Драконий пир

IX

Владислава похоронили в другом монастыре, располагавшемся на холме чуть к северу от румынской столицы, а уже на следующий день в самой столице состоялась церемония помазания нового государя.

Новое помазание Влада совершал не тот митрополит, что делал это восемь лет назад, а новый — Макарий, хмурый длиннобородый старик. Никакой угодливости новый митрополит в отличие от прежнего не проявлял, но Дракулову сыну это почему-то понравилось, пусть старик и вёл себя так, будто делал одолжение: "Ладно. Совершу, что положено. Не оставаться же государству совсем без правителя".

На дворцовом празднике, состоявшемся после церемонии, митрополит присутствовать отказался, строго заметив Дракулову сыну:

— Я вижу, что ты зовёшь меня на пир, потому что хочешь почтить, но не пристало мне, монаху, пьянствовать.

— Владыка, — Влад даже руками развёл в удивлении, а Макарий продолжил:

— Само же празднество благословляю, ведь оно послужит всеобщему примирению.

Митрополит одобрил пиршество, потому что Влад ещё в Тыргшоре объявил, что "стремится установить мир", и что хочет видеть на празднике у себя во дворце всех бояр:

— А кто не явится, про тех я стану думать, что они мира не хотят, — многозначительно добавил Дракулов сын.

Никто из бояр-изменников не догадывался, что понятие "мир" Влад трактовал совсем не так, как они. "Когда вы все околеете, тогда мир и наступит, — думал он, — а пока вы живы, мира не будет, потому что люди, подобные вам, никогда не прекратят умышлять зло. Видит Бог, я хочу мира, поэтому изведу вас всех".

Теперь это казалось возможным, ведь всё теперь происходило совсем не так, как восемь лет назад, когда Влад не смог удержаться у власти надолго. Нынешним летом никто не смотрел на Дракулова сына недовольно и не считал напастью.

Жители Тырговиште приветствовали нового государя, тем более что он пришёл под стены не вместе с турецкой армией, как в прошлый раз, а вместе с румынами, которые не собирались заниматься грабежом. В Тыргшоре армия Владислава, оставшаяся без главного военачальника, и войско Влада объединились, поэтому подошли к румынской столице вместе. Народ, стоя на улицах и высовываясь из окон, приветствовал новую власть, надеясь, что Дракулов сын станет править лучше, чем прежний князь.

Дворец не оказался безлюдным, как в прошлый раз — все слуги остались на месте, и даже писарь Калчо, сильно постаревший. Он вместе со всеми вышел во двор встретить нового хозяина княжеских палат.

— А! Это ты, мой честный слуга! — воскликнул Влад, взяв склонившегося писаря за плечи и заставив выпрямиться.

— Увы, моё правдолюбие не позволяет мне покривить душой, — ответил Калчо. — Минувшие восемь лет я служил не тебе, а Владиславу, ныне покойному. Как бы ни хотел я сказать иначе, но...

— А теперь ты снова мой слуга! — перебил Влад и вдруг вспомнил нечто весьма важное. — А где же начальник канцелярии?

Да, Дракулов сын вспомнил про того самого Михаила, который при Владиславе возвысился, получив должность начальника всех писарей, и про которого Мане Удрище сказал: "Он-то и бросил в кубок твоего отца зёрнышко отравы".

— Михаил сбежал, — ответил Калчо. — Как услышал, что ты подъезжаешь к восточным воротам города, так сразу сбежал через ворота западные.

Влад скрипнул зубами, но ловить беглого убийцу сейчас не имел возможности. "Пусть Михаил сбежал, зато Тудор здесь, — подумал Дракулов сын, — и если я начну ловить Михаила, тогда Тудор тоже сбежит, ведь боярин остался лишь потому, что не знает, о чём Мане Удрище успел мне рассказать. Тудор, как всегда, надеется сохранить свои имения. А если этот предатель поймёт, что мне известна вся история с отравлением, тогда он поймёт и то, что надеяться ему не на что. И сбежит!"

Вот почему Влад в ответ на слова Калчо изобразил удивление — Тудор ведь находился здесь же, в свите!

— Как же так сбежал? — Дракулов сын произнёс это с лёгкой укоризной. — Почему сбежал? Разве я не объявил во всеуслышание, что стремлюсь к миру, а тех, кто станет от меня бегать, непременно настигнет мой гнев?

— Мы слышали, государь, — ответил Калчо. — Но Михаил будто оглох, потому что не слышал даже моих увещеваний остаться.

Даже семья Владислава — его вдова и сын — никуда не делись. Они не пытались сбежать, а тоже вышли во двор и, понурившись, ждали, как новый правитель решит их судьбу.

Сына Владислава тоже звали Владислав. Он был похож на отца так, как двадцатилетний сын может быть похож на своего сорокалетнего родителя. Вдова ничего примечательного собой не представляла, и даже её имени Влад не запомнил.

— Ваше место не здесь, — сказал он этим двоим. — Ваше место — у гроба покойного. Поэтому поезжайте в монастырь, что к северу отсюда, на холме, а после похорон можете отправиться хоть в Трансильванию, хоть в иные земли, но чтобы в моих пределах я вас больше не видел. Уезжая, можете взять с собой своё имущество, но знайте меру — не вывозите всё подчистую, как было восемь лет назад. Вторичного разорения дворца я не допущу.

— Благодарим, — тихо ответила вдова, а Дракулов сын остановился напротив Владислава-младшего и добавил:

— И вот ещё что. Я так добр только в этот раз. Я отпускаю тебя, Владислав, но если ты явишься в Румынию снова или за горами начнёшь плести против меня интриги, тогда берегись. Твоему отцу я воздал по заслугам и тебе воздам.

Услышав о воздании, Владислав-младший дёрнулся, внутренне закипая, хотел что-то сказать, но мать быстро схватила сына за руку, и тот успокоился.

В тот же день эти двое, наскоро погрузив скарб на телегу, уехали, а Влад, в то время как они собирались, уже сидел в тронном зале с боярами и обсуждал, как будет проходить пир, который должен был состояться через три дня сразу после церемонии помазания.

Именно тогда оказались распределены придворные должности. Плаксивый Миклие, который заведовал винными погребами при отце Влада, снова стал ими заведовать. Заведовать княжескими застольями стал рослый русоволосый Буда, который ещё в Сучаве, когда явился проситься на службу, сказал, что всецело поддерживает Владово стремление восстановить справедливость.

"Ты мне в восстановлении справедливости очень поможешь", — мысленно произнёс Дракулов сын, объявляя, что Буда станет отвечать за подготовку самого пира.

Чернявый и кудрявый Кодря получил должность главного распорядителя двора, то есть на нём лежала обязанность подготовить дворец к приёму гостей — позаботиться, чтобы палаты были прибраны, украшены и всё такое прочее.

Затем были распределены должности, не связанные с устроением пира. Молдовен получил подтверждение, что он теперь — начальник всей княжеской конницы. Престарелый Опря стал начальником канцелярии вместо сбежавшего Михаила. Оборотистый Йова, со своей неопрятной рыжей бородой больше походивший на торговца, чем а боярина, теперь отвечал не только за снабжение войска, но и за сбор налогов в государстве, и задача ему досталась непростая, ведь налоги следовало начинать собирать уже совсем скоро, с первого сентября.

Остальные бояре — и верные, и предатели — заняли место в совете, но верные, конечно, оказались повыше. Первое место пока что осталось у Мане Удрище, следующее по старшинству занял Войко, следующее — Штефан Турок, и также в почёте оказались Стан Негрев, Дука, Казан Сахаков.

Остальные бояре, и в том числе Тудор, заняли места менее почётные, но Тудор не оставлял надежды выслужиться.

На исходе того же дня в покоях у Дракулова сына за вечерней трапезой собрался ещё один совет — малый, состоявший из Войки, Штефана Турка, Буды, Молдовена, Опри и Йовы. Никого лишнего в комнате не было, а за столом прислуживал только Нае и сохранял полнейшую невозмутимость, что бы ни услышал.

Этот паренёк, по виду добродушный и простоватый, теперь оставался таким только по виду, а внутри уже давно переменился, ведь за восемь лет службы у Влада успел понять, что жизнь жестока. Вот почему Нае нисколько не ужасался судьбе бояр-изменников, которая решалась у него на глазах. У многих людей колени начали бы дрожать, если б довелось услышать то, что обсуждалось в комнате тем вечером, а для Нае всё стало ничего.

Влад иногда посматривал на него, да и самого себя минутами видел будто со стороны. Оглядывая комнату, освещённую лишь несколькими большими свечами, возвышавшимися на столе в подставках, Дракулов сын невольно подумал, что сейчас вместе со своими людьми похож на боярина Мане Удрище.

Влад помнил, что когда-то именно так и воображал другую комнату — ту, в которой Мане сплёл свой первый заговор. Ту другую тоже окутывала полутьма. Горели только свечи и лампадка перед иконами в правом углу от двери. А теперь в таких же тёмных покоях сидел сам Влад со своими верными боярами, потому что решил устроить что-то вроде заговора против бояр-изменников.

Влад, Войко, Штефан Турок, Буда, Молдовен, Опря и Йова, сидя за столом, на котором стояло остывающее угощение, обсуждали судьбу каждого изменника, и оказался упомянутым даже Мане Удрище.

