Долгая дорога в дюнах-II

Николас-Мыкола

Путешествие подходило к концу, и нам самим уже не терпелось его закончить. Как говорят немцы: «Прекрасное есть прекрасно, но чересчур прекрасное…». В общем, нам все осточертело и нестерпимо хотелось домой.

Поезд из Глазго пришел в Лондон вечером. Ступив на перрон вокзала, мы вдруг еще острее ощутили скорую встречу с домом. Действительно, теперь до Москвы оставалось всего лишь два дня пребывания в английской столице и трехчасовой перелет. А еще недавно все представлялось бесконечна далеким, туристский маршрут тащил нас из города в город и ему, казалось, не будет конца. Вели мы себя как настоящие добропорядочные туристы, фотографировали, записывали, знакомились… Нас предупредили, что если мы хотим вызвать расположение англичан, то надо делать две вещи — острить и расхваливать собак. Мы постигли значительно большее. Мы, например, усвоили, что ленч — это самое главное в жизни, что ездить по левой стороне можно как и по правой, а комплиментов английским собакам наговорили столько, что их хозяева, возможно, ничего подобного не слышали за всю свою жизнь.

Мы сюсюкали до тех пор, пока не почувствовали удушья от холодной мертвечины традиций. Как двести лет назад, как триста лет назад… Так было — значит так должно и быть. Великобритания незыблема!

Захотелось домой, на свежий воздух.

Наш автобус продирался по улицам Лондона, а мы уже не испытывали того, что было шестнадцать дней назад, и не давились впечатлениями, жадно заглатывая все подряд. Мы уже были «повидавшими».

Дома, незадолго перед поездкой, мы хвастались тем, что будем за границей не каких-нибудь четырнадцать суток, а целых восемнадцать. Теперь же среди нас появились даже теоретики, которые утверждали, что путешествие не должно продолжаться более четырнадцати дней. Почему? Да потому, что четыре добавленных дня нормальный турист не в силах выдержать. Во всяком случае, когда мы приехали в гостиницу, было принято почти единодушное решение: никуда не ходить.

Обычно по приезду в новый город мы тут же бежали напитываться впечатлениями. И хотя здравый разум подсказывал: что посидеть вместе можно и дома, у себя на родине, мы плюнули на ту порцию эмоций, которую могли получить от сегодняшнего вечера, и остались в гостинице. И то ли оттого, что вечер стал нашим, или потому, что мы хоть на время сбросили с себя обязанности туристов, все преобразилось. Даже улыбки на лицах прислуги уже не казались вылепленными из гипса.

Неторопливо поужинали, на какое-то время заполнили вестибюль улыбками, смехом и русской речью, затем вдруг неожиданно оказались в небольшой комнате, чем-то очень напоминающей красный уголок общежития. Несколько столиков с газетами и журналами, удобные кресла, настольный футбол, телевизор. Никто из нас даже и не догадывался о существовании этой комнаты, было непонятно, как мы в нее попали. А оказалось все проще простого. Кто-то из наших ребят вошел в контакт с администрацией, а та, в свою очередь, особенно после бутылки водки, пошла навстречу нашим пожеланиям.

Включили телевизор, на экране кого-то избивали. У нас во время поездки родилась игра. Спорили, через сколько минут на экране кого-нибудь убьют, побьют или изнасилуют. Ошибались редко. У футбольного стола развернулась баталия: в ворота летели голы, в щелочку автомата — туристские пенсы. Я уселся у одного из столиков и принялся рассматривать журналы. Впервые за последние дни было необычно покойно и уютно, вечер обещал настоящий отдых.

И когда, казалось, ничто уже не нарушит нашего блаженства пребывания с самими собой, появился он. Да, это было явление. В сером клетчатом костюме, брюки едва достигали щиколоток, с галстуком павлиньей раскраски и с белым уголком носового платка из нагрудного кармана, больше напоминавшим столовую салфетку, нежели платок, в дверях стоял неестественно розовощекий парень и быстро, словно ощупывая, оглядывал комнату. Его глаза так стремительно бегали из стороны в сторону, что казалось, он просто не в состоянии удержать их на месте.

Явление сделало шаг вперед, выдавило из себя подобие улыбки и еще пуще залилось краской. Было такое впечатление, что даже зубы у него порозовели.

