Джемс Кук

К «НЕВЕДОМОЙ ЮЖНОЙ ЗЕМЛЕ»

Это обычная таблица пути изо дня в день. Одна из страниц первой книги о море, где не был еще ни один корабль. Море, может быть разделяющее мир известный от нового, чудесного, громадного.

Четыре дня проходят спокойно. Альбатросы плывут за кораблем. Жадно бросается белая птица на выброшенный удочкой кусок мяса и трепещущим тяжелым комком повисает на лесе.

Кук предусмотрительно раздает матросам теплую одежду, запрещает мыться пресной водой, ставит часового у водяного бака, приказывает пустить в ход Ирвингову дистилляционную машину. Условия плавания в этих широтах никому неизвестны. Надо быть готовым ко всяким неожиданностям. Первые спокойные строчки таблицы не могли усыпить настороженность опытного морехода. «Хороший бриз» перейдет в мертвый штиль или бурю.

Не прошло и суток, как опасения сбылись: налетела буря с дождем и градом и начала трепать корабль. На палубах, в каютах, в трюмах творилось «невероятное: с грохотом летали бочки, бутылки, вдребезги разбивалась посуда. Волны яростно обливали, подбрасывали, кидали в бездну, снова подхватывали и несли куда-то далеко на восток, от намеченного пути. Ветер стонал, свистел, выл.

Беспомощной щепкой носило корабль по клокочущей воде. Стаи буревестников с криками носились в воздухе, точно согнанные ветром, точно жадно ждущие кровавой поживы. В этот шум врывался вопль из трюма: овцы, свиньи и гуси умирали в давке и тьме. Еле держась на ногах, люди дрогли от холода в дожде и ветре. Беспомощные фонари гасило и вырывало из рук.

В одну из ночей в шкиперский магазин на носу хлынула вода. В темноте не могли сразу найти течь. Принялись откачивать насосами. «Все, — пишет Георг Форстер, — были полны ужаса, увеличивавшегося темнотой ночи».

…«Ветер повернул на 3 и Ю-3,—записал Кук, — и 29-го, установившись на З-С-З, усилился и перешел в бурю, продолжавшуюся с небольшими интервалами умеренной погоды до 6 декабря, когда мы находились на 48°41′ юж. ш. и 18°24′ вост. д.».

В общей суете капитан неизменно спокоен. Слова команды звучат строго и уверенно. Озябшие матросы получают лишнюю порцию вина и пива. Больше всего огорчает Кука потеря скота: это грозит сокращением мясной пищи.

Седьмого декабря увидали пингвинов, десятого — первую ледяную гору. Образование этих ледяных гор вызывало различные предположения и споры. «Когда мы встретили этот первый лед, — пишет Георг Форстер, — у нас могли быть только догадки об его образовании; но после того, как мы объехали вокруг света, не найдя южного материка, в существование коего верили в Европе, нам кажется правдоподобным, что этот лед образуется в море: эта мысль тем более разумна, что после многих вполне законченных опытов, знают, что соленая вода может замерзать». Таково было мнение большинства ученых, сохранявшееся еще много лет.

Увидав эти ледяные громады, плавающие в океане, Кук первый заявил, что он убежден в их образовании на твердой земле и что такай земля должна быть у Южного полюса, покрытая снегом и льдом. Вид этих гор только подтверждал его прежние предположения. Столь простая, как кажется нам теперь, догадка, полностью оправдавшаяся через полтораста лет отважными поисками Роальда Амундсена и капитана Скотта, утвердившего взгляд своего знаменитого соотечественника, почему-то упорно не принималась учеными, всячески старавшимися доказать ее несостоятельность. Даже комментатор «Путешествия» счел нужным опровергнуть Кука: «Я должен прибавить к тому, что замечает здесь господин Форстер, что капитан Кук говорит в нескольких местах своего путешествия о большой земле, находящейся очень близко у южного полюса, так как ему кажется, что лед должен, образовываясь, быть прикрепленным к первичному ядру. Это утверждение не кажется правдоподобным, и к тому же самая малая песчаная отмель была бы для этого достаточной».

Горы увеличивались и в размере, и в количестве. Плавание с каждым часом становилось труднее, приходилось лавировать между этими двигающимися скалами и то и дело менять курс. Ртуть термометра то поднималась, то резко падала. Туман заставлял корабли держаться вблизи друг к другу, чтобы не потеряться в мглистой дымке дождя и снега. Паруса и снасти обледенели. Киты и пингвины, попадавшиеся все чаще, заставляли надеяться на близость земли, но лот не доставал дна. Однако всем мерещился мыс Обрезания, открытый Буве тридцать три года назад, предполагаемое начало Неведомой Земли.

