Дорога в никуда (СИ)

ГЛАВА 15

Вроде и пошла на поправку Маринка, а вот не стало той беспардонной, занудной, не умеющей никого кроме себя слышать и слушать других людей, женщины.

Демид не лез к ней под кожу, понимая, что не просто так поседела она за три месяца. Сказала, что прилетела сюда в начале августа, узнав, что сейчас уже ноябрь, сникла. Подолгу сидела на лавочке и смотрела на горы, отвлекал её только Мик, постоянно лез к ней, совал морду в колени, чтобы его гладили и почесывали, через несколько дней ухватив за край штанины, утащил её со двора.

Она нехотя выходила за ограду, но далеко не удалялась, пояснив Демиду, что теперь боится любой россыпи мелких камней.

Демид, живущий здесь уже четвертый год, был привычен к переменам погоды и почти никогда не ошибался в предсказании на следующий день. Маринка через неделю попросила его научить растапливать русскую печку и обращаться с ухватом. Но слабые руки не сильно подчинялись ей — тряслись и вода из чугунка нередко проливалась, она запечалилась, но неунывающий Демид нашел ей другое дело:

— Не переживай, пройдет твой трясунец и будешь кашеварить, пока же давай вон баньку до ума доведем, похолодает скоро, а у меня все время не хватает проконопатить щели как следует, да и обложить камнями снаружи.

Целый день пропадали где-то с Миком. Маринка, хоть Демид и уверял, что здесь, в этой специально выбранной им глуши, бывают только дикие звери, заперлась на тяжеленный засов, и почти все время не отходила от окна. Мысли в голову лезли всякие — мало ли что может случиться в этих таких красивых, но и жестоких горах. Вернулись они под вечер, с полным большим рюкзаком мха. Маринка пыхтела, теперь уже открывая засов, сил не хватило, и Демид залез в окно, которое пришлось на следующий день опять заделывать-заклеивать.

— Марин, не переживай, посмотри, как у тебя аккуратно и красиво получилось, вот что значит, женские руки.

Понимая, что от неё пользы пока никакой нет, Маринка стала понемногу шевелиться — фактически бомж, голозадый, Демид кормит — поит, вот и пошлепала в баньку.

Мох, хорошо высушенный, замечательно входил в пазы и щели, и она старательно утепляла и баньку, и предбанник, потом Демид показал, как класть на цементный раствор камни, натасканные им для облицовки снаружи. И Маринка неожиданно увлеклась, она начала выкладывать их в виде каких-то квадратиков-кругов, получилось не совсем ровно, но и банька стала лучше — держалось тепло в ней дольше, на следующий день можно было мыться, без пара только, но Маринке пар и не требовался, и снаружи приобрела приличный вид.

Демид только похваливал и находил ей все новые занятия, так она, вооружившись нитками-иголками, вручную сшила три наволочки, обметала пару отрезов ткани на простыни, вот на пододеяльник, правда, рассчитывать не приходилось, ткани было маловато, но Демид не унывал:

— Я раз в три-четыре месяца хожу в люди — прикупаю там все, что мне требуется, зимой иной раз такой снег выпадает, что до баньки не пробредешь, или до погреба, вот и готовлю все заранее, а эту зиму все повеселее будет, есть с кем поговорить. О чем? Да хоть ни о чем, а то Мик уже умучился слушать мои монологи.

— Демид, но с меня же абсолютно нечего взять, я даже как женщина сейчас не могу…

— А тебя кто к этому принуждает? Я могу позволить себе прокормить кроме Мика одну малоежку, а там, по весне посмотрим. Зимовать всяко здесь придется. Я через недельку схожу закуплюсь, ты мне списочек напиши, что тебе нужно, я в ваших женских штучках не силен.

— Но как же ты все потащишь, тяжело же в горы-то с поклажей.

— У меня в подполе запаса много чего лежит, не волнуйся, опыт кой какой поднакопился за эти годы, как мышка-норушка, постоянно прикупаю крупы-муку-сахар-соль, все про запас имеется, научила первая полуголодная зимушка нас, да, Мик? Мы в это лето курочек держали, забил вот всех на мясо. К следующей осени, жив буду, сарайчик замастырю, оставлю их на зиму, с яйцами будем.

