Добрый деловой человек

21

Партком проводил двухдневный семинар секретарей первичных организаций строительства. Идею предложил Ашот Азизян, и ее поддержал Базанов. Действительно, иные партийные руководители на местах, а особенно из «глубинки», чувствуют себя порой оторванными от руководства, чуть ли не брошенными и забытыми среди барханов. Теряют перспективу работы, замыкаются в решении лишь производственных вопросов, в выполнении плана и забывают, что главная их забота — люди.

В конце второго дня, после лекций, Базанов пришел к секретарям первичных партийных организаций на открытый разговор — без президиума, протокола и резолюции, — разговор о том, что мешает стройке. Поначалу, как водится в подобных случаях, все мялись, хмыкали, кивали один на другого. Базанов разрешил курить, и многие задымили. Глеб знал: сейчас желанный разговор завяжется, важно, чтобы кто-нибудь начал его. Но никто не начинал почему-то, и Глеб почувствовал, что именно он первым должен сказать хоть несколько слов. Он встал и по тому, как сразу же наступила настороженная тишина, понял, что принял правильное решение.

— Дорогие товарищи коммунисты, — сказал он. — Прежде чем начнется наш разговор, позволю себе сказать несколько слов о том, что считаю самым важным в нашей общей партийной работе. Какую бы производственную, экономическую проблему мы ни взяли, мы должны усматривать в ней и нравственные аспекты. Я бы сказал даже — нравственные аспекты прежде всего. Скажем, производительность труда — экономическая проблема, но ведь она, если присмотреться, зависит не только от оборудования, техники и профессионального мастерства работника, но и от понимания каждым своего общественного долга, от проблем нравственных. Один из монтажников на Бешагаче говорил мне: «Производительность труда — это настроение. Когда оно у меня в полном порядке, я ни о чем кроме стройки и не думаю».

И сразу попросил слова Александр Трофимович Яковлев, бригадир СМУ города, член парткома. Начал рассказывать не торопясь, воинственно задрав хрящеватый нос:

— Наш секретарь парткома правильно тут выразил: каждый коммунист, а особо мы — начальники — должны всеми мерами поддерживать передовое… Вот есть у нас бригадир Яковлев, однофамилец и ровесник мой, давно его знаю. Рачительный товарищ, производства передовик, как положено. Матерщинник, правда. Прихожу как-то к нему на объект. Сидит хмурый. «Чего?» — «Раствора не привезли, вся бригада прохлаждается, «козла» в бытовке бьет. Был бы я хозяин, руки-ноги поломал бы за такое снабжение». — «Первый ли случай?» — «Не первый, но может быть последним, слушай». — «Как так?» — «А так. Идея есть стоящая. Дали бы мне права, бригаду организовал бы я такую, чтоб все специалисты там были — от нулевиков до отделочников. А лучше, чтоб один несколькими профессиями овладел. Тогда с бригадой мы бы дом целиком на откуп у СМУ брали. Даешь площадку — получай дом, принимай его комиссией, заселяй. Но уговор: что сэкономили — процент какой-то нам, что перерасходовали — гоним рублики мы. Так бы и строили быстрее да дешевле, дьявола лысого брак кто допускал или бы бой там какой — не один грошик государству бы сберегли. А уж с механизаторами и транспортниками я сам как-нибудь договорился бы, у нас особый расчет шел, тоже не простаивали бы понапрасну». А тут Шемякин как раз пожаловал. Со снабженческими делами в который раз разбираться. Яковлевская идея мне понравилась, я ему и докладываю. А он языком по-цокал: «Ты, говорит, член парткома, а некоммунистические идейки протаскиваешь». И скособочился, будто лимон пососал. «Яковлев твой на подрядных началах, как шабашник, работать желает, денег побольше урвать и подчиненных этими деньгами купить. Я тебя не слышал, ты мне не говорил». И отбыл… А я думаю: надо бы дать Яковлеву попробовать, в виде опыта. Нехай идею свою отстаивает под нашим контролем. Посмотрим, коммунистическими или некоммунистическими методами хозяйствовать он начнет.

Базанов записал в блокноте: «Яковлев, почин» — и сказал, что идея интересная и партком познакомится с ней.

Вторым выступил секретарь партбюро с Бешагача Шулепов. Глеб его знал, он одним из первых приехал на строительство, начинал бригадиром монтажников, стал прорабом, а теперь вот и руководителем довольно большого отряда коммунистов.

Шулепов сказал:

— Я об отношении некоторых товарищей к делу и к людям, к нам то есть. Руководящих товарищей. О моральном климате, значит… Вот приезжает на промплощадку он.

— Кто? — спросили из рядов.

— Неважно, — сказал Шулепов. — Из дальнейшего изложения фактов будет понятно. А нет — так я и поясню. Приезжает он на промплощадку, вызывает прораба, а то инженера или начальника СМУ и пытать начинает: «Когда кончите ту или иную операцию?» Ему докладывают. «А если раньше?» — «Невозможно». — «А если все резервы учтете?» — «Невозможно». — «Не понимаю, как с такими настроениями вы можете руководить коллективом, вы же хвостист». — «Я не хвостист, я — человек дела». Но шкура у меня мягкая, пулепробиваемая. Даю задний ход. А он, видя это, сильнее давит: «Так что — ускорим темпы, сократим сроки? Или вы будете подыскивать себе новую работу не на моей стройке?»

— Богин! — воскликнул кто-то в зале.

— Богин, — спокойно подтвердил Шулепов. — Он. Положит на обе лопатки, прижмет к ковру и спрашивает: «Говори прямо — сделаешь досрочно или нет?» — «Будет выполнено», — отвечаем. Так он из нас очковтирателей и неврастеников делает. С иным — за десять километров Богина увидит — родимчик случается. И не только это плохо. Замечаю я, цепная реакция получается: и иные наши руководители на Бесаге богинскими методами командовать принимаются. Он на них сверху давит, а они — на своих подчиненных так же. Комбинат мы все равно в срок построим. Зачем это?

Шулепову похлопали: самого Богина покритиковал. А Базанов сделал еще заметку в блокноте: «Богин». Выступление Шулепова как будто развязало языки. И все чаще записывал Глеб в блокнот фамилию Шемякина и думал о том, что тишайший Матвей Васильевич вырастает уже в фигуру весьма крупную в масштабах стройки. «Любимое дитя Богина, — сказал себе Глеб. — Идет ходко, но все как-то боком, не поймешь и куда».

А тут еще один факт. О нем рассказала секретарь парторганизации управления «Строймеханизация» Ариадна Михайловна Жукова. Приехал в управление Шемякин, увидел приказ о премировании работников за освоение и внедрение новой техники. Стал заниматься проблемами, ему не очень понятными, не входящими в его компетенцию, — начал выяснять, каков коэффициент полезного действия машин и механизмов, их техническое состояние, как поставлен ремонт и тому подобное. А потом насел на заместителя начальника управления — начальник в командировке находился, тот бы ему отпор сразу дал и от ворот поворот — и гневно так спрашивает: зачем же вы, мол, государственными деньгами бросаетесь и премии разбазариваете, кто вам такие права дал?.. Пошумели и сошлись на том, что премии все же дать нужно, но в половинном размере.

Инженер Ариадна Михайловна Жукова, средних лет, совершенно седая женщина — что, как ни странно, молодило ее, — возмущалась:

— Я, как узнала об этом, побежала, чтоб Шемякина не упустить. Несусь, как мотоциклетка. Прибегаю — сидит грозный. И шибко деловой. Объясняет мне, как второгоднице, что к чему и какой он человек государственный. Но почему пятьдесят процентов, почему не тридцать, не шестьдесят? По какой инструкции? Смеется: «Я бы премии вообще в редких случаях давал, как похвальные грамоты». — «А вы-то сами, товарищ Шемякин, премии получаете?» — спрашиваю. «Это, говорит, к вашему делу отношения не имеет, и не я себе премии выписываю». — «Зря людей обижаем, хорошо люди работают, стараются». — «Научим их премии ценить, еще больше стараться будут». Такой принципиальный. — Жукова вздохнула и совсем по-женски закончила: — Не нравится мне это, товарищи, не его это компетенция, по-моему. Кто дает ему право во все вмешиваться?

— И мне это не нравится, — поддержал ее Сладков, начальник СМУ города. — Наглеет Шемякин до крайности. У кого спина, как хвост, мягкая — к себе приближает, а кто шапку перед ним ломать не хочет — прочь иди.

— К нам приехал, ругается: зачем фото Ронжина на доску Почета повесили? Снять немедленно! — крикнул кто-то из задних рядов.

— Пусть партком одернет его! — поддержали слева.

Председатель собрания с трудом навел порядок. Закончив о Шемякине, перешли к вопросам партийной учебы…

А поздно вечером, перелистав блокнот, Глеб написал в своем еженедельнике: первое — комплексная бригада, второе — Шемякин…

Но на следующий день с утра планы Базанова несколько изменились: Шемякин сам пришел к нему в партком.

«Решил провести разведку, — определил Глеб. — И уж потом действовать по обстоятельствам».

— Слушаю вас, Матвей Васильевич, — сказал он. — Срочное что-нибудь? Редкий вы у нас гость.

— Замотался, Глеб Семенович. Давно собирался — вопрос не производственный, да все равно недосуг.

— А какой вопрос-то?

— Знаете кишлачок брошенный или, как утверждают, еще басмачами сожженный? Кич-кишлак называется.

— Кичик-кишлак, — поправил Глеб. — Маленький, значит. Знаю. Так в чем дело?

— Говорят, когда-то эмиров и ханов резиденция была?

— Сомневаюсь. Резиденция летняя у поселка Кермине была.

— Так тем более! — воодушевленно воскликнул Шемякин. — Не было и не надо! Мы там зону отдыха организуем. Водовод рядом пройдет? Рядом. С Морозовой и Бакулиным я переговорил — они нам хоть санаторий там нарисуют. Деревьев привезем больших, — парк насадим, бассейн сделаем. Отдыхай — не хочу! Затем и пришел — посоветоваться.

— Предложение дельное, — сказал Базанов и подумал: «Ловок, черт, этот Шемякин, находчив, начинен идеями. Не таким он приезжает на объекты. Там он жесткий человек, большой начальник, правая рука Богина».

— И материалы найдем, — воодушевленно и радостно пообещал Шемякин. — Вот с рабсилой труднее будет.

— Воскресники объявим. Каждый с удовольствием свои часы отработает, если мы с вами воскресники эти похожими на праздник сделаем.

— И чудненько! — Шемякин, просияв, поднялся было, но тут же, как бы раздумав, еще плотнее уселся на стуле, сказал: — Почему вы меня не любите, товарищ Базанов? Давайте откровенно, если можно, а?

— Я люблю маки в степи и трюфели, — сказал Базанов. — А вы? Наши служебные отношения строятся на общепринятых началах. Я, так же, впрочем, как и многие другие, не одобряю вашего стиля работы и говорю об этом прямо.

— А в чем мой стиль, мои ошибки? Чтоб я знал, так сказать, от чего избавляться, что изживать. Ни разу вы меня не вызвали, не побеседовали.

— Зачем же вы шутки шутите, Матвей Васильевич?

— Если вам не хочется отвечать на мой вопрос, я могу подождать, пока вы меня вызовете.

— Считайте, что я вас вызвал, для того чтобы сказать все, что думаю о вашем стиле работы. Лично я — коммунист Базанов, а не секретарь парткома Базанов. Чтоб говорить как парторгу, мне пришлось бы подробнее и обстоятельнее ознакомиться с вашей работой. Вы — человек осведомленный и уже, конечно, знаете, что говорили о вас на семинаре секретарей первичных организаций. Так вот, Матвей Васильевич, мое мнение. Вы поверили в то, что начальник строительства всегда и везде будет вас защищать, захмелели от его похвал и поблажек, переоценили свои возможности. Я не понимаю, откуда что взялось. Этот ваш непререкаемый вид, ваш хамский тон с подчиненными. У вас есть хватка. Я не хочу думать, что за вашим поведением кроются корыстные интересы, хотя корысть ваша ясна — вы надеетесь, как говорится, сделать карьеру. Вы уверены в Богине, хотите стать для него незаменимым и на его плечах вылезти на более высокие посты. Я человек не честолюбивый, но честолюбивых понимаю и не осуждаю. Если они идут к цели дозволенными путями, простите за резкость и прямоту.

Шемякин слушал с удивительным спокойствием. Легкая улыбка не сходила с его лица, глаза с прищуром смотрели внимательно. И только на скулах орехами катались желваки. Он вздохнул, осуждающе покачал головой и сказал:

— Нет, вы меня плохо знаете, Глеб Семенович, совсем плохо. Ошибки есть. Не ошибается тот, кто ничего не делает. А моя деятельность знаете чем определяется? Богинским «давай, давай!». Для него слов «нет», «невозможно», «нельзя» не существует. А я снабженец, хозяйственник, мне положено вытягивать, добывать, крутиться.

— Хотите, послушаем вас на парткоме? Вот и расскажете о трудностях, а мы о своих к вам претензиях.

— Когда же?

— Известим вас заранее.

— Копаете, значит? Обиженных всегда собрать можно: вокруг тех, кто руководит, всегда обиженные найдутся.

— Зачем же так? Вы считаете линию своего руководства верной?

— В настоящих условиях — да.

— Что за условия, если не секрет?

— Пустыня, сроки, обилие объектов, коммуникаций, подрядчиков и субподрядчиков. Необходимость лавировать, давать поблажки. Хозяйственника могут судить только хозяйственники.

— Среди членов парткома есть и хозяйственники. Хотя, я надеюсь, вы нам популярно все объясните.

— Да уж постараюсь!

— А пока учтите, что я вам сказал. Мы строим комбинат и город, но…

— И я строю комбинат и город! — горячо воскликнул Шемякин.

— Да, вы строите комбинат и город, — спокойно возразил Базанов. — Но при этом разваливаете отношения между людьми.

— Это еще надо доказать!

— Об этом многие говорят, Матвей Васильевич.

— Мало ли что говорят! Вот и о вас, к примеру, говорят: соперника Базанов сплавил. Я же не верю! И борюсь с такими подлыми слухами.

«Началось, — на мгновение цепенея от неожиданности удара, подумал Базанов. — Может, Шемякин и распространяет эти подлые слухи? Дать ему в морду? Но он только и ждет моего срыва, надеется на него».

— Хорошо, товарищ Шемякин, — сказал он устало. — Мы еще поговорим.

— Так уж это наверняка. Встретимся, — нахально ответил Шемякин, спокойно кивнул и вышел…

Пронзительно и глубоко, точно от укола длинной иголкой, заболело сердце. Еще укол, еще… И вдруг боль прошла, осталась испарина на лбу, крупные капли холодного пота. А день, как и вчера, и позавчера, предстоял душный, невыносимо жаркий — по утру видно. Уже дышать нечем. Глеб посидел в кресле не двигаясь, прислушиваясь к тому, что происходило внутри него. Боль не повторялась. Глеб встал, взял соломенную шляпу и вышел. Он шел несуразно длинным коридором управления, здоровался со всеми встречными, и ему казалось: они тоже думают, что он специально отправил Яновского в Ленинград.