Драконий пир

VI

В Молдавии ждала радостная новость — Владов двоюродный брат Александр снова пришёл к власти, изгнав подлого Петра Арона. Смена правителя произошла вскоре после того, как Владовы слуги уехали из Сучавы искать своего пропавшего господина, так что если бы господин не отправился в Турцию, то мог бы увидеться со своим двоюродным братом ещё в начале весны, а не в мае.

— От Александра приходили люди, о тебе спрашивали, — доложил Войко, когда Влад вместе с Нае вернулся из турецких земель в домишко на окраине молдавской столицы.

Сучава, как и Эдирне, встречала гостей весенним убранством. Повсюду ярко белели кроны яблонь, цветущих так сильно, что цветы почти скрывали листву. Это казалось очень красиво, и даже Влад, видевший подобное на сучавских улицах уже не первый год и успевший привыкнуть, не мог не любоваться.

Почему бы и не полюбоваться, если судьба, наконец, улыбнулась тебе. Ещё зимой Влад видел себя изгоем, которому нет пристанища нигде, а теперь обстоятельства сложились весьма благоприятно.

Если б Пётр Арон оставался у власти, то Влад, ни за что не желавший идти на поклон к такому человеку, жил бы в Сучаве, таясь от всех. А теперь таиться не требовалось! Румынский беглец ходил по улицам города, высоко подняв голову, и даже решил, что надо найти себе для жительства дом получше, чем старая хата на окраине.

Теперь Влад считал себя не просто изгнанником, а претендентом на румынский трон, а претенденту следовало жить соответственно своему положению. Дом следовало найти себе большой, и чтобы располагался поближе к центральной площади.

Мысль об этом пришла Владу ещё и потому, что у него прибавилось слуг. Стоило приехать из Турции, как в гости явился Молдовен и, пожелав доброго дня, попросил:

— Возьми меня на службу. Клянусь, что не пожалеешь.

— На службу? — удивился Влад, и присел на лавку у стены, понимая, что разговор предстоит долгий.

— Да, — сказал молдаванин, присаживаясь рядом. — Помнишь, ты говорил, что, если б был государем, принял бы меня на службу? Вот я теперь и прошусь.

— Я ещё не государь, — пожал плечами Влад.

— Будешь, — уверенно ответил проситель. — С моей помощью будешь. Я тебе из любого сброда сделаю хорошее войско, а с этим войском ты себе престол добудешь.

— Из любого сброда? — с недоверием переспросил Влад.

— Ну, — Молдовен помялся немного, — это я сгоряча сказал. Пусть половина тех, кто соберётся под твоё знамя, окажется людьми честными, а остальные могут быть и сбродом. Мне сброд отёсывать — не привыкать. Я уже делал так для Богдана, вечная ему память. Сделаю так и для тебя.

Влад, услышав имя Богдана, начал кое-что понимать:

— А! Так вот в чём дело. Я-то сначала не догадался, почему ты пришёл. Ты же теперь в Молдавии не ко двору. Ты ведь в своё время помог Богдану скинуть Александра с трона, а теперь Александр снова у власти.

— Это верно, — кивнул Молдовен. — Пока Александр обо мне ещё не вспомнил, но чувствую, что скоро придётся мне уносить ноги.

— И думаешь, что если устроишься на службу ко мне, то сможешь остаться? — спросил Влад. — Поэтому и просишься?

— Нет. Зачем? — проситель расплылся в улыбке. — Я не ради этого на службу нанимаюсь. Я помочь тебе хочу. Подамся, куда скажешь — хоть в Трансильванию, хоть на окраину румынских земель и стану потихоньку для тебя войско собирать. Главное, чтоб у тебя деньги были людей вооружить.

— А может, тебе пойти на службу к Богданову сыну и сделать это для него? — задумчиво проговорил Влад.

— К Штефану на службу? — Молдовен помолчал немного, тоже задумавшись, а затем резко мотнул головой. — Нет.

— Отчего же? У него тоже есть деньги, чтобы собрать небольшое войско.

— Нет, — повторил соискатель. — К Штефану я в слуги не пойду даже в память о его отце. Ты уж прости меня, Влад, сын Влада. Я знаю, что Штефан — твой друг, но скажу, как есть. Он — дитя малое, а я — не нянька. И нянькой быть не намерен. Так что? Возьмёшь меня на службу?

Влад призадумался. Претенденту на престол собственное войско и впрямь нужно. Недавний румынский государь вспомнил, как было три года назад, когда он пришёл к власти с помощью турецких воинов. Стоило воинам уйти, и Влад остался совсем без людей и оказался вынужден бежать из своего дворца со всей возможной поспешностью. Прошлую ошибку следовало учесть и не повторять её. Да, своё войско было нужно!

— Сброд в войско привлечь легко, — задумчиво проговорил Влад. — А вот на счёт людей честных ты мне поясни. Где и как их найдёшь? А главное — как убедишь затаиться до поры? Ведь воевать нам не завтра.

— А когда? — спросил Молдовен.

— Года через три. Не раньше.

— А зачем так долго ждать? — спросил молдаванин.

Влад ответил уклончиво:

— Ты ведь знаешь, что турецкий султан обязался три года не воевать против христиан. Год уже прошёл. Осталось два. Вот я и думаю, что года через три или около того будет большая война между турками и Мадьярским королевством, где сейчас верховодит мой враг Янош. Когда Янош станет воевать с турками, ему будет не до меня. И если я захвачу румынский трон, мой враг не станет тут же выступать в поход, чтобы меня с этого трона скинуть.

— Разумно, — согласился Молдовен.

— Так что же? Сможешь найти для меня таких людей в войско, которые согласятся ждать, а затем по первому зову выступить и привести с собой ещё людей?

— Это задача потруднее, чем была с Богданом, но я всё сделаю, — пообещал молдаванин. — На свете есть немало юнцов, которые грезят о воинской славе. Можно рассказать им о грядущем походе и объяснить, что у них как раз есть время, чтоб подрасти да подучиться.

— А учить их станешь ты? — начал расспрашивать Влад.

— Да, я и мои помощники, — сказал Молдовен. — Правда, помощники бесплатно служить не будут. Им тебе придётся платить жалование, потому что каждый из них — очень опытный воин, которые способны учить неумелых воинов, а также умело повелевать ими. Такие в каждом войске нужны, поэтому тебе бесплатно служить не будут, но твои деньги окупятся. Я и мои люди станем собирать юнцов раз в неделю на лесных полянах и в других тайных местах, чтобы там учить, а затем все будут расходиться по домам. И так до того дня, когда понадобится выступить.

— Надо же, как всё хитро! — недавний румынский государь искренне удивился.

— Хорошая рать получается только так, — ответил Молдовен. — Можно, конечно, понабрать необученных людей, которые станут драться косами, вилами и рогатинами, как умеют, но можно ли с таким войском завоевать победу, я не знаю. Тут многое зависит от случая. Но зачем полагаться на случай, когда можно действовать наверняка!

— Тогда беру тебя на службу, — Влад похлопал молдаванина по плечу. — С этой минуты ты — мой человек, и если Александр решит тебя схватить и бросить в темницу, я за тебя заступлюсь и выручу. Однако незачем тебе оставаться в Сучаве. Поезжай лучше в Трансильванию.

— Хорошо, господин, — кивнул Молдовен и встал с лавки, как будто собрался ехать сию минуту.

В то же время вид у него оставался не вполне решительный. Влад ожидал, что сейчас прозвучит вопрос, зачем ехать именно в Трансильванию, но оказалось, что новый слуга сам нашёл себе ответ.

— Там, в Трансильвании, как я слышал, живёт много румын, и, возможно, не все довольны жизнью. Возможно, кто-то из них захочет вернуться на землю отцов и ради этого вступит в войско. Господин, ведь я могу обещать этим людям от твоего имени, что ты, когда придёшь к власти, дашь им в Румынии землю?

— Да, можешь, — сказал Влад и добавил. — Кстати, я тоже кое-что слышал. Слышал, будто не всем румынским боярам пришёлся по вкусу государь Владислав, мадьярский ставленник. Некоторые бежали от него в Трансильванию.

— Ты встречал их, когда был в Трансильвании? — спросил Молдовен.

— Нет, — ответил недавний румынский князь, в очередной раз досадуя, что зима в Брашове прошла бездельно и бесполезно. — У меня тогда не нашлось времени их поискать. А ты поищи.

— Поищу, господин.

Вот тогда-то Влад и решил, что нужно ему перебираться из домишки на окраины Сучавы в другой дом — побольше и повнушительнее. Ведь те бояре, которых новый слуга взялся разыскивать в Трансильвании, конечно, захотели бы приехать в Сучаву, чтобы встретиться с претендентом на румынский престол.