Кук, поддавшийся было общему настроению, скоро убедился в ошибке и оценил обстановку иначе: он понял грозившую опасность и неосторожность вести корабли дальше в льды. Выбрав спокойное место, лег в дрейф и дал знать капитану Фюрно, что ждет его к себе. Свидание двух капитанов решило дальнейшую судьбу экспедиции. Кук считал невозможным пробиваться сквозь лед и подвергать опасности корабли и людей в погоне за призрачными миражами. Надо стараться итти на восток по. гкромке льда, в поисках прохода на юг. Кроме того, в тумане и постоянных переменах курса легко кораблям потерять друг друга из вида. На этот случай Кук предложил Фюрно крейсировать трое суток вблизи места их расхождения, а затем итти к Новой Зеландии, где и ждать «Решимость».

Эти четыре месяца небывалого в истории путешествий плавания вдоль границ Антарктиды, в условиях полной неприспособленности кораблей и экипажей, при отсутствии карты и каких бы то ни было указаний, были истинным героизмом. Из матросов только два или три человека бывали раньше в Северном Ледовитом океане, из офицеров и ученых никто не видал льдов, капитаны впервые работали в таких условиях. Сложнейшие перемены курсов, постоянный туман, низкая температура, постоянная угроза ледяных гор и полей являлись труднейшей навигационной задачей, разрешать которую можно было только догадками, хладнокровием, уверенностью в себе и своих людях. Кук первый прокладывал новый путь будущим мореходам— исследователям. Однообразное и бледное с точки зрения обывательской интересности, это плавание было одним из самых значительных его достижений как в области навигационной, так и научной. Скромные записи астрономических наблюдений, метеорологических данных и мелких фактов корабельного распорядка звучат в наше время иногда беспомощно и незначительно. Но стоит сообразить, что на этих скромных наблюдениях и данных наука построила все дальнейшие свои изыскания, открывшие навигации важнейшие пути к достижению Южного полюса, к точному географическому изучению Южного полярного моря и Антарктики, обогатившие зоологию рядом новых видов животных, и что человечество двинулось к новым научным завоеваниям, оглядываясь на эту отважную горсть людей, одной своей волей пробившихся сквозь льды неведения, как станет ясной значительность этих «незначительных» записей полуграмотного самоучки-капитана.

«Термометр, показывал от 30° до 34°, погода очень пасмурная с дождем и снегом, с холодом, угнетавшим нас еще более, нежели показывал термометр, и на который жаловался весь экипаж. Чтобы матросы переносили его лучше, я приказал удлинить толстой материей рукава их курток (бывших столь короткими, что не закрывали рук) и сделать, кроме того, каждому шапку, очень им помогавшую».

Если Кук заботился о матросах, как людях нужных ему, он в то же время всегда ценил их работу и, как во время своего первого путешествия, неизменно отмечал их героическую стойкость в труднейших условиях плавания.

«Что было особенно досадно — лед покрывал снасти, паруса и блоки, и нельзя было прикасаться к ним без сильной боли. Экипаж превозмог эти трудности с твердостью и настойчивостью и боролся с этим резким холодом гораздо лучше, чем я того ожидал».

Постоянно скрытый за краткостью своих записей, стесняясь пускаться в обширные научные и философские рассуждения, Кук мало говорит о себе. Аффектированные, банальные фразы его жизнеописателей, еще при жизни его расточавших похвалы и твердивших о высоких качествах его как человека и начальника, хвалебные спичи и некрологи после его смерти, говорившие об «искреннем и полном привязанности доверии», какое питали к нему подчиненные, о «восхищении» офицеров и матросов своим капитаном, не могут скрыть истинной картины жизни на корабле, вовсе не такой идеальной, как это казалось рьяным поклонникам. Кука или людям, по своему социальному положению не могущим считать ее иной.

Конечно, Кук не принадлежал к общей массе заурядных военных капитанов, он не боялся уронить достоинство начальника, становясь иногда на равную ногу с матросами, считаясь с опытом и умением того или другого из них, он даже сумел внушить им общность цели и сознательную оценку работы. Пытался даже сблизить офицеров с матросами, в нужных случаях сглаживать различие чинов. Но се это носило характер примитивности и полной беспомощности перед лицом укоренившихся традиций. Установленные раз и навсегда уставы и правила, впивавшиеся до мозга костей, не могли заставить офицеров спуститься с высоты их классового величия до матросской массы и слиться с ней. Зеленый камзол с красными отворотами рукавов и треуголка неотъемлемо утверждали превосходство офицера, державшегося как можно дальше от простого матроса, всегда остававшегося, только жителем трюма, нижней палубы, подчиненной рабочей силой, не могущей подняться из тьмы невежества и грубости на равную с ними ступень.

Матросы жили своей обособленной жизнью, придавленной безоговорочным подчинением начальникам, страхом телесных наказаний, тьмой непробужденного сознания, вспышки которого неизменно тушились самыми строгими мерами. В их отношениях к Куку сказывалась их забитость: они подчас верили в искренность его забот, наделяя его небывалыми качествами, на них действовали и рассказы на родине о заслугах знаменитого капитана и сказки, оплетавшие его детство и раннюю молодость, они искали в нем равного себе по происхождению и, значит, не такого, как другие начальники. Когда Кук расправлялся с провинившимися по всем правилам морского устава, приказывал сечь плетьми или запирать в глубине корабля, они молчали, зная, что на других кораблях и у других капитанов они подверглись бы худшему наказанию. Весь распорядок судовой жизни был такой же, как на всех кораблях королевского флота. Между матросами и капитаном оставалась все та же пропасть, заполненная рядом всяких начальников, начиная от боцмана, примерного служаки, не жалевшего ни своих кулаков, ни матросских скул, до старшего лейтенанта, фильтрующего сквозь незыблемые правила морской службы слишком либеральные приказы капитана.

Кук не преодолел этой пропасти, и хотя мягче других, он все-таки смотрел на матросов глазами начальника, стоящего неизмеримо выше их, оценивавшего их только как силу, необходимую для движения корабля, сохранять и заботиться о которой он обязан для успешного выполнения данных ему заданий.

«Пять дней под ряд были довольно ясные. Кроме предыдущих наблюдений, которые нам удалось поэтому сделать, эта хорошая погода была нам к тому же очень полезна и установилась чрезвычайно кстати, так как, имея на борту много пресной воды или льда (что было для нас одно и то же), экипаж смог выстирать и высушить свое белье и платье, предосторожность, которую необходимо как можно чаще соблюдать в долгих путешествиях».

Семнадцатого января пересекли полярный круг на 39°35′, а к концу дня корабли была на 67°15′ юж. ш.

Поднявшись на грот-мачту, Кук увидал громадное ледяное поле, бескрайно лежавшее к югу. Лето приходило к концу, пробиться сквозь льды было невозможно. Сомнительной была возможность обхода льдов с востока, и он решил итти на север в уже пройденные места, тем более, что поднявшийся сильный ветер заставлял остерегаться близости льдов и убирать паруса. Густой туман и снег задерживали ход. Мороз усиливался. Вода на корабле замерзала. Волны вздымались сильнее, и к ночи налетела буря с дождем и снегом. Резко менявшийся ветер то нес корабли, то оставлял их на произвол разбушевавшегося океана. Кук то заставлял «Предприятие» подходить ближе, то удаляться в зависимости от состояния погоды, рассчитывая в ясный день на возможность обнаружения земли. Ветер рвал паруса и метался, набрасываясь то с одной, то с другой стороны. С каждым днем гасла надежда отыскать землю. Первого февраля ветер установился на северо-восток, принудив держать курс в этом направлении. «Так как мы находились тогда на 48° 30 ш. и 58°7′ вост. д. и приблизительно на параллели острова Морис, я ожидал найти землю, которая, говорят, была открыта французами в январе 1772 года; не видя ни малейшего признака ее, я пошел на восток».

Капитан Фюрно уверял, что земля должна быть близко, судя по появлению чаек и буревестников и по состоянию моря. Но Кук не верил: его наблюдения не говорили этого, а кроме того, если даже эта земля и существовала, то не была мысом Южного Материка, как утверждали в Англии и Франции. Этот было (достаточно, чтобы не задерживаться в этих широтах. Тем не менее, Кук уступил Фюрно и в продолжение трех суток корабли шли на запад и северо-запад, после чего снова повернули на восток. Каждый ясный день использовался для проветривания постелей, уборки и окуривания корабля.

Восемь месяцев плавания обошлись без единой серьезной поломки и болезней. Предусмотрительность и догадки Кука оправдывались блестяще. Можно было смело рискнуть еще раз пересечь полярный круг. В запасе было здоровье и сытость матросов, бодрое настроение. Эта неосторожная, необычно дерзкая мысль тревожила сознание. Благоразумие гнало ее прочь: пора было уходить от полярной зимы, грозившей страшными холодами, туманами, тьмой, бурями, от опасности зимовки в льдах, в условиях беспримерных, налагавших огромную, не по силам ответственность. Кук сознается в желании снова направить корабли на юг, в льды на поиски прохода к Неведомой Земле. Но обстоятельства, хотя и омрачавшие это удивительное плавание, повернули колесо судьбы и спасли Кука от опасного шага, от рокового, может быть, решения упорного и смелого человека.

Восьмого февраля день был пасмурный, тяжелые, низкие облака ползли, застилая свет, все вокруг тонуло в туманной мгле. Каждый час стреляла пушка, глухо отдавался выстрел, мгновенно проглоченный туманом. Ответа не было. «Предприятие» молчало, скрытое темными облаками. День тянулся тревожно. Кук приказал стрелять каждые полчаса. Мгла зловеще молчала. Ясная погода следующего дня открыла пустое море. «Предприятия» не было. Легли в дрейф, стреляли всю ночь, жгли фальшфейеры. Прошли еще сутки. Всех охватило жуткое чувство одиночества, оторванности. «Весь экипаж, — говорит Форстер, — был подавлен этой разлукой; мы не бросали взгляда на океан без того, чтобы не выразить грусти при виде нашего одинокого корабля посреди этого неведомого и далекого моря; вид второго судна смягчал до тех пор наше беспокойство и внушал веселость».

Кук был спокоен: он предусматривал возможность потери «Предприятия», а капитану Фюрно были даны все нужные директивы. Но решение итти на юг было поколеблено. Еще несколько суток Кук вел корабль на юго-восток, потом на юг и опять на восток. Он как будто боролся, подавляя в себе самом неосторожные порывы. Наступавшие ясные дни, обилие пингвинов и альбатросов манили обманчивой близостью земли. Появление ледяных гор, холодный ветер и туман заставляли одумываться и менять курс. Полярное сияние, развернувшее по небу фантастические огневые ленты, тушившее своим светом звездное поле, звало в сказочную страну за льды, за ветер. Борясь с морем, лавируя между ледяных гор, сквозь туманы, дождь и снег, Кук довел корабль до 61°52’ юж. ш. В этом чувствуется какой-то неугомонный порыв, охвативший рассудительного до тех пор человека. Эта короткая вспышка неукротимого упорства была ответом на досадную незавершенность задуманного. Записи этих дней пестрят непривычными словами:» «Красота этого зрелища наполняла душу восхищением и ужасом…»

Потеря «Предприятия» и сила стихии сломили наконец упрямого капитана. «Столько неблагоприятных обстоятельств, соединенных с темными ночами этого позднего времени года, помешали мне исполнить принятое решение — еще раз пересечь полярный круг».

Отбросив мысль итти на юг, Кук все-таки медлил и через несколько дней снова попробовал изменить курс. Это было последней слабой попыткой переспорить природу.

Сорокачетырехдневное плавание у полярного круга имело большое научное значение, доказав отсутствие земли в этих широтах. Белое пятно на карте отодвинулось еще дальше к югу. Никаких мысов Южной Земли здесь быть не могло. Об этом говорили морские течения, промеры глубины, отклонения магнитной стрелки.

Семнадцатого марта Кук окончательно решил повернуть на север и итти к Новой Зеландии, чтобы найти «Предприятие» и дать отдых людям. Разница в восемь градусов долготы сразу повысила температуру воздуха, изменила к лучшему погоду и восстановила хорошее настроение. Попутный ветер быстро двигал корабль и утром 25 марта поднялся из-за горизонта западный мыс Новой Зеландии. А на следующий день, в три часа дня «Решимость» бросила якорь в бухте «Темной».

«…Мы сделали в течение стосемнадцатидневного похода три тысячи шестьсот шестьдесят лье, ни разу не видя земли…»

Кук снова гордо заявляет читателю, что ошибается тот, кто подумает, что на корабле был хоть один больной скорбутом. Пивное сусло, кислая капуста и бульон оправдали себя.

Дневник приобретает снова свою обычную, спокойную форму. Среди островов Новой Зеландии Кук чувствует себя, как дома. Хозяйственная деловитость сменяет мимолетный порыв неосторожного увлечения.

Он снова принимается за мелкие заботы: налаживает починки, снабжение продовольствием, разрабатывает с офицерами дальнейший маршрут и поиски «Предприятия». Общая радость земле и теплу сплелась с безграничным доверием к капитану, и никому не приходило в голову, что он один мог быть недоволен собой.