Дело одинокой канарейки

3

В баре Центрального Дома художников, как и десять лет назад, было темно, шумно, и сидеть можно было только на головах друг у друга. Взглянув на цены, Даша уже с большим уважением отнеслась к окружающим – на деньги за один местный бутерброд в Праге можно было неплохо пообедать. Судя по округлившимся глазам чеха, он был того же мнения. К тому же накануне вечером Даша обстоятельно поведала ему о правилах хорошего тона в России. Одно из правил гласило – «Мужчина всегда платит за женщину».

Нервно оглядев крупную фигуру Элеоноры, Иржи, вероятно, прикинул, сколько та может всего съесть, и решимость сверкнула в его очах.

«Все. Не будет платить даже за себя, – поняла наблюдавшая за ним Даша. – Решил сыграть в тупого иностранца. Но я за тебя тоже платить не собираюсь, голубчик».

– Иржи, – прокричала она юноше в самое ухо, ибо гремевшая музыка не оставляла иного шанса быть услышанной. – Здесь заказывают и платят сразу, так что не ждите, когда к вам подойдут.

Чех радостно, как цирковая лошадь, закивал головой.

– Боб! – замахала рукой Элеонора. – Привет, мы идем к тебе!

Коренастый мужчина в растянутом свитере немедленно вскочил со своего места, решительно сдвинул своих соседей в сторону и крикнул:

– Идите быстрее, пока свободно!

Потесненная молодежь не решилась отстаивать свои права – Боб был слишком известен, да и с Элеонорой мало кто решался спорить, потому они быстро собрали свои рюкзаки и кивнули на прощание мужчине:

– С тебя причитается.

Освободившегося места как раз хватило, чтобы вновь прибывшая троица с относительным удобством разместилась вокруг небольшого столика.

– Рыженький, рад тебя видеть, – пророкотал Боб. – Ты чего так поправилась?

– Бобов объелась, – кисло ответила Даша, автоматически подтягивая живот.

Пилюгина расхохоталась, перекрыв рев динамиков. Даша двинула ее локтем в бок.

– На себя посмотри! – После чего повернулась к Бобу. – Ты-то как сам поживаешь?

– Да так, работаю, мотаюсь туда-сюда... – Кузьмин принялся что-то бубнить про свою работу, однако из-за грохота музыки слышны были лишь короткие обрывки.

– ...Новый взгляд на внутреннюю структуру композиции... Несколько работ были на выставке... Все там же – в Институте красоты...

Даша рассеянно слушала и на всякий случай кивала головой. Однако, услышав последнюю фразу, она невольно заинтересовалась:

– А чего ты там делаешь? Сиськи, небось, из резины вырезаешь?

Боб добродушно улыбнулся:

– Нет, лицевую пластику делаю. Тебе не надо?

– А что, пора?

– Что ты, Рыженький, ты просто красавица...

– Мерси, – кисло ответила «просто красавица» и покосилась на Пилюгину: вот уж кому никакая пластика не нужна!

Боб заметил ее взгляд и печально улыбнулся. Улыбнулась и Даша. Ни для кого не была секретом его давняя и безнадежная любовь к жестокой блондинке. Когда-то Кузьмин дружил с Элеонориным братом и после его смерти стал для девушки чем-то вроде ангела-хранителя, заботясь о ней и выполняя малейшие капризы. На сверкающем Элеонорином фоне Боб заметно проигрывал: ростом чуть выше среднего, лицо ромбовидное, какое-то помятое. Небольшие, с ленинским прищуром глаза, смотрели доброжелательно, но очень устало, что прибавляло Бобу еще пару лет, его темные, заметно поредевшие на макушке волосы, уже начали седеть и поэтому хвост, в который он их стягивал, не молодил его, а скорее подчеркивал увеличивающиеся с каждым годом залысины. Тем не менее Элеонора отдавала Бобу заметное предпочтение перед всеми остальными ухажерами – он мог приехать к ней в любое время, пригласить в ресторан или на выставку без боязни получить отказ, к тому же все светские мероприятия Элеонора посещала именно в сопровождении Боба. Злые языки поговаривали, что ничего загадочного в таком поведении Пилюгиной нет и связано это с тем, что Кузьмин является одним из лучших пластических хирургов в Москве – мол, вполне возможно, он когда-то, тайком, внес посильный вклад в создание ее ослепительной внешности, поэтому-то она сейчас и чувствует себя ему обязанной. Однако Элеонора лишь презрительно смеялась в ответ на подобные обвинения и называла злопыхателей «завистливыми скунсами».

Даша посмеивалась над Элеонорой и жалела Боба – несмотря всю свою невзрачность, Кузьмин был человеком добрым, очень деликатным и несомненно одаренным. Даше всегда казалось удивительным, как это в одном, в общем-то, неброском с виду человеке объединились такие разные таланты: врача и художника. Хотя, возможно, хорошему пластическому хирургу без таланта скульптора не обойтись.

Боб продолжал свой рассказ, а Даша смотрела на его поредевшие виски, резкие морщины вокруг глаз и размышляла о том, что если он хочет удержать возле себя такую красавицу, как Элеонора, то должен заняться и собственной внешностью, благо далеко ходить не надо.

– Я хочу пописать! – вдруг прокричал Иржи на ухо Даше старательно заученную накануне фразу.

В этот момент, как и полагается, музыка замолкла, и его вопль не был слышен разве только на улице.

– Надо же, как человека припекло, – ошарашенно произнесла крашеная девица лет семнадцати. – А что же он делает, когда какать хочет?

Элеонора, сотрясаясь от смеха, вытирала слезы.

– Это вы его научили? – осуждающе покачал головой Боб и похлопал Иржи по плечу. – Не переживай, дело святое, пойдем покажу...

Но юноша, красный, как рак, вскочил с диванчика и устремился к выходу. Даша поспешила за ним.