Не в убогой же хате принимать их! А то они ещё решат, что претендент — голодранец, и что его притязания на власть так и останутся притязаниями. Сколько таких голодранцев шатается по свету, и многие из них до конца дней так и остаются бродягами!

Влад вдруг по-новому взглянул на свои воспоминания о раннем детстве, когда вместе с отцом, матерью и старшим братом жил в трансильванском городе, называвшемся Шегешвар. Отец тогда был не государем, а только претендентом и принимал у себя многих неприкаянных румынских бояр, которые выражали готовность поступить к нему на службу.

Ой, не спроста отец поселился в доме, расположенном в хорошем месте — в верхней части города. Ой, не спроста дом выходил окнами на Башню Совета. Это жилище показывало всем отцовым гостям, что приехали они к человеку достойному. И вот теперь настала пора для Влада последовать родительскому примеру.

Незаметно минуло полтора года. Влад и оглянуться не успел, как они пролетели. Всё это время он провёл, разъезжая между Молдавией и Турцией, потому что по уговору с султаном посещал турецкую столицу раз в два-три месяца, чтобы сообщить турецкому правителю новости о северных странах.

Дорога из Сучавы в Эдирне отнимала много дней — тех дней, которые можно было бы потратить на сбор сведений — но путешественник быстро сообразил, что сведения для султана он способен собирать не только сам, но и с помощью других людей.

О том, что делается в Румынии, помогал узнавать Войко, который по-прежнему ездил туда вместе с купеческими обозами, а в Трансильвании подспорьем являлся Молдовен, ведь он, набирая людей в будущее войско, тоже прислушивался к тому, что делается вокруг.

Увы, помощники приезжали в Сучаву нечасто, поэтому иногда приходилось хитрить. Если становилось ясно, что рассказать султану при встрече почти нечего, Влад шёл в корчму, где собираются купцы, и слушал тамошние разговоры, чтобы выудить из потока рассуждений о ценах что-нибудь, касающееся политики.

Иногда это и впрямь помогало. Так удалось узнать, что князь Владислав, по-прежнему восседавший на румынском троне, вдруг начал чеканить новые золотые деньги. Золото в них, как это и заведено, было с примесью другого металла, но всё же на монетном дворе у Владислава примешивали не так сильно, как на монетном дворе венгерского короля. Купцы это сразу оценили, а вот Янош разгневался, поскольку венгерскую монету стали принимать к оплате ещё менее охотно, чем всегда, и она сильно обесценилась, в убыток венгерской короне.

"Ага, — подумал тогда Влад. — Значит, Янош поссорился со своим ставленником. Наверняка, даже начал подыскивать на место Владислава кого-нибудь другого! Если Владислав с Яношем не помирится, то в Румынии скоро снова сменится власть". Это и было рассказано Мехмеду, но султан такие сведения ценил недорого. Он хотел знать не о том, что может случиться, а о том, что случится непременно.

Влад, конечно, старался угодить султану — таким людям как Мехмед ничего не стоит отрубить голову нерадивому слуге. Если на лицо турецкого правителя набегала туча, это означало, что тучи стремительно сгущались и над головой самого Влада, поэтому весьма памятной стала встреча, случившаяся вскоре после того, как Мехмеду покорился Константинополис — столица некогда великой Византийской державы и всего православного мира.

С известием о падении этого города половина Европы огласилась плачем и стенаниями, но Влад как будто не слышал их. Для него всё происходящее лишь означало, что трёхлетнее перемирие окончилось досрочно, и что в ближайшее время следует ожидать новой войны турков с венграми — такой желанной войны, которая помогла бы вернуть румынский трон и отомстить врагам! Вот, что имело значение!

Лишь позднее, побывав в захваченном городе, к тому времени уже переименованном в Истамбул, мститель взглянул на всё по-новому и вспомнил слова из Священного Писания про мерзость запустения на святом месте. Да, это было позднее. А пока сердце жаждало возмездия, и Влад думал лишь о том, как известие о захвате Константинополиса окажется принято Яношем Гуньяди.

Конечно, этот венгр, как почти все католики, относился к православным святыням с полнейшим безразличием, но ведь Янош, человек совсем не глупый, конечно, призадумался: "Если Византия пала, то кто следующий? Против кого честолюбивый Мехмед теперь повернёт своё войско? Надо браться за оружие, пока не поздно".

Султан Мехмед тоже понимал, что венгры встрепенутся, начнут готовить новый крестовый поход, поэтому главное, что султану хотелось знать — сколько людей венграм удастся собрать. Это он и требовал от Влада выяснить, и вот пришла пора отчитаться.

Когда Влад прибыл Эдирне, уже настала осень. Султан вместе с войском недавно вернулся из похода, и, наверное, поэтому на рынке и в лавках города появилось множество вещей, весьма похожих на военную добычу, которая из рук султанских воинов перешла в руки торгашей.

В глаза сразу бросались богатые ткани с ровными математически просчитанными линиями узора, в своё время принесшие славу византийским мастерам. В посудных лавках появились драгоценные блюда и кувшины такой формы, которой в Эдирне прежде не встречалось. Даже в лавках с оружием появилось нечто новое — много хороших мечей с прямыми клинками, а ведь туркам больше нравились сабли, и именно поэтому такое оружие стоило дешевле, чем могло бы.

Влад, в предыдущий раз видевший султана ещё до того, как турецкая армия двинулась к Константинополису, успел добыть много новых сведений, поэтому ступил в султанские покои уверенно. Так вступает на трибуну оратор, если знает, что подготовил хорошую речь, но Мехмед, который обычно проявлял проницательность и сразу угадывал, услышит ли что-нибудь интересное, в этот раз оказался странно хмурым. Он будто не замечал, что хмуриться нет причин.

Когда Влад, появившись в дверях, отвесил первый из полагавшихся поклонов, Мехмед, сидевший на возвышении, смотрел очень неприветливо. Когда гость сделал насколько шагов к султану, тот взглянул на него так, будто хотел сказать: "Как же ты мне надоел". Правая рука султана, унизанная перстнями, поднялась, будто нехотя, и всё же совершила взмах, означавший: "Ты можешь ещё приблизиться и сесть напротив возвышения".

— Повелитель, у меня хорошие новости, — сказал Влад, поклонившись в третий раз и усаживаясь на ковёр напротив султана, но Мехмед продолжал хмуриться.

— Что хорошего ты можешь мне поведать, когда мои советники говорят, что дела мои плохи! Не успел я закончить одну войну, а приходится начинать следующую. Моё войско нуждается в отдыхе, а я должен буду снова отправляться в поход.

— В поход на северные страны?

— Да.

— Повелитель, я думаю, что идти в поход в нынешнем году вовсе не обязательно.

— Главный колдун из Рима, узнав о моей победе, уже призывает неверных отобрать у меня то, что я завоевал. Значит, неверные скоро придут в мою землю.

Главным римским колдуном Мехмед называл Римского Папу, а под неверными подразумевал христиан и, прежде всего, католиков.

— Колдуны из Рима всё время призывают воевать, но их мало кто слушает, — возразил Влад.

— Их слушает свинья Юнус, — сказал султан.

Теперь речь шла о Яноше Гуньяди, и Владу очень нравилось, что молодой султан по примеру своего отца называл этого венгра свиньёй, однако сейчас, когда Мехмед был недоволен, турецкое слово "свинья" уже не казалось таким мелодичным. Прежде, чем наслаждаться звуком этого слова, следовало рассеять недовольство султана.

— Юнус только делает вид, что слушает колдунов, а на самом деле думает о себе, — произнёс Влад. — Юнус воюет только для того, чтобы укрепить свою власть. Семь лет назад он возвысился, потому что успешно воевал против твоей державы, но затем твой великий отец нанёс ему два больших поражения. Если Юнус проиграет снова, все неверные станут смеяться над ним, поэтому он очень осторожен и пожелает хорошенько подготовиться.

Оставалось непонятным, почему Мехмед был мрачен и опасался скорой войны. Султан ведь знал, что Янош после позорных разгромов под Варной и на Косовом поле перестал бросаться в драку с турками при всякой возможности, потому что боялся проиграть. И всё же султан твердил своё:

— Мои советники говорят, что Юнус может напасть на меня этой осенью.

— Твои советники ошибаются, повелитель, — Влад улыбнулся. — Юнус не нападёт, пока не найдёт себе союзников, но их почти нет. В союзе с Юнусом только нынешний правитель Кара Эфлака.

Вспоминая о Кара Эфлаке, то есть о Румынии, Влад неизменно предвкушал, как скинет венгерского ставленника и займёт трон. Отчасти поэтому и улыбался.

