Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая) - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Ханс Хенни Янн (ПРИЛОЖЕНИЕ) #3

ПРИЛОЖЕНИЕ

Чтобы облегчить понимание комментария, я попробую представить пестрый мифологический мир трилогии более обобщенно-наглядно — с помощью двух известных изображений (может быть, знакомых и Хансу Хенни Янну).

Первое — иллюстрация к «Изумрудной скрижали», сделанная швейцарским гравером Маттеусом Мерианом Старшим (1593–1650) в 1618 году. Гравюра (см. с. 894), собственно, представляет собой мандалу, она разделена двумя пересекающимися перпендикулярными осями, а центр ее образуют концентрические круги. Вся верхняя половина — незримый для человека космический мир. «Наверху большее по размерам Солнце Единого Ума, лучи которого объемлют всю Вселенную, поднимается позади небесного Солнца» (я цитирую здесь и далее пояснения к гравюре Денниса Уильяма Хаука: Hauck, в Интернете). В этой верхней половине мы видим, в овалах, имя Яхве, символы Иисуса Христа (Агнец) и Святого Духа (голубь), а также сонмы ангелов.

Нижняя половина поделена на дневную (солярную) часть [по отношению к нам она находится слева] и часть ночную (лунарную) [по отношению к нам — справа]. Такая композиция приводит на память строки из дневника Янна (см.: Деревянный корабль, с. 468):

На видном месте я соорудил крест из овса (Haferkreuz), [символизирующий] четыре стороны света, четыре понятия: верхний мир (Oberwelt), нижний мир (Unterwelt), рациональное, иррациональное. Позитивное и негативное, нашу жизнь и наши сны по ту сторону всего сущего.

В самом низу — четыре первоэлемента в стеклянных шарах, охраняемых двумя птицами: слева — огонь и воздух под крыльями феникса (Phoenix), символа возрождения; справа — вода и земля под крыльями орла (Aquilla).

«Левая, или солярная, сторона гравюры изображает процесс кальцинации. <…> Красный лев символизирует огненную, маскулинную энергию делания. <…> Мужчина — это Sol [Солнце], представляющий маскулинный компонент природы и личности» (Hauck). Вообразим себе, что этот мужчина — Густав Аниас Хорн, человек, наделенный творческой энергией, и удовлетворимся пока таким объяснением. Лайонел Эскотт («Львенок, обитающий на Востоке») — так звали таинственного персонажа, построившего деревянный корабль.

«Правая, или лунная, часть гравюры изображает процесс диссолюции [растворения]. В правом нижнем углу виден олень, стоящий прямо, как человек. Известный алхимикам как „бегущий олень“, он символизирует летучую, женственную, водную энергию Делания. <…> Обнаженная женщина, известная как Luna [Луна], является женственным компонентом человеческой личности. <…> В левой руке она держит виноградную гроздь, символ жертвоприношения, а ее правая рука [как и левая рука Сола. — Т. Б.] прикована к Тучам невежества» (Hauck). Эта «лунная часть» определенно вызывает ассоциации с трилогией Янна, и особенно со «сновидческими» главами «Январь», «Февраль», «Март». Олень упоминается в романе как спутник некоего архаического бога («Тысячекратные изображения высшего существа для меня как бы сгустились в этот один грубый, сказочный, колдовской образ», Свидетельство I, с. 123), про Тутайна же говорится, что у него «оленье дыхание». Кроме того, на теле Тутайна вытутаированы орел и обнаженная женщина. Луна многократно упоминается в этих главах, что же касается женщины, то она может воплощать разные проекции женской анимы Хорна (Свидетельство II):

Я думал о матери, на чьих коленях когда-то лежала моя голова, об Эллене, державшей мою голову на своих коленях, о многообразном теле с двадцатью ногами и двадцатью бедрами, как у танцующего Шивы… <…> телом двенадцатилетнем, когда оно предстает как Буяна, четырнадцатилетним — как Эгеди или Конрад, шестнадцатилетним — как дочь китайца, семнадцатилетним и фиолетовым — как негритянка, девятнадцатилетним — как Мелания, двадцатилетним — как Гемма… <…> Всегда это был все тот же зов земной любви, которая расширяет и размножает первоначальное тело, побуждает его сделать шаг от попытки к неутолимому желанию: закон, состоящий в том, что наше желание должно постепенно найти для себя некий осязаемый облик… облик рожденного женою, издалека идущего нам навстречу… и обрести утешение, которое дарит плоть ближнего.

Хорн мог бы сказать о ней (см. выше, с. 124): «Она тоже потомок какой-то богини. Но — богини земной; она произошла от ребра падшего ангела: эта прародительница людей, Праматерь, соблазняющая нас на радости, которым мы вновь и вновь предаемся, чтобы плоть выстаивала, сохранялась».

«В центре нижней части алхимик-гермафродит держит два топора, усеянных звездами, которые символизируют высшую способность различения и силы сепарации. <…> Этот могучий алхимик символизирует успешное воссоединение противоположных сил, находящихся слева и справа от него. Его одеяние — наполовину черное, с белыми звездами, и наполовину белое, с черными звездами. Иными словами, каждая часть его личности содержит семена своей противоположности, то есть он не отринул и не разрушил соревнующиеся силы противоположностей, а лишь интегрировал их в собственное существо» (Hauck). Два льва под его ногами «представляют Сульфур и Меркурий, душу и дух алхимика, соединяющиеся, чтобы образовался фермент (предшественник Камня), символом которого здесь является густая субстанция, вытекающая из общей пасти двух животных. <…> Такое смешение рационального и иррационального, разума и чувства, мужского и женского начал является необходимой частью любого акта творения» (Hauck).

«Могучий алхимик» в романе представлен образом Старика — доктора, по чьей воле происходит воссоединение «его дочери» (галеонной фигуры), и Аугустуса. О символическом значении расчленения тела (на алхимических рисунках) Эжен Канселье пишет (в статье «Золотое руно», Алхимия, с. 173): «…это не что иное, как растворение (солюция), производимое в соответствии с герметическим утверждением о том, что „тот, кто не знает способа разрушения тела, не знает и способа его совершенствования“». Похоже, что у Янна дочь Старика и Аугустус представляют не «душу и дух», а душу и телесность. Старик подвергает дочь расчленению потому, что она хотела «закутаться с ног до головы и стать монашенкой. Хотела покорствовать слову, а не жизни» (см. выше, с. 306). Тутайн, в свою очередь, во второй книге «Свидетельства» объясняет эту коллизию так (Свидетельство II):

Душа, которая сама по себе слепа и глуха, бесчувственна и бездвижна, нуждается в Теле, чтобы через врата его восприятия в нее хлынули окружающий мир и время. И любовь. Без плоти Душа не познает любви. Почему же тогда всегда презирают Тело, которое тащит на себе бремя страданий и, как смышленый слуга, обслуживает тысячи образов, в которых является любовь? Разве сама Душа не хочет любить?

Интересно, что и визуально обитель доктора напоминает положение «могучего алхимика» на гравюре Мериана. Полицейский объясняет Хорну (см. выше, с. 291): «Больница Старика расположена на возвышенности над городом <…> в каштановом лесу». Согласуется с этим и точка зрения Юнга (Дух Меркурий, с. 44–46): «Но особенно важно для толкования Меркурия его отношение к Сатурну. Меркурий-старец идентичен Сатурну… <…> Сатурн — „старец на горе…“».

По мнению Д. У. Хаука, деревья и кусты, окружающие алхимика, символизируют стадии и компоненты алхимического процесса: «Непосредственно за спиной алхимика — три ряда растений, символизирующие семь алхимических операций, трижды исполненных в совершенстве. Первые два ряда содержат по шесть кустов, и их кульминация — древо злата на вершине горы. Каждый куст отмечен алхимическим знаком какого-то сложного металла. Позади этих кустов — полукруг из деревьев, и каждое дерево отмечено символом одного из чистых металлов».

В романе этому соответствует великолепная метафора, где деревья олицетворяют прожитые годы и жизненные достижения (Свидетельство I, с. 372):

И все же я вижу в себе ландшафт многих лет. Я вижу просторное поле, через которое мы прошли. Сейчас на нем стоит выросший лес, и наши следы теряются. Деревья времени, папоротниковые заросли дней: они становятся все гуще. <…> Пятнадцать или шестнадцать лет нашей жизни. Причем, как говорится, лучших лет. Вплоть до отметки 35, 36 или 37. Я постараюсь изъясняться понятно. Вот большое поле. На нем растут деревья времени. Неважно сколько. Мы прошли мимо миллионов людей. Мне важно знать, что я не более виновен, чем они. Не менее ценен. Что моя авантюра не хуже, чем у любого из них.

Условно говоря, именно в этом месте — среди посаженного им самим дубового леса — должен быть, согласно его завещанию, похоронен Густав Аниас Хорн (Свидетельство II):

а) лес, утесы, молодые насаждения и живущие в них дикие звери должны быть ограждены. Использовать участок можно будет только через сто пятьдесят лет и лишь таким образом, чтобы деревьям не причиняли ущерб и чтобы это место сохраняло характер заповедника. Устраивать каменоломни там нельзя; б) на этом поросшем вереском плато с утесами следует создать посредством взрывчатых веществ дыру в камне, наподобие шахтного колодца. На дне этого колодца я и хотел бы быть похоронен.

Нечто похожее на «прямоугольный провал, теряющийся в черной глубине», в котором Старик похоронил свою дочь и Аугустуса…

Над головой алхимика — кольцо звезд. «За ним — полукружье с пятью сценами, подводящими к Квинтессенции. Этот регистр алхимических свершений известен как Кольцо планет, и каждая сцена изображает птицу или духа, соответствующего одному из пяти планетарных тел. Слева направо: черный ворон кальцинации (Сатурн), белый гусь диссолюции (Юпитер), петух конъюнкции (Земля), пеликан дистилляции (Венера) и, наконец, феникс коагуляции (Солнце)» (Hauck).

В романе этому соответствует эпизод с Буяной, начинающийся под вывеской «К планетам» (с. 327). Разбирать его здесь я не буду (а просто отошлю читателя к комментариям на с. 828–834[7]). Напомню лишь, что Буяна обладала способностью покидать — в скачке на своем волшебном коне — пределы земного мира (с. 350):

Приподнявшись на локте, я увидел багряные, как розы, фыркающие ноздри жеребца, снопы огня, вырывающиеся из его стеклянных глаз, и полностью растворившееся в темноте лицо девочки. Степи этого мира она уже оставила позади. У коня выросли крылья, он отважился на прыжок, на падение в Бездонное. И теперь уже нет иного бытия, кроме коня и ребенка.

Остается последнее:

«Над Кольцом звезд и Кольцом планет и причастная ко всем пространствам, пребывает центральная сфера, состоящая из семи концентрических слоев. Эти слои символизируют семь шагов трансформации, которые должны быть пройдены (или счищены, как кожура), чтобы добраться до Камня, то есть до самой внутренней сферы, в которую вписан треугольник <…>.

Эта замечательная гравюра представляет собой краткий рассказ о том, как Меркурий нашего духа извлекается наружу и очищается в процессе Делания. Соединившись с Сульфуром души, он подвергается коагуляции, чтобы образовалась Соль философов: бессмертное, навеки просветленное и полностью воплощенное состояние сознания, известное как Камень. Как и концентрическая мишень, образующая центр этой гравюры, Камень сей является нашим совершенным естеством и последним пристанищем» (Hauck).

Илл. 1.

О двух других изображениях (см. с. 896) я не буду говорить много. Это две фотографии деталей котла из Гундеструпа — серебряного сосуда I века до н. э., обнаруженного в Ютландии (Дания) в 1891 году и хранящегося в копенгагенском Национальном музее.

На первой фотографии мы видим Цернунна («Рогатого») — великого кельтского бога, известного по изображениям, который порой тоже отождествлялся с Меркурием. Он всегда изображается с оленьими рогами и в окружении животных, как их властелин. Нужно отметить, что и Тутайн в романе связан с животными: он становится сперва скототорговцем, потом — торговцем лошадьми. Хорн тоже говорит о себе (с. 423): «Я любил животных и мне случалось выступать в качестве их поверенного». Это принципиальная часть свойственного Янну миропонимания. В «Маленькой автобиографии» (1932) он писал о том, какие идеи исповедовал в юности, в годы Первой мировой войны (Угрино и Инграбания, с. 386–387):

Я, может, даже до начала войны, в ходе своих путаных религиозных кризисов пришел к убеждению, что в ситуации, когда техника развивается по предопределенному ей пути (растранжиривания рабочего потенциала), люди должны руководствоваться иным моральным учением, нежели то, что преподносят им существующие религиозные организации. Мне казалось очень сомнительным, что можно проповедовать заповедь «не убий», одновременно разрешая производство взрывчатых веществ и такую практику, когда живых овцематок бичуют, чтобы они досрочно родили ягнят, чьи шкурки потом идут на шубы богатым дамам. Я усматривал в этих фактах преступления против жизни как таковой, приближающие конец белой расы. Я понял, что человечество нуждается вовсе не в административных предписаниях, не в навязываемых извне законах, не в соглашениях, не в коррупции, воспроизводящей известную формулу «рука руку моет», а в этическом обязательстве, учитывающем то обстоятельство, что оно, человечество, есть масса, человеческая масса. Помимо этой массы, существуют еще животные.

Любопытно, что на первой фотографии мы видим, помимо животных, и мальчика на дельфине, которого очень соблазнительно сопоставить с образом Аугустуса из «Свидетельства» Хорна.

Илл. 2.

Вторую фотографию я поместила здесь ради крылатых коней-грифонов и изображения бородатого бога с колесом. Будем считать, что это еще один (сновидческий) образ «старика с горы», бородатого доктора с его похожей на колесо шляпой…

Ну и последнее: глядя на кельтских змей, вспомним еще раз о том замечательном Змие, которого, по словам Тутайна (с. 316), «каждый из нас прячет в своем чреве»…