— Из-за него же всё это началось, — твердил Штефан Турок. — Он подговорил Тудора. Он сжёг моего отца! Да я своими руками его...

— Нет, — твёрдо возразил Влад. — Я обещал простить. И тебе не позволю ничего сделать, потому что обещал для Мане и его родичей спокойную жизнь. Если нарушу слово, чем я лучше предателя? Чем?

— Я о таком не думаю, — Штефан Турок разочарованно потупился. — Я не забочусь о том, чтобы быть лучше других.

— Мане Удрище и его родичей не трогай, — повторил Влад. — И тогда я сдержу слово в отношении тебя тоже — ты станешь главным распорядителем на казни, которая будет.

— Когда? — Турок снова поднял голову.

— Этой зимой. После Рождества. Пусть те, кто погубил моего отца и брата, сами умрут тогда же, когда погубили их.

— Долго ждать, — заметил Штефан Турок.

— Ничего. Мы с тобой ждали десять лет, поэтому несколько месяцев пролетят незаметно, — Влад улыбнулся. — К тому же ты зря думаешь, что забава начнётся только зимой. Она начнётся уже через три дня.

— Да, весело будет, — усмехнулся Молдовен. — Наши гости начнут празднование на пиру, а закончат уже в тёмном подвале.

— Вот и посмотрим, что за лица у них будут, когда они поймут, что к чему, — уже серьёзно ответил Дракулов сын. — Но меня больше беспокоят те, кто может попытаться их вызволить.

— Боярские слуги? — спросил Буда. — Но ведь о них мы уже говорили и всё решили. Или есть ещё что-то, государь?

— Меня беспокоит войско, — сказал Влад. — Ведь та часть, которая раньше подчинялась Владиславу, собрана из боярских слуг и боярских же крестьян. Как бы эти люди не взбунтовались. Не хотелось бы устраивать побоище под стенами города, да и вообще побоища хотелось бы избежать.

— Я думаю, им незачем бунтовать, — спокойно сказал Войко. — Если взбунтуются, то им нужен тот, кого они смогли бы посадить на престол вместо тебя. А кого они посадят? Владислава-младшего? Да кому он надобен! К тому же, прихода турков никто не хочет. Боярские слуги скорее отдадут тебе своих хозяев на расправу, чем станут биться с тобой, а затем ещё и с турками.

Султан сдержал обещание и ещё в начале лета отправил ко двору Владислава, ныне покойного, своих послов с наглым требованием. Турецкие послы заявили ошарашенному Владиславу и всем собравшимся в тронном зале, что Мехмед хочет видеть Влада на румынском троне, а если это не будет выполнено, то румынам следует ждать турецкого набега. Впрочем, это требование казалось не более наглым, чем действия Яноша Гуньяди, считавшего себя вправе сажать на румынский престол своих ставленников.

Теперь Мехмед действовал, как тот венгр, и потому смерть Владислава не очень огорчила наибольшую часть бояр-изменников, не принимавших непосредственного участия в убийстве Владова отца и старшего брата. Изменники, конечно, боялись Влада, но наверняка подумали: "Зато хоть набега не будет". И слуги изменников, кажется, думали так же.

Тем не менее, Дракулов сын был не совсем уверен, что у боярских слуг и крестьян достанет ума не бунтовать:

— А может, они станут надеяться на Яноша Гуньяди? — спросил он.

— Ещё не известно, вернётся ли Янош из Белграда, — сказал Опря, который был старше всех и по опыту знал, что в жизни всё возможно. — Помнится, Янош сбежал с поля боя под Варной и с Косова поля сбежал, а если и в Белграде дело обернулось плохо, сможет ли он сбежать?

По расчётам собравшихся, осада крепости турками должна была уже закончиться, но чем закончилось это дело, никто ещё не знал. Влад и сам с нетерпением ждал сведений.

— На Яноша нашим врагам надеяться нечего, — продолжал Опря. — Если он и может им помочь, то прямо сейчас, а из Белграда нет вестей. Значит, прямо сейчас мы можем его не опасаться, а что буде после, никто не знает.

— А что Владислав-младший? — спросил Дракулов сын. — Замышляет ли он что-нибудь?

— Наши люди говорят, что ничего не замышляет. Поехал в монастырь и горюет, — сказал Молдовен. — А если что-то замыслит, мы узнаем об этом раньше, чем этот юнец успеет задуманное осуществить.

В комнате ненадолго воцарилось молчание, которое нарушил Йова.

— Государь, — начал он, — а позволь мне сказать о том, что имеет отношение к пиру, но на первый взгляд с пиром не связано.

— Говори.

— Есть одна плохая новость, — продолжал Йова.

— И что же стряслось? — насторожился Влад.

— Мы с Опрей обыскали всю канцелярию и не нашли одной очень важной книги, — вздохнул рыжебородый боярин. — В ней записаны все города и сёла в государстве, и указано, сколько и чего с них собирать. Очевидно, Михаил, когда сбежал, забрал эту книгу с собой. И придётся нам составить весь перечень заново, но на это уйдёт много времени. Несколько месяцев, — рыжебородый боярин снова вздохнул. — Ох, и доставил нам хлопот этот Михаил, ведь знал, хитрый вор, что подати надо начинать собирать уже вот-вот. Сентябрь совсем скоро. К сентябрю и даже к октябрю нам новый перечень никак не составить.

— А причём здесь пир? — Дракулов сын сделался непринуждённым, потому что сейчас подати занимали его меньше всего.

— Сейчас я предложу то, что ты, возможно, одобришь, государь.

— Но причём здесь пир? — Влад по-прежнему не видел большой беды в пропаже книги, но главное — не понимал, как подати связаны с пиршеством.

— Я не сумею объяснить это в двух словах, — признался Йова, — поэтому начну издалека.

— Главное, чтобы утро не наступило прежде, чем ты дойдёшь до сути, — беззлобно пошутил Дракулов сын.

— Я предлагаю в этом году не собирать подати вовсе, — сказал рыжебородый боярин. — Это лучше, чем собирать наугад, ведь плательщики быстро смекнут, что мы не знаем, сколько брать, поэтому они станут платить меньше, чем могли бы. И каждый следующий год нам придётся чуть ли не воевать с ними, когда мы приведём дела в порядок и назначим им платить столько, сколько положено. Все будут возмущаться: "Раньше было меньше!" А если ты объявишь, что в этот год не будешь собирать вовсе, люди возликуют и одобрят всякий твой поступок, который ты совершишь ради наполнения казны другими путями. Другими, но не пошлинами, а теми путями, которые...

На последних словах боярин загадочно улыбнулся, и Влад, наконец, всё понял:

— А ведь верно! — воскликнул он. — Зачем мне собирать подати в этом году, если я заберу себе всё имущество бояр-изменников. У них золото есть, и этих денег мне хватит надолго. Хватит и на выплату дани туркам, и на содержание войска, и на содержание двора. А народ одобрит, потому что сохранит свои деньги. Я помню, как на меня смотрели восемь лет назад. Смотрели, будто я грабитель, ведь из-за меня жители Тырговиште заплатили туркам тридцать тысяч золотых, чтобы не допустить разграбления города. А ведь я ещё и подати после этого собирал. Вот поэтому меня не любили! А теперь полюбят. Ох, как полюбят, несмотря на то, что я пролью много крови!

Пир во дворце шумел с середины дня до самого вечера. На небе, уже сиреневом, занимались звёзды, а с государева двора — как и восемь лет назад похожего на маленькую крепость благодаря высокому частоколу и кирпичным башням — по-прежнему доносился шум праздника.

На городские улицы, уже почти обезлюдевшие, то и дело прилетали весёлые возгласы, пьяный смех, слова нестройного пения. Наверное, горожане, жившие по соседству с государевым двором, всё спрашивали себя, когда же, наконец, веселье прекратится, и не догадывались, что скоро придётся услышать не возгласы и не смех, а отчаянные крики.

Влад, помня пиры в Сучаве, постарался устроить всё так же, ведь ему хотелось, чтобы румынские бояре после этого застолья так же устали, как уставали от подобного веселья бояре молдавские.

— Не разбавляй нашим гостям вино, если сами не попросят, — велел Дракулов сын своему боярину Миклие.

— Да как же не разбавлять? — удивился тот. — Если не разбавлять, они нам за один пир половину всех бочек опорожнят.

— Ну и пусть опорожнят, — ответил Влад и повторил. — Не разбавляй. Делай, как велю.

"Пусть бочек в дворцовом подвале станет поменьше, а пространства освободится побольше, — мысленно усмехался Дракулов сын. — Оно нам понадобится".

Наверное, княжеские хоромы в Тырговиште давно не знали такого веселья, ведь столы, ломившиеся от яств, стояли не только в тронном зале, но и во всех больших комнатах дворцовой хоромины. Влад хотел, чтобы за столы вместились не только участники совета с сыновьями и братьями, но и их дальняя родня. Дракулов сын пригласил всех!

Правда, боярских жён, дочерей и племянниц на этот пир не позвали. Новый государь был холост, и матушка его давно скончалась, поэтому некому оказалось бы возглавить празднество на женской половине. Женщинам и девицам никак не полагалось сидеть вместе с мужчинами, а сами по себе пировать без хозяйского внимания гостьи не могли, поэтому вынужденно остались дома и досадовали, что новый государь не удосужился жениться до того, как взошёл на трон.

