Бруклинские ведьмы

41 МАРНИ

— Никогда раньше не слышал, чтобы в День благодарения так орали, — говорит мне Патрик. Он идет из кухни в гостиную с чашкой чая, которую вручает мне, и чайником. — Ну, может, на самом первом Дне благодарения был сопоставимый накал эмоций. Возможно, Майлз Стэндиш[21] и спровоцировал заварушку с индейцами, которая была ничуть не хуже — я слышал, он был грубоват, — но полной уверенности у меня все равно нет.

Он смотрит на меня. Я сижу на диване, моя нога зафиксирована в вытянутом положении, а к голове приложен лед, который теоретически должен облегчить последствия от удара головой. Возможно, Патрик забыл, что злится на меня за попытку его поцеловать. По крайней мере, он разрешил мне к нему спуститься. Мало того, сам поднялся ко мне и забрал меня. Приспособил мне лед. Дал выпить воды. А теперь вот поит травяным чаем. И даже отложил на потом то, что писал о раке прямой кишки, хоть и сказал, что дедлайн на носу.

— Сейчас это не имеет никакого значения, — пояснил он мне. — Люди переваривают праздничный ужин в честь Дня благодарения и по идее должны возносить благодарности, а не бросаться читать про рак прямой кишки. Все симптомы, которые могут появиться у них сегодня вечером, исключительно от переедания.

— Ну вот, я еще и в этом виновата.

— Ох, да прекрати уже себя жалеть. Все будет хорошо. Теперь всю оставшуюся жизнь ты сможешь рассказывать людям самую захватывающую историю о праздновании Дня благодарения.

Да. После того как все это безумие пошло на спад — то есть после того, как я вернулась в дом, наорала на Ноа, оттащила Бедфорда от мясного сока, потом убрала то, что он наблевал, потому что не прекратил лакать мясной сок; после того как поплакала вместе с Лолой, которая назвала меня предательницей, и попыталась уговорить Джессику не рвать в очередной раз отношения с Эндрю; после того как я снарядила в обратный путь Гарри с его мешком, полным копошащихся омаров, которые так и не были сварены, и прихрамывающую официантку с ее новым кавалером — так вот, после всего этого Патрик поднялся ко мне, взялся за мою реабилитацию и предоставил убежище. Осмотрел шишку на голове, внимательно посмотрел мне в глаза, задал несколько вопросов из области арифметики и констатировал отсутствие сотрясения мозга.

Все разрешилось, может быть, и не совсем уж хорошо — слишком много было пролито слез, — но хотя бы достаточно приемлемо. На большее рассчитывать все равно не приходилось. Патрик проводил домой Лолу. Думаю, он утешил Сэмми. Скорее всего, он даже ликвидировал большую часть беспорядка, пока я расхлебывала последствия своего паления. И обмотал мне голову марлей там, где она, кажется, немного кровоточила.

У меня слишком много поводов для расстройства. Возможно, один из самых серьезных — Лола, которая весьма недвусмысленно заявила, что она в ярости оттого, что я, как она выразилась, строю у нее за спиной козни, чтобы выдать ее за Уильяма Салливана. Занимаюсь пособничеством и подстрекательством, устроила у нее в тылу вражье подполье! Как я только посмела! Помогла ему написать письмо! Поощряла его! Давала ему надежду, хоть и знала — знала! — Лолину позицию!

А ведь я и правда знала. Так что она абсолютно права.

— Как ты могла не рассказать мне о вашем разговоре?! — вопрошала она. — Для вас, сводней, вообще ничего святого нет, что ли?

Но ведь магия, хотелось сказать мне. Искры ведь.

А потом еще Джессика — ну, та была просто убита горем, это понятно. Слава богу, она не так уж на меня злилась, потому что откуда же мнe было знать, что Эндрю изменял ей именно с официанткой «Желтка»? Джессика говорит, просто унизительно (ее собственное слово), что все это время и я, и она были с этой женщиной на дружеской ноге и обменивались с ней всякими пикантными новостями, понятия не имея, кто она на самом деле! (И хоть мне и есть за что просить прощения, кто же знал, что Бруклин окажется таким маленьким городком? Ведь вот что меня особенно поразило: как вышло, что из миллионов ошивающихся тут людей именно официантка «Желтка» оказалась разлучницей, отвратившей Эндрю от его брачных обетов?) с тем же успехом это мог бы быть какой-нибудь американский Мухосранск, говорю я Патрику.

Тот улыбается.

— Вот не надо, — говорю я, грозя ему пальцем, — слишком рано для улыбочек.

— У тебя такой залихватский вид с перевязанной головой, — говорит Патрик. — Ты прямо как пьяный матрос.

— Я говорила тебе, что Бедфорд утащил индейку в гостиную, и когда я погналась за Джереми и зашла туда, Ноа снимал со стен всякие штуки и складывал в коробку? Наверное, чтобы родителям переслать. Воспользовался, называется, случаем.

— Красавчик какой!

— Может, это он просто чтобы меня позлить.

Я замечаю, что Патрик сидит на другом краю дивана, чтобы быть как можно дальше от меня. И весело скалится.

— Что тут такого смешного?

— Я тебе отвечу. Но вначале ты должна рассказать мне все в подробностях — в благодарность за спасение и заботу. Баш на баш. И начнем с Джереми, — говорит он. — Бедный парень!

— Да уж. Блин, я такая дрянь! И при сегодняшнем бардаке я до сих пор не могу поверить, что Джереми нагрянул сюда сюрпризом и вся моя семья держала это в тайне.

— Ты вообще не догадывалась? — спрашивает Патрик. — Даже подозрений не было?

— Ну, он пару раз невнятно говорил, мол, плохо, что мы не можем быть вместе, предлагал приехать и помочь с продажей дома…

— А что-нибудь вроде «Увидимся в День благодарения, прилетаю в одиннадцать» было?

— Ничего подобного. На самом деле, я с ним всю неделю даже не разговаривала, слишком волновалась из-за Ноа и пропавших вещей Бликс. — Я кладу голову на руки. — Не могу поверить, что сотворила с ним такое. Этот его взгляд…

— Так он… не орал, не возмущался? На чем вы вообще расстались?

— Он был страшно разочарованный и печальный. И да, он покричал. Это совершенно не в его духе. А расстались мы вроде бы на том, что я отстой, я так понимаю. И я на самом деле отстой.

К этому времени Патрик уже смеется.

— Прекрати. С кем ты сейчас, по-твоему, разговариваешь? Ты же не собиралась с ним жить. Первое, что ты сказала мне о Джереми, — это что он запредельно скучный и скучнее его ты вообще никого не встречала. Твои слова.

— Быть скучным не преступление. И я так или иначе обманула его. И предала.

— Во-первых, ты его не обманывала. Ты просто определялась насчет него. И я считаю, что твое предательство, как ты его называешь, было частью этого процесса. А еще имей в виду: думаю, Бликс считала, что быть скучным как раз преступление, — говорит Патрик. — Так оно и есть, я с этим согласен.

— Ты прав, она так и считала. Она была замужем за скучным адвокатом… или за скучным исследователем жуков? И я сказала ей, нельзя же развестись с человеком только потому, что он скучный, а она сказала, что очень даже можно. Ей вот пришлось, сказала она. И она развелась.

Он наклоняется и подливает мне чаю из чайника.

— В любом случае мы сойдемся на том, что жить с ним ты не собиралась. И хотя все это стало для него шоком, мы должны признать, что он несет некоторую ответственность за случившееся. Когда собираешься удивить кого-то сюрпризом, стоит предполагать, что можешь и сам нечаянно удивиться, верно?

Я не свожу с него глаз.

— Патрик, меня оторопь берет от этой стороны твоей личности.

Он пожимает плечами.

— Почему? Я просто констатирую факты. Мне так видится, что в этой ситуации жертв вообще нет. А еще — посмотри на все с этой точки зрения — ты дала Джереми свободу, чтобы он мог найти истинную любовь всей своей жизни. И у него тоже всегда теперь будет наготове замечательный рассказ о Дне благодарения в Бруклине. Много ли на свете людей с такой классной историей разрыва отношений?

— Надеюсь, с ним все будет хорошо. Он такой человек, который словно бы спрятал свои эмоции в какой-то сейф, а ключ потерял.

Я с некоторым удивлением понимаю, что именно это и делает Джереми таким скучным. Он так густо подстелил своим эмоциям соломки, что она скрадывала и притупляла любое закравшееся в душу истинное чувство. Может, это оттого, что он так рано потерял отца и вынужден заботиться о вечно тревожной матери. При таком меню эмоции — слишком роскошное блюдо, которое Джереми никак не может себе позволить.

— Даже когда я согласилась за него выйти, он не был на седьмом небе от восторга, — медленно проговорила я. — Когда я сказала «да», он выглядел ужасно шокированным. Может, и счастливым тоже, но в основном шокированным. И даже во время секса он…

— О’кей, я готов выслушать многое из того, что ты собираешься мне поведать, но здесь давай подведем черту. Перед твоей сексуальной жизнью. Мне приходилось надевать наушники, когда ты и… ладно, не бери в голову.

— Извини. — Я смотрю на Патрика и думаю о том, как он слушал все, что происходило у нас с Ноа. Как мы занимаемся сексом. Ссоримся. Дуемся друг на друга. Опять миримся. И все это время знал, что Бликс не хотела, чтобы Ноа здесь жил.

Потом звонит его телефон, Патрик, отвечая на вызов, говорит: «Привет, Элизабет», — и уходит с трубкой на кухню.

— Да, думаю, скорее всего, на второй неделе декабря, — слышу я его голос. Он разговаривает и одновременно расхаживает по кухне. — Нет-нет. Я грузовик арендовал. Конечно… Нет, люди и зимой ездят. Слышал, это можно сделать. Думаю, мне полезно будет поручить.

А-а, это его сестра. Он действительно собирается в Вайоминг. На арендованном грузовике.

Я вжимаюсь в диван, чувствую себя запредельно опустошенной и измученной, в голове пульсирует, теперь еще и нога начинает болеть в том месте, где я ударилась, поскользнувшись, и мне хочется просто закрыть глаза и исчезнуть.

И еще я так устала, так парализующе устала, и все, о чем я тут думала и во что верила, оказалось неправильным. Не знаю, что там Бликс во мне увидела, но я не помогла никому. И уж наверняка никакая я не сводня. Я потеряла единственного парня, который действительно хотел на мне жениться, неважно, скучный он или нет, а все потому, что изменяла ему с парнем, который меня бросил! И с Лолой, которая мне так нравится, я наломала дров, а еще у меня такое чувство, будто я предала Бликс, потому что не смогла уберечь ее записи. И из-за этого ее тупой внучатый племянник со своей беспринципной семейкой теперь попытаются оспорить ее завещание.

И Патрик, единственный человек, с которым я могу поговорить здесь, который может меня насмешить, пусть даже и считает, что я его жалею, — Патрик собирается уехать далеко-далеко. И совсем спрятаться от людей. Да уж, Бликс хотела вовсе не этого!

— Я собираюсь ехать кратчайшим путем, пока едется, — говорит он тем временем и смеется. — правильно. Останавливаться вообще не в моем духе. Тем более там, где есть люди.

И что теперь делать мне, раз я не собираюсь, вернувшись домой, выходить за Джереми?

Все-таки поехать туда и столкнуться с недовольством всей моей семьи? Завтра все мои родственники узнают от Джереми, что произошло. А может, они сию секунду выслушивают всю историю по телефону! Джереми, конечно, продолжит жить своей жизнью, — и плакали теперь наши развеселые совместные планы, которые мы успели настроить насчет совместной работы у него в офисе, счастливого брака и переезда в Канкун на старости лет. Почему я не могла просто взять и воплотить все это в жизнь? Что, черт возьми, со мной не так? И теперь я опять вернусь в комнату, где жила ребенком, и увижу оцепеневшие лица всей родни, которая снова попытается решить, что же мне следует делать со своей жизнью.

«Ох-ох-ох, Марни!»

«Что же нам делать с Марни?»

И Натали… прости, сестричка, но я не рожу ребенка, который станет расти бок о бок с твоими детьми. Никаких барбекю у бассейна в обществе загорелых, благодушных мужей. Я все испортила.

Конечно, я не обязана возвращаться. Когда я уеду отсюда, предварительно испортив и/или разрушив тут всем и каждому жизнь, мне можно будет отправиться куда угодно. Посмотреть на карту и выбрать на ней новую точку, где никто не знает, какой хаос я создаю вокруг себя. Если честно, меня бы надо обязать носить на себе табличку: «Берегись! Эта женщина считает себя свахой. Держись подальше!»

Я закрываю глаза.

Голос Патрика доносится до меня словно издалека:

— Ну да. Да, сам. Нет… ну, мебели, конечно, немного, но у меня есть компьютеры. — Он смеется. — Нет, конечно же, они мне нужны! Их я однозначно не оставлю.

Я открываю один глаз и вижу в комнате эти самые компьютеры, которые одобрительно подмигивают, когда я проваливаюсь в темноту.

Через некоторое время я чувствую, как меня чем-то укрывают, и силюсь открыть глаза. Патрик говорит:

— Дай-ка я проверю, не расширены ли у тебя зрачки. — Он по очереди поднимает мои веки и говорит: — Гм-м.

— Патрик, — произношу я непослушными губами, — я больше не верю в магию.

— Чушь собачья, — говорит он.

— Нет, не чушь. И мне надо домой. — Я пытаюсь сесть. Рой, который спал в изгибе моей руки, спрыгивает с дивана. В голове пульсирует, как будто миллион крошечных молоточков долбят мне мозг. И глаза, кажется, функционируют как-то не совсем правильно.

— Категорически нет, — говорит Патрик, — ты должна остаться здесь. Ты не должна оставаться одна, когда у тебя с головой неизвестно что. Так что даже и не думай уйти. Можешь спать в моей кровати. Я помогу тебе устроиться.

Он осторожно помогает мне подняться и ведет в свою спальню. Даже в нынешнем сомнамбулическом состоянии я вижу, что все здесь устроено с монашеским аскетизмом. И света почти нет. Патрик сдвигает одеяла и, поддерживая меня за плечи, усаживает на край постели, а потом снимает с меня обувь и садится передо мной на корточки. Я чувствую на себе его взгляд.

— Гм-м. У тебя вся одежда в индейке. Сходить наверх за пижамой?

Я не отвечаю. Просто откидываюсь назад и шлепаюсь спиной на кровать.

— Ладно, я знаю. Можешь поспать в какой-нибудь моей толстовке.

— Слишком жарко.

— О’кей, тогда в футболке.

Раздается звук выдвигаемых и задвигаемых ящиков, и Патрик возвращается — я скорее чую его присутствие, чем вижу — держа что-то в руках. Футболку, доходит до меня.

— Помощь нужна? Вот блин! Этого я не продумал.

— Я справлюсь сама, — бормочу я.

А потом на меня cнова наваливается сон; я думаю о подмигивающих компьютерах — но они же не здесь, правильно? Не в этой комнате. Патрик говорит:

— Нет-нет, сиди прямо. Вот так. Ла-а-а-а-адно, помогу тебе. Руки вверх! Будем свитер через голову снимать. Ну вот.

Шею внезапно холодит воздух. Потом на грудь и руки опускается футболка. И на лифчик, наверное. Никто не любит спать в лифчике. Мужчины, вероятно, этого не знают. Я бы с удовольствием посмеялась над ситуацией, но сил нет.

В любом случае Патрик уже заваливает меня обратно на кровать и стягивает с меня брюки. Они очень узкие, и ему приходится сдергивать их рывками, освобождая сперва одну ногу, потом другую, и я стараюсь не думать о том, какие на мне трусы (ведь он же наверняка их видит), а потом меня укрывает одеяло, но мне хочется сказать Патрику что-то еще, только вот сейчас я не могу сообразить, что именно, я слишком устала, чтобы подбирать слова. Ах да, точно, я хочу попросить его не уезжать. Хочу сказать, что Бликс очень хотела, чтобы он остался. Что в мире существует множество видов творчества, которыми он мог бы заняться. Я хочу попробовать еще один трюк, последний, отчаянный, полный мольбы.

Позже — насколько позже? — я переворачиваюсь, и с меня спрыгивает кот. Я слышу где-то глубокое дыхание Патрика, а когда открываю глаза, выясняется, что он лежит на кровати совсем рядом со мной. Я командую себе: «Дотронься до его руки», — но не могу сказать, действительно ли мне это удается, или так и остается всего лишь мыслью, а потом я просыпаюсь снова, и в комнате пахнет корицей, и Патрик входит со словами:

— Как голова? Ты хорошо спала?

Первые слова, которые срываются с моих губ, возможно, не самые лучшие:

— Сколько времени? Что за запах?

— Дыши глубже. — говорит Патрик. — Я булочки с корицей сделал.

— Булочки с корицей? Я думала, мне все это снится. Ты их испек?

— Я их испек. — Он улыбается мне. — Я тебе еще и чаю заварил, так что, если хочешь, вставай и иди на кухню… или лучше сюда принести?

— Погоди. Я что, спала тут?

— Да, спала. Ты головой ударилась, помнишь? Поэтому я тебя тут уложил.

— Конечно помню.

А потом я вспоминаю и остальное — что все вышло из-под контроля, что я больше не верю в магию, и в подбор пар тоже, и в собственную исключительность, и от этого мне делается ужасно грустно, потому что мне хотелось верить Бликс и во все те вещи, которые она про меня говорила. Мне хотелось верить, что я тут не просто так, но с этим покончено, я чувствую, как к глазам подступают слезы, и вот они текут по щекам, и из носа тоже потекло, и это, должно быть, выглядит ужасно.

— Ну вот, только этого не хватало, — говорит Патрик, — давай иди лучше на кухню и выпей чаю с булочками. Пора тебе снова начинать шевелиться.

Я послушно спускаю ноги с кровати и смотрю на себя. Оказывается, что эти самые ноги голые, а одета я в футболку, которой никогда не видела прежде. Господи! Я снова поднимаю взгляд на Патрика.

— Ну да, ты в моей футболке. Я не мог позволить тебе ночевать наверху с травмой головы. А твоя одежда вся в индюшачьем жире.

Ах да. Теперь я вроде как припоминаю. Трусы. Как меня положили на кровать. Как Патрик тихо похрапывал среди ночи рядом. Все это возвращается. О боже-боже-боже-боже! Я осматриваюсь в поисках своей одежды, и Патрик вручает мне ее, аккуратно сложенную в стопочку.

— Ладно. Спасибо тебе, — говорю я чопорно. У меня нет желания на него смотреть, и я хотела бы, чтобы он тоже, блин, перестал таращиться на меня. Может, если я достаточно долго не буду на него смотреть, он сообразит, что к чему, и найдет себе другое занятие. Пойдет пугать кого-нибудь онкологическими заболеваниями или что-то еще придумает.

— Ну, — говорит Патрик, — ага. Всегда пожалуйста. — Он стоит передо мной чуть ли не целую вечность, а потом добавляет: — Ну так я не буду тут маячить и дам тебе переодеться.

— О’кей.

— Как оденешься, приходи в кухню, у меня для тебя сюрприз. Нет, давай не будем называть это сюрпризом, спасибо Джереми, после него это слово и произносить-то не хочется. Давай назовем это задумкой.

Ах да, Джереми. Бр-р-р!

Когда Патрик выходит, я сморкаюсь в бумажный носовой платок, пачку которых он оставил у кровати, потом поднимаюсь и начинаю сражаться с одеждой. В квартире Патрика нет зеркал — и мне приходит в голову, что ему не нравится на себя смотреть. Мне опять хочется расплакаться, но я, как могу, расчесываю волосы, в которых то тут, то там периодически попадается запекшаяся кровь. А еще мне бы хотелось, чтобы у меня была зубная щетка.

«Где же мои туфли? Боже, ведь скоро придет агент по продаже недвижимости! А у меня, наверно, полный бардак! Пожалуйста, скажите мне кто-нибудь, что посреди гостиной больше не валяется тушка индейки. Патрик спал ночью рядом со мной. Он обо мне заботился! Стоп… Ноа же съехал, но все равно явился в День благодарения, чего это вдруг? И Джереми. Я сломала жизнь Джереми». Что ж, теперь моя жизнь некоторое время будет выглядеть именно так — с мыслями, которые без предупреждения вдруг появляются в голове, и каждая из них требует безотлагательного обдумывания, расталкивая в стороны своих более расторопных товарок.

Я захожу в кухню, моргая от света флуоресцентных ламп.

— Гм-м, — говорит Патрик, — может быть, перед приходом агента тебе захочется как-то разобраться с этой залихватской повязкой на голове. Ты в ней малость на пирата смахиваешь.

Сверху доносится глухой удар.

— Ноа, наверно, — предполагаю я. — Я сказала тебе, что вчера он снимал со стен вещи Бликс прямо посреди всего этого безобразия? Могу поспорить, это он вернулся. И опять взялся за свое.

— Да, кстати, — говорит Патрик, — я хотел кое о чем поговорить с тобой вчера ночью, но сестра позвонила. Я должен тебе что-то показать. Можешь пойти со мной?

Он ведет меня к своей задней двери, открывает все засовы, и я вижу на его маленьком заднем дворике пирамиду картонных коробок. Их три, что ли. И они большие.

Я тупо смотрю на Патрика. Он улыбается:

— Вот честно, это был самый неэтичный поступок в моей жизни, но я вроде как совершенно на эту тему не парюсь.

— Но что там?

— Вещи, которые упаковал Ноа, — объясняет он. — Вещи Бликс. Они все тут.

— А как ты их достал? — У меня еще сильнее начинает болеть голова.

— У меня своя магия. — Глаза Патрика сияют.

Я никогда раньше не видела, чтобы он выглядел таким счастливым.

— Ты магией заставил коробки переместиться к тебе на террасу?

— Ну да. Подслушал при помощи магии, как Ноа спрашивал Пако, не согласится ли тот, чтобы водитель службы доставки забрал эти коробки из его магазина, раз уж Ноа лень тащить их в почтовое отделение, или откуда там еще посылки отправляют, прости господи. И Пако сказал, конечно, без проблем. А потом я…

— Не может быть!

— Очень даже может. Я заключил с Пако соглашение. Он принес коробки сюда, — а Ноа принес их к нему в среду, во второй половине дня, то есть там должен быть и дневник Бликс, и твое письмо.

— О-о, Патрик!

— Так что мы можем все там просмотреть, достать, все, что нам нужно, — ну, по мнению Бликс, конечно, — и решить, хотим ли мы, чтобы все остальное отослали по почте.

— Можно я тебя поцелую?

— Нет.

Он произносит это так поспешно, что я начинаю смеяться. Впервые с момента падения.

— Да ладно тебе. По сути, мы с тобой уже спали вместе, так что, думаю, я могу разок поцеловать тебя в щеку.

Он вроде бы раздумывает над моими словами.

— Так ты хочешь сделать это из жалости?

— Нет. Это будет нормальный закономерный поцелуй из серии «спасибо за магию», — говорю я и, подойдя ближе, становлюсь на цыпочки и целую его в щеку. — И, кстати, первый поцелуй тоже был вовсе не из жалости.

Но Патрик говорит, что он знает, что такое поцелуй из жалости; что, на самом деле, он по горло сыт жалостью в виде поцелуев, взглядов, печенья с шоколадной крошкой, а также приглашений в гости, поездок на машине, цветов, разговоров и сэндвичей.

Я бы поспорила, да только я не совсем в своем уме, к тому же пришло время подняться к себе и познакомиться с агентом по продаже недвижимости, человеком, который может все решить.