Биография вечного дня

21

К шлагбауму приближаются трое солдат, лица у них хмурые, неприветливые — солдаты явно недоспали.

— В чем дело? — спрашивает один из них, похожий на раскормленного кролика.

Николай строго смотрит в его зеленоватые глаза.

— Меня прислали к командиру полка.

— Кто?

— Областной комитет Отечественного фронта.

Солдаты переглядываются, вертятся вокруг Николая, словно нанимают работника. Мало-помалу их лица светлеют.

— От Отечественного фронта, значит, — скороговоркой произносит толстяк. — А кто там в твоем Отечественном фронте?

— Представители народа.

Солдат шевелит соломенными бровями, его голос становится мягче:

— Какого народа?

— Бедного… А вы что, радио не слушаете? — переходит в наступление Николай. — Вся Болгария поднялась!

Солдаты опять переглядываются, наконец самый низенький, у которого черная густая щетина отливает лиловым цветом, предлагает остальным:

— Давайте хотя бы господина поручика позовем.

— Мне велено поговорить с полковником Гроздановым.

— Без поручика все равно не обойтись!

Солдат поворачивается, уходит по выложенной камнем дорожке, следом за ним тащится другой. Остается лишь толстяк, который первым заговорил с Николаем. Он поднимает сжатый кулак и шепотом четко произносит:

— Смерть фашизму!

Николай улыбается — он чувствует свое превосходство — и тоже поднимает кулак.

— Свобода народу!

— Почему вы улыбаетесь?

— Уж больно вы осторожничаете.

— Ну что там, на воле?

— Власть свергнута, с гор спускаются партизаны.

— А заключенные?

— И они уже на свободе. — Николай понижает голос: — А что именно вас интересует?

— Как с уголовными, их выпустят? Отец мой сидит — кража со взломом и убийство…

Николай неопределенно машет рукой (только этого ему не хватало!) и глухо отвечает:

— Надо полагать, объявят амнистию.

А двое других уже идут обратно, чинно вышагивая по обе стороны молодого представительного офицера. Приблизившись, офицер высокомерно спрашивает:

— В чем дело?

— Минуту назад приходит этот парень… — начинает солдат.

Офицер перебивает его:

— Для вас устав существует?

— Я от Областного комитета Отечественного фронта, — говорит Николай.

Офицер с пренебрежительным любопытством разглядывает гостя.

— Более подходящего не нашли?

— А чем я плох?

— Сколько годков-то исполнилось?

— Должно быть, я такой же зеленый, как и вы.

Щеки офицера багровеют, но говорит он спокойно — очевидно, умеет владеть собой:

— И что ему нужно, Отечественному фронту?

— Об этом я скажу полковнику Грозданову.

— А ежели я вас не пущу?

Николай поворачивается, давая понять, что собирается уйти, но движения его неторопливы. Он лихорадочно соображает: «Настаивать, чтобы пустили, или держаться с достоинством?»

— Погодите! — Поймав Николая за рукав, поручик останавливает его и с напускной доверительностью говорит: — Не петушитесь, я не хотел вас обидеть. Что передать полковнику?

— Чтоб он принял меня. Я отниму у него всего несколько минут.

— Несколько минут… Значит, вы пришли не на переговоры?

— Я не уполномочен вести переговоры, я нарочный.

Молодой офицер задумывается, и Николай только сейчас замечает, что из-под фуражки у него видны красноватые шрамы — они тянутся до самой шеи, бронзовой от загара.

— Ладно!.. — соглашается поручик и быстрым шагом идет в казарму.

Николай остается возле полосатого шлагбаума в окружении трех солдат, которые все еще недоверчиво таращат на него глаза.

— Чего это вы уставились на меня? — сердито спрашивает он. — Все переиначилось, господа теперь не в чести.

На ступенях штаба появляется поручик и негромко, но властно приказывает:

— Ступайте сюда!

Николай расталкивает солдат.

— Встряхнитесь вы наконец, стыдно! — бросает он им и направляется к штабу.

А дальше все как во сне — и шеренга солдат, с интересом и даже с симпатией наблюдающих за ним, и длинный коридор, и плиточный пол (светлые и темные квадратики размещены в шахматном порядке), распахнутая в глубине коридора дверь, в которой виднеется широкоплечая фигура начальника гарнизона.

— Господин полковник! — Поручик козыряет у порога.

Командир полка поднимается с кровати, застланной грубым шерстяным одеялом, и пристально смотрит на посетителя с тем же недоверчивым любопытством, с каким его встретил молодой офицер.

— Это и есть нарочный?

Полковник колеблется, подать руку гостю или нет, и в конце концов решает, что лучше обойтись без рукопожатия.

— Почему вы прекратили связь с городом? — спрашивает Николай.

— Ночью полк вообще ни с кем не поддерживает связи.

— Но вы же говорили и с Софией, и с другими гарнизонами.

Скулы у полковника багровеют, взгляд становится мрачным.

— Когда и с кем говорить — наше дело!

— Потому-то меня и направили к вам — товарищи из Областного комитета хотят поговорить с вами.

— Кто именно?

— Прежде всего Георгий Токушев.

— Хм… Еще?

— Достаточно его одного.

Начальник гарнизона кисло улыбается, багровые пятна сходят с его холеного скуластого лица.

— Давайте условимся так. — Он смотрит на свои турецкие часы, не без усилий вытащив их из кармашка форменных брюк. — Сейчас восемь двадцать семь… Пускай позвонят ровно в десять, а я прикажу соединить меня немедленно.

— Вас просят приехать.

