К тому же он нередко угрожал мне ножом. Но тут я обрадовался ему, словно лучшему другу:
- Привет, Юра! - миролюбиво поздоровался я.
- Да пошел ты на... - Он грязно выругался и, проходя мимо, топнул ногой по луже и облил грязной водой мои новые брюки.
Испачкал мои новые брюки!!! Этого я стерпеть никак не мог. Переселив страх, я кинулся на него с кулаками, но ударом в лицо был сбит с ног, вскочил, снова был сбит в грязь, и Рычков с яростью принялся пинать меня куда попало...
Домой я вернулся весь в крови, а мои брюки и ботинки невозможно было узнать, и было непохоже, что они всего час назад были новыми. В те дни у нас гостил Володя, сын покойной маминой сестры. Он только что пришел из армии и решил навестить родных в Омске. Увидев меня избитым и в грязи, он сразу спросил:
- Кто это сделал?
Сквозь слезы я рассказал ему все.
- Где живет эта гнида?
- В соседнем доме...
- Веди к нему!
Мы поднялись на нужный этаж, Володя позвонил в дверь. Открыла мать Рычкова. На ней был видавший виды халат, прическа "недельной давности".
- Кого надо? - не очень дружелюбно спросила она: видно, успела принять не одну рюмку водки.
- Позовите, пожалуйста, Юру! - вежливо попросил Володя, прикрывая меня своим телом, чтобы женщина не догадалась о причине нашего визита.
- Юрка! - зычно крикнула она. - К тебе! - Потом повернулась и направилась в комнату, бормоча сквозь зубы: - Шлындают тут всякие... покоя от них нет...
- Кто там? - выкрикнул Юрка, выходя на площадку.
Володя молча схватил его за грудки и как звезданет между глаз.
- За что? - испуганно всхлипнул Юрка, размазывая кровь, хлынувшую из разбитого носа.
- Видишь Витю? - спросил Володя, отступая, чтобы тот заметил меня.
- А что я... Я ничего... - плаксиво и испуганно залепетал Рычков, извиваясь как змея и пытаясь освободиться от железного захвата моего родственника.
- Ничего? - разозлился Володя и еще раз так засандалил по его физиономии кулаком, что Юрка пролетел через весь коридор, шмякнулся спиной о стену и сполз на пол, словно сопля по губе.
Услышав шум, в коридор выскочила Юркина мать и завопила на весь дом:
- А-а-а! Помогите, люди добрые! Убивают!
На ее крик никто не откликнулся: для всех соседей драки и скандалы в неугомонной семье алкоголиков были вполне привычным делом. Эту семейку никто не любил, но все побаивались: взрослые - Юркиного отца, дважды отсидевшего за поножовщину, дети - "злого Юрку".
Володя, не обращая внимания на причитания женщины, грубовато отодвинул ее в сторону, подошел к лежащему на полу Юрке, приподнял его одной рукой за шкирку и буквально прошипел ему в лицо:
- Еще раз, гнида, тронете моего братишку, ты или твои дружки, я тебе яйца оторву и в твою засранную жопу засуну! Ты понял?
- Понял-понял! - запричитал тот испуганно, а Володя еще раз ткнул ему в лоб:
- Ну, смотри, козел драный... Пошли, Витек, отсюда!
С того дня Рычков и его приятели с опаской обходили меня стороной и никогда не только не трогали, но и не смели задевать даже словами. Видно, Юрка красочно и правдиво передал им угрозу "бешеного Витькиного брата"...
Осенью пятьдесят девятого года маму обвинили в растрате, арестовали и посадили в следственный изолятор. Помните, рассказывая историю про мой "кок", я заметил, что у нее на работе были какие-то неприятности? Дело в том, что ее сменщица Зинаида, с которой они были очень дружны, стала любовницей директора столовой, в помещении которой и находился их буфет. Однажды Зинаида присвоила всю недельную выручку, а вину свалила на маму. Сумма оказалась довольно значительной, и собрать ее не было никакой возможности, а доказать свою непричастность маме никак не удавалось: сменщицу прикрывал ее любовник.
Скорее всего мама так бы и получила года два-три за растрату государственных денег, но когда следствие уже близилось к завершению, а к тому моменту мама находилась в следственной тюрьме уже более восьми месяцев, Зинаида, которую жестоко побил по пьянке ее любовник, неожиданно пришла к следователю, который вел дело мамы, и рассказала, что директор столовой, оказывается, приказал отдать деньги, ему. Он был начальник, она - подчиненная и ослушаться его не могла: он пригрозил, что уволит ее. Не пришла раньше потому, что тот ее запугивал, но после последнего избиения она не выдержала и решила рассказать следователю всю правду.
