Бруклинские ведьмы

3 МАРНИ

Спустя пять месяцев — после многих недель свадебных приготовлений, когда платье уже куплено, приглашения написаны, место празднования выбрано и все более-менее организовано моей мамой и подтверждено мною по телефону или по скайпу, — я сижу в маленькой комнатке приходской церкви моих родителей, что в Джексонвилле, штат Флорида, в комнатке, где в нормальной вселенной красавица-невеста ждет, когда за ней придут ее счастливые подружки, и наблюдаю, как моя жизнь, будто в замедленной съемке, разваливается на куски.

Ноа не явился на свадьбу.

Сейчас он опаздывает на сорок семь с половиной минут, и в этом, как я не перестаю объяснять всем, кто согласен меня слушать, нет ничего страшного. Он вот-вот появится. Конечно он придет.

Он может даже прислать сообщение, в котором будет что-то вроде:

«Эй! Я в епископальной церкви. Где все?»

И тогда я отвечу:

«Ха-ха-ха! Жди! Не епископальная церковь! Свадьба в методистской церкви, соседний квартал!»

И мы пошлем друг дружке по улыбающемуся смайлику, и все будет хорошо.

Но пока что ничего подобного не произошло.

Действительность такова: я потею в этой камере пыток вместе со своей сестрой Натали и двумя подругами детства, Эллен и Софронией. На мне выбранное мамой платье — платье, из-за которого, как мне теперь стало ясно, я выгляжу как гигантское белое кресло с мягкой обивкой. Язык во рту ощущается как толстый кусок пересохшего мяса, волосы собраны сзади в такой тугой пучок, что лоб болит; ступни отекли и стали вдвое больше обычного, а еще в этой крохотной комнатушке без окон, наверное, девяносто семь тысяч градусов выше ноля, и моя сестра с двумя подружками невесты, слава богу, не смотрят в мою сторону, потому что им ужасно за меня неловко, и они не смогли придумать ничего лучше, чем уставиться в свои телефоны и смотреть в них до конца времен.

Я слышу, как женщина-органистка снова и снова играет одни и те же три аккорда. Интересно, сколько еще часов она будет их играть и как узнает, когда придет пора остановиться? И вообще, в чьи обязанности входит отменять свадьбу? Может, это смерти подобно, и священник с моим отцом — а может, и я сама — будем поглядывать на часы, пока один из нас не произнесет: «Ну все, хватит. Пора уже это сказать. Четыре тридцать четыре. Свадьбы не будет, ребята».

О-боже-мой-боже-мой-боже-мой. Ноа никогда не опаздывает, если только в дело не замешаны авиаперелеты, и это означает, что либо он мертв, либо они с Уипплом устремились к какому-то невероятному приключению, в котором нет места девушкам. В этом случае мне придется выследить своего несостоявшегося мужа и убить его.

Но что, если он мертв? Что, если сюда вот-вот заявится полицейский, который отведет меня в больницу, и мне придется, истерически рыдая, стоять на опознании в морге в этом своем подвенечном платье?

Я откалываю фату и начинаю распускать слишком тугую прическу.

— Нет, — говорит Натали, — не делай этого. — Она подходит и садится рядом со мной, ее глаза увлажняются и блестят. Она на шестом месяце беременности, и, может, оттого, что носит в своем теле будущее, ее в последнее время слишком беспокоит мир, готовый в любой момент превратиться в непредсказуемое, иррациональное место. Сестра все время выглядит так, будто вот-вот заплачет. Два дня назад она встретила меня на своей машине в аэропорту, и когда в пути по радио зазвучала песня Принса, богом клянусь, ей пришлось остановить автомобиль, так как она толком ничего не видела от слез. А все потому, что «Принс не должен был умереть», — сказала она.

— Всему этому должно быть какое-то разумное объяснение, — говорит сестра высоким дрожащим голосом. — Может, мост сломался. Или магазин, где продают смокинги, закрыт. Напиши ему еще раз.

Я смеюсь:

— Серьезно, Нат?! Мост? Магазин смокингов? Серьезно?

— Напиши ему еще раз.

Я пишу:

«Прив, обезьян. Как оно? Лю».

Никакого ответа.

«Жду тя оч. #свадьба!!!!!»

Тишина. Через пять минут я набираю:

«Ты где? LOL»

Не сообщая Натали, я совершаю сделку со вселенной: если я сейчас положу трубку и не буду смотреть на нее, пока не досчитаю до тысячи, то, взяв ее снова, увижу, как Ноа набирает текст. На экране замигают три маленькие точечки, и Ноа сообщит, что как раз ехал на свадьбу, но тут пришлось спасти чью-то жизнь, или на улице ему попалась раненая собака и он бросился искать ее хозяина, потому что кем надо быть, чтобы бросить раненую собаку!

Я успеваю досчитать до восьмисот сорока восьми, но потом говорю себе: «Забудь это!» — и быстро набираю несколько сообщений подряд:

«Чо за нах??? Ты ОК?»

«Ноа Спиннакер, если ты скоро не появишься, я ПСИХАНУ ИЛИ УМРУ!!!!!!!!!!»

«Плзтзплзплзплз».

Мой папа, наряженный в смокинг отца невесты, заглядывает в дверь.

— Как ты, голубка? — спрашивает он.

Папа не называл меня голубкой с тех самых пор, как я в десять лет умолила его перестать это делать, и поэтому сейчас мне ясно, что он слетел с катушек.

— Она держится, о’кей? — встревает Натали. — Может, нужно, чтобы кто-то поискал этого сукина сына и приволок сюда?

Мы все потрясенно молчим.

Я вижу, как папа думает: «Опаньки, беременные гормоны». Потом он смотрит на меня и сообщает:

— Пришла двоюродная бабушка Ноа и спрашивает, нельзя ли ей с тобой поговорить.

— Конечно, пригласи ее сюда, — отвечаю я, сглатывая комок в горле.

И вот в комнату входит Бликс, которая нарядилась так, будто нашла свой гардероб среди уцененного товара в комиссионном магазине, специализирующемся на одежде семидесятых годов прошлого века, но выглядит при этом вполне симпатично и жизнерадостно. На ней длинная тюлевая юбка розового цвета, какая-то серебристая переливающаяся блузка с кучей кружевных шарфиков, завязанных многочисленными узлами, длинные бирюзовые серьги и около сотни бисерных браслетов. Все это вроде бы не сочетается между собой, но она все равно выглядит как произведение искусства. Ее безумная прическа, как у Эйнштейна, усыпана маленькими блесточками, она накрасила губы ярко-красной помадой, а глаза у нее сегодня особенно похожи на блестящие бусинки и смотрят остро — глаза-рентген, как называет их Ноа, — чтобы лучше видеть, что творится в самой глубине твоей души.

Должна признаться, я чувствую проблеск надежды: а вдруг она и вправду ведьма? Может, она вроде феи-крестной в «Золушке», скажет волшебные слова и наворожит, чтобы Ноа встал передо мной, как лист перед травой, — и вся моя жизнь, которая, кажется, скукожилась, приняв позу эмбриона, каким-то образом воспрянет, развернется, выпрямится и вернется в нормальное русло.

Да-да. Я действительно зашла так далеко.

Эллен, Софрония и Натали выглядят шокированными. Я поднимаю руку и вяло машу Бликс.

— Да у вас тут натуральный ад, как я посмотрю, — говорит Бликс, и все мы натужно смеемся. — Жизненные силы спасаются бегством из этой комнаты! Мне доводилось бывать на похоронах, где энергетика была получше, чем здесь. — Она упирает руки в боки, разглядывает нас, явно заинтересованная свадебными нарядами, и в какой-то момент мне кажется, что нам не избежать советов относительно стиля и моды. Может, главная проблема сегодняшнего дня в том, что у нас в одежде чего-то недостает, например воздушных шарфиков.

Вместо этого Бликс подходит ко мне и, взяв мои влажные руки в свои, холодные и костлявые, говорит сухо, хотя в глазах у нее прыгают чертики:

— Я тут не для того, чтобы окончательно испортить тебе настроение, но хочу сказать вот что: надеюсь, сегодня нам не придется его убивать. Но если понадобится, мы это сделаем. Знайте, я готова. Девочки, вы со мной?

Я вижу, что Натали начинает быстро-быстро моргать.

— Не думаю, что стоит его убивать, — шепчу я, хотя такие мысли у меня мелькали. Не удивлюсь, если Бликс это известно.

— Да, но он все равно искушает судьбу, — произносит она и подтягивает к себе кресло с видом человека, который намерен расположиться в нем надолго. — Однако нам в первую очередь нужно позаботиться о себе. Важный момент: как вы дышите! Вы делаете это осознанно? Вижу, что нет, не так ли?

Я делаю несколько старательных вдохов-выдохов.

— Знаете, что нам сейчас нужно? Позитивные вибрации. Нам нужно Дыхание Радости. Это в йоге есть такая штука. Я сейчас покажу, как оно делается.

К моему удивлению, она встает, вскидывает руки над головой, а потом резко опускает, одновременно согнув колени и наклоняясь вперед. Когда ее голова почти касается коленей, она испускает громкое: «АРРРРРРГХ!» Выпрямляется и смотрит на нас:

— Пять раз. Быстренько! Давайте, дамы. Выкрикните это: «Аррргх! Аррргх!»

Мы все, за исключением Натали, так и делаем. Нам слишком страшно, чтобы не послушаться.

Довольная Бликс хлопает в ладоши.

— Великолепно, великолепно. Бог ты мой! Вы, юные леди, такие красивые, вы знаете об этом? А мужчины… нет, я, конечно, очень люблю мужчин, однако будем честны: большинство из них — просто вонючие, потные, хрюкающие любители почесать яйца. Но предполагается, что мы все равно как-то должны их любить. — Она качает головой. — Такая вот шутка природы. Ни жить с ними не можем, ни пристрелить их. — С этими словами Бликс наклоняется, касается моей щеки теплым сухим поцелуем и смотрит мне в глаза. От нее пахнет пудрой, чаем со специями и какой-то травой, возможно марихуаной.

— Ты мне нравишься, — говорит она. — Уж можешь мне поверить. Ноа — мой внучатый племянник, но, как и большинство мужчин, особенно из моей семьи, к сожалению, ни черта не стоит. Думаю, сейчас самое время задать себе вопрос: действительно ли ты так хочешь быть с ним? Потому что, только без обид, мы сейчас можем все вместе уйти отсюда куда-нибудь на пляж. Искупаться голышом или сделать что-то еще в этом роде.

Бликс выпрямляется и снова смеется.

— Можете не благодарить, — заявляет она, — за ту картинку, которую я только что вложила вам в головы. Ну, с моим купанием голышом.

Потом она лезет в свой объемистый бюстгальтер и извлекает оттуда пузырек с ароматическим маслом, которое, по ее словам, я должна нюхать, потому что оно успокаивает, способствует возникновению положительных вибраций и чистит ауру. Она подносит пузырек к моему носу. Оттуда пахнет розами и лавандой. Бликс, закрыв глаза, бормочет что-то, чего я не могу толком расслышать, прижимается лбом к моему лбу, как бы слившись разумом, произносит: «Ради блага всех, ради свободной воли всех, да будет так», — а потом открывает глаза и смотрит на нас.

— Послушай, милая, я должна вернуться к родне. Мои родственники начинают беспокоиться. Пытаются выяснить, что стряслось с блудным сыном и нет ли в этом их вины. Может, они вырастили его в уверенности, что все ему должны, и тому подобное. — Она морщит нос. — Мне очень жаль, что он обрек тебя на такое. Я на самом деле считаю, что, возможно, с этим мальчишкой не всё в порядке.

— Может, он просто проспал, — говорю я. — Или мост застрял в разведенном положении, и ему не удалось перебраться на наш берег. Или, может быть, он куда-то засунул деталь смокинга, не понял, в каком магазине смокингов закупался мой папа, и заблудился, а телефон у него разрядился.

Бликс смеется:

— Да, а может, дело в ретроградном Меркурии, или у нашего жениха после перелета сбились биоритмы, или его обсыпало веснушками. Как знать? Но с тобой всё будет хорошо. Помни об этом. Я тебе серьезно говорю. Тебя ждет большая-большая жизнь.

Она шлет нам всем воздушный поцелуй и горделиво удаляется. А потом я слышу рев принадлежащего Уипплу BMW на парковке. Они прибыли. Опоздали на пятьдесят восемь минут, но явились, и в комнату возвращается кислород, словно кто-то снова открыл перекрывавший его клапан.

Я встаю, все еще дрожа.

Мы слышим звук шагов, потом дверь рывком распахивается, и вот он, Ноа, стоит перед нами, больше похожий на актера, готового сняться в батальной сцене, чем на жениха. Его волосы торчат в разные стороны, он небрит, глаза напоминают маленькие черные точки в пустом пространстве налившегося кровью моря, и… и… о боже мой, он надел рубашку от смокинга с синими джинсами.

Я прижимаю ладонь ко рту. Возможно, я даже издаю какой-то звук. Вроде тех, что издают голуби.

— Марни, — обращается ко мне Ноа, — Марни, мне надо с тобой поговорить.

Он ведет меня наружу. В смысле, совсем наружу — не на парковку, не к небольшому забетонированному участку, где все эти добрые люди собираются после церкви, чтобы побеседовать. Нет, он ведет меня за руку на луг за церковью, туда, где церковная школа устраивает пикники. Там я впервые поцеловалась, будучи семиклассницей, со Стиви Пикоком. Его родители сейчас в церкви, ждут, когда можно будет посмотреть, как я выхожу замуж.

— Марни, — говорит он. Во рту у него так пересохло, что слова вылетают с каким-то лязгающим звуком. Мне хочется, чтобы он перестал произносить мое имя. Я хочу, чтобы он выглядел нормальным, счастливым и похожим на жениха, но этому не бывать. — Марни, — повторяет он, — детка, прости меня, мне очень, очень жаль, но, боюсь, я никак не смогу этого сделать.

И мир — этот большой, необъятный, прекрасный мир — исчезает, сжимаясь до маленькой точки прямо передо мной. Остается лишь шум крови в ушах и ощущение полной бессмысленности дальнейшей жизни.