Биография отца Бешеного

Он был всем красив и хорош!

Теперь понимаю, что, в камере сидя,

Прекрасней в сто раз отдохнешь!

Я остановлюсь только на узловых моментах моего первого столкновения с советским правосудием.

С первых же дней я начал писать жалобы в прокуратуру. Время от времени меня навещал дознаватель, тон которого совершенно изменился. Теперь он был уверен, что именно я зачинщик драки, то есть первым ударил "бедного парня" и нанес урон кафе: разбил посуду, поломал мебель. Наконец, в ответ на одну из моих жалоб об отсутствии адвоката дознаватель явился ко мне со злорадной улыбкой и предъявил мне изменение статьи обвинения на часть вторую: теперь мне грозило от двух до пяти лет, то есть уже "по злостному хулиганству в общественном месте". А об адвокате сказал, что есть два пути - общественный защитник и нанятый.

Я подумал, что мне нужно нанять адвоката, и он, по моей просьбе, связался с одной моей знакомой, которая и наняла мне очень милую женщину лет пятидесяти, мне запомнилась ее фамилия - Седова-Шмелева: вероятно, из-за необычности. Она была допущена ко мне только в день окончания следствия. Ознакомившись с делом и выслушав мой рассказ, Лидия Васильевна заверила меня, что на суде мы с якобы "пострадавшими" поменяемся местами. Она очень сожалела, что не встретилась со мной до ареста: меня бы не арестовали, несмотря на то, что мои обидчики, воспользовавшись тем, что я оказался в больнице, обвинили во всем меня.

Рассказала Лидия Васильевна и об Олеге, который, оказалось, "ничего не видел и ничего не слышал". Хотя свидетелей специально не вызывали во время следствия, ей удалось разыскать одну из девушек, что сидела за нашим столиком: случайно я запомнил номер ее телефона.

От своего адвоката я узнал поразительные подробности следствия. Видя, что дело мое разваливается, а отвечать за мой арест придется, дознаватель сознательно разогнал всех свидетелей, напугал Олега, что может и его привлечь как соучастника, без приглашения понятых произвел обыск в моей комнате. Во время обыска у меня исчезло много ценных вещей, но более всего мне жалко прижизненного издания пятитомника Пушкина и небольшой коллекции старинных икон, среди которых был и портрет моего прадеда - протоиерея Зосимы Сергеева.

По ходу обыска были найдены и шестьдесят пять долларов США, а значит, светило и обвинение в валютных операциях, но оно отпало: я работал два года за границей. Нашли у меня шесть комплектов новой хоккейной формы - похоже, я их украл. Но я легко доказал, что форму для детской команды спортклуба "Факел" нам купили шефы. Были попытки впаять мне и другие, такие же смехотворные обвинения, но не вышло, поэтому нашли "свидетеля", который заявил, что будто бы видел, как я ударил пострадавшего бутылкой...

Не буду более утомлять вас всеми этими глупостями: перейду к суду, шедшему целых два дня. Перед началом второго дня судебного заседания Лидия Васильевна сообщила мне, что говорила с судьей и сегодня она примет решение освободить меня из-под стражи прямо в зале суда и предъявит обвинение моим "визави". Адвокат ушла в зал судебного заседания, заметив, что и меня приведут минут через десять. Счастливый и окрыленный, я ждал, когда же меня поведут. Время тянулось томительно и очень медленно. Даже мои конвоиры с удивлением перешептывались: почему меня не вызывают? Прошло более часа, когда меня, вконец измученного ожиданием, привели в зал.

Встает судья и начинает читать заключительную речь. О Боже!

"Доценко... Признать виновным по статье двести шестой, части второй, ВИНОВНЫМ... Учитывая характеристики... ДВА ГОДА ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ в колонии общего режима!.."

Казалось, я ослышался, что это мне снится: этого не может быть! Как можно осудить пострадавшего?..

И только когда я вернулся в Москву после двухлетнего отсутствия, я узнал от Лидии Васильевны, что произошло. За полчаса до начала судебного заседания в судейскую комнату вошли двое в штатском, что категорически запрещено Законом, и долго оттуда не выходили: поэтому-то слушание и задержалось на целый час. Лидия Васильевна встречалась потом с судьей и вынудила ее признаться, что ее навестили сотрудники КГБ, которые "убедили" ее лишить меня свободы: ослушаться их она, конечно же, не смогла... Оказывается, мне еще повезло: они просили дать мне срок по максимуму, а судья дала по минимуму...

Господи, сколько унижений пришлось мне, невиновному, пройти. Сидел я в нескольких десятках километров от городка Княж-погост, что в Коми АССР. Недаром бывалые люди говорят, что "первоходку" лучше сидеть на строгом режиме. На "общем" столько беспредела, что только успевай вертеть головой, языком да ушами: следи за тем, что слышишь, что говоришь, куда садишься или ложишься, даже куда встаешь... Во всем может открыться тайный смысл, и придется отвечать "за базар"...

Не проходило и трех дней, чтобы на зоне кого-то не убили. Черт бы побрал мою память! Написал, что не буду в этой книге ворошить прошлое, но не могу удержаться и расскажу одну страшную историю, случившуюся со мной.

Был в моем отряде молодой паренек: сирота из самой глубинки России. Звали его Валентином. Он был очень добрый и простодушный, безотказный в работе и честный в дружбе. Обычно про таких говорят: обидеть его - словно обидеть ангела. У себя в деревне Валентин работал конюхом. Работал добросовестно и, судя по его увлеченным рассказам, с детства очень любил лошадей. Совсем недавно похоронил последнего близкого человека - бабушку и остался совсем один.

Однажды ночью его разбудил пьяный бригадир и приказал отвести его до райцентра, чтобы там у одной товарки прикупить пару бутылок водки. А Валентин грипповал и лежал с высокой температурой. И естественно, отказался. Тогда тот отобрал у него ключи от конюшни и с матом удалился. Утром выяснилось, что бригадир загнал коня, а свалил все на Валентина.

Видно, слово бригадира-пьяницы, но орденоносца перевесило, и парня осудили на полтора года. Каким-то чудом этому застенчивому пареньку удалось избежать насилия и во время следствия, и во время этапа. Его шконка оказалась рядом с моей, и я как бы взял над ним шефство. В нашем же отряде был один парень, лет двадцати, по кличке Штырь, севший по "сто восьмой": "причинение тяжких телесных повреждений при помощи ножа". В его голове было мало извилин, но злость лилась через край. В отряде его побаивались, и не потому, что он был здоровячок и просто отмороженный, а потому, что прозрачно намекал, что корешится со Смотрящим на зоне. Смотрящий - это как бы предпоследняя ступенька перед коронованием на "вора в законе".

Почему-то Штырь с первого дня невзлюбил Валентина и при каждом удобном случае шпынял его. Делать это он старался в мое отсутствие, а Валентин терпеливо сносил его издевательства и ничего мне не говорил. Но однажды я увидел на его теле синяки и выпытал, что над ним издевается эта сволочь. Увидев Штыря перед отбоем, я подошел к нему и, стараясь не привлекать внимание других, тихо проговорил:

- Штырь, оставь парня в покое!

- А то что? - с вызовом спросил он.

- Увидишь что! - во мне уже закипало.

- Ты, москвач! - заревел он, явно желая показать свою наглость и силу. Ты что, угрожаешь мне? Мне наплевать, что ты в кино снимался! - Он с рыком бросился на меня, выкинув вперед кулак.

Я успел увернуться, но его кулак задел мне ухо, которое словно огнем обожгло. Этого я уже не мог стерпеть: меня просто клинит, если кто-то ударит меня в лицо или в голову. Двумя ударами я сбил его с ног и пнул в ребра. Может, я и продолжил бы свою экзекуцию, но подскочил завхоз с ребятами, и они оттащили меня. Писать докладную завхоз не стал, да и остальные очевидцы схватки сделали вид, что ничего не произошло. Но я прекрасно понимал, что этот инцидент так просто окончиться не может. Да и в отряде ожидали, что известная близость Штыря к Смотрящему наверняка выйдет мне боком.

Прошло несколько дней, а Штырь вел себя так, словно ничего не случилось. Но однажды во время работы на промзоне, а наш отряд трудился в механическом цехе, бригадир отправил меня за какими-то инструментами в инструменталку. Она была закрыта, что было необычно для рабочего дня, и пришлось ждать парня, который ею заведовал. Прошло более получаса, а тот все не появлялся: такого никогда не было! И я, словно что-то почувствовав, бросился назад в цех. Ни Валентина, ни Штыря я не обнаружил.

Поспрашивав некоторых, я ничего не выяснил: или не видели, или притворились, что не видели. Но один парень, с которым я поделился однажды чифирем, чуть слышно шепнул, чтобы я шел на стройку. Рядом с цехом возводили новое двухэтажное здание, в котором на первом этаже планировалось изготовление сувениров, а на втором - швейное производство. Пока стройку заморозили: что-то напутали в чертежах или расчетах, и там никто не работал.

Предчувствуя беду, я устремился на стройку. На первом этаже никого не было. Я прислушался, и до меня донесся какой-то сдавленный голос. В секунды я оказался на втором этаже, и передо мной открылась страшная картина.

Недалеко от пролета, где в будущем должна быть лестница, Штырь, привязав голого Валентина за руки к какой-то перекладине и засунув ему кляп в рот, то бил его по ребрам черенком от лопаты, то засовывал его в анальное отверстие, приговаривая:

- Теперь ты стал Валентиной, дурашка мой! И скоро придет черед и твоему защитничку: был москвач - станет москвачкой! Гы-гы-гы! - зашелся он в злорадном смехе.

Штырь тоже был без штанов и, судя по его окровавленной плоти, успел изнасиловать беднягу.

- Что ты сказал, сучонок? - От увиденного я просто озверел, а от услышанного и вообще потерял голову: подскочив к нему, я пнул его в промежность.

Штырь от боли буквально сложился пополам и завизжал, как свинья на бойне:

- А-а-а! Не жить тебе, москвач, бля буду, не жить! - Он взмахнул черенком, целясь мне в голову.

Но лучше бы он этого не делал: увернувшись от грозной палки, я выпрыгнул и обеими ногами ударил его в грудь. До лестничного проема было метров пять, но удар был таким сильным, что Штыря откинуло до самого края проема. Замахав руками, он попытался удержать равновесие и балансировал, как мне показалось, с полминуты. Но на этот раз удача была не на его стороне. Он сорвался и полетел спиной вниз, и оттуда донесся такой рев, что у меня даже промелькнуло: человек так кричать не может...

Но мне было на него наплевать. Я развязал Валентину руки, его тело безжизненно скользнуло на бетонное перекрытие, и я с трудом успел помешать ему удариться головой. Валентин был без памяти: видно, черенок лопаты нанес тяжелые внутренние повреждения. Я едва надел ему штаны, куртку и подхватил на руки, как к нам уже бежал дежурный офицер в сопровождении двух прапорщиков.

- Что здесь случилось? - грозно спросил капитан.

- Не знаю! - буркнул я и добавил: - Ему к врачу нужно...

- Ладно, неси его вниз: потом разберемся! - В его голосе слышалась явная угроза...

На первом этаже я увидел ребят, столпившихся у тела Штыря: свалившись со второго этажа, он угодил прямо на торчащие прутья арматуры, которые прошили его насквозь.

Меня довольно долго терзал "кум", пытаясь навесить на меня если не гибель Штыря, то хотя бы изнасилование Валентина, даже несмотря на то, что сам Валентин, едва придя в сознание, заявил, что все это проделал с ним Штырь. Но и от бесштанного вида Штыря, как и от крови на его плоти, просто так отмахнуться было нельзя: слишком много свидетелей. Кроме того, видимо, администрации зоны не очень хотелось пристального внимания прокурорского надзора: кто знает, какие знакомства есть у этого "москвача"? Короче говоря, дело Штыря прикрыли с формулировкой: "смерть наступила из-за нарушения правил техники безопасности при работе на высоте".

Долго решали, как быть с Валентином, но тот сам поставил точки над "i": немного оклемавшись, он повесился прямо в больничном изоляторе. Этот деревенский паренек, понимая, что его статус в зоне круто изменился, не выдержал позора и подумал, что благоразумнее покончить с собою. Администрация облегченно вздохнула и быстренько закрыла дело по той же причине, что и у Штыря.

Но для меня это злодейство имело продолжение. Кто-то из немногих близких к Штырю решил набрать себе очки, сообщив Смотрящему, что с его "кентом" расправился "москвач". Естественно, Смотрящий выдернул меня на разборку. Глядя ему в глаза, я задал только один вопрос:

- Знаешь ли ты, что Штырь, прикрываясь дружбой с тобой, беспредельничал в отряде, а бедного Валентина зверски изнасиловал ни за что, ссылаясь, что ты его прикроешь?

- Кому он говорил? - недовольно нахмурился Смотрящий.

- Мне... - вымолвил я, а потом добавил: - Да об этом все знали...

Здесь я немного схитрил: все действительно знали, что Штырь прикрывался дружбой с ним, но это было единственное, о чем знали.

Тем не менее хитрость сработала: он повернулся к одному из тех, кто сопровождал меня:

- Это правда? - спросил он, не уточняя, что именно.

- Да...

- Вот сучара позорный! - сплюнул он. - Знал бы раньше - сам бы завалил паскуду... - И повернулся ко мне. - Ладно, москвач, живи...

Через пару месяцев вышел какой-то Указ, по которому меня отпустили на "химию". Для тех, кто не знает, что такое "химия", поясню. Как бы в качестве поощрения или амнистии заключенного направляют отбывать оставшийся срок на стройки народного хозяйства под надзор "спецкомендатуры". В месте назначения бывший зек должен жить и работать, отчисляя из своей зарплаты двадцать процентов в пользу государства.

Меня отправили в городок Княж-погост, расположенный, как я уже писал, в нескольких десятках километров от колонии. Оттуда меня перевели в Ухту, но со всеми подробностями об испытаниях, которые мне пришлось пройти на "стройках народного хозяйства", я когда-нибудь напишу в отдельной книге...