— Нет, я не могу оставить свой пост!

«Теперь все зависит от меня!» — убеждает себя Николай, страшась даже подумать о том, что вернется ни с чем. Новая идея мобилизует его, как перед боем.

— Господин полковник, — твердо говорит он, — речь идет о советских войсках, часа через два они будут здесь… Товарищи надеются, что вы не откажетесь встретить их вместе с официальными лицами.

Начальник гарнизона молчит, растирая толстые пальцы над горячей печкой, стоящей посреди комнаты. Потом, застегнув китель, зовет неуверенно:

— Поручик!

Офицер, появившись у входа, вытягивается в струнку, вид у него сокрушенный: вероятно, предчувствует, что начальник готов капитулировать.

— Слушаю!..

— Велите подать фаэтон. Я поеду с этим юношей к господам из Отечественного фронта… Где их резиденция, если это не секрет?

— В Областном управлении, — торжественно сообщает Николай, не сомневаясь, что это произведет впечатление.

Полковник и поручик встречают эту новость с каменными физиономиями, и все же скрыть волнения им не удается — в Областном управлении уже хозяйничают коммунисты! Поручик поворачивается кругом, его шаги звенят и замирают в длинном коридоре.

— Вы служили? — прерывает размышления Николая командир полка, силясь застегнуть пуговки жесткого воротничка.

— Нет.

— Я так и подумал. А вы хоть умеете обращаться в оружием?

— С каким оружием?

— Которое оттопыривает ваши карманы.

— Да.

— Когда вас призовут на службу, вы поймете, что армия не политическое ведомство и что для государства лучше, если она вне политики.

— То, что происходит у нас, господин полковник, — не просто политика. — Николай старается отбить у него охоту говорить с ним покровительственным тоном. — Это — революция!

— Все равно, что политика, что революция… Армия должна оставаться в стороне.

— В стороне от рабочих и крестьян?

— В стороне от их вождей. — Полковник ищет глазами фуражку. — Господина Токушева типичным пролетарием не назовешь, верно?

— История заставит вас сделать выбор между ним… — Николая осенила еще одна идея, и он решает рискнуть: — …и Крачуновым!

Начальник гарнизона садится на кровать. Его руки с растопыренными пальцами лежат на коленях.

— Кто это — Крачунов?

— Начальник Общественной безопасности.

— С какой стати вы мне о нем говорите?

— Ночью он был у вас, здесь!

Полковник сидит, не поднимая головы, он явно шокирован. Это длится недолго, он выходит из шокового состояния, его голос обретает свойственную ему твердость:

— Я его прогнал!

— И правильно сделали. О чем он вас просил? Чтобы вы предоставили ему убежище?

— Да.

— Крачунову во всей Болгарии не найти убежища!

Начальник гарнизона притворно кашляет, а Николай прямо-таки окрылен тем, что настало наконец время, когда зрелые люди побаиваются юнцов и даже подчиняются им — в сущности, детям! Кто знает, может, это самое светлое и чистое время в истории народа?

— Готово, господин полковник! — рапортует поручик.

Начальник гарнизона встает, привычным движением оправляет ремень и уходящую под погон портупею и быстро шагает к выходу. Николай и поручик следуют за ним. Однако в фаэтоне полковник вдруг преображается: закинув ногу на ногу, он любезно улыбается, родинка на щеке делает его улыбку наивной и непосредственной (природе тоже свойствен обман).

— Мне ехать с вами? — фамильярно спрашивает у него поручик, поставив на ступеньку ногу в блестящем сапоге.

Но полковник мягко отстраняет его, явно не желая подвергать опасности.

— Не бойтесь, мне они ничего не сделают! — Он касается пальцем квадратной спины возницы — пожилого солдата с лихо закрученными усами. — К Областному управлению!

Фаэтон трогается, оставив позади толпу солдат — серых, однообразных, но на всех лицах словно написан один вопрос, который нетрудно угадать: «Куда это понесла его нелегкая? Неужто он станет противиться буре, бушующей за каменной оградой казарм?»

А за каменной оградой стоит и ждет Елена. Увидев Николая и полковника, сидящих рядом на плюшевом сиденье фаэтона, она вытягивает шею и смешно таращит глаза. Николаю так хочется помахать ей рукой, но он воздерживается — все-таки инструкциями Кузмана пренебрегать не следует. И Виктор при виде фаэтона и его пассажиров тоже ошеломлен — он медленно пятится назад с винтовкой в руках.

— В чем дело? — Волнение Николая замечает начальник гарнизона. — Что вас встревожило?

Николай не отвечает. Его миссия близится к концу. На площади перед Судебной палатой фаэтон с трудом пробивает себе путь. Возница то и дело кричит:

— Дорогу! Поберегись!..

Вокруг бурлит народ — вооруженный и невооруженный, с белыми повязками на руках и с буквами ОФ, со всех сторон несутся возгласы:

— Смерть фашизму!

— Свобода народу!

Но тут происходит нечто такое, что наполняет Николая чувством торжества и радости: заметив полковника Грозданова, люди расступаются, молча, хмурые, пропускают его, перед ним — живая стена ненависти и несломленной решимости. Цокают подковы, мягко пружинят рессоры, а тишина вокруг становится все более плотной и зловещей. «Вслушивайся в эту тишину и мотай на ус! — внушает Николай не столько себе, сколько полковнику. — Но разве эти слова могут дойти до его сознания сквозь толстый лоб и многолетние пласты предубеждений?» — думает он.

— Поживей, поживей!.. — тревожно повторяет полковник, бледный как мел.