Дикий Восток. 1910. Часть 1

Глава 12

Хворостинин, поздний вечер 7 сентября 1910 года, среда

Проснулся Славка как раз ко времени, когда стражник, проходя по коридору, потребовал погасить свечи.

«Отбой. Арестантам пора баиньки, а я только глаза продрал. Спать вроде не хочется…»

По уже опробованной схеме он еле слышно прошептал соседу:

— Мой черед, поспи.

Тот вроде никак не показал, что услышал и понял, но Славка не стал этим заморачиваться.

Спать особо не хотелось, да и тревожно отчего-то на душе, муторно. Уже вторая ночь в тюрьме, «однако это становится тенденцией…» грустно пошутил он над собой. Попробовал отвлечься размышлениями, но не получилось. Вот и сидел, прижавшись к стене, бездумно глядя в темноту. От безнадеги начал вспоминать всё, что случилось с ними с момента попадания в прошлое. Главная его ошибка — то, что в одиночку ушел гулять, поддавшись своей беспокойной натуре. Но тогда бы он не увидел Варвару. И тут вопрос, что важнее. Девушка ведь волшебно прекрасна. Одна на весь белый свет. Так что можно и помучиться немного ради такого случая.

Перед его мысленным взором проявился необычайно живой образ Вари, которая, сначала улыбнувшись, затем нахмурилась, словно призывая его к вниманию.

Он внутренне встряхнулся, разом позабыв о чудесном видении, и прислушался. И правда, от ближней к оконцу стены раздался какой-то шорох. Само по себе это ничего не значило, мало ли, захотелось человеку отлить или просто кто-то крутится во сне, вот только, если ты хочешь жить и сейчас твоя очередь быть на страже, лучше все принимать всерьез.

Темень вокруг царила, хоть глаз коли. Славка, поднеся ладонь к лицу, так и не смог ее разглядеть, пока для проверки не коснулся пальцами собственного носа. Деревянные полы в камере — удобный метод сигнализации. Поднявшиеся впотьмах люди, а судя по шорохам, там явно их имелось несколько, хоть и старались двигаться бесшумно, время от времени шумели. Потом он расслышал и еле слышные голоса.

«Допустим, кто-то хочет сходить до параши, но зачем ему так тихариться? А совместные походы до ведра и вовсе бред. Не дети ж тут малые собрались, которым надо, чтобы взрослые за ручку до туалета отвели, потому что они темноты боятся. Нет, пора напарника будить». Придя к такому выводу, Вяче тихонько ткнул безымянного рабочего локтем в бок и по его осторожному движению скорее догадался, чем уразумел, что тот проснулся.

Тихонько, стараясь не издать ни единого звука, он подтянул колени к себе. Дожидаясь атаки, он принялся лихорадочно соображать:

«Если мне собрались устроить темную или, того хлеще, зарезать, то сидя на шконке у меня вариантов мало. Особенно учитывая, что лежу с края, значит, могут обойти с двух сторон. Если с первого удара не достанут, кучей навалятся и все равно забьют. Надо сваливать отсюда».

Сказано-сделано. Славка медленно перетек вниз. Думал даже забраться под нары, но потом отказался от этой «стрёмной» идеи.

Неожиданно в темноте чиркнула спичка и, превратившись в факел, осветила место предстоящей трагедии. Заранее распределившие роли бандюки действовали быстро и слажено, не подозревая, впрочем, что намеченный ими в жертву Славка не собирается умирать. Всего нападавших было трое.

Первый освещал другим путь, запалив ярко полыхающую в кромешной темноте фосфорную спичку, второй накрыл грубым рядном место, где по его расчетам должен был мирно спать Вяче, а третий, тот самый, получивший по рогам от наглого новичка «шестерка», нанес мощный удар выломанной из стены камеры половинкой кирпича.

Все шло как по нотам, пока обломок вместо твердой кости черепа не вмялся, крошась, в податливую, набитую соломой мякоть матраса. Почуяв неладное, незадачливый урка еще несколько раз со всей дури врезал по заскрипевшим доскам настила, так что камень окончательно развалился в его руке, и тихо зарычал от разочарования. Добыча ускользнула! Так и не обнаружив жертвы, он растерянно просипел.

— Убег, падла!

Сообразив, что пришло время действовать, Хворостинин сделал из темноты шаг вперед и, вложив в удар всю мощь своего тела, впечатал правый кулак в ухо бандюка с одеялом. Под костяшками пальцев что-то хрустнуло, но думать об этом было некогда, и Славка ударил еще раз, уже левой, крюком в челюсть. Когда-то Сан Саныч — его тренер по боксу, безуспешно пытался поставить юному Славке этот удар, но в те времена так и не преуспел. Однако сегодня он мог бы гордиться своим незадачливым учеником, ибо хук вышел быстрым, мощным и точным.

Впрочем, у Вяче не было времени почивать на лаврах. Толкнув нокаутированного урку на его подельника, он, яростно рыча, рванул следом, рассчитывая так же быстро справиться и с остальными, но не тут-то было. Кулем сползший на пол «одеяльщик» свалился прямо под ноги своей неудавшейся жертве, а когда тот перескочил через беспомощное тело, убийца был уже готов. Игравший роль факельщика уголовник шагнул назад, давая «шестерке» закончить начатое и незаметно сунул тому что-то в руки.

Тот, обнаружив в ладони острую сталь, радостно оскалился:

— Живучая тварь! Ну, все, теперь тебе точно не жить!

Почуяв силу, фартовый принялся теснить Хворостинина в угол, размахивая перед собой полученным пером. Славка в ответ попытался пару раз ударить навстречу, но всякий раз едва еле успевал отскочить, чтобы не напороться на острую сталь.

— Сдохнешь сейчас, фраер, — кровожадно посулил уголовник, увидев, что унизивший его перед ворами новичок уперся спиной в каменную стену полуподвала.

«Все. Конец. Как глупо», — затравленно подумал Вяче.

Но ровно в этот миг на правой руке шпанёнка неподъемной гирей повис, вцепившись стальными клешнями, сосед-пролетарий. Вяче мгновенно воспользовался спасительным шансом и со всей злости пробил «шестерке» справа, так что челюсть с костяным треском треснула, вминаясь, а ее обладатель улетел в долгий нокаут. Бушевавший в Хворостинине адреналиновый шторм искал выхода. Без малейшей паузы он развернулся и набросился на третьего.

Тот даже поднял руку, пытаясь зачем-то задуть спичку, но мгновенно словил сокрушительный удар снизу вверх точно в подбородок, а потом еще пару вдогонку. И повалился без памяти на грязный пол. Камера вновь погрузилась в непроглядную тьму. Но теперь это уже не имело большого значения.

Почуявший кровь Хворостинин, надсадно кхекая и матерясь, принялся без разбора зверски забивать ногами лежащих на полу воров. Ослеплённый яростью, он ухмыльнулся темноте довольным оскалом, радуясь, что обут в сапоги, отлично подходящие для таких дел.

Неожиданно снова вспыхнул огонек. Это рабочий зажёг имевшийся у него в запасе огарок. Славка, рыча, превращал освещённые неровным светом лица поверженных врагов в кровавое месиво. Всего скорее он так бы и забил воров насмерть, словно лев, терзающий свою добычу, тем более, что тюремщик видно уснул и на шум, доносящийся из общего каземата, пока никак не отреагировал.

— Стой! Ты же сядешь за убийство. Оно тебе надо? — Негромкий окрик подействовал на затуманенное сознание нашего героя отрезвляюще. Он тяжело качнул головой и не без сожаления бросив взгляд на валяющихся на полу безвольными куклами бессознательные тела, отступил.

— Спасибо, что выручил. Меня Вяче зовут. — Славка протянул руку, опустившись на нары и переводя дыхание. Имя его прозвучало, как подпольная кличка, вполне в духе того времени. — Я уж думал — всё, смерть моя пришла.

— Илья. — Отставив горящий свечной огарок в сторону, ответил рабочий на рукопожатие и после секундной паузы, словно взвесив все за и против, добавил веско. — Голубев. Люди должны помогать друг другу.

— Да. Ты меня дважды выручил, я такое не забываю. Еще раз благодарю.

Тот лишь пожал плечами, а вслух сказал про другое.

— Давай их оттащим в угол, пусть там полежат возле параши. Отдохнут. А мы посидим, погутарим. Все одно теперь не уснуть.

Славка, оглядев побоище, качнул головой.

— Не, чего о падаль руки марать. Эй, китаец, — Славка махнул рукой в сторону неподвижно сидящего азиата, тот приоткрыл узкие щелки глаз, изобразив на малоподвижном лице подобие вопроса, — Да-да, ты. Бери эти куски дерьма и тащи в угол, — слова свои Вяче сопроводил размашистыми и доходчиво-наглядными поясняющими жестами.