— Добрий вечір! Прошу пробачення, чи е серед вас украïнцi?[11]

Если бы парень в дверях сделал стойку на руках, мы удивились бы меньше. Все с разинутыми ртами смотрели на вошедшего. Но явление вновь заговорило.

— Я ще раз прошу пробачення. Мене цікавить, чи е серед вас украïнцi?[12]

Только теперь до всех начало доходить, что перед нами человек, который говорит на украинском языке. Кто он? Работник посольства? Я улыбнулся про себя этой мысли. Турист, как и мы? Вряд ли бы наш турист стал выряжаться таким чучелом. Я рассуждал, а парень стоял в дверях и все краснел и краснел. Ему было неловко под обстрелом тридцати откровенно удивленных пар глаз. Когда он в третий раз задавал свой вопрос, в его голосе послышалась безнадежность.

— Так есть среди вас украинцы или нет!

Все посмотрели в мою сторону. Я был единственным украинцем в группе. Мой ответ прозвучал, может быть, несколько грубовато:

— А що ви хотіли?[13]

В последний момент я смягчил фразу. Хотелось спросить: «Что вам нужно?»

Лицо парня сразу оживилось, глаза забегали еще быстрее, и, вихляясь, словно пританцовывая, он боком направился в мою сторону. Казалось, он все время чего-то опасался. Подошел, какое-то мгновение постоял в нерешительности, затем сел напротив в кресло, на самый его краешек.

— Так вы украинец?

— Да, я украинец.

— А откуда родом?

— С Украины.

Я отвечал резко, парень догадался о своей бестактности, вскочил, как-то неуклюже шаркнул ногами и представился:

— Николас…

Фамилию я не разобрал. Не то Бодуэн, не то Ходуэн. Он внимательно смотрел на меня, вероятно ожидая, что я тоже представлюсь. А я сидел и думал: знакомиться или нет, вставать или не вставать? Решил знакомиться. Сидя назвал свое имя, предложил место напротив. Николас благодарно засуетился, сел, и уже через минуту мы беседовали.

Конечно, он был не с Украины. Он говорил по-украински так чисто и красиво, как у нас, наверное, уже давно не говорят даже преподаватели украинского языка и литературы. Тем не менее я спросил:

— Вы украинец?

Я видел, как задрожали пальцы его рук, как вновь разбежались глаза. Он чуть ли не испуганно ответил:

— Нет, я англичанин.

Это «англичанин», произнесенное по-украински, прозвучало так нелепо, что я невольно улыбнулся. В глазах парня промелькнул испуг. Он настойчиво повторил:

— Я англичанин.

— Откуда вы так хорошо знаете язык?

Какое-то мгновение он смотрел в сторону, затем торопливо заговорил:

— О, это обычная история. Рядом с тем местом, где я родился и провел детство, была большая украинская колония. Я постоянно играл с детьми украинцев, учился с ними в одной школе… Мне понравился их красивый, необыкновенно напевный язык, и я его выучил.

Он так бойко рассказывал и так настороженно поглядывал в мою сторону, что невольно припоминались школьные годы. Вот так точно мы отвечали уроки, заглядывая учителям в глаза: верят ли? Николас чувствовал, что фальшивит, и от этого суетился еще больше. А меня разбирало любопытство. Я видел, что он страшится недоверия, и решил перевести разговор на другую тему:

— Украинец или не украинец, какое это имеет значение?

Но парень, видно, волновался не на шутку. Он упорно доказывал, что не украинец. Это начинало надоедать. Я довольно неделикатно оборвал его среди речи и повторил вопрос, который задавал ему с самого начала:

— Что вы хотите? Что вам от меня нужно?

Николас словно с разбега влетел в холодную воду, остановился и начал сдавать назад:

— Мне очень хотелось бы поговорить об Украине. Я столько читал о вашей стране, столько слышал, что встреча с настоящим украинцем…

Он, вероятно, сказал не то, что хотел, потому что вдруг начал выкручиваться:

— Вернее, с украинцем оттуда.

Я решил попритворяться:

— Что значит «оттуда»? С того света, что ли?

Он смущался, краснел, лицо его в какие-то моменты становилось мокрым, словно он только что умылся и не успел вытереться. Все это действовало на нервы.

— Хи-хи, — почти подобострастно засмеялся он, — тоже скажете, «с того света»!

— Ну а все-таки? — настаивал я.

— Ну, это… Как ее, Советы…

Я уже догадывался, с кем имею дело. Сомнение разлетались. «Я тебе, гад, покажу Советы».

— А разве есть еще какая-нибудь Украина?

Я смотрел Николасу прямо в глаза. Какое-то время он старался не уводить своего взгляда, затем не выдержал и глухо ответил:

— Украины нет, украинцы есть.

«Давай-давай, — думал я, — ведь все равно заговоришь».

— К сожалению, есть. Это вы правы.

— Почему к сожалению? — В голосе собеседника послышался интерес.

— Почему? Потому что у каждого нормального человека должна быть родина.

Я видел, как вздулись желваки на скулах парня.

— Вы со мной не согласны? А все элементарно просто. Вот вы англичанин, — я специально сделал упор на последнем слове, — выучили язык моего народа, хотя, честно говоря, я впервые встречаю иностранца, который говорит по-украински. Вы пришли побеседовать со мной. Почему? Потому, что вы к моей стране неравнодушны, чем-то она вам интересна. Верно?

Я понимал, что ему не оставалось ничего другого, как согласиться со мной. Действительно, не ради же спортивного интереса он так блестяще выучил язык и бегает по ночному Лондону в поисках украинцев. Я повторил свой вопрос:

— Верно?

— Да, — почти шепотом согласился Николас.

— Ну а теперь представьте себе на секунду, что это ваша родина. Вернее, наоборот. Представьте, что вам никогда не довелось бы увидеть Англию. Разве это не тяжело?

— Тяжело, — согласился он. — Но всегда ли человек выбирает себе родину?

Чувствовалось, как он настороженно ждал ответа.

— Теоретически, наверное, не всегда. Но, по-моему, все в руках человечьих. Конечно, могут быть исключения, но к подавляющей части моих соплеменников, которые находятся за границей, в частности, в вашей стране, это не относится. Они сами себя лишили родины. Но вам, вероятно, это не интересно. Вы англичанин, — я вновь сделал ударение на этом слове, — вы дома и вам трудно понять, что значит, когда у человека нет родины. Поэтому давайте перейдем к вопросам, которые вас интересуют. Так что же вы хотите узнать про Украину. Общие сведения: территория, население, климат, полезные ископаемые или что-нибудь более конкретное?

Я язвил и не мог остановиться. Чувство неприязни к человеку, сидящему напротив, росло все больше и больше. Ответил он не сразу. Порыскал глазами по сторонам и, словно не найдя того, что искал, спросил:

— Ну, как там жизнь?

— Ничего спасибо.

На языке вертелось «вашими молитвами». Но сдержался.

— Хлеб сейчас у вас есть?

Подобного вопроса я ждал. Последние сомнения улетучились. А Николас, не дождавшись ответа на свой первый вопрос, выплюнул следующий:

— Вас специально одевали перед поездкой?

«Ну, гад, держись, — внутри у меня клокотало, — я тебя сейчас раздену…»

— Вы интересуетесь нашими модами?

Резвиться так резвиться! Припомнив выставку моделей одежды, на которую меня однажды затащила жена, я с совершенно серьезным видом затараторил:

— В этом сезоне носят преимущественно двубортные костюмы, брюки без манжет, 20–23 сантиметра, входят в моду пиджаки типа сюртук и типа фрак. — «Что я плету, какой сюртук, какой фрак?» — Популярны светлые тона, ткани в рубчик и полоску. О женской моде говорить не берусь, это слишком сложно, а что касается мужской, не стесняйтесь отвечу по всей форме.

Меня так и подмывало «похулиганить». Я видел, что собеседник ошарашен, наклонился к нему, тронул за рукав пиджака и закончил свою речь:

— Этого у нас давно не носят.

Николас сидел с видом обманутого ребенка. Он понимал, что над ним издеваются, и пытался выкарабкаться:

— А сколько стоит у вас костюм?

— Смотря какой. Как у меня — дорого, как у вас — дешевле, — я специально сделал паузу, — раза в три. Но я не пойму, вас интересуют костюмы или Украина? Вроде бы разговор начинался о ней.

Мой собеседник, как от удара, откинулся назад и поспешно согласился:

— Конечно, конечно. Я спросил об одежде просто из любопытства. Мне как-то довелось видеть китайцев, они были все в одинаковой одежде…

Я бесцеремонно прервал его:

— Мы приехали из Советского Союза. У вас еще есть вопросы? Насчет хлеба, кстати, тоже могу удовлетворить любопытство. Кушаем сколько хотим.

Парень промычал что-то и перешел к следующему вопросу:

— Скажите, на Украине еще говорят по-украински или уже полностью перешли на русский?

И этот вопрос шел как по нотам.

— У нас все народы говорят на своих языках.

— Но государственный язык — русский?

— Как в Англии — английский, в Италии — итальянский, в Японии — японский. И тем не менее я с вами говорю на языке, который знаю не по стечению обстоятельств, а потому, что он мой родной.

И опять он заторопился с заверениями:

— Конечно, конечно, это я тоже из любопытства.

«Интересно, куда оно заведет, твое любопытство?»

Ждать пришлось недолго. Николас сыпал вопросами, как горохом. Он словно спешил поскорее закончить постылую работу. Вопросы были один грязнее другого, и когда я услышал: «А правда ли, что у вас в колхозах остались одни женщины?», меня прорвало:

— Конечно, правда! У нас теперь даже женятся женщины на женщинах. И, представьте себе, дети появляются. Уже что-то за двести сорок миллионов перевалило… Слушайте, — я с откровенной насмешкой смотрел на собеседника, — у вас остался еще один вопрос и, кажется, все…

— Какой?

— Правда ли, что у нас колхозы обнесены колючей проволокой и превращены в концлагеря?

Николас прицелился в меня долгим взглядом и наконец «надавил на гашетку»:

— А разве это не так?

— Конечно, так. Вот перед вами сидит сын колхозницы, сам в недавнем прошлом колхозник… Разве не похож я на узника?

— Но…

— Хватит, Мыкола.

Парня словно ударило током. Он даже пригнулся и сделался вдвое короче.

— Я не Мыкола, — пролепетал он.

Но я решил выдать ему всю порцию до дна:

— Ну да, ты Николас. Ты англичанин и выучил мой язык, чтобы встречаться с украинцами и приятно беседовать об их стране. Вот как сейчас. Ты много читал, много слышал, теперь у тебя осталось всего несколько неясных вопросов и ты пришел на консультацию. Заодно поговорить… Как там ты сказал? Красивый, необыкновенно напевный язык. Хватит, мистер Николас, — я перешел с украинского на английский, — хватит валять комедию. Не знаю как вы, а я сыт по горло.

Передо мной сидел рак, только что вытащенный из кипятка. Он пытался что-то говорить, но я рубил наотмашь:

— О том, что у вас ни совести, ни чести, ни роду, ни племени, это меня не удивляет. Поражает другое. На что вы рассчитывали? Сделать из меня антисоветчика? Поколебать веру в самого себя? Доказать, что белое есть черное, и наоборот? Я не знаю, какое у вас образование… Но ведь вы взрослый человек и должны понимать, что все, что вы можете сделать, — это только испортить настроение.

Было желание встать и набить этому пачкуну физиономию.

— По идее, вас надо было бы вышвырнуть вон, но поскольку вы хозяин, а я гость, расстанемся по-английски, не прощаясь…

Я встал, давая понять, что разговаривать больше не намерен. Мой незваный гость что-то залопотал, протянул руку, она так и повисла в воздухе, и он не знал, что с нею делать, но, прочитав в моих глазах все отношение к себе, решил не искушать судьбу и так же боком, как и входил, вышел.

Вечер был испорчен, на душе гадко. Почему в жизни рядом с хорошим всегда уживается какая-нибудь дрянь? Почему мы должны ее терпеть, а порой даже улыбаться? Тот же самый Николас или кто он там на самом деле… Слизняк, мразь… И ходит к туристам ведь не по собственной инициативе, кто-то его учит, наставляет. Но неужели ничем другим, кроме как злостью и пометом, ему не могут набить голову?

Великая Британия! Ты, оплот классического капитализма, неужели ты докатилась до тога, что не брезгуешь услугами подонков-предателей, от которых пахнет низостью и бесчестьем?

Я думал и невольно перелистывал в памяти события буквально вчерашней давности. Мы вернулись из поездки по Шотландии. Что запало в память, что произвело наибольшее впечатление? К сожалению, не все то, что бывает в обычной нормальной обстановке. Наряду с добрым запомнились слежка и лютая ненависть шотландцев к англичанам. Что касается слежки, то она началась сразу после приземления самолета и продолжалась в грубой, неприкрытой форме постоянно. Нас окружали бойкие молодые люди, хорошо владевшие русским языком. Ни у кого не вызывало сомнений, с кем мы имеем дело. Эти люди пили водку, играли на гитарах и знали столько песен на русском языке, словно закончили специальное учебное заведение по исполнению белогвардейского и нэпманского репертуара, предлагали всевозможные услуги и заставляли «бедных туристов» быть начеку. Среди без конца отиравшихся возле нас лиц особенно выделялись двое. Высокий, белобрысый, щегольского вида мистер. Я никогда не видел сутенеров, но почему-то убежден, что сутенер должен быть именно таким. Стоило ему открыть рот, как оттуда, словно из плевательницы, начинали лететь пошлятина и всевозможная гадость. Он то и дело заговорщицки подмигивал, предлагал показать магазины, где барахло продается за бесценок, приводил девочек и был нафарширован порнографией, как паршивая собака блохами.

Второй субъект был еще мерзостнее. Какой-то кургузый, с заплывшими глазками на плутоватой физиономии, он был вылитый карманник. Мы не ошиблись. В одном из городов кто-то из наших ребят забыл в номере гостиницы фотоаппарат. Попросив подождать, растеряха выпрыгнул из автобуса и побежал к себе в номер. Открыл дверь и остолбенел: «карманник» рылся в его чемодане.

Мы были, естественно, возмущены и потребовали объяснений. Объяснений нам, так же естественно, не дали, но «карманника» мы больше не видели. Кто-нибудь из нас постоянно замечал, что вещи в чемодане перевернуты, причем работать аккуратнее даже и не стремились. Если чемодан оказывался запертым, замок бесцеремонно взламывали.

Второе, что поразило наше воображение, — это ненависть шотландцев к англичанам. Нам постоянно напоминали, чтобы в Шотландии мы поменьше произносили слово «Англия» и не вздумали назвать шотландца англичанином. В Эдинбурге на вокзале мы впервые в жизни увидели шотландцев в их национальной одежде. Непривычно выглядели мужчины в юбках. Из встречающих трое были в этом наряде. Они шли нам навстречу и играли на волынках. Что такое волынка? Это, на мой взгляд, песни по-тирольски с придушенным горлом. Один из местных жителей сказал, что волынка лучше всего звучит в лесу, когда, кроме волынщика, никого поблизости нет.

Шотландец в юбке сопровождал нас всю поездку. Это был толстый, добродушный парень, звали его Джо. Студент Эдинбургского университета, отделения русского языка, он уже добрался до тех вершин, когда с ним можно было даже острить по-русски. Вероятно, Джо был очень добрым по натуре человеком. Он внимательно относился ко всем нашим просьбам и с такой страстью, с такой любовью рассказывал о Шотландии, что мы проникались еще большим уважением к этой стране. Смущало только два обстоятельства: Джо ходил неизменно в юбке и патологически ненавидел англичан. На улице стоял февраль, и было тяжело смотреть на синие от холода ноги добропорядочного шотландца, который в националистическом раже готов был скорее замерзнуть, нежели изменить вековым традициям своего народа.

Наш добрый, отзывчивый Джо становился буквально зверем, когда речь заходила об англичанах. Он не стеснялся даже их присутствия, чем ставил нас в крайне неловкое положение. Потом мы привыкли, что англичан в Шотландии ругают все от мала до велика, невзирая на их общественное или имущественное положение. Мы даже прониклись к Джо определенным уважением за его откровенную непримиримость и завидную последовательность. Мы все читали о Шотландии, но что такое настоящий, гордый дух этого народа — узнали только познакомившись с Джо. Симпатичен этот студент был еще и тем, что относился к нашей стране с великим, явно не фальшивым почтением. Он так внимательно слушал рассказы о Советском Союзе, с таким интересом воспринимал услышанное, что мы с удовольствием отмечали, как передергивается физиономия «сутенера».

В Глазго, незадолго до отъезда на вокзал, было решено сделать Джо подарок: традиционные матрешки, бутылка «петровской», несколько значков и набор открыток.

Джо я нашел в вестибюле. Он стоял в окружении своих соотечественников, которые ему что-то зло доказывали. При моем появлении все замолчали. «А это даже неплохо, что он не один, — подумал я, — пусть посмотрят и послушают».

— Джо, — я постарался придать голосу побольше торжественности, — позволь мне от имени группы советских туристов сказать тебе огромное спасибо за все. За ласку, за прием, а самое главное за то, что мы в твоем лице встретили настоящего сына своего народа, настоящею шотландца. Прими от нас эти скромные сувениры и помни о нас.

Я вручил парню пакет. Вокруг гноились гаденькие улыбки, у Джо на глаза навернулись слезы. Он какое-то время смотрел на меня, словно впервые видел, затем перевел взгляд на «сутенера». Было в этом взгляде что-то злое, обидное, и вдруг он приглушенно выкрикнул:

— Не шотландец я, не шотландец… Англичанин…

Затем он резко повернулся и выбежал на улицу. Я стоял огорошенный этой новостью и мучительно соображал, для чего вся эта комедия. Верно, у нас было вначале чувство, что и костюм Джо, и его ненависть к англичанам напоминают игру дешевенькой самодеятельности. Но искренность парня затем рассеяла эта сомнения… И вот теперь…

Я перелистывал в памяти поездку по Шотландии и думал о только что ушедшем украинце. Что же все-таки происходит? В Шотландии англичанин ломает комедию, выдавая себя за шотландца, в Англии хохол выдает себя за англичанина.

Напрашивался только один вопрос. Кому-то, наверное, не хотелось, чтобы мы встречались с настоящими шотландцами, поэтому разыграли спектакль. А поскольку все знают, что шотландцы англичан не любят, то для естественности поиграли и в ненависть. Кстати, только теперь до меня начало доходить, что вся национальная ненависть Джо не относилась к сегодняшнему дню, а убегала далеко назад в историю, когда «английские собаки» поработили страну. Ну а Николас? Я не находил ответа.

На второй день мы смотрели Лондон, вечером была встреча со студентами и преподавателями университета. Я задержался в посольстве и на встречу опоздал. Когда приехал, вечер был в полном разгаре. Хозяева и гости, разбившись на группы, беседовали о всякой всячине, а между ними сновали наши сопровождающие. Я осматривал комнату и думал, к кому бы присоединиться, как вдруг в дальнем углу увидел знакомый серый пиджак в клетку. Решил пробираться туда. Когда до спины в серую клетку уже можно было дотянуться рукой, я вдруг услышал:

— А на каком языке вы будете говорить при коммунизме?

Говорил Николас по-русски без малейшего английского или украинского акцента.

— Напевно будем говорить, мистер Николас.

Он резко обернулся и испуганно уставился на меня. А я продолжал:

— Красиво будем говорить. Но меня интересует другое. Русский вы выучили из каких соображений? Из тех же, что и украинский, или из более глубоких?

Он что-то пробормотал, боком подался в толпу и растворился в ней. Но я решил не выпускать этого человека из виду. Как только он к кому-нибудь пристраивался, я тут же бросал реплику по-украински. Это действовало. Николас беспомощно мыкался по толпе, а я цепко держал его под прицелом.

В самый разгар вечера хозяева решили угостить нас виски, наши ребята, не знаю из каких уж запасов, принесли водку. Оживление росло, и наконец нас попросили спеть. «Подмосковные вечера», «Бухенвальдский набат», «Хотят ли русские войны?», «Черемшина», «Маричка»… Песни лились одна за другой, англичане слушали, одобрительно хлопали. Затем мы попросили, чтобы хозяева тоже спели. Англичане долго собирались, обсуждали, но что-то у них не получилось. Спорили, пересаживались, наконец с горем пополам запели. Грустное это было пение. Кроме того, что вновь созданный хор не имел той слаженности, какой за время поездки добились мы, он располагал весьма скудным и неинтересным репертуаром. Мы с вежливым видом слушали, аплодировали.

Случилось так, что в одну из слишком затянувшихся пауз кто-то из наших запел, песню подхватили. Как только закончили мы, запели англичане, как только кончили они, грянули мы. И пошло: то одни, то другие — что-то вроде шуточного соревнования.

Я внимательно наблюдал за Николасом. Он как-то безучастно подпевал своим и широко, по-детски, раскрывал глаза, когда запевали мы.

Соревнование достигло своего апогея. Англичане поняли, что безнадежно проигрывают в мелодичности и репертуаре, и стали нажимать на глотку. Они орали, словно их режут. И вдруг я обратил внимание, что Николас подпевает и своим, и нашим. Он под конец так вошел во вкус, что своим визгливым голосом стал перекрывать весь наш хор. За ним с улыбкой наблюдали с обеих сторон. Я посмотрел на «сутенера». Он тоже улыбался, но я не хотел бы, чтобы такая улыбка относилась ко мне.

Пели мы до изнеможения, никто не хотел уступать. Кто-то из англичан попросил у меня гитару. Ближе всех стоял Николас. Когда он протянул за инструментом руку, я спросил:

— Что ж так плохо поете?

— Да разве эти англичане умеют петь?

Он вдруг опомнился, смутился, схватил гитару и резко шагнул назад.

Потом снова говорили, пели, танцевали. Было накурено, душно. Я еле держался на ногах. Решил выйти на улицу. Остановился на лестнице и жадно вдыхал холодный ночной воздух. Было уже очень поздно, громадный город натруженно дышал. Огни неоновой рекламы казались ночниками в его высокой темной спальне. Сырая промозглая прохлада пробирала до костей, и я решил вернуться в дом, чтобы набросить на плечи пальто. Раздевались мы где-то в конце коридора, я нажимал на ручки дверей, но все было не то… Наконец нашел что искал и вошел в комнату. Вошел и остолбенел. Спиной ко мне стоял «сутенер» и наотмашь бил Николаса по физиономии. Тот даже не защищался. Он только наклонился вперед и закрыл глаза. До меня долетели обрывки фразы:

— Распелся, сволочь… Родственничков встретил…

Я почувствовал, как в комнате становится нестерпимо Душно, как тошнотное чувство отвращения подступило к горлу. Вмешиваться нельзя было ни в коем случае, а так хотелось съездить по наглой и самоуверенной физиономии «сутенера».

Николас открыл глаза, увидел меня, по-женски ойкнул и выскочил из комнаты. Мы остались вдвоем и смотрели друг на друга. Думаю, что в тот момент наши глаза сказали все, что не смог бы сделать язык. Первым заговори я:

— Новые методы воспитания по-английски?

«Сутенер» осклабился и не замедлил с ответом.

— Только профилактика… Не более.

— И правильно, пусть знает, с кем петь.

Мой визави скривился, сделал шаг вперед и тихим голосом проговорил:

— Чего смеешься? Твоих же бьют…

Он уже не скрывал злости. Я чувствовал, что могу нарушить некоторые международные правила и вмешаться во внутренние дела этой страны. Сделав тоже шаг навстречу, я ответил:

— Хотел бы я глянуть, как ты моих тронешь…

Не хватало маленькой искры, чтобы мы бросились друг на друга. Первым опомнился «сутенер». Он вдруг совсем миролюбиво проговорил:

— Шутник вы, мистер. Пойдемте лучше выпьем виски за ваше здоровье.

…Через сутки мы улетали на родину. Оформив документы и сдав багаж, все с нетерпением ждали объявления о посадке в самолет. Я слонялся по громадному залу Лондонского аэропорта и с любопытством рассматривал публику. Кого здесь только не было. Я так увлекся, что даже не заметил, как ко мне подошел Николас. Воровато озираясь по сторонам, он с мольбой посмотрел на меня и скороговоркой проговорил по-русски:

— Вы уж простите меня… — Он как-то безнадежно развел руками и еще раз попросил: — Простите!

Что сказать этому человеку? За что прощать его?

Я посмотрел ему прямо в глаза и так же тихо ответил:

— Сам себя простишь ли, Мыкола?

В это время объявили посадку. Перед выходом на летное поле я в последний раз оглянулся… В зале, за барьером, стояли провожающие: сотрудники нашего посольства и англичане, сопровождающие нас в поездке. К своему удивлению, рядом с «сутенером» я вдруг увидел Джо. Он махал рукой и что-то кричал. Чуть поодаль от всей группы стоял парень в сером клетчатом костюме и не махал, а как-то робко покачивал рукой — Николас-Мыкола…