Зинаида представила настолько веские доказательства, что директора сразу взяли под арест, а маму через сутки отпустили с извинениями. Вороватому любовнику дали четыре года, Зинаиду приговорили к выплате "государственных алиментов" - двадцать процентов зарплаты в течение года у нее удерживали в доход государства.
К маминому освобождению я закончил шестой класс, и на этот раз мои отметки маму порадовали...
Эти месяцы без мамы были самыми эмоционально тяжелыми в моем детстве. Многие учителя в школе меня жалели, но были и такие, кто в глаза оскорблял, заявляя, что я - сын уголовницы. Отвернулись и некоторые ребята, которых я считал друзьями. Они старались не водиться со мной и избегали встречаться вне стен школы. Остались верными только Акимчик да те, кто входил в "великолепную четверку". Учиться-то я начал лучше, но поведением похвастаться не мог: стал нетерпимым, дерзким и драчливым. Чуть что - сразу в драку.
Очень популярным развлечением нашей "четверки" был один прикол, к которому мы довольно часто прибегали. Посылаем какого-нибудь пацана лет десяти вперед, и он, подойдя к незнакомому мужчине, просит:
- Дяденька, угости сигареткой! - или: Дяденька, дай денег!
Тот, естественно, его матом, а то и подзатыльник отвесит. Тут-то один из нас и объявляется:
- Мужик, ты чего сироту обижаешь?
Слово за слово, мужик, не сомневаясь, что легко справится с сопляками, начинал права качать, а иной и руки распускал... На этом месте из засады выскакивали остальные и принимались мять бока "хулигану".
В другое, "спокойное, мирное" время мы собирались в сквере на "нашей" лавочке, пели под гитару блатные песни, позднее среди нас появился симпатичный кореец Ким, с потрясающей красоты голосом, который и приобщил нас к "ливерпульской четверке". Это было даже символично, что наша четверка безоговорочно приняла и влюбилась в их четверку. Мы стали настоящими фанатами "битлов". Правдами и неправдами доставали магнитофонные записи и рентгенов-ские снимки, на которых были записаны их песни. А я даже набросал эскиз курточки-пиджака и принялся копить деньги, чтобы ее сшить. Черный плотный материал, впереди кусок черного кожзаменителя, и главная деталь а-ля Битлз - овальный вырез вокруг шеи: своеобразное декольте...
В то время, чтобы не тратиться на ателье, я научился перешивать брюки, зауживая их до невозможности, вносил свои поправки и в рубашки. А где-то за год до окончания школы придумал собственный фасон демисезонного полупальто из рифленой плотной ткани коричневого цвета, которое долгие годы с гордостью носил. Оно мне очень шло, и меня часто спрашивали, где я достал такой "шик". Я небрежно бросал, что мне привезли его из-за границы...
Вполне возможно, что именно группа "Битлз", занятия спортом, а позднее и оперотряды помогли мне не пойти по криминальной дорожке, закалили мой характер и помогли не сломаться тогда, когда меня, невинного, бросили в тюрьму...
Шестой класс я закончил без единой тройки. Наверное, жизненные невзгоды, напасти мобилизуют внутренние резервы человека, заставляют действовать с полной отдачей, иначе, чем в обычных условиях. Кроме того, мне требовалось, оставшись без мамы, доказать всему миру, что смогу преодолеть трудности сам, да и маму хотелось порадовать...
Мы с отцом верили, что наша мама ни в чем не виновата, и всячески поддерживали ее письмами, которые передавали с адвокатом: свиданий нам не давали, так как они, по советскому Уголовному кодексу, были "не положены". Пока идет следствие - никаких свиданий! Вторым моим утешением, после спорта, стало новое, еще редкое в нашем кругу развлечение - телевизор...
Я забыл сказать, что отцу удалось, не без помощи директора завода Малунцева, которого он возил, получить талон на покупку телевизора. Почему-то считается, что первым советским телевизором был "КВН" - "Купил Включил Не работает", а как мне кажется, на самом деле первым телевизором, выпущенным на Омском радиозаводе, является телевизор "Звезда", и его экран по размерам был точно таким же, как у известного всем советским людям телевизора "Темп".
Телевизор "Звезда" был сконструирован не в ширину, а в длину: по форме он напоминал печку "буржуйку". Включался телевизор поднятием верхней крышки, под которой находились ручки настройки. Поднимаешь крышку, раздается щелчок, и становится слышно негромкое гудение токов высокой частоты: телевизор работает! А вскоре экран освещается ровным голубым светом.
Я слышал, что выпуск "Звезды" был прекращен в связи с конструктивными недостатками схемы: многие аппараты, не проработав и месяца, возвращались на завод для капитального ремонта, и завод нес колоссальные убытки. Но наш телевизор оказался настолько надежным и с такими хорошими разрешающими способностями экрана, что мы его, ни разу не ремонтируя, продали через восемь лет за сто сорок пять рублей, купив его до хрущевской денежной реформы за тысячу двести! То есть продали дороже, чем купили...
Незаконное обвинение и арест мамы и связанные с этими событиями переживания очень сильно повлияли на мой характер и внутренний мир. За эти месяцы я так очевидно повзрослел, что если бы речь шла не о тринадцатилетнем парне, то вполне можно было применить слово "постарел", во всяком случае, стал серьезнее не только в собственных глазах, но и в глазах окружающих. Недаром говорят: как ты сам к себе относишься, так к тебе относятся и окружающие.
Вся наша четверка выглядела намного старше своего возраста, но я в эти месяцы далеко обогнал своих "боевых" соратников.
Не знаю, связано ли это с моим ускоренным взрослением или просто так совпало, но в конце шестого класса на май-ской демонстрации я познакомился с милой девушкой Валей, которая училась в седьмом классе другой школы. Она была одета в красную курточку, из-под которой выглядывала красная в клеточку коротенькая юбчонка, словно специально подчеркивающая - а почему бы и нет? ее аппетитные округлые коленки.
Мы так сразу увлеклись друг другом, что всю демонстрацию ходили держась за руки, боясь оторваться хотя бы на миг, а после демонстрации отправились ко мне домой. Мама еще находилась под следствием в тюрьме, Санька жил у одной из маминых сестер, отец, как водитель персоналки, несмотря на праздник, был на работе: так что в доме никого не было, во всяком случае, до шести вечера, когда отец, возможно, вернется с работы. Так что часа два у нас было, и мы с огромным наслаждением стали целоваться. Конечно, я делал попытки достичь чего-то большего: разговоров про это в нашей "четверке" было предостаточно, однако мои руки были допущены только до ее бедер. После чего им, дрожащим от новых ощущений, милостиво позволялось, как бы невзначай, коснуться ее груди, что действовало на меня как ожог. Стоило мне дотронуться до ее груди, как мы оба, словно по команде, вздрагивали, а Валечка еще и томно вскрикивала...
Мы так нацеловались за два часа, что наши губы распухли, и это было заметно. Расставаясь, мы договорились, что через три дня, если никто из нас не передумает, мы станем "мужем и женой". Подтвердить окончательное решение следовало накануне: в восемь часов вечера, когда Валя будет выгуливать свою овчарку, она подойдет к моему дому, и мы встретимся на пять минут.
С понятным нетерпением я ожидал заветного вечера, когда "решится моя судьба". По ночам мне снились эротические сны, и всякий раз я видел в них голую Валечку, лежащую почему-то на песочном берегу, а мой палец словно магнитом протягивается к ее заветному и пока запретному для меня местечку... Просыпался я в мокрых трусах, так и не успев прикоснуться...
Не дождавшись, пока пробьет восемь часов вечера, я выскочил из дому словно угорелый аж в семь и почти целый час бегал как безумный вокруг своего дома. Валечка появилась ровно без пяти восемь: овчарки при ней не было.
- Ой, как хорошо, что ты уже вышел! - воскликнула она, счастливо улыбаясь. - Мама вдруг решила пройтись со мной и Джеком... Я не знала, что ей сказать, куда я иду. Повезло, что рядом с тобой живет моя одноклассница, Сорокина Инка: я и сказала, что должна отдать ей тетрадь по алгебре... Вот возьми, завтра заберу!.. - Она смущенно замолкла и вопросительно посмотрела мне в глаза.
- Значит, ты не передумала? - тихо проговорил я, с трудом сдерживая дыхание: сердце мое так громко колотилось, что казалось, его стук слышен даже в соседнем дворе.
- Конечно, нет, глупенький! - Она прижалась ко мне бедром.
Я, забыв обо всем на свете, попытался поцеловать ее, но она остановила меня, прижав свой пальчик к моим губам:
- Не здесь, Витенька... - потом вдруг подхватила меня под руку и потянула в мой подъезд.
Мы вошли внутрь, спустились по лестнице вниз, но зайти в подвал она не захотела, и мы у двери в него слились в страстно-ненасытном поцелуе. На этот раз мой палец, дрожа от ожидания неизведанного, чуть сдвинул в сторону трусики и жаждал устремиться дальше, но был остановлен ее рукой: такой же дрожащей, как и у меня.
- Потерпи, милый, до завтра... - томно прошептала Валечка, не понимая, почему ее охватила дрожь. - Господи, что творится со мной? - добавила она...
- Наверное, то же, что и со мной... - прошептал я ей на ухо.
Стать "мужем и женой" - а как это происходит, мы оба знали исключительно теоретически - мы решили в нашей квартире: у нее было опасно - в любой момент могли прийти родители, которые работали врачами "Скорой помощи". Встречу назначили на завтра, на четыре часа, то есть за два часа до того, как вернется с работы мой отец. Закрепив договор крепким долгим поцелуем, мы вышли из подъезда.
- Не провожай меня, милый мой Вик... - Она чмокнула меня в щеку и резво бросилась прочь...
Какой тут сон, какие уроки? Я думал только о том, что случится в четыре часа. Время тянулось так медленно, что казалось, впереди - целая вечность. В этот день в школе я был сам не свой, а члены нашей "четверки", несколько раз пытавшиеся меня расшевелить, махнули рукой и оставили в покое. Наконец уроки закончились, и я бегом бросился домой. Когда я влетел в комнату, часы показывали без десяти три.
Переодеться было минутным делом, безрукавка и спортивные брюки, которые я натянул на голое тело, придавали мне мужественный спортивный вид. Потом я поменял простыни и наволочку на своей кровати, побрызгал на них папиным "Шипром" и стал нетерпеливо ходить из угла в угол, подбегая через каждые пять минут к кухонному окну, выходящему прямо на подъезд, чтобы не пропустить свою возлюбленную.
Когда на часах было без двадцати четыре, мне пришла в голову кошмарная мысль: а вдруг ОН не наберет нужной силы?
В своей компании мы, конечно, обсуждали сексуальные темы. Особенно любил это Никита Фридьев, которому посчастливилось, как хвастался он, обрести "боевое крещение" в зимние каникулы, когда он ездил к бабушке, в деревню. По его словам, там он познакомился с одной дояркой, с которой и приобрел первый опыт половой близости...
Тогда, правда, мы не слишком ему верили, но потом, когда я сам набрался соответствующего опыта, я понял, что Никита не врал и деревенская девица действительно сделала его мужчиной... Кстати, именно его рассказы о том деревенском опыте и вызвали у меня мысли о возможном конфузе...
Недолго думая, я спустил штаны, поработал немного рукой, заставив свою доблесть войти в достойное состояние, и снова стал ждать. Не прошло и пяти минут, как ОН вновь указал на полшестого. Я опять обратился к "Дуньке Кулаковой" и легко добился должного состояния...
Так мы поддерживали друг друга, пока не пришла виновница моих торжественных приготовлений. Еще в коридоре я впился в алые, горящие страстью губы Валечки и незаметно для нее осторожно опустил свободную руку, чтобы убедиться, что Он находится в состоянии "готовности номер один". Слава Богу, так оно и было! Отлично! Начали!..
Не тратя время на пустые разговоры, я потащил Валю в свою комнату, где мы как-то застеснялись и, стараясь не глядеть друг на друга, стали быстро скидывать с себя одежду. В этот момент мы, наверное, напоминали участников соревнований на скорость раздевания.
Вероятно, многие из уважаемых читателей служили в армии и на своем опыте знают, что такое раздевание в отведенное военным уставом время, другие, надеюсь, слышали об этом. Примерно так действовали и мы с Валей.
На мне были только штаны и тенниска, а потому я обнажился гораздо быстрее. Что мне оставалось делать? Правильно: я, чуть отвернувшись от Вали, стал незаметно поглядывать, чем она занята. К этому моменту на ней еще оставались розовые хлопчатобумажные, с начесом рейтузы, называемые во всем мире "русскими трусами", и один коричневый чулок, который она сняла, и принялась стаскивать с себя трусы, потом маечку. Более всего меня впечатлили розовенькие сосочки на ее довольно объемных полушариях. Они выглядели столь соблазнительно, что я, позабыв о конспирации, откровенно уставился на них, широко открыв рот.
- Ой, не смотри! - конфузливо прощебетала Валя и прикрыла "русскими трусами" свою грудь, обнажив при этом обольстительный лобок, покрытый редкими рыжими волосиками.
- Ты что, милая? - прошептал я пересохшими от волнения губами. Стесняешься меня?
- Нет! - Словно дразня меня, девушка откинула свои "начесанные" в сторону, опустила руки вдоль соблазнительных бедер, прикрыла глаза и как-то неестественно запрокинула свою голову с водопадом распущенных волос.
Робко и медленно, боясь спугнуть ее, я подошел к ней и неловко обнял за талию, и тут Валино тело задрожало.
- Тебе страшно? - еле ворочая пересохшим языком, тихо спросил я.
- Нет, а тебе?
- Тоже нет, - солгал я, от страха забыв, что положено делать дальше.
Почувствовав мою нерешительность, Валя потянула меня на себя, и мы буквально рухнули на кровать. Я впился в ее губы долгим поцелуем, а моя рука, влекомая природным инстинктом, потянулась к ее лобку. Ее тело извивалось, и она чуть постанывала: скорее всего, девчонки тоже делились между собой рассказами о сексуальных играх, и Валя, по-видимому, слышала, когда и какие нужно издавать звуки...
Добравшись наконец до заветного местечка, я случайно задел свое достоинство и с удовлетворением заметил, что ОН в полной боевой готовности. Я раздвинул ей ноги и хотел было устремиться в неизведанное, но для этого требовался хотя бы элементарный опыт, а не теоретические знания. Безрезультатно ткнувшись несколько раз "мимо денег", я решил сначала проложить дорогу пальцем, но действовал довольно неумело: палец уткнулся в нечто горячее, пульсирующее и живое. Валя вскрикнула, я убрал руку, а мой доблестный дружок предательски покинул меня на поле боя, оставив один на один с соперницей...
Понятно, внутреннее желание у меня не пропало: Валечка все так же влекла меня, а кроме того, я все еще хотел "стать мужчиной" и потому не оставил настойчивых попыток и продолжил целовать и ласкать ее юное тело. Мои ласки возбуждали ее все сильнее и сильнее. Валя забыла про "звуковое оформление", а ее руки без стеснения исследовали состояние моего дорогого приятеля. Судя по всему, она не понимала, почему это он никак не дойдет до необходимой готовности.
Мы уже были мокрыми от пота, но все наши усилия ни к чему не приводили, и я всерьез начал злиться на собственное бессилие. Утратив над собой контроль, я снова устремил свой палец туда, куда не сумел войти мой неопытный приятель. Валя вновь громко вскрикнула, на этот раз ей действительно было очень больно: она оттолкнула меня, и несколько минут мы лежали неподвижно. Никто из нас не знал, что делать дальше, и пауза становилась угнетающе тоскливой.
Первой не выдержала Валя: она вдруг рывком встала с кровати и судорожно принялась одеваться. Моим первым желанием было остановить ее, попытаться объяснить, что моей вины в этом нет, но было так стыдно, что я даже не смог поднять на нее глаза. Когда она оделась и принялась натягивать чулки, я тоже встал, залез в штаны.
Потом виновато взглянул на Валю.
- Ты на меня сердишься? - прошептал я.
- Вот еще! Ни вот столечко! - с вызовом бросила она, указав на кончик своего мизинчика.
- Мы еще увидимся? - спросил я скорее из чувства вежливости.
- Возможно... - неопределенно кивнула Валя и быстро пошла к выходу, строго бросив на прощанье: - Не провожай меня...
Больше мы никогда с ней не встречались. Правда, через пару лет как-то столкнулись в автобусе, но она демонстративно отвернулась в сторону, а я почему-то покраснел и тоже сделал вид, что мы незнакомы...
Вот такой был у меня первый сексуальный опыт - печальный и обидный в том возрасте, вызывающий улыбку и сейчас. Хотя он мог дать серьезные нарушения моей сексуальной потенции: после этого случая я просто боялся приближаться с сексуальными намерениями к особам противоположного пола. Меня выручали ежедневные тренировки, на которых я старался нагружаться под завязку. К тому же в любую погоду: в снег, в дождь, в грозу - я вставал за два часа до начала занятий в школе, надевал спортивный костюм, тапочки и на час-полтора отдавался бегу. И не только трусцой, но и пробегая разные отрезки дистанции с ускорением...
Впрочем, физические истязания не приносили сексуального успокоения: по ночам меня продолжали посещать эротические сны, а любая особа противоположного пола, одетая чуть более фривольно, чем положено, заставляла мое сердце усиленно трепыхаться и совершать безумные поступки даже в стенах школы.
Однажды на большой перемене я стоял в окружении ребят из нашей четверки, а рядом с нами, спиной ко мне, стояла Нина Никифорова в окружении девчонок нашего класса. Они о чем-то увлеченно сплетничали.
Вдруг Никита Фридьев, поигрывавший учительской указкой, подмигнул мне, развернул меня лицом к Нине и прямо из-под моей руки указкой приподнял подол ее школьной формы, и перед нами открылись упругие ягодицы, обтянутые желто-оранжевыми рейтузами. От неожиданности я, как и другие члены нашей четверки, буквально замерли с открытыми ртами. Слава Богу, мы стояли так, что никому, кроме нас четверых, не была видна прелестная попочка Нины. Все бы, наверное, так незаметно и мирно и закончилось, если бы Никита не затянул наше лицезрение, точнее сказать, "попозрение", но...
Словно почувствовав что-то неладное, Нина повернулась и моментально среагировала. Резко одернув подол платья, Нина бросила Никите презрительно:
- Дурак! - и в слезах помчалась в сторону девичьего туалета.
Ничего не понявшие ее подружки понеслись вслед за ней. А я застыл как оплеванный и не мог переварить в сознании ее упитанные ягодицы и ее взгляд, полный укора и обиды. В дальнейшем, вспоминая этот случай, я до сих пор чувствую неловкость и стыд...
Наверное, потому, что не только не остановил Никиту, но и сам получил некоторое удовольствие от того, что он показал нам.
Странное дело: на уроках физкультуры мы видели девчонок еще более обнаженными, но это было что-то другое, ненароком подсмотренное, а потому возбуждающее... Запретный плод всегда слаще...
Но тогда, увидев, как вспорхнули девчонки, Никита громко рассмеялся им вслед, я впервые его не поддержал:
- Чего ржешь? Ты что, ребенок, что ли?
- А тебе что, ее жопа не понравилась? - грубо возразил он.
- При чем здесь ее задница? Мне ты не понравился! - с вызовом бросил я ему в лицо.
Этого Никита не стерпел и схватил меня за грудки - нас с трудом разняли приятели... Прозвенел звонок, и всем пришлось идти в класс.
Но наша стычка не закончилась, и после уроков мы решили продолжить выяснение отношений. До этого случая мы с ним, не знаю почему, даже на уроках физкультуры, во время боя в боксерских перчатках всегда избегали встречаться друг с другом, словно ощущая некое неустойчивое равенство. Однако на этот раз оба были настроены весьма решительно и даже хотели драться по-настоящему, на кулаках, но остальные члены нашей четверки уговорили не делать этого, а просто побороться "до лопаток".
Стояла ранняя весна: мокрый снег, грязь и яркое солнце. Борьба оказалась нешуточной, и победить мог каждый: силы были почти равны, но я все-таки оказался чуть более удачливым или более проворным и в конце концов, захватив его на болевой прием, придавил его лопатки к земле.
- Все! Все! - закричал Гена Царенко, вызвавшийся судить наш поединок. Успокоились? А теперь встаньте и пожмите друг другу руки!
Мы поднялись нахохлившиеся, еще разгоряченные борьбой, но, едва взглянув друг на друга, почти одновременно расхохотались: мы были грязные, мокрые, потные.
- Ну и дураки же мы с тобой! - воскликнул Никита.
- Точно, дураки... - кивнул я, давясь от смеха...
С этого дня у нас с Никитой сложились особые отношения: каждый во что бы то ни стало стремился быть лидером, стать лучше, сильнее другого. А когда я начал во многих видах легкой атлетики обходить его, он не смирился с тем, что проигрывал мне, и ушел в акробатику, в силовую четверку и опередил меня, выполнив гораздо раньше норму "мастера спорта". Но при этих страшных физических нагрузках он баловался алкоголем, и сердце его не выдержало: я уже учился в Москве, когда мне сообщили, что Никита умер прямо во время соревнований...
Сейчас, вспоминая Никиту, этого талантливого парня, отлично игравшего на гитаре и аккордеоне, прекрасно знавшего английский: в их доме два дня в неделю говорили исключительно по-английски, балагура, душу любой компании, мне становится грустно, и я почему-то ощущаю себя немного виноватым...
Во время встречи с первой учительницей через 42 года пришли и Женя Ясько с Геной Царенко, с которыми я не виделся более 30 лет. Женя стал полковником милиции, а Гена работает главным технологом крупного Омского завода. И вдруг Женя напомнил мне важную деталь детства. Где-то в 8 классе я ему признался, что пишу книгу. Он не поверил и с усмешкой попросил почитать. - Когда-нибудь ты ее прочитаешь... - серьезно пообещал я.
* * *
Боюсь, моя сексуальная неудовлетворенность и неудача с первой девушкой привели бы к еще более печальным последствиям, если бы ровно через год после моего незавидного "сексуального эксперимента", то есть когда мне исполнилось четырнадцать, мне не повстречалась женщина, которая была старше меня ровно вдвое...
Это случилось как раз на мамин с отцом "общий день рождения" в июле шестидесятого года. Санька был в пионерлагере, из маминых сестер на месте оказалась только Валентина, и кроме нее мама пригласила свою подругу по работе.
Застолье проходило очень весело и празднично. Хорошая закуска, достаточно вина и водки, что нужно еще русскому человеку? Разве только музыки для души? Мои родители были заводилами в хорошей компании: мама отлично чувствует музыку, знает много песен и с удовольствием подхватывает любые русские народные и сочиненные мелодии и напевы. Отец тоже трогательно относился к музыке, но всякий раз, заслышав полюбившийся ему мотив, несколько секунд тряс головой в такт, словно искал подходящее настроение, потом призывно вскрикивал и... пускался в пляс.
В тот раз компания была небольшой и зрителей было немного, но... русская душа просила простора и чего-то большего, чем разговор "по душам". Мама всегда тонко чувствовала настроение отца и в какой-то момент поставила на проигрыватель любимую пластинку. С первых же аккордов я узнал "Камаринскую". Не знаю, что приключалось с моими родителями под эту музыку, но стоило им ее услышать, как они тут же пускались в пляс.
Этот раз не был исключением: первым в пляс пустился отец. Он плясал самозабвенно, в глубокую присядку, затем остановился перед мамой, вызывая ее на танец. Уговаривать долго не пришлось: мама плавно выплыла на середину комнаты и, грациозно взмахивая руками, приняла вызов супруга. В этот момент ее лицо было таким одухотворенным, словно на нее снизошла Божья благодать.
В этот момент я почувствовал на себе чей-то взгляд. Повернувшись, я увидел, что на меня как-то странно смотрит мамина подруга.
Ее звали, как и грузинскую царицу, Тамара. Собственно говоря, это имя очень шло ей: она была симпатичная жгучая брюнетка с изящными благородными чертами лица и тонкой талией, которую подчеркивала пышная грудь. А ее длинные стройные ножки, и соблазнительные бедра, едва прикрытые коротенькой юбчонкой, магнитом притягивали к себе мой взор...
Через некоторое время сидевшая на диване Тамара, словно нечаянно, чуть раздвинула ноги, и я узрел то место, где заканчивались чулки, а еще выше я вдруг заметил краешек белых трусиков, притягивающий мой взор. Адреналин буквально выплеснулся в мою кровь, и она в точном смысле ударила мне в голову. Мне показалось, что мое лицо загорелось от внутреннего жара, охватившего все мое тело. Как будто невзначай ножки раздвинулись еще шире, и я поднял глаза на Тамару и...
О Боже! Она смотрела на меня в упор и чуть лукаво усмехалась. Мне захотелось провалиться сквозь землю от стыда, выбежать вон из комнаты. Я ощутил себя вором, застигнутым на месте преступления. Я поглядел на маму, на тетю Валю, но они о чем-то увлеченно беседовали, а отец что-то пьяно мурлыкал себе под нос, уставившись в телевизор. Исподтишка я скосил глаза на Тамару, но она как ни в чем не бывало подключилась к разговору, а ее колени оказались незаметно сдвинуты. Я пребывал в растерянности: неужели мне чудилось, что Тамара засекла мои взгляды, или она просто играет со мной?..
Когда веселье закончилось и мамина сестра ушла, Тамара спросила маму, нельзя ли ей остаться, поскольку поздно, а добираться далеко: впоследствии я узнал, что Тамара жила в пяти минутах ходьбы от нас. Как бы то ни было, но ей постелили в нашей комнате, на нашей с Санькой кровати, мне же досталась раскладушка, поставленная напротив.
Вскоре все звуки в комнате родителей стихли, - "новорожденные" благополучно уснули. А ко мне сон не шел, я беспокойно ворочался, поскрипывая своим ложем. Я не понимал, что со мною творится, но почему-то изо всех сил отгонял мысли о ТОЙ, что лежала в двух шагах. Хотя, признаюсь, мне это плохо удавалось: едва я прикрывал глаза, как передо мною появлялись то ее высокая грудь, то округлые колени, то белые трусики, от которых я недавно не мог оторвать взгляда...
От этих видений мой приятель дал о себе знать и так напрягся от охватившего меня какого-то удивительного чувства, что мне стало немного больно. Мне нестерпимо захотелось встать, подкрасться к кровати и осторожно, чтобы ее не разбудить, прикоснуться к Тамариной коже...
Одна только мысль о том, что я прикасаюсь к ее руке, ноге, а может, и более интимному месту, приводила меня в трепет, и все тело била дрожь. С трудом сдерживая дыхание, я прислушался, пытаясь определить, спит она или нет.
- Витюша, принеси, пожалуйста, попить, - спокойно, словно уверенная на все сто, что я не сплю, а только и жду ее просьбы, тихо и томно попросила Тамара.
Для меня эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Я молча встал, сходил на кухню, налил из-под крана воды и подошел к кровати. Протянул стакан, и моя рука предательски задрожала от охватившего меня волнения.
- Тебе холодно, мой мальчик?
У меня так пересохло во рту, что я не мог выдавить из себя ни одного звука, не то что слова.
- Иди ко мне: я тебя погрею... - тихо предложила Тамара, потом поставила стакан на пол и потянула меня за руку.
Я скользнул под одеяло и обнаружил, что Тамара совершенно голая.
- Ты так забавно дрожишь... - прошептала она мне на ухо, потом откинула одеяло, повернула меня на спину и провела своим влажным язычком по моей груди и животу, тем временем уверенно и бесстыдно стягивая с меня трусы. Смотри-ка, твой мальчик уже готов к подвигам! Он такой большой! Не думала, что под твоими брюками скрывается такая прелесть...
Она притронулась к нему пальчиками, чуть погладила, и мои мышцы напряглись так, что казалось, они окончательно одеревенели и я не смогу пошевелить ни рукой, ни ногой. Тамара легла на спину, раздвинула пошире свои стройные ножки и томно прошептала:
- Иди ко мне, мой мальчик...
Я, как солдат, услыхавший приказ командира, послушно взобрался на Тамару, ее нежная, но уверенная рука ткнула меня в затылок, словно придавая направление, и я впился губами в ее обольстительную грудь, а мой приятель начал тыкаться, как отбойный молоток шахтера, пытаясь прорубить вход в ее прекрасное лоно...
Если не считать разговоров с приятелями и моего печального первого опыта, иных познаний у меня не было, и мой приятель никак не мог отыскать правильный путь. Чувствуя, что все мои попытки тщетны, Тамара прошептала:
- Давай я тебе помогу, мой милый мальчик...
Она уверенно обхватила моего дружка своими длинными пальчиками и дала ему нужное направление. В этот момент мой приятель напоминал испуганного щенка, который долго метался в потемках в поисках выхода, а когда наконец увидел свет, с визгом устремился вперед, боясь, что проход вдруг закроется и он снова окажется в темноте.
Неожиданная боль пронзила моего дружка: мне показалось, что его окатили кипятком. Я вскрикнул, и из меня бурными толчками что-то начало выплескиваться.
- Что из меня льется? - немного испуганно спросил я.
- Так положено природой, мой мальчик: это твой любовный нектар! Дурашка ты еще! - ласково прошептала Тамара.
Ее нежные руки успокаивающе поглаживали мою спину, плечи, ягодицы, и когда мой приятель наконец бессильно обмяк, Тамара опять повернула меня на спину и, не прекращая гладить мою грудь, спросила:
- Это у тебя было в первый раз?
- Почти... - проговорил я, радуясь, что в комнате достаточно темно и нельзя разглядеть, как я покраснел.
- Почти? - усмехнулась Тамара. - Рассказывай...
Она настаивала, пока я не сдался. Выслушав мою "печальную повесть", Тамара так рассмеялась, что мне пришлось успокаивать ее: я боялся, что проснутся мои предки.
- Томчик, скажи, почему мне было так больно? - спросил я.
- Потому что в первый раз... Знаешь, девчонкам в первый раз бывает еще больнее, иногда до крови... Дело в том, что плоть на твоем мальчике впервые оголилась в возбужденном состоянии, а это болезненно...
- Тебе хорошо со мной?
- Очень, но... - Она сделала паузу.
- Договаривай! - настаивал я.
- Дело в том, что ты излил нектар, а я пока нет...
- Что же делать? - растерялся я.
- Как что? Продолжать... - не раздумывая, ответила Тамара.
- А вдруг опять будет больно?
- Не будет, милый...
Она оказалась права: если и была боль, то она, очевидно, перекрывалась тем удовольствием, которое я получал...
Мы договорились встретиться на следующий день. Ровно в одиннадцать вечера я должен буду подойти к дверям ее квартиры и она меня впустит: она жила с соседями и была, как и наш Эдик, квартиранткой.
С трудом дождавшись назначенного времени, я подошел к двери, и она тут же открылась: на пороге стояла Тамара, одетая в плащ.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги