Человек, который стал богом

Часть 15

Лео расслабился в кресле, и ждёт новых ощущений. Ему сложнее всех. Мне-то что — мои знания, эмоции, чувства никуда не делись.

— Как будто фильм посмотрел, — спустя час говорит Лео и поворачивается ко мне. — Даже не про тебя, а про то, как ты жизнь воспринимаешь.

Приборы показывают очень высокий уровень эмоциональной активности у Лео. Мы ночуем втроём в одной комнате. Девушки поняли, что что-то происходит, но мы уклоняемся от объяснений.

Утром Лео весел и энергичен, как обычно. На меня смотрит с улыбкой.

— Я теперь про тебя всё знаю…

— Ты уверен, что всё?

— Смеюсь, конечно…

Лео делится впечатлениями. Он ожидал иного, но и получившееся чудестно. Теперь в его мозгу живут словно два человека — он сам, и гость, в роли которого выступаю я. Ничего не смешивается, он чётко сознаёт, где его личные воспоминания и эмоции, а где мои. Посмотреть на мир моими глазами? Свободно! Даже занятно.

Спустя несколько часов Лео подходит ко мне и словно по секрету — говорит:

— В твоих рассуждениях есть немало привлекательного… И знаешь, что мне кажется? Если бы не Майя, ты бы влюбился в Дашу. Так что тебе по сердцу тот роман, который сейчас крутят Даша и Оскар. А вот хочу ли я последовать вашему примеру? Есть “за”, есть “против”. Обсудим как-нибудь. И, самое необычное, что для этого мне не нужно сидеть с тобой. Ты у меня в голове…

Он стучит пальцем по своей голове, и меня охватывает трепетное чувство. Где я? Там или здесь?

На второй день наши профессора замечают, что наше поведение изменилось. Эмоциональная активность Лео гораздо выше нашей. Словно его мозг продолжает изучать и обрабатывать то, что он получил от меня. Мы рассказываем полуправду — вытащили из моей памяти связанный пакт эмоций и перекачали его Лео. Гроссман сердится:

— Не боитесь, что у него будет истощение нервной системы? Или, того хуже, начнётся раздвоение личности?

Мы сознаёмся, что боимся. Потому и эксперимент. Если бы последствия были с высокой надёжностью прогнозируемыми, то необходимости в эксперименте не было бы.

Лео ходит невероятно довольный, часто улыбается, что для него было не типично.

— Ребята, вы не представляете, как интересно! Я смотрю на мир, на всё, что происходит вокруг словно в четыре глаза. Замечаю то, на то, чего прежде не замечал. Ощущаю то, что прежде не ощущал.

Мы терпеливо ждём. Договорились, дать ему не менее недели на привыкание к новому состоянию. И только потом решим, что далее.

Вместе с программистами мы создали на ИВЦ область, помеченную четырьмя котиками и попугаем. Это совместное для меня и Лео хранилище информации. Мы можем обмениваться через него чем угодно. Это позволяет нам общаться, как телепатам. Не нужно ничего говорить — достаточно подумать, и попавшая в общую область мысль становится доступной товарищу.

Я нахожу, что раньше в моём мозгу крутилось огромное количество обрывочных и недодуманных до конца мыслей. Самому с собой разговаривать несложно, хватает и намёка. Из-за этого мысли часто бывают нечёткими и непоследовательными, перескакивают с предмета на предмет. Именно поэтому нам часто бывает сложно выразить словами то, что мы отлично представляем в памяти.

В пятницу вечером Лео уезжает домой — несмотря на наши возражения. Мы хотели бы, чтобы он оставался на наших глазах и под нашим присмотром — мало ли что может произойти. Но Лео уверен в себе как никогда.

К моему изумлению, в субботу он появляется снова, и не один, а со своей сестрой Лизой. Мы знакомы с ней, так как в минувшем году она иногда навещала Лео. На моё удивленное приветствие поясняет:

— Мы к Сабине.

И вдвоём исчезают в её комнате.

Сабине тяжело. Ей не удаётся продвинуться вперёд. Остальные девушки уже две недели, как научились направлять информационные потоки в биокристаллическую память, а Сабине это не даётся. Она нервничает, плохо ест, раздражается, её эмоциональный фон прыгает.

Лео что-то задумал, но делиться планами не хочет.

— Иногда лучше не знать, — отшучивается он. Нам лишь остаётся гадать, о чём целый час беседуют Сабина и Лиза, которая о нашей работе имеет самое поверхностное представление.

Во вторник Лео и Лиза появляются с несколькими огромными коробками. Замечаем, что Сабина ждёт их с нетерпением. Они заперлись в одной из комнат третьего этажа, что только усилило наше любопытство. Анна знает, что происходит за запертой дверью и просит набраться терпения.

Наконец, дверь распахивается, и оттуда выходит Сабина. Мы застываем от изумления.

Сабина одета в невероятной красоты бальное платье. Ассиметричный подол украшен кружевами и голубыми цветами. Лиф составлен из многих слоёв тончайшей ткани с цветными вставками, так что при движении платье начинает играть красками. Голые плечи и чокер из жемчуга. Поверх чепчика она ухитрилась натянуть красивый парик — каштановые волосы с рыжинкой.

Лео также переоделся — теперь он во фраке и цилиндре.

В этих нарядах они хорошо смотрелись бы на балу в Букингемском дворце или в Бельведере, но в лаборатории это выглядит дико. Мы следуем за ними, зорко наблюдая, чтобы волочащийся по полу подол платья не зацепился бы за мебель нашей эпохи.

Сабина напряжена. Она сознаёт, что восхитительна в этом платье. Она сознаёт, что внимание всех приковано только к ней. Она сознаёт, что всё это ради того, чтобы помочь ей преодолеть полосу неудач.

После обхода лаборатории Лео с Сабиной устраиваются поудобней у рабочего стола аналитиков. Вместо стула приносят банкетку — Сабине в таком платье на стул не усесться.

Мы потихонечку следим за Сабиной. Через час начинаем понимать, что трюк Лео удался. Никогда ещё Сабина столь продолжительное время не находилась на таком высоком эмоциональном уровне. Она ощущает эмпатию окружающих и это усиливает воздействие. У неё высокий пульс и учащённое дыхание.

Они работают почти без перерывов. Лео соглашается на короткие перерывы раз в два часа. Мы озадачены, ещё не забылось, как сами сидели напротив этих станций и пытались убедить своё сознание вместе с подсознанием пробиться к биоэлектронной памяти.

Результатов необычного эксперимента ждёт вся лаборатория. Никто не уходит домой. Большинство потихонечку курсируют между залом аналитиков — чтобы украдкой взглянуть на необычную пару — и контрольным центром, на экранах которого отображается состояние Сабины.

Анна подходит ко мне и делится опасениями.

— Посмотри на её состояние! Она в отчаянии. Или грохнется в обморок, или истерика.

Я готов согласиться, но осторожно напоминаю — Лео следит за её состоянием. Мы смотрим издалека, а он рядом.

Увожу Анну пить кофе. Спустя пять минут возвращаемся и застаём необычайную картину — Лео и Сабина посреди зала аналитиков, который имеет осень скромные размеры, пытаются танцевать, Возможно вальс. Оба двигаются ужасно. Лео — из-за того, что боится наступить на подол платья, а Сабина потому, что танец — это последнее, что интересует её в эту минуту. У неё измученный, но довольный вид. Через несколько секунд танец заканчивается, народ начинает расходится, шумно обсуждая произошедшее. Я не могу понять — каковы результаты. Подбегаю к Лео.

— Всё в порядке. Я был уверен, что получится.

— Получилось? — Анна подскакивает к нам. У неё обиженный вид, мы пропустили самое главное, пока пили кофе.

— Как это получилось? Неужели из-за платья?

— Доктор Анна, — снисходительно говорит Лео. — Платье тут не при чем. Отвлекающий маневр. Приманка для легковерных. Из-за этого платья вся лаборатория, затаив дыхание, наблюдала за ней и гадала — сработает — не сработает. Сабина очень эмпатична. Сопереживания окружающих для неё невероятно важны. И когда она увидела, что все остались из-за неё, что все проживают за неё, то сделала требуемый рывок.

— Платье откуда?

— С киностудии. Одолжили на пару дней — во имя науки. Пора возвращать.

Он звонит Лизе — чтобы приходила, и отправляется вслед за Сабиной — собирать платье.

Следующий день посвящен Лео. О его опыте с Сабиной вспоминают мало. Более пытаются понять, как в его голове уживаются две личности. Утром проверили его IQ и получили сенсационное значение — 190! Лео очень доволен и потихонечку пытается взять руководство исследованиями в свои руки. Спокойно, и даже с некоторым удовольствием, он отстаивает абсолютную безопасность тех опытов, которые предлагает провести.

— Никаких намеков на раздвоение личности или на перегрузку сознания. Эмоциональный фон стабилен. Мое сознание остается доминирующим. Я могу переключаться на загруженное сознание, это примерно тоже самое, что говорить на другом языке. Есть родной язык, на котором я говорю свободно, могу выразить любые мысли, в состоянии вести длительную беседу. Есть языки, которые я выучил. В среде этих языков не чувствую себя так же свободно, как и среде родного языка, могу практически все.

Лео просят продолжить выступать как бы от моего имени. Он кивает и продолжает развивать начатую тему. Теперь он говорит несколько иначе, стал использовать больше сравнений. Я напряженно вслушиваюсь, пытаясь узнать собственную манеру говорить. Это сложно, я же никогда себя со стороны не видел. Но замечаю, что на меня стали посматривать чаще — сравнивают, узнают.

Выступление Лео продолжается более часа. Я замечаю новые штрихи и особенности в его повелении. Он стал более уверенным и настойчивым. Ему сложно возражать, у него появился талант несколькими словами уменьшать значимость задаваемого вопроса, превращать сказанное другими во второстепенное.

В конце выступление он предлагает повторить опыт — имплантировать в его мозг, в его биоэлектронную часть, содержимое биоэлектронного мозга Оскара.

— Буду триедин, как христианский бог, — смеется он. — И тогда — к радости христиан всего мира — мы сможем говорить, что нас вдохновило Святое писание…

Меня передёрнуло от этих слов. Другие отнеслись к ним, как к шутке. Может быть, неудачной, но шутке. Но я понимал, Лео не шутил.

Мы с Оскаром поддержали Лео, и через два дня состоялось ещё одно копирование разума.

Тот вечер я провёл с Майей. Она была неожиданно задумчива и, казалось, напугана этим экспериментом. Я понимал, что её пугало, но старался обходить эту тему. Ждал, пока она сама начнёт. И дождался.

— Что знает Лео обо мне? Всё, что знаешь ты?

— Знать мало. Есть разница между знаниями и убеждениями. Он знает, что я люблю тебя. Именно, знает. Его сердце не будет учащённо биться при твоём появлении. Вопрос, что будет с тобой через три месяца его волнует не более, чем, что будет с Сабиной или Дашей через эти самые три месяца. К тому же, в отношении той части его разума, которая связана со мной, есть только прошлое. В ней нет будущего. Моя копия не знает, что я сейчас у тебя. И не узнает.

— Лео ей расскажет, — кисло улыбается Майя. — Тебе не становится жутко от того, что часть твоей души — это и часть его души?

Я стараюсь не акцентировать своё внимание на этом. Я не рассказываю Майе, что помимо копией биоэлектронной части моей души, у нас с Лео общая область внешней памяти, помеченной четырьмя котиками и попугаем. Что если я не включу мысленную блокировку, то он будет слышать наш разговор. Впрочем, можно и иначе. Я снимаю электронный чокер и щёлкаю расположенным на нём выключателем. Теперь ко мне никто подключиться не сумеет.

— Почему ты раньше этого не сделал? — Майя чуть не подскакивает. — Снимай сразу же, как только приходишь ко мне! Я не хочу быть объектом изучения!

Я качаю головой.

— Не удастся. Так или иначе — будешь. Чокер я могу снять, а вот вытащить электроды ты не можешь… Терпи.

Майя вздыхает и сознаётся, что жить в мире, вывернутом наизнанку, гораздо тяжелее, чем она предполагала. А я в очередной раз поражаюсь, что меня не так уж сильно беспокоит, что копия моей души — или части её — находится в голове Лео.

Первые дни после имплантации содержимого биоэлектронной памяти Оскара, Лео был осторожен. Нагрузка на его биологический мозг возросла, он это хорошо чувствовал. Легче всего ему было в полумраке. Обрадовал нас сообщением, что мы с Оскаром — очень разные люди. На третий день он покинул гостиничный блок и отправился в лабораторию сам. Выразил готовность пройти все требуемые тесты и предупредил, чтобы не относились к нему, как к больному. Сознался, что быстро устаёт и хотел бы сделать после обеда перерыв на отдых.

Мы старались не нагружать его расспросами, предоставляя ему возможность самому выбрать темы для рассказов.

Мы перенесли центр нашего внимания на девушек. Они успешно используют торренты, созданные нами. Продолжительность этапов обучения сократилась в два-три раза. Особенно поражает Сабина — она стремительно вырвалась в лидеры и схватывает всё “на лету”. Мы готовим им специальные программы по обучению точным наукам. Отдельные разделы математики, физики и химии. Потом они будут делиться полученными знаниями.

Доктор Анна и профессор Гроссман озабочены.

— Неужели вы не замечаете, что Лео стал другим? — спрашивает она в очередной раз. — У меня такое ощущение, что он делает одолжение, когда говорит со мной. Словно вознёсся в небо, а мы для него остались где-то далеко внизу, на грешной земле.

Мы с Оскаром пытаемся убедить её, что это не так. Хотя я не уверен, что такие ощущения — это дым без огня.

— Я осваиваю новую для себя манеру говорить, — сознаётся Лео. — Меня спрашивают о чём-то. Если бы я был только Лео — тот старый, знакомый вам парень — то ответил бы просто и честно — как думаю. Но сейчас я сверяю — а как бы ответили вы? И нахожу, что не всегда наши мнения совпадают. Пытаюсь привести их к общему знаменателю, найти золотую середину, выбрать наиболее подходящий и правильный ответ — и лишь затем говорю. Это секунда — не более. Неужели заметно?

— А говорить только от своего имени ты ещё можешь?

— Могу, но это не так интересно.

Я представляю, что мне имплантируют души Оскара и Лео. Не полностью, а те части, которые связаны с биоэлектронным мозгом. Тоже самое сделает и Оскар. И тогда мы будет триедины. Мы будем пользоваться одной и той же областью внешней памяти на ИВЦ, помеченной четырьмя котиками и попугаем. Мы будем обмениваться всем новым, что будет происходить с нами. Даже тем, что касается сугубо личного и интимного. Это было парадоксально — я не чувствовал проблемы поделиться с ними чем-то сокровенным, что, например, касалось моих отношений с Майей. У Оскара не будет проблем поделиться теми счастливыми минутами, которые вносит в его жизнь Даша. И Лео когда-нибудь найдёт себе свою половину. У каждого из нас будет по любимой женщине и по две виртуальные любовницы. Хотя нет, это слово здесь не подходит. Потом разберёмся.

Я затаил дыхание. Будет проходить время, годы, и в нашем сознании останется только то, что будет для нас общим. Мозг будет заниматься физиологией организма, а душа станет для нас общей. Мы не будем мешать друг другу. Мы станем существом с шестью руками, с шестью глазами, с шестью ушами. Уже сейчас IQ Лео перевалил за 200. А что будет через года?

Что будет, если кто-то из нас умрёт? Оставшиеся подберут нового кандидата на имплантацию души. Небольшая операция, неделя-другая на усвоение и привыкание — и я воссоздаюсь в другом физическом теле.

Мы прикасаемся к бессмертию. Область общей памяти, помеченная четырьмя котиками и попугаем легко копируется с компьютера на компьютер — что такое сотня-другая терабайт для нашего времени!

Мы сможем всё. Геракл — полубог-получеловек — когда-то делал то, что было не под силу людям. К нам так же будут обращаться с просьбами — сделать то, что другим не под силу. Мы умеет осваивать новое со скоростью, какая не дана обычным людям. Мы сможем решать такие проблемы, перед которыми обычный биологический ум бессилен.

Лео и Оскар не спорят со мной. Они соглашаются и добавляют детали. Возможно, малозначимые, возможно — критические. Будущее покажет.

— Я не чувствую, с какого момента мы стали отличаться от других? — размышляет вслух Оскар.

— Когда мы обнаружили, что между нами гораздо больше общего, чем между нами и другими людьми? Мы стали словно братья. Меня, например, нисколечко не смущает, что ты узнал о моих отношениях с Дашей такое, что я никогда бы сам не рассказал.

— И я не расскажу, — смеётся Лео. — Я чувствую, чем ты готов поделиться, а чем нет. И если ты не хочешь, не считаешь нужным, делиться этим, то и я считаю точно также.

— Сколько людей пойдут вслед за нами? — пытается представить Лео.

— Если много, — то это уже будет абсолютно другое человечество. Через сотни лет сольёмся в один единый мозг. Будет нечто вроде большого муравейника. Каждый по отдельности — ничто, что-то вроде живой машины, выполняющей те или иные функции по указанию центрального мозга, который рассредоточен по всем особям. Каждый всё, и каждый — ничто. Или, иначе — люди разобьются на отдельные группы. Но муравейников- человейников будет много, ибо нельзя представить муравейник с миллиардами особей. Лет через триста — будешь идти по лесу — человейник. Прошёл ещё десяток километров — другой.

— Будем войной друг на друга ходить, — смеётся Оскар.

— Делить будет нечего…

— А что с теми, кто не захочет имплантировать биоэлектронику?

— На галеры, — бессердечно высказывается Лео. — У людей того времени будут две даты рождения — первая — физическое рождение от отца и матери, второе — день имплатации биочипов… В книгах того времени будут писать — мне повезло второй раз родиться…

— А умирать? Если никто не будет умирать, то скоро не останется места для людей…

— Мыслишь по-старому. Физические существа, называемые Homo Sapiens, будут умирать, а их сознание…

Мы запутываемся. Ощущаем, что подошли к границе изведанного, к границе понимания. Лео продолжает делиться своими предположениями о будущем устройстве мира, но нам всё сложнее угнаться за ходом его мыслей.

— Погоди, закончим круг обмена душами, — говорю я. — Тогда продолжим. У меня предчувствие, что мы тогда будем на некоторые вещи, а может, и на многие, смотреть иначе.

— Главное, сохраните отношение к своим девушкам, — смеётся Лео.

— Ты откуда знаешь наше отношение к… — Оскар делает недоумённый вид.

— Так уж получилось, — в тон ему отвечает Лео. — Но более ни слова.

— Сам-то когда подружку найдёшь?

Лео смеётся, сводя всё к шутке.

— Главное в сказанном тобой предложение — “найдёшь”. Как только найду — так сразу.

— Сабина и Инбар тебя не привлекают?

Лео вспоминает старый анекдот:

— Господь подводит к Адаму Еву и говорит — выбирай себе жену…

— Инбар тебе не нравится?

— Взрывоопасна. Гремучая смесь: отец — еврей, мать — японка. Непредсказуема.

Мы наперебой уверяем Лео, что непредсказуемость — неотъемлемая черта всех девушек. Отговорка не принимается.

— А Сабина?

— Сабина меня просто пугает. С ней что-то не то. Она сейчас всё схватывает “на лету”, но у меня такое ощущение, что это кончится кризисом. Не могу понять, откуда у меня это предчувствие, я стараюсь её не нагружать в последние дни.

Накаркал. На следующий день с Сабиной случился приступ. Она сидела у аналитиков, с ней занималась Анна. Неожиданно схватилась за голову:

— Словно кто-то по затылку ударил…

Анна велела расслабиться и закрыть глаза. На экране контроля тем временем появились признаки резкого изменения состояния мозга. Через пол минуты Анна вскочила. В это же мгновение у Сабины началась рвота.

Через десять минут магнито-резонансная томография показала, что у Сабины в голове лопнул кровеносный сосуд. А ещё через час срочно прибывший в клинику специалист по эндоваскулярной хирургии зашил лопнувший сосуд. Сабину перевели в реанимацию.

Случившееся произвело на всех жуткое впечатление. Был объявлен перерыв — до особого объявления — на все занятия и тесты. Из уст в уста передавали одну и ту же, простую, но нелепую по форме фразу — “хорошо, что это случилось в клинике”. Суровая реальность этой фразы всем была понятна: в домашних условиях можно упустить время, и тогда исход болезни был бы не прогнозируем. Летальность при таком заболевании достигает двадцати процентов.

Вечером мы решили — срочно переходим к следующему этапу, иначе всё могут сдвинуть на много дней, а то и недель — пока не выяснят, почему у Сабины лопнул крупный сосуд головного мозга.

Утром мы с Оскаром обменялись содержимым биолектронной памяти.

Я удобно устроился в кресле и изучаю фрагменты души Оскара. Делаю это не спеша, стараясь н напрягать себя.

Знакомлюсь с тем, как Оскар относится к другим людям. Это странное и увлекательное путешествие по запечатлённым в памяти образам. Я концентрирую вниманию на Гроссмане, и получаю цепочку запомнившихся высказываний профессора, обрывки разговоров, и даже недосказанные реплики. Проскальзывают старые оценки чьи-то — пока не могу понять, чьи — высказывания о нём.

Я пробираюсь сквозь чащу образов, как через лес. Некоторые образы — в первую очередь, себя — оставляю “на потом”. Путь к общему лежит через детали. Мелочи помогают понять главное.

Даша занимает в мыслях Оскара менее значимое место, чем я полагал. Он коротает время с Дашей, но сквозь пелену воспоминаний постоянно пробивается его прежняя подруга. Я понимаю — полученная рана гораздо глубже, чем я полагал. Оскар уговаривает себя, пытается забыть, но это не удаётся.

Много образов, которые мне не знакомы, или не удаётся узнать. Предстоит ещё понять, насколько они важны Оскару.

Большую часть дня я провожу в своей комнате, в гостиничном блоке. Доступ к памяти я блокировал, оставив лазейку только для Лео — чтобы мог проконтролировать. Лео устроился на стуле в коридоре, и никого в наши комнаты не пускает. Я слышу, как он объясняет Майе и Даше, что нас не надо беспокоить.

Утром всех нас вызывают к Шефу — профессору Шварцу. У него уже большая часть нашего руководства — Гроссман, Хенк, доктор Анна. Они не скрывают своего возмущения тем, что мы вчера самостоятельно провели сложный опыт, хотя было чёткое указание — временно прекратить эксперименты.

Лео с изяществом объясняет, что именно поэтому и был выполнен этот небольшой и уже проверенный опыт. Мы остались на несколько дней без работы. Значит, для двоих участников опыта никакой эмоциональной, а равно любой другой нагрузки не предвидится. Степень новизны опыта уже не столь велика — это третье и четвёртое копирование.

Шварц ухитряется остановить изящную логически безупречную речь Лео и напоминает, что все мы — сотрудники его лаборатории и обязаны работать в соответствии с принятыми в лаборатории правилами.

Лео соглашается и предлагает — для того, чтобы такое недопонимание более не возникало — создать новую группу из трёх человек, которая будет обладать безусловной самостоятельностью в проведении экспериментов.

Эти три человека — мы.

Лео продолжает развивать идею. Группа сможет привлекать к работе других специалистов — если в этом возникнет необходимость. Готова заниматься и другими проблемами, выходящими за рамки обычных научных исследований, если такая необходимость возникнет. Например, поисками источников финансирования.

Я слежу за Лео с восхищением. Если это выступление оценивать, как образец ораторского искусства, то у него все шансы войдёт в десятку лучших выступления столетия. С изяществом Великого Мастера он даёт понять присутствующим, что с этой минуты мы может продолжить и без них. Для нас не станет проблемой самим найти источники финансирования. В мире достаточно научных центров — не хуже нашего — которые будут счастливы предоставить нам карт-бланш на продолжение исследований. Но мы любим и уважаем всех присутствующих в этом кабинете, поэтому будем рады, если они сумеют создать нам условия, позволяющие продолжить работу в коллективе, к которому мы привыкли.

Я вспоминаю, что пару месяцев назад Лео настоял на небольших изменениях в контрактах, которые нам предложили подписать перед приёмом на работу. Казалось — мелочи: например, предложил связать нашу “открытость”, то есть наше согласие на проведение любых тестов, не угрожающих на прямую состоянию здоровья — с последовательной поддержкой наших инициатив, касающихся научных исследований. Теперь эта мелочь может дать повод для расторжения договора. Конечно, они могут прибегнуть к помощи адвокатов, но закон обычно становится на сторону работника, а не работодателя. К тому же, никто не отнимал у нас права подать классическое заявление об увольнении и через месяц стать совершенно свободными. Будут издержки при таком увольнении — наши зоны памяти, помеченные на ИВЦ пятью символами, станут недоступны. Но мы в состоянии их восстановить, хотя это и займёт время. Впрочем, тема столь щекотливая, что прибегать к помощи адвоката — последнее, на что они пойдут.

Мы с Оскаром восхищаемся Лео. Этого никто не видит, мы обмениваемся мнениями через электронные чокеры. Слава богу, им не пришло в голову попросить нас снять эти чокеры перед совещанием.

Шеф молчит. Он прекрасно понимает, как не просто спорить с тем, у кого IQ перевалил за двести.

— Мне вспомнилась фраза, — наконец говорит профессор Шварц, — если тень станет человеком, человек станет тенью. Не помню откуда она, кажется из какой-то сказки.

Лео расплывается в улыбке.

— Абсолютно точно, это из сказки вашего однофамильца, известного русского сказочника прошлого века — Евгения Шварца. Я рад, что вы вспомнили эту сказку. В её конце один из героев высказывает замечательную и очень точную мысль: станет тень нашим другом или врагом — зависит только от нас.

— Мы уже перешли на уровень друзей и врагов? — возмущается доктор Анна.

Я отрицательно качаю головой.

— Лео всего лишь цитировал старую сказку. В те времена понятия добра и зла отличались от нынешних и взаимоотношения между людьми были другими. В одной из сказок братьев Гримм отец отводит детей в лес на съедение волкам. Не надо цепляться за слова, лучше обратим наше внимание на то, что заключено в словесной оболочке.

Шеф обещает подумать над предложением Лео и просит нас вернуться на рабочие места.

Мы победили.

В тот же день я случайно слышу обрывок разговора доктора Анны с Шефом.

— Профессор, у меня такое ощущение, что мы выпустили джинна из бутылки, — говорит Анна.

Профессор Шварц смеётся.

— Не принимайте этого близко к сердцу. Это случилось давным-давно, в ту минуту, когда люди решили заняться наукой..