— Нынешний правитель Кара Эфлака — не воин, — продолжал Влад. — Он только покорный пёс своего хозяина. Иногда, конечно, этот пёс кусается, но после всегда начинает виновато ластиться.

— Я знаю, что в союзе со свиньёй Юнусом также находится молдавский правитель Искандер, — недовольно произнёс султан.

Искандер, о котором говорил Мехмед, был не кто иной, как Александр, двоюродный брат Влада. Ещё летом молдавский князь признался своему румынскому родичу, что порвал с Яношем.

Вернее, Александр поведал Владу не об этом — просто сказал, что раздумал жениться. А ведь невестой Александра была одна из внучек Яноша! То есть нежелание жениться означало, что молдавский князь задумал порвать с венграми. Ну, а когда стало известно, что в Сучаве ожидают посольство из Польши, тут всё совсем прояснилось.

— Повелитель, те хорошие новости, которые я спешу тебе сообщить, касаются как раз Искандера, — начал Влад, прямо глядя в глаза хмурому султану. — Ещё летом Искандер отправил посольство к королю ляхов, чтобы просить покровительства и помощи. А теперь я узнал, что посольство оказалось успешным, и теперь в Молдавию скоро прибудут ляшские послы. Это значит, что Искандер не пойдёт с Юнусом в поход, если Юнус станет звать. Если б Искандер хотел идти в поход, не стал бы искать союза с врагами Юнуса.

Александр понимал, что Молдавия для Яноша — не столько союзник, сколько щит, которым можно прикрыть Венгрию от турецких орд. А кто захочет стать чужим щитом! К тому же перед глазами у молдавского правителя был пример Румынии, где Янош посадил на престол своего ставленника именно затем, чтобы загораживаться румынскими землями, подставлять их под удар во время очередной войны с турками.

Надо ли говорить, что румынский щит выглядел уже весьма потрёпанным, но даже в таком виде всё равно не нравился Мехмеду. Готовясь к новой войне с венграми, султан стремился устранить заслоны и поэтому обещал сделать Влада правителем Румынии, а вот в Молдавии наводить свой порядок даже не требовалось. Всё уладилось само собой!

— Ты порадовал меня, мой верный слуга, — наконец, улыбнулся султан. — Значит, наши молдавские дела сейчас хороши.

— Да, повелитель.

— Тогда ты заслужил награду, — снова улыбнулся Мехмед. — Мои слуги отведут тебя и покажут её.

"Что за награда? — недоумевал Влад. — И почему султан ведёт себя так странно? То хмурится без причины, а теперь вдруг сделался милостивым".

Оказалось, что наградой является просторный дом, расположенный недалеко от дворца. Жилище с десятком комнат и большим садом, обнесённым высокой глухой оградой, снаружи казалось неприветливым, а внутри — уютным. Пушистые ковры, восточная резная мебель — всё выглядело очень красиво и будто звало присесть, прилечь и остаться подольше.

В доме были даже слуги-евнухи. На безусых лицах застыли улыбки, а обладатели этих безусых лиц подобострастно кланялись своему новому господину и сказали, что им уже уплачено жалование на год вперёд.

Правда, смысл султанского подарка оставался непонятным. Получалось, что теперь Владу по приезде в турецкую столицу следовало останавливаться здесь, а не в гостевых дворцовых покоях, расположенных рядом с покоями его брата Раду. Это казалось скорее немилостью, чем милостью, ведь Влад хотел бы видеться с братом чаще, и Мехмед об этом знал. Но если знал, тогда зачем подарил отдельный дом?

Раду, конечно, огорчился, когда узнал, что старший брат должен переехать в новое жилище. К тому же переезд состоялся на третий день после того, как Влад прибыл во дворец, то есть братья думали, что смогут провести вместе почти неделю, а тут оказалось, что надо расстаться гораздо раньше.

Однако огорчение Раду стало всё же не таким сильным, как следовало ожидать:

— Я наверняка смогу ходить к тебе в гости, — сказал младший брат старшему и добавил. — Мне почему-то кажется, что султан что-то задумал. Он подарил дом, но это ещё не всё. Наверное, будет что-то ещё. Что-то приятное. Что-то такое, после чего ты скажешь: "Вот это действительно милость!"

Раду прожил при турецком дворе гораздо дольше, чем Влад, и, наверное, поэтому в свои шестнадцать лет сделался таким проницательным. Дарение дома действительно оказалось лишь первой частью султанского замысла, а остальное раскрылось очень скоро.

Влад провёл в новом доме лишь один вечер и утро, а затем явились посланцы из дворца и сказали, что надо явиться в покои к султану прямо сейчас.

— Ты, наверное, спрашиваешь себя, для чего мне дарить тебе дом? Да? — спросил султан, всё так же сидевший на возвышении среди подушек.

— Да, повелитель, — кивнул Влад, опять усевшись на ковре. — Однако я знаю, что мне не по силам разгадать твоих замыслов. Остаётся лишь ждать, пока ты сам соблаговолишь раскрыть их мне.

— Мои замыслы не так уж непостижимы, — засмеялся султан. — Я сейчас загадаю тебе загадку, которую ты наверняка сумеешь отгадать.

— Я весь внимание, повелитель.

— Тогда слушай. Многие из них умеют петь, но их песни всегда без слов. Многие из них почитают своей стихией такое место, где никогда не сумели бы заснуть. Все они рождаются так, что должны пробивать себе дорогу в мир. И, наконец, они никогда не надевают одежду людей, но часто делятся с ними своей. Кто они?

Пожалуй, загадка и впрямь оказалась нетрудной:

— Это птицы, повелитель, — ответил Влад. — Многие птицы умеют петь, но никогда не поют словами. Многие птицы чувствуют себя хорошо в небе, но спать в небе не может ни одна. Все птицы вылупляются из яиц и вынуждены пробивать себе дорогу. И, наконец, одежда для птицы — это перья. Птицы делятся своей одеждой с людьми, но сами одежду людей никогда не надевают.

— Всё верно, — подтвердил султан.

— Однако эта загадка нисколько не приблизила меня к постижению твоего замысла, повелитель, — заметил отгадыватель.

Мехмед засмеялся:

— Так уж вышло, что я знаю о птицах куда больше, чем ты. Сейчас ты будешь сопровождать меня в город. Следуй за мной, и всё поймёшь.

При этих словах, не дожидаясь никаких дополнительных знаков, в комнате появились слуги, которые сняли с султана верхний, богато украшенный, халат и заменили на другой, выглядевший куда скромнее. Затем они почтительно сняли со своего господина огромную султанскую чалму и надели вполне обычную, которая не привлекала бы излишнего внимания на улицах. После этого Мехмед вытянул руки, растопырил пальцы, и все дорогие перстни тоже оказались сняты и убраны в шкатулку.

Окруженный слугами, он продолжал давать Владу указания:

— С этой минуты и пока мы не вернёмся во дворец, не называй меня султаном. Господином можно, но не султаном.

— Да, господин, — кивнул Влад, уже успевший подняться на ноги, как только Мехмед встал со своего возвышения.

— Я знаю, что немусульманам запрещено подходить ко мне ближе, чем ты стоишь сейчас, — продолжал султан, — но это правило временно отменяется. По улице города ты будешь идти бок о бок со мной. И во всех сомнительных случаях поступай так, чтобы ничем не выдавать моего высочайшего положения. Ты понял?

— Да, господин, — Влад снова кивнул.

Выйдя из дворца, правитель Турецкого государства шагал по улице спокойно, как человек, который нисколько не опасается за свою жизнь. Пусть, отставая на нескольких шагов, за ним следовали двое телохранителей, а вокруг под видом обычных прохожих шла ещё дюжина переодетых воинов, это не помогло бы в случае нападения конных заговорщиков. Однако султан прекрасно знал, что заговорщикам неоткуда взяться. Его малолетний брат, могший стать опасным орудием в чужих руках, умер, а сыновья ещё не выросли и, следовательно, не могли оспаривать трон у отца.

Мехмед казался весёлым, открытым и, шутки ради, мог зайти в лавку, прицениться к разным товарам, будто собирался купить, или встревал в спор двух других покупателей.

В одной из лавок султан даже отозвался о самом себе нелестным образом:

— Новый правитель ещё молод и грезит только о воинской славе. Он мало задумывается о том, как живут его подданные.

Хозяин лавки горячо возразил:

— Ты сам не старше его! Что даёт тебе право отзываться о нём так!? Ты, наверное, и видел его один раз, а уже берёшься судить!

Наконец, Мехмед остановился у глухих дощатых ворот большого богатого дома, обнесённого высокой каменной стеной, за которой виднелись верхушки кипарисов. Судя по поведению переодетых воинов султана, которые отошли на противоположную сторону улицы, покрытую тенью, и стали высматривать, где бы там усесться, Мехмед, наконец, добрался до места назначения.