Маринка написала самое нужное, понимала, что для мужика не работающего, она — лишняя обуза и лишний же расход денег и продуктов. Но в то же время идти ей было и некуда, и не в чем, документов никаких, опять в рабство какое-то? Лучше и впрямь не жить, побывали, хватило…

Демид собрался споро, Мику наказал следить за порядком и, сказав, что вернется через четыре-пять дней, ушел. Маринка, понимая, что сидеть и пялиться в окошко, замучает тоска, находила себе всякие дела.

Демид мужик аккуратный, все у него было сложено-упаковано, но она нагрев в небольшом чугунке воды, старательно перетерла и перемыла в горнице все — посуду, полочки, все «предметы мебели», которые были гордостью Демида — сделал все сам, потихоньку окна внутри и снаружи, тщательно подмела весь двор, натаскала понемногу мелких камушков, выложила дорожку к баньке и погребу.

Слабая после болезней, полюбила вечерами залезать на печку и быстро засыпала — сил-то было маловато, уставала зверски, но сбавлять темпы не хотела — сны после такой усталости не снились совсем.

Пять дней прошло, Маринка заволновалась, Демида все не было, мало ли, что могло произойти и там, внизу, и в горах тоже.

— Мик, где твой хозяин?? — каждый час спрашивала Маринка пса, тот безмятежно посматривал на неё и крутил хвостом.

А к вечеру, радостно тявкнув, сорвался и убежал. Через час, уже в сумерках появились оба. Как обрадовалась Маринка, сама не ожидала, что так наскучается.

— Уфф! Устал! — тяжело опустился на лавку Демид.

— Что-то случилось? — испуганно спросила Маринка.

— Да нет, просто, подзадержался — обещали привезти кой какие книги, есть у меня там неплохой знакомец, у него в дороге машина заглохла. Вот он и на полтора дня задержался. А я без книг тут пропадаю, не могу же я про Микову находку сказать кому-то, было бы странно, если б я ушел, не дождавшись. Книги-то пятидесятых-шестидесятых годов, классики много, советских писателей — им-то эти книги абсолютно не нужны. Списанные в какой-то библиотеке, чуть ли не в подвале хранятся, а Файзулла, мужик старой закваски, их потихоньку к себе перевозит, ну и меня снабжает задешево. В этот раз побольше взял, Горького, Шолохова, Паустовский попался, Чеховские рассказы, Айтматов, так что я богач.

Посидев, он развязал свой огромный рюкзак, вытаскивал и бережно гладил книги, выкладывал продукты, один пакет отдал ей.

— Это тебе, извини, что все такое примитивное, но пришлось хитрить, хорошо, базарный день был — приезжает много торговцев из других мест. Я постарался незаметно покупать женские вещи — сама знаешь, «Собака не видит-не брешет!!» Красивые ваши вещички здесь только в больших городах купить можно, так что, звиняй — все примитивное и мрачных расцветок. Так, ты пока разберись, пожалуйста, что куда, я вижу, ты порядок навела и банька протоплена, я пошел, косточки пропарю. Да и пропотел весь, пока в гору полз.

Маринка разобрала продукты, а вот пакет для неё… она просто боялась посмотреть, что там. Потом решилась, вытряхнула все на топчан и судорожно выдохнула: две теплых кофты, темно-синяя и черная, такие, на пуговках, бабушкины, но толстые, брюки мужские, её теперешнего размера, теплые с начесом рейтузы, какие-то дутыши-сапоги, прокладки, тюбик дезодоранта, две футболки, еще одна с длинным рукавом, теплый шарф и варежки, нитки разноцветные, спицы и мотки пряжи.

Маринка обессиленно опустилась на топчан и замерла над этими вещами. Когда-то в той жизни, такой вот бабулькиной кофтой она бы заехала в морду, да и кто бы ей предложил такую?? Сейчас у неё сдавило грудь — за эти месяцы не осталось никаких иллюзий, она и Демиду-то до сегодняшнего дня не могла доверять. А вот эти прокладки и дезик простенький, они что-то затронули в её душе, такое, что казалось, умерло там, когда её накачивали дурью и пользовали все и по-всякому.