Отбыв до "звонка" свой срок, я вернулся в Москву. Пребывая на "химии", я заслужил благосклонность коменданта (наверное потому, что ему очень уж хотелось поесть москов-ской колбаски), и он выписал мне отпуск для поездки в Москву. Во время отпуска я и познакомился с одной приятной матерью-одиночкой. Между нами завязались близкие отношения, а когда мой срок закончился, мы решили пожениться.

Чтобы не привлекать ненужного внимания к ним теперь, назовем ее Мариной, а ее восьмилетнюю дочку - Эльвирой. Бывший муж Марины тоже отбывал наказание, а они жили в одной комнатке огромной коммунальной квартиры. Марина, работавшая учительницей, стояла в очереди на улучшение жилищных условий, но получить отдельную квартиру ей светило лишь в очень отдаленном будущем: более радужные перспективы имелись у тех родителей, у которых был ребенок другого пола. Но в тот момент я как-то не задумался о том, что меня могут использовать именно для получения квартиры. С другой стороны, я ведь тоже как бы использовал Марину для получения законной московской прописки. Хотя, признаюсь откровенно, я был по-настоящему увлечен этой женщиной и вполне серьезно намеревался создать семью.

Возможности Наробраза были ограниченны, и нам смогли выделить лишь однокомнатную квартиру. Я подключил все возможные связи, обил многочисленные пороги что-то могущих людей и выбил двухкомнатную квартиру в новом доме в районе Павелецкого вокзала.

Какое это было счастье! Мое первое собственное жилье. Боже, сколько сил и трудов, а также и денег я вложил в эту квартиру! Несколько раз покрывал лаком паркет, мастерил многочисленные встроенные шкафы в коридорах и ванной, сам облицевал плиткой и кухню, и ванную...

С Эльвирой у меня сложились прекрасные отношения, и она стала называть меня папой. Девочка росла слабой, болезненной, и потому я много занимался с нею физкультурой.

Казалось бы, что еще нужно человеку? Живи и радуйся! Однако когда квартира превратилась в настоящую "конфетку", тут-то все и началось. Марину словно подменили: она повела себя как настоящая фурия. Стала склочной, мелочной. Придиралась по любому поводу. Место нормальной жизни занял настоящий ад. Однажды в сердцах она бросила мне в лицо:

- Ты получил прописку, я - квартиру: уйди по-хорошему!

А куда я мог уйти? Кроме того, мне действительно было жаль любви да и вложенных в квартиру сил. Мы стали жить в разных комнатах: я, естественно, в маленькой, они - в большой. Я еще надеялся, что она образумится и все войдет в колею. Но я плохо знал Марину. Как изобретательна была она, чтобы избавиться от меня! Вряд ли интересно читать о семейных скандалах, да и мне не очень приятно делиться нашим "мусором". Лишь замечу, что предпринимались попытки меня посадить! И однажды очередной следователь, занимающийся нашими семейными "разборками" - к тому времени мы уже развелись, - откровенно сказал мне:

- Слушай, Доценко, любой ценой беги от нее, а то она тебя действительно посадит...

- Да мне бежать некуда...

- Проживи как-нибудь, пока не разменяете квартиру...

- Так она не хочет менять: она хочет в ней жить!

- А в этом я тебе помогу! - сказал капитан. - Найди три варианта размена, отдай ей в моем присутствии и, если она не согласится, напишешь заявление в суд...

- И что это даст? - не понял я.

- А суду безразлично, с чем вы останетесь после размена: примет первый же вариант. И поверь: твою бывшую вряд ли устроят, к примеру, две комнаты в коммунальной квартире...

Капитан оказался прав на все сто - узнав о такой возможности, Марина тут же согласилась на один из представленных мною вариантов: они въехали в двухкомнатную малогабаритку, я - в комнату малонаселенной квартиры: всего с двумя соседями...

Пока шла тяжба с моей бывшей женой, я развил бурную творческую деятельность на "Мосфильме". После отбытия срока я очень боялся негативного к себе отношения, но люди отнеслись ко мне не только с пониманием, но даже с некоторой симпатией. Я действительно старался изо всех сил доказать всем и себе в том числе, что я чего-то стою. Любую свободную минуту я использовал для того, чтобы писать, писать и писать. Добиваясь достойной работы на киностудии, я, чтобы не сдохнуть с голоду, подрабатывал как журналист и опубликовал более сорока моих очерков, рассказов, исследований в самых популярных тогда газетах и журналах.

Большой успех в журналистике пришел после знакомства с уникальным человеком - Михаилом Петровичем Ереминым, генералом в отставке. У него удивительная судьба. Родился в девятьсот втором году. Рано осиротев, воспитывался в приюте, потом с помощью своего родственника в пятнадцать лет поступил на кремлевские курсы красных командиров, закончив которые стал работать в охране Ленина. В сорок первом году ушел на фронт в качестве командира дивизии и вскоре стал заместителем командующего Третьей армией генерала А. В. Горбатова.

В пятьдесят втором году, уйдя в запас, занялся исследованием ленинских фотографий, пытаясь установить всех тех, кто был снят рядом с вождем.

С Михаилом Петровичем я познакомился случайно в День Победы: он жил на одной с нами площадке. Его рассказы о прошлом показались мне настолько интересными, что я всерьез увлекся его исследованиями. Некоторые из моих статей об этих исследованиях стали настоящими сенсациями в центральной прессе и нередко объявлялись "статьей недели", "статьей месяца", а однажды и "статьей года".

У меня родилась идея снять фильм об исследованиях Михаила Петровича. Я написал сценарий "Рядом с Лениным", который одобрили на ЦСДФ, и вскоре фильм был снят мною. Пока мы работали над сценарием, однажды Михаил Петрович пригласил меня на свою дачу в Жаворонках. Так получилось, что там я сблизился с его падчерицей, и вскоре она забеременела. Мы с ней не строили особых планов на будущее, но зародившееся дитя меня как мужчину обязывало, и вскоре мы поженились. Так на свет появился мой второй сын.

Еще задолго до его рождения Михаил Петрович настаивал назвать его в честь Ленина. Чтобы никому не было обидно, положились на судьбу: каждый написал свое имя на бумажке, а тащить предложили Михаилу Петровичу. И что же? Михаил Петрович вытащил то, что и хотел, - Володя. Но как все изумились, когда Володя родился именно в день рождения Ленина! В этом было что-то сверхъестественное...

Но не пришлось Михаилу Петровичу долго нянчить своего внука: вскоре дед умер...

Михаил Петрович был не коммунистом, он был убежденным и преданным БОЛЬШЕВИКОМ! То есть большевиком первой формации, которые искренне верили в светлое и счастливое будущее своей страны, своего народа...

Почему-то припомнился один случай, достаточно забавный, но очень точно характеризующий этого человека.

У Михаила Петровича было очень слабое зрение, и однажды я сопровождал его к первому секретарю Московского обкома партии В. Конотопу, с которым он был довольно близок. Идем мы через какой-то двор, а там старый котлован, который, судя по всему, уже давно должен быть засыпан. Приходим к Конотопу, а того на месте нет: он был срочно вызван в Кремль. Помощник, зная их отношения, пропустил нас в кабинет. Михаил Петрович полистал справочник, нашел, в чьем ведении находилась территория с котлованом, набрал номер по "вертушке" и говорит:

- Иван Сидорович, здравствуйте! Объясните, пожалуйста, почему вы так плохо следите за вверенной вам территорией? По такому-то адресу не зарыт котлован, а люди ходят, ноги ломают... Нехорошо!..

- Откуда вы звоните? - неожиданно спрашивает чиновник, вместо того чтобы как-то объясниться.

Михаила Петровича это так разозлило, что он не выдержал:

- Из телефонной будки! - зло бросил он и положил трубку.

Не успел он передать мне слова собеседника, как "вертушка" зазвенела.

- Слушаю! - поднял трубку Михаил Петрович.

Звонил тот чиновник. До него, видно, дошло, и он, узнав, откуда был звонок, сам перезвонил и стал всячески извиняться, ссылаясь на трудный день, трудное детство и так далее.

История закончилась тем, что на следующий день, сбегав по просьбе Михаила Петровича до того двора, я доложил ему, что котлован засыпан. Казалось бы, какое дело старому генералу до чьих-то там бед, но Михаил Петрович до самой смерти кому-нибудь да помогал, за кого-то ходатайствовал. Он был истинным офицером, и об этом есть еще одна маленькая история.

Пошли мы с ним на какую-то официальную встречу. Идем, разговариваем. Вдруг Михаил Петрович остановился как вкопанный и удивленно на кого-то уставился. Повернулся и я. Стоит порядочная очередь к бочке с разливным пивом. И в середине очереди, куда смотрел Михаил Петрович, я увидел подполковника, который как ни в чем не бывало стоял с бидончиком в руках.

Подходит к нему Михаил Петрович и говорит:

- Товарищ подполковник, как вам не стыдно позорить свою форму?

- Послушайте, папаша, идите своей дорогой, - отмахнулся тот.

- Какой я вам папаша? - разозлился Михаил Петрович и скинул с себя плащ, оставшись в форме генерала, с иконостасом орденов и медалей во всю грудь, среди которых были и два ордена Ленина.

Подполковник мигом отшвырнул бидон в сторону, вытянулся во фрунт.

- Виноват, товарищ генерал! - отдал честь. - Простите! Можно идти?

- Идите! - махнул рукой Михаил Петрович.

Не мог старый генерал пройти мимо офицера, который в форме стоит в очереди за пивом. Да и вообще, офицер с бидончиком в руках - жалкое зрелище!..

В этом был весь Михаил Петрович!

Пусть земля ему будет пухом! Хороший был человек...

Была у меня еще интересная история, связанная с именем генерала Еремина. Как-то один из его соратников, занимавший в прошлом высокую должность в Органах, рассказал мне уникальную историю о том, что во время войны, в самый трудный момент для Москвы, Политбюро ЦК КПСС приняло решение о вывозе тела Ленина из Мавзолея в безопасное место. Естественно, это задание было сверхсекретным и о важном грузе знали лишь единицы, да и то люди с самыми большими звездами.

Мне захотелось написать об этом статью. Потратив много сил и времени на встречи, беседы, исследование скупых документальных источников, я наконец написал ее. Но ни "Правда", ни "Известия" не жаждали опубликовать мое исследование. Редакторы разводили руками и ничего не объясняли, и только один заметил, что разрешение может дать только глава КГБ. Прекрасно помня о своих, мягко сказать, не очень доброжелательных контактах с Органами, я долго раздумывал прежде, чем решиться пойти на контакт с главой этого страшного ведомства. Но в какой-то момент махнул рукой: будь что будет, и уговорил Михаила Петровича, и тот через своих друзей-ветеранов сумел организовать мне встречу с Председателем КГБ Ю.В. Андроповым.

За день до встречи ко мне заехал офицер по спецпоручениям и сказал, что Юрий Владимирович назначил мне встречу, но сначала хочет прочитать мою статью. Я дал рукопись.

На следующий день в сильном волнении и с дрожью в коленях я появляюсь в приемной точно в назначенное время. Помощник Андропова, сообщив, что у меня только пять минут, открыл передо мной дверь в огромный кабинет хозяина Лубянки.

Юрий Владимирович был довольно высокого роста и, к моему удивлению, вышел из-за мощного стола и поздоровался со мной за руку.

- Мне понравился стиль вашей статьи. - Это были первые слова, произнесенные им, потом он сделал паузу и добавил: - То есть то, как вы пишете... Присаживайтесь...

Он расспрашивал меня о работе, о моих планах, много говорил о литературе и кино. Вместо пяти минут я пробыл у него в кабинете точно двадцать три минуты. Перед самым уходом, после его пожеланий мне творческих успехов, я все-таки рискнул спросить:

- А что с моей статьей?

И услышал от него лишь одно слово:

- Несвоевременно...

Не знаю, что думали другие, общавшиеся с Юрием Владимировичем, но мне он показался очень умным, я бы сказал, даже талантливым человеком и совсем не страшным...

Может быть, я притягиваю за уши действительность, но после этой встречи, вероятно, оттого, что после нее в отношении меня не было никаких последствий: меня не расстреляли, не посадили в Лефортово, да и помощник видел, как Хозяин дружелюбно простился со мной, - я почувствовал, что некоторые люди ко мне стали относится чуть настороженно... а некоторые заискивающе, наверное, так, на всякий случай...

Тем не менее я до сих пор жалею, что не спросил Андропова, почему с таким пристрастием относятся ко мне сотрудники Органов. Этот вопрос вертелся в моей голове всю беседу, но я так и не решился задать его... думаю, из страха...

Однако продолжим...

Однажды я случайно повстречал Женю Гинзбурга, который предложил мне поработать с ним на телефильме "Бенефис Гурченко" в качестве второго режиссера. Не имея ничего лучшего, я согласился. На этом фильме я с огромным удовольствием встретил таких поразительных актеров, как Армен Джигарханян, Александр Ширвиндт, и великого танцора - Мариса Лиепа.

С Марисом у меня связано одно забавное воспоминание. Съемки заканчивались обычно за полночь, и Марис, приезжая на съемки на американской машине (не помню марки, но это была одна из самых широких машин в мире, - подарок какого-то зарубежного почитателя его таланта), предложил мне возвращаться домой с ним: мы жили рядом - в то время я жил на Суворовском бульваре. Однажды Марис подвез меня к самому подъезду, а поблизости бродил какой-то милиционер. Увидев машину, он раскрыл от удивления рот, потом, увидев меня, раскрыл еще шире. Только Марис отъехал, милиционер попросил у меня документы и начал "права качать": кто за рулем? Из какой страны? И прочую чушь...

Не знаю, сколько бы продолжался этот допрос, но с громким визгом, двигаясь задним ходом, перед нами остановилась машина Мариса. Высунувшись в окно, он недовольно спросил:

- В чем дело, капитан?

- А вам какое... - недовольно начал тот, но взглянул на Мариса и мгновенно расплылся в улыбке. - Извините, вы можете дать автограф моей супруге, Тамаре? Она вас так любит, товарищ... - Он запнулся на мгновение и неожиданно закончил: - Товарищ Спартак!

Я не удержался и прыснул, а Марис как ни в чем не бывало:

- Хорошо, только на чем?

Капитан суетливо вытащил книжечку квитанций для штрафа, оторвал одну и протянул Марису.