Один из двух непереодетых телохранителей, всю дорогу молча следовавших за султаном, громко постучал в калитку, которая почти сразу открылась, и Влад увидел чернокожего слугу-привратника в белой чалме.

Привратник отлично знал, кто явился в гости, и потому, кланяясь, еле сдерживался, чтобы не упасть ниц. Некий мальчик рядом с привратником, тоже слуга, увидев Мехмеда, несколько мгновений таращился, открыв рот, затем опомнился, поклонился, после чего сразу же кинулся по вымощенной дорожке через кипарисовую рощу к главным дверям дома, распахнул резные створки и скрылся в комнатах.

Османский правитель вместе с Владом и двумя телохранителями последовал за мальчишкой, но не успел одолеть и половины пути, как навстречу выбежала толпа во главе с животастым стариком и согнулась в поясных поклонах.

— О, господин! — затараторил старик. — Аллах несказанно милостив ко мне, ибо я снова вижу тебя здесь. Сказать по правде, я не ждал тебя скоро, поэтому ушам не поверил, когда получил известие, что ты хочешь посетить мой дом снова.

— Отчего же так? — усмехнулся Мехмед. — Разве я когда-нибудь оказывался разочарован твоим товаром? А если я доволен, почему мне не прийти снова?

— Я слышал, что после похода твой гарем пополнился многими красавицами из страны румов, — ответил старик. — Неужели, эти красавицы не настолько хороши, как мои птички?

Страной румов старик называл Византию. После взятия Константинополиса многие дочери знатных семейств действительно оказались в султанском гареме — об этом Влад знал, но сейчас задумался о только что услышанном слове "птички".

Меж тем старик успел проводить Мехмеда и Влада в дом, где не оставлял без внимания ни на мгновение.

Казалось бы, круглый живот мешал своему обладателю нагибаться, но как только султан ступил под крышу, старик с неожиданным проворством помог своему дорогому гостю снять сапоги и надеть домашние туфли. Примеру хозяина последовали слуги, переобувшие Влада. Тот самый мальчик, склонный таращиться, принёс кувшин с водой, тазик и полотенце, чтобы посетители могли омыть руки.

После этого Мехмед и Влад направились дальше, вглубь дома, а два телохранителя остались ждать у дверей под кипарисами.

— Господин, воистину ты пришел не зря, — тараторил старик, широкими взмахами правой руки приглашая султана следовать вперёд. — Мне есть, чем тебя порадовать, ведь этот дом не удостаивался твоего посещения уже восемь месяцев, а это долго. За такой срок можно успеть многое.

— Смотри внимательно, Влад-бей, — сказал Мехмед, движением головы указывая на закрытые решетчатые двери в конце коридора. — Тебе, иноверцу, сейчас представится редкая возможность своими глазами узреть рай для правоверных.

Сквозь мелкие просветы в решетке виднелись пятна зелени и более ничего, но по мере приближения из-за дверей всё отчётливее раздавалось щебетание птиц или чьи-то звонкие голоса, а может, то и другое вместе. Помня разговоры о птицах, Влад уже догадывался, что именно увидит, и всё же такого он не ждал...

Двери вели во внутренний двор дома, похожий на большой колодец. Сюда смотрели окна многих комнат, но эти окна оставались наглухо закрытыми, а поверху во всю ширину двора растянулась мелкочешуйчатая сеть. Здесь, как в клетке, жили птицы. Десятки разноцветных созданий, привезённых невесть откуда.

По углам двора росли большие деревья, а птицы, если усаживались на одно из них все разом, то облепляли каждую ветку, и дерево казалось увешанным яркими спелыми плодами — правда, лишь до того мгновения, пока пернатые не вспархивали, и не начинали кружить по двору.

Конечно, птицы во дворе являлись частью хитроумного стариковского замысла, ведь среди многоголосого щебетания, постоянного порхания, мельтешения пёстрых крыл и прочей беспечной суеты Влад не сразу увидел двенадцать женщин, вернее — дев. Каждая из них стояла, вытянув вперёд оголенную руку в золотых браслетах, а птицы проносились мимо, на лету хватая корм с ладони. Девы старались сохранять неподвижность, чтобы не спугнуть пернатых, и эта неподвижность в центре пестрокрылого вихря завораживала.

Услышав звук открывающихся дверей, девы медленно обернулись, а, увидев гостей, засмеялись, сохраняя всё ту же позу. Браслеты качнулись на руках и зазвенели. Птицы ещё стремительнее принялись носиться вокруг, да и сами девы мало отличались от птиц. Разноцветные одежды, подобные яркому оперению. Звонкий смех, подобный трелям. "Для кого эта клетка? — невольно подумал Влад. — Для кого поверху натянута сеть?"

— Ну что, господин? — меж тем спросил старик у султана. — Есть, из чего выбрать. Вот товар, достойный тебя.

— Чтобы убедиться в этом, я должен посмотреть, что умеют твои птицы, — Мехмед хитро прищурился. — Хорошо ли они танцуют и поют?

Старик проводил гостей в просторную комнату, устланную коврами, и усадил на самое почётное место — напротив дверей, на небольшом возвышении, заваленном подушками. Влад вдруг подумал, что надо запомнить этот день: "В первый и последний раз ты сидишь рядом с султаном. Такой чести удостаиваются немногие", — однако эту великую честь очень хотелось променять на возможность остаться во дворе с девами-птицами, посмотреть на них ещё раз, поговорить. Очарованный, Влад наверняка говорил бы лишь глупости, невольно заставляя дев смеяться. А впрочем, почему невольно? Он охотно слушал бы их смех, пьянящий, как вино.

Пока Влад размышлял, в комнате уже успели появиться фрукты и напитки, принесённые слугами, а затем явились четыре музыканта, усевшиеся на значительном расстоянии от возвышения, но всё же не слишком далеко.

У двоих из них были в руках струнные инструменты, похожие на румынскую кобзу. Они назывались — уд.

Два других музыканта играли на барабанах, выглядевших особенно — узкие, длинные и сужающиеся книзу подобно кубку, причём основа была сделана не из дерева, а из тонкого металла, что ещё больше роднило инструмент с кубком, а палочки отсутствовали, и, следовательно, стучать по такому барабану следовало ладонями.

Держать этот инструмент тоже следовало по-особенному — так, как держат узел с ценными вещами, расположившись на отдых в людном месте. Такой узел лучше пристроить под бок и положить сверху руку, и, может, от этого пошла особая манера игры, ведь у музыканта лишь одна драгоценность — музыкальный инструмент, а играть приходится почти всегда в людных местах.

Старик три раза хлопнул в ладоши, и вот на середину комнаты выпорхнула одна из дев-птиц, одетая для танца. На ней был лишь огромный шёлковый платок, туго охватывавший бёдра и похожий на юбку, которая оставляла видным одно колено, а грудь скрывал тканевый пояс, повязанный крест-накрест — вот весь наряд, не считая звенящих браслетов и ожерелья.

Один из музыкантов начал стучать пальцами по своему барабану. Удар ближе к середине отзывался глухим звуком, а ближе к краю — звонким.

Дева несколько мгновений вслушивалась в ритм, а затем начала откликаться. Босые ноги неслышно ступали по ковру, а движения стана уподобились движениям воды в кувшине, как если бы кувшин встряхивала чья-то сильная рука. Всплеск — это резкое движение груди и плеч. Колыхание волн, когда потревоженная вода качается в кувшине, набегая то на одну стенку, то на другую — это движение бёдер.

Порой дева изгибалась назад, иногда кружилась, как кружатся дервиши, а иногда опускалась на корточки и снова вставала, но встряхивание кувшина не прекращалось и точно соответствовало звукам барабана. Он приказывал, двигаться быстрее или медленнее. Звонкий звук — всплеск, глухой — колыхание.

Мехмед принялся хлопать, внося в этот танец новый ритм. Барабан тут же смолк, а дева продолжала танцевать, повинуясь уже не барабану, а хлопкам султана, звучавшим совсем не одинаково. Влад сразу же подметил, что если сложить каждую ладонь лодочкой и хлопнуть, то получится глухой звук, а если хлопнуть полностью раскрытыми ладонями — звонкий.

Мехмед создавал свою мелодию, таким способом приказывая деве двигаться так или эдак. Звонкий звук — всплеск, глухой — колыхание. Правда, не прошло и двух минут, как султан махнул рукой музыканту — дескать, играй снова.

Теперь танцовщица опять подчинялась барабану, а Мехмед толкнул Влада, пребывавшего в глубоком оцепенении, локтем в бок:

— Понял, как надо?

— Да, господин...

— Тогда хлопай сам.