Во дворе перед дворцовой хороминой пировала боярская челядь, и пусть пищу и вино на столы челядинцам поставили попроще, но всего было так же вдоволь. Казалось, Дракулов сын, оказавшись помазан на трон, на радостях решил накормить весь город, однако после прибытия гостей все ворота государева двора закрылись на засовы.

— Так спокойнее, — объяснили Владовы слуги боярским челядинцам, когда кое-кто начал смотреть недоумённо. — А то набегут с улицы всякие бродяги и голодранцы, чтобы полакомиться вашим угощением.

Челядинцев такое объяснение устроило, и они продолжили веселиться и славить нового князя.

Влад, сидя в тронном зале за особым столом, видел этих челядинцев через открытое окошко. Все окна в зале были отворены, чтобы стало не так душно, но Дракулов сын, если б мог, приказал затворить. "Чем жарче станет гостям, тем больше они выпьют", — думал новый румынский государь, поэтому августовская жара казалась ему не помехой празднику, а союзницей.

На руку оказалось и то, что митрополит не принял приглашение, ведь то, что задумал Влад, не могло начаться в присутствии владыки. Пришлось бы ждать, когда митрополит покинет дворец, а так Влад почти наслаждался мыслью, что может отдать свой особый приказ в любую минуту, когда пожелает. И всё же торопиться не следовало, а следовало позволить своим гостям пировать до вечера, чтобы они хорошенько опьянели.

Тронный зал шумел. Играла музыка, слышался гул голосов, иногда переходивший в застольную песню. Затем снова начинались разговоры, и Владу казалось, что он слышит каждое слово, ведь в Сучаве во время пасхального пира у своего двоюродного брата Александра наслушался достаточно. Гости на пиру, конечно же, обсуждали среди прочего, долго ли новый правитель просидит на троне, а Дракулов сын, окидывая взглядом зал и своих гостей, по большей части молчал.

Когда-то давно, представляя, как будет проходить это застолье, Влад думал, что заведёт с гостями хитрую беседу, но с той ночи, когда в трактире довелось выслушать рассказ боярина Мане Удрище, стало понятно, что на пиру говорить с предателями не о чем. "Вот когда окажутся в подвале, закованные в цепи, а рядом будет стоять пыточных дел мастер, вот тогда и поговорим", — обещал себе Дракулов сын, а сейчас ему оставалось молча улыбаться, поднимая свой кубок, когда кто-то из бояр, уже приговорённых, вставал и произносил здравицу, желая новому государю долгой жизни и долгого правления.

Одним из первых здравицу провозгласил Тудор. Сделал это и дряхлый Станчул, предатель, переживший очень многих государей. Глядя на костлявую старческую руку, сжимавшую кубок, Влад даже удивился, что Станчул дожил до нынешнего дня, ведь Станчулов брат Юрчул уже скончался, не вынеся груза годов.

Димитр, являвшийся начальником конницы у Владова отца и у Владислава, тоже провозгласил здравицу. Наверное, надеялся, что Влад, давший должность начальника конницы лишь Молдовену, может со временем назначить второго начальника, раз конница велика числом. Пусть Димитр был уже в годах, но по-прежнему крепко сидел в седле, обладал солидным опытом ведения войны и надеялся, что новый государь это оценит. Потеряв свою должность, Димитр надеялся вернуть её и весь светился надеждой, поэтому Влад еле сдержался, чтобы не рассмеяться, громко и зло.

По очереди подняли кубки боярин Влексан, который Флорев сын, а ещё боярин Татул, боярин Баде, боярин Нягое, а также Мане, но не тот, который Удрище, а другой. Про них Владу ещё от писаря Калчо стало известно, что те продались Владиславу за земельные пожалования, а последние двое — за возможность заседать в совете. И вот эти пили за здоровье нового государя. Ах, как хотелось бы новому государю зло рассмеяться!

Остальные бояре, в верности которых Влад не сомневался, тоже, конечно, провозглашали здравицы, и Дракулов сын еле скрывал, что слушает пожелания от таких людей с куда большей охотой, чем речи предателей. Слушать было приятнее ещё и потому, что верные сидели поближе и, значит, могли не напрягать голос, не кричать, не надрываться. То, что говорится спокойно, как-то приятнее для слуха, чем надрывные восторги. Отчасти поэтому дышала такой искренностью речь серба Войки, сидевшего от государя по правую руку — речь ровная и не слишком громкая.

Искренне желал Дракулову сыну долгих лет боярин Мане Удрище, сидевший от него по левую руку. В словах этого боярина сквозила надежда, как и в словах Димитра, но над этой надеждой новому князю не хотелось смеяться, а наоборот хотелось оправдать её: "Я буду справедлив, а не добр".

Однако Мане в отличие от Войки не знал, чем должен закончиться праздник. Посвящать старого боярина в это дело Влад не стал, подумав: "И так уже два заговора сплёл. Пусть отдохнёт, а мы как-нибудь сами управимся", — однако Мане, возможно, догадывался о чём-то.

Пожилой боярин много не пил, чтобы не захмелеть до неприличия, ведь годы и здоровье были уже не те, но именно по причине своей вынужденной трезвости он, конечно, заметил, что Влад и Войко пили вино, разбавленное так сильно, что оно, по сути, не отличалось от воды. И всё же Мане не стал спрашивать, что происходит, ни у самого Влада, ни у Миклие, который раз за разом наливал в княжеский кубок и в кубок Войки почти одну только воду.

Штефан Турок, Молдовен, Кодря, Опря и Йова, сидя возле княжеского стола на почётных местах, казалось, пили много, но в действительности лишь изображали пьянство. Буда не пил совсем. Как и положено тому, кто заведует княжескими застольями, он не сидел среди других бояр, а перемещался по тронной зале, всегда сопровождая слуг, несших государю очередное новое блюдо, и пробовал эту пищу на виду у всех перед тем, как её ставили на княжеский стол.

Иногда Буда заходил за спинку трона и шептал что-то Владу на ухо, но так, что Мане не слышал, а Войко и не прислушивался, потому что приблизительно знал, о чём докладывает Буда.

Наступивший вечер не принёс в тронный зал прохладу. От множества свечей, зажжённых там, было так же жарко, как днём. И всё же открытых окон чуть потянуло холодком, поэтому Влад поёжился. "Пора начинать", — решил он, тем более что на столах вот-вот должна была появиться последняя перемена блюд. Мясо и птицу давно съели, и теперь на столах стояли пироги и пирожки со сладкой начинкой, а также разные сладкие фрукты, к ним было подано сладкое вино.

Буда, как и в прошлые разы, сопровождал челядинцев, несущих угощение на княжеский стол. Попробовав каждое, боярин по государеву знаку подошёл и преклонил ухо, а когда услышал приказ, то невозмутимо кивнул и направился к дверям.

Дракулов сын меж тем поднялся со своего места, держа кубок в руке, и бояре тоже встали, а Влад с удовлетворением отметил, что многим гостям оказалось уже весьма тяжело подняться на ноги.

— Много вы пили за меня, слуги мои, а теперь я за вас выпью. Живите все в здравии столько, сколько вам Богом отпущено. Живите в богатстве, чтобы и наследникам вашим так же богато жить. Радуйтесь, сколько можете, а пошлёт Бог печали, терпите, как я научился терпеть. Пусть будет мир в нашей земле. Пусть мир как можно скорее установится.

С этими словами Дракулов сын осушил свой кубок, где по-прежнему была почти одна вода, с громким стуком поставил на стол и, наконец, сел.

Все тоже осушили свои кубки и начали опять садиться — все кроме Штефана Турка, Молдовена и Кодри. Эти трое, деловито пробираясь вдоль стены, направились к выходу, но никто этому не удивился, ведь каждый из присутствующих хоть по разу уже выходил.

— А скажите мне, слуги мои? Кто из вас помнит моего деда Мирчу? — меж тем спросил Влад, пока зал снова не загудел от разговоров.

Мирча, в честь которого получил имя Владов старший брат, был великим правителем, поэтому все бояре, которым исполнилось более пятидесяти лет, посчитали своим долгом сказать, что помнят его.

Отовсюду послышалось:

— Я помню, государь.

— Я.

— Я помню.

— И я помню.

— И я.

Меж тем в зал вернулся Буда, который уже не сопровождал челядинцев, а шёл один. Двигался чинно, не торопясь, сложив руки на животе, а захмелевшие гости даже не заметили, что локти Буды, плотно прижатые к бокам, будто придерживают что-то, спрятанное под его боярской шубой.

— А сколько государей сменилось с тех пор, как мой дед умер? — меж тем спросил Влад. — Кажется, шесть. Я прав?

— Да, — ответил кто-то. — Если не считать твоё собственное краткое правление, которое было восемь лет назад.

— Удивительно! — воскликнул Дракулов сын. — Мой дед правил почти тридцать лет и три года, как сказочный правитель. А со времени его смерти не прошло и сорока лет, а уже сменилось шесть государей, а если считать вместе со мной, то семь. Отчего бы?

В зале наступила тишина.

— А кто среди вас помнит моего дядю, Александра Алдя? — продолжал спрашивать Влад.

Его хорошо помнили все, кому исполнилось хотя бы сорок. Опять послышалось "я", "я помню".