"Тамаре от Спартака!" - написал он.

Капитан был в таком восторге, что вытянулся по стойке "смирно", приложил руку к козырьку фуражки и стоял до тех пор, пока машина не скрылась из виду. Потом повернулся ко мне:

- Позвольте проводить вас до подъезда?..

И с тех пор, когда мы подъезжали в дежурство этого капитана, он регулярно отдавал нам честь.

С этого фильма началась моя дружба с одним из самых великих актеров нашего времени - Арменом Борисовичем Джигарханяном...

Людмилу Марковну Гурченко я тоже считаю великой актрисой и потрясающей певицей современности, но писать о ее характере я бы воздержался...

Один пример все-таки приведу. Гинзбургу понадобилось снять кадр, в котором Людмила Марковна должна быть одновременно в образах шести своих героинь. В то время технические возможности ТВ были более скромными, чем сейчас, и потому мне нужно было срочно найти пять дублерш.

Представляете? Найти дублерш под уникальную фигурку, с самой тонкой в стране талией?! Тем более что эти дублерши должны облачиться в собственные наряды актрисы...

Я пересмотрел едва ли не весь советский балет, ритм-балет, актерские училища... С неимоверными усилиями мне удалось отыскать пять дублерш. Среди них была даже одна со званием "Народная артистка СССР". Господи, только она и я знаю, что мне пришлось предпринять, чтобы уговорить ее пожертвовать полдня киноискусству.

Кульминационный момент настал: пред светлы очи бенефициантки предстали пять дублерш.

Небрежно окинув их царственным взглядом, Людмила Марковна прямо при них спросила меня:

- Откуда они?

- Четверо актрисы, а пятая студентка... - с гордостью ответил я, довольный, что сумел-таки выполнить столь трудное задание.

- Что? - неожиданно повысила голос актриса. - Чтобы я дала свои наряды какой-то массовке? Да никогда в жизни! - Повернувшись, она вышла.

Мои приглашенные остолбенели, а "народная" просто расплакалась, выразительно взглянула на меня и едва не бегом устремилась к выходу...

Я чувствовал себя оплеванным...

Тем не менее я все равно люблю Людмилу Марковну!..

После этого фильма меня пригласил на беседу известный кинорежиссер Александр Митта. Ему стало известно, что во ВГИКе я писал реферат на тему комбинированных съемок. Он приступал к созданию первого советского фильма в жанре фильма-катастрофы под рабочим названием "Запас прочности".

Думаю, мало кто не видел фильма "Экипаж" или не слышал о нем...

Александр Митта предложил мне поработать с ним в качестве режиссера комбинированных съемок. К тому времени на "Мосфильме" создалось объединение "Дебют", которое возглавил А. А. Мамилов. Мне удалось дойти до самого Ф. Т. Ермаша, тогдашнего Председателя Госкино СССР, и получить его добро на съемки своего дебюта. Один из моих доброжелателей, работавший в Госкино, сказал мне, что там мой сценарий понравился, и это послужило основанием для положительного решения.

Не могу не похвастаться, что один из самых выдающихся операторов нашего кинематографа, Павел Лебешев, снявший недавно с лидером нашего кино Никитой Михалковым "Сибирского цирюльника", согласился снять мой дебют.

Перечитав слова о том, что мне удалось дойти до Ф. Т. Ермаша, я подумал, что у читателя может возникнуть ощущение, что у меня все легко получилось. До нашей встречи я десятки раз посылал ему письма, моля о помощи, и не получил ни одного ответа.

Однажды, подрабатывая на Московском кинофестивале в качестве переводчика болгарского режиссера Иванки Грыбчевой - на том фестивале ее фильм "Ни с кем" получил серебряную премию, - я, естественно, оказался в числе приглашенных на прием в посольство Болгарии. А накануне Грыбчева с удивлением услышала, что я ее коллега. И все выпытала о моих творческих проблемах. После нескольких тостов в честь обладательницы премии и "за дружбу между народами", Грыбчева, сидевшая рядом с Ермашом, спрашивает его, указывая на меня:

- Вы знакомы?

- Вроде нет... - не очень уверенно ответил он.

- Режиссер Доценко...

Ермаш недоуменно пожал плечами и о чем-то спросил сидящего рядом помощника, тот, похоже, ответил, что тоже меня не знает.

Меня просто взорвало от такой лжи: после каждого своего послания я буквально терроризировал его секретаря, допытываясь, дан ли ход моему обращению. И всякий раз тот отвечал, что мое послание положено на стол председателя, но пока никакой реакции.

- Филипп Тимофеевич, я раз десять обращался к вам, но ни разу не получил ответа! - с обидой произнес я, органически не переваривая неправду.

Вы бы видели взгляд, которым он одарил меня, но тут же взял себя в руки и натянуто улыбнулся.

- Попробуем разобраться, - сказал он и добавил: - Но не за праздничным столом...

Фестиваль закончился, Грыбчева уехала, а меня года полтора-два не пускали на "Мосфильм": было распоряжение самого Генерального директора студии, им был в то время бывший генерал милиции Н. Т. Сизов, не выписывать мне даже разовые пропуска!

То ли у Ермаша было легкое ощущение вины, то ли сыграла роль моя встреча с Андроповым, но он принял меня, повысил тарификационную категорию режиссера и дал "добро" на дебют...

Прошло много лет, я выпустил свои первые книги и ехал как-то в троллейбусе по Комсомольскому проспекту. Вдруг вижу знакомое лицо: да это же сам Сизов постаревший, сильно сдавший.

- Здравствуйте, Николай Трофимович!

- Здравствуйте, - чуть натянуто ответил он.

- Не узнаете?

- Почему... узнаю: Виктор Доценко...

- Очень давно меня терзает вопрос...

- Почему я с вами так поступил? - неожиданно перебил он.

- Именно!

- По-другому я не мог тогда поступить: я - простой исполнитель... А вы, несмотря на судимость, все равно сумели пробиться...

Этот одряхлевший чиновник вовсе не чувствовал себя виноватым, даже не сделал вид, что раскаивается. Но меня удивило, что он не только узнал меня, но и ЗНАЕТ обо мне... Чувствовалась старая ментовская закалка...

Почему-то он вызвал у меня жалость, и мне расхотелось продолжать с ним разговор.

- Мне выходить на следующей, прощайте! - сказал я и пошел к выходу...

* * *

Однако продолжим...

Немного о сценарии, который я назвал "Гнездо на ветру". Не помню, где я наткнулся на синопсис двух молодых студентов сценарного факультета. В нем схематично была изложена идея этой истории. А сама история, перекликавшаяся с рассказами друзей-ветеранов Михаила Петровича Еремина, настолько мне понравилась, что я решил сам написать сценарий. Созвонился с этими ребятами и все откровенно им объяснил, пообещав, что если сценарий будет принят, я обязательно вставлю в титры их фамилии, как авторов идеи. В сценарии, написанном мною для дебюта, шла речь о трагических двадцатых годах и Гражданской войне в Сибири. Многодетная семья староверов, как и вся страна, разделилась на два лагеря: одни за красных, другие - за белых, однако в решающую минуту для семьи, все братья, ведомые отцом, становятся на ее защиту и почти все погибают.

Нисколько не маскируя, я сознательно написал его как советский "вестерн". Фильм был сложнопостановочным, насыщенным многочисленными трюками, погонями и стрельбой (много позже я воплотил некоторые прошлые замыслы в своем фильме "Тридцатого уничтожить!"), и затрат требовал несколько больше, чем обычный. Именно поэтому директор "Дебюта" поставил меня в план на середину восьмидесятого - начало восемьдесят первого годов. Пока я был свободен и согласился работать с Миттой.

Должности режиссера комбинированных съемок в тарифной сетке кинематографа тогда не было, и потому Митте пришлось убеждать три министерства: Госкино СССР, Министерство финансов и Министерство труда и заработной платы, что такая должность необходима.

Работы на участке комбинированных съемок было выше крыши. Вся стоимость двухсерийного фильма составляла один миллион двести пятьдесят тысяч (огромные по тем времена деньги), а пятьсот пятьдесят тысяч, выделенные на комбинированные съемки, говорили сами за себя. И поэтому я был очень рад, что через пару месяцев мне в помощь взяли Георгия Михайловича Николаенко. Он приехал с Украины и был связан каким-то родством с Сергеем Бондарчуком.

Николаенко был удивительно интеллигентный и очень начитанный парень, и, несмотря на то что мы были как бы соперниками, у нас никогда не возникало проблем и взаимных претензий: он занимался одними делами, я - другими.

Заместителем Криштула работала бывшая актриса Валечка Лысенко, сыгравшая главную роль в фильме, "Свадьба в Малиновке", они с Георгием полюбили друг друга и вскоре поженились. Откровенно говоря, я по-доброму завидовал этой удивительно нежной паре. Впоследствии Георгий стал извест-ным режиссером и сделал много хороших картин...

Почти два года отдал я фильму "Экипаж", и результат, как убедились зрители, налицо. Остановлюсь на некоторых, наиболее, с моей точки зрения, интересных историях.

Фильм был посвящен героическим будням летчиков гражданской авиации. И, конечно же, главным консультантом фильма был назначен заместитель министра гражданской авиации Павлов. Каким-то чудом мне удалось получить у него бумагу, примерно следующего содержания:

Вначале идет текст о замысле фильма, а потом слова, напечатанные наискосок красным шрифтом:

"Всем предприятиям Гражданской авиации, всем аэропортам, диспетчерам, кассам и депутатским залам оказывать всяческое содействие режиссеру этого фильма Доценко В. Н." и далее подпись - заместитель министра гражданской авиации Павлов.

Как же мне пригодилась эта важная бумага!

Я уже упоминал о макете Омского нефтезавода. На этот макет я вышел, познакомившись с тогдашним заместителем министра авиационной промышленности И. С. Силаевым. Встретившись с этим простым, удивительно добрым и умным человеком, я просто в него влюбился и нахально, не посоветовавшись с Миттой, предложил Ивану Степановичу стать консультантом фильма. Тот отказывался, но я все-таки его уломал. А потом вывалил на его плечи целый воз проблем: и нужен-то хвост ТУ-154, и нужны-то макеты этого же самолета, и еще десятки просьб, среди которых и макет нефтезавода. Иван Степанович сразу вспомнил об Омском нефтезаводе, поскольку был дружен с его бывшим директором Рябовым, возглавлявшим теперь московский главк.

Силаев тут же звонит ему и просит оказать содействие, добавив при этом, учитывая мои намеки на скудность бюджета фильма, чтобы его подчиненные не сдирали с "бедных кинош-ников" последнюю шкуру. На вопрос Рябова: что будет с макетом в дальнейшем, Иван Степанович хитро усмехнулся:

- Не беспокойся, вернут все, что останется!

И подмигнул мне: прочитав сценарий, он уже знал, что макет будет взорван...

Помощь Ивана Степановича оказалась бесценной для фильма. С его подачи к созданию макетов ТУ-154 различных масштабов и иных макетов подключились такие мощные силы, как завод-400, Казанский авиационный институт, и еще десятки предприятий страны. Пока создавались эти макеты и модели, я занялся макетом Омского нефтезавода. Он был сделан немецкими макетчиками и занимал внушительную площадь: примерно в сто квадратных метрах, да и в высоту был с человеческий рост. И все это хозяйство как-то нужно было переправить к месту съемок, которые намечались под Ялтой.

Надо отдать должное щедрости нефтяников: именно они, конечно же, не без поддержки Силаева и Рябова, сотворили специальные деревянные контейнеры, тщательно все упаковали и помогли отправить. И кстати, по очень льготным тарифам. В мои обязанности входило контролировать их работу, что я и сделал с большой радостью: вы же помните, что мои родители живут в Омске!

Эта поездка запомнилась встречей с Ларисой Петровой с битьем чешского хрусталя и двумя забавными историями. Первая из них связана с Арменом Джигарханяном.

В те дни в Омске гастролировал Театр имени Маяковского. Я, естественно, поспешил встретиться с Арменом. Прихожу к нему в номер гостиницы, а там медсестра - у него прихватило поясницу и нужен обезболивающий укол. Армен прилег на кушетку, а девушка готовит шприц, ампулу с лекарством, ватку со спиртом. Вы можете себе представить состояние молоденькой провинциалочки, которая вдруг оказалась рядом с великим человеком. Да еще от нее зависит и самочувствие этого человека. Волнение - через край, ручонки трясутся, все валится из рук. И чтобы хоть как-то скрыть напряжение, девушка тараторит без умолку, рассказывая о фильмах с его участием, о его ролях. Настал кульминационный момент: она набрала наконец в шприц лекарство, подошла к Великому, осторожно сдвинула вниз пижамные штаны, чуть оголив царственную ягодицу и, подняв вверх шприц, брызнула лекарством - и вдруг:

- Армен Борисович, а можно спросить вас? - сосредоточенно глядя на кончик иглы, с неким кокетством начала она.

- Конечно, девочка! - томясь от ожидания, кивнул Армен.

- Армен Борисович, а какие у вас творческие... - тут она с силой вгоняет иглу в бедного артиста, - ...планы?

- Ой! - роняет тот и облегченно добавляет: - Большие!

Я едва не рухнул со стула, столь смешна была эта сценка. Но еще смешнее было потом, когда медсестра, бросив почему-то "спасибо", вышла из номера.

- А что смешного? - удивился Армен, вставая с кушетки.

- Как что? - Я, точно придерживаясь увиденного и услышанного, в лицах пересказал сценку.

Армен хохотал так, что я даже испугался за него. Посмеявшись несколько минут, он вдруг сделал серьезную мину и сказал:

- Ну ты и артист! - Потом помолчал и добавил: - У меня даже радикулит прошел!..

По просьбе мамы, души не чаявшей в Армене, я пригласил его а гости к нам домой. Мама напекла всяких вкусностей, накрыла богатый, насколько было возможно в то время, стол. Смотрю на маму и не могу понять: что с ней происходит? Ходит, ходит кругами... Такое впечатление, что она чего-то стесняется.

- Мама, чего ты мнешься? Хочешь что-то спросить - спроси: здесь все свои!

- Армен Борисович, - нерешительно проговорила мама. - Может, снимете пиджак, я его вам поглажу!

