Будьте светлы духом (Воспоминания о В. В. Розанове)

Глава VI Мысли об отце, его работах и об их судьбе

Отец происходил из священнического рода — прадеды его были священниками. Один из профессоров Духовной Академии пишет в книге «Сто лет Академии», что «прадед знаменитого писателя Василия Васильевича Розанова сильно пил». По-видимому, он был богатырского сложения, так как, когда приезжал архиерей проверять епархию, то, чтобы задобрить его, духовенство ставило ведро водки. Таковы были нравы того времени. Отец мой ужасно боялся пьянства. У него с детства сохранились какие-то страшные воспоминания о попойках в их родне и окружающей среде. У нас дома никогда не покупалась водка, кроме случаев, когда заболевали дети и их растирали водкой, разбавленной водой.

Мне бы хотелось, говоря об отце, описать его внешность, насколько я могу. Отец был невысокого роста, с узкими плечами, с довольно пропорциональной формой головы по отношению ко всей фигуре, лоб у него был очень большой, а на лице выделялся очень острый взгляд глубоко сидящих карих глаз с зеленоватым оттенком, смотрящих как бы и пристально и вместе с тем как-то растерянно на мир. В старости лицо его стало красивее и значительнее. У него были очень характерные и интересные руки: пальцы были не длинные, но с очень выразительным окончанием с выпуклыми крепкими ногтями, несколько утонченными к краям, и как бы созданные для творческой писательской работы. Он сам писал в одной из своих книг, что прирожденный талант писателя сидит в кончиках пальцев. Приблизительно так выразился он. Ноги у него было небольшие, сам был очень живой и юркий, говорил всегда как бы про себя — скороговоркой и часто в шутливом тоне, а если о чем-нибудь спорил, то всегда сердито, раздраженно и убежденно, до того, что вставал из-за стола, топал ногами и даже убегал. Он был вообще очень экспансивен, жив, несдержан, но очень откровенен. Он никогда не притворялся, никогда не показывал того, чего в нем нет. Воспитанным человеком он не был. Это была бурная стихия, вне всякой литературы и формы. Но зато, когда он писал, форма ему была присуща ранее того, чем он ее выразил на бумаге. В этом был залог особенностей его слога, на который обращали внимание все писавшие о нем, считая, что в этом была его гениальность. Даже в начале революции некоторые писатели полагали целесообразным открыть при Брюсовском «Институте слова» отделение литературы, изучавшее стиль Розанова.

Все сказанное о языке относится ко второму периоду его деятельности, когда он сблизился с Мережковскими и другими литераторами и начал печататься в журналах «Мир искусства», «Весы» и «Новый путь», издаваемый П. П. Перцовым, а позднее и в «Золотом руне». Тут-то он и выработал свой художественный язык, столь отличный от других писателей. За это время он издал книги: «В мире неясного и неразрешенного», СПБ, 1904, «Около церковных стен», т. 1–2, СПБ, 1906, «Итальянские впечатления», СПБ, 1909. Последняя книга явилась итогом впечатлений от поездки его вместе с матерью моей в Италию в 1901 году, когда врачи, найдя у него грудную жабу, посоветовали поехать лечиться и отдохнуть в Италию. Средства на лечение и поездку дал А. С. Суворин.

Как отец работал? Он никогда не исправлял что напишет. Он писал сразу набело, мелким, бисерным почерком. Прочесть его работу мог только один метранпаж в «Новом времени», которого и держал Суворин специально для Розанова. Поэтому рукописей у него сохранилось не так много, как у других писателей, так как я предполагаю, что не все рукописи отца возвращались из типографии. Перерабатывать свою статью он органически никогда не мог и отказывался. А если в редакции не нравилась его статья, то он писал совершенно новую… Переписывать свои статьи он также отказывался, боясь по своей рассеянности ошибок. Поэтому он иногда варварски поступал, — вырезал из книг нужные ему цитаты. А если приводил их на память, то обыкновенно перевирал, в чем его часто упрекали. Но это не было следствием его небрежности.

Некоторые статьи по политическим причинам не проходили в «Новом времени». Василию Васильевичу было жаль своей ненапечатанной статьи и он посылал ее в Москву в «Русское слово» и другие газеты под разными псевдонимами: «Варварин», «Ибис», «Старожил», «Обыватель» и др. Почему он печатал под псевдонимом? Потому что он по договору с Сувориным не имел права печатать свои статьи в других газетах, так как он состоял на жаловании в «Новом времени», и кроме оплаты за статьи, получал построчно. Но его интересовала не только денежная сторона, но и желание часто выразить свои мысли в более либеральном духе, чего не допускало «Новое время». Суворин это знал, но смотрел на это сквозь пальцы. Вся же остальная пресса подняла невероятную шумиху вокруг этого дела. Называли отца «Иудушкой», предателем и всячески его поносили. А я считала и считаю, что это было хорошо. Он был шире и правого «Нового времени» и «Гражданина», а также левой либеральной газеты «Русское слово» и кадетской «Речи».

Теперь будем говорить о взглядах отца философских и политических на разных этапах его творчества. Начал он свою литературную деятельность под влиянием Страхова, Леонтьева и Данилевского; бывал он на литературных вечерах Николая Николаевича Страхова. Он был консервативно настроен, религиозен, но без всякого фанатизма. С церковью же его разъединял факт его незаконного брака с моей матерью, но тут еще не выявилось его резкое отношение к Церкви, и он очень страдал. На этом этапе волновали его и вопросы школы, так как до этого времени он многие годы был учителем и знал трагедию в постановке школьного дела. Незадолго до этого он выпустил книгу «Сумерки просвещения». Книга чрезвычайно интересная, на мой взгляд, но написанная тяжелым еще языком, на что Страхов указывал и учил его писать вообще короче и яснее. Несколько позднее он встречается с Перцовым, издает книги: «Религия и культура», «Природа и история». В 1901 году он сближается с Мережковским, 3. Гиппиус, с Минским, Бакстом, несколько раз на вечерах у нас бывал и Дягилев, приходил Бердяев, Вячеслав Иванов. Отец пишет статьи по искусству, о художниках и выставках. Этот период считается расцветом его творчества, он тут наиболее признаваем, его начинают провозглашать гением и сравнивать с Ницше. Отец всегда смеялся: «Ну, какой же я Ницше! Во мне ничего демонического нет!» Василий Васильевич выпускает книгу: «В темных религиозных лучах». Эта книга была запрещена и уничтожена. Один уцелевший экземпляр этой книги был передан уже после революции в библиотеку им. Ленина. В этой книге была критика христианства и разбирался вопрос о связи религии с полом. Мережковский превозносил эту книгу. Отсюда началась его дружба с Мережковским, а также положено было начало организации Религиозно-философского общества, где было стремление сблизить духовенство с интеллигенцией. К этому времени отцом была выпущена вторая книга, состоящая из двух частей. Первая книга: «Темный лик», а вторая — «Люди лунного света». Эту книгу цензура пропустила, а она, между прочим, менее интересна, чем первая, — запрещенная, — «В темных религиозных лучах», но в ней более завуалирована главная идея о связи религии с полом и потому-то она была пропущена цензурой. В нашей семье очень не любили эту книгу, ни мама, ни я, ни старшая сестра, а Мережковские торжествовали, но отцу это было неприятно. Назревал какой-то надлом. Мама же очень не любила Мережковских и недовольна была сближением отца с ними, считала это удалением отца от Церкви и очень волновалась. Приблизительно в это же время отец выпустил книгу в двух томах под названием «Семейный вопрос в России», СПБ, 1903, собрав огромный материал по бракоразводному делу. Он опять пытался через чиновника Синода Тернавцева получить развод от Сусловой, но все было бесполезно. Однако эти его работы оказали влияние на новое законодательство, облегчающее бракоразводные процессы. Отец рассказывал, что были случаи, когда сумасшедшего мужа заставляли жить с нормальной женой и обратно. В это же приблизительно время он подает на высочайшее имя государю просьбу об узаконении его пятерых детей, указывая на то, что он не принадлежит к потомственному дворянству, а получил личное дворянство по окончании высшего образования. Мы были узаконены и получили и отчество и фамилию отца. Положение же матери оставалось неизменным, поэтому отец, когда писал «Опавшие листья» и «Уединенное», называл мать мою «Другом» — он не мог назвать ее официально женой. Но какое огромное значение она имела в его жизни, приведу цитату из «Опавших листьев», короб 1, стр. 11.

А также приведу его отзыв об отношениях к матери (короб. 2, стр. 16). Отец, говоря о своей книге «Уединенное», писал, что она явилась «как попытка выйти из-за ужасной занавески, из-за которой не то, чтобы я не хотел, но не мог выйти».

Будем же теперь говорить более подробно о политических его убеждениях. Первый период его жизни, когда жив был еще Страхов, он был спокойно-консервативно настроенный человек. При сближении с Мережковскими он начал незаметно леветь, а в 1904–1905 гг. он поддался общему революционному настроению общества, так как он сам прожил трудную жизнь; знал нищету и голод и с этой стороны сочувствовал бедному люду. Отсюда вытекли его статьи, скрашенные революционным духом, которые затем вошли в его книгу «Когда начальство ушло», СПБ, 1910. Но это был недолгий период в его жизни. Затем он очнулся, посмотрел вокруг себя, увидел богатую, сытную кадетскую прессу, самодовольную и очень далекую от народных нужд и повернул вспять. В это время он дважды издал книгу «Письма А. С. Суворина к В. В. Розанову», СПБ. Одну из них в 1913 году. В это время мать моя продолжала сильно болеть. Летом в 1913 году отец с матерью уехали в Бессарабию в имение Апостолопуло к своим друзьям; отец очень в плохом душевном состоянии, мать больная; отец дружил с самой помещицей, которая была настроена крайне консервативно и враждебно к евреям, так же, как и ее друг. Они указывали отцу на эксплуатацию помещиков евреями и скупку ими по дешевым ценам хлеба у помещиков. Вот тут начинается поворот отца от интереса его к юдаизму к сугубо национальным русским интересам. Здесь он пишет книгу под названием «Сахарна» (так называлось их имение), подготавливает ее к печати, но начинается война 1914 года и книга не появляется в печати. Единственный сброшюрованный экземпляр был передан в 50-х годах в Государственный литературный музей. Книга была местами очень интересная, в ней были оригинальные афоризмы.

«Мимолетное» В. В. Розанов (рукопись была продана Гржебину. Куда она потом девалась — неизвестно).

Из «Мимолетного»:

В это же примерно время началось крупное дело Бейлиса, в обсуждении которого приняла участие как русская, так и западная пресса. Обсуждался вопрос, — возможно ли ритуальное убийство в наш цивилизованный двадцатый век? Общество разделилось. Розанов и очень немногие утверждали, что возможно; большинство же отрицало это. В это время, озлобленно настроенный, мой отец выпустил очень резкие брошюры и книги против евреев, что заставило Религиозно-философское общество отмежеваться от него и исключить его из членов этого общества. Этот поступок отца был для него роковым. Он остался почти в одиночестве и замкнулся в себе. Статьи его почти перестали печататься и положение его резко изменилось. Тут началась война 1914 года, отец писал приподнято-патриотические статьи, печатал их в газете, а потом они вошли в его книгу «Война 1914 года и Русское Возрождение», Петроград, 1915 г. Там было очень много интересных страниц, но в целом она, может быть, звучала и неверно.

В 1915–1916 годах жизнь была очень тяжелая и материально и морально в нашей семье. В 1916–1917 годах отец мой стал издавать по выпускам книгу «Из восточных мотивов», посвященную древнему Египту (вышло три выпуска, четвертый был подготовлен). Еще задолго до издания, он просиживал многие часы в Эрмитаже, срисовывал древне-египетские изображения. У него составился огромный альбом с этими рисунками, который в 1947 году Сергей Александрович Цветков продавал для нас, кажется, в библиотеку Ленина, — не помню точно. Выпуски эти печатались на роскошной бумаге верже, которую отец закупил для издательства «Сириус» и надеялся выпустить в свет большую работу. Он сделать этого не смог. Наступила революция и отец продал эту бумагу известному издателю Сибашникову.

В 1917 году в сентябре месяце мы, как я уже говорила, по семейному совету, переехали в Троице-Сергиев посад, где отец прожил недолго, всего два года — он умер в 1919 году 23 января (по старому стилю), 5 февраля по новому стилю, как указывала 3. Н. Гиппиус в своих работах, изданных за границей.

За время жизни в Троице-Сергиевом посаде он издал в десяти небольших выпусках «Апокалипсис нашего времени» у местного издателя Елова. Книга эта была запрещена и уничтожена.

Я уже говорила о том, что в годы 1913–1917 Василий Васильевич был настроен чрезвычайно против евреев, о чем он писал в своих работах. Но в самой последней его работе 1918 года «Апокалипсис нашего времени» эта нота уже не звучит.

Он задумывается о судьбах России и уже многие трагические явления в нашей жизни объясняет не еврейским влиянием, а некоторыми национальными особенностями русского народа. В разговорах с нами он отмечает хорошие семейные устои еврейского народа, его таинственную живучесть в истории, а кроме того, чувствуя приближение смерти, он ищет примирения со всеми людьми земли, о чем говорят его предсмертные письма.

Мой отец, Василий Васильевич Розанов много лет собирал монеты. Мысль о собирании монет появилась у него в 1880 году. Я же лично помню его работу над монетами в течение многих лет. Он садился часов в 12 ночи за письменный стол, начинал разбирать монеты, любоваться ими, рассматривать в лупу отдельные детали монет. Сверял по каталогам, записывал на маленькие этикеточки, которые он вкладывал в картонные коробочки, оклеенные зеленой бумагой; каждая коробочка соответствовала размеру монет.

Шкаф был размером приблизительно в два метра в вышину и два в ширину. Затем отец задумал составить опись монет, к этому его побудил П. А. Флоренский, с которым он много беседовал о монетах (как видно из письма редактора журнала «Вешние воды» — Спасовского).

Некоторые любимые монеты отец старался срисовать, для чего пригласил Татьяну Николаевну Гиппиус, сестру 3. Н. Гиппиус. Она очень хорошо это делала, и у нее было собрано много рисунков, — куда девалось все это не помню. Это было любимое занятие моего отца, над ними он отдыхал, он любил размышлять о древнем мире, о языческих культах, всматривался в лица римских императоров, делился даже с нами, детьми, своей любовью. Занимался монетами до 4–5 часов утра, вставал затем в 9 часов утра, а днем спал еще два часа, и тут его нельзя было будить, детей всегда уводили в это время гулять, чтобы не мешали спать.

Отец был такой известный нумизмат, что в. к. Сергей Александрович приглашал его посмотреть его коллекцию. Отец осмотрев ее, сказал, обращаясь к в. к.: «Ваше высочество, моя коллекция больше и богаче» («и интереснее по содержанию вашей») — так добавил он в кругу семьи, когда рассказывал нам о посещении в.к. в его дворце у Аничкова моста.

Эта любимая его коллекция погибла катастрофически после революции. Летом 1917 года мы переезжали на другую квартиру на Шпалерную улицу и шкаф с монетами поместили на хранение в склад. Вскоре я уговорила отца вынуть золотые монеты и взять их домой. Он их поместил в сейф Главного Государственного банка, а потом банк выехал в Нижний Новгород. С тремя золотыми монетами отец никогда не расставался, всегда носил их в кармане брюк, все их рассматривал. Когда после революции из Троице-Сергиева посада он поехал в Москву во время голода и заснул на вокзале, их у него украли или он их потерял. Он не мог никогда этого забыть и это сильно на него подействовало.

С остальными монетами случилось вот какое несчастье: в складе от разницы температуры разбухли пазы шкафа и коробочки с монетами сместились; таким образом работа всей его жизни погибла — научную ценность она потеряла, надо было снова ее определять, а это было невозможно, это была работа всей жизни. В шкафу были серебряные и медные монеты; часть серебряных монет сложили в ящик и в голодовку в 1920 году продали в Исторический музей. Денег, которые мы получили за эти монеты, хватило на два килограмма сливочного масла и на то, чтобы заплатить за квартиру. Остальные золотые монеты, которые были в сейфе Государственного банка, мы хотели спасти для науки и хлопотали уже после смерти отца, чтобы монеты не расплавили, а отдали бесплатно в музей. Ездила я сама в Москву в Наркомпрос к Троцкой, но коллекции этой не нашли и документы вернули.

После продажи части монет в 1920 году Историческому музею, большую часть серебряных и медных монет мы отдали на сохранение знакомым, так как переезжали на новую квартиру и такое количество монет нам было негде хранить, а от покупки этих монет учреждения отказались. Так они пролежали в разных местах до декабря 1947 года, когда были проданы сестрой Надей в частные руки — одному армянину. Тогда мы получили значительную сумму денег, которые нас очень поддержали, так как сестра Надя тяжко заболела вскоре и лежала в больнице.

В 1917 году архив В. В. Розанова оставался в пустой квартире профессора Зорина в Ленинграде. Мною был оттуда вывезен в 1918 году и привезен в Троице-Сергиев посад (ныне именуемый г. Загорск). В 1943 году, во время блокады Ленинграда, часть архива находилась у сестры — Надежды Васильевны Верещагиной в Ленинграде. Сестры не было в городе, когда была сброшена немцами бомба и разрушилась часть квартиры. Архив же сохранился и пролежал в пустой квартире до 1947 года, откуда вывезен сестрой Надей в Москву и помещен в Государственный литературный музей.

Часть архива еще при жизни отца была сдана им в Имп. Публичную библиотеку Петрограда (главным образом письма писателей). В 1947 году мною и Надей в библиотеку им. Ленина были сданы письма писателя П. П. Перцова, В. А. Тернав-цева, письма протоирея Устьинского, фотографии Нестерова, Л. Толстого, Перцова, философа Шперка, письма отца к матери за всю жизнь, письма отца ко мне, а рукопись его «Апокалипсис нашего времени» была продана тогда же в библиотеку им. Ленина.

1958–1959 гг. после смерти сестры Н.В.Верещагиной, часть оставшегося архива семейного была сдана мною, — Т. В. Розановой, в Государственный литературный музей в Москве, на Якиманке безвозмездно. К письмам сделаны мною примечания.

В 1956 году, после смерти сестры Нади, по ее устному завещанию, все ее графические работы, а также работы ее второго мужа, Михаила Ксенофонтовича Соколова, были переданы ее подруге, Елене Дмитриевне Танненберг. Кроме того, все книги по искусству, которые собирали мой отец, моя сводная сестра, Александра Михайловна Бутягина, и сестра Надя, также были переданы Елене Дмитриевне Танненберг по желанию сестры Нади.