Непонятный восточный человек вроде ухватил суть распоряжений. Он без спешки поднялся со своего коврика и, церемонно поклонившись, занялся делом. Был восточник не велик телом, так что справлялся с задачей с трудом. Но потихоньку отволок тройку покалеченных бандитов поближе к поганому ведру и уложил рядком.

Тем временем, Славка и Голубев уселись за стол, поставив посередке свечу.

— Что скажем городовому утром, товарищ?

— Да чего мудрить? Уголовники меж собой передрались. Всего делов.

— Могут не поверить. — Славка разглядывал сбитые кулаки. — А кстати, где заточка? — Спохватившись, он стал осматривать пол и нары, подсвечивая себе почти закончившимся огарком свечи.

Лезвия нигде не было. Хворостинина осенила догадка.

— Слушай, Илья, а ведь у кого найдут с утра нож, тот и будет виноват. — Вернувшись за стол, и многозначительно скосив глаза в сторону китайца, сказал он Голубеву.

— Да-да! Точно! Так оно и будет. — Кузнец налету понял намёк и подыграл. — Нам так и надо говорить, что всё началось с ножа. А мы тут совсем не причём. Сидели тихо в углу. Боялись.

Не прошло и минуты как азиат, бесшумно подойдя к столу, с низким восточным поклоном выложил орудие несостоявшегося убийства перед Славкой.

— Так-то оно лучше будет. — Подвел итог Вяче, довольный своей удавшейся хитростью. — А теперь выкинем её подальше.

С этими словами он, ловко попав между прутьями решётки, выбросил самодельное перо в окно камеры. Благо, оно не было забрано стёклами.

Задрав головы и глядя через оконце на поднимающееся по небу солнышко, они принялись негромко и без спешки говорить. Точнее, больше рассказывал Илья. Славка предпочитал отмалчиваться и поддакивать, набирая сведений и понимая, что сейчас не время и не место для начала дискуссий.

— Я кузнец потомственный. С малолетства к железу приучен. Оно для меня как глина, что хочешь, могу выделать. Нынче на заводе Рандрупа[1] в кузнечном цеху работаю. Одна беда. Мастер у нас — лютый зверь, штрафует почем зря. Лоранж его фамилия. Говорят, родич самого хозяина по бывшей жене. Да и сам капиталист-датчанин еще та сволочь черносотенная. Профсоюз у себя на заводе запретил, никакой поблажки трудовому люду не дает. А уж его подручные — и вовсе погань буржуйская. Эксплататоры! Кровососы! Для них трудовой люд — мельче вши. Дайте время, отольются вам слезы народные… — и он погрозил мосластым кулаком.

— Это наверняка. И может быть, куда скорее, чем даже ты думаешь…

Раннее утро 8 сентября 1910, четверг

Околоточному надзирателю Фролу Канищеву не спалось. Этим утром он проснулся ни свет ни заря с первыми петухами. Еще и солнце не встало, а Фрол Фомич уже лежал на пуховой перине, бездумно глядя в потолок и желая еще подремать часок-другой. Но как назло сон не шёл. Напротив, какое-то невнятное беспокойство принялось одолевать околоточного надзирателя. Он завозился, комкая простынь, откинул одеяло и без дальнейших проволочек поднялся. Кухарка по раннему часу еще спала. Но Фрол Фомич и не желал завтракать. Настроения для еды совершенно не имелось. Потому, приведя себя в порядок и одев заблаговременно приготовленный заботливой Малашей мундир, он вышел на улицу и, насупившись, пошел в участок.

Там мрачные предчувствия получили вполне вещественное подтверждение. Встретивший его дежурный городовой едва не с порога огорошил новостями:

— Ваше благородие, дозвольте обратиться?

— Говори.

— Господин пристав распорядился политических сегодня первым делом в тюрьму отправить, а вам, стало быть, докУменты на них выправить.

— А что так?

— Дык нарушение. Нельзя их вместях держать. Вот и приказал Николай Васильевич одного в карцер запереть, чтоб, значит, порознь …

— Погоди, не мельтеши, — оборвал дежурного Канищев, — в карцере же арестант, этот, как его, Кузнецов сидит.

— Никак нет, ваше благородие. Его велено было в общую камеру перевесть, а Фомина, стало быть, на его место.

— Что ты несешь? Кто посмел? Я же строго приказал… Ах да… Сам пристав… Ладно, Трофимов, можешь быть свободен. Еще что срочное есть? Остальное потом доложишь, нынче недосуг мне.

— Вроде и нет ничего. Разве что воры в камере передрались крепко. Лежат на полу, стонут. Но я их не трогал без вашего распоряжения.

— Что значит передрались? Но это потом. Все, иди. И чтоб никто не мешал, буду работать.

Первой мыслью Канищева было немедленно поменять арестантов местами. Но подобное самоуправство явилось бы прямым и грубым нарушением приказа вышестоящего начальства, чреватое самыми серьезными последствиями. И он это отлично знал.

Потому, не затягивая, принялся кропотливо и почти каллиграфически точно заполнять пересыльные документы. Заняла эта работа у околоточного надзирателя почти полчаса. Закончив с бумагами, он немедленно распорядился вывести политических на двор и, посадив в полицейскую бричку, отправить в сопровождении городовых в областную тюрьму.

Только после этого он лично прошел в подвал и молча вывел удивленно глядящего на него «Кузнецова» из полупустой общей камеры, лишь мельком отметив лежащие в углу и медленно ворочающиеся тела троих «фартовиков».

«Неужто и впрямь меж собой передрались? Не поделили чего? Или этот постарался, ишь, как зенки щурит без боязни. Ну, ужо устрою я тебе. Покажется небо в овчинку…». Когда он, наконец, захлопнул тяжелую дверь карцера за спиной хлопотного узника, Фрол Фомич смог успокоено выдохнуть, подумав, между тем, что Яшка ему мало дал за такое муторное дело и надо с него еще стребовать.

Славка после задушевного и к тому же весьма содержательного в части понимания местных реалий общения с Ильей Голубевым, не устояв перед дремотой, заснул, со всем возможным комфортом устроившись под окошком. Отныне они вдвоем стали настоящими хозяевами в камере и могли устанавливать свои правила. Что не отменяло, впрочем, поочередного дежурства до самого утра.

С первыми лучами солнца жизнь даже за ржавой тюремной решеткой заиграла новыми красками. Они получили утреннюю баланду — жидкую овсяную кашу — и не без аппетита поели. Воры так и лежали в углу, не смея проявить себя, закономерно опасаясь окончательной расправы, ведь лишние свидетели никому не нужны. Про судьбу заточки им ничего не было известно. Так что блатным оставалось только изображать ступор и лишь тихонько стонать, стараясь не раздражать яростного и, как выяснилось, безжалостного в гневе победителя.

Вскоре появился полицейский, потребовавший от Голубева собирать вещи.

— Позвольте, с чего? И куда меня переводят?

— В тюремный замок. — Буркнул в ответ городовой.

Илья повернулся к Славке и после некоторых колебаний все же счел его достойным доверия. Наклонившись к уху Хворостинина, он прошептал:

— Вяче, тебя наверняка раньше выпустят. Ты ж вовсе ни за что сидишь. По произволу полиции. Передай на волю, что нас с Фоминым переводят в тюрьму. На проходной завода Рандрупа спросишь Алексеева Константина. Он тоже из кузнечного цеха.

— Не обещаю, но постараюсь, Илья. Всего тебе наилучшего. Не прощаюсь, глядишь, еще свидимся. И еще раз спасибо.

В опустевшей камере остались пятеро. Китаец по прежнему молчал, воры тоже не восприняли произошедшее как повод для попытки сменить власть. Так что оставшиеся минуты Славка просто сидел, щурясь, глядя на кусочек синего неба за оконцем камеры. Когда снова появился Канищев и, ничего не говоря, поволок его в карцер, он даже не удивился. Всё складывалось даже к лучшему. Пусть и с избитыми, но тремя урками сидеть еще сутки он не хотел. В одиночке, по крайней мере, самое большее, что ему грозило, быть покусанным блохами. Вчерашние волнения по поводу крыс, способных отгрызть нежные части тела развеялись как дым. Вяче становился уже опытным заключенным. Легко сказать — по второму кругу угодить в карцер. Однако это был не отменимый «медицинский» факт. И с этих позиций жизнь начинала смотреться для него иначе.

Времени имелось в избытке. И он, решительно отринув глупости и фантазии, не откладывая, принялся тщательно припоминать все, что могло бы пригодиться им с Артемом для выживания и развития в царской России.

[1] Завод Рандрупа — сегодня АО «Омскагрегат», ул. Герцена 48 (до 1920 — ул. Бутырская)