Только тут я обратил внимание, что его пиджак действительно сильно помят.

- Ой, мамуля! - расхохотался Армен. - Этот пиджак для съемок, и я его специально разнашиваю: иногда даже сплю в нем!..

Милая моя мама с тех пор часто вспоминает эту историю и каждый раз смущенно краснеет, заканчивая следующими словами:

- Вот глупая... Как я могла подумать, что у ТАКОГО артиста может быть что-то не в порядке...

* * *

Упаковка макета близилась к завершению, когда мне позвонил директор картины Борис Криштул и сказал, что съемки в Париже под угрозой срыва из-за того, что Георгий Жженов, играющий одну из главных ролей, находится во Владивостоке на гастролях с театром. И выяснилось это только что. Естественно, спрашиваю:

- А я при чем?

- Только ты можешь спасти съемки!

- Каким образом?

- Дело в том, что съемки в Париже, в аэропорту Шарль де Голль, начинаются послезавтра, а его спектакль тоже идет послезавтра! Перенести съемки в Париже нельзя: будет такая неустойка, что фильм придется остановить...

- Значит, нужно отменять спектакль! - резонно заметил я.

- В том-то и проблема: спектакль идет в честь празднования дня Военно-морского флота! Директор театра и слышать не хочет о замене. И его можно понять: первый секретарь Приморского крайкома к Брежневу заходит, открывая дверь ногой!

- А что я могу сделать? - Я уже догадывался, куда клонит Криштул: зная мои пробивные качества, меня часто кидали на задания, требовавшие общения с важными персонами.

Кстати, еще в подготовительный период Криштул как-то входит в режиссерскую мрачнее тучи.

- Что случилось? - спрашиваю.

- Сцена встречи нашего героя с космической капсулой под угрозой срыва!

- Почему?

- Шаталов отказывается визировать сценарий... даже вернул его...

- Кто отвозил сценарий?

- Мой зам...

- Понятно. - Я помрачнел: его зам был настолько косноязычен, что часто получал отказы даже там, где уже все было согласовано. - Давай машину, сам повезу...

Созваниваюсь, с трудом договариваюсь о встрече. Приезжаю.

- Владимир Александрович, очень прошу вас прочитайте его, - кладу сценарий перед ним.

- Чего его читать? Я уже просмотрел... - Он покачал головой. - Ну и накрутили вы там... Так же не может быть!

- Владимир Александрович, я оставлю его вам, а через недельку загляну с большой надеждой, что вы измените свое мнение и подпишите...

- Оставьте... - Он пожал плечами. - Но не надейтесь!

Я вышел в совершенной уверенности, что на этот раз у меня все сорвалось. Вернулся и доложил Криштулу, что мне нужно было в первый раз ехать, но я упросил его подумать недельку.

За следующую неделю произошли события, заставившие Шаталова, руководителя Центра управления полетами, изменить свою точку зрения. Сначала американский "боинг", одного класса с ТУ-154, на высоте десять тысяч метров теряет часть обшивки, и летчику, резко снизившемуся до минимальной высоты, удалось не только избежать катастрофы, но и не обморозить никого из пассажиров. В эти же дни у нашего космонавта произошла нештатная ситуация: во время работы космонавта в открытом космосе у станции оторвалась двадцатитонная антенна. И если бы не мгновенная реакция космонавта, успевшего толкнуть ее в открытый космос, она упала бы на Землю, и никто не мог знать, какой ущерб она бы причинила...

К назначенному сроку я вхожу в кабинет В. Шаталова и молча смотрю на него, с еле заметной улыбкой.

- Уже знаете? - вздохнул он. - Да, если уж ТАКОЕ происходит, то у вас это... - Он махнул рукой, взял ручку и написал на титульном листе сценария: "Возражений нет" - и расписался. - Не забудьте на премьеру пригласить! Удачи!..

- А как же с космической капсулой? - напомнил я. - Не из картона же делать...

- За пару дней до съемок позвони: привезут вам и капсулу, и парашют, и два костюма космонавтов...

- Спасибо!

Владимир Александрович перечислил все, о чем мы писали в письме на его имя, и точно выполнил свое обещание...

Когда на студию привезли костюмы космонавтов, я не удержался и решил узнать, что чувствует в нем космонавт. С трудом натянул костюм на себя и даже сфотографировался в нем вместе с Анатолием Васильевым, исполнявшим роль летчика, который обнаруживает капсулу с космонавтами. Признаюсь, без специального устройства, осуществляющего поддув костюма, находиться в нем малоприятно: буквально минут через пять я вспотел так, что пот ручьями лил по спине...

А еще я проэкспериментировал со сложным гримом, в котором должен был сниматься тот же самый Васильев. По ходу действия фильма он должен был пролезать сквозь разрубленные топором металлические перегородки, добираясь до воздухозаборника, чтобы устранить посторонний предмет, застрявший в рулевом управлении. Устранив предмет, он срывался и летел внутрь, сильно изранив лицо. Мне как режиссеру необходимо было выяснить, как ощущает себя актер при таком сложном пластическом гриме. Надо заметить, что ощущение непередаваемое. Не очень подумав о последствиях, я сфотографировался в этом гриме и один из снимков отослал родителям... Мама едва не упала в обморок...

Однако вернемся к Парижу...

- Только ты можешь спасти картину! - льстиво выдохнул Криштул.

- Но у меня даже денег нет на авиабилеты!

- Я уже выслал телеграфным переводом!

То есть Криштул заранее все продумал, и мне ничего не оставалось, как согласиться.

Получив на почте деньги, я бросился в кассу Аэрофлота. Боже, билетов во Владивосток нет! Что делать? И тут я вспомнил про важную бумагу заместителя министра. Подхожу к депутатской кассе, протягиваю свое удостоверение и грозное предписание. Без звука находят билет. Однако неприятная новость: лететь придется аж с тремя пересадками - сначала в Москве, потом где-то еще и, наконец, в Хабаров-ске. А это значит, что могу потерять на ожидании очередных рейсов столько времени, что опоздаю! Опять сакраментальный вопрос: что делать?

И тут меня понесло: иду к начальнику аэропорта и, нагромоздив одну важность на другую, прошу его помощи. Не знаю, что больше повлияло на этого милого человека: моя бумажка или любовь к кино, но он сообщил по цепочке о следовании "важной персоны" и, наверное, намекнул на что-то еще...

Вероятно, я был первым, а может, и единственным пассажиром, который ТАК добирался из Омска во Владивосток. Прилетаю в Москву, меня с машиной у трапа встречает представитель Аэрофлота, везет меня в комнату отдыха депутатов, где я совершенно бесплатно попиваю и закусываю с часок, потом снова в машину до трапа и лечу до следующего города, там все повторяется: машина - депутатская машина - самолет. В Хабаровске - то же самое! Естественно, у меня произошел в голове сдвиг, и я совершенно перестал ориентироваться во времени.

Прилетаю во Владивосток - светло, добираюсь до гостиницы "Владивосток", время на моих часах - четыре. Узнаю, Жженов у себя в номере, поднимаюсь, стучу - не открывает, стучу громче - открывается дверь, и передо мной стоит в трусах (везет мне на мужчин в трусах!) артист и протирает сонные глаза.

- Георгий Степанович, спать после обеда не очень полезно, - с улыбкой замечаю я, а у самого кружится голова и качает из стороны в сторону: вот-вот засну на ходу.

- Какой, к черту, обед? - восклицает артист, - Четыре часа утра!!!

Пришлось извиняться, а потом я попросил ввести в курс событий. Жженов подтвердил, что директор театра и слышать ничего не хочет, то есть положение аховое! Я все-таки позвонил ему, но разговора не получилось - тот только ехидно проговорил, что "если я такой умный", сам бы и обратился к первому секретарю крайкома. Меня это задело: я попросил у него телефон и заявил на прощанье:

- И обращусь! - после чего мы решили немного поспать: Георгий Степанович любезно предложил мне кушетку...

В половине восьмого я, взбодрившийся от выпитого кофе, звонил первому секретарю Ломакину. К счастью, он оказался на месте.

- Виктор Павлович, доброе утро, с вами говорит кинорежиссер Доценко: я только что прилетел из Москвы и должен с вами встретиться!

Видно, в моем голосе было столько страсти, что первый секретарь сказал:

- Если в течение двадцати минут доберетесь до моего кабинета, то повидаемся, а нет... не найдете меня: буду ездить по городу и проверять готовность к празднику!

- Спасибо, буду! - ответил я, почему-то твердо веря, что успею.

- Неужели согласился встретиться? - спросил вдогонку Жженов.

- Конечно! - крикнул я на бегу.

Вылетел из гостиницы и тогда сообразил, что не знаю, где этот чертов крайком. Да и такси не было видно. Вдруг вижу военный "газик", подбегаю:

- Отец, выручай: опаздываю! - умоляюще попросил я пожилого водителя.

- Не могу: вот-вот генерал должен выйти... - не очень уверенно ответил тот.

- Заплачу, сколько скажешь...

- А куда нужно-то?

- Первый секретарь крайкома ждет меня!

- Первый секретарь? - недоверчиво переспросил он и окинул меня взглядом с ног до головы.

- Я кинорежиссер из Москвы!

- Земляк, значит? - обрадовался водитель. - Садись, крайком - рукой подать... Если что - скажу, заправлялся долго...

Крайком действительно оказался в пяти минутах езды, правда быстрой. К счастью, пропуск был уже заказан, пулей взлетел на второй этаж и увидел выходящего из приемной высокого стройного мужчину лет пятидесяти. Почему-то сразу решил, что это и есть первый секретарь.

- Виктор Павлович? - переводя дыхание, спросил я.

- А вы, судя по всему, Доценко. - Он улыбнулся. - Успели все-таки? Что ж, нужно и мне держать слово: пройдемте в кабинет...

Ломакин сел за стол, а мне предложил место напротив.

- Рассказывайте, что за беда у вас, - догадливо произнес он.

Меня словно прорвало - чего только я ему не плел - и про "важнейшее из искусств", и про "проклятых" капиталистов из Парижа, которые хотят поставить нас на колени, и про то, что люди должны помогать друг другу...

Ломакин сидел и внимательно меня слушал, потом не выдержал.

- Извините, Виктор Николаевич, о чем все-таки речь? - воспользовавшись секундной паузой, вставил он.

- Завтра Жженов должен быть на съемках в Париже. Их перенести нельзя: придется платить огромную неустойку...

- А я при чем? - Он искренне удивился.

- Жженов участвует в завтрашнем спектакле на праздновании Дня Военно-морского флота!

- Понятно. - Он нажимает кнопку селекторной связи. - Миша, в плане праздника стоит спектакль московского театра...

- Да, Виктор Павлович! - подтвердил приятный баритон.

- Так вот, отмени его!

- Как?

- Отмени! - строже повторил Первый. - За Жженовым специально режиссер из Москвы прилетел! Сажай его на ближайший рейс до Москвы: его в Париже ждут!

- Но чем же я спектакль заменю: билеты-то все проданы? - растерялись на другом конце провода.

- Чем, чем! Не первый раз замужем: "сборную солянку" сделай! И вот еще что: я по объектам поехал, а ты позаботься, пожалуйста, о нашем московском госте... - И мне: - На денек останетесь погостить, Виктор Николаевич? - Я согласно кивнул. - Наш номер, город показать... в общем, все как следует... Сейчас он подойдет к тебе... Доценко Виктор Николаевич...

Он отключил связь и встал из-за стола.

- Если бы не предпраздничная суматоха... - Он вздохнул и протянул руку. Удачи вам, тезка, и вашей картине!

- Спасибо вам огромное! Если бы все государственные деятели так быстро разрешали возникающие проблемы... - прочувственно начал я, но он чуть смущенно перебил:

- Ну уж, ну уж... - и добавил: - Я тоже не без греха!..

- Веселого вам праздника...

- Привет Москве!.. Марина Витальевна, проводи московского гостя к Михаилу! - на ходу попросил он секретаршу.

Я подумал, что "Миша" - это помощник по общественным связям, проще говоря, мальчик на побегушках. Как я удивился, когда меня подвели к двери с табличкой "Второй секретарь крайкома"... "Миша" был приятный и тоже весьма деловитый мужчина лет сорока. Он радушно угостил чаем, потом, извинившись: "Родина зовет подвиги совершать" - позвонил по селектору и сказал:

- Тамара, у меня в кабинете московский кинорежиссер, прояви о нем заботу... - Он сделал еле заметную паузу и добавил: - В общем, по полной программе!

Помню, у меня промелькнуло: "Интересно, что это за полная программа такая?"

Через минуту в кабинет вошла симпатичная и очень фигуристая женщина лет двадцати пяти. Мило улыбнувшись, она сказала:

- Пойдемте, Виктор Николаевич!

- С удовольствием! - Я был искренне рад, что сопровождать меня поручили женщине, да еще такой милой.

Почему-то я был уверен, что она-то уж точно "по общественным связям", но я вновь ошибся: Тамара оказалась заведующим отделом крайкома по культуре!

Миша, Тамара - видно, осталась эта привычка с комсомольских времен...

У выхода нас ждала черная "Волга", и Тамара повезла меня по городу, по пути рассказывая о его достопримечательностях, как заправский гид. Оказывается, Владивосток, если смотреть на него с птичьего полета, похож на растопыренную пятерню и между каждым пальцем - бухта. Всюду чувствовалось предпраздничное настроение, город прихорашивался, почти на каждом шагу алели знамена. Мне очень жаль, что после долгого перелета и короткого сна я мало что соображал. К обеду это заметила и Тамара.

Она повезла меня сначала в ресторан, где мы чудесно пообедали с красным вином, а потом она отвезла меня в гостиницу.

Мой самолет вылетал на следующий день после обеда, а Тамара пришла ко мне ровно в девять часов. Она заказала завтрак в номер, мы плотно позавтракали. Потом Тамара сказала, что нам нужно кое-куда съездить по программе, и загадочно добавила, что мне понравится...

Мы остановились перед красивым современным зданием из стеклобетона. Это был магазин "Океан". Когда мы вошли в торговый зал, впечатляющий своими размерами, меня поразило совсем другое: полупустые полки. Представляете, морской порт, рыбный город, казалось бы, удаленный от центра страны, а в витринах рыбного магазина только куски китового мяса да банки "Завтрак туриста". Я взглянул на Тамару, и в моих глазах читался вопрос: "Зачем мы сюда пришли?"

- Доверьтесь мне, Виктор Николаевич! - улыбнулась она.

И тут же нам навстречу, радостно улыбаясь, вынырнула откуда-то миловидная женщина в летах.

- Тамара Андреевна, здравствуйте! - радушно воскликнула она.

- Познакомьтесь, это Виктор Николаевич Доценко - кинорежиссер из Москвы, а это наша Валечка - директор магазина! - представила нас Тамара.

- Очень приятно! - Я галантно приложился к ручке директорши.

- Валечка, по высшему классу! - сказала Тамара загадочную фразу.

- Конечно, Тамара Андреевна! - Директриса удалилась.

Я не понимал, что происходит, но вопросов не задавал. Через несколько минут директриса вручила мне огромнейший полиэтиленовый пакет, который весил не менее шести килограммов.

- Что это? - удивился я.

- Здесь все, что есть в нашем городе: икорка, балычок, осетриночка, кеточка и другое... - Мне понравилось, как ласково называла она деликатесы, но мой мозг тут же превратился в счетную машину: я пытался соотнести оставшуюся у меня наличность и возможную стоимость содержимого пакета.

Я смущенно взглянул на Тамару:

- Что же вы меня не предупредили, что заедем в магазин... У меня вряд ли найдется с собой ТАКАЯ сумма, - и открыл бумажник.

- Обижаете, Виктор Николаевич, это презент от крайкома...

- Но я не могу при... - попытался отказаться я, но Тамара взяла меня за локоть:

- Все нормально, Виктор Николаевич, ни один наш гость не уезжает без даров нашего моря!.. Не обижайте нас...

В ее голосе было нечто, что заставило меня смириться.

- В таком случае спасибо и крайкому, и особенно вам, Валечка!.. - Я подхватил увесистый пакет.

Уже в машине Тамара сказала:

- И что вы такой щепетильный, Виктор Николаевич?

- Как-то не привык к халяве.

- Какая же это халява? - обидчиво заметила она. - У крайкома специальная статья для этих расходов на гостей!

- Гостя приглашают, а я сам прибыл! - Я все еще ощущал себя неловко.

- Вы слышали, что приказал Второй?

- Ну...

- По полной программе! Не ставьте меня в неловкое положение! Договорились?

Я кивнул.

- Вот и хорошо. - Тамара облегченно вздохнула. - Кстати, почему в Омск, а не в Москву?

Я рассказал о своей работе на фильме, и Тамара искренне воскликнула:

- Боже, как интересно! А если я как-нибудь навещу вас в Москве?

- С удовольствием приму вас... - Я улыбнулся и добавил: - По полной программе!

Она весело рассмеялась...

Когда я, вновь передаваемый, как эстафетная палочка, с рейса на рейс, прилетел в Омск, мама, увидев привезенное мною богатство, даже прослезилась: некоторые из продуктов она в жизни никогда не видела. Через две недели я вернулся в Москву, а она еще долго писала, что продолжает лакомиться привезенными из Владивостока деликатесами...

Работы по изготовлению моделей ТУ-154 в Казанском авиационном институте тоже пришлось контролировать мне. Там я очень сблизился с проректором института по имени Рифкат. Жить в Казани пришлось около месяца, и он поселил меня в студенческое общежитие, в котором была специальная трехкомнатная квартира для важных гостей. Вероятно, не стоит говорить, что по ночам мне скучать не приходилось: вряд ли кого этим удивишь. Однако Казань мне запомнилась именно сексуальным опытом. В один из предвыходных дней Рифкат предложил "повеселиться". Он завез ко мне коньяка, вина, шампанского, я закупил продуктов и стал ждать: к восьми часам должны были прийти две девицы, а вскоре должен был приехать и сам Рифкат.

Девицы явились в точно назначенное время. Обе они были длинноногие и симпатичные, но одна черненькая пышечка, вторая - по сравнению с первой худенькая блондинка. Ждем... час, другой... Рифката все нет... Вдруг он звонит - не придет, за ним зашла жена.

- А мне что делать? - растерянно спрашиваю я.

- Один разберешься! - с явным намеком отрезал тот.

Но мы же не сидели "в сухую" и не раз пригубили. Услыхав новость, девчонки нисколько не огорчились.

- Нам и втроем хорошо будет! - многозначительно заметила брюнетка.

Она не обманула: ночь была действительно восхитительной. Это сейчас, когда видеоэротику и порно можно приобрести буквально на каждом шагу, нет никаких тайн в интимной жизни, а в то время для меня это было самым настоящим шоком, хотя, честно признаюсь, - не неприятным...

С фильмом "Экипаж" у меня связано еще одно интересное воспоминание. В подготовительный период Митта, уверенный, что у него будут сниматься Олег Даль и Елена Проклова, и не думал о других актерах, случилось неожиданное: Даль ушел в депрессию, а Проклова была очень занята на другой картине. Нужна была срочная замена. Замену Далю нашли - великолепно, на мой взгляд, сыграл Леонид Филатов. С ним мы сдружились и поддерживаем теплые отношения до сих пор. А с героиней возникли сложности. Вскоре к поискам подключили даже меня, режиссера комбинированных съемок. Кого мы только не предлагали - никто не устраивал Митту, и всякий раз он, расставшись с очередной кандидатурой, говорил:

- Поищем еще...

Однажды я побывал на спектакле первого курса ГИТИСа и обратил внимание на очень талантливую, на мой взгляд, студентку актерского факультета - Елену Цыплакову. Показал ее Митте. На этот раз он долго думал:

- Оставим пока в резерве... и поищем еще... - сказал он наконец.

Кто-то посоветовал ему обратить внимание на Александру Иванес из Училища имени Щукина. Посмотрел. Понравилась. Попросил Криштула взять у руководства училища ее характеристику, так как по сценарию она должна сниматься в Париже. И вдруг получаем отрицательную характеристику, более того, оказывается, ей вообще грозит исключение. И снова Криштул просит меня: спасай картину! Я встречаюсь с "тройкой" училища: ректором, с комсомольским секретарем и с председателем профкома, но с каждым в отдельности, и подключаю все свое красноречие. Мне удалось добиться изменения некоторых формулировок в характеристике, а вместо приказа об исключении - приказа о переводе.

Однако все оказалось тщетным: Александру все равно не выпустили тогда за границу, и сценарий пришлось корректировать.

О поисках героини для картины случайно узнала создательница сериала про Штирлица - Татьяна Михайловна Лиознова. Она позвонила мне и попросила сообщить ей, если мне встретится "что-нибудь интересное". В то время она вместе с Львом Александровичем Кулиджановым вела третий курс актерской мастерской во ВГИКе, а нужной ей героини в мастерской не было.

Когда Митта утвердил Александру Иванес, я созвонился с Лиозновой и рассказал о талантливой студентке - Елене Цыплаковой. Посмотрев ее в курсовой работе, Татьяна Михайловна сразу предложила ей перейти к ним в мастерскую. Получилось, что я поспособствовал Леночке сэкономить два учебных года. И горжусь этим, потому что считаю Елену Цыплакову не только очень талантливой актрисой, но и незаурядным режиссером. И более всего мне нравится ее фильм "Камышовый рай"...

Производство фильма "Экипаж" закончилось. Пришло уже время заказывать титры, Александр Наумович Митта вызывает меня для разговора наедине. Чисто интуитивно я почувствовал, что этот разговор не сулит мне ничего хорошего.

Мои предчувствия оправдались: чуть смущаясь, Александр Наумович сказал мне, что все его попытки добиться разрешения на титр "режиссер комбинированных съемок" не увенчались успехом, а поэтому он предлагает мне войти в титр "режиссеры фильма". Вы уже знаете, режиссер фильма или, как принято было в нашем кинематографе, второй режиссер, - это как бы "начальник штаба". Таким "начальником штаба" на "Экипаже" была очень опытная Марина Колдобская.

Как, вы думаете, я должен был поступить в подобной ситуации? Во-первых, я был официально зачислен на должность "режиссера комбинированных съемок" и лишь изредка, в качестве "скорой помощи", помогал режиссерской группе. Во-вторых, это было неэтично по отношению к действительному второму режиссеру фильма, то есть по отношению Марины Колдобской, которую все в группе очень любили, называя ее за глаза "наша мама".

И я откровенно сказал Митте:

- Александр Наумович, вы меня пригласили в качестве режиссера комбинированных съемок, у вас есть претензии к выполненной мною работе?

- Конечно же, нет!

- В таком случае пробивайте МОЙ титр, и если не получится, то вообще не ставьте меня в титры фильма...

Не знаю, правду ли сказал Александр Наумович, что ему не разрешили такой титр, но...

Так меня не оказалось в титрах фильма. И конечно же, мне было обидно, когда на премьере фильма в Доме кино, при появлении в конце фильма титров операторы и художники "комбинированных съемок" - раздались настоящие овации, а моей фамилии там не было...

Правда, немного бальзама на свои раны я все-таки получил. На одной пресс-конференции американцами был задан вопрос о полной стоимости всего фильма. Я, взглянув на американца, в свою очередь спросил: а как он думает? Тот, немного подумав, сказал: миллионов тридцать долларов США. Когда же я ему назвал реальные суммы, американец воскликнул, поворачиваясь к Генеральному директору студии:

- А нельзя ли с группой комбинированных съемок фильма "Экипаж" заключить контракт на пару лет для работы в Голливуде?

Директор отделался шуткой, а я был рад и горд, что наша работа была столь высоко отмечена зарубежными специалистами...

И чего я так радовался? Американцы хотели поиметь нас по дешевке, что они сейчас и делают со всей Россией...

Очень долго дулся я на Сашу Митту, но, записывая эти воспоминания, пересилил себя и решил с ним встретиться. Звоню, представляюсь и вдруг слышу искренне взволнованный голос:

- Виктор, ты? Боже, сколько лет... Давай встретимся!

- Хорошо, когда, где?

- В любое время... У меня в мастерской: она в центре...

На следующий день приезжаю, захватив несколько своих книг в подарок. Несколько смущенный, Саша говорит:

- У меня только одна книга, и я хочу тебе ее подарить...

Красивое издание, претенциозное, но очень точное название "Кино между адом и раем". Открываю дальше:

"Дорогому Виктору на добрую память о совместной работе над одним безумным фильмом, с радостью за твое развитие и надеждой, что твой путь будет долгим, а наше общее дело - кино станет тебе второй матерью.

23.03.99. Саша Митта".

А рядом забавный рисунок (кто не знает - Александр Митта очень талантливый художник): кентаврик с крыльями и с цветком в руке...

Саша пригласил за стол, и мы ударились в воспоминания. В какой-то момент я не выдержал и задал ему вопрос, мучивший меня все эти годы:

- Саша, скажи честно: ты просто не хотел, чтобы я был в титрах?

- О чем ты говоришь, Виктор? Я ставил тебя в титры, пытался отвоевать, но в то время к режиссеру прислушивались только во время создания картины, а едва сдав исходные материалы, ты становился никем... В то время были стандартные титры и никто не имел права их менять!..

Саша был столь искренен, что на какую-то секунду мне даже показалось, что я был не прав, но это было лишь на секунду. Я до сих пор уверен, что все титры зависят только от режиссера-постановщика.

Во время работы над фильмом я подружился с руководством Аэрофлота, и мне предложили написать музыкальный сценарий с участием крупных звезд кино и эстрады, и большая часть действия происходила на только созданном первом в стране аэробусе. Я написал сценарий, имея в виду свою любимую певицу Аллу Пугачеву. На главную мужскую роль намечался Юрий Никулин.

Я написал следующее...

Почти все действо происходило в воздухе на борту лайнера, в экстремальной ситуации, которую специально создал для своего молодого экипажа командир корабля. Он единственный, кто знает, что авария - учебная. Однако случайно об "аварии" стало известно и актерам, летящим на фестиваль...

Мне было очень важно исследовать характеры разных людей в экстремальной ситуации...

Сценарий руководству Аэрофлота понравился, и были выделены деньги, но с одним условием: в главных ролях Алла Пугачева и Юрий Никулин.

Сначала я встретился с Никулиным у него дома на Малой Бронной. Юрий Владимирович оказался очень интеллигентным, душевным и удивительно добрым человеком. Попросив супругу угостить меня чаем, он при мне прочитал сценарий, причем ни разу не улыбнулся: был очень сосредоточен и лишь иногда поднимал взор и, глядя в никуда, о чем-то думал, наверное, мысленно представляя прочитанное, а потом сказал слова, ставшие для меня полной неожиданностью:

- А вы знаете, Витя, смешно! Давайте попробуем...

Не могу описать чувства, обуявшие меня, - вряд ли нашлись бы точные слова, но я действительно пожалел в тот миг, что не умею летать. Больше времени ушло на то, чтобы связаться с Пугачевой: я все время попадал на мужской голос, говоривший, что певица занята или ее нет дома. Но я был терпелив и наконец услышал в трубке до боли знакомый голос.

- Здравствуйте, Алла Борисовна, мне срочно нужно встретиться с вами! - на едином дыхании выпалил я.

- Здравствуйте... А кто это? - спокойно спросила она.

- Режиссер Доценко Виктор!

- И о чем речь, Виктор?

- Для вас я написал сценарий: он уже одобрен, и мне нужно только ваше согласие!

- Хорошо, подъезжайте... - ответила певица. - Сейчас можете?

- Конечно! - нетерпеливо воскликнул я.

- Адрес знаете?

- Конечно! - Честно признаюсь: не в силах пробиться к ней по телефону, я попытался нахально заявиться к ней домой, с огромным трудом разыскав ее адрес, но... дежурная не пустила меня даже в подъезд, возле которого кучковались многочисленные поклонники любимой певицы. - А пустят? - нерешительно спросил я.

- Назовете фамилию: я предупрежу...

Алла Борисовна встретила меня в халате, не очень выспавшаяся, но тщательно причесанная. Запомнился внушительный строй пустых бутылок в углу прихожей.

- Проходи в комнату, Виктор! - окинув меня быстрым, оценивающим взглядом, предложила Пугачева, а когда мы присели друг против друга, сказала: - Ну...

Я, завороженный тем, что сижу рядом с Великой, вдруг растерялся.

- Что? - спросил я.

- Сценарий принесли? - Она улыбнулась, словно отлично догадываясь о причине моего замешательства.

Я вытащил рукопись из портфеля и протянул певице.

- Чай, кофе?

- Нет, спасибо...

- Может, покрепче что?

- Нет-нет, спасибо, не беспокойтесь...

- Ну-ну... - Она стала быстро читать, судя по тому, как мелькали страницы, закончив, задумчиво проговорила: - В общем, ничего! - И спросила: - Сроки?

- Чем раньше, тем лучше!

- Придется подождать, если, конечно, хотите, чтобы я снималась: у меня все расписано на целый год вперед... - Она пожала плечами, но, заметив мой откровенно несчастный вид, посоветовала: - Если сроки поджимают, возьмите Ротару...

- Алла Борисовна, неужели ничего нельзя сделать? - промямлил я, понимая, что все мои надежды рушатся словно карточный домик.

- Не могу же людей подводить! Так что... - Она выразительно взглянула на часы.

- Если что, можно позвонить?

- Если что - можно! - улыбнулась Алла Борисовна, и я удалился с таким чувством, что здесь и сейчас я упустил что-то крайне важное...

Прошло много лет. Алла Борисовна превратилась в легенду российской эстрады, а я стал известным писателем, и однажды мы случайно встретились на открытии элитного клуба "Феллини". Организаторы устроили своеобразное состязание между гостями: отдельно между мужчинами и между женщинами. Победителям присваивались почетные звания: "Мистер "Феллини" и "Мисс "Феллини", с вручением карточки постоянного члена клуба. Как вы думаете, кто стал победителями? Угадали: королева российской эстрады - Алла Борисовна Пугачева и ваш покорный слуга!..

Я снова погрузился в поиски нормальной работы, подрабатывая актером на киностудиях. Вспомнился довольно забавный эпизод тех дней.

Возвращаюсь с очередных съемок домой, прохожу мимо Никитских ворот: я снимал тогда комнату на Большой Бронной, и вдруг меня останавливает молодая симпатичная девушка.

- Здравствуйте, как давно я вас не видела! Почему вы к нам не заходите?

- Здравствуйте, - недоуменно говорю я: девушка явно мне незнакома.

- Не узнали? - обиженно констатирует она. - Я - Марина, ассистент по актерам у... - называет фамилию довольно известного режиссера.

А я не так давно с ним общался.

- Не вызываете, вот и не видимся, - с улыбкой отвечаю я.

- Господи, столько раз звонила вам, но никто не отвечает.

У меня радостно забилось сердце: неужели мне хотят предложить роль?

- Может, у вас телефон изменился? - спрашивает девушка.

И вновь совпадение: совсем недавно с Кутузовского проспекта, где у моей хозяйки изменились планы, я переехал на Большую Бронную.

- Да, сейчас у меня другой телефон...

- Можно записать?

- Конечно!

Девушка открывает блокнот, достает ручку и пишет: Андрей Миронов...

Вновь совпадение: в то время этот удивительный актер, которого я просто обожал, тоже носил бородку похожей формы.

Поняв ситуацию, я онемел, стою, не знаю, как сказать Марине, что я не тот, за кого она меня принимает.

- Девушка, я не Андрей Миронов, я - Виктор Доценко, - говорю наконец.

Тут уж онемела Марина, а цвет ее щек мог поспорить с самым спелым помидором... До этого меня путали с Олегом Далем, часто принимали за Гунара Цилинского, но за Андрея Миронова - впервые, и, вы догадались, ни в одном случае я нисколько не обижался...

Однажды случайно встречаю режиссера Геннадия Ивановича Полоку и рассказываю о своем безделье. В то время Г. И. Полока был художественным руководителем телеобъединения "Экран". Он подбодрил меня и обещал помочь. Через несколько дней звонит и предлагает приехать. Повторять было не нужно: через час я уже сидел в его кабинете.

- Вот, - Геннадий Иванович протягивает мне сценарий, - прочитай, если понравится, можно попробовать твою кандидатуру... Но учти, до тебя было уже три режиссера, которых герой фильма отклонил, а на фильме, у которого даже не было подготовительного периода, уже висит девяносто тысяч рублей, которые...

- Которые будут довеском тому, кто возьмется за эту работу? - закончил я его мысль.

- Точно!

- Интересно, о чем этот... - Я взглянул на название: "Композитор Андрей Петров, музыкальный фильм". - Тот самый Петров, что с Рязановым? - воскликнул я.

- Тот самый! - с улыбкой подтвердил Геннадий Иванович.

- Когда нужен ответ?

- Чем раньше, тем лучше! Фильм должен выйти на экран к его пятидесятилетию, в сентябре...

А на дворе стоял уже март.

- Я пошел...

Прочитав "сценарий", схватился за голову, почему и поставил кавычки. Текст был в обычном газетном стиле. Я попал в точку: "сценарий" писал ленинградский журналист, приятель композитора. Я никогда не писал сценария музыкального фильма, но понял главное: писать его, лишь перечисляя произведения композитора, вставляя интервью о нем и давая отрывки из фильмов и спектаклей, неправильно - людям будет скучно. Нужно нечто неординарное.

Наконец я нашел форму. Центром фильма должны стать, на мой взгляд, основные произведения композитора Андрея Петрова: балеты "Сотворение мира", "Пушкин" и опера "Петр Первый", а как особая тема - его работа в кино. Оставалось выбрать исполнителей. Созвонившись со знающими людьми, я выяснил, что лучшие исполнители "Пушкина" - Мариинский театр в Ленинграде с дирижером Юрием Темиркановым, "Сотворения мира" - Московский балет Касаткиной и Василева, "Петра Первого" - Свердловский музыкальный театр с дирижером Евгением Колобовым, а работу в кино Петрова, на мой взгляд, должны были представлять Эльдар Рязанов, Георгий Данелия и Никита Михалков.

Принялся писать заново, на свой страх и риск, используя лишь информацию, объединяя все придуманное единой фабулой и добавляя приемы художественного кино. Писал дня три, засыпая лишь на пару часов в сутки. Поставив точку, позвонил Полоке и все честно доложил. Немного подумав, Геннадий Иванович сказал:

- Идея мне нравится, было бы здорово, если бы понравилось и самому Петрову: позвони ему...

Звоню в Ленинград. Представляюсь, прошу о встрече, еще не зная, как ее осуществить: я - в Москве, он - в Ленинграде. И вдруг словно Бог вмешался: Андрей Павлович говорит, что завтра будет в Москве. Просит мой телефон, даю. Утром - звонок: готов ко мне подъехать. Ко мне? Куда? Я - в панике! Не приглашать же такого человека в комнатку коммунальной квартиры? Через мгновение вспоминаю о своем приятеле - очень талантливом художнике и скульпторе, ученике Вучетича, Борисе Дубровиче. Внаглую называю его адрес и тут же звоню ему...

Познакомила нас близкая в то время моя приятельница - Виктория Стенберг. Люди, увлекающиеся российским искусством, особенно театралы, должны знать эту фамилию - под ней работала известная династия художников. В двадцатые годы были очень популярны театральные художники, родные братья, известные как 2-Стенберг-2, и их афиши и плакаты до сих пор продаются на престижных аукционах. Их сыновья, один из них отец Виктории, известные театральные художники уже семидесятых годов.

Вика мне очень помогла с работой, познакомив с дочерью Льва Кассиля, возглавлявшей кинорекламное агентство на Зоологической улице, - между прочим, там рождалась первая кинореклама в нашей стране. И я снял с десяток рекламных роликов. Так что можно считать, что я стоял у самых истоков отечественной кинорекламы...

Когда Борис узнал, что мне известны многие деятели нашего искусства, он попросил поспособствовать в создании их бюстов. Так, с моей легкой руки, Боря сотворил бюсты Г. В. Александрова, С. А. Герасимова, Любови Орловой...

Так вот, звоню я Дубровичу и говорю: есть возможность познакомиться с Петровым. Тот в восторге: "Договаривайся", а я ему: "Уже едет!" Боря в панике! Я: "Ничего не знаю: через пятнадцать минут буду у тебя".

К моему великому счастью, Андрей Павлович оказался весьма контактным, обаятельным и все понимающим человеком. Он легко догадался, что я намерен убить двух зайцев, и вошел в ситуацию:

- Позирую два часа и только один раз, но с одним условием: в это время мы говорим о работе...

- Согласен, - кивнул Боря, уже делая наброски.

А я сразу быка за рога!

- Андрей Павлович, когда мне предложили снять фильм о вас, я согласился не раздумывая: ваша музыка меня просто потрясает!

- Давайте лучше о деле, - чуть смущаясь, заметил композитор.

Его легкое заикание нисколько не раздражало и не отвлекало, по крайней мере меня. Я понял, что некоторые проблемы возникнут во время съемок: у Андрея Павловича была немного необычная фигура, и потому нужно будет внимательно следить, чтобы избежать на экране его излишней сутулости.

- Хорошо, к делу так к делу! Скажу вам откровенно: прочитав этот так называемый сценарий, я был в некотором недоумении...

- Почему?

- Потому что это не сценарий... статья, эссе, творческий портрет, написанный как интервью, короче, что угодно, только не сценарий и тот, кто писал ЭТО, явно далек от кино... - Я все это сказал о его приятеле, но откуда я знал, кто автор.

Нужно отдать должное этому до мозга костей интеллигентному человеку. Он чуть подумал и спросил:

- А что вы предлагаете?

- Прочитать сценарий, написанный мною...

- Вами? - Он был несколько озадачен. - Но вы должны знать, что гонорар за сценарий уже выплачен...

- Не нужен мне гонорар за сценарий, - гордо ответил я. - Мне хочется сделать хорошую картину о вас!

- Где сценарий?

- Вот...

Андрей Павлович взял сценарий и стал читать. Читал очень внимательно, а я с волнением ходил по мастерской. Перевернув последний лист, Андрей Павлович задумчиво покачал головой, и я уже подумал, что, кажется, потерял свой шанс. Но тут композитор неожиданно спрашивает Бориса:

- Нужно срочно позвонить, где телефон?

- Витя, принеси из-за ширмы, у меня руки грязные, - попросил Борис.

Андрей Павлович деловито набрал номер:

- Герман Александрович? Это Петров... Здравствуйте... Спасибо... Да... Я вот что звоню: только что прочитал сценарий Виктора Доценко, знаете такого?.. Вот и хорошо: готов с ним работать!.. Да, хоть завтра!.. Он? Рядом со мной!.. Передаю! - Андрей Павлович протянул мне трубку и одобрительно кивнул.

Герман Александрович Грошев, сын бывшего ректора ВГИКа, главный редактор телеобъединения "Экран": мне приходилось с ним встречаться ранее, и он мне нравился своей доступностью, уверенностью и доброжелательностью. Однако некоторые говорили и другое...

- Да, Герман Александрович, это Доценко... - Я чувствовал радостное возбуждение.

- Поздравляю, Виктор! - Голос казался искренним. - Приезжай сегодня ко мне: подпишем договор, и в путь!

- Спасибо, через пару часов буду...

Перед уходом из мастерской скульптора Дубровича Андрей Павлович подарил мне книгу Льва Марусева, того самого приятеля, работу которого я переписал. Книга называется: "Андрей Петров, знакомый и незнакомый".

Андрей Павлович подписал мне ее так (сохраняю его орфографию и пунктуацию):

"Виталию Николаевичу с симпатиями, в предверии, с надеждой, ... а, вообщем, (пока) ни пуха!!!

Андрей Петров

19 марта 1980 г."

Работать начали действительно со следующего дня, а к съемкам приступили недели через две-три. Поначалу меня приняли настороженно: нигде не любят людей со стороны, но постепенно атмосфера разрядилась, и вскоре мы стали, совсем по-семейному, отмечать не только официальные праздники, но и дни рождения.

На всю жизнь сохранились у меня теплые воспоминания от общения с Эльдаром Рязановым. Мне очень повезло: именно в самый разгар наших съемок Эльдар Александрович снимал одну из лучших своих картин - "О бедном гусаре...". И конечно же, мы запечатлели не только выразительный монолог Рязанова о композиторе-соратнике, кстати, его фраза, обращенная к Петрову, и стала названием фильма: "Нужна хорошая мелодия..." - но и работу Рязанова на съемочной площадке.

На "Мосфильме" сняли Никиту Михалкова, сказавшего о юбиляре страстно и очень темпераментно, потом сняли Георгия Данелия, который говорил очень интеллигентно, с сильным акцентом и как бы стеснительно. Я несколько волновался: что получится? Но потом, глядя на экран, понял, что волновался напрасно: получилось очень трогательно.

В дни написания данных воспоминаний я встретился с этими тремя выдающимися режиссерами России, сфотографировался на память, от Никиты получил в подарок книгу, которая так и называется - "Никита". Со скромным автографом:

"Виктору Доценко на добрую память и с наилучшими пожеланиями!

Ваш Н. Михалков. 12.03.99".

Очень запомнилось общение с весьма темпераментным Юрием Темиркановым, дирижером Мариинки (он подарил мне программу балета "Пушкин" с весьма оригинальным автографом - вплетя свою роспись в забавный шарж на самого себя). Благодаря собранности, уверенности, а главное, таланту Ю. Темирканова, мы без особых проблем сняли сцены из балета "Пушкин".

Запомнилась мне встреча на фильме и с очень стеснительным, но, очевидно, талантливым дирижером Свердловского музыкального театра Евгением Колобовым. А какой потрясающей мощи опера "Петр Первый"! У меня просто дух захватывало во время исполнения арии Петра...

Грандиозные съемки балета "Сотворение мира" были в Кремлевском Дворце съездов! В то время это здание считалось режимным, а тут какие-то "киношники" со своей бесконечной аппаратурой! Но имя Петрова и моя настырность сыграли роль: позволили, правда, только на один день! И мы уложились!..

Вскоре съемки были закончены, причем на два съемочных дня раньше, и, несмотря на то, что на фильм, как вы помните, были повешены девяносто тысяч рублей, мне удалось не только войти в смету, но еще и сэкономить.

Но на просмотре первого монтажа руководству объединения музыкальных фильмов одна сцена не понравилась. Ее рекомендовали убрать, но я упорствовал нарушалась пластика фильма. После изнурительной борьбы, в ходе которой мои недоброжелатели сумели-таки перетянуть Андрея Павловича на свою сторону, меня не только отстранили от монтажа фильма, но и, как сообщили коллеги из съемочной группы, убрали из титров мою фамилию.

На перемонтирование фильма пригласили другого режиссера. Не назову его фамилию: так уж сложилось в моей жизни, что именно этот человек еще раз встретился на моем творческом пути и почти в аналогичной ситуации, но об этом позже...

Узнав о таком вероломстве со стороны некоторых чиновников, я пошел к Г. А. Грошеву, но тот отсутствовал, и тогда я собрался в суд. К счастью, до суда дело не дошло: вернувшийся Герман Грошев восстановил справедливость, и моя фамилия заняла должное место в титрах, хотя и не в таких, какие были задуманы мною. Я придумал игровые титры, органично вписывавшиеся в структуру фильма, а были сделаны обычные, серенькие...

Фильм был за одну неделю трижды показан по первому каналу ЦТ (что было уникально для музыкальных фильмов), пресса была более чем положительной, а по прошествии многих лет, когда я был в "местах не столь отдаленных", я узнал, что фильм "Нужна хорошая мелодия" на одном из престижных зарубежных фестивалей в номинации "телевизионные музыкальные фильмы" вошел в тройку призеров. Но увидеть этот приз мне так и не довелось...

Восьмидесятый год памятен еще тем, что я узнал одну удивительную историю из прошлого нашей державы. Восемнадцатый год. Люди в больших городах вымирают от голода. Хуже всего приходится детям. Совнарком принимает мудрое решение: отправить особо нуждающихся детей Петрограда и Москвы в хлебные районы России. Более двух тысяч детей было отправлено. Но началась Гражданская война, и восемьсот детей оказались за линией фронта. Красные стали наступать, а бедных детей увозили все дальше и дальше, пока они не оказались во Владивостоке.

Несчастные родители зазвонили во все колокола, и наконец подключился Международный Красный Крест, особенно его Американское отделение. Они зафрахтовали японский сухогруз "Йомей-мару", посадили на него детей и отправили вокруг света. Через два года дети, обогнув земной шар, вернулись домой через Балтийское море. Эта потрясающая история настолько захватила меня, что я стал разыскивать тех, кто участвовал в этом путешествии и был еще жив. Начал даже писать повесть, но... на каком-то этапе ощутил явный холод со стороны властей. Мне сказали прямо: нам не нравится, что в спасении наших детей участвовали американцы.

В тот момент я не предполагал, что белая полоса моих удач закончилась: наступала черная...

Приближался срок запуска моего дебюта, и я стал надоедать А. Мамилову, навещая его. Тот, нисколько не смущаясь, все вносил и вносил различные поправки в режиссер-ский сценарий, сдвигая запуск с одного числа на другое. За это время я уговорил Бориса Андреева сняться в главной роли - в роли отца семьи. Андреев был и остается до сих пор одним из самых любимых моих актеров.

В какой-то момент я почувствовал, что мне просто морочат голову, и я вызвал Мамилова на откровенный разговор. Я припер его к стенке и получил признание:

- Виктор, ничего не могу сделать: тебя больше нет в плане "Дебюта"!

На все мои "почему" Абдурахмет Ахметович молчал, как Зоя Космодемьянская. Только через несколько лет я узнал правду. Я стоял первым в плане "Дебюта", но, увы, подошло время дебюта сына Филиппа Тимофеевича Ермаша - Андрея. Кем пожертвовали? Вы правильно догадались: Виктором Доценко! Кто он такой? Кто за ним стоит? Да никто!.. Меня спокойно вычеркнули из плана. Более того, спустя несколько лет, находясь в "местах не столь отдаленных", я слышу от вновь прибывшего на зону зека пересказ фильма, который почти во всех деталях совпадал с моими задумками и режиссерскими разработками сценария... Попросту говоря, меня не только вычеркнули из плана "Дебюта", но и украли мои замыслы. Хотел я подать на них в суд, но потом решил не мараться: Бог сам накажет, а я в силах написать и еще лучше. Так, единым движением пера мою жизнь исковеркали на долгие годы...

Об этом в следующей главе...

Глава 5

ЖИЗНЬ В ПОЛОСКУ

"Жизнь в полоску" - удел каждого человека, и по большому счету это даже неплохо для закалки воли. Конечно, если эти полоски чередуются более-менее равномерно. Но когда черная полоса длится так долго, что человек забывает о прошлых светлых днях, это - страшно. Не всякий выдержит такие испытания. Это как в сопромате: любой материал имеет свою экстремальную точку сопротивляемости, переходя которую материал разрушается. И чем выше экстремальная точка, тем больше сопротивляемость.

Я недаром привел это сравнение: оно точно подходит и для человека. Чем сильнее человек, чем сильнее его дух и воля, тем труднее его согнуть, сломать, подчинить...

Жизнь не баловала меня излишней шириной белых полос, но и черные, несмотря на их количество, слава Богу, не были чрезмерно долгими. Но это справедливо только до того дня, когда, отказав в праве на дебют, мне перекрыли "творческий кислород". Столько сил потратить на трудное восхождение по крутому склону, а когда до вершины лишь несколько дюймов, неожиданно вновь оказаться у подножия, откуда начинал восхождение. Было бы не столь обидно, чувствуя за собой хоть какую-то вину, но тебя просто скинули вниз, словно балласт. Тут и сломаться недолго.

Трудно сказать, что было бы со мною, если бы... к счастью или несчастью, история не имеет сослагательного наклонения. Но здесь не нужно и к гадалке ходить, чтобы предположить, что я либо спился, либо окунулся в мир криминала, если бы... Если бы я не столкнулся с еще большим горем: смертью!

Смертью своих друзей, а точнее - их гибелью! В то время советские люди были настолько одурманены пропагандой, что они, и я в том числе, ничего толком не знали о событиях в Афганистане. А если и долетала какая-то информация, то здорово искаженная: искренне верилось, что наши бравые парни исполняют в Афганистане интернациональный долг. А там уже шла жестокая, бескомпромиссная, кровавая война! И на ней гибли наши отцы, братья, сыновья...

Не подозревая, что в высших кругах нашей страны планируется захват дворца Амина, что станет началом изнурительной и позорной войны, растянувшейся на долгих десять кровавых лет, мы с Татьяной, матерью моего второго сына, отправились в свадебное путешествие в Дом творчества в Пицунду.

Стояла солнечная погода. Какие отличные эвкалиптовые веники я там заготовил! Именно в ту поездку, помните, мне посчастливилось познакомиться с поэтом Вадимом Сикор-ским. Именно в ту поездку я сразился с Ноной Гаприндашвили и продержался около часа... правда, играя с ней в русский бильярд.

Именно в ту поездку я познакомился с гением танца: великим Махмудом Эсамбаевым, причем при не совсем обычных обстоятельствах...

Администрация Дома творчества устроила отдыхающим осенний бал. Среди всевозможных развлечений был и конкурс на лучшую танцевальную пару. Моя молодая супруга была беременна и танцевать могла только медленные танцы и потому, зная мою любовь к танцам и соревнованиям, предложила выбрать себе партнершу. Еще на предыдущих вечерах я обратил внимание на одну девушку с потрясающей пластикой: кажется, ее звали Маргарита. Я предложил ей поучаствовать в конкурсе, и она согласилась. Мне прикрепили к спине номер, и мы подошли к остальным парам.

Первым танцем был мой любимый вальс. После него из шестнадцати пар осталось восемь. Мы с Маргаритой перешли в следующий тур. Вторым танцем был фокстрот. С ним мы справились не без успеха, заслужив внимание публики, когда выкидывали некие уникальные па. Так мы попали в полуфинал из четырех пар. И вдруг среди наших соперников вижу Махмуда Эсамбаева. Господи, сам Эсамбаев! С каким восторгом я смотрел его выступления по телевидению, но никогда не видел его живого. Мне захотелось танцевать так, чтобы не провалиться от стыда перед своим кумиром.

В полуфинале, услышав название танца, я немного заволновался: рок-н-ролл! Это сложный танец, в котором нужно четкое взаимодействие партнеров, особое ощущение друг друга - как говорится, полная гармония. Иначе, исполняя какую-нибудь сложную поддержку, можно уронить партнершу и нанести ей травму. Сложность была в том, что мы с Маргаритой ни разу не репетировали. Утешало, что и остальные пары, судя по предыдущим танцам, исключая, конечно, Эсамбаева, тоже вряд ли репетировали. Короче говоря, мы с Маргаритой взглянули друг другу в глаза и решили рискнуть.

- Рита, доверьтесь мне, постарайтесь слушаться моих рук и используйте гибкость своего тела, - прошептал я ей на ухо.

- Не беспокойтесь, Виктор, все будет нормально! - улыбнулась она в ответ.

Заиграла музыка: четыре пары устремились вперед в таком темпе, словно от этого танца зависело их будущее. Поначалу мы с Маргаритой почти не рисковали, словно прислушиваясь друг к другу, и самой сложной поддержкой была: она держит меня за шею, я ее за талию, и ее ноги в воздухе сначала слева от меня, потом справа, и, наконец, немного эротики: партнерша, раздвинув ноги, идет на партнера, прогибается в спине, и затем он поднимает ее в воздух и ставит на ноги.

Очень эффектно эта тройная поддержка смотрелась в связке с другой поддержкой. Однако мы сначала ее не рискнули делать, но через несколько па все-таки решились. Если с этой поддержки начинать, то она не очень сложна, но заканчивать ею, когда уже пришла усталость... Партнеры стоят друг к другу спиной, поднимают руки вверх, берутся ладонями, партнер наклоняется вперед, а она, прокатываясь по его спине, взлетает ногами вверх и опускается перед ним, он снова берется за талию, поднимает партнершу высоко вверх, затем резко опускает ее вниз, пронося между своих широко расставленных ног, в это время партнерша отпускает шею партнера, а его руки с талии соскальзывают к ее подмышкам, после чего он переступает через нее и элегантно ставит на ноги...

Маргарита так легко слушалась моих рук, что я совершенно забыл о своих опасениях, и мы до конца отдались танцу. Мы даже не слышали подбадривающих аплодисментов, не видели, что именно возле нас собралось больше всего зрителей, - мы просто танцевали... Когда музыка закончилась, именно нам аплодировали зрители, аплодировали даже наши соперники. После небольшой паузы объявили, что в финал вышли мы с Маргаритой и Эсамбаев с партнершей.

После недолгого отдыха объявили, что танец финала - медленное танго. Честно говоря, у меня и в мыслях не было, что мы переиграем, точнее сказать, перетанцуем самого Эсамбаева. Однако не зря говорят, что аппетит приходит во время еды. Отлично станцевав рок-н-ролл, я подумал: чем черт не шутит? И вдруг слышу, что танцевать придется танго. Я люблю танго и был уверен, что мы с Маргаритой прекрасно станцуем, но... Пытаться перетанцевать самого Эсамбаева в вальсе или танго может рискнуть либо сумасшедший, либо отчаянный. И мы махнули рукой: будь что будет!

Я с огромной радостью услышал, что зазвучали аккорды одного из самых любимых моих танго: Аргентинского, весьма популярного в годы моей юности. Забыв, что мы танцуем в финале, забыв, что на нас смотрят десятки глаз членов жюри и зрителей, мы слились с Маргаритой в едином порыве и ничего, кроме музыки, не слышали и, кроме друг друга, не видели.

Наконец музыка умолкла, и грянула бурная овация. Как жалко, что тогда не было видеокамер! Не думаю, что мы танцевали лучше, чем пара Эсамбаева, скорее всего, как бы ему в пику, первое место присудили нам. Тем не менее Махмуд Эсамбаев подошел к нам и искренне поздравил с победой. А когда пожимал мне руку, я поднял его руку, отдавая дань первенства мастеру...

Незабываемое время света, теплоты и праздника! Мне и в голову не могло прийти, что мой праздник закончился...

Начиная рассказ о дальнейших страшных событиях, я предупреждаю, что я НАМЕРЕННО не буду называть имена погибших на моих глазах воинов, как и имена тех, чью гибель сам негласно расследовал. Тому две причины: во-первых, боюсь случайно напутать - вы понимаете, записывать что-либо ТАМ, за Речкой, было нельзя, а память о страшных моментах может подвести, во-вторых, и это самое главное, чтобы не бередить старые раны матерей, отцов и родственников. Имена же своих друзей я не забуду до самой смерти, и в любой компании, поднимая третий тост, я выпиваю молча, не чокаясь, думая об ушедших друзьях и обо всех погибших в Афгане...

Узнав о гибели друзей, я попросил Михаила Петровича Еремина, моего тестя, представить меня крупному военачальнику. Не раскрывая истиной причины просьбы, сказал, что собираю материал для сценария. (Эта святая ложь, как я тогда думал, впоследствии оказалась правдой, и я действительно написал сценарий, а потом и книгу, где говорилось об Афгане.)

Вскоре Михаил Петрович дал мне телефон и заметил, что уже созвонился со своим знакомым и тот обещал всяческое содействие. С Генералом мы встретились на следующий день. Чтобы не подставлять Михаила Петровича, я достаточно много уделил внимания историческим событиям, в которых пришлось участвовать и моему собеседнику. Постепенно подвел разговор к современности, а потом как бы в качестве совета спросил и об Афганистане. Нужно отдать должное Генералу: он не стал юлить, ссылаться на незнание. Генерал откровенно говорил о многих вещах, а если не мог, то так прямо и заявлял: об этом рассказывать не имею права. Наконец я спросил: может ли он помочь мне встретить и проводить в последний путь моих друзей? К тому времени я уже знал, что их вот-вот должны перевезти в Термез.

Я очень боялся, что он откажет, но неожиданно Генерал сказал:

- Это святое дело, мой мальчик!..

