Долгая дорога в дюнах-II

Два выстрела

Машина свернула с асфальта и затряслась по проселочной дороге. Все, кто был в кузове, закрытом брезентовым верхом, то и дело хватались за скамейки, поддерживали друг друга и безнадежно ловили у себя над головой качающуюся пустоту.

Виктор Баркан, зажатый в угол возле кабины, с раздражением думал о том, что глупость все-таки совершилась и он едет на охоту. Было холодно и от темноты еще более неприятно.

Арнольд Дундурс сидел рядом и с яростным удовольствием курил натощак сигарету за сигаретой. Баркан тоже попробовал закурить, чтобы отогнать сон и, как ему казалось, согреться, но мерзкое ощущение непривычного и неудобного состояния только усилилось. Закружилась голова, во рту появился привкус ржавчины, под ложечкой засосало.

Вчера целый день доставали одежду: ватники, телогрейки, сапоги… Оружие не волновало. Его у Арнольда было столько, что хватило бы для целого взвода. Баркан никогда не понимал, зачем одному человеку надо столько ружей, ножей и всяких приспособлений, которые, по его мнению, годились только для того, чтобы показывать их гостям. Вообще, охота была предметом их постоянного спора.

— Тебе что, неудобно? — это участливый голос Арнольда.

— Как в мягком вагоне.

Дундурс смеется и хлопает друга по плечу.

— Зато ты сегодня узнаешь настоящий отдых.

Арнольд, как всегда, говорит убежденно, и в его голосе чувствуется предвкушение удовольствия.

Баркан не отвечает, думает. Странное все-таки существо человек, странное и, наверное, до конца никогда непознаваемое. Сколько в нем разума, благородства и доброты, сколько глупости, подлости и жестокости.

Взять хотя бы ту же охоту. В человеке просыпается что-то первобытное, хищное. Ведь формула охоты — найти, обмануть и убить. А для того чтобы все это сделать, используется тонкий и изощренный человеческий ум.

По этому поводу у Дундурса с Барканом и был постоянный спор.

— Хорошо, мы жестокие, мы хищники. — Под «мы» Арнольд подразумевал охотников, под «вы» — остальную часть человечества. — А вы кто? Этакие порхающие над землей ангелы, творящие добро, и только? Еще бы, вы никого не убиваете, вы просто едите убитое. Ваша совесть чиста, вы ведь не видите, как поросенка или козу разделывают, чтобы удовлетворить вашу утробу. Это называется… Впрочем, вы сами хорошо знаете, как это называется. А мы честно идем на охоту и добываем свой кусок мяса.

Дундурс возбуждался, когда рассказывал об охоте, но спор так и оставался незаконченным.

…Наконец машина остановилась, охотники выпрыгнули из кузова. Баркан тоже прыгнул, онемевшие от долгого и неудобного сидения ноги заныли, по ним словно побежали муравьи.

Появился егерь, его тотчас же окружили, началось совещание.

Виктор знал, что у группы имеется лицензия на отстрел двух кабанов. Ему казалась смешной эта бумажка, по которой можно было убить именно двух кабанов. Как в гастрономе: пришел — купил. В том, что никто никого не убьет, он не сомневался ни на мгновение. Сколько он выслушивал рыбацких рассказов, какой только рыбы не насмотрелся в воображении, но когда дело доходило до конкретной рыбалки, ветер всегда оказывался не тот, температура или слишком низкой, или слишком высокой.

Баркан смотрел на охотников и удивлялся. Как дети! С серьезным видом, «профессионально», обсуждают там что-то, будто в войну играют. Вчера еще такие милые, интеллигентные люди, они сегодня были похожи бог знает на кого. В грубой одежде, увешанные оружием и ножами, они, казалось, могли разорвать кого угодно. Арнольд несколько раз оборачивался и ободряюще подмигивал другу.

Наконец совещание прекратили и все гуськом двинулись к лесу. Идти было тяжело, ноги проваливались в снег, и уже минут через пятнадцать Баркан начал думать о том, что врач, который посоветовал ему больше двигаться, сам на охоте не бывал. Сердце торопливо обгоняло секунды, пот заливал лицо, было душно и хотелось раздеться.

«Бессмыслица какая-то, — злился Виктор, — не думают ли они обойти весь лес?»

Он злился, но поделать ничего не мог, потому что Арнольд шел вперед, как танк, сзади напирали такие же «безумные». Прошло добрых двадцать минут, прежде чем остановились. Опять что-то обсуждали. Стали распределяться. Егерь окинул Баркана быстрым взглядом, словно взял на мушку, хотел что-то сказать, но вмешался Дундурс:

— Этот со мной, — и, как бы объясняя, добавил: — Первый раз…

Никто не возражал, и Виктор вновь поплелся за широкой спиной Арнольда. Вскоре остановились.

— Вот здесь и будем ждать.

Сказано это было таким тоном, с такой уверенностью, что не вызывало сомнений: кабан выскочит именно сюда. Баркан посмотрел вокруг. Прямо веред ними густой порослью стоял кустарник, сзади было почти голо, если не считать небольшой пушистом сосенки, за которой и укрылись охотники.

— Ружье заряжено? — голос Арнольда прозвучал предупреждающе, негромко.

— Нет еще.

— Заряди! В один ствол картечь, в другой пулю. Не забывай, о чем говорили.

Что-то неприятное, холодное проползло по телу. «Неужели все это серьезно?» — думал Баркан. Он оглянулся и с тревогой отметил, что в случае чего укрыться негде.

Дундурс словно отгадал эти мысли:

— Бежать не вздумай!

От этого предостережения стало еще неприятней.

Тянулись минуты, холодные и длинные, ничего не происходило, и Баркан начал постепенно успокаиваться. А когда показались охотники, совсем повеселел.

«Стоило ли волноваться, — думал он, — это та же болтология, что и на рыбалке». Внутри у него потеплело. Он взял кем-то предложенную сигарету и с удовольствием затянулся. Но радость оказалась преждевременной. Покурили, обменялись советами и вновь потащились друг за другом. Опять шли долго и трудно, пока не остановились и не распределились по номерам. Теперь Баркан уже не волновался. Во-первых, он не верил, что появится хотя бы мышь, во-вторых, он стоял за здоровенной сосной, где чувствовал себя, как в крепости.

Солнце уже давно перевалило на вторую часть своего пути, когда охотники еще раз собрались вместе. Баркан устал до того, что, казалось, еще немного и он повалится в снег. До сих пор молчаливый и терпевший, он не выдержал, и предложил прекратить поиски. Но «ненормальные» даже не среагировали на его голос. Опять какой-то дурацкий разговор и все начиналось сначала. Виктор уже не скрывал раздражения и с особой злостью смотрел на Арнольда, больше всех рвущегося вперед.

Баркан шел и сам удивлялся, что он тоже идет. Ему было безразлично, где стоять, выйдет зверь или не выйдет. Он считал, что все это — детская бессмыслица, в которую играли взрослые люди.

Когда Арнольд выбрал позицию и остановился, Виктор, не обращая внимания на укоризненные взгляды товарища, прошел мимо и метрах в десяти уселся на пенек. Он сидел, а злость накипала, бурлила и подступала к самому горлу. Захотелось как-то еще обиднее подчеркнуть свое презрение к происходящей глупости. И, как это было ни тяжело, Виктор встал, сделал несколько шагов в сторону и демонстративно повесил ружье на сук небольшого деревца. При этом Баркану пришлось даже подпрыгнуть. После этого он вернулся на прежнее место, вынул из кармана яблоко и аппетитно им захрустел. Арнольд неодобрительно смотрел на товарища, но не говорил ни слова. Он по-прежнему стоял в готовности принять бой. Покончив с яблоком, Баркан не торопясь достал пачку сигарет и приготовился закуривать. Но не успел чиркнуть зажигалкой, как справа от него хрустнула ветка, и на поляне появился кабан. Шел он прямо на Арнольда. Раздался выстрел. Животное, словно налетев на что-то твердое, осело в снег, затем взревело и, приняв боевую изготовку, бросилось вперед. И тут же грохнул второй выстрел. Кабан рухнул у самых ног Дундурса. Он лежал грязный, щетинистый, а снег вокруг его туши, постепенно краснел.

Когда первое оцепенение прошло, Виктор повернул голову и увидел Арнольда. Лицо друга было красным, глаза жестокие, бешеные.

Баркан разжал руку и с удивлением уставился на бумажный комок. Что это? Вспомнил — сигареты! «Ничего себе я их спрессовал».

Сбежались охотники, поздравляли Дундурса, тыкали сапогами в кабана, прикидывали его вес и возраст. А Баркан становился злее и злее.

Еще сильнее поднялось это раздражение, когда началась разделка туши. «Как в пещерный век, не хватает только, чтобы живым жрали».

Виктор видел, как Арнольд большим ножом разделывает кабана. Руки друга — по локоть в крови, губы сжаты, и ему стало совсем нехорошо.

Уехать бы, но как? — назойливо сверлила мысль. — Завтра никуда не пойду, ну их с этой охотой…»

Баркан впервые думал об Арнольде с откровенной неприязнью.

Вечером в домике лесника было шумно и тесно. Пахло мясом, сапогами и табаком. Пили водку, закусывали печенкой и чавкали от удовольствия. Виктор не пил и не ел. Он курил, чтобы отогнать подступающую тошноту.

«Вот к чему приводит запах крови, — думал он, — к первобытным инстинктам. Хочется проявить свое мужское достоинство в жестокости. Вон сидит Клявиньш… В чем душа только держится, дунь — упадет. А туда же. Поза, как у Робин Гуда. А разговоры? Как ударил, как свалил…»

Баркан крепился изо всех сил. Курево не помогало, наоборот, мутило еще больше. Он встал из-за стола и попросил хозяйку разрешения где-нибудь прилечь.

Спал как убитый. Но утром, как ни странно, как только завозились охотники, проснулся. Тело болело. Встать, казалось, будет выше всяких сил. Тем не менее Баркан поднялся.

«Зачем? — думал он. — Я же вчера решил ехать домой». Думал об одном, делал другое. Арнольд помогал в сборах, подбадривал.

Снова лес, снова снег, бесконечное хождение друг за другом и великое стояние — долгое и нудное. Впрочем, теперь уже Баркан не вел себя так беспечно. Сам, без напоминания, зарядил ружье, настороженно прислушивался к каждому шороху. А вдруг?.. Ему было стыдно за вчерашнее, хотелось доказать… Нет, он ни за что бы не признался, что ему тоже захотелось вот так точно и хладнокровно шарахнуть в кабана или в какого-нибудь еще зверя. Он не признавался, а желание росло и становилось, как зуд, невыносимым.

Бежало время, день клонился к концу. Решили сделать последний загон и кончать. Баркан еще с надеждой сжимал ружье и озирался по сторонам, но чувствовал, что охота кончается и охотник из него не состоялся.

«Ну и бог с ней, с этой охотой, не получилось и не надо».

Но чувство досады не проходило. А когда Арнольд перекинул ружье через плечо, настроение испортилось вконец, к нему примешалась страшная усталость. Они далеко ушли от домика лесника и теперь приходилось возвращаться назад чуть ли не через весь лес. Шли так долго, что Виктор начал думать: не заблудились ли? Наконец Дундурс остановился:

— Перекурим, что ли? Тут теперь уже близко. Вот по этой просеке.

Арнольд выбрал пенек побольше, стряхнул с него снег и сел, то же самое сделал Виктор. Они сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу, положив ружья на колени. Не хотелось двигаться, не хотелось курить, даже думать не хотелось. День клонился к концу, его багрянцем залитый закат уплывал все дальше и дальше, воздух становился синим и влажным. Тишина стояла такая, что был слышен стук собственного сердца. И когда в этой тишине раздался треск сломленной ветки, Виктор вздрогнул, как от винтовочного выстрела. Он судорожно вцепился в ружье и, затаив дыхание, глянул туда, откуда пришел звук.

Он смотрел и не верил своим глазам — на просеку выходил олень. Выходил спокойно, не чувствуя никакой опасности. Ветер был с его стороны, охотников скрывали поворот и редкий кустарник. Баркану казалось, что он спит или бредит, хотелось ущипнуть себя.

Олень остановился. Задрав голову вверх, он с тоской глядел вслед уходящему дню и, как на водопое, жадно глотал лесной воздух. Его гордую осанку вершила царская корона рогов, запрокинутых на спину. Баркану казалось, что он видит саму жизнь. Именно жизнь! Чистую, благородную, нежную и хрупкую.

Он смотрел на чудо, появившееся перед ним, и чувствовал, как что-то тревожное, злое ползет по телу и подбирается к горлу. Догадался и повернул голову. Дундурс сидел не шевелясь, но ствол ружья поднимался. Вот так, наверное, приходит смерть, подкрадываясь по-змеиному. «Все, — мелькнуло в голове у Баркана, — сейчас будет все. Будет убийство ради убийства». Виктору хотелось закричать, но вдруг он вспомнил, что у него тоже есть оружие. «Не дам, не дам», — лихорадочно думая он и еще крепче сжимал ружье.

Два выстрела грохнули почти одновременно. Олень в диком рывке прыгнул вперед и через мгновение растаял в лесу, будто бы его никогда и не было. Сердце у Баркана колотилось в шальной истерике: успел, успел, успел! Не убили, не убили, не убили! Он старался не смотреть на Дундурса, но чувствовал на себе его настойчивый взгляд. «Ничего, злись, психуй, я свое сделал».

Всю дорогу шли молча. Только когда показался домик лесника, Арнольд, улыбчиво прищурив глаза, спросил:

— Ты что, стрелять совсем не умеешь?

Этот вопрос и улыбка окончательно разозлили Виктора. Он покраснел и скороговоркой, зло ответил:

— Умею, дорогой, и не хуже тебя. В роте лучшим стрелком был. А сегодня стрелял мимо, специально! Чтобы ты дурость свою ненасытную в крови не выкупал.

Баркан хотел сказать еще что-то, но махнул рукой, резко повернул и зашагал прочь.

В Ригу приехали затемно. До самого дома не говорили. Молча протянули друг другу руки, при этом Виктор все время старался увести взгляд от глаз Арнольда. Баркан уже взялся за ручку двери, как вдруг Арнольд широко улыбнулся:

— А ты ничего мужик, — и, глядя в удивленное лицо друга, закончил мысль, — думаю, болтать все горазды, ангелочков из себя корчить. Как шарахнет сейчас, думаю, по оленю, куда все благородство денется… Ну и сам поспешил стрельнуть, чтоб спугнуть… А ты ничего…