Демид, распаренный, но довольный, застал её застывшей над вещами.

— Марин, я понимаю, они все такие стремные, как выраждется мой племяш, — но…

Маринка подняла на него глаза:

— Нет, ты не понимаешь, твои покупки, они, они для меня дороже, наверное, брюликов. Я уже перестала верить во что-то хорошее, меня же фактически убили всем этим.

— Марин, не надо, не драконь себя, ну, было, да — из песни, как говорится, слов не выкинешь, но это уже в прошлом, надо жить будущим и смотреть вперед.

— А если нет никакого будущего?

— Ну, вот тут ты как раз и не права, будущее, оно всегда есть, пока мы живы. Ты не печалься, все ёще может повернуться, и судьба во все тридцать два зуба улыбнется, так бывает. Поверь, я не голословно говорю, я тоже был на грани. А сейчас… собирай свои вещички. Пьем чай и по коням, устал я что-то!!

— Демид, я тут за эти дни печку облюбовала, можно я там буду спать?

— Да, конечно, только вот иногда, если намерзнусь, буду тебя сгонять.

И как напророчил, утренники стали морозными, пожухлая трава по утрам покрывалась седым инеем, но воздух днем был изумительным, хоть ложкой ешь. Маринка, одевшись потеплее — Демид ссудил ей свою старую куртку-пуховик, в какой когда-то пришел сюда, теперь постоянно возилась на улице, замечая за собой, что стала чувствовать себя… более живой, да и в зеркале уже отражалась порозовевшее лицо, бледно-серый цвет исчез, но седина незаметно прибавлялась.

Маринка вначале расстраивалась, но Демид посмеивался.

— А вот поверишь, что я был жгучий брюнет, и меня с детства прозвали греком.

— Почему греком?

— А у нас на улице почти все греки жили, отец женился на матери, у ней бабка была гречанка. Один я у родителей случился таким — все светловолосые, типичные русаки, а я был смуглый, брюнетистый, только вот глаза отцовские — голубые достались. Так вот и до сей поры, греком и зовут, несмотря на то, что я совсем побелевший.

— Демид, а лет тебе сколько?

— А сколько дашь? — прищурился он.

— Нуу, лет пятьдесят, с хвостиком.

— А тебе я вот сорок пять-восемь на глаз кидаю.

Маринка обиделась до слез.

— Да мне только тридцать пять будет!!

— А мне сорок четыре! — засмеялся Демид. — Вот, видишь, оба старше выглядим, не проходят бесследно всякие невзгоды. Но на то мы и люди, а не гады пресмыкающиеся, в любой ситуации надо быть человеком. И верить, что вот не за этим, а пусть за десятым, или даже двадцать пятым поворотом, опять же как выражается мой ушлый племяш — перевернется грузовик с чем-то вкусным.

— И ты веришь в это?

— Верю, Марин, и не голословно. Я же сюда, в горы, помирать шел четыре почти года назад. Это долгая история, но поверь, было все без пяти минут на тот свет, а вот Микушка — да, он как раз меня встряхнул, это пожалуй первый шаг был к вере. Я тогда еле брел, — про то позже, а в одном из предгорных кишлаков пацанята им в футбол играли.

— Это как? — не поняла Маринка.

— Да видишь ли, он из всех щенков самый слабый и такой нестандартный уродился. Голова перевешивала, лапы слабенькие, не держали его совсем, все остальные щенки уже бегали, а этот едва стоял, ну и решили его… А я как раз мимо брел, он уже пищать почти не мог, я споткнулся, они его пнули как раз мне в ноги. Ну я его и поднял, сунул к себе за пазуху, пацаны пооорали, вышла какая-то мало-мальски понимающая русский тетка, я её поругал, что детки растут жестокими, она поохала, побежала в свою мазанку, вынесла бутылку молока, я плошку попросил, поить-то его как, вот и пошли. Он у меня за пазухой скулил сначала, потом пригрелся, затих. Я иду-иду, встану, рукой потрогаю — вроде теплый, живой значит. Тут почуял — завозился, успел вытащить едва — надул, хорошо, не за пазуху. Нашел какую-то ямку с водой, протер его все эти ссадины, грязь, налил в плошку молочка немного, он, бедолага, и лакать не в силах, пищит, сорвал травинку, вот через них и поил пару дней.

— Ползли мы с ним, как две засыпающие мухи, я как-то и про свою болячку подзабыл, проблемы с малышом были.

— Потом в очередном кишлаке в аптеке пипеток купил, дело веселее пошло, а он, хитрец такой приладился только у меня за пазухой спать, правда, мужик с понятием, ни разу меня не обдул. Как-то полудохлый, а вот начинал возиться, и я выдернуть его успевал…

Вот так и шли, дней, наверное, десять прошло, потом он встал так крепенько на своих кривых лапках и сам молоко лакать начал из плошки, и тявкать тоненько так. Смешной такой, я бреду еле-еле, он за мной, хвостиком своим тоненьким мотает, потявкивает на меня, а у меня забота — малыш ведь совсем. — Сюда как попали? Да Мик чего-то унюхал, побежал за кем-то, долго не было, я побрел за ним, полз, наверх забирался, узенькая такая тропка козья есть и по сей день, я сколько времени по ней брожу, ну а потом огляделся на передыхе — вниз идти нет смысла, да и этот шалопай где-то выше весело тявкает, дополз вот до этой самой полянки — умотался, ноги подламываются, дотащился до приступки и там сразу отрубился.

— Проснулся — все тело затекло, щенок рядом прижался — два бедолаги. Ну, стал осматриваться. Домишко-то был совсем крохотный, это потом уже мне Файзулла рассказал, что в былые времена туристы наши сюда ежегодно наезжали, и была у них тут типа база отдыха — дальше-то перли — горы покорять. Полазил, посмотрел, погреб вот этот, там кой какие банки жестяные нашел большие, ведра вот потом сделал, банька, на скорую руку слепленная, и самое важное — ручеек-речушка чуть ниже. Избенка тоже ничего, из бревнышек, крыльцо подгнило, кой какие доски в полу заменить, стол, два топчана, а вот печка — буржуйка. Посмотрел, подумал, вниз ползти желания никакого нет, решил немного разобрать, пока жив, отчего же не занять себя чем-то, да и руки по работе соскучились.

— Вот и начали с Миком жизнь отшельническую. Повезло, правда, неимоверно, за банками жестяными нашлась бочка небольшая, а в ней мука сухая, запах немного затхловатый был, но лепешки мы печь научились, мне немного надо, а Мик, он у меня всеядный. Не до жиру, семена какие-то в пакетике нашел, на полу в мусоре валялись, соль закаменелую, монолитом, — все в избушке разбросано, перевернуто — видимо, приходили местные давненько, поживиться. Копать сил нет, просто насыпал их вон на тот клочок земли и сверху горсточками земли прикрыл, поливал, правда, ну и выросли петрушка-кинза, несколько морковок — урожай, семена собрал, опять посеял.

Маринка слушала, не перебивая, Демид спохватился.

— Пойдем в дом, темнеет уже, да и на снег заворачивает, небольшой, но выпадет скорее всего.

Попили чайку, зажгли керосинку, Маринка взяла свое вязание — загорелось ей связать джемпер для Демида, вязала простой резинкой, автоматически провязывая и внимательно слушая Демида — надо же как-то человека отблагодарить за приют.

А Демид, устроившись на другом топчане, негромко поворчал на Мика — тот пристраивал свою тушку у него в ногах.

— Ты угомонишься или нет? Не поверишь, мы с ним столько много времени провели вдвоем, иногда слов не надо, понимаем друг друга, единение душ выходит. Я ему что-то рассказываю, он вздыхает, где надо, гавкнет, если возмущается чем-то, вот так и живем. Привыкли, я здесь искренне наслаждаюсь спокойствием, природа, она лечит.

Маринка хмыкнула:

— Ну да, лечит!

— Подожди, вот весна придет, я на тебя посмотрю… по-другому заговоришь!

— Что-то не верится!

— Не будь пессимистом, в каждой, даже патовой ситуации всегда есть крохотное зернышко надежды, просто мы, люди, не всегда умеем его увидеть. Поверь, я знаю, о чем говорю. Так вот, а началось все до банального просто.

— С детства всегда была тяга что-то крутить, разбирать, после школы поступил в институт — получил диплом инженера-механика. Работа была по душе, женился, все как у всех, детей, правда, не завели, сначала я хотел на ноги встать, подрабатывал, где мог, трешку вот купили, потом на двух работах, основной и в автомастерской до полночи, крутился, жена тоже… карьеру делала. Черт его знает, где мы с ней как-то стали не по одной дороге идти, ну, как бы параллельным курсом. А курс, оказалось, с разными поворотами… Бывает вот так — вроде рядом, муж и жена, а каждый сам по себе, скорее соседствуют. Ни ругани, ни скандалов, ни, даже ревности, какое-то равнодушие… сила привычки что ли, пресно так.

Демид рассказывал, а Маринка вспоминала себя ту, и как же ей совсем не хотелось вспоминать её истерики, слезы, скандалы на пустом месте с отцом Петьки, потом идиотское поведение с Шуриком, а ведь стыдно про такое Демиду говорить?

— Я стал замечать, что резко худею — штаны сваливаться начали, думал, вот ещё немного и уйду с работы-стану вольным механиком. Появилась такая вот услуга «Муж на час» — как раз по мне — руки-то из того места растут. Ну и… упал вот на работе, дальше: «очнулся — гипс…»

— В общем, поставили перед фактом, опухоль какая-то в брюшине, операцию — слишком сложная, надо искать за границей — Германия, Америка, да и поздно, метастазы много где. Спросил, сколько осталось- от шести до десяти месяцев, прикинул — всякие химии делать бесполезно… Мать старенькую пугать совсем не хочется, сестры в курсе, обе плачут, я же младшенький в семье, братан тоже убитый, дома — тоска, жена пару истерик закатила — воздух в квартире болезнью, видите ли, пропитался. Успел группу получить, а потом четко так подумал — чего я буду от дивана до туалета, пойду-ка я напоследок потихоньку, куда глаза глядят, все равно…

— Ну и посидел, поприкидывал, поехал на поезде до другана своего, Виталия, он в Казахстане живет. Пробыл пару дней у него, он оставлял пожить, но тянуло меня подальше, пока брел, налюбовался цветущей степью. Ох и красота, скажу я тебе… тюльпаны всякие, маки!! Ну, а потом горы на горизонте появились, и так меня туда потянуло, паспорт в порядке, вот перешел ещё одну границу и брел так. Мужики водилы, отдать должное, везде, притормаживали, видели, что бредет по дороге изможденный, заросший дед, но я редко когда соглашался. Шел себе потихоньку.

— Ночевал где же ты?

— А где придется, по фигу все было. Вот на Мика набрел, потом сюда доперся. А здесь что-то встрепенулось во мне, думаю, дай-ка хоть немного приведу в порядок жилье-то, ещё пару месяцев протяну, так не сиднем, сложа руки. Ну и начал по чайной ложечке кой чего делать, перебрал насос, видать, старенький приспособили для накачивания воды, ручной, силы то-совсем нет, напряг мозги, вспомнил про водяное колесо, и загорелось… теперь вот второй год проблемы нет с водой — колесико крутится, водичка поступает. Так и слив потом сделал для воды из баньки и туалета. Уставал сильно, тянуло лечь и не вставать больше, но Мик тявкал, тянул с топчана, да и разбросанное повсюду барахло, бардак везде, бесило, ну и тянулся. Кое как, да делал, время шло — я и не увидел, что к осени подгребаем — деревья, как-то заметил, желтеют уже. Надо же, а я живой??

— Задумался, огляделся, во дворе вроде ничего не валяется, в избушке порядок — зима придет, надо кой чего хоть припасти, обувь вон потеплее, мои-то ботинки — каши просят. Подумал-подумал, пошли с Миком вниз, два дня и шли, но ничего, там местные меня к Файзулле отправили — он русский хорошо понимает, вот с тех пор и приятельствуем. Жук мужик, правда, но помог крепко. Я сам все сделал, но вот старые, ненужные никому насосы- другие всякие деталюшки он мне привозил, за деньги, правда, но где я тут чего сам бы нашел?? Мы с ним до сих пор уговариваемся — если что-то находит, сигнал мне вывешивает, установили высокий флагшток, он красную тряпку вывешивает. Я из бинокля поглядываю, есть тряпка, значит что-то нужное для меня нашел. Спускаюсь потихоньку вниз, перетаскиваю в свою захоронку, а оттуда, не спеша — домой раз за несколько и перетаскиваю, да сейчас не слабак уже… Вот за три года сколько смогли с Миком сделать.

Демид с гордостью обвел глазами свой дом.

— А как же… болячка?

— Болячка? Так нету её.

— Каак нету? Я сама медсестра, знаю, что это такое.

— А вот так, я через год явился на ВТЭК, они там ошалели — вместо огромной опухоли, частичная, уплотнение какое-то, сбежались все на меня смотреть. Я, конечно, порадовался, сам-то заметно лучше себя чувствовать стал, ну помурыжили меня анализами, обследованиями, дали группу ещё на год, решили, что ремиссия, и все может вернуться.

Сестры опять в слезы — живой я, они уже самое плохое думали.

— Оставайся, живи с нами, то, сё, а у меня Мик здесь, домишко недоделанный, куча дел, да и с женой поговорить предстояло.

Демид поморщился.

— Пришел, мужик чужой там обосновался капитально — гражданский муж, она затряслась вся… похоронила и забыла уже. Мужик вроде дельным оказался, порешали мы с ним — оценщик приходил, квартиру реально оценили, он мне, поскольку я полностью на эту квартиру деньги зарабатывал, две трети стоимости и отдал. Пожелал счастья им да и ушел. Душа рвалась сюда, вот я и прилетел уже самолетом. А этот бродяга от Файзуллы слинял через неделю, вот и болтался тут диким зверем. Я его потом с неделю вычесывал да отмывал.

Мик сердито гавкнул.

— Это он до сих пор обижается, хотя я ему доходчиво объяснял, что мне надо поехать. Вот так. Группу на следующий год сняли — признали совершенно здоровым, а ты говоришь… Природа, она… — тут все предусмотрено Всевышним, от муравьишки, до слона, это мы, венцы творения, слепоглухонемые к ней.

— Демид, — потрясенно смотрела на него Маринка, — но это же просто чудо??

— Может, и чудо, а для нас с этим вот ловеласом — быль.

— И не тянет домой?

— Знаешь, дом мой — вот он, наверное, надо было пройти через такое, чтобы осознать. Я к своим наведываюсь, как не навестить, но неделя-две и все, не могу — снится мне все это. И срываюсь сюда.

— А жена?

— Жена? Так мы тогда ещё в первый приезд развелись, живет, наверное, не интересовался. — Пожал плечами Демид.

— И у тебя обиды не осталось?

— На что? Не каждая может принять такое вот — молодая, наверное, успешная, и вдруг «полудохлый муж, которому требуется забота и уход, и много денег на бесполезное лечение» — это я её цитирую. Честно, я про неё очень редко вспоминаю, ни к чему, чужие люди. Что задумалась, Марин?

— Я бы так не смогла… — пробормотала Маринка.

— Как так? Ухаживала бы за смертельно больным, сомневаюсь?

— Я не про это, что я больных не видела у себя в больнице и с летальным были, я бы… — она помолчала, — ну та Маринка, про сейчасную не знаю, та бы доставала тебя претензиями и истериками долго.

— Ты такая вредная? — изумился Демид.

— Ой, даже не знаю как и выразиться, мне пока надо осознать и самой себя понять, но так истерить, вести себя точно уже не смогу, что-то выгорело внутри и сильно. Там, в России, у меня отец, ох сколько мы гадостей и наговорили, и наделали друг другу, а сейчас… — она помолчала и удивленно сказала, — надо же, мне его почему-то жалко??

— И вот задумалась я, — как-то растерянно заметила Маринка, — оказывается друзей-то у меня и нет…

— Да ладно, так не бывает, кто-то да есть! Одно дело у меня — узнав про мою болезнь, многие как-то так аккуратно растворялись, как кусок сахара в горячем чае. А ты? Молодая, здоровая, думаю, до поездки сюда, ты была цветущей? Подружка одна да есть, такая надежная?

— У меня четкая теперь граница «До» и «После». И в теперешней жизни мало кто мне нужен: сестренки, брат, Мик, пара друзей, из небогатых, но отдававших мне последние копейки, не боявшихся со мной общаться. «Болезнь-то не заразная, но мало ли» — выдал тогда один из бывших приятелей. Здесь четко осознается все былое, в чем-то сам виноват, многое бы изменил в своей жизни, но одно твердо знаю, как я сейчас живу — это самое лучшее, что было в моей жизни. Как я с тщанием и действительно с любовью отделывал внутри свой домишко, а с печкой пол лета возился. Наскачивал из интернета всяких инструкций, вот и прикидывал-мараковал, три раза перекладывал, но горжусь тем, что получилось. С кирпичами была целая эпопея — сам ведь делал и обжигал, дедовским способом, но красавица моя получилась на славу. Здесь всегда находится дело, которое именно по душе. Вон у меня кустики по периметру растут, смородинка, тоже с родины тащил, былинки были, а уже первый урожай снял, чуток, но ведь уродились ягодки, а мне и в радость. Огородик небольшой поначалу осилил, теперь добавляю грядки каждую весну — загораюсь что-то новое посадить-вырастить… Нет, не вернусь я назад в цивилизацию, точно. Ну, может, когда совсем старым стану, опять же — если стану. Но каждый год езжу для подстраховки на обследование, мало ли… пока здоров.

Маринка сидела опечаленная:

— Демид, а ведь я и впрямь всех, даже добрых знакомых порастеряла. На работе девчонки… чего-то постоянно с ними цеплялись, делили, я часто обижалась, старалась не разговаривать, в позу вставала. Отец? Там отдельный разговор… Сейчас вот думаю — какая дура. Я просто как бы сбоку себя увидела… да, загадили мне голову с истинной верой, а если честно — сама хотела… Говорили мне мамины подружки, в какой вере родился — в той и живи. А я, — она запнулась, — и сына… Эх! Извини, Демид, не могу пока… не могу!

Маринка утирала слезы, которые откуда-то взялись.

— Марин, а ведь ты счастливая, у тебя сын есть, и он, судя по всему, сумел как-то выбраться из этого, ангел-хранитель у него сильный, да и матушка твоя оттуда, с небес, ему помогает, точно тебе говорю! Я как спущусь, потихоньку пошарюсь в инете, если на самом деле была передача, точно найду!

— Демид, если Петька действительно дома, у отца — это самое большое счастье!!

— Ладно, давай спать!

А утром Маринка проснулась от неестественно яркого света за окном. Приподнявшись на топчане выглянула в окно и ахнула, за окном была зима.

— Демид? — обернулась она, но топчан был заправлен, и их с Миком в домике не было.

А Маринка, которая никогда не удивлялась первому снегу там, дома, ну выпал и выпал, тут, быстренько умывшись-одевшись, выскочила на улицу и застыла, вокруг было действительно белое безмолвие. Везде небольшим слоем лежал снег, такой белый, что резало глаза, все замерло, не было ни единого звука, только забавно смотрелась цепочка следов человеческих и собачьих, как кто-то сделал набросок рисунка. Тишина стояла невозможная, горы, украшенные чистейшим снегом, были одновременно и красивые, и суровые… Маринка бездумно смотрела вокруг, не было никаких мыслей, она просто впитывала в себя всю эту необычную красоту.

Так и стояла она, пока на неё сзади не налетел Мик, не ожидавшая такого подлого нападения, Маринка рухнула в снег, а пес запрыгнул на неё и начал тыкаться мордой в лицо. Раньше бы она надулась, заорала, сейчас весело барахталась с собакой, а Демид, появившийся на краю поляны, улыбнулся.

— Понемножку, по капельке начала чаще улыбаться Микова находка, значит, пошла на поправку.

А то, что душу вот такая суровая, но дух захватывающая красота излечивает, он твердо знал и мог дать голову на отсечение.