— А кто его отравил? — резко спросил Влад.

В зале опять повисла тишина.

— Я же знаю, что его отравили, — продолжал Дракулов сын. — Мой отец не хотел верить в это, потому что сам был добрым человеком и не хотел видеть зла в других людях, но я желаю знать правду.

— Её никто здесь не знает, — подал голос Тудор. — Все, кто мог знать, уже на том свете. В этом зале нет людей, причастных к его отравлению. Конечно, до всех до нас доходили слухи, но мало ли кто что говорит.

Буда остановился за спинкой княжеского трона, и Мане Удрище обернулся, потому что услышал лязг металла. Оказалось, что боярин, заведующий княжескими застольями, принёс под полами своей шубы три меча без ножен, а когда начал аккуратно и тихо высвобождать из-под полы один меч, два оставшихся, прижатые локтем к другому боку, звякнули друг об друга.

— Тебя не тронем, Мане, — тихо проговорил Буда. — Ни тебя, ни брата твоего, ни сына не тронем, и даже челядинцев твоих постараемся не тронуть. Вы, главное, ни во что не вмешивайтесь.

— Не знаете, кто его отравил!? — меж тем недовольно проговорил Дракулов сын. — И кто отравил моего отца, тоже не знаете!?

Тудор предпочёл промолчать и очень встревожился, хоть и старался не подать виду.

— Вы — лжецы! Но я научу вас говорить правду! — крикнул Влад, отводя правую руку назад и чувствуя, как Буда вкладывает в неё меч, а в эту самую минуту широкие двустворчатые двери главного входа в залу уже открылись, впуская многочисленных вооружённых воинов во главе с Молдовеном и Кодрей.

Войко и Буда, тоже с мечами в руках, быстро направились туда, где сидели те бояре, которых Дракулов сын считал верными: Стан Негреев, Дука и Казан Сахаков с родственниками. Войко и Буда должны были отвести этих бояр к боковой дверце тронного зала, ведшей в личные княжеские покои, а мечами отогнать тех, кому в покои идти не полагалось.

Опря и Йова проследовали к заветной дверце сами, без сопровождения. Этим своим слугам, плохо умевшим обращаться с мечом, Влад не отвёл серьёзной роли в нынешнем деле, а просто велел, чтобы они позаботились о себе. Сам же Дракулов сын намеревался позаботиться о Мане Удрище и вкратце объяснить то, что не успел объяснить Буда, но Мане понял всё без объяснений.

— Стоян! Драгомир! Сюда! Скорей! — крикнул пожилой боярин, призывая своего брата и сына, а по выражению Манева лица Стоян и Драгомир сразу смекнули, что им грозит не Влад. Стоило опасаться не вооружённого государя, а своих сотрапезников, которые сидели рядом и услышали, что кричит Мане.

Вот почему Маневы родственники начали всеми силами расталкивать и отпихивать своих соседей по застолью, а сами — поскорее пробираться в сторону трона.

— Иди туда, к дверце, — велел Влад, обращаясь к Мане, а сам пошёл навстречу Стояну и Драгомиру, ведь за теми почти по пятам следовали ещё трое бояр, которых князь щадить не собирался.

Дав Маневым родственникам пройти между тыльной стороной трона и стеной, Влад тут же занял это пространство, начал грозить оставшимся трём боярам, и те вынужденно остановились перед острием меча, ведь сами вооружены не были.

— А вы куда, дорогие мои гости? — с улыбкой спросил Дракулов сын. — Вам к другому выходу.

Тут подоспели вооружённые Владовы воины и схватили всю троицу. Один пытался сопротивляться, но пара ударов под дых, в наполненное брюхо заставила строптивца продвигаться туда, куда тащат.

Через открытое окно со двора, где пировали боярские челядинцы, послышались крики, грохот падающих столов, звон жестяной посуды. Это Штефан Турок со своими людьми начал то, что ему было поручено. Там шла резня, двор заливался кровью, но этого в темноте ночи не получалось разглядеть. Лишь слышались крики и шум борьбы.

Впрочем, даже крики и шум оказались слышны только Владу, оказавшемуся рядом с окном, а в тронном зале хватало своего шума из-за разгоравшейся драки вооружённых с безоружными. Здесь никто никого не убивал. Бояр в отличие от их челяди Влад хотел взять живыми, а остальное было весьма похоже на то, что творилось во дворе.

В тронном зале тоже грохотали падающие лавки, гремели потревоженные столы, звенела посуда, летевшая на пол вместе со сдёрнутыми скатертями, бояре кричали и звали на помощь свою челядь, не понимая, что помощь не явится.

Наконец, зал опустел. Воины во главе с Молдовеном и Кодрей утащили всех гостей вниз, в подвалы. В соседних комнатах, куда заглянул Влад, царил такой же разгром — перевёрнутые столы, тёмно-красные лужи от пролитого вина, а также пища, разбросная по полу и частью растоптанная.

Никого из людей там не было. Миклие и челядинцы спрятались по углам дворца, а Опря, Йова, Мане Удрище с родственниками, Стан Негреев, Дука и Казан Сахаков со своей роднёй сейчас находились в личных государевых покоях и не казали оттуда носа.

С Владом остались только Войко и Буда, не выпускавшие из рук мечи, а то мало ли что. Клинки, не запятнанные ни одной каплей крови, поблёскивали в свете свечей, как и оружие самого Влада.

— Посмотрим, что делается во дворе, — сказал им государь, и они вышли на крыльцо.

Там драка тоже стихла. При свете факелов было видно, как люди Штефана Турка стаскивают убитых в угол двора и укладывают рядами. Если тот, кого считали убитым, при перемещении вдруг начинал подавать признаки жизни, такого тут же добивали.

Небольшая толпа слуг стояла в отдалении. Некоторые из них тихо рыдали. Некоторые, не выдержав, садились прямо на землю, закрывали лицо руками или хватались за голову.

— Всё исполнено, государь, — доложил Штефан Турок, взбегая на крыльцо. — Пособники предателей получили по заслугам. Челядинцы твоих верных бояр стоят вон там, — он указал на толпу.

Влад сошёл с крыльца и приблизился к толпе:

— Не бойтесь, — сказал он. — Никто не причинит вам зла.

Напуганные челядинцы смотрели на него, как овцы в овчарне, где только что побывал волк.

— Не бойтесь, — повторил Дракулов сын. — Лучше посмотрите рядом с собой и скажите мне, все ли ваши товарищи целы. Я имею в виду тех товарищей, вместе с которыми вы служите своим господам. Про ваших случайных сотрапезников, которые стали вам товарищами лишь на время пира, я не спрашиваю.

Выяснилось, что пять человек пропало. Судьба у всех сложилась одинаково:

— Они отошли от нашего стола, и больше мы их не видели, — говорили челядинцы.

— А нечего им было пить с пособниками предателей! — задиристо произнёс Штефан Турок. — Надо было всем сидеть за своими столами, которые были вам нарочно отведены. Нарочно ведь мы вас рассадили, чтоб не перепутать! Угощение стояло везде одинаковое. Чего вот кому-то на месте не сиделось, а?

Влад подумал немного и сказал челядинцам, оглядываясь на двор:

— Возьмите факелы и поищите своих товарищей. Может, кто-то из них не убит, а лишь ранен, но даже если убит, то все они заслуживают достойного погребения в отличие от пособников, которых мы похороним, как собак.

Челядинцы уже хотели разбрестись по двору, как вдруг со стороны главных ворот, по-прежнему запертых, прибежал некий воин и доложил:

— Государь, там толпа.

— Что за толпа?

— С факелами. Я стоял на башне и увидел, как по улице к нам, к нашим воротам идёт толпа.

Прежде, чем он это договорил, раздался громкий стук в главные ворота.

Государев двор был обнесён двойным кольцом высокого частокола. Ворота, в которые кто-то стучался, находились, конечно, на внешнем кольце, то есть достаточно далеко от Влада, стоявшего сейчас в самом центре кольцевых укреплений, но стук всё равно был хорошо слышен — удары гулко ухали в тишине ночи.

— Кого там ещё принесло? — раздражённо процедил сквозь зубы Штефан Турок.

— Горожане? — удивился Влад.

— Больше некому, — сказал Войко. — Городские ворота заперты. Войско ночует снаружи городских стен. Значит, к нам пришли не боярские слуги, которые в войске, и не твоё войско, государь, а жители Тырговиште. Не думаю, что кто-то открыл городские ворота и впустил войско.

— Сколько людей ты видел на улице? — спросил Влад у воина, прибежавшего с докладом.

— Сотни две.

— Не больше?

— Нет, не больше, — уверенно произнёс воин. — Я видел и начало, и хвост этой толпы. Они шли по улице.

— А другие улицы наполнялись людьми?

— Нет, — проговорил воин, но уже менее уверенно.

— Взойди снова на башню, ещё раз посмотри и сразу доложи, — сказал Влад.

Меж тем настойчивый стук в ворота продолжался, но Дракулов сын не намеревался открывать, пока не убедится, что за воротами не воины из боярских дружин.

Три дня назад, обговаривая всё, что может случиться, Влад, Войко, Штефан Турок, Буда, Молдовен, Опря и Йова допускали, что боярские люди, находившиеся в войске, могут оказаться в городе и попытаться вызволить своих хозяев, однако княжеский двор сам по себе был крепостью и вполне мог выдержать длительную осаду. Провизии и воды хватило бы.

Провизию сюда привезли для пира, но на самом деле не только для пира. Запас воды имелся достаточный. Это вина для своих гостей Дракулов сын не жалел, а воду берёг на всякий случай.

— Что случилось? Кто там ломится? — спросил Молдовен, прибежавший во двор во главе с тремя десятками вооружённых воинов.

— Ещё не знаю. Сейчас поймём, — ответил Влад.

Наконец, прибежал тот воин, которого он отправил посмотреть. Даже при неверном свете факела было видно, что воин страшно растерян:

— Государь, там... — он не находил слов.

— Что? — встревожился Дракулов сын. — Сколько людей?

— Две сотни, но...

— Всё те же две сотни?

— Да.

— А на соседних улицах что?

— Почти пусто.

— Почти?

— Может, полтора десятка человек. Тоже идут к нашим воротам.

— И никого больше ты не видел? Никаких толп на дальних улицах? Никого, похожего на воинов?

— Нет. И у наших ворот не воины собрались.

— А что ж ты тогда так растерян? — Дракулов сын улыбнулся и с выражением крайнего довольства оглядел Войку, Буду, Штефана Турка и Молдовена. — Выходит, горожане оказались смелее, чем мы думали. Я и сам был уверен, что наш народ, услышав, как мы тут чиним расправу, спрячется по домам. А народ к моим воротам явился. Смелый народ. Таким народом мне хочется править.

Воин, прибежавший с докладом, наконец, подобрал слова:

— Государь, там владыка к нам пришёл. Владыка Макарий. И с ним священники. И с ними горожане. Это они стучат и не уйдут, пока их не впустят.

Теперь уже Влад лишился дара речи и только крякнул, оглядев двор, заваленный трупами перебитой боярской челяди.

— Убрать всё это быстро мы никак не успеем, — сказал Штефан Турок.

— Так, ладно, — наконец пробормотал Дракулов сын, — Сюда мы владыку впустим, но дальше двора — ни-ни. Наших пленников владыке отдавать нельзя. Пусть хоть отлучением грозит, но мы никого не отдадим.

Войко, стоя рядом, не произнёс ни слова, но Влад помнил о разговоре восьмилетней давности, состоявшемся недалеко отсюда, возле озера с форелью, когда Войко уговаривал своего господина простить всех врагов и не устраивать казнь. Вот почему Дракулов сын теперь сказал этому своему слуге, да и всем остальным заодно:

— Дело тут не в моей мести. Если бояр отпустить, по всей стране начнётся такая кровавая смута, которую Макарий и представить себе не может. Им движут добрые побуждения, но он не знает, что случится от его доброты.

Далее по указанию Влада все, как могли, приготовились к приёму владыки. Все бояре, которые до этого прятались в личных княжеских покоях, вышли во двор. Они, конечно, ужаснулись количеству мёртвых тел, но всё же проявили стойкость, подавая пример своим перепуганным челядинцам.

Во двор вывели и дворцовых слуг. "Чем больше живых будет во дворе, тем меньше страха станут вызывать мертвецы", — решил Влад, но боярина Миклие не стал тащить во двор, потому что этот человек непременно начал бы плакать и мешать беседе своего господина с митрополитом.

Штефан Турок со своими людьми заперся в дворцовой хоромине, закрыл все двери и окна, и даже свечи внутри погасил. Молдовен, привёл ещё воинов вдобавок к своим тридцати и оцепил пространство перед главными воротами, чтобы горожане и прочие люди, сопровождавшие владыку Макария, не разбредались по всему княжескому подворью.

Кодря с оставшимися воинами охранял пленников, запертых в подвале хоромины.

— Ну, вот теперь можно и ворота открыть, — сказал Дракулов сын и сам пошёл навстречу Макарию, но не к внешним воротам.

Новый румынский государь остановился возле кирпичной башни, которая составляла единую линию укреплений вместе с внутренним кольцом частокола. Через ворота этой башни был хорошо виден деревянный мост, перекинутый через оборонительный ров. За рвом возвышался внешний ряд частокола, и там, где заканчивался мост, находились те самые ворота, запертые на засов, но сотрясавшиеся от непрерывных ударов — стучало человек десять одновременно.

Наконец, дворцовая стража убрала засов, ворота открылись, и по мосту хлынула толпа с факелами. Впереди шествовал седой длиннобородый старик в чёрной рясе и чёрном клобуке. Позади старика шли священники в таких же рясах и в чёрных шапочках, а цвет бород в неверном красноватом свете факелов трудно было различить.

Дракулов сын, уже безоружный, поклонился владыке в пояс, приложив правую ладонь к груди. То же сделали Войко и Буда, стоявшие рядом, а также все другие бояре, стоявшие чуть поодаль.

— Владыка, ты решил принять моё приглашение и явился на пир? — спросил Влад.

Попытаться по обычаю поцеловать митрополиту руку князь не решился — настолько грозным казался старик.

— Я пришёл остановить кровопролитие, — строгим голосом произнёс Макарий. — Честные жители Тырговиште прибежали ко мне среди ночи и сообщили, что с твоего двора доносятся крики. И даже было слышно слово "убивают".

— Владыка, ты явился спасать меня или моих гостей? — продолжал спрашивать Влад.

Митрополит сделал ещё два шага вперёд, внимательно оглядел двор и горестно вздохнул.

— Значит, я явился слишком поздно, — словно нехотя проговорил владыка. — Дело, противное христианской совести, уже совершено. Я надеялся упредить тебя и не дать совершиться греху, в котором ты будешь раскаиваться долго, но, увы, упредить не удалось.

— Что же это за грех, владыка? — Влад оглянулся по сторонам, словно просил у окружающих подсказку, а ведь прекрасно видел мертвые тела, которые не могла заслонить даже толпа бояр и слуг во дворе. — Я созвал к себе на пир и схватил предателей, погубивших моего отца и старшего брата. Также я поквитался с пособниками предателей. Эти пособники и лежат теперь мёртвые во дворе. Скоро и самих предателей ожидает кара. А своих верных людей и их слуг, как видишь, я не тронул. Что же я сделал неправильно?

— Я-то думал, ты как положено верующему человеку, покаешься, но ты называешь себя правым! — в гневе воскликнул митрополит. — Неужели, ты не считаешь грехом убиение православных христиан!? Я вижу, ты уже убил многих! А столько ты ещё собираешься убить!? А ведь ты говорил, что хочешь мира!

Толпа за спиной Макария загудела, но Влад оставался спокойным:

— Владыка, я хочу мира и потому истреблю то зло, которое мешает миру установиться.

Митрополит сделал ещё несколько шагов вперёд, Дракулов сын с боярами и слугами чуть отступили, так что теперь двор стал виден Макарию лучше. Владыка увидел других мертвецов, которых прежде не освещали факелы, горевшие в руках священников. Стали видны тёмные пятна на сухой земле двора, и пусть они по большей части получились от пролитого вина, Макарию показалось, что это пятна крови.

— И ты полагаешь, что все, кто лежит здесь убитый, заслужили смерть? Заслужили только потому, что служили своим хозяевам? — спросил митрополит.

— Да, — спокойно ответил Влад, — ведь эти люди знали, кому служат. Слуги очень быстро всё выясняют о своих бесчестных хозяевах, и если, выяснив, продолжали служить, значит, молчаливо одобряли бесчестие, и, значит, сами бесчестные и заслужили смерть.

Макарий сделал ещё шаг вперёд, и двор ещё немного осветился:

— А ты взялся их судить? А ведь сказано в Писании: "Не суди".

— Я — государь, помазанный Богом, — по-прежнему спокойно отвечал Влад. — И у меня как у государя есть право судить своих подданных. Я воспользовался этим правом. И буду пользоваться дальше.

— Знал бы я об этом, не стал бы помазывать тебя на трон, — скорбно проговорил Макарий.

"Ну, — подумал Влад, — сейчас начнёт красноречие своё на мне оттачивать. И прозвище моего отца вспомнится. И будет сказано, что я справедливо унаследовал его, раз творю богопротивные дела".

Вот почему, глядя на нарочитую скорбь своего собеседника, Дракулов сын чуть улыбнулся и развёл руками:

— Владыка, помазание уже совершено. Если Бог попустил это, значит, так Ему угодно. Наверное, Бог знал о том, что мной будет совершено доброе дело — проявлена великая щедрость. Да, я схватил бояр-предателей, не собираюсь их миловать и даже не скрываю, что для меня схватить этих бесчестных людей — великая радость. Я отомщу предателям за смерть своего отца и старшего брата, но по случаю этой великой радости освобожу всех моих верных людей и подданных от всех податей на целый год! Ни города, ни деревни не должны мне ничего платить этой осенью. Пусть достатка у них прибавится. Лишь пошлины я стану собирать, а подати — не стану. Завтра это объявят в Тырговиште, а вскоре — и в других городах, и везде!

Толпа позади Макария ахнула. Наверное, она бы возликовала, если б обстоятельства, при которых довелось услышать об отмене податей, были другими. Дракулов сын вдруг почувствовал, как напор толпы слабеет — до этой минуты горожане словно подталкивали митрополита в спину, заставляли заходить всё дальше во двор, и вдруг Макарий сделал шаг назад, а точнее — маленький полушаг, но Владу этого оказалось достаточно, чтобы понять — всё меняется.

Митрополит будто остался со своими священниками один. Толпа больше не поддерживала его, и это означало, что прав был рыжебородый Йова! Прав! И теперь Влад почему-то подумал: "Хоть я и Дракулов сын, но Бог на моей стороне. Бог устами моего слуги подал мне совет". Да, Влад думал именно так, а ведь митрополит, если б узнал о словах Йовы, то наверняка сказал бы, что совет получен от дьявола.

— Я взываю к твоей христианской совести, — сказал Макарий всё так же скорбно, а гнев угас. — Не проливай больше крови. Остановись. Ведь не все те люди, которых ты называешь предателями, и которых схватил, казнены. Прости тех, кто ещё не казнён. Позволь им уйти.

— Не могу, владыка.

— Можешь, — твёрдо ответил митрополит.

— Не могу, владыка. Это дело решённое. Я стремлюсь к миру, а если предателей отпустить, будет смута.

— А если я сам пойду и отворю запертые двери, ты станешь останавливать меня? — Митрополит сделал один решительный шаг вперёд, но Дракулов сын заступил Макарию дорогу.

— Владыка, — примирительно произнёс румынский государь, — не нужно тебе вмешиваться в мирские дела. Как говорится, Богу — своё, а кесарю — своё. Негоже тебе, владыка, воевать с кесарем, который хочет сделать доброе дело ещё и для церкви.

— Хочешь откупиться от меня дарами? — насмешливо спросил Макарий.

— Нет, откупаться я не собираюсь, — мягко ответил Дракулов сын, — но и воевать с тобой не хочу. Прояви христианское смирение, владыка, дабы не навредить ни себе, ни своей пастве, ведь если тебе на смену приедет новый митрополит из Константинополиса, твоей пастве едва ли будет лучше.

Говоря так, Влад напомнил Макарию о вражде, которая разгорелась между православными церковными иерархами три года назад, когда Константинополис оказался захвачен турками. Султан Мехмед, завоевав столицу православного мира, не стал упразднять должность Константинопольского Патриарха, а велел греческому духовенству устроить очередные выборы, чтобы духовенство выбрало из своих рядов "достойнейшего".

Разумеется, выбран оказался человек, согласный поклониться и подчиниться султану, а румынский митрополит Макарий, когда узнал об этом, объявил, что больше не подчиняется Константинополису, добавив:

— А то ещё заставят возносить молитвы за здравие нечестивого Магомета, — так он называл Мехмеда, зная, что турецкий султан носит имя пророка Мохаммеда.

— Не воюй со мной, владыка, — мягко продолжал Влад. — А если будешь воевать или поносить меня с высоты своей митрополичьей кафедры, тут же этой кафедры лишится. Я отправлю в Константинополис богатые дары с просьбой прислать мне нового митрополита, и эту просьбу непременно исполнят, причём с радостью. Я не желаю такого, а желаю, чтобы ты оставался митрополитом. Но если ты меня вынудишь, что же мне останется делать? Прояви смирение, как положено представителю церкви.

Они ещё говорили некоторое время, и Дракулов сын мягко увещевал старика, понимая, что мягкостью сейчас можно добиться большего, чем гневным напором.

В дворцовую хоромину митрополит так и не прорвался, поэтому, ещё раз попробовав воззвать к христианской совести нового государя, ушёл вместе со всей толпой священников и горожан.

Когда ворота княжеского двора опять закрылись, Дракулов позволил себе облегчённо вздохнуть. Через некоторое время Мане Удрище с родственниками, Стан Негреев, Дука и Казан Сахаков с роднёй, а также все их челядинцы оказались отпущены по домам.

Затем Влад вместе со Штефаном Турком и Молдовеном спустился, наконец, в подвал посмотреть на врагов, закованных в цепи, послушать крики и проклятия. На сон после всего этого у Дракулова сына осталось не более двух часов, а ведь утром предстояло снова приниматься за дела.

Чуть свет, как только открылись городские ворота, Влад и его верные бояре, облачившись в доспехи и взяв оружие, выехали к войску. Дракулов сын сказал перед войском речь. Сообщил о том, что случилось вечером и ночью, а затем сказал, что слуги неверных бояр могут быть спокойными за свою жизнь и имущество, если не станут пытаться помочь своим хозяевам.

— Тех, кто пытался вырвать своих хозяев-предателей из моих рук, я предал смерти, — громогласно сказал Влад.

Трупы боярских челядинцев, перебитых на княжеском дворе, вывезли на возах из города, и возы поначалу остановились недалеко от войска, чтобы те, кому захочется бунтовать, посмотрели и подумали, как следует, над своей возможной судьбой.

Всех убитых челядинцев зарыли на поле возле города, где принято было хоронить казнённых преступников. Макарий порывался сам отслужить по челядинцам заупокойную службу, но Влад, предвидя такой поворот событий, отправил Войку на митрополичий двор поговорить и убедить, что преступники не заслужили такой чести, и что обычных священников для службы будет достаточно.

Возвращаясь к себе на двор после того, как была произнесена речь перед войском, Влад обнаружил, что улицу возле главных ворот двора опять запрудила толпа, но теперь её возглавляли не церковники, а боярские жёны.

Впускать этих просительниц к себе за ворота новый князь не собирался, ведь после не выпроводишь, но то, что женщины собрались здесь, казалось хорошо. Дракулов сын не особенно надеялся, что они придут просить в один и тот же день всей толпой, но раз уж так случилось, следовало радоваться. Обшаривать чужой дом всегда лучше, когда хозяев нет, а ведь Влад как можно скорее хотел забрать у изменников деньги и золото, поэтому жилища, где сейчас отсутствовали даже хозяйки, сделались лёгкой добычей.

Пока просительницы выли и стенали перед государевыми воротами, а сам государь, сидя на коне, рассказывал этим глупым женщинам о том, сколько зла сделали их мужья, Владовы воины, пройдя по соседним улицам, ворвались в жилища бояр, сидевших теперь в княжеском подвале, и перетрясли в этих домах всё.

Простой народ взирал на это с одобрением, и даже речи Влада, который рассказывал боярским жёнам о боярских злодействах, многим прохожим нравились. Дракулов сын с удивлением заметил, что многие горожане останавливались послушать и кивали, а вопли разодетых боярынь никого особо не печалили.

Наконец, новому государю надоело пререкаться с женщинами, и он приказал своей охране оттеснить женскую толпу, чтобы, наконец, проехать к себе. Очень хотелось спать, и Влад, едва добравшись до своих покоев и сняв кольчугу, заснул, как убитый, а вечером его разбудил Йова с горящими глазами, потрясая некоей бумагой:

— Сто шестьдесят три тысячи! Сто шестьдесят три тысячи, государь! — повторял он.

— Сто шестьдесят три тысячи чего? — зевая, спросил Дракулов сын.

— Золотых! — чуть не подпрыгивая, пояснил Йова. — Ах, богаты оказались твои враги! Ах, богаты.

Вскоре после этого приехали турецкие послы и напомнили, что новый румынский государь должен заплатить султану дань за этот год — десять тысяч золотых. "У посланцев как будто нюх на деньги", — подумал Влад, тем более что охранял послов его старый знакомый — Челик, который восемь лет назад шарил в разорённых княжеских палатах. У Челика был нюх не только на деньги, но и на всякую добычу, и потому Влад своего давнего знакомца даже в город не пустил, а заставил разбить лагерь за воротами, на виду у румынского войска, а точнее той части этого войска, которую Дракулов сын собрал в Трансильвании. Та часть, которую не так давно собрал Владислав, уже разошлась по домам.

Турецкие послы, стоя в тронном зале и кланяясь, сказали, что привезли "много хороших новостей", причём большинство этих новостей действительно оказались хорошими.

Прежде всего, турки рассказали о событиях в Белграде, но рассказ противоречил тем обрывочным слухам, которые уже успели доставить в Тырговиште торговцы. Торговцы говорили, что турки проиграли, а крепость устояла, но из рассказа султанских посланцев явствовало — исход битвы невозможно трактовать однозначно в пользу одной из сторон.

Белградская крепость так и не сдалась Мехмеду, хотя ему удалось ворваться внутрь. Ещё немного, и он захватил бы цитадель, но затем весы военного счастья качнулись в другую сторону. В один из дней защитники сами вышли из-за стен и напали на турецкий лагерь. По словам посланцев, "едва не случилось самое страшное". Во время нападения султан оказался ранен, получив стрелу в бедро, а ведь мог оказаться и убитым! Турецкое войско сняло осаду.

Тот, кому сдался Константинополис, а новая твердыня не сдалась, был крайне не доволен. Он потерял половину своих воинов, получивших тяжкие ранения и надолго потерявших способность сражаться, а взамен не добился ничего. В отместку Мехмед начал грабить и жечь мелкие города и селения в Сербии, прекрасно понимая, что у крестоносцев, отстоявших Белград, нет сил, чтобы это остановить.

А недели через три пришла новость о том, что в Белграде, заваленном трупами, началась чума, которая скосила значительную часть защитников города, а также Яноша Гуньяди и Яноша Капистрана. Янош умер прямо в Белграде, а Капистран хотел сбежать от болезни, уехать подальше, но, по слухам, всё же успел заразиться и скончался в дороге.

— Серая крыса сдохла! — не удержался Штефан Турок, вместе с Владом и другими боярами слушавший турецких посланцев. — Теперь она больше не запалит костерки!

"Ворон тоже сдох. Он уже не прилетит, чтобы согнать меня с трона", — хотел ответить Влад, но промолчал.

Вторая новость, принесённая турецкими послами, состояла в том, что Дракулов сын должен отправляться к султану немедленно, поскольку турецкий правитель ждёт, и пусть Влад, согласно воззрениям турок, должен был чувствовать себя счастливым оттого, что к нему проявлено столько внимания, эту новость Влада никак не считал радостной.

"Как же не вовремя! — подумал он. — Я надеялся отправиться к Мехмеду хотя бы в октябре, а надо ехать сейчас, когда ничего ещё не успокоилось, и мои враги всё ещё могут поднять бунт. Я будут отсутствовать около месяца, а тут каждый день можно ждать чего-нибудь".

Третью новость турецкий посол сообщил на следующий день при личной беседе, когда Дракулов сын пригласил его в свои покои, чтобы осторожно разузнать, сколько дней можно промедлить с отъездом в Эдирне, чтобы султан не разгневался.

Выяснилось, что не более двух, и вот тогда посол, между прочим, сообщил, что Влад зря не торопится, ведь в Эдирне его ожидает весьма приятное открытие:

— У тебя родился ещё один сын, — сказал посол. — Я по секрету передаю тебе эту новость и сердечно поздравляю.

Румынский государь, честно говоря, не знал, радоваться или нет, ведь новый сын привязывал его к Турции ещё крепче, чем прежде. Уже три человека, родных ему по крови, находились там — два сына и младший брат.

Новый румынский государь покидал Тырговиште с тревожным сердцем и надавал своим слугам целую кучу наставлений на разные случаи. Войке велел присматривать за митрополитом и следить, чтобы старик не глупил. Молдовену было велено присматривать за Владиславом-младшим, который уже держал путь в Трансильванию, но мог повернуть назад, узнав, что нынешний государь вынужден отлучиться. Йове было велено присматривать за казной. Штефану Турку — присматривать за пленниками:

— Если вдруг кто-то попытается их освободить, и ты поймёшь, что они освободятся, не отдавай живыми. Убей их всех, а иначе эти предатели, выбравшись из моих подвалов, поднимут смуту, и будет в сотни, если не в тысячи раз больше крови.

Мехмед встретил Влада в весёлом настроении:

— Знаешь, Влад-бей, на мне великий грех, — говорил он, полулёжа на возвышении, заваленном подушками. — Когда я был рядом с той крепостью, то вместо того, чтобы благодарить Аллаха, отчаялся и спрашивал, за что Он гневается на меня. А между тем Аллах оказал мне великую милость! Он подарил мне жизнь, а также подарил жизнь многим моим слугам и воинам! Он спас меня от чумы!

Султан всё время старался поудобнее устроить ногу, рана на которой ещё не вполне затянулась. Глубокие раны всегда заживают долго, а злополучная стрела, угодившая Мехмеду в бедро во время Белградской битвы, вонзилась глубоко.

— Если бы я взял крепость, то непременно подхватил бы заразу, и сейчас мой труп следовал бы в Бурсу, место упокоения моих предков, — объяснял султан. — И если б я продолжил осаду, случилось бы то же. Чума поселилась бы и в моей армии.

Влад не мог не заметить, что Мехмед всё время оглядывался на открытые двери соседней комнаты, как будто видел там кого-то. В итоге не только султан стал посматривать туда — румынский гость тоже попытался увидеть неизвестного свидетеля беседы — и тогда Мехмед пояснил:

— Это лекарь.

Престарелый лекарь с помощником приблизились к двери настолько, что и Влад их увидел.

— Моему великому повелителю пора сменить повязку, — мягко произнёс старик и, судя по всему, не в первый раз, но упрямство властителей он привык терпеть.

— Видишь, Влад-бей? — Мехмед указал на своих врачевателей. — Вокруг раненых часто вьются мухи. Но если простой воин привлекает мух величиной с ноготь, то вокруг султана вьются насекомые, своими размерами соответствующие могуществу правителя! Вот такие! — он снова ткнул пальцем во врачевателей.

Лекарь едва заметно покачал головой, а помощник вздохнул.

— И эти насекомые почти богохульствуют, — продолжал Мехмед. — Они не верят, что если Аллах спас меня от чумы, то уж точно не позволит умереть от раны, которая почти затянулась. Я уже знаю, что будет. Сейчас они меня перевяжут, и зуд, только унявшийся, возобновится.

— Я уже имел счастье сообщать моему великому повелителю, что если рана чешется, это значит, полное выздоровление близко, — напомнил лекарь.

Султан обернулся ещё куда-то — очевидно к слуге, также находившемуся в соседней комнате:

— Принеси опахало.

Наступила уже третья декада сентября, и день казался довольно холодным, однако с правителем не спорят, поэтому не прошло и минуты, как слуга с опахалом встал возле Мехмеда, чтобы обмахивать.

Влад тоже не понял, зачем опахало, а султан вдруг повелел, указав на лекаря с помощником:

— Отгони этих мух.

Слуга в недоумении уставился на господина.

— Отгони их! — повторил Мехмед.

Слуга подошёл к лекарю и его помощнику, символически замахнулся на них опахалом. Те отодвинулись в сторону.

— Дальше! Дальше отгоняй! — засмеялся довольный султан.

Слуга снова замахнулся и так выгнал лекаря с помощником из комнат в сад.

Султан хохотал во всё горло, а когда, наконец, успокоился, то смог продолжить беседу:

— Так вот, Влад-бей, — сказал он. — Я знаю, что твой поход завершился счастливо, и потому ты с радостью отблагодаришь меня верной службой.

— Иначе и быть не может, повелитель.

— Ежегодно привози мне десять тысяч золотых, как привёз в этот раз, и я буду считать, что ты служишь мне хорошо. Заметь, я даже не требую дань рабами. А ещё я не требую, чтобы ты участвовал в моих походах. Видишь? Я забочусь о своём слуге. Я понимаю, что правителю необходимо укрепиться на престоле, прежде чем начинать воевать в других землях.

"Вот вернусь за Дунай, и окажется, что в моё отсутствие кто-нибудь поднял бунт, и что я снова изгнанник", — подумал Влад. О своих опасениях он не сказал ни султану, ни даже младшему брату, когда его увидел.

Брату Влад сказал только про то, не все бояре-предатели пойманы, и что некоторых теперь придётся ловить в Трансильвании. Раду внимательно слушал, но, как выяснилось, гораздо больше ждал другого рассказа — о своём новорожденном племяннике.

— Их теперь двое, — весело сказал Раду. — Они — двое братьев, то есть совсем как мы с тобой.

— У нашего отца было не двое сыновей, а больше, — напомнил Влад.

— Но сейчас нас двое, — ответил Раду. — Я и ты. Ты и я. Эх, жаль, что я не могу отправиться с тобой за Дунай. Султан меня даже в Белград с собой не взял, а за Дунай тем более не отпустит даже на время.

Младший брат погрустнел, а Влад не знал, чем его ободрить, да и мысли все были не о брате, а о том, что сейчас делается в Тырговиште. Дракулов сын рвался туда и втайне радовался, что теперь — после встречи с султаном и с Раду — может, наконец, уехать.

В ночь перед отъездом из Эдирне приснилось Владу, что казнь бояр, которую он так давно задумал, уже совершена. Привиделось, что прогуливается он меж кольев на некоем холме, и этот сон подобно другим, виденным в течение последних восьми лет, напоминал собой явь.

В сновидении темнота окутывала землю, как и положено ночью. Правда, тела казнённых людей — иногда прямые, а иногда скрюченные в неудобных позах — виделись слишком ясно. Сновидец бродил меж гладкими обтёсанными стволами, вслушивался в скрипы и шорохи, сопровождавшие его движение. Запах мертвечины не чувствовался.

Тудор, Станчул, Димитр, Влексан Флорев, Татул, Баде, Нягое и Мане, но не тот, который Удрище — все были здесь, а также их братья, взрослые сыновья и племянники, ведь измену надобно вырывать с корнем, чтоб снова не проросла.

Кольев избежали лишь те, кто скрылся в Трансильвании, но и до них когда-нибудь обещала дойти очередь.

Влад задирал голову, рассматривая побеждённых врагов. Лица, обезображенные смертью, но узнаваемые, тоже оборачивались в его сторону, а когда он, удовлетворенный их видом, отступал — чувствовал на себе взгляды.

— Прости нас! Не оставляй так! Вели снять! Не отдавай на съедение! Мы не хотим быть съеденными! — слышалось отовсюду.

Казнённые говорили про змея-дракона, которого Влад видел когда-то в детстве — этот зверь был выгравирован на клинке отцовского меча. Меч давно пропал, но в нынешнем сне змей очутился тут как тут, причём живой и раз в десять больше своего изображения.

Принюхиваясь и, очевидно, чуя то, чего не чуял Влад, тварь кружила по холму. Затем остановилась возле кола, где находился Димитр, и задумалась, прикидывая расстояние для прыжка. В следующий миг она прыгнула, вцепилась в обструганное дерево и быстро полезла вверх.

У Димитра деревянное острие торчало из спины, из-под правой лопатки, поэтому бывший начальник конницы, наклонённый вперёд, хорошо видел лезущего к нему змея, яростно лягался, размахивал ничем не стеснённой левой рукой, кричал:

— Уйди! Сгинь, гад ненасытный!

Гад изловчился, схватил зубами ногу своей жертвы, с силой дёрнул и оторвал, но даже это не усмирило драчуна. Оставшиеся конечности продолжали сопротивляться. Тогда змей залез чуть выше.

— Ааааа! Прочь! — только и успел крикнуть Димитр, прежде чем ему откусили голову.

Боярин Тудор, насквозь пронзённый, как и остальные, на поверку оказался более скользким — сползал, сползал и так спустился ниже некуда. Сейчас он сидел на земле, пригвождённый к ней, вытянул ноги и будто отдыхал.

— Я знал, что ты скользкий человек! — воскликнул Влад. — Другие вон держатся, а ты — нет.

— Освободи меня, — попросил Тудор.

— И не мечтай.

— Освободи меня.

— Небось, ты сам пытался освободиться, а вместо этого насел ещё глубже, да?

— Я же мёртв.

— И всё равно пытаешься изворачиваться! — Влад, склонившийся над Тудором, выпрямился. — Не-ет. Как ни изворачивайся, а слезть с кола тебе не удастся. — Дракулов сын оглянулся на остальных казнённых. — Слышали все!? Вы останетесь там, где сейчас, пока не рассыплетесь в прах!

Между тем возле Влада появилась девочка в жёлтом платье — таком же, как восемь лет назад, когда она вертелась перед зеркалом, представляя себя невестой. То есть это была дочь Нана, и пусть голова её не была покрыта кисеёй, но в темноте всё равно не было видно лица.

— Что скажешь? — спросил свою несостоявшуюся невесту Влад. — Довольна ли? Да, я знаю, что простил человека, который велел сжечь тебя, а человека, который ударил тебя ножом в бок, мне уже никогда не найти, но зато твой брат будет заседать в моём совете и получит причитающееся наследство. Пусть я не женился на тебе, но мы с твоим братом всё равно, что породнились. Нам с ним выпали одинаковые невзгоды, поэтому мы как будто братья. Это всё, что я могу сделать для тебя. Только в сказках правда выясняется до конца, а справедливость торжествует полностью. Увы, тут не сказка. Тебе придётся успокоиться.

Дочь Нана не ответила. Просто исчезла, и Дракулов сын знал, что она уже больше никогда не появится.

Следующие месяцы Влад только и делал, что удивлялся — удивлялся происходящему и самому себе. Всё было не так, как он думал и представлял. Все те опасности, которые казались ему весьма значительными, когда он покидал Тырговиште в сентябре, оказались призрачными.

Народ на улицах румынской столицы радостно встречал своего государя, когда Дракулов сын в середине октября вернулся. Значит, митрополит в своём соборе не произносил гневных проповедей.

Владислав-младший просто уехал в Трансильванию и сидел там тихо. Слуги бояр-предателей смирились с тем, что придётся теперь искать себе новых хозяев. Даже бояре Влада ни разу не повздорили меж собой в отсутствие господина. Например, Штефан Турок не попытался добраться до Мане.

Не только в Тырговиште, но и во всей стране установился мир. Действительно установился, и получалось, что Дракулов сын не обманул своих подданных, а ведь сам, говоря о мире, полагал, что спокойные времена наступят не ранее того дня, когда состоится большая казнь. Удивительно!

Впрочем, не менее удивительным казалось поведение бояр-предателей, которых не просто держали в подвале, а допрашивали.

Влад полагал, что эти люди, как только поймут, что дни их сочтены, перестанут запираться и расскажут всё, как на исповеди, однако из уст этих людей лилась почти одна ложь. Прав оказался Манев сын Драгомир, когда говорил, что даже пытками Влад не добьётся от предателей правды.

Новый государь корил себя за то, что когда-то насмехался над Мане Удрище, "честным предателем", а ведь, выслушивая его рассказ в корчме, уже сознавал, что такая откровенность — редкость. "Это и в самом деле огромная редкость, — теперь повторял себе Дракулов сын, — и если Мане после этого не достоин рая, то кто тогда достоин?"

Каждый день Влад спускался в подвал, где под высокими кирпичными сводами раздавались крики бояр, которых под надзором Штефана Турка пытали опытные палачи. Дракулов сын прохаживался по подвалу, шаркая подошвами сапог о каменный пол, и вслушивался в то, что кричат предатели. Их крики сами по себе не доставляли Дракулову сыну никакой радости. Он охладел, ненависть совсем остыла, и это тоже казалось удивительным, пусть это и раньше проявлялось.

Теперь упорство предателей, не желавших рассказать правду и раскаяться, вызывало лишь досаду и чувство безмерной усталости. "В январе посажу всех на кол, и делу конец", — думал Влад, а особенно часто эта мысль приходила, когда он брал со стола, стоявшего в подвале, свежие протоколы допросов, написанные на славянском языке, и в неровном свете факелов читал, каждый раз обнаруживая там новую историю.

Ну, разумеется, предатели пытались свалить все свои грехи на тех, кто скрылся в Трансильвании, а так же на мертвецов.

Писарь Михаил, при Владиславе ставший начальником канцелярии, вдруг оказался не помощником Тудора в деле отравления Владова отца, а одним из главных заговорщиков. Этот Михаил якобы даже боярами помыкал, прямо указывая им, что и как надо делать.

Это говорил во время допроса сам Тудор, а когда дознаватели не поверили, то "признался", что Владова отца отравил старый Станчул. Дескать, у Станчула яд остался ещё с того раза, когда довелось травить Владова дядю — Александра Алдя. Вот до чего "коварен" оказался Станчул по словам Тудора! А Тудору обо всех злодействах якобы поведал Ючул, Станчулов брат. "И попробуй проверить это свидетельство, если Юрчул уже мёртв, а сам Станчул стонет, что никого не травил", — грустно усмехнулся Влад, читая протокол, ведь знал, что Тудор просто хочет выгородить себя.

Сам же Станчул, наверное, решил превзойти Тудора во вранье, потому что сделал главными заговорщиками не предателей, а троих верных бояр, которых убили в тронном зале вскоре после смерти Владова брата Мирчи. Станчул утверждал, что их потому и убили, что это они отравили своего государя, а затем похоронили заживо Мирчу. Якобы все бояре оказались так возмущены, что убили этих троих.

Другие бояре, подвергнутые допросу и пытке, не придумывали таких сказок, но и в их рассказах более всего виноватыми оказывались те, кто в дворцовом подвале теперь не сидел, то есть Михаил, бросивший отраву в кубок Владова отца, а также Шербан и Радул, ставшие убийцами Владова старшего брата. Эти трое представали в протоколах весьма деятельными — куда более деятельными, чем Мане Удрище и Тудор.

Штефана Турка все эти сказки не утомляли, а лишь забавляли, а когда он вместе с Владом отправился выбирать место в окрестностях Тырговиште, где будут поставлены колья, то радовался, как ребёнок.

Это было уже в середине зимы. Штефан Турок гонял коня то к одному месту возле главной дороги, то к другому повторяя:

— Надо, чтобы всем проезжающим и прохожим было хорошо видно. Мы же совершаем казнь не только ради самих себя, но и в назидание?

Наконец, они выбрали место на холме, рядом с большой дорогой. Затем обсудили, как везти приговорённых преступников к месту казни — должен ли санный поезд проехать через главные ворота государева двора, или лучше пусть проедет через дальние. Штефану Турку хотелось везти через главные, чтобы народ посмотрел на преступников, когда сани проедут по улицам города, а Влад думал об удобстве, ведь если вывезти преступников задворками, то охранять санный поезд казалось гораздо проще.

В итоге решение оставили за Молдовеном, чьи конники должны были исполнять роль охраны, и Молдовен сказал, что вывезти задворками лучше:

— Народ и так наглядится на преступников, когда их будут по кольям рассаживать.

День казни выдался ясным. Пригревало солнце, и ясное небо казалось хорошим предзнаменованием, но при этом не радовало. У Дракулова сына не осталось сил на чувства. Он просто наблюдал за тем, что происходит вокруг. Видел азарт на лице Штефана Турка, настороженное внимание на лице Молдовена, жалостливое выражение на лице Войки и спокойное равнодушие на лицах остальных бояр.

Владу слышались вопли казнимых и одобрительные крики из толпы зрителей, но он почти не смотрел на место казни, а вспоминал маленькое утреннее происшествие.

Уже собравшись ехать, чтобы посмотреть на казнь, Влад вышел на крыльцо дворцовой хоромины и вдруг услышал позади голос Нае:

— Государь! Государь!

— Что? — Дракулов сын обернулся.

Нае поспешно подошёл, держа в руках зимний плащ из шерстяной ткани:

— Государь, накинь.

— Зачем? — удивился Влад. — Мне и так не холодно.

А ведь на нём был лишь тёплый кафтан, подбитый мехом, и этого могло не хватить, ведь пребывать на холоде предстояло долго. Казнь обещала продлиться не один час, и всё же государь уверенно повторил:

— Мне не холодно.

Как видно, холод той далёкой зимы, когда умерли отец и старший брат, Влада уже не преследовал.