На следующий день, получив соответствующие документы, я оказался в Термезе. Генерал не только снабдил меня документами, но и лично позвонил своему приятелю, полковнику спецотдела, который и встречал меня у трапа самолета. Через несколько часов он отвел меня в морг военного госпиталя, где меня, благодаря только этому полковнику, пропустили к моим погибшим друзьям. Несмотря на мои слезные просьбы, мне не позволили в последний раз взглянуть на погибших: "не положено" и "нельзя" - единственные два ответа, которые я слышал. Все попытки узнать "почему?" наталкивались на стену враждебного молчания.

Сделав вид, что смирился, я пригласил этого Полковника на "рюмку чая", и после обильных возлияний мне все-таки удалось услышать правду.

- Нравишься ты мне, парень! Иди ко мне служить! - с трудом ворочая языком, говорил Полковник.

- Обязательно! - с задором отвечал я, потом, воспользовавшись небольшой паузой, спросил: - И все-таки, почему мне не дали попрощаться, хотя бы с одним из друзей?

- Не понимаешь, да? - удивленно спросил мой собеседник и пьяно икнул, потом наклонился ко мне и прошептал, - Да их просто нет в гробах!

- Как? - изумленный, воскликнул я. - А что же там?

- Тс-с! - Он прижал палец к губам. - Не могу... - Казалось, он даже чуть-чуть протрезвел.

- Не можешь - значит, не можешь! - согласился я. - Давай выпьем!

- Наливай! - кивнул Полковник.

Доведя его до "полной кондиции", я снова вернулся к "теме":

- А мне кажется, Вадик, - так он попросил называть его, - что ты просто не знаешь, что в этих гробах. - Я от-кровенно попытался задеть его самолюбие, что сыграло.

- Я не знаю? - обидчиво воскликнул он и поманил к себе пальцем, потом приблизился к моему уху и прошептал: - Я думал, ты догадался... контрабанда там... Только - никому! - Он снова приставил палец к губам.

- Даю слово!

Слово свое я сдержал: никому не рассказал о случайном признании Полковника до тех пор, пока об этом не заговорили другие.

Истина так шокировала меня, что я долгое время ходил словно в воду опущенный. Кто смел так подло предать защитников Родины, жертвовавших здоровьем, жизнью! От бессилия хотелось выть. Я находился на грани нервного срыва. Постепенно пришло осознание того, что своим друзьям я уже ничем не смогу помочь. Но я должен что-то сделать. Но что? Неожиданно пришло решение: я должен что-нибудь сделать в память о них. Конечно, очень хотелось снять фильм, но... где взять столько денег? Что ж, коль нет возможности снять фильм, то напишу в их честь книгу!

Стал собирать материал. И чем больше узнавал, чем больше встречался с первыми увечными солдатами из Афганистана, тем острее понимал, как мне не хватает знаний об Афганистане. Во что бы то ни стало мне требовалось все увидеть собственными глазами, естественно, не в качестве военного, а в качестве журналиста. К кому только не обращался, с кем только не встречался, однако моя настырность дала плоды. Вскоре по рекомендации знакомых Михаила Петровича и знакомых моих знакомых, а также и моих откровенных намеков на личное знакомство с самим Андроповым мне удалось заинтересовать одного сотрудника КГБ, который после более чем часового разговора решил пойти мне навстречу, но при одном условии: в Афганистан я поеду под другой фамилией.

Несколько дней ушло на оформление документов, и вскоре этот сотрудник вызвал меня к себе, вручил документы вместе с предписанием оказывать всяческое содействие "независимому журналисту Ивану Петровичу Сидорову". Срок командировки: шесть месяцев. А еще через пару дней я уже летел в Афганистан на самолете военно-транспортной авиации. Сначала Кабул, потом Урузган, а затем на бронетранспортере меня привезли в часть, расположенную в нескольких десятках километров от Урузгана. Внимательно изучив мои документы, замполит части, усталый седоватый полковник, поморщился и попытался отговорить меня, обещая все интересующие меня сведения переслать в Москву, но я - ни в какую: хочу все увидеть собственными глазами.

- Что ж, воля ваша, товарищ журналист! Только вам лучше переодеться в камуфляж, - вздохнул он и пояснил: - Чтобы не выделяться среди военных. После чего принялся долго и нудно рассказывать о том, как мне следует себя вести в различных ситуациях.

Думая, что это просто "правила техники безопасности", я заставлял себя слушать внимательно, но когда собрался кое-что записать, замполит категорически заявил:

- Никаких записей и никаких съемок, товарищ журналист! Старайтесь все запоминать и держать все "свои записи" в голове!

- Почему, товарищ полковник? - удивился я.

- А если вас убьют или, еще ХУЖЕ, в плен попадете? - неожиданно услышал я.

Эти страшные слова, сказанные простым будничным тоном, значили гораздо больше, чем если бы он поведал мне об ужасах войны. Именно тогда я и понял, что здесь не улица Горького, а место, где действительно идет война, а он знакомит меня не с правилами техники безопасности, а учит, как выжить на этой войне.

Мое открытие подтвердилось буквально через несколько дней. Взамен раненного шальной пулей хирурга в часть прислали из московского военного госпиталя майора медицин-ской службы. Это был добродушный улыбчивый мужчина лет сорока. Этакий веселый добрячок, никогда не нюхавший пороха и так и не успевший осознать, куда он попал. В первую же ночь майор отправился один справить нужду. А туалет находился в самом углу периметра колючего забора части...

Несчастного хирурга обнаружили ранним утром: его лицо было страшно изуродовано, живот разрезан, а кишки вырваны и брошены рядом. Судя по кляпу и сохранившейся страшной гримасе на лице, над ним, живым, измывались...

На все просьбы к командиру части - взять меня хотя бы на одну боевую вылазку или в дозор - ответ был один:

- Ни в коем случае!

От вынужденного безделья мне хотелось бросаться на стенку своей комнатушки. И только редкие приглашения на "рюмку чая", где постепенно развязывались языки, хоть как-то скрашивали мое одиночество. Около двух недель находясь в части, я еще ни разу, точнее сказать, почти ни разу не оказался за ее забором. Как-то один из помощников командира части, с которым я постарался сблизиться, шепнул, что из Москвы приехал некто в штатском и долго разговаривал с руководством части. А через день собирается куда-то лететь с инспекцией.

Я сразу сообразил, что "некто в штатском" скорее всего сотрудник КГБ, и стал кругами ходить у начальственного домика, изображая на лице полное безразличие. Как же я был удивлен, увидев того самого Полковника КГБ, который делал мне документы. Уже двинулся к нему, но, перехватив его еле заметный предупреждающий жест, удержался и понял почему: следом за ним вышли еще двое офицеров. Мне очень хотелось поговорить с Полковником, но как это сделать? Он сам пришел мне на помощь:

- А это кто? - спросил Полковник, кивнув в мою сторону. - Что-то не вижу нашивок...

Замполит что-то тихо ответил, потом повернулся ко мне и представил:

- Журналист из Москвы, Иван Сидоров!

- А меня зовут Федор Федорович! - Он тоже назвался другим именем. Земляк, значит, - улыбнулся полковник. - Вечером, если хотите, поговорим!

- Спасибо, с большим удовольствием! - воскликнул я.

Полковник не обманул и около девяти часов вечера вошел ко мне в комнатку с потертым портфелем в руке.

- Ну, как, удается собирать материал? - участливо спросил он, доставая из портфеля бутылку армянского коньяка, лимон и банку крабов.

- Как же, соберешь здесь материал... - уныло протянул я и сообщил, что еще ни разу не выходил за территорию части.

Я немного лукавил. Где-то за неделю до его приезда, воспользовавшись тем, что командование части отсутствовало, "наехал", потрясая документами, на дежурного офицера, и тот, поколебавшись, согласился отпустить меня с патрульной группой, посчитав, вероятно, что в дневное время, да еще на "спокойном участке", мне ничего не грозит.

В патруле из пяти человек, возглавляемом угрюмым старшим сержантом (угрюмым, похоже, оттого, что ему навязали какого-то штатского, за которым только и следи), я шел в самой середине, стараясь не быть помехой и выполнять любые приказания быстро и четко. Пару часов все было спокойно. Мы прошли несколько километров под палящим солнцем, радуясь, когда оказывались в тени скал. Дойдя до определенной высоты, остановились понаблюдать за дорогой, серпантином вилявшей среди гор. Все казалось пустынным и скучным. Неожиданно я заметил небольшую легковую машину, довольно медленно двигавшуюся по дороге.

- Господи, хоть одна живая душа! - обрадовался я.

Но обратил внимание, как старший сержант нахмурился и сосредоточенно бросил ребятам:

- Сержант Ильин со мной, остальным занять выгодную позицию и быть наготове: действовать по обстановке! - повернулся ко мне и чуть грубовато сказал: - А тебе, журналист, сидеть тихо и не высовываться! Понял?

- Есть не высовываться! - усмехнулся я, не понимая, чем так встревожен старший сержант, но решил пошире раскрыть глаза и уши.

Старший сержант и сержант Ильин быстро и уверенно спустились к дороге, до которой было метров тридцать. На том участке, куда они спустились, дорога резко поворачивала, и увидеть их можно было, только подъехав вплотную. Старший сержант укрылся за огромным камнем, а Ильин вышел на дорогу, держа автомат наготове. Появилась машина. Сержант поднял руку, и водитель стал снижать скорость. Когда до сержанта оставалось метра три, машина вдруг резко газанула, и если бы не реакция Ильина, отскочившего в сторону, быть ему под машиной.

Старший сержант дал длинную очередь, и автомобиль, резко свернув в сторону горы, проехал несколько метров по склону, заглох и медленно скатился обратно на дорогу. Ругаясь на чем свет стоит, сержант приказал всем выйти из машины, подкрепляя слова стуком приклада автомата по капоту. В машине было трое: за рулем парень лет тридцати, он был убит. Придерживая левой рукой правую руку, с трудом вылезла из машины довольно молодая женщина-афганка: она была ранена в плечо. С ненавистью глядя на сержанта, подняла левую руку - правая висела плетью. С заднего сиденья вылез старик афганец. Одной рукой он придерживал другую: видно, его тоже задело.

В тот момент у меня даже промелькнуло, что это афган-ская семья.

- Осмотри машину! - приказал старший сержант.

Сержант открыл багажник: забит продовольствием, осмотрев салон, нашел в бардачке толстую пачку долларов.

- Только продовольствие и деньги, товарищ командир! - доложил он.

- Клумба! Клумба! Я Колючка! Я Колючка! Прием! - достав рацию, начал вызывать старший сержант.

- Колючка! Колючка! Клумба слушает! Прием! - отозвался голос из рации.

- Встретил трех знакомых в коробушке... Один уснул, двое плохо себя чувствуют... Прием!

- Колючка! Клумба слушает! Знакомых проводить с почетом!.. Прием!

- Клумба, вас понял: проводить с почетом! Прием!

- Ждем! Отбой!..

- Слышал, сержант?

- Слышал! - зло ответил тот и повернулся к афганцам. - В машину, быстро! крикнул он, указывая автоматом.

Молодая афганка вдруг принялась плевать в его сторону.

- В машину... твою мать! - рявкнул сержант, передергивая затвор автомата.

Глядя с ненавистью, старик полез спиной на свое сиденье, афганка тоже подчинилась.

- Может, отпустим, товарищ командир? - неуверенно проговорил вдруг Ильин, поворачиваясь к старшему сержанту.

И буквально в тот же миг старший сержант дал короткую очередь в сторону Ильина. Тот испуганно дернулся и мгновенно побелел как снег, а из задней дверцы машины на пыльную дорогу вывалился старик афганец: в его руках был израильский "узи", из которого он так и не успел выстрелить.

- Вот сука! - выкрикнул сержант и со злостью пнул безжизненное тело старика. - В спину мне хотел, падаль!

Старший сержант как ни в чем не бывало подошел к машине, посмотрел на убитого водителя, потом на афганку: очередь задела и ее, прошив грудь, вздохнул тяжело:

- Помоги, сержант! - попросил он, уперевшись в переднюю дверцу машины.

Машина полетела в пропасть, а через минуту прогремел внушительный взрыв.

- Видно, там не только продовольствие было... - спокойно заметил старший сержант.

Этот случай заставил меня всерьез задуматься. Мои спутники, провоевав чуть более полугода, уже постигли азбуку афганской войны. Позднее я узнал, что для старшего сержанта афганская война не была первой...

Этот случай, свидетелем которого я был, вошел в мой первый роман "Срок для Бешеного"...

Мы выпили с Полковником, поговорили о Москве. Снова выпили, и я напросился к нему в компанию на завтра. Уговаривать пришлось долго, пока не прикончили и вторую бутылку, которую он специально привез для своего коллеги.

- Ладно, Бог с тобой: возьму, но учти: ослушаешься - сам пристрелю! вполне серьезно заметил он.

Рано утром на двадцать третий день моего пребывания в Афгане я забрался в боевой вертолет. Кроме Полковника и меня, там были пилот и бортинженер, по совместительству и стрелок. Благополучно взлетели и примерно через час оказались в горах Кандагара. Ничто не предвещало трагедии: мы о чем-то разговаривали, помнится, даже шутили. Неожиданно послышались какие-то удары по корпусу вертолета, и я не сразу сообразил, что по нам стреляют из пулемета. Вертолет дернулся: видно, зацепило пилота, я встал, чтобы помочь ему, и, вероятно, это спасло мне жизнь. Через мгновение увидел, как лицом вниз упал бортинженер, а меня, словно ломом, ударило в живот. Помнится, даже подумал: чего это Полковник дерется, и... потерял сознание.

Пришел в себя на земле. Как мы сели? Пилот неподвижно лежал у подбитого вертолета рядом с убитым бортинженером.

- Клумба! Клумба! Я Тюльпан! Я Тюльпан! Прием! - услышал я голос Полковника.

- Тюльпан! Тюльпан! Я Клумба! Я Клумба! Прием!

- Пошлите "вертушку" в квадрат...

Больше я ничего не услышал: снова потерял сознание. Следующий раз пришел в себя, когда рядом шумели винты другого вертолета и словно откуда-то с небес слышался голос Полковника:

- Посмотрите: он, кажется, еще жив... - И через мгновение кто-то подхватил меня на руки и понес, а я вновь потерялся...

Не буду описывать свое исцеление: ничего запоминающегося, замечу лишь, что хирург, сделавший мне операцию, сказал: