Девушка по вызову

Мюнхен. Август 1999 г.

В Германию Берту привез ее старший брат. Ей тогда было тринадцать лет. Русская немка, она почти пять лет прожила в Риге, и только после трагической гибели родителей приехавший из Германии старший брат Александр увез ее в Мюнхен, где он держал небольшую прачечную. Акцент появился у нее, когда она жила еще в Риге.

– Значит, ты, кроме русского и немецкого, знаешь еще и латышский?

Эмма сидела в кресле на лужайке и смотрела, как Берта с двухгодовалым Сережей играют в мяч. День был солнечный, сухой, теплый, со стороны цветника, расположенного ближе к аллее, ведущей к центральным воротам парка, доносился аромат роз и лилий.

Дом, в котором жила Эмма, был обращен одной своей стеной к оживленной Парсдорфштрассе, а другой к небольшому частному парку, принадлежавшему, как и дом, двум хозяевам – Владимиру Прозорову и Питеру Мюллеру. Трехэтажный особняк был выдержан в строгой симметрии и рассчитан на две семьи. Два каменных крыльца, ведущих в дом, две беседки, две аллеи, ведущие к единственным чугунным воротам. Прозоров и Мюллер являлись компаньонами в совместной русско-германской судостроительной фирме и были совершенно разными людьми. Солидный и немногословный Владимир Прозоров, медлительный и основательный во всем вплоть до мелочей, резко контрастировал шустрому, внешне похожему на мальчишку, но тем не менее умному и сообразительному, все схватывающему на лету Питеру Мюллеру. Прозоров, купив в Мюнхене дом, уже через месяц привез сюда жену и сына, Питер же и не думал жениться и без зазрения совести водил в свое крыло девиц. Берта, Сережина гувернантка, которая была тайно влюблена в Питера, просто умирала от ревности, глядя из окна прозоровской половины дома, как вечерами к соседнему крыльцу то и дело подъезжают машины, из которых стайками выпархивают молоденькие девушки в вечерних платьях и со смехом скрываются за прозрачными дверями недосягаемого для Берты рая…

Эмма, давно заметившая влюбленность Берты, жалела ее, но при всем своем жизненном опыте старалась не настраивать ее против Питера, хотя и понимала, что чувство Берты скорее всего так и останется без взаимности: уж слишком легкомысленным казался ей Питер, слишком эгоистичным и безответственным, когда речь шла о женщинах… Каково же было ее удивление, когда Питер, однажды забежав к Прозорову поздно вечером и увидев Берту, даже изменился в лице, настолько ему понравилась молоденькая гувернантка. Он вернулся домой и, уже оттуда позвонив Прозоровым, попросил к телефону… Берту! Бедная девушка от счастья даже стала заикаться. Питер пригласил ее позавтракать вместе с ним в рыбном кафе. Так начался их роман.

Берта, услышав вопрос, повернулась, и в это время мяч, подброшенный Сережей, медленно подкатился к ногам Эммы.

– Латышский? Да, конечно, знаю… И думаю, что мне его теперь не забыть… Фрау Эмма, а вы когда-нибудь любили кого-нибудь, кроме Прозорова?

В их доме почему-то было не принято называть Прозорова Володей или же Владимиром Александровичем. И Берта постепенно привыкла, подражая Эмме, обращаться к нему по фамилии. Она так и говорила ему: «Вам сварить яйцо, господин Прозоров?», «Фрау Эмма просила вам передать, господин Прозоров, что она уехала в город за покупками и вернется только к вечеру…»

Берта давно мечтала РАЗГОВОРИТЬ свою хозяйку. Ей хотелось понять, почему эта молодая женщина, обладающая незаурядной красотой и умом, уже в двадцать лет оказалась замужем за скучным и старым Прозоровым, которому было под сорок, и даже успела родить ему сына. Берте было девятнадцать, так что с Эмой они были почти ровесницами, но Берта понимала, что их разделяет не эта мизерная разница в возрасте, а нечто большее. В Эмме чувствовалась какая-то скрытая тайна. Эмма часто бывала настолько задумчива, что не слышала и не видела ничего вокруг себя… Она могла часами просиживать почти без движения в кресле, наблюдая кружащихся над цветами пчел… Казалось, что Эмма прожила не одну, а несколько жизней и поэтому в этом мире ее не интересует ничто, кроме Сережи. К своему мужу, Прозорову, Эмма относилась с видимым уважением, но не более. Любой, взглянув на эту пару, сказал бы, что Эмма не любит своего мужа.

– А почему тебя это интересует? – удивилась Эмма вопросу. – Хотя понятно… тебе просто хочется узнать, как это происходило у других. Ведь ты влюблена и кажешься себе немного сумасшедшей, не так ли? И тебе хочется узнать, было ли что-нибудь подобное в моей жизни… Было, конечно. У меня был мужчина, которого я очень любила…

– Но ведь это не Прозоров? – Берта, затаив дыхание, смотрела на разморенную солнцем красивую до невозможности Эмму и хотела тоже иметь такие же, как и у нее, длинные рыжие волосы, такое безупречное тело, стройные ноги… Эмма сидела в коротких белых шортах и красной майке. Рядом на столике среди разбросанных книг и журналов лежала большая широкополая соломенная шляпа.

– Я не могу тебе этого сказать. Понимаешь, это… больная тема…

– Вы расстались с тем мужчиной?

– Я даже не знаю, как объяснить… – Эмма вдруг встала, схватила шляпу, надела ее на голову, резко повернулась к Берте и всплеснула руками: – Берта, все, что ты сейчас видишь вокруг – этот дом, парк и даже эта шляпа, – все это МИРАЖ… Я вообще не понимаю иногда, как я оказалась здесь… Ох, извини… – Эмма поняла, что и так сказала слишком много, и закрыла лицо руками. – Берта, давай забудем об этом разговоре… Хотя… хотя когда-нибудь, быть может, я сама расскажу тебе о своей любви… В сущности, это история всей моей жизни, потому что до встречи с этим человеком я не жила… А твой Питер… Я не думаю, что у тебя с ним все наладится… Он будет твоим бойфрендом несколько лет, а потом, когда ты состаришься, бросит тебя и женится на молоденькой девственнице, которая родит ему детей… Но ты можешь не слушать меня…

Эмма запнулась, потому что увидела приближающегося к ним по аллее человека. Это был посыльный. В руках он держал большой сверток.

– Это снова цветы? – спросила Эмма по-немецки.

– Нет, это игрушка.

Эмма расписалась, дала посыльному на чай, взяла коробку и поставила ее прямо на землю. К ним уже бежал толстенький и неуклюжий Сережа. Его вьющиеся пепельные волосы закрывали темные, с длинными ресницами глаза. Маленький ротик напоминал большую сочную вишню.

Он остановился перед коробкой и стал смотреть, как Эмма развязывает красную широкую ленту и открывает коробку. В ней лежала большая черная машина с дистанционным управлением.

– Сережа, это тебе от папы… Наверное, он снова не придет на ужин… – Эмма достала машину, взяла в руки пульт, и машина тотчас тронулась с места. Но, проехав совсем немного, оставила позади себя белый бумажный шарик. Берта, которая бежала за машиной вместе с Сережей, подняла его и отдала Эмме.

– Смотрите, записка… – она почему-то покраснела.

Эмма развернула бумажный шарик, расправила его на ладони и некоторое время внимательно читала. Затем пожала плечами:

– Я ничего не понимаю… Взгляни, может, ты что-нибудь поймешь?

«Я буду ждать тебя в два у ворот», – было написано по-немецки. И никакой подписи. И вдруг Эмма принялась громко хохотать.

– Берта, какая же я глупая! Все эти посыльные с цветами и конфетами, тортами и пирожными, игрушками и книгами – дело рук Питера! И как же я раньше-то не догадалась?

– Питера?

– Ну конечно! Да он же влюблен в тебя без памяти… Он же понимает, что большую часть своего времени ты проводишь в этом доме, а потому и вынужден присылать свои подарки на наш адрес… Кроме того, ты же гуляешь с Сережей… Вот он и сунул записку в машину в надежде, что ты найдешь ее и прочитаешь… Надо же, как романтично… Признаюсь, я не ожидала этого от Питера… Берта, я беру свои слова обратно…

– А что, если это все-таки не он? – Берта, разволновавшись, машинально приложила прохладные ладони к щекам, чувствуя, что они просто пылают…

– Проверить это – элементарно… Выходи к воротам ровно в два, и если встретишь там Питера, значит, это он… Что может быть проще? Скажи, ты рада? – Эмма и сама радовалась как ребенок, хотя, с другой стороны, ей было несколько неловко за то, что она в душе не одобряла роман Берты с Питером. Но уж лучше ошибиться в лучшую сторону, чем в худшую.

Без пяти два, когда Берта, делая вид, что просто прогуливается по аллее, шла тем не менее на свидание, Эмма смотрела на нее из окна и, похоже, переживала не меньше, чем девушка. Они видели, как Питер с час тому назад приехал домой, и были почти уверены в том, что не ошиблись по поводу авторства записки.

Когда же рядом резко зазвонил телефон, она вздрогнула и взяла трубку.

– Слушаю, – забывшись, сказала она по-русски. Она весь прошлый год брала уроки немецкого и даже удивила своими способностями невозмутимого Прозорова, с которым принципиально старалась говорить исключительно по-немецки, но иногда, вот как сейчас, забывалась, превращаясь в русскую.

– Фрау Эмма, – услышала она голос Питера и улыбнулась. – Вы не пригласите Берту?

– Она уже идет к воротам, через минуту вы сможете ее увидеть из окна вашей гостиной…

Сосед поблагодарил ее, и уже спустя пару минут Эмма стала свидетельницей их встречи. Они постояли совсем немного, поговорили о чем-то, после чего вышли за ворота и вскоре исчезли из виду.

Эмма, заглянув в спальню и убедившись в том, что Сережа еще спит, вышла прогуляться по парку. Она повторила путь, проделанный счастливой Бертой, до ворот, постояла возле них несколько минут, стараясь представить себе, о чем они могли говорить с Питером, и, скользнув взглядом по прохожему, остановившемуся за воротами, в двух шагах от нее, чтобы поднять упавшую из его рук газету, вернулась домой. Надо было подумать об ужине.

С. 1994 г.

Наташа первой вышла из машины и, увидев стоящего под деревом в сквере Виктора, почувствовала, как легкая волна тошноты подкатывает к горлу. Она испугалась. Ей стало страшно. Общество Нади, этой шлюшки, сделало свое черное дело – она напрочь позабыла об опасности. А ведь с Виктором шутки плохи. И навряд ли он простит ее…

– Это он? – услышала она Надин голос и кивнула ставшей вдруг вдвое тяжелей головой.

– Да, это он. Его зовут, как ты уже знаешь, Виктор. Стой! – Наташа схватила ее за руку, чувствуя, как Надя птицей устремилась навстречу высокому худому человеку, один вид которого должен отталкивать нормальных людей… – Подожди, ты уверена, что хочешь этого?

– Да пошла ты! – И Надя, чувствуя, что теперь уже может обойтись и без Наташи, решительно устремилась к приторно улыбающемуся ей мужчине.

Он сам приблизился к ним. Почти не глядя на смущенную и не знающую, куда себя деть Наташу, Виктор оценивающе-откровенно рассматривал Надю.

– Как тебя зовут? – спросил он, доставая сигарету и закуривая.

– Надежда.

– Отлично. Вот и поехали, Надежда. Один человек ждет нас. Ты как, не против? Надеюсь, ты умная девочка и понимаешь, что к чему?

– Но вы же мне еще ничего не рассказали… – пролепетала, смущаясь, Надя и бросила быстрый взгляд на стоящую в двух шагах от нее Наташу, присутствие которой упорно старался не замечать Виктор.

– По дороге все расскажу. В обиде не останешься… в смысле денег…

– Тогда поехали, – вздохнув и выдохнув резко, как перед прыжком в ледяную прорубь, неестественно широко улыбаясь, словно бравируя собственной решимостью, сказала Надя. – Мы поедем на машине?

Наташа, слушая весь этот разговор, поразилась, с какой легкостью Нарышкина согласилась поехать с совершенно незнакомым ей мужчиной, да еще и спросила зачем-то про машину: неужели ей не все равно, на машине они поедут или нет?

– Конечно… А ты, – Виктор как будто только заметил стоящую рядом Наташу, – подожди меня минут пятнадцать, я сейчас вернусь… У меня к тебе разговор особый.

Наташа смотрела, как Виктор останавливает такси, как помогает Наде сесть в машину, и не понимала, что с ней творится. Кто ей Нарышкина? Да никто. Так, подружка по общаге, однокурсница. Но почему же ей стало так страшно за нее? Неужели это из-за Лены Кравченко?

Но предпринимать что-либо было уже поздно: машина с Виктором и Надей умчалась.

Наташа подняла голову и посмотрела на ярко-голубое летнее небо с плывущими облаками, обрамленное пышными кронами деревьев. Под этим небом разверзся ад, а как хотелось бы, чтобы небо, отразившись на земле, сделало бы все вокруг светлым и солнечным, теплым и наполненным любовью…

Да, она после смерти Лены Кравченко, безусловно, внутренне изменилась. Но, оказывается, не настолько, чтобы отказаться от манящей ее легкой жизни. Легкой… Жизнь проституток порой напоминает кошмар, но если женщина молода и физически и психически здорова, то она еще какое-то время держится, успокаивая себя часами отдыха и видом хрустящих банкнот… Но это опять же КАКОЕ-ТО ВРЕМЯ. А что будет потом?

Прошло пять минут. Десять. Двенадцать.

А спустя двадцать минут Наташа уже сидела в машине и объясняла водителю, явно не местному, как проехать до гостиницы.

Она поняла, что не сможет переступить через себя второй раз и встретиться с Виктором. Он никогда не простит ей предательства и при случае отомстит. Лучше уж она поживет еще несколько дней в гостинице, наслаждаясь свободой, а потом – видно будет…

Вечером, пообедав в гостиничном ресторане, Наташа выпила рюмку водки и, помянув про себя Лену, вернулась в номер и позвонила в общежитие.

– Полина Яковлевна, это я, Наташа Балясникова…

– А, Наташенька? Тебе кого позвать?

– Надю Нарышкину.

– А ее нет, она еще не вернулась.

– А меня никто не спрашивал? – Водка сделала Наташу смелой: ей теперь даже хотелось, чтобы ею заинтересовалась милиция; и она в ту минуту была готова давать показания даже против себя, не говоря уже о Викторе… Только бы найти убийцу Лены.

– Нет… Постой, ты на похороны-то придешь? – по изменившемуся тону вахтерши стало ясно, что она как будто бы пришла в себя, услышав Наташин голос. Полина Яковлевна громко, с придыханием произнесла: – Ба-а! Да ты, выходит, ничего не знаешь… Сегодня весь город только об этом и говорит.

– Да о чем вы? – разнервничалась Наташа.

– Нашлась… Нашлась твоя подружка Леночка Кравченко, ты слышала об этом?

– Нет…

– В лесу ее нашли, убитую… – вполне натурально всхлипнула Полина Яковлевна, и Наташа услышала, как та высморкалась. – Ты мне перезвони, потому что хоронить не сразу будут, ИМ потребуется какое-то время на экспертизу…

Наташа вернулась к себе в номер и разрыдалась. Все. Свершилось. Леночку нашли. Теперь если найдут убийцу, то выйдут, быть может, и на Виктора, а он, чтобы отомстить Наташе, расскажет все и о ней, о ее похождениях, клиентах, пособничестве; а уж если докопаются до убийства на Садовой родственника Эммы, то Наташе и вовсе не отвертеться – на кинокамере отпечатки ее пальцев, а это будет означать, что она помогала Виктору в его грязных делишках. Больше того, ей теперь придется отвечать и за сводническую деятельность – Нарышкина тоже молчать не станет, если зацепят и ее…

Нарышкина. Теперь, когда она вернется после свидания со своим первым клиентом в общагу, первое, что она узнает, это то, что нашли труп Лены Кравченко. Как она отреагирует на это? Свяжет ли она это с тем, что Лена Кравченко общалась перед смертью преимущественно с Наташей и Виктором? Или же ей будет вообще не до этого?.. Деньги ослепят ее, сделают с ней то же самое, что сделали с Наташей и Леной, а Виктор покажется ей благодетелем, отцом родным…

Так рассуждая и смутно представляя себе, как сложится остаток дня, Наташа вышла из гостиницы, остановила первую попавшуюся машину и поехала в общежитие. Она хотела увидеться с Надей, расспросить ее обо всем, что произошло с ней сегодня, и, конечно, ПРЕДУПРЕДИТЬ ее о возможной причастности Виктора к смерти Лены, пусть даже все это лишь ее предположения.

Общежитие выглядело обычно – никаких признаков траура ни внутри, ни снаружи кирпичного, обезображенного грибком и темными пятнами сырости здания. Вот только необыкновенная тишина повсюду – словно, узнав о смерти своей подруги, все обитатели общежития враз отключили радиоприемники и прочие музыкальные «ящики», создававшие в обычные дни звуковую какофонию, присущую столь густонаселенному человеческому муравейнику.

Бессменная Полина Яковлевна встретила Наташу слабой улыбкой. Розовые веки ее повлажнели, когда она принялась вспоминать Лену Кравченко. Но Наташу сейчас интересовала лишь Нарышкина.

– Да у себя она, – вздохнула вахтерша, – недавно пришла.

Наташа прошла в глубь долгого полутемного коридора, поднялась на второй этаж и постучала в дверь комнаты, где жила Надя. Не дождавшись ответа, постучала еще раз, но, когда на стук снова никак не отреагировали, она сама открыла дверь, благо та оказалась незаперта, и, увидев Нарышкину, лежащую на кровати и укрытую одеялом, похолодела от ужаса: ей показалось, что Надя мертва и смотрит на нее своими широко раскрытыми глазами уже ОТТУДА…

– Сука, – вдруг услышала она и от неожиданности вздрогнула.

– Сука, – повторила Нарышкина, не сводя глаз с остолбеневшей Наташи. – Ты знала, куда он меня везет, и не могла предупредить? Заливала: импотенты, старикашки, танцы им подавай… А четверых жеребцов не хочешь? Тебе рассказать, какие я им песни пела и под какие дудки плясала? Ты знала, что меня везут на групповуху? Знала?

Наташа только сейчас заметила лиловое пятно на левой скуле Нади, заплывший сукровицей глаз, который она пыталась прикрыть волосами.

– Я не знала, куда он тебя везет, – сказала она, – а пришла я к тебе не для того, чтобы выслушивать твои упреки, хочу предупредить тебя, что Виктор может быть опасен. Я почти ничего о нем не знаю, но, возможно, он причастен к смерти Лены Кравченко…

– Ты что, идиотка? – Надя подняла голову с подушки и покрутила пальцем у виска: – Да ты вообще-то соображаешь, что говоришь? И это после того, как меня изнасиловали и избили?

– Тебя никто не насиловал, – разозлилась уже Наташа, – ты сама, добровольно согласилась поехать, разве ты не знала, чем тебе придется заниматься с клиентами?

– Но не с четырьмя же сразу! Ты бы видела, что они со мной вытворяли…

– А деньги заплатили?

– Они не мне заплатили, а Виктору.

– Он что, тоже там с ними был?

– Нет, он поехал за тобой, а тебя не оказалось на месте, он вернулся на квартиру, подождал, пока я оденусь, взял у этих скотов деньги, дал мне из них сто рублей… ты понимаешь, сука, СТО рублей, на которые сейчас даже чулки не купишь. – Надя разрыдалась и, содрогаясь всем телом, долго не могла успокоиться, а успокоившись, произнесла чуть слышно: – …И сказал, что остальное отдаст после того, как я приведу к нему тебя. Что ты такого ему сделала, что он так поступил и со мной?.. Это все из-за тебя, из-за тебя… – Мокрые от слез губы ее дрожали.

Наташа, представив себе, что пришлось испытать Наде, оказавшейся наедине с таким количеством мужчин, и это при ее-то неопытности, ужаснулась и, как бы на самом пике своей ненависти к Виктору, неожиданно спросила:

– Ты знаешь, как с ним связаться? Вы договорились с ним, каким образом ты ему дашь знать обо мне и о том, когда я приеду к нему с тобой?

– Ха!.. Он дал мне срок – сутки, в течение которых я должна найти тебя и уговорить прийти к нему, иначе он сам найдет меня и будет держать у себя до тех пор, пока ты не придешь за мной… А за то время, что я буду у него, мне придется… – Надя не смогла дальше говорить, слезы душили ее.

– Это на него похоже. Ты знаешь, что Лену нашли?

Надя даже привстала на постели и, склонив голову набок, посмотрела на Наташу заплывшими от слез глазами:

– НАШЛИ? Живую?

– Нет… Ее убили. Поэтому-то я и пришла к тебе, чтобы предупредить. Пойми, я не уверена, что Виктор имеет к этому убийству отношение, он обычный сутенер, сволочь и подонок, но убийство… Непонятно, зачем ему было убивать одну из своих девчонок, которая приносила ему доход?

Укутавшись одеялом и все так же пристально глядя на Наташу, Надя сначала молча переваривала услышанное, после чего сказала то, что, очевидно, уже давно ее мучило:

– Я так и думала, что ты все знала про Кравченко. Ну и гадина же ты… Ты хоть понимаешь, что моя жизнь теперь полностью зависит от тебя, от того, придешь ты к Виктору или нет. Ты и с Кравченко, наверное, сделала что-нибудь подобное…

– Прекрати! Ты сама не задавала себе вопрос, зачем попросила меня познакомить вас? Может быть, ты не знала, что тебя ждет, если ты согласишься работать на сутенера?

– Да тише ты! – зашипела Надя и, выставив вперед руки, как кошка, произвела несколько странных, хищнических, царапающих воздух движений, словно предупреждая о том, что готова в любую минуту броситься на Наташу.

Множество самых разных и противоречивых чувств боролись в Наташе, когда она слушала Надю. Та Надя, с которой они встретились в городе и пили кофе, сильно отличалась от той, которую она сейчас видела перед собой. Там, в кафе, была Надя Нарышкина, почти подружка, которую Наташа знала по училищу и общежитию – хорошенькая, веселая и легкая в общении девчонка. Здесь же перед ней сидела униженная и раздавленная, напуганная насмерть молодая женщина, как бы повзрослевшая лет на десять та же Надя Нарышкина, да к тому же еще и со следами физического насилия над собой.

– Да не плачь ты, я поеду с тобой, ты мне только скажи, где мы сможем его найти…

– Завтра в три часа дня на том же месте, где и сегодня.

Наташа понимала причину столь жестокого отношения Виктора к Наде – подружка стала заложницей их сложных и опасных отношений. Теперь, когда нашли труп Лены Кравченко, над Виктором нависла угроза разоблачения. Даже в случае если убийца не он, все равно труп переправляли в лес они вместе. Поэтому Виктор, чтобы обезопасить себя, постарается избавиться от свидетельницы, от нее, Наташи.

– Я позвоню ему и встречусь с ним пораньше, чтобы ты не переживала. А для тебя это хороший урок.

– Свинья!

– Не ругайся, это все равно уже ничего не изменит, а только может разозлить меня. Разве ты не поняла, что я тебе сказала?

– А зачем ты мне читаешь мораль, если сама зарабатывала себе на жизнь на спине? – огрызнулась находящаяся в полуистерическом состоянии Надя, с трудом соображающая, в какую она влипла историю. – Разве с тобой такого не было?

– Именно такого – нет. Я же говорила тебе, как мы работали с Леной. Да и Виктор тогда был не таким агрессивным, и платили нам хорошо. Предлагаю прекратить эти никому не нужные разговоры и попытаться наметить план действий. Сделаем так: я сама сейчас позвоню ему и, если он будет на проводе, постараюсь как можно скорее с ним встретиться, чтобы ты не переживала и спокойно жила себе дальше…

Наташа присела на краешек кровати, на которой полулежала Надя, обняла ее и поцеловала в мокрую щеку:

– Ну все, успокойся… Мы – дуры, поэтому сами должны как-то выкарабкиваться… А про Лену я тебе все-таки кое-что расскажу, потому что мне и самой неясно, что же с ней произошло… Но это позже, а сейчас я пойду позвоню… Обещаю, что, как только все улажу, сразу же приеду к тебе и все расскажу. А ты пока поспи, отдохни и постарайся ни о чем таком не думать…

Наташа вышла из общежития со странным ощущением легкости – она приняла решение, благополучный исход которого теперь зависел только от того, насколько порядочны окажутся люди, которым она собиралась доверить свою жизнь…

Москва – С. Август 1996 г.

На вокзале Ядов почти ничего не говорил. Он считал, что Орлов предает его, оставляя в таком подавленном состоянии. Он был похож в тот момент на большого обиженного ребенка, которого оставляют на произвол судьбы жестокие родители. Орлов же вообще не узнавал друга. Он всегда знал его как человека зрелого, решительного, отчаянного, рискованного, хитрого и, безусловно, сильного. И вдруг сейчас увидел его совершенно в другом свете. В тот вечер, когда они нашли его лежащим на полу кабинета, Ядов предстал перед ними как человек слабый и безвольный, инфантильный и склонный к депрессии. Проглотив заранее приготовленные таблетки с сильнодействующим ядом, он, уверенный, что умирает, потерял сознание, похоже, просто от ужаса перед содеянным. Когда он пришел в себя, страх завладел им уже полностью. Он постоянно твердил о скорой смерти и просил, чтобы его оставили в покое… Но когда Сергей сказал ему, что он проглотил обыкновенный аспирин, Ядов даже вспотел от волнения и охватившей его радости. Он благодарил Сергея за свое спасение и обзывал себя последними словами. На вопрос Сергея, зачем Ядову было заказывать ужин на всю эту честную компанию в «Праге», Ядов лишь пожал плечами: «У меня нет никого, кому бы я мог оставить свои деньги… Я написал завещание в твою пользу, а все наличные отнес в „Прагу“, хотел накормить этих несчастных… Кстати, ты обратил внимание, что я пригласил к себе на прощальный вечер в общем-то простых людей… Я знаю, как им живется, а потому решил устроить для них небольшой праздник. Ты считаешь меня законченным идиотом?» Сергей ответил, что Ядову надо просто прийти в себя и начать новую жизнь, уже без Анны…

На следующий день, когда Сергей объявил другу о том, что им пора возвращаться домой, чтобы решать свои проблемы, Ядов снова вспомнил про частного детектива и предложил помочь им в этом вопросе. Но, когда услышал, что Эмма решила обратиться с признанием в прокуратуру, он даже не нашел слов, чтобы выразить свое возмущение:

– Да вы просто спятили! Вам проще убить Перова, чтобы жить спокойно… честное слово! Разроют могилу дяди, проведут экспертизу и только перекрестятся, узнав, что убийца пришла к ним с повинной. Что еще им нужно? Зачем им тратить силы на то, чтобы доказывать ее невиновность? Вы забыли, в каком государстве живете?..

В конце он назвал Эмму самоубийцей, начисто забыл о своей попытке отравиться и сказал, что снимает с себя всякую ответственность за ее будущее.

– Я хотел тебе помочь и даже подсказал, что конкретно тебе следует делать, а ты все решила по-своему… Я лично не собираюсь носить тебе в тюрьму передачки… Если Орлову это нужно, пожалуйста… Думаю, что к тому времени, когда ты, девочка, выйдешь из тюрьмы, он уже давно будет на пенсии нянчить внуков… А у тебя вылезут волосы, выпадут зубы, и ты будешь выглядеть старше его лет на десять… Так оно и будет, попомни мое слово…

Эмма тогда проплакала всю ночь, но решение свое все же не изменила – настолько сильным было ее желание избавиться от Перова.

В последнюю ночь перед отъездом из Москвы она почти не спала. Она смотрела на спящего Сергея и пыталась себе представить, что ждет ее дома… Она понимала, что полюбила человека, не имеющего ничего общего с тем идеалом, который вынашивала в своем сердце с самого детства. Она мечтала о сильном мужчине, способном самостоятельно принимать решения и вести ее за собой по жизни, как ребенка. Ей был нужен мужчина-отец. А судьба посмеялась над ней и свела с мужчиной, которому нужна женщина-мать. Пусть даже и младше его почти на двадцать лет. Та роль, которую ей отвел Перов в отношении к многочисленным любовникам, похоже, станет ее настоящей и последней ролью. Она, наверное, просто создана для того, чтобы ублажать и успокаивать заплутавшихся в жизни мужчин-детей.

– Сергей, звони мне, сукин сын, – произнес Ядов в самую последнюю минуту перед тем, как поезд тронулся. – Я буду ждать. А ты, Эмма, хорошенько подумай о том, что я тебе сказал…

Высокая нескладная фигура Ядова, облаченная в песочного цвета стильный костюм, долго еще маячила на перроне, пока поезд набирал ход. Когда же он скрылся, Эмма все еще продолжала видеть его огромные обиженные глаза кофейного цвета с застывшими в них слезами.

В поезде они почти всю дорогу сидели притихшие на одном диване, обнявшись, и каждый думал о своем. Орлов представлял себе разговор с Лорой и сыном, Эмма – неожиданную встречу с Перовым. Даже прокуратура, одно название которой наводило ужас, не пугала Эмму так, как Перов.

– Мы сделаем так, – говорил Сергей, прижимая Эмму к себе и стараясь держаться как можно более уверенно, – я оставлю тебя в гостинице, потому что возвращаться домой тебе сейчас нельзя, думаю, что тебе не надо этого объяснять… Я же поеду домой и поговорю с Лорой. Конечно, ты права, я буду разговаривать с ней с позиции жертвы, потому что стоит мне только дать ей понять, что я ухожу не столько от нее, сколько к тебе, и она тотчас этим воспользуется и припишет мне все смертные грехи… У меня есть знакомый адвокат, он поможет мне составить заявление о расторжении брака, я отнесу его в суд и тотчас вернусь к тебе в гостиницу. На следующий день мы с тобой поедем в прокуратуру и спросим там, к кому нам лучше обратиться… Я бы мог, конечно, посоветоваться с адвокатом, с тем, что будет помогать мне при оформлении развода, но мне не хочется посвящать его в твою историю… Понимаешь, у нас столько общих знакомых, это моментально станет известным. Я не уверен, что это не выйдет и из стен прокуратуры… У нас не такой большой город, чтобы можно было надеяться на полное сохранение тайны…

– А может, действительно послушаться Ядова и для начала нанять частного детектива, с помощью которого мы бы смогли проследить за Перовым… – Эмма сказала это неожиданно даже для себя и только спустя какое-то время поняла, что ей в голову пришла просто блестящая мысль: попытаться уличить Перова в совершении какого-нибудь преступления и таким образом, имея на руках фотографии, к примеру, или что-то другое, что могло бы подтвердить его причастность к преступлению, обезопасить себя этой информацией. Как бы поменяться ролями с Перовым. – Послушай, – продолжила она с жаром, – а что, если помочь Перову проникнуть в вашу квартиру ЕЩЕ РАЗ?

– Как это?

– Об этом надо подумать… Подключить к делу Лору, чтобы она, выйдя на Перова, сама спровоцировала его на повторную попытку ограбления…

Они до самой ночи придумывали самые разные способы изобличения Перова, пока наконец не угомонились и не уснули, обнявшись, под одним одеялом.

С. Август 1996 г.

Сергей поселил Эмму в гостинице «Европа», после чего они вместе пообедали в гостиничном ресторане, и Орлов поехал домой.

– Ты не позвонишь ей, не предупредишь о своем приезде? – спрашивала Эмма его на прощанье, стоя на пороге гостиничного номера и с трудом сдерживая слезы. Как ей не хотелось, чтобы он уходил! Она словно чувствовала, что видит его в последний раз… – Ты возвращайся скорее, хорошо? Я буду ждать тебя у окна весь день… Если сможешь, позвони мне откуда-нибудь… Сереженька, только не задерживайся, сразу, как только освободишься, – ко мне… Ну все, иди… Я жду… – Она с трудом отпустила его руку из своей и, пока он шел по коридору, такой родной и близкий, смотрела ему вслед до тех пор, пока за ним не закрылись двери лифта.

Весь день Эмма просидела перед телевизором, прислушиваясь к шагам в коридоре, маялась, стоя у окна, пыталась поспать, но уже в семь вечера поняла, что больше ждать не может, собралась, оставила Сергею записку у администратора и вышла из гостиницы. Все время, проведенное в номере, она словно видела и слышала Сергея и Лору. Она как бы присутствовала при их разговоре, и сердце ее сжималось, когда речь заходила о разрушении семьи, о судьбе Саши… Конечно же, Сергей не сможет выдержать тон, который бы соответствовал разъяренному рогоносцу… Эмма это отлично понимала. В лучшем случае он в спокойной форме скажет Лоре, что влюбился в другую женщину, и попросит у нее развода. Он не способен устраивать сцены ревности. Не такой он человек. Быть может, поэтому Лора и прожила с ним почти десять лет, изменяя ему без угрызений совести и оправдывая себя тем, что ее муж – тряпка, слепец, человек без чести и достоинства… и что он недостоин ее хорошего отношения, не говоря уже о любви. А что принесет ей развод, кроме потери статуса замужней женщины и материального благополучия? Свободу? Но ведь она была свободна и при муже! Конечно, она будет противиться разводу и приложит все силы к тому, чтобы сохранить семью.

Рассудком Эмма понимала, что, выйдя замуж за Орлова, она словно обретет большого ребенка. Ей придется заботиться о нем, создавать ему условия для работы, поддерживать его морально, если понадобится, и постоянно внушать ему мысль о его самодостаточности. Она будет подыгрывать ему, стараться создавать иллюзию того, что не она, а ОН, ее муж, главный человек в семье и что все, что происходит у них, делается только в соответствии с его мнением и желаниями… То есть она будет продолжать играть свою роль вдохновительницы и матери, разве что играть на гитаре, петь и танцевать уже никогда не сможет. И кто бы подумал, что у нее когда-нибудь появится такое отвращение к этим, в общем-то, безобидным развлечениям…

Сразу же после Сергея ее мысль перескакивала на Перова. Да, он, безусловно, сильный человек. Ему ничего не нужно внушать, похоже, что жестокость, склонность к преступлению, порок в самом широком смысле этого слова, равно как и сам бескомпромиссный, жесткий характер, он впитал с молоком матери. Но сможет ли женщина любить такого человека, как Перов? Разве можно вообще полюбить человека, считающего себя вправе калечить судьбы других людей. Ведь Перов вторгся в ее жизнь, воспользовавшись ее беззащитностью, слабостью и неспособностью реально смотреть на вещи. Она была почти ребенком, когда, подчиняясь исключительно инстинкту самосохранения, ударила насиловавшего ее Холодного… Но она убила его. И когда она опускала ему на голову тяжелую хрустальную пепельницу, она искренне желала ему смерти. Это была правда. Она бы и сейчас его убила, оказавшись в таком же положении…

Постояв на крыльце гостиницы и еще не решив, куда именно она пойдет, Эмма вновь вернулась в номер и позвонила в свою квартиру. А что, если Перов сейчас там? Но трубку никто не взял. Если даже Перов и там, навряд ли он поднимет трубку, выдавая тем самым свое присутствие. Да и зачем ему столько времени проводить в ее квартире, привлекая к себе внимание соседей… Соседи! Вспомнив про соседей, Эмма набрала номер телефона ближайшей соседки Валентины и, услышав ее голос, страшно обрадовалась.

– Валя, это я, Эмма…

– Эмка? – Валя тотчас узнала ее и даже как будто бы тоже обрадовалась. Она была обычной домохозяйкой, ее муж работал заместителем директора картонажной фабрики и сразу же после рождения ребенка позволил своей жене не работать, а вести дом и заниматься воспитанием сына. Это была спокойная полноватая молодая женщина с добрым широким лицом и веселыми глазами. Любимыми ее занятиями были просмотр сериалов по телевизору, чтение зарубежных любовных романов и хождение по магазинам. После смерти Эмминой матери именно Валентина помогала своей молоденькой соседке организовать похороны и поминки и первое время, как могла, поддерживала Эмму, приглашая без конца к себе в гости и пытаясь ее хоть немного привести в чувство. В течение тех двух лет, когда Эмма работала на Перова, они с Валентиной встречались значительно реже. Ничего не подозревающая соседка была уверена, что Эмме помогает какой-то родственник из Сибири, которого она несколько раз видела входящим или выходящим из Эмминой квартиры. Интеллигентный приятный мужчина. Так случилось, что Валентина даже ни разу не поинтересовалась, где учится или работает Эмма, потому что при встрече прежде всего обращала внимание на то, как Эмма одета, спрашивала ее, где она купила это платье или туфли, после чего они расходились по своим квартирам и тотчас забывали о существовании друг друга. Это были обычные, ни к чему не обязывающие отношения между соседями. Хотя Эмма всегда при встрече с Валентиной испытывала угрызения совести из-за того, что не может пригласить соседку на чашку чая и рассказать ей о своей жизни. В страхе перед каждым приходом Перова она старалась вообще не открывать никому дверь, пока не услышит характерный прерывистый нервный звонок… Кроме того, у нее были строгие инструкции…

– Эмка? Это ты? Откуда? Куда ты пропала?

– Я уезжала… по делам наследства… в Москву… Скажи, Валечка, ко мне никто не приходил, у тебя никто про меня ничего не расспрашивал?

– Приходили из ЖКО, спрашивали, куда ты уехала и почему не платишь за квартиру… Вот и все. А однажды вечером мне показалось, что кто-то открывает твою дверь, я подумала, что это ты, подошла к своей двери и посмотрела в «глазок»… Знаешь, мне показалось, что туда вошел мужчина. Понимаешь, на площадке свет не горел, этот мужчина мог войти и к соседям… Просто я слышала, как открылась дверь… ну и видела мужской силуэт… Если честно, то я подумала тогда, что к тебе пришел жених… Ты же молодая, красивая… Эмка, так откуда ты звонишь?

– С вокзала. Я сейчас приеду.

– У тебя хоть все хорошо? Наследство-то получила?

– Получила. Приеду, расскажу. Пока. – Она положила трубку и пожалела, что не спросила, когда же именно Валентина видела входящего в ее квартиру мужчину. Значит, Перов все-таки пасет ее. Ее не было в городе почти две недели. Если Перов ее и искал, то в Луговом или в Москве. Если же он такой идиот, что думает, будто она прячется от него где-нибудь в городе, то не исключено, что он действительно время от времени приходит в ее квартиру и поджидает ее там…

И все-таки она поехала домой. В гостиницу она возвратиться не могла из-за Орлова – была уже половина восьмого, а он так и не пришел за ней. Слезы душили ее. «Он бросил меня. Лора уговорила его остаться в семье. Обычное дело». Даже если бы он сейчас и пришел, рассуждала Эмма, останавливая машину и называя свой адрес, ей уже не хотелось его видеть… «Ведь он знает, как я переживаю, как жду его…» Она хотела, чтобы он, придя в гостиницу, прочитал записку и понял, что она ушла. Что она может обойтись и без его помощи. Что она сама пойдет в прокуратуру, сама сядет в тюрьму, а может, и подставит свою грудь для расстрела. Она была готова ко всему. Больше того, ей даже захотелось увидеть Перова, чтобы сказать ему о своем намерении во всем признаться.

Когда Эмма остановилась перед дверью своей квартиры, ноги почти не держали ее. Тело тряслось мелкой дрожью, зубы стучали, и почему-то было очень холодно…

Она вставила ключ в замок и медленно, стараясь не шуметь, чтобы ее не услышала Валентина, повернула его. Затем еще раз. Следующий ключ. Наконец дверь словно вздохнула и, чуть скрипнув, открылась. В лицо сразу же ударил запах яичницы. «Перов здесь живет…» – мелькнуло у нее в голове. От страха она уже не соображала, что делает. Стояла посреди прихожей и боялась пошевелиться. В полумраке прихожей мерцала в голубовато-фиолетовом, льющемся из гостиной свете большая хрустальная пепельница. Прозрачная, она тоже казалась голубой. Но вдруг на ней явно проступили красные пятна… Эмма зажмурила глаза и замотала головой. Открыла их и поняла, что пепельница вся в крови… В крови ее дяди, который теперь лежал в земле и гнил…

Она сделала еще один шаг. В квартире было тихо. Но гостиная была освещена так, словно где-то в глубине ее беззвучно работал телевизор. А что, если Перов уснул, глядя телевизор, и теперь спит?

Эмма подошла еще ближе к тумбочке, на которой стояла пепельница, и поняла, что она совершенно чистая и что на ней нет никакой крови. Просто в ней лежат красные бусы. Бусы ее матери. Она взяла бусы и машинально надела на себя. Послышался шорох. В гостиной заметались тени. Перов проснулся. Эмма схватила пепельницу. Сейчас круг замкнется. Несколько мгновений – и все будет кончено. Он не имеет права жить. Если он оставит в покое ее, то примется за кого-нибудь еще… Он не успокоится, пока не обопьется своим же злом…

В светлом прямоугольнике возник мужской силуэт. Человек набросился на Эмму, сбив ее с ног… От человека пахло чесноком и яичницей. Мерзкий запах. Мерзкий человек. Крепко держа в руке пепельницу, Эмма со всей силы обрушила ее на голову Перова. Послышался звук разбившегося стекла; тело, лежащее на ней, тотчас обмякло, что-то теплое закапало ей на лицо. Она быстро сбросила с себя мужчину, поднялась и первое, что она сделала, чтобы не повторить ошибки двухлетней давности, кинулась к входной двери и крепко-накрепко заперла ее на все замки, засов и цепочку. После этого, перешагнув через распростертое на полу тело, вошла в гостиную. Так и есть: в углу работал телевизор. Шла информационная программа «Сегодня». Только звук был отключен. Эмма плотно задернула шторы и включила свет. Перов был в клетчатой фланелевой рубашке и спортивном синем трико. Он лежал лицом вниз, голова его была залита кровью. Эмма, почему-то почувствовав себя значительно лучше, подошла поближе и включила свет в прихожей. У Перова были темные волосы, мужчина же, который лежал на полу, был ярко выраженным блондином. У него были совершенно белые волосы, запачканные кровью. Эмма почувствовала, как внутри у нее похолодело. Присев на корточки и с трудом перевернув мужчину на спину, она чуть не закричала от ужаса, увидев знакомые черты лица и плотно сжатые губы…

Мюнхен. Август 1999 г.

Она смотрела на спящего рядом мужчину и в который раз задавала себе вопрос: почему она здесь с ним? И причем именно в этой последовательности: почему? Она? Здесь? С ним? ПОТОМУ что она не могла оставаться в Москве после всего, что с ней произошло… Это становилось слишком опасно. Почему именно ОНА? Да потому что мужчины, оказывается, любят красивых женщин, красивых собак, красивых лошадей… Почему ЗДЕСЬ? Потому что у Прозорова здесь дело, которое позволяет ему содержать сразу две семьи. Будь у него еще одна такая фирма или просто побольше денег, он завел бы еще одну семью, только в качестве НЕнастоящей жены была бы уже, скажем, Берта… Очевидно, гувернантки ассоциируются у Прозорова с чистотой, детьми, стройной фигуркой, доступностью и невероятно возбуждают его… Почему именно С НИМ? Да потому что это его семье потребовалась гувернантка, и это его жена, Валерия, дала дурацкое объявление в газету.

Каким был Прозоров? Сильным и спокойным. И он учил ее жить. Как разговаривать, как одеваться, как ходить, как разогревать суп, как укладывать волосы, как реагировать на его поздние возвращения с работы, как смеяться, чтобы не оскорбить собеседника-немца, какие чулки надевать, какую позу принимать, чтобы не утомляться… Он говорил ей все это с легкой ироничной улыбкой, унижающей ее до самых пяток. Как бы подчеркивал: знай, девочка, свое место. Это я сделал из тебя леди. Это я привел твое тело и мысли в полный порядок, и теперь ты обязана слушаться меня во всем.

И она слушалась. У нее не было выбора. Единственным развлечением ее в Мюнхене были редкие вечеринки, которые устраивали друзья Прозорова. Там было много молодежи, все были с женами или с мужьями. Если бы не это условие, Прозоров бы ни за что не показывал им свою красавицу Эмму… Ею восхищались, ей делали недвусмысленные предложения, вплоть до настоящего замужества, ей преподносили подарки… А Прозоров злился. Он был собственником, каких еще поискать. Он любил Эмму, как вещь, которая досталась ему очень дорого. И эта вещь, после того, как он потрудился над ней, заиграла новыми красками, это заметили все, кто знал Прозорова. Кроме Валерии, разумеется. Вернее, она-то, конечно, заметила в первую очередь, только разве могла она предположить, что благополучие ее гувернантки зависело целиком и полностью от ее мужа?

– Почему ты не спишь? – Володя поднял лицо с подушки. – Эмма, с тобой все в порядке?

– Да, Володечка, все хорошо, спи… – постаралась она ответить как можно ласковее. – Просто мысли всякие лезут в голову…

– Ну вот ты и меня разбудила… – Он протянул руку, зажег лампу и сел на постели. Крупный красивый мужчина, почти лысый, но это его совершенно не портило. Для своих тридцати пяти он выглядел превосходно. Режим, теннис, отсутствие алкоголя и никотина в крови, рациональное питание без излишеств, профилактика чего бы то ни было… Он был просто идеален. До тошноты.

Он был возбужден и показал это Эмме, откинув с живота простыню. Но вид возбужденного мужчины давно не волновал ее. Быть может, потому, что занятия сексом вошли уже в привычку, хотя Володя старался разнообразить их любовные игры, используя специальные духи, мази, предметы. Доходило даже до абсурда. Но заканчивалось все всегда одинаково: она считала. Раз, два, три… сто пятнадцать, сто шестнадцать… Ее, словно куклу, переворачивали то на живот, то на спину, то ставили на колени перед кроватью…

– Тебе нравится? – Он смотрел себе пониже живота и, казалось, сам любовался своим мощным членом. – Ну же, Эмма, наклони головку…

Она закрыла глаза…

А когда открыла – кажется, уже было утро, – Володя крепко спал, отвернувшись от нее… Его большое сильное и красивое тело, покрытое светлыми рыжеватыми густыми волосами, теперь отдыхало… На лысине блестели капли пота.

Эмма с трудом поднялась и медленно поплелась в ванную. Там долго чистила зубы, а потом забралась в ванну и пустила горячую воду. Она считала себя обманщицей. Это не Володя обманул ее, а она сама обманула Володю, когда согласилась поехать с ним в Германию. Он был глубоко семейным человеком, и поскольку его предприятие было русско-германским, то и две его семьи тоже были русско-германскими. Женщины были, конечно, русские. Но Валерия с детьми жила в Москве, а Эмма с Сереженькой – в Мюнхене. И если Валерия о существовании второй семьи даже и не подозревала, то Эмма знала все.

Если бы Эмма любила Прозорова, то во время их близости, наверно, не закрывала бы глаза. Странно, что мужчины не понимают этого. Она бы не терпела, а наслаждалась, она не чувствовала бы себя изнасилованной гувернанткой, а ощущала бы себя любимой женщиной… Как это сложно: мужчина и женщина в момент близости. Двигаются так, как двигались тысячи лет назад. Но в одном случае – это счастье, в другом – тошнота.

Лежа в ванне, она, как в детстве, играла радужной прозрачной пеной, сооружая из нее на своем животе горы и замки, и думала о Прозорове. Вернее, вспоминала его последние слова, перед тем, как он, угомонившись, стал засыпать:

– Через неделю едем в Москву…

– Мы… с тобой?

– Да. И с Сережей. У меня отпуск. Я решил купить тебе квартиру в Москве. Будем там до Рождества, потом вернемся сюда… Так и передай Берте… И скажи, что, если она поедет с нами, я подниму ей оплату в полтора раза. Пусть посмотрит на Москву… Да и ты развеешься… Давай спать…

Она с головой ушла под воду. Вынырнула, встала под душ. Долго сидела на кушетке, с наслаждением ощущая тугую струю горячего воздуха, бьющую из фена. Волосы ее, казалось, выросли за одно утро и теперь почти касались поверхности кушетки. Как сказал бы Володя: хорошие шампуни, здоровый образ жизни, правильный обмен веществ, секс по утрам…

Эта кушетка напоминала ей кушетку в квартире, вернее, в ванной комнате Ядова. Она могла бы лежать на ней с Орловым до самой смерти. Но он предпочел Лору, летнюю кухню, брачное ложе…

Эмма вышла из ванной, зашла в кухню и сварила себе кофе. Перед тем как сесть за стол, открыла окно: прохладное солнечное утро медленно вползало в дом, наполняя его яркими красками, светом и какой-то зеленоватой, яблочной свежестью. В корзинке на столе Эмма нашла оставшиеся с вечера ореховые трубочки. Она пила кофе, смотрела в окно, но, как ни старалась убедить себя в том, что она все-таки относительно счастлива, предательская слеза все равно скатилась со щеки и упала в чашку…

Берта проснулась позже.

– Что это вы делаете? – удивленно воскликнула девушка, увидев Эмму за столом, заваленным журналами «Burda». – Вы же сами говорили, что терпеть не можете шить и вязать!…

– Правильно, я и сейчас не отказываюсь от своих слов… Просто я ищу подходящий фасон… Потом схожу в салон и закажу там кое-что…

– Вас пригласили на вечеринку?

– Нет, Берта, бери выше… Я еду в Москву… – Она так и сказала «я», а не «мы», потому что только это «я» сейчас для нее и имело смысл. В Москве живет Ядов. Она позвонит ему.

С. Август 1996 г.

Она, наверно, с час просидела в прихожей на стуле, глядя на лежащего на полу мужчину. Быть может, в тот момент она пожалела, что входная дверь заперта и теперь никто не сможет войти в квартиру, чтобы схватить ее за руку и начать шантажировать… Ведь тот, кто ее шантажировал, перед этим постарался очистить квартиру от трупа. А кто это сделает теперь?

Эмма встала и закрыла лицо руками. Но, убрав руки и открыв глаза, она увидела все ту же картину: мертвый мужчина с кровавой раной на голове. Кошмар, случившийся два года тому назад, ПОВТОРИЛСЯ… И на полу лежал Юрий Александрович Холодный. Тот самый, который должен был сейчас лежать в сырой земле в лесу. И если Эмма не сошла с ума, то это может означать только одно: никакого трупа два года назад НЕ БЫЛО. Холодный был жив, когда в ее квартиру ворвался Перов. Возможно, сначала он был без сознания, но потом, когда пришел в себя, Перов сумел добиться того, чтобы Холодный исчез. Растворился. Уехал. Улетел. Скорее всего, Перов стал угрожать ему снимками, сделанными из окна противоположного дома, на которых были изображены Холодный с нею… И когда Перов убедился в том, что Холодный покинул город, он поехал в лес и соорудил там могильный холм. После чего привез в лес находящуюся еще в гипнотическом трансе и к тому же шокированную всем происшедшим Эмму, обвинил ее в убийстве собственного дяди и таким образом приручил ее, как собачонку.

Эмма смотрела на тело Холодного и понимала, что то, что произошло здесь сейчас, куда страшнее случившегося два года назад… Потому что Холодный не дышал. Но что он здесь делал? Теперь понятно, кого имела в виду Валентина, когда говорила про мужчину, который «входил или выходил» из ее квартиры. Это был не Перов, а Юрий Александрович.

Эмма медленно обошла квартиру. Судя по количеству продуктов в холодильнике, дядя решил обосноваться здесь прочно и надолго. Возможно, он приехал в С. в отпуск, а может, его целью была она. Страсть ли пригнала его сюда, любовь или чувство вины – теперь этого никто не узнает. Похоже, он жил здесь, ел-спал и поджидал Эмму. Непонятно только, как же посмел он вернуться сюда, зная, что здесь его ждет Перов с компрометирующими снимками?

Еще через полчаса, когда до нее начал доходить смысл того, что она натворила, Эмму заколотило. Она села на диван и попыталась сосредоточиться, чтобы принять на этот раз ПРАВИЛЬНОЕ решение и не попасться в руки очередного негодяя, будь он прокурором, следователем или даже соседом… И тут ее взгляд упал на газету, точнее, половину газетного листа, которую, очевидно, незадолго до смерти читал Юрий Александрович. Это были местные губернские «Вести» – на одной стороне название газеты сохранилось, а дата – нет. Большая статья, обведенная красным маркером, сразу же привлекла к себе ее внимание: «20 июля 1996 г. на улице Закатной, в доме № 37, найден труп находящегося в розыске гр. Артюшина В.В., подозреваемого в убийстве в 1993 г. своего бывшего приятеля Перова В.В. и в ряде других преступлений. Завладев документами и квартирой Перова, Валентин Артюшин (трижды судимый за кражи и по последнему делу в 1992 году условно-досрочно освобожденный) долгое время жил под его именем, являясь сутенером и организовывая при помощи работающих на него проституток квартирные кражи их „клиентов“. Убийство Артюшиным Перова, как показали материалы дела, связано с другим преступлением – убийством в 1994 г. Елены Кравченко, учащейся ПТУ-2, чей труп обнаружили в лесу, неподалеку от Шереметевского озера. Кравченко, по словам следователя прокуратуры Митрохина В.Н., раньше была знакома с Перовым и знала, что Артюшин – убил его. Судя по всему, она шантажировала своего сутенера, за что и поплатилась жизнью. Как показывают материалы следствия, свидетельницей (а возможно, и соучастницей) убийства Кравченко явилась гр. А., выдававшая себя за профессиональную акушерку и также работавшая на Артюшина. Потерпевшей Кравченко незадолго до того, как ее убили выстрелом в сердце, гражданкой А. был сделан аборт, о чем свидетельствуют результаты судмедэкспертизы, а также обнаруженный в могиле пакет с медицинскими инструментами, ночной сорочкой и хирургическими перчатками с отпечатками пальцев А.».

На этом статья обрывалась. Зато рядом на столе Эмма увидела уже другую газетную вырезку с фрагментом еще более удивительного текста, являющегося как бы продолжением первой статьи, хотя цвет бумаги первого и второго газетных листов отличался, что могло свидетельствовать о том, что статьи были напечатаны в разных газетах:

«Убийцей Артюшина оказался отец Елены Кравченко, проживающий в Воронежской области, который сам пришел в милицию и сознался в совершенном им преступлении. Он рассказал, как в свой последний приезд домой Лена упомянула некоего Перова, который вовсе не Перов, а Артюшин и что она якобы знает, как „вывести его на чистую воду“. Но перед этим она собиралась потребовать с него денег за молчание. На этой почве у отца с дочерью вспыхнула ссора, во время которой Кравченко пытался образумить дочь, убедить ее не вмешиваться в чужие дела и тем более не требовать никаких денег, поскольку это опасно, и все в таком роде. Но Лена считала иначе, за что и поплатилась жизнью. Кравченко нашел Артюшина-Перова лишь спустя почти два года со дня гибели дочери и застрелил его. Сейчас он находится под стражей и ждет суда. На вопрос, известно ли ему что-либо о гр. А., услугами которой пользовалась Лена и ее подружки по общежитию и училищу, Кравченко ответил, что впервые слышит о ее существовании и считает, что убийство было совершено Артюшиным, а гр. А. наверняка была подставлена и что ее труп скорее всего тоже надо искать в каком-нибудь лесу, поскольку Артюшин навряд ли оставил бы в живых свидетеля».

Рядом со статьей была и фотография Артюшина.

«Перов!..»

Эмма смотрела на это бесстрастное лицо с холодными глазами, и ей казалось, что Перов сейчас оживет и скажет ей что-то…

Она снова взяла в руки первую статью и посмотрела на число: «20 июля 1996 года». Значит, Перова, то есть Артюшина, убили в то время, когда Эмма находилась в Москве. Но откуда же об этом мог знать Холодный? Разве что он приехал в С. раньше 20 июля, поселился в Эмминой квартире или сначала в гостинице, а узнав из газет о смерти потенциального шантажиста, успокоился и стал поджидать возвращения Эммы. Но ведь он не мог приехать без предупреждения…

Эмма осторожно, чтобы не привлекать внимания Валентины, вышла из квартиры и спустилась на первый этаж к почтовому ящику. Открыв его, она подхватила вывалившуюся оттуда почту: это были и рекламные газетки, и какие-то политические и религиозные воззвания, и, наконец, письма и телеграмма. Писем было три. И все от Холодного.

Вернувшись домой, Эмма забилась в угол дивана, на котором не так давно лежал живой и здоровый дядя, и вскрыла первое письмо, датированное 30 июня.

«Здравствуй, моя хорошая Эммочка! Извини, что уехал так неожиданно.. При встрече все объясню. Я очень по тебе скучаю, постоянно думаю о тебе… Я чувствую, как ты одинока и нуждаешься в моей заботе, но не могу приехать, пока ты сама не попросишь меня об этом… Ведь у тебя, кроме меня, никого больше нет. Напиши мне. Я буду ждать. Целую, твой дядя Юра». Второе и третье письма были примерно такого же содержания – нейтральные, бесцветные, бесстрастные. И Эмма поняла, что Холодному для доказательства своей невиновности просто нужны были ЕЕ письма, которые свидетельствовали бы о желании самой Эммы увидеть его. В случае если бы Перов все-таки донес на него и предъявил в прокуратуре сделанные им фотографии, на которых были засняты сцены насилия Холодного над Эммой, то Юрий Александрович объяснил бы, что они просто любовники и что никакие это не сцены насилия. Что он любит свою племянницу и даже готов на ней жениться. Чего только не придумаешь ради спасения своей шкуры.

Телеграмма была чисто информационного характера:

«Все понял. Восемнадцатого буду у тебя. Целую. Юра».

А что он, собственно, понял? Он попытался сделать вид, что между ними на момент его приезда в С. уже была какая-то договоренность? «Я все понял…» Словно она звонила ему или писала… И как только его жена терпит рядом с собой такого извращенца? Неужели он загипнотизировал ее навсегда? Эмма никогда в жизни не видела свою сибирскую тетю, а когда пыталась расспросить о ней мать, когда та еще была жива, то в ответ не могла добиться ничего определенного. «Она преподает музыку в школе». Вот и все.

Эмма сложила письма и телеграмму в сумку, затем обошла квартиру и собрала все вещи Холодного, включая вновь привезенные им откуда-то атласные панталоны, плащ, бархатный берет со страусиными перьями («Он точно сумасшедший!»), запихнула все это в большой пластиковый пакет, куда положила его бритвенные принадлежности, подтяжки, белье, очки, документы… «Дипломат» Холодного оказался запертым, но вскрывать его ей не захотелось.

Эмма и сама удивлялась хладнокровию, с которым действовала на этот раз. Чувство свободы захлестнуло ее. Холодный – мертв, Перов – мертв. Но она почему-то не ощущала рядом с собой ледяного дыхания дамочки с косой в руках. Неужели страдания выстудили из нее страх перед смертью? Перед чужой смертью? Или причиной ее хладнокровия и решительности стало то, что к ней не вернулся Орлов?

Она остановилась перед телефоном и какое-то время думала, позвонить ей Сергею домой или нет. Но рука сама взяла трубку.

– Сергея Борисовича, пожалуйста, – проговорила она изменившимся голосом, когда услышала на другом конце провода Лору.

– Минутку… Сережа, это тебя… – услышала Эмма и тотчас положила трубку на место. «Он дома».

Твердя про себя «Он дома», она открыла дверь и выглянула на лестницу. Она рисковала. Причем рисковала очень сильно. Но в том состоянии, в котором Эмма находилась сейчас, ее поступки не могли не носить болезненного оттенка.

Взявшись за ноги Холодного, она, оглушенная биением собственного сердца, выволокла его на лестничную площадку и оттащила к лестнице, после чего, спохватившись, вернулась в квартиру и вынесла оттуда столовую клеенку, куда переложила тело; перехватив его за плечи, словно боясь, что он ударится головой, она, придерживая клеенку и чувствуя совсем близко запах крови, медленно, стараясь не шуметь, спустила его на этаж ниже. Отдохнув немного, перетащила еще ниже… Она понимала, что в любую минуту в подъезд может кто-то войти или, наоборот, кто-то может выйти из квартиры… Что тогда будет? Вызовут милицию, ее схватят… И пусть. Она им все объяснит. Хотя они ей все равно не поверят. Будет суд, и ее приговорят годам к пятнадцати, не меньше, так говорил ей «Перов»… А в тюрьме она умрет. И закончатся все ее страдания. Быть может, это хорошо, что Орлов не пришел?

Она оттащила Холодного в кусты перед домом, принесла все его вещи, упакованные в пакеты, не забыла и «дипломат» и положила все это рядом с телом. Затем сложила клеенку и вернулась с ней домой. Следы крови в подъезде она обнаружила лишь возле своего порога, да и то всего несколько капель. Смочив в ацетоне ватный тампон, она тщательно вытерла эти капли и вернулась в квартиру. Заперлась. Теперь необходимо было замыть полы в прихожей. Она сделала это при помощи сильного раствора отбеливателя. Ватный тампон с пятнами крови она бросила в унитаз и спускала воду до тех пор, пока он не исчез. Далее ей предстояла самая тяжелая работа – стереть отпечатки пальцев Холодного со всех предметов. Она взяла тряпку и плеснула на нее «Полироли». Эмма вытирала абсолютно все, начиная от дверных ручек и кончая оконными рамами. Она закончила работу за полночь. Была перемыта вся посуда, пересмотрены все лекарства в аптечке, абсолютно все, к чему мог прикоснуться Юрий Александрович. Оставалось сделать еще кое-что. Милиция, когда найдет тело Холодного, первым делом примется осматривать подъезд и непременно обнаружит следы того, что по лестнице волочили какой-то груз. Чтобы уничтожить их, необходимо проделать что-нибудь подобное, но только в обратном направлении. Кроме того, не помешало бы залить площадку перед дверью какой-нибудь жидкостью, чтобы уж полностью уничтожились следы крови.

Эмма кинулась к шкафу, достала из него огромный ворох одежды, разыскала на антресолях большущую дорожную сумку и сложила в нее все свое добро, затем поволокла сумку на кухню и, открыв холодильник, принялась укладывать поверх одежды банки с рыбными консервами, свертки с колбасой и сыром, яблоки, бутылки с вином и соком, словом, все то, что накупил Холодный.

Надев на себя черное платье, подаренное ей Ядовым, и подкрасившись, Эмма надушилась крепкими духами и, едва переводя дух от усталости, вышла из квартиры, волоча за собой сумку. Заперев дверь, она спустилась вниз, остановилась возле кабинки с таксофоном и позвонила Валентине.

– Валя, это снова я. Я тебя не разбудила? Вот и отлично… Слушай, я уже почти пришла… Стою у подъезда и не знаю, как дотащить свои вещи… Мне что-то нездоровится… Ты не спустишься вниз? А может быть, пришли мужа… Его нет? Ну, тогда сама…Хорошо, спасибо, что не отказала…

Она знала, что Валентина обрадуется ее приезду, поскольку эта встреча внесет хоть какое-то разнообразие в скучную и размеренную жизнь соседки.

Уже через пару минут Эмма увидела в окнах подъезда мелькающую тень, и тут же на крыльце возникла закутанная в яркий домашний халат Валентина.

– Эмка! Привет! – воскликнула соседка, с которой они в принципе никогда не были подругами. – Как ты шикарно выглядишь! Вот это платье! Вот это да!.. Что там у тебя, сумка? Ничего себе сумочка, да надо было разложить по нескольким пакетам… Как же ты все это дотащила?

– Я приехала на машине… Ой, Валюша, мне так много хочется тебе рассказать…

– Ну пойдем, пойдем… Давай-ка сюда свою сумищу… – И Валентина взялась тащить сумку волоком. Эмма рассчитала все правильно – даже крупная и сильная соседка не смогла поднять эту тяжесть, и ей пришлось тащить сумку по лестнице, подтягивая на каждой ступеньке.

Уже возле самой квартиры Эмма планировала каким-то образом проинсценировать выпадение из сумки бутылки с вином, но Валентина ее опередила, нечаянно смахнув рукой заранее приготовленную и лежащую поверх всего бутылку с «Киндзмараули». Бутылка разбилась, и вся площадка перед дверью оказалась залитой красным грузинским вином. Валентина покраснела, стала извиняться, побежала к себе за веником и тряпкой.

Спустя полчаса они сидели в кухоньке Эммы и пили «Хванчкару», закусывая вино яблоками.

– Так я что-то никак не пойму… – говорила Валентина, с нескрываемым интересом и восхищением разглядывая изменившуюся и ставшую еще более красивой и таинственной Эмму. – Ты что, уезжаешь? Куда? С кем?

– Я выхожу замуж… Завтра за мной заедут и отвезут сначала на дачу, а потом поедем знакомиться с его родителями…

Она произносила какие-то непривычные для нее слова, типа «банкет», «свадьба», «приданое»… Голова кружилась от волнения, усталости и выпитого вина. Главное было убедить Валентину в том, что она здесь, в этой квартире, не останется, что она уезжает к мужу в Рязань. Почему в Рязань, Эмма и сама не знала. Просто назвала первый пришедший на ум город.

– Ну и слава богу, – искренне радовалась за нее добродушная и доверчивая Валентина, промокая слезы в уголках глаз. – Ты заслужила счастья… А то все одна и одна, бедняжечка… Он хоть мужик-то ничего?

– Он хороший и любит меня… – отвечала, тоже чуть не плача, Эмма. – Вот тебе, Валя, ключи… – Она отдала соседке ключи, которые нашла в кармане Холодного. – Возьми их, и если случится так, что я уеду рано утром и не успею попрощаться с тобой, присматривай, пожалуйста, за квартирой. И деньги, вот… Здесь хватит, чтобы заплатить за полгода. Если что, я вышлю тебе еще. Цветы можешь поливать, а можешь раздать соседям… Но у меня в основном кактусы…

– Да не переживай ты, все будет о'кей… – Валентина оказалась на редкость сентиментальной женщиной. История любви, рассказанная ей Эммой, была так похожа на истории, демонстрируемые изо дня в день сериалами, что соседка, похоже, и сама на миг ощутила себя героиней одного из них. – Ты мне лучше скажи, где вы с ним познакомились-то?

– В электричке… – ответила Эмма дрогнувшим голосом и почувствовала, как сердце ее сжалось…

Проспав три часа, Эмма с легкой дорожной сумкой, в которой лежало лишь самое необходимое, включая приготовленные наспех бутерброды и небольшой термос с кофе, вышла из дома. На такси доехала до вокзала, там села на электричку и поехала в Луговое.

Обойдя дачный поселок, она нашла наконец ту поляну возле леса, где они провели первую ночь с Сергеем, села на поваленное дерево, достала бутерброды и позавтракала. Солнце грело ей спину, но не могло растопить лед в груди. За один день Эмма превратилась в совершенно другого человека.

Она расстелила на траве свою красную юбку, которая так возбуждала Сергея, легла на нее и долго лежала, прислушиваясь к шелесту деревьев, сухому треску ветвей, к щебету птиц и плеску воды со стороны озера… А потом уснула. И в этот раз ей не приснилось ничего. Но главное: ее отпустили кошмары.

Она не помнила, сколько времени провела на поляне, но поднялась лишь тогда, когда почувствовала, что набралась какой-то теплой и мощной энергии. Ей стало легче дышать, легче жить… Она словно бы слышала голос Сергея, шептавшего ей на ухо слова любви и страсти…

Она понимала, что Сергей мог не приехать к ней по многим причинам и вовсе необязательно это могло быть связано с его нежеланием видеть ее. У него в доме могли оказаться родители Лоры, мог заболеть Сашенька или сама Лора; после разговора с мужем Лора могла устроить истерику, могла упасть без сознания, Орлов мог, наконец, сломать руку или ногу… А возможно, он уже побывал в гостинице и, не найдя там Эмму, вернулся домой…

Но встречаться с Сергеем ТЕПЕРЬ Эмма уже не имела права. Теперь она была настоящей убийцей. И Сергей не должен менять свою жизнь и разрушать семью из-за преступницы. Да, конечно, он стал бы тратить бешеные деньги на ее адвокатов, а если ее посадят в тюрьму, то будет писать жалобы и прошения, носить ей передачи, но ведь и его жизнь будет сломана… Этого нельзя допустить. Она позвонит ему с вокзала и скажет, чтобы он забыл ее. Или нет. Лучше она не будет ему звонить, потому что стоит ей только услышать его голос, как все возвратится, она снова станет прежней… Она размякнет и позволит ему приехать к ней… А потом…

Эмма закрыла глаза и замотала головой. Разве все это не сон? «Ну почему это не сон?..»