Едва Влад поднял ладони, барабан замолчал. Дева повернулась к своему новому повелителю, прямо взглянула на него, и от этого он поначалу хлопал рассеянно и слишком медленно. Дева повиновалась, но явно досадовала: "Ну, что же ты! Я сейчас усну! Прикажи мне что-нибудь потруднее!"

Через полминуты она получила, что просила, а под конец мелодия, которую создал Влад, оказалась такой замысловатой, что дева не всегда успевала подстроиться, ответить своим танцем. А ведь именно в этом заключался смысл — чем точнее дева отвечает, тем большее удовольствие доставляет тому, кому повинуется.

Теперь Влад понял, когда можно махнуть рукой музыканту — тогда, когда станет ясно, что дева показала всё, на что способна, и больше её незачем испытывать.

Со следующей танцовщицей повторилось то же. Сначала она повиновалась барабану, затем — султану, затем — опять барабану, а затем — Владу, который через некоторое время снова отдал её во власть музыканта.

Испытание дев казалось весьма занятным, но утомительным. Не случайно музыкантов пришло двое. Они всё время менялись, чтобы не устать. А Мехмед после третьей танцовщицы уже ленился долго хлопать — теперь ему хватало одной минуты, чтобы всё понять.

Лишь Влад старался превозмогать себя. Ему не хотелось обижать дев невниманием. К тому же некоторые из них поначалу тоже бывали растеряны, как он сам недавно. Влад стремился дать каждой возможность исправиться, пусть такая снисходительность пару раз обернулась полнейшим разочарованием. Увы, не все девы оказались так хороши, как уверял старик, торговавший ими. Некоторые могли похвастаться лишь внешней красотой, и этого казалось мало, ведь другие девы, тоже красивые, взглядом и движениями обещали нечто большее.

Все двенадцать "птиц" танцевали перед гостями, а когда последняя выпорхнула вон, Мехмед спросил Влада:

— Которая отвечала лучше?

Новоявленный хлопальщик ждал этого вопроса:

— Господин, здесь не может быть сомнений. Та, что выходила танцевать восьмой по счёту, затмила всех остальных.

— Будем слушать пение этой птицы? — спросил султан.

— Птица должна уметь петь, господин, — задумчиво начал Влад, — поэтому, если послушать её необходимо...

— А ты полагаешь, что необходимо? — спросил Мехмед.

— Пусть споёт, — пожал плечами Влад, — но вряд ли она поёт лучше, чем танцует.

— Главное, чтобы не пела гораздо хуже, — засмеялся султан.

После этого один из музыкантов, державший в руках уд — то есть струнный инструмент, похожий на кобзу — заиграл что-то, и гости слушали пение восьмой девы.

Влад по её слегка необычной манере выговаривать турецкие слова всё пытался догадаться, откуда родом эта птица. Пусть волосы её были тёмные, но черты лица казались отнюдь не турецкими. Её привезли из неких земель, куда турки ходили в очередной поход. Но где находились эти земли? Теперь уже казалось невозможно понять, ведь деву привезли в Турцию не вчера. Красавица, наверное, оказалась тут, когда ей было лет десять или одиннадцать. Турецкий язык стал для этой птицы родным, а свой прежний она позабыла.

И вот пение окончилось.

— Ну, что? — спросил султан.

— Она — не соловей, но звук её голоса мне нравится, — сказал Влад.

— Да, голос приятный, — согласился султан и вдруг произнёс. — Я дарю эту птичку тебе. Не правда ли, хорошо, что у тебя уже есть дом, где ты можешь поселить её и проводить с ней время?

— Господин, так значит, я выбирал не для тебя, а для себя?

— Да. Ты сам выбрал себе подарок.

Влад в крайнем изумлении поднял брови и чуть не испортил всё веселье, совсем позабыв, что у турков поднятые брови означают "нет". Он знал про эту турецкую особенность ещё с тех давних времён, когда Караджа-бей и другие турецкие военачальники помогли ему прийти к власти. Помнится, военачальники не захотели остаться в Румынии, когда услышали о приближении войск Яноша, а своё "нет" выражали именно так — поднятыми бровями.

— Ты отказываешься? — удивился Мехмед.

— Господин, я с благодарностью принимаю твой милостивый дар. — Влад поклонился. — Прости мою несдержанность. У меня на родине подобное выражение лица означает удивление и только.

— Чему же ты удивлён? — засмеялся султан. — Тому, что птицы счастья — не сказка? Или тому, что птица счастья скоро прилетит в твой дом?

Мехмед казался уж слишком довольным — ни один щедрый даритель, осчастливив кого-то, так не радуется, а вот купец, провернувший удачную сделку, может радоваться именно так. Влад вдруг начал подозревать, что недовольство султана, проявленное вчера, могло быть показным. Возможно, турецкий правитель хмурился нарочно, а затем притворился, что обрадован вестями об Александре, и этим притворством хотел скрыть то обстоятельство, что подарил Владу невольницу вовсе не за заслуги, а потому, что давно решил так сделать. Но зачем?

Влад скоро забыл об этом думать, потому что не имел времени на размышления. Сознание заволоклось каким-то туманом, и все мысли были только о невольнице, которую доставили в дом к её новому господину в тот же день.

Чуть раньше, чем доставить саму деву, были доставлены два сундука с её вещами. Эти вещи сразу заняли свои места в одной из комнат на женской половине дома, и Владу стало казаться, что их обладательница жила здесь всегда. Просто он не знал об этом.

И вот узнал. Ему сказали, что красавица готова принять своего господина, если он пожелает прийти. Конечно, Влад пришёл. А она сидела посреди комнаты и стыдливо прикрывала лицо полупрозрачным покрывалом, однако эта стыдливость казалась притворной, потому что в разговоре птичка нисколько не робела.

Она сразу спросила:

— Скажи мне, мой господин, я здесь рабыня или хозяйка?

— А если скажу "хозяйка", тогда что это будет значить? — в свою очередь спросил Влад.

— Это будет значить, что я могу приказывать всем слугам в доме. А ещё — что я в ответе не только за то, чтобы ты оставался доволен моим телом. Я стану заботиться, чтобы твоя пища была вкусной, твоя одежда — чистой и нигде не порванной, а твои покои — хорошо прибранными, не душными и не холодными. Даже о твоих конях я начну беспокоиться — чтобы они всегда оставались сытыми, чистыми и здоровыми. Вот, что случится, если ты скажешь, что я хозяйка.

— Но ты ведь не начнёшь работать по дому сама? — спросил Влад. — Не хочу, чтобы твои руки огрубели.

Руки у красавицы были нежными, ладони — маленькими, но не похожими на детские. У детей пальчики слабые, а у неё оказались сильные, привычные к тому, чтобы перебирать струны, ведь невольниц учили не просто петь, но также играть на музыкальных инструментах.

Влад сжал обе её руки в своих, тем самым заставив отпустить покрывало и перестать закрываться:

— Хочу, чтобы эти ручки оставались такими, как сейчас.

— Останутся, господин, — ответила дева. — Останутся, даже если ты сделаешь меня хозяйкой дома.

Ей явно хотелось именно этого, а не просто жить на женской половине.

— Что ж. Если так, то будь хозяйкой.

Красавица обрадовалась, но тут же смутилась, теперь непритворно:

— Ты должен сказать это слугам, а не только мне.

— Скажу, — пообещал Влад. — Завтра же скажу.

И полетели дни. Один счастливее другого. Правда, они быстро закончились, потому что Владу следовало вернуться в Сучаву.

Уезжать из Эдирне, конечно, не хотелось, однако следовало перебороть себя, как уже случалось перебарывать раньше. Не в первый раз приходила мысль задержаться ещё хоть на несколько дней, но если раньше Влад стремился остаться из-за брата, то теперь — не только из-за него. Мелькнула мысль: "Неужели, Мехмед подарил мне наложницу затем, что хочет привязать к турецкому двору?"

Лишь позднее, когда женщина-птица родила Владу сына, смысл султанской щедрости стал окончательно ясен. Глядя, как младенец, лежащий в колыбели, дрыгал ножками и махал ручками, новоявленный отец стукнул себя по лбу: "Как я мог не понять! Как не заметил подвоха! Да, Мехмед ничего не делает зря, он расчётлив и дальновиден".

Нет, Раду не мог считаться прозорливым. Он полагал, что старшему брату окажут милость, а на деле всё обернулось бедой. Влад в отличие от Раду не являлся пленником Мехмеда, но теперь стал — из-за сына оказался привязан к Турции невидимой верёвкой... или даже прикован цепью!

В пятнадцать лет Влад не очень понимал своего отца — как того угораздило отдать двух сыновей в заложники в Турцию. И вот спустя годы Влад сам оказался в похожем положении. Бывший пленник обрёл свободу, но сам же её потерял, когда сошёлся с турецкой женщиной, и та родила.

"Если захочу предпринять что-либо, что может не понравиться туркам, надо хорошенько задуматься — а надо ли? — запоздало понял Влад. — Всё-таки в Эдирне у меня некое подобие семьи. Поссоришься с султаном, и эту семью придётся бросить. Увезти в Тырговиште навряд ли когда-нибудь сможешь — не отдадут".

Такова оказалась плата за турецкую помощь в получении румынского престола. Весьма высокая плата!

В Молдавии дела шли своим чередом. Влад прикупил себе в Сучаве большой дом, из окон которого даже виднелся край площади с митрополичьим собором. Место оказалось шумное. По утрам теперь приходилось просыпаться не от петушиного крика, а от гомона и топота множества людей, пришедших на базар. Зато люди, по той или иной причине просившие, чтобы Влад их принял, ещё с порога начинали питать уважение к хозяину такого жилища.

Теперь Влад стал набирать себе бояр в совет заранее — задолго до того, как надеялся оказаться на княжеском престоле. Так когда-то делал отец, живя в трансильванском городе Шегешваре, и теперь сын начал понимать, что набирать заранее — это лучше.

Несколько лет назад, явившись в Тырговиште вместе с турками и набирая для себя совет в первый раз, юный турецкий ставленник принимал людей, особо не присматриваясь, поэтому принятые люди оказались случайными и ненадёжными. Теперь же Влад имел время проверить того, кто набивался ему в слуги.

Кто-то находил дорогу в сучавский дом самостоятельно, а кто-то приезжал вместе с Молдовеном, но всем соискателям будущий государь говорил одно и то же:

— Я ищу людей, которые прислушиваются к моим словам, а не к звону моего кошелька. Ты таков?

Этот прямой вопрос смущал многих. По тому, как вёл себя человек, слыша подобное, удавалось понять, насколько он лукавит. Влад быстро сообразил, что слишком сильное смущение, когда соискатель не знал, что ответить, так же плохо, как излишняя уверенность, когда ответом становилось твёрдое: "Да, я тот, кто тебе нужен". Влад брал на службу лишь тех, кто, услышав вопрос, проявлял себя по-особенному — ведь кто ведёт себя не как все, тот искренен, ни под кого не подстраивается.

Первым из принятых стал боярин Кодря. Молодой, чернявый и кудрявый. Он просто засмеялся и сказал:

— А я как раз ищу господина, который привлекает к себе людей разумным словом, а не звоном монет. Ты таков?

Боярин Опря, человек немолодой, седой и уже начавший лысеть, тоже ответил неожиданно:

— Достойный человек всегда говорит так, что к его словам хочется прислушаться. Я почитаю тебя достойным человеком. А достоин ли я того, чтобы быть у тебя на службе — суди сам.

Слова рослого русоволосого боярина, звавшегося Буда, Владу тоже понравились:

— Там, откуда я к тебе приехал, звона твоих монет не слыхать, — прогудел Буда. — А вот про то, что ты хочешь вернуть трон, который принадлежит тебе по праву, я наслышан. То, что ты стремишься восстановить справедливость, мне нравится. Потому и хочу к тебе на службу.

Принял Влад к себе и ещё одного боярина — человека с рыжей бородой, похожего скорее на лавочника, чем на благородного. Боярин звался Йова, а принятым на службу оказался потому, что об этом попросил Молдовен — однажды привёз Йову в сучавский дом, самолично ввёл в трапезную, где сидел Влад, и сказал о привезённом человеке много хороших слов:

— Он знает толк в конях, а кони для войска нам понадобятся. Да и не только в конях он понимает. Йова — человек оборотистый. Знает, где что купить получше и подешевле. Такие в войске тоже нужны, ведь войско это не только полки, но и обоз.

— Раз он умеет торговаться, — ответил Влад, — пусть сейчас за себя передо мной похлопочет, набьёт себе цену.

— Господин, — с поклоном произнёс Йова, — как же я могу набивать себе цену? Зачем оценивать то, что не нужно покупать? О том, что предлагается даром, не торгуются, а я как раз прошусь служить бесплатно. Ты ничего не потеряешь, если примешь меня на службу. Для тебя здесь одни выгоды, ведь я не требую у тебя денег, а наоборот — хочу помочь тебе уберечься от неразумных трат. И вот когда ты увидишь, сколько денег я тебе сберёг, тогда и поймёшь мою ценность.

— Хорошо, беру тебя на службу, — усмехнулся Влад. — Но не слишком ли ты бескорыстен?

— Я, как и все твои слуги, надеюсь на милости, которые ты окажешь, став государем, — ответил Йова. — Не даром я назван именем праведного Иова, у которого Господь отнял всё достояние, а затем дал вдвое больше прежнего, потому что Иов проявил терпение и не отчаивался в невзгодах, посланных Богом. Вот и я почитаю себя терпеливым человеком, который благодаря своему терпению приобретёт многое.

Влад снова усмехнулся, показывая, что весел и доволен, но сердце почему-то не хотело веселиться, и это казалось удивительно. Дела шли на лад, с каждым днём румынский престол становился всё ближе. Казалось бы, отчего не веселиться! Но Влад не мог. Он по-прежнему желал вновь обрести власть и отомстить боярам-заговорщикам, но мысль о том, что мечты всё больше претворяются в жизнь, уже не радовала.

Раньше Влад частенько представлял, как насадит заговорщиков на колья, и улыбался, сознавая, что казнимые станут умирать долго и мучительно. Отец умирал долго и мучительно, и старший брат — тоже. Вот почему Влад поначалу даже не рассматривал в качестве возможного наказания для изменников отрубание головы. Такая смерть казалась слишком лёгкой. Она не стала бы наказанием по заслугам. Но теперь Влад всерьёз задумывался: "Надо ли использовать колья? Отсечение головы — это проще, а крови и так будет довольно, ведь я предам казни несколько десятков человек".

Горячей безрассудной мальчишеской ненависти к предателям Влад уже давно не чувствовал, но даже та холодная ярость, проявившая себя несколько лет назад — в ноябрьскую ночь, которую он провёл один в лесу, скрываясь от людей Яноша Гуньяди — тоже начала исчезать.

Было время, когда Влад старался сдерживать свою жажду мести, а теперь подстёгивал её, как уставшую лошадь, понимая, что и сам устал. Устал ненавидеть. Но если он не отомстит за отца и брата, тогда зачем жил последние семь лет?

Семь лет назад Влад узнал о боярском предательстве. Пять лет назад впервые попытался что-то предпринять, чтобы совершить возмездие, и потерпел досадную неудачу. За эти годы он набил себе шишек, но стал мудрее и теперь знал, как осуществить то, чего хочет. И именно теперь, когда пришло это знание, Влад всё чаще ловил себя на мысли, что отомстит не потому что хочет, а потому, что должен.

Тот юнец, которым Влад являлся когда-то, не смог бы ничего сделать. Зато юнец хотел делать! А нынешний Влад мог, но уже не хотел.

"А может, всё это не более чем обычная усталость?" — думал Влад в один из дней лета, сидя на скамье под деревом во внутреннем дворе своего дома. Крона у дерева была велика и давала хорошую тень в жаркие летние дни, но всё же пропускала солнечных зайчиков, которые теперь играли на клинке обнажённого меча, лежавшего у Влада на коленях.

Неподалёку, посреди двора стояло соломенное чучело, одетое в старый кожаный панцирь и в такой же старый ржавый шлем. Это чучело стало противником Влада в учебных поединках, ведь теперь рядом не было ни Войки, ни Молдовена, ни даже Штефана, а упражняться всё равно следовало.

Намахавшись мечом, Влад присел отдохнуть, но лишь ненадолго, потому что если уж тренироваться, то добросовестно. Он по-прежнему готовился к тому, чтобы сразиться в честном бою с Владиславом — ставленником Яноша, узурпировавшим румынский трон — но теперь фразы "честный бой" и "честная победа" приобрели для Влада другое значение.

Раньше казалось, что в таких поединках всё решает не столько умение бойца, сколько Божья воля — Бог помогает победить тому, кто прав. А вот теперь Влад пришёл к мысли, что должен сам себе помочь. "Что сейчас делает Владислав? — частенько думал он, подходя к чучелу. — Наверное, сидит на троне или за пиршественным столом, отращивает себе пузо. А за меч в последний раз брался когда? Владислав, может быть, не понимает, что рано или поздно я приду, и он окажется вынужден защищать себя сам. Слуги-предатели не помогут, не заслонят. Ему следует готовиться, а если он не готовиться, тем хуже для него".

Вот, что Влад теперь считал честной победой — победу, которая достаётся упорными трудами, а не победу над противником, равным тебе по силам, одержанную благодаря счастливой случайности. "Если долго упражняешься и преумножаешь своё боевое мастерство, то побеждаешь честно, даже если перед тобой более слабый воин, — мысленно повторял Влад. — Не моя вина, если Владислав обленился. Я не стану намеренно избегать тренировок, уравнивая свои силы с силами своего врага, и надеясь, что в трудную минуту мне поможет Бог. Нет, я превзойду моего врага мастерством. Но моя победа окажется честной".

Об этом Влад и размышлял, сидя на лавке под деревом, когда во двор с заднего крыльца выглянул Нае. Теперь этот паренёк сделался более степенным, ведь господин переехал в большой дом, и у Нае, который по-прежнему вёл всё домашнее хозяйство, появилось в подчинении трое других слуг. Правда, к Владу этих слуг он старался не допускать. В комнатах господина прислуживал сам и о посетителях докладывал тоже всегда сам. Вот и теперь, наверное, пришёл доложить о ком-то. Иначе не стал бы беспокоить Влада во время воинских упражнений.

Нае старался не слишком шуметь, однако господин заметил слугу почти сразу — просто виду не подавал и наблюдал краем глаза, сидя на скамье. Умение изобразить невнимательность в бою тоже может пригодиться, чтобы неожиданно напасть на того, кто к тебе подкрадывается, поэтому Влад не стал спрашивать, что слуге нужно.

Меж тем Нае тихо спустился по ступенькам крыльца, сделал пять-шесть осторожных шагов по двору в сторону скамьи, на которой сидел господин, и только теперь намеренно привлёк к себе внимание — кашлянул.

— Да, — произнёс Влад, глядя не столько на слугу, сколько на солнечных зайчиков, которые играли на клинке меча, по-прежнему лежащего на коленях.

Нае поклонился:

— Господин, тебя хочет видеть Драгомир, Манев сын. Прикажешь впустить или пусть в другой день явится?

Влад поднял голову:

— Кто? Что за Драгомир?

— Отец этого Драгомира — Мане по прозвищу Удрище, — медленно и с расстановкой произнёс Нае.

— Что!? — Влад вскочил. — Мане Удрище? Тот самый?

Казалось невероятным, что человек, которой являлся зачинщиком боярского заговора, теперь сам — пусть и не напрямую — решил обратиться к сыну того государя, которого погубил.

— Драгомир — сын того самого Мане, — Нае снова поклонился.

— Ты, должно быть, неверно расслышал этого просителя.

— Нет, господин, — отвечал Нае. — Я всё расслышал верно. И я знаю, кто такой Мане Удрище. Ты не раз говорил о нём при мне. Поэтому я даже переспросил этого Драгомира: "Ты сын того самого Мане, который занимает первое место в совете у государя Владислава?" Он сказал: "Да". Я спросил: "И ты приехал к моему господину, отец которого был государем до Владислава?" Он сказал: "Да". Я спросил: "Зачем ты приехал?" А он ответил, что скажет это только тебе и с глазу на глаз.

Влад слушал, чувствуя, как сердце гулко ухает в груди. Он вдруг снова превратился в того юнца, которым был пять лет назад, впервые оказавшись на престоле в Тырговиште.

Ненависть — уже почти угасшая — вспыхнула с новой силой. Откуда только взялась? Влад почувствовал, что его бросило в жар, а ведь было и так не холодно в этот летний день.

"С глазу на глаз хочет говорить, — говорила ненависть. — Значит, ни письма, ни чего другого от своего отца не принёс. Жалко. Я бы этому Драгомиру письмо в глотку затолкал или куда-нибудь в другое место. Пускай едет обратно к своему отцу-предателю с таким моим ответом".

— Что ж, я приму этого Драгомира, — задумчиво проговорил Влад, направился к чучелу и резко нанёс по его старому панцирю сильный рубящий удар — меч свистнул в воздухе; послышался глухой звук удара; чучело содрогнулась; наземь посыпалась труха.

Нае даже ойкнул от неожиданности, часто заморгал, но совладал с собой:

— Прикажешь подать тебе умыться, господин? — начал спрашивать он. — Гостя примешь в трапезной?

— Нет, — ощерился Влад, — веди его прямо сюда. И сообщи ему, чем я сейчас занят. А если этот Драгомир побоится предстать передо мной, когда у меня в руках меч, то, значит, поедет обратно в Румынию ни с чем. В другое время и в другом месте я этого гостя принимать не стану.

— Хорошо, господин, я всё ему передам, — слуга снова поклонился и вышел, а господин продолжил свои воинские упражнения.

Влад только что чувствовал себя усталым из-за жаркой погоды, а теперь ему казалось, что сил хватит на то, чтобы в одиночку сразиться с десятком воинов. Чучело непрерывно сотрясалось, сыпало трухой.

Разумеется, эта яростная стычка с соломенным противником не помешала заметить, когда дверь дома снова открылась, и на крыльце появился Нае, а затем ещё один человек — молодой, с короткой чёрной бородой, одетый в дорожный кафтан.

Если Влад до этого ещё сомневался, что ему предстоит встреча с сыном того самого Мане, прозванного Удрище, то теперь сомнения исчезли. Драгомир походил на своего отца. Такой же невысокий и не слишком приметный, так что Влад, глядя на его иссиня-черную бороду, невольно подумал: "И у Мане была такая же. А теперь, наверное, вся пегая от седины".

Тем не менее, оценивая вошедшего гостя, хозяин дома притворился, что никого не замечает, и продолжал нападать на чучело, наносил удары со всех сторон.

— Господин, я привёл его, — произнёс Нае, и в это самое мгновение голова чучела слетела с плеч и кубарем покатилась по двору, звеня ржавым шлемом и подпрыгивая. На месте шеи осталась торчать палка в два пальца толщиной, перерубленная одним точным ударом.

Драгомир Манев внимательно проследил за полётом соломенной головы и, судя по всему, оказался весьма впечатлён. А вот Нае не испугался, ведь ему уже не раз приходилось чинить чучело, попорченное так. Он привычным движением подобрал упавшую голову и повернулся, чтобы унести в дом, ведь починкой следовало заниматься после окончания упражнений господина, а не во время них.

— Нае, останься, — сказал Влад, перехватив меч в левую руку, и снова принялся кружить вокруг соломенного противника.

— Я хотел бы говорить с глазу на глаз, — скромно произнёс гость.

Только теперь Влад удостоил его взглядом:

— Так значит ты — Драгомир Манев?

— Всё верно, Влад, сын Влада, — гость поклонился. — Я прибыл к тебе издалека с добрыми намерениями и прошу меня выслушать.

— С глазу на глаз мы говорить не будем, — Влад с размаху ударил по чучелу и, на время прервав свои упражнения, продолжал. — Мой слуга останется здесь, и, поверь, для тебя так будет безопаснее. Я слишком хорошо помню, что твой отец предал моего отца, причём так предал, что теперь занимает в совете Владислава первое место. Может, скажешь, что за услугу оказал твой отец Владиславу? За что такая высокая награда, а?

— Я всё-таки предпочёл бы говорить о таких делах с глазу на глаз, — повторил Драгомир.

— И не боишься рискнуть?

— Мой отец, отправив меня к тебе, рискует больше, чем я сейчас, — сказал Манев сын. — Если государь Владислав узнает, что я был здесь, моему отцу непременно отрубят голову.

— Ну, что ж, ты выбрал то, что выбрал, — усмехнулся Влад и повернулся к слуге. — Нае, иди в дом, а мы с моим гостем поговорим.

Как только дверь за пареньком захлопнулась, Драгомир Манев подошёл к Владу, махавшему мечом, чуть ближе и медленно произнёс:

— Я понимаю, что в тебе кипит обида, Влад, сын Влада. И мой отец это понимает. И он просит тебя о прощении.

— О прощении? — Влад снова рубанул по чучелу. — Экая наглость! С чего это я должен простить?

— Мой отец просит тебя поступить по-христиански, — сказал Драгомир. — Он просит, чтобы ты простил его, а также его брата Стояна, моего дядю.

— Наглость вдвойне! — ответил Влад, снова рубанув по чучелу. Он чувствовал, что левая рука пока натренирована гораздо слабее, чем правая. Пусть удар получился сильный, но следующий вряд ли получился бы таким же.

"Левой руке надо уделить ещё больше внимания", — отметил про себя Влад, однако показывать свою слабую сторону Драгомиру не собирался, поэтому непринуждённо прошёл к скамье под деревом и сел, положив обнажённый клинок на колени.

Манев сын последовал за своим собеседником, но сесть без приглашения не посмел, пусть рядом с Владом и оставалось ещё достаточно места — по меньшей мере, для троих человек.

— Мой отец — не наглец. Он отправил меня сюда вовсе не для того, чтобы тебя уязвить, — сказал Драгомир, щурясь от яркого солнца. — К тому же наглецы обычно дорожат своей шкурой. Наглецы только на вид смелые, а на деле всегда стараются предусмотреть для себя дорожку к безопасному отходу. Так вот у моего отца нет такой дорожки. Как я уже говорил, Владислав казнит его, если узнает, что я был здесь. Даже если мы с тобой ни о чём не договоримся, мой отец всё равно пострадает.

— Будет казнён за предательство? — усмехнулся Влад. — Не так уж плохо! Ведь Владислав сделает именно то, что собираюсь сделать я, когда сяду на трон. Я казню твоего отца и остальных предателей.

— Вот лишняя причина, почему мой отец не хочет выглядеть наглецом и сердить тебя, — заметил Драгомир и продолжал. — Мой отец готов покаянно склониться перед тобой и исправить вред, тебе причинённый. А взамен просит лишь одного — прощения. Он даже согласен, чтобы ты забрал у него те земли, которые даны Владиславом, а не твоим отцом.

— Ого! С чего бы приносить такие жертвы?

— Мой отец — немолодой человек. Ему пора думать о спасении души. Он хочет попасть в рай.

— В рай? — Влад снова усмехнулся. — А о чём же думал твой отец, когда предавал моего? Вот когда следовало начинать думать о спасении души!

— Да, восемь лет назад мой отец заботился совсем о другом, — согласился Драгомир. — Однако восемь лет — долгий срок. За восемь лет многое изменилось. Теперь мой отец хочет искупить свою вину перед тобой и помочь тебе занять трон, принадлежащий тебе по праву.

— Ну, допустим, что это правда. Допустим, твой отец хочет помочь мне, чтобы очистить свою душу, — задумчиво проговорил законный наследник румынского престола, но тут же в очередной раз усмехнулся. — А мне-то это зачем? Зачем мне принимать помощь предателя? Я добуду себе престол и без твоего отца.

— Ты уверен, Влад, сын Влада? — Драгомир покачал головой.

— На что поспорим?

— Я не буду спорить с тобой, Влад, сын Влада, — ответил Драгомир. — Если ты убеждён, что помощь моего отца тебе не слишком пригодится, значит, у тебя есть причины для такой убеждённости. Однако есть кое-что, чего без помощи моего отца ты добыть не сможешь.

— И что же я не смогу добыть?

— Правду, — Драгомир Манев произнёс это слово, будто каменную глыбу уронил, и она гулко ударилась о землю. — Ты ведь хочешь узнать правду о том, что случилось с твоим отцом и братом? Хочешь узнать все подробности тех далёких дней? Только мой отец и мой дядя Стоян могут рассказать.

Влад впервые за время разговора начал слушать своего собеседника внимательно и со всей серьёзностью, и даже пригласил присесть на скамью рядом с собой.

— Существует один надёжный способ добиться правды, — наконец, произнёс законный наследник румынского престола. — Я могу, схватив предателей, применить к ним пытки, и это поможет.

— Ты уверен, Влад, сын Влада?

Теперь Драгомир, сидя радом, произнёс это совсем по-другому, чем несколько минут назад, когда речь шла о возвращении престола, и причина перемены в поведении Драгомира заключалась не только в том, что собеседник смягчился.

— Пытки не помогут, — убеждённо произнёс Манев сын. — Предатели будут до последнего отпираться и валить вину друг на друга. Они будут пытаться скрыть от тебя то, что их порочит. А ещё они будут надеяться, что избегнут смертной казни, если не сознаются в преступлении. Так что вряд ли ты узнаешь всё, что хочешь, если пойдёшь этим путём.

Да, Манев сын говорил верно. Влад хотел знать правду, и это желание теснейшим образом переплелось со стремлением к отмщению. Увы, та картина событий, которую он выстраивал в голове, опираясь на слова старого писаря Калчо и на прочитанные грамоты, являлась лишь предположением. А Влад хотел знать всё доподлинно.

Праведную месть не осуществляют вслепую. Когда мстишь, нужно точно знать, за что мстишь — знать в подробностях, и упустить что-то из этих подробностей оказалось бы непростительно. Пытки могли подействовать должным образом не на всех предателей. И что тогда оставалось бы делать мстителю?

— Так значит, твой отец готов рассказать мне всё? — спросил Влад.

— Да, — ответил Драгомир.

— Когда?

— Когда уверится, что прощён.

О чём бы ни велись переговоры, они всегда проходят одинаково. Сначала стороны выясняют, что нужно одной и другой, а затем начинается торг. Вот он и начался.

— Я готов дать слово, что, видя твоего отца воочию, не буду проявлять гнева, — спокойно произнёс Влад. — Но прощу ли я, будет зависеть от того, насколько твой отец окажется откровенен. Если он станет лгать и выгораживать себя, то от его рассказа не будет пользы.

— Согласен, — кивнул Драгомир. — И точно так же тебе следует выслушать моего дядю.

— Его я выслушаю. И тоже прощу, если будет правдив.

— Благодарю, Влад, сын Влада, — Драгомир кивнул, — но я должен попросить тебя изложить твоё обещание в письме. Это письмо я отвезу отцу и дяде.

— А твой отец не боится, что оно попадёт в руки Владиславу?

— Моего отца гораздо больше беспокоит другое, — ответил Драгомир. — Он боится, что не получит прощения. А это письмо тебя обяжет. Мой отец знает, что ты — честный человек и не нарушишь своё слово.

Увы, встреча Влада и престарелого боярина Мане Удрище не могла состояться скоро. Драгомир резонно заметил, что его отец не сумеет приехать в Сучаву, ведь цель такой поездки оказалась бы слишком очевидна для всех.

— Однако мой отец может приехать в Трансильванию, — сказал Манев сын.

— В Трансильванию я сейчас не поеду, — отрезал Влад. — Недавно ездил. И больше пока не хочу. Поеду только тогда, когда окажется готово моё войско.

После той истории, когда пришлось просидеть почти целую зиму в крепостной башне Брашова, ездить в Трансильванию без крайней необходимости действительно не следовало. К тому же Влад ещё не вполне уверился в том, что бывший отцовский боярин действительно раскаивается в предательстве: "А что если Мане Удрище просто хочет выманить меня в Трансильванию поближе к румынской границе?"

Однако речи Драгомира этого не подтверждали. Скорее наоборот:

— Мой отец вовсе не настаивает, чтобы ты ехал сейчас, — сказал Манев сын и, помолчав, в очередной раз повторил: — Поверь, от моей семьи тебе больше не будет вреда, только помощь.

— Помощь мне не нужна, — оборвал его Влад, поднимаясь со скамьи и намереваясь продолжить упражнения с мечом. — Мне нужна правда, и только она.

— А если мой отец поможет тебе в добывании правды не только своим признанием и не только тем, что убедит признаться моего дядю Стояна? — спросил Драгомир. — Мой отец может кое-что ещё.

— Что ты имеешь в виду? — Влад остановился и обернулся.

Манев сын, успевший тоже подняться со скамьи, ответил вопросом на вопрос:

— А если к тебе в Сучаву приедет некий человек, который кое-что знает?

— Кто приедет? Ещё кто-то из бояр, желающих покаяться?

— Нет, — сказал Драгомир и, позабыв про меч в руках собеседника, подошёл совсем близко. — Тот, о ком я сейчас говорю, знает не так много, потому что не участвовал в заговоре, но всё равно может сообщить тебе кое-что. А поскольку этот человек Владиславу не служит, то может приехать к тебе в Сучаву, не опасаясь обвинения в измене.

— Что за человек?

— Его зовут Миклие. Он служил твоему отцу. Заведовал дворцовыми винными погребами.

Манев сын внимательно смотрел на Влада, а Влад молчал, пытаясь припомнить упомянутого боярина. На заседаниях боярского совета, проводимых отцом Влада, этот Миклие постоянно присутствовал, но говорил мало. Перед мысленным взором возник образ человека с негустой бородкой каштанового цвета, румяными щёчками и красноватым носом.

Должность у Миклие была такая, что ему следовало на каждом пиру стоять возле княжеского стола и пробовать вино, подаваемое князю, чтобы убедиться, не отравлено ли. "А ведь отец умер именно от яда, — напомнил себе Влад. — И если Драгомир говорит, что Миклие может что-то рассказать, то, очевидно, это связано с историей об отравлении. Сам Миклие моего отца не травил. Если б травил, то сейчас занимал бы первое место в совете".

Однако оставалось непонятным, почему Миклие до сих пор не приехал к сыну своего покойного господина, если Владиславу не служит. Этот вопрос Влад задал Драгомиру.

— Боится, — ответил Манев сын.

— Кого?

— Всех. И тебя, и Владислава — всех. Однако мой отