Человек, который стал богом

Часть 5

Мы развивали наши чувства. У человека много чувства. Не только те пять, о которых мы вспоминаем обычно. Чувство голода. Чувство равновесия. Еще мы чувствуем холод и жару.

Отдельно — сложные чувства. Чувство страха. Чувство ненависти. Или чувство любви. Можно ли их загнать в глубину памяти, чтобы вызывать по мере необходимости? Но разве любовь может существовать сама по себе, вне связи с предметом любви? А если я люблю двоих сразу? Будет разница?

Область памяти в биоэлектронном кристалле кажется нам — а может, нашему подсознанию — какой-то далёкой и непривычно глубокой по своему объёму. Мы учимся потихоньку перегонять туда всё, с чем сталкиваемся, в первую очередь — зрительные и слуховые образы.

Аналитики вытаскивают из глубокой памяти всё, что туда попало, и пытаются расшифровывать. Вытаскивать из биоэлектронной памяти информацию просто — творение рук человеческих, её строение известно. Но при переносе образов из биологической памяти в биоэлектронную, образы меняются, трансформируются. Словно другая кодировка.

Лаборант садится напротив меня и медленно произносит десятки слов: собака, велосипед, тыква, окунь, рубашка и так далее. Я их направляю в глубокую память.

Через несколько секунд аналитики считывают с моего мозга поступившую информацию и начинают расшифровывать ее. Сначала у них получалось плохо. Одно слово из десяти. Через месяц они уже расшифровывали 6–7, а иногда и восемь слов из каждых десяти. Но этого уже было достаточно, чтобы воспроизводить все наши разговоры — если мы их направляли в глубокую память. Нас просили так делать.

Персонал лаборатории охотно делился с нами новостями. Аналитики радостно перебивая друг друга, показывали схемы, диаграммы и таблицы: «Видите? Это двигательные команды. А вот это — интерпретация услышанных слов». А вот здесь — зрительный образ, но не сиюминутный, а выуженный из закоулков памяти. Вспомнили кого-то, мы видим женский образ, но очень нечёткий. Давайте вместе попытаемся разобраться, кто это, и почему он всплыл в вашей памяти.

Иногда кажется, что мы ходим по институту голыми. О нас все знают.

В нас всякими способами старались вызвать сильные эмоции. Сильные эмоции облегчали понимание происходящих в мозгу процессов и их формализацию, позволили проследить передаточную цепочку и выделить — что было у нас шестерых в восприятии подобных эмоций общее, а что — индивидуальное.

Я сижу с Иреной из группы аналитиков у сдвоенного монитора.

Мне показывают рисунок — мельница у реки. Я смотрю на него несколько секунд — запоминаю.

Аналитики, непрерывно контролирующие мой мозг — подтверждают: зафиксирован новый зрительный объект. С помощью супермощной машины ИВЦ они перенносят зрительный объект на экран. На экране он бледный, как правило, черно-белый, и расплывчатый. Иногда аналитики оказываются не в состоянии понять — что я увидел.

Я перевожу этот зрительный образ из биологической памяти в новую, кристаллическую. Качество изображения резко возрастает. Теперь им нет необходимости расспрашивать — что я увидел. Мой мозг словно перекодировал зрительный объект для хранения в новой памяти.

Мне показывают десятки, сотни картинок. Меня просят восстановить их в памяти спустя день или неделю.

Я легко воспроизвожу в памяти эти картинки. Аналитики в растерянности. Они следят за состоянием хранящихся образов, и видят, что их качество быстро падает. В большинстве случаев через пару недель они не в состоянии разобрать, что запечатлено в образе. А я вспоминаю легко.

Затем я учусь удалять картинки из памяти. Я словно рыскаю в глубине самого себя, отыскиваю там нужное, и сам себе приказываю — стереть. Потом долго, мучительно вспоминаю — что же я стер? Я помню сам факт, что стер, но не помню, что.

Эмоциональность признается главным фактором, управляющим работой мозга. При повышенной эмоциональной нагрузке образы четче и лучше сохраняются.

Нашу жизнь, наш быт пытаются разнообразить самыми разными способами. Наши эмоции, переживания, страдания и радости превращаются в руках программистов в тысячи строк программного кода, который потом заносится в имплантированные кристаллы. Новые впечатления — новые строки кода.

Мы просыпаемся — у каждого из нас отдельная комнатка — бывшая больничная палата на четвертом этаже корпуса «F» — и нам объявляют — сегодня готовите себе еду сами. В столовой все уже подготовлено, включая меню, в котором зафиксировано, что мы должны приготовить. Иначе бы ограничились омлетом с кофе…

Вечером доктор Анна — делится первыми результатами: зарегистрированы новые эмоции. Еще один кирпичик в взводимое здание искусственного интеллекта.

Доктор Анна относится к нам как к детям. Даже в выходные приходит. Она — один из руководителей проекта. Ученый с мировым именем. И очень не любит, если при обращении к ней, добавляют «профессор». Говорит, что сразу ощущает, словно попала на официальную церемонию. «Либо церемонии — либо работа» — объясняет она.

Нам показывают фильмы ужасов и регистрируют нашу реакцию. Фильмы мне кажутся скучными — убогие сюжеты преследуют две цели — нагнать страха и продемонстрировать побольше крови. Но мы все биологи, вид крови нас не пугает. Вид монстров — тоже. Аналитики разочарованы. Объясняют такое наше отношение к фильмам ужасов тем, что мы находимся в условиях групповой изоляции и под воздействием значительных стрессовых нагрузок.

Комедии нам нравятся больше, но аналитики разочарованы. Как это ни странно, комедии не вызывают сильных эмоциональных всплесков. Лео сходу придумывает объяснение: у кого из мозга электроды торчат, тот над клоунами не смеётся.

Однажды нам предложили перемыть полы нашей части корпуса «F». Возможно, хотели вызвать у нас злость. Получилось плохо. Мы, конечно, были не в восторге от такого поручения, но злились, наверное, недостаточно. Слишком дисциплинированны.

Давали слушать музыку. Пришли к выводу, что мы недостаточно музыкальны. Даже комедии давали большую эмоциональную нагрузку.

Заставили нас самих стирать. О чистоте постельного белья и всего, что есть в комнатах, заботится комендант. Для мелкой стирки нам поставили стиральную машину.

В один из дней привели пожилую женщину — кажется — кореянку — которая познакомила нас с азами утраченного искусства ручной стрики. Главное — тщательно тереть загрязненные места — тканью о ткань. Лео вспомнил, что видел в музее специальные приспособления прошлого — стиральные доски. Женщины терли грязную одежду об эти доски, на которых были сделаны специальные неровности.

Мы еще не закончили «большую постирушку», как появилась доктор Анна и рассказала, что предварительные результаты удручающие. Он-лайн сканирование показывает, что все мы считаем эту затею идиотской, а занятие стиркой — нудным. Но злимся мало. Эмоциональный фон низкий. Подробности завтра, когда все будет расшифровано. Кое-то из наших сегодняшних ощущений и эмоций безусловно будет использовано.

Рон хихикает — раз уж у нас такая большая стирка, давайте мы и ваше бельишко постираем. Доктор Анна оценивает его слова серьезно, или делает вид, что серьезно. Во всяком случае, задумалась. Потом спросила, если ли у кого-либо из нас опыт в ручной стирке женского белья? Мы приходим в восторг от такого вопроса и отвечаем, что эта тема требует всестороннего и обстоятельного изучения.

Накаркали. Через день нам приносят две больших корзины женского белья. Доктор Анна с гордостью объясняет, что все женщины нашей лаборатории приняли участие в заполнении этих корзин.

Мы стираем, пытаясь догадаться, чьи это трусики, чьи лифчики. Кто-то отправил к нам в стирку теплые панталоны, хотя сейчас не сезон для такого белья. К концу стирки мы острим на тему — как наши женщины потом разберут — где чье? Никаких меток нет, а все эти трусики и лифчики похожи один на другого. Может, проставили метки, которые мы не видим?

Доктор Анна появляется довольная. Они регистрировали высокий уровень эмоциональной деятельности. И не стоит нам мучиться детскими вопросами— как женщины будут свое белье узнавать. Свое узнают, на то и женщины. Что не узнают — разыграют по жребию.

Когда мы отсмеялись, доктор Анна констатирует — сильные положительные эмоции читать легко и приятно. Рон приближается к доктору и на ушко говорит ей громким шепотом — чтобы слышали все — что знает еще одну исключительная возможность дать нам испытать положительные эмоции. Доктор вопросительно смотрит на него. И тогда Рон громко объявляет, что имел ввиду:

— Две бутылки виски — и у вас масса нового материала для исследований!

Мы смеемся. Спиртное пока запрещено. Биологи боятся — опасаются перегрузки каналов связи биологической и кристаллической памяти. Профессор Хенк рисовала нам графики воздействия, приводила данные опытов на животных.

— Человек еле-еле научился ездить на велосипеде. Первый раз сделал круг по стадиону, не упав. Так стоит ли ему наливать перед следующей поездкой стакан виски?

Мы согласны с такой постановкой вопроса, но мы уже не «еле-еле». Мы уже легко переносим зрительные и звуковые образы в новую память и научились управлять ими. Мы научились работать с большими объемами информации.

Но нас продолжают мучить в прежнем темпе. Однажды я открыл ящик стола, и оттуда выскочила змея. Я отскочил на целый метр с таким проворством, какого раньше не знал. И уже оттуда углядел, что это макет.

Появился лаборант, и с сиянием на лице сообщил, что это было его идея. Я обрушил на него два очень крепких выражения. Точнее, почти два. Потому что на втором понял: он сказал так специально, чтобы вызвать мой гнев. Провокация с научными целями. Получилось. Я похлопал его дружески по плечу — что-то вроде извинения за ругательства и попросил выкинуть эту мерзость — я имел ввиду змею.

Пошел к аналитикам поинтересоваться — дешифровали они ругательства, или нет? Мне показали запись сигналов, диаграммы смысловой и эмоциональной нагрузки. При таком эмоциональном накале четкость записанного восхитительна.