Добрый деловой человек

22

Бригадира Яковлева Базанов нашел в прорабской. На довольно плотном теле с широкими плечами и четко обозначившимся под рубахой навыпуск животом сидела голова известного актера Эраста Гарина. Стуча кулаком в дощатую перегородку, Яковлев говорил по телефону такими словами, которые начисто исключали его принадлежность к высокому миру искусства и как-то даже уменьшали сходство с популярным артистом театра и кино.

— Ну зачем же вы так, товарищ Яковлев? — с упреком сказал Базанов.

— Так ведь что получается, товарищ секретарь, — ответил тот, — то раствора нет, машины есть, то наоборот, а у меня люди без дела сидят. И у самого от такой работы глотка болит. Организация труда на обе ноги хромает. Вот матерные слова и выскакивают. Одно такое слово целую докладную заменяет. А их я писал — тысячу!

— А мат помогает, выходит?

— Да не очень, — признался бригадир. — Зато себе разрядка, инфаркта не будет, — и улыбнулся, стал вновь похожим на Эраста Гарина. — Американцы, читал, для этой цели специальную посуду выпускают, чтоб об пол ее. А мы уж по старинке — матом.

— И зря.

— Так где ж ее, посуды, напасешься в наших условиях?

— Плохой пример подчиненным подаете. Вы с ними тоже при помощи дурных слов объясняетесь, чтоб не говорить лишнего?

— Бывает, конечно. Эти слова поганые из души никак не вытравить.

— Но я к вам по делу, насчет идеи хозрасчетной бригады. Расскажите подробнее.

— Все просто, товарищ партсекретарь, многим я об этом уже рассказывал, но толку пока мало… Собираю бригаду. Собственно, бригада есть, подбираю недостающих специалистов. И заключаю с администрацией договор. У каждой стороны свои права и обязанности, взаимные. Я беру на себя: сроки сдачи объекта, качество работ, сохранность материалов, умное использование машин и механизмов. Вы, начальство, бесперебойно обеспечиваете меня материалами, машинами, техническим руководством. А расчет рублем. Простоял у меня, к примеру, автокран какой без дела сутки, язви его в душу, — бригада платит по взаимно утвержденному прейскуранту. Зато сэкономили — гони грош в бригадную копилку, тоже по прейскуранту. Бригаде что выгодно? Объект сдать побыстрей и покачественней, чтоб подряд на новый объект заключить. И зарплата у нас будет выше, и каждый из нас головой думать станет, инициативу проявлять: где сэкономить, что усовершенствовать, рационализировать. А тут просто умом и не возьмешь, тут каждому учиться придется, во как! И государство, значит, в накладе не останется. Строить начнут быстрее, дешевле, качественней. Только, думаю я, не подошло еще время моей идейке. Слушают все, радуются. А потом плечами пожимать начинают: шабашничество, мол, собственнические настроения, язви их так!.. И на этом кончается. Нет, идейка — дело будущего. Два года от силы пройдет, посмотрите, где-нибудь на другой стройке появится и внедрят.

— Так почему же на другой, а не у нас?

— У нас не созрело.

— Давайте подумаем, что надо для такого эксперимента. Когда мы сможем поговорить?

— Да что говорить? Есть у меня тетрадка заветная. Там все выверено, подсчитано. Ознакомьтесь, если желаете.

— Давайте, если с собой.

— Она всегда со мной, — Яковлев достал из стола аккуратно обернутую общую тетрадь и с каким-то внезапно возникшим сомнением и настороженностью спросил: — А не потеряется часом? Документов у вас там навалом. Или передадите кому? Копий у меня нет, черт их задери!

— Не беспокойтесь. Из рук не выпущу. Сам прочту, кое с кем из экономистов и инженеров посоветуюсь, соберемся все вместе не откладывая. Вам я сообщу, товарищ Яковлев.

— Буду ждать, — оттаяв, сказал бригадир. — Будьте здоровы, товарищ Базанов.

— До скорой встречи, — сказал Глеб. И, уже уходя из прорабской, услышал, как Яковлев снова начал кричать в трубку, требуя автокран и две недоданные ему с утра бортовые машины. Разговоры разговорами, но он был чистой воды прагматиком, этот бригадир. Надо отдать ему должное — человек дела…

Через несколько дней, вернувшись с Бешагача, Базанов узнал, что в партком поступил новый сигнал о Шемякине: оскорбил начальника станции Дустлик во время выгрузки автомашин.

— А вы что? — спросил Глеб.

— Мы? — удивился Азизян, смущенно запустив руку в густые волосы и почесывая затылок. — Ждали твоего приезда. Знали, сегодня-завтра появишься.

— Очень здорово! Ну а если я умру?

— Перестань говорить глупости, — всерьез обиделся Азизян. — А как ты думаешь реагировать?

— Прежде всего пойду к Богину.

— Вот видишь! И я пошел, а он меня не принял.

— Послушай, какой ты, к черту, заместитель секретаря парткома!

— Наверное, плохой.

— Между прочим, Богин коммунист и член нашей организации.

— Богин есть Богин, — уклончиво сказал Ашот.

— Ты что, боялся, поддержки не найдешь? Или за должность свою диспетчерскую испугался?

— Этот Шемякин… Что конкретно? У нас же нет документов, — слабо защищался Ашот.

— Документов? — изумился Глеб. — А семинар?

— Я имею в виду нечто такое, чтобы можно было создать комиссию.

— Ну, ты даешь, Азизян! Бумажкой от Богина хочешь закрыться. Я-то, дурень, по стройке мотаюсь, секретарей первичных организаций наставляю. А мне с заместителя работу начинать надо! — и Глеб, рассерженный и огорченный, направился к Богину.

Путь ему неожиданно преградила новая секретарша. Эта тридцатилетняя миловидная женщина, появившаяся в Солнечном недавно, приехавшая из Ташкента (Азизян утверждал: Шемякин ее и привез), отличалась потрясающей безвкусицей. Ее туалеты были пестры и вульгарны. Какие-то немыслимо яркие, облегающие кофты, блестящая бижутерия в ушах, на руках и шее. Впрочем, многие говорили, что дело свое она знает, исполнительна и память у нее отличная… Вот она и продемонстрировала знание дела — преградила путь Базанову, сказала льстиво, но достаточно твердо, что начальник просил к нему никого не пускать: разговаривает с Москвой.

— Доложите, — твердо сказал Глеб.

Секретарша скрылась за двумя дверьми и, не сразу появившись обратно и не позволив себе улыбнуться, сказала: «Товарищ Богин ждет товарища Базанова» — таким тоном, словно это она уговорила начальника принять секретаря парткома.

Глеб зашел в кабинет. Напротив Богина сидел Шемякин. Он встал и с чувством пожал руку Глебу, будто говоря: видите, мы оба нужны начальнику строительства, чего нам делить — забудем недоразумения, простим взаимные обиды, станем друзьями.

— Садись, — сказал Богин. — Сейчас начальнику капстроительства министерства докладывал. Квартал завершаем неплохо. Что у тебя? Что-нибудь срочное?

— Срочное.

— Понятно. А может, вечерком у костерка поговорим?

— Разговор важный.

— Понятно, — повторил Богин, хмыкнул и приказал: — А ну, выйди, Шемякин. — Они остались вдвоем, и Богин спросил добродушно, хотя уже чувствовал, вероятно, с чем пришел Базанов: — Ты по поводу этого?

— Именно.

— Так партком же не предлагает мне другой кандидатуры.

— Но сдерживать его мы обязаны. Этого люди требуют.

— Люди — громко сказано. И потом, если честно: мне на это наплевать. Я за дело должен быть спокоен.

— Да, стройка идет… Но люди? Их облик, отношения, отношение к нам, руководителям, — разве это не входит в понятия: «строим», «строим комбинат», «строим город»? Что подумают о нас коммунисты, критиковавшие недавно Шемякина?

— Послушаем.

— Покровительство — явление не безобидное. Защищать Шемякина — за какие заслуги?!

— Шемякин — хороший хозяйственник! — повысил голос Богин.

— А всегда ли правильно он хозяйствует?

— Если успешно, то правильно!

— Хозяйственники такого типа, пусть и обеспечивающие план, не имеют морального права руководить людьми. А те, кто им покровительствует, ведут себя беспринципно.

— Это я веду себя беспринципно?!

— Вы.

— Решили подорвать авторитет начальника стройки?

— А в чем он, ваш авторитет? В непреодолимой дистанции между вами и подчиненными, в секретарше, личной машине, самолете? Так это авторитет должности, поста, на который вас поставила партия… Что только не делают с вашим авторитетом — укрепляют, поднимают, защищают, неустанно призывают всех это делать. И мы это делали с первого дня стройки, товарищ Богин. Но ведь этот монумент очень хрупкий. Один шаг, неверный поступок — и все вдребезги. Все, что создавалось годами. Истории известны подобные факты. Не знаю, правда, описаны ли они в книгах по руководству, которые вы коллекционируете, но они общеизвестны. Не отгораживайтесь от коллектива Шемякиными, и вам не придется думать об укреплении своего авторитета.

— Спасибо за популярную лекцию, товарищ парторг.

— Не стоит, — сказал Базанов. — Я очень надеялся, что мы и в этом вопросе найдем общий язык.

— Да, нам трудно будет работать вместе.

— Вы думаете, я стану переводиться?

— Не мне же искать новую стройку? Вот пущу комбинат — тогда пожалуйста.

— И я подожду, — сказал Базанов. — Это не моя компетенция.

— Подождите. Я же вас не гоню. Я просто говорю: нам будет трудно вместе работать.

— Меня это не пугает.

— Отлично! Вы только старайтесь не подменять хозяйственных руководителей. У вас достаточно широкий круг обязанностей.

— Помню, вы очерчивали его при одной из наших первых встреч: я пишу летопись стройки и не мешаю вам, а вы меня на руках носите, создавая все условия для отдыха.

— Не помню.

— А я коммунист, товарищ Богин. Я ответствен перед партией и перед каждым человеком. Этого не забывайте. — Глеб поднялся и вышел из кабинета.

Назавтра днем, мимоходом, Базанов зашел посмотреть, как идут дела у «киношников» — так называли в городе всех занятых на этом объекте.

По правде говоря, думал встретить там Морозову. Давно ее не видел, — когда, и забыл уже! — хотелось поговорить. Но Морозовой в фойе не оказалось. Ему нашли Толю. Его трудно было узнать в шортах, заляпанной известью рубахе и пилотке, сложенной из газеты и надетой на голову. Бакулев принялся рассказывать, как он с Зойкой отправился на мраморный карьер за бросовой крошкой, как с трудом выпросил автомашину, но сторож на территорию их не пустил, тупарь оказался: отношение прочитал, а потом начал палить вдруг из берданы, требуя, чтоб они немедля убрались, пришлось отъехать, а потом, когда стемнело, мраморную крошку эту воровать и мешками до машины волочить. Бакулев начал говорить и о том, что мраморный карьер разрабатывается варварски, современной техники нет, отличный мрамор добывают взрывами. И хотя карьер подчиняется не стройке, а узбекскому министерству, Базанов обязан вмешаться. Глеб пообещал, а потом, решившись, спросил, где сегодня Наталья Петровна. Как показалось Глебу, Бакулев посмотрел на него ошарашенно и ответил, что Морозова неделю назад уехала в Питер. Попов ее вызвал по дому-трилистнику и другим объектам, да она и сама рвалась сына повидать, очень скучала о сыне в последнее время.

Толя немного помялся и спросил вдруг:

— А правду ли говорят, и вы уезжаете, Глеб Семенович, по состоянию здоровья?

— Нет, Толя, неправда, — ответил Базанов…

Весть о том, что «главный» здорово поругался с партийным секретарем, каким-то образом стала сразу известна всей стройке. Похоже, кто-то заботился об этом специально. Подобно Толе Бакулеву, Глеба спрашивали об этой ссоре и на промплощадке, и на станции Дустлик самые разные люди, порой и малознакомые.

Глеб делал вид, что ничего не произошло. Что значит поругались начальник стройки с секретарем партийного комитета? Не зять с тещей! Не муж с женой, что имущество взялись делить при разводе. Тут работа, общее дело. Не сошлись во мнениях — бывает, разберемся.

Вероятно, такие же вопросы задавали и Богину.

Интересно, что он отвечал?

Глеб анализировал линию своих отношений с Богиным с момента их знакомства. Была ведь и определенная система борьбы с ним: сдерживание, беседы «у костерка», партком по поводу увольнения Лысого… Неужели настало время, когда пора немедля открывать огонь из главного калибра?.. И этот разговор в кабинете?.. Как это? Конфликт Базанов — Богин достиг апогея? Пора бить в барабаны и открыто ставить вопрос о самодуре начальнике в соответствующих партийных инстанциях?.. Так, именно так поступают парторги в иных фильмах. А что бывает в итоге, когда два главных руководителя не срабатываются? Что произошло на Каракумском канале, когда возник сыр-бор между начальником строительства Сердюком и секретарем парткома Зайцевым? Потом забыли, кажется, с чего и началось, кто «новатор», а кто «консерватор» и кто первый сказал «а» — тракторами приходилось их растаскивать. И как это сказалось на стройке, нужно ли это было стройке? Нет, не нужно это было никому, и стройке не нужно было, групповщина началась, борьба мелких страстей, погубившая в конечном итоге и Сердюка, и честолюбивого Зайцева, который под конец забыл, с каких позиций и во имя чего, с какими лозунгами он шел в первые атаки.

Конфликт… Апогей… Белые начинают и через три хода выигрывают. Драматургия!.. Шахматные задачки!.. Кто кого сломит: Богин Базанова или Базанов Богина? А что значит «сломит»?.. Уничтожит, выкинет со стройки или перевоспитает? Что значит перевоспитать Богина?.. Сафаров предупреждал: всегда и во всем будь политиком — мудрым и зрелым, — на тебя все смотрят, твое слово как золото, а уж поступку и вообще цены нет — миллион раз отмерь, прежде чем отрежешь…

А не боишься ли ты Богина? — многократно спрашивал себя Глеб. Или не хочешь выносить сор из избы? Может, не очень уверен в себе, Ашоте, в Яковлеве, Сладкове, Глонти и всех других членах парткома, не уверен в коммунистах и поэтому не решаешься начать атаку?

И, возвращаясь к этим мыслям, отвечал себе: нет, уверен, не боюсь. Я должен, обязан показать всем и самому Богину, что партийная организация, а не я и не он — первый хозяин стройки, что с этим придется считаться. Шемякина поддерживает Богин. За грехи Шемякина должен отвечать Богин, даже если Степан и рта не раскроет: поймет и свои ошибки, сделает и для себя выводы — умный. Итак, тактический ход. Итак, Шемякин. Пусть отчитывается. А Богин пусть на ус мотает… Пусть делают для себя надлежащие выводы и Прокопенко, и Мостовой — защитники Богина. И их заставим быть принципиальными, если вилять начнут.

Спустя несколько дней после памятного вечера Богин сам позвонил в партком, попросил Надежду Витальевну позвать Базанова и, поздоровавшись, сказал:

— Я вот обдумал. Оба мы зря погорячились, Глеб Семенович. Давай забудем. Так и волки будут сыты, и овцы целы.

Богин временно отступал. Решил дать внезапный морской поворот «все вдруг». И это он умел. Базанов спросил:

— А кто у нас волки, кто овцы, Степан Иванович?

— Ладно, ладно! Считайте, два — ноль в вашу пользу.

— А когда же один — ноль было?

— Давно. На партконференции еще.

— Помните?

— Так устроен.

— Сомневаюсь в счете.

— Да?! — запальчиво возразил Богин. — Я считаю точно!

— Остается договориться, в какую игру мы с вами играем? В футбол? Шахматы? Теннис?

— Э, не будем считаться!

— Хорошо, не будем.

— Слышал, вы комиссию какую-то создавать собираетесь? — Богинский голос звучал ровно. И вопрос его прозвучал так, между прочим.

— Нет, не комиссию, но есть решение парткома: самоотчет Шемякина, — ответил Глеб.

— Сигналы? Что-то конкретное?

— Я же говорю — отчет коммуниста Шемякина.

— Предлагаю компромисс: подождите. Перенесите этот отчет на месяц, а? Собственно, на три недели уже.

— Я доложу парткому о вашей просьбе.

— Спасибо.

— Итак, счет? Ничья? Во что же мы играем, товарищ Богин?

— Бокс. У нас профессиональный бокс, Базанов… А вы молодчина! Стойкий, хорошо держите удары. — И вдруг засмеялся: — Дайте этому Богину! Бейте его в морду! Я его знаю!..