Глава 8

Ночь. Редко всплеснет полусонная волна. Отвечает ей еле слышный шепот прибрежных сосен. На сером бетоне причала ни души. Слабо мерцая сигнальными огоньками, клюют носом темные туши рыболовецких судов. Одинокий луч прожектора втыкается во влажную береговую мглу.

В этот глухой час, выбрав место, куда не попадал свет, на пирсе возился человек. В низко надвинутом просторном капюшоне зюйдвестки он смахивал на неуклюжее мрачное привидение. Впрочем, прислушавшись к тяжкому кряхтенью и невнятной ругани, в нем нетрудно было признать Марциса. В кромешной тьме, скрючившись в неудобной позе, он что-то усердно прилаживал.

— Ну как, хорошо прикрутил?

Марцис испуганно вскочил на ноги. Увлекшись своим таинственным делом, он даже не услышал, как подошел Артур.

— Господи, Артур… И правда ты! Все-таки отпустили! — Рыжебородый бригадир бросился к председателю и долго тряс его руку в своих заскорузлых клешнях. — А я уж думал…

— Старый паникер, — проворчал Артур недовольно, словно не было ничего необычного в ночной их встрече на берегу. — Передачу мне еще не собрал? Жену, понимаешь, перепугал до смерти.

— Тьфу, ешкин хек! — Марцис обиженно отвернулся. — А что было делать? Ждать, когда они сюда ищеек напустят? Хенька с утра звонил, такого наговорил… Все, думаю, хана, надо следы заметать.

— И куда ж ты их заметать собрался?

— На дно! Утоплю — и дело с концом! — зловредно пообещал Марцис и вернулся к прерванному занятию. — Хватит, натряслись из-за него. Пускай теперь рыбки музыку слушают!

Он присел на корточках перед объемистой картонной коробкой и сильными руками прикрутил к ней здоровенное чугунное грузило. Артур спорить не стал. Подошел поближе, посмотрел на аккуратную надежную работу и приказал:

— Разматывай!

Не вставая, Марцис уставился на него снизу вверх.

— Давай-давай, разматывай! Мы эту штуковину, между прочим, не украли, родину за нее не продавали. К тому же, если всерьез начнут копать, это тебя не спасет, только хуже будет… Или заодно давай тралы утопим, поршни, вкладыши, масло шведское сольем…

— Да? Тогда сам и разматывай! — сердито засопел Марцис. — Хороший ты мужик, но дурной. Родину он не продавал! Никак в толк не возьмешь — нельзя доказать, что ты не верблюд. Особенно если ты не верблюд!

Артур молчал, смотрел исподлобья. Скрестил на груди руки в невольном жесте защиты, протеста против обиды, несправедливости, с которыми теперь сталкивался он что-то уж чересчур часто.

— Сдохнуть мне на этом месте, Марцис, но я докажу, что не верблюд. — Артура неожиданно задела за живое нехитрая житейская мудрость. — И ты не верблюд, и все остальные ребята тоже. Ведь можем не только горбы под вьюк подставлять и за вожаком топать, сами думать тоже умеем. Должен я это доказать, иначе… — Он вдруг замолчал, смутился от внезапного, неуместного здесь пафоса и с грустной усмешкой закончил: — А то, понимаешь, неохота всю жизнь в верблюдах ходить…

Артур склонился к коробке и принялся распутывать немыслимые морские узлы, приговаривая для бодрости:

— Размотаю-размотаю, не беспокойся. Завтра же Ивару в клуб поставлю, как договаривались. Так и будет…


Эдгар выпрыгнул из машины на бетонные плиты аэродрома. Стащил с головы шлемофон. Еще крутившийся по инерции винт рождал ветер, и тот трепал светлые волосы пилота. Сдерживая довольную улыбку, к нему подошел Лапин, хлопнул по затянутому в кожу плечу.

— Недурно, молодой человек! Похоже, не все из головы у тебя выветрилось.

В свою очередь, Эдгар сделал вид, что не придает значения похвале. Эти двое почти не говорили друг с другом, между ними наладилась прочная внутренняя связь, не нуждавшаяся в словах. Да, по правде, и разговаривать здесь было невозможно — ревели моторы, взлетали и садились вертолеты, туда-сюда сновали служебные машины.

Они пошли к краю поля. Там их уже ждали — Минк и несколько мужчин с официальными физиономиями. Каждый сдержанно пожал руку пилоту, и только Минк улыбнулся своей обаятельной, теплой улыбкой.

— Благодарю, Банга, красиво и даже элегантно работаете. Мы получили удовольствие.

Остальные члены комиссии одобрительно откашлялись.

— Я тоже получил, — непринужденно улыбнулся Эдгар в ответ, чем слегка озадачил Минка. — Соскучился по машине, — доверительно пояснил он.

Минк слегка насупился, покосившись на стоявшего рядом сухопарого седого генерала, хотя ответ пришелся ему по душе.

— Что ж, думаю, теперь скучать вам не придется. До парижского авиасалона всего три недели. Надеюсь, Николай Сергеевич погоняет вас по манежу как следует.

Эдгар вопросительно глянул на Лапина, потом на Главного, но спрашивать ни о чем не стал, посчитал неудобным. А Минк слегка наклонился к Лапину, пожал ему руку, давая понять тем самым, что беседа с ними окончена.

Когда вдвоем с Лапиным они приближались к проходной, Эдгар все же не утерпел:

— Николай Сергеевич, а что это за юмор насчет Парижа, авиасалона какого-то?

— А разве Главный ничего тебе не говорил? — удивился тот. — Там каждый год устраивают что-то наподобие международной выставки или ярмарки всякого летающего железа.

— Понятно, но я-то при чем?

— Ты-то? — Лапин лукаво прищурился. — Главный лично выяснил — в этом сезоне в Париже особенно популярными будут рослые блондины. Так что нужно постараться не ударить в грязь лицом…

У бронированной двери с зарешеченным оконцем молодой вооруженный охранник долго и придирчиво изучал пропуск Лапина. Видно, у него была такая манера — по нескольку раз переводить взгляд с фотографии на оригинал. Однако взяв пропуск у Эдгара, он всего раз посмотрел ему в глаза и убрал корочки в свой сейф.

— Вам придется на время оставить пропуск здесь.

— Как это оставить? — возмутился Эдгар. — Для чего?

Поворачивая ключ в дверце сейфа, лейтенант безразлично пожал плечами.

— У меня распоряжение.

— А в чем дело? — вступил в разговор Лапин. — Может быть, мне тоже свой пропуск сдать?

Офицер еще раз пристально посмотрел на него, словно давая понять, что сарказм здесь неуместен.

— Нет, вам не нужно.

— Премного благодарен, — с издевкой поклонился ему раздраженный Лапин. — В таком случае я забыл кепку. Подожди меня здесь, — бросил он Эдгару, скрываясь за дверями.


В просторном, роскошном — дубовые панели и кожа — кабинете Минка с двух сторон длинного, для совещаний, стола сидели двое — Лапин и особист, тот самый, что встречал его на «Чайке».

— Что мне на вас обижаться, Игорь Евгеньевич? Вы творец, — сдавленным от негодования голосом сетовал особист. — Обижаться мне следует исключительно на себя, дурака. Понадеялся на ваши ручательства и все эти липовые характеристики с места прошлой работы. Не знаю зачем, но здорово намухлевали товарищи сибиряки!

Лапин уже готов был огрызнуться, но, взглянув на Минка, сдержался. Со злостью отвернулся, чтобы не видеть торчавшего перед ним багрового уха особиста.

— Вы не могли бы пояснее и покороче? — в голосе Главного сквозило раздражение занятого человека. — Чем конкретно не угодил вам Банга?

— Не угодил, говорите? Да у вашего хлопчика не анкета, а готовый материал для органов! Я как копнул по своей линии, так и ахнул. Дед — кулак, при немцах служил старостой, убит в банде. Мать вообще… Была замужем за фашистским прихвостнем из богатых латышей, при Гитлере оказалась в Германии. В Латвию вернулась с немцами. В конце войны муженек смылся, а она, видно, не успела. Получила Сибирь… Достаточно?

— Да что вы панику порете?! — взорвался наконец Лапин. — Парень-то тут при чем? Он у нас на заводе два года отработал!

— А вот это особенно любопытно, товарищ Лапин, — с язвительной вежливостью проговорил и обернулся к нему особист. — Как это сынка такой особы в летное училище принимали, потом в школу летчиков-испытателей, на военный завод? Полагаю, не без вашей бескорыстной, так сказать, помощи…

Лапин зло дернулся, но опять поспешил вмешаться Минк:

— А вы знаете, Виктор Петрович, — мягко заметил он, эдак и мне, пожалуй, придется завтра пропуск сдать. Дед мой, между прочим, был немецкий барон, форменный эксплуататор, мать из богатого дворянского рода…

Тарасенко в изумлении уставился на Главного — знал, что он терпеть не мог, когда теребят его экзотическое происхождение.

— Не до шуток, Игорь Евгеньевич, не до шуток, — буркнул особист. — Какая уж тут заграница?! Да за то, что я такого фрукта к секретной военной технике подпустил, с меня погоны снимут вместе с головой!

— Я еще раз спрашиваю, — тихо, но упрямо процедил Лапин, — при чем здесь пилот Эдгар Банга? Вы кого на работу оформляете — его деда, мать? Какого черта он всю жизнь должен за родню отдуваться?

— Боже ж мой, до чего все умные стали, спасу нет! Почему да отчего… Я же у вас не спрашиваю, дорогой товарищ, как мне с территории завода вертолет угнать!.. Может, и не должен отдуваться за них ваш Банга, но это не мне решать. Только почему у него в автобиографии об этих интересных фактах ни слова?

Он выложил главный козырь и многозначительно зыркнул в сторону Минка, потому что чутьем улавливал его сопротивление. Вот, мол, — осиное гнездо у вас под носом свили. Ему во что бы то ни стало нужно было перетянуть Главного на свою сторону.

В свою очередь, Главный уставился на Лапина.

— Да он просто ничего не знает об этих фактах, — смущенно объяснил руководитель полетов.

— Ах, не знает?! — это для особиста было уже через край. — Что же, теперь узнает…

Тарасенко не спеша поднялся, забрал со стола свою папочку и с достоинством покинул кабинет.

Некоторое время длилось тягостное молчание. Наконец Главный снял очки в тонкой золотой оправе и подошел к Лапину.

— Сам я никогда не понимал смысла этого вдохновенного копания в чужих биографиях, по, согласитесь, Николай Сергеевич, все выглядит весьма странно. Сын ничего не знает о жизни собственной матери… Еще раз простите великодушно, — Минк слегка щурился без очков, — вы в самом деле давно знаете этого летчика?

— С горшка, — не задумываясь, ответил Лапин, — и он действительно ни сном, ни духом… Но, впрочем, довольно непростая у него история, и вам, наверное, ни к чему в нее вникать…

Лапин с сожалением вздохнул и отвел глаза от сосредоточенною, настороженною лица Главного.

— Может, и вправду проще будет взять на место Банги другого пилота, — проговорил он.


В свой кабинет Тарасенко не вошел, а ворвался. В сердцах хлопнул дверью и с ходу схватился за телефон.

— Зина, ты? Тарасенко беспокоит. Значит, так: сделай мне запрос в Ригу, в Комитет, на одного ихнего земляка. Да, записывай — Банга Эдгар Артурович… Что нужно?

Вперившись в диск аппарата, темно-карие живые глаза особиста застыли.

— Все! — жестко заявил он. — Ты поняла — все! До седьмого колена. А особенно пусть копнут родителей. Ну и самого, конечно, тщательнейшим образом. И не тяни! Чтобы завтра уже все ушло в Ригу.


Глухой лес, обступивший завод и аэродром, по опушкам был превращен в парк. На асфальтированных дорожках шуршали палые листья сентября.

— Был во время войны такой разведчик, Александр Ефимов, — рассказывал Лапин. — Герой Советского Союза… А мой единственный и настоящий друг. Знаете, как бывает, — учились в одном классе, росли в одном дворе. Казалось, и жизнь у нас на двоих одна. Только недолго он после войны прожил. В Иркутске и схоронили его.

Они медленно брели вдоль пруда. То нараставший, то утихавший гул полигона не мешал разговору — так же неназойливо и привычно гудит работящая пчела. Аэродром работал в обычном режиме: взлетали и садились вертолеты, и только рев двигателей иногда перекрывал шум ветра в вершинах деревьев.

Лишь взволнованное, с ярким сухим румянцем на скулах лицо Лапина подсказывало, что прошлое никуда не ушло и сейчас встает из забвения в его неторопливом рассказе. Налетел ветер, закружил желто-бурые листья под ногами, дернул за поднятый воротник плаща Минка.

— М-да… — ни разу не прервавший до этого Лапина, Главный был слегка обескуражен неожиданно романтическим повествованием. — М-да… Необычная история… Пожалуй, на месте той женщины я тоже не стал бы посвящать сына в семейные тайны, — он сделал паузу и закончил: — До определенною возраста, конечно.

— Вы правы, и вышло так, что мать его подвела, — вздохнул Лапин.

— А на Тарасенко вы зря обижаетесь, — Минк поправил очки каким-то извиняющиеся жестом. — Он выполняет свою работу, и она у неге не сахар. Осторожность в наших делах необходима.

Они стояли друг против друга и молчали. Далеко раздвинутые субординацией, положением и тем не менее близкие по духу, донимающие один другого люди. Лапину стало неловко дожидаться последнего слова Главного, и он поставил точку сам:

— Собственно, я все это рассказывал не для того, чтобы вас… А, в общем, просьба у меня одна, Игорь Евгеньевич: если вам в итоге мои речи покажутся неубедительными…

— Я вам верю, — сухо перебил Главный.

— Спасибо, но я понимаю, что в сложившейся ситуации даже вы не всесильны. Одним словом, — Лапин проводил глазами пролетевший над ними вертолет, — одним словом, без Банги мне у вас делать нечего…


Марта стояла неподвижно, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло. Оно слегка затуманилось от ее горячею дыхания. Артур подошел сзади, легонько обнял, прижался щекой к мягкому льну волос.

— Марта, ну что ты? Чего испугалась, глупышка? Я же тебе все рассказал. Сама теперь видишь — винить меня не в чем… Я не преступник и сумею это доказать. Бояться нужно им, круминьшам…

— Боже мой, — прошептала она, — неужели все впустую? Вся жизнь… Все эти долгие годы, что мы искали друг друга? Неужели мы встретились для того, чтобы снова потерять…

— Ну-ну, перестань… Не выдумывай лишнего.

Артур повернул жену к себе и увидел дрожавшие в ее глазах слезы. Нежно, обеими руками притянул он к себе ее голову и начал легонько касаться губами мокрых щек.

Но Марта резко оттолкнула его.

— Как ты посмел?! Как ты мог! — в отчаянии выкрикнула она. — Пойти на такой безумный риск, все поставить на карту! Неужели ваша проклятая селедка стоит того, чтобы разрушить нашу жизнь? Эгоист! Холодный расчетливый эгоист! Ты просто помешался на своей работе и не хочешь знать ничего другого, не хочешь ни о ком думать. За три года, что мы вместе, ты со мной к сыну ни разу не выбрался! Ты всегда занят, тебе вечно некогда! Ты стал просто роботом!

Теперь слезы хлынули в два ручья. Заливая губы, капали с подбородка. Уронив руки, Артур стоял с опущенной головой и не смел ничего возразить. Все правда, она права. И он ведь никогда не думал обо всем этом…

Марта выбежала из комнаты. Артур услышал, как в ванной льется из крана вода. Он медленно опустился в кресло, подпер кулаком лоб. Слушал, как тикают часы на стене, и тихонько раскачивался в такт их мерному ходу.

Марта металась по кухне. Хватала то одно, то другое, пока не поняла наконец, чем нужно заняться. Насыпала в маленькую турку кофе, зажгла газ и застыла над конфоркой, бессмысленно уставившись на ровные язычки голубого пламени. Тихо вошел Артур, осторожно, словно боясь напугать, взял у нее медный ковшик. Она не пошевелилась, будто ее заворожил голубой венчик горящего газа.

— Марта, родная… Конечно, я виноват перед тобой, но попробуй меня понять. Двадцать лет я прожил один — и вот жизнь моя изменилась… Ну а я, выходит, превратился в старого черствого холостяка. Наверное, таким уже и останусь… Прости… — он тяжело вздохнул. Вдруг Марта порывисто обернулась, обняла за шею.

— Замолчи, глупый… Господи, как я боюсь за тебя. Ты даже не представляешь, в какую петлю по своей воле сунул голову! — Она все крепче прижимала его к себе. Артур покорно слушал. — Они будут счастливы затянуть ее у тебя на шее. Все эти круминьши, лицисы, калныни! Ты им всем поперек глотки, они тебя ненавидят. Это страшные, беспринципные люди, Артур. Лжецы, приспособленцы, садисты. Я знаю, что говорю… Глаза их — на допросах — я запомнила на всю жизнь. У них у всех одинаковые глаза! Холодные, наглые, злые… Глаза убийц!

Артур чуть отстранился от нее, погладил по волосам.

— Ну уж Калныня ты напрасно так сурово… При всем прочем он хоть честен. И вообще… Сейчас как-никак другие времена. После двадцатого съезда к прошлому мы не вернемся.

— Ты просто дитя, Артур! Неужели ты до сих пор не понял — чтобы расправиться с честным человеком, засадить его за решетку, у них всегда «те» времена. Не верю я никаким их съездам! Ни одному их слову не верю!

По едва высохшим щекам Марты снова катились слезы.

— Артур, умоляю тебя. Нельзя терять ни одного часа! Ты должен завтра же лететь в Москву, рассказать все… Пробиться на самый верх… Может, хоть там найдется честный человек, выслушает тебя, поймет!

— Хорошо-хорошо, — усмехнулся Артур, успокаивая сам себя. — Подождем пока, Москва от нас никуда не денется.

— Чего ждать? Здесь они тебя уничтожат! Ради меня, ради сына — поезжай! Ведь если с тобой что-нибудь случится, то я…

— Марта, милая моя, родная… Ты же знаешь, что для тебя я готов… — голос его дрогнул, но он не выдержал ее взгляда и опустил глаза. — Увы, сейчас я связан по рукам и ногам, понимаешь? Я дал подписку о невыезде.

— Подписку? — Марта побелела. Артур схватил ее за плечи, испугавшись, что она сейчас рухнет на пол. — Ты дал им подписку?.. Боже мой… — Она бессильно соскользнула вниз, ноги отказались ее держать. Артур опустился вместе с нею. — Боже мой… — еще раз прошептала она и закрыла лицо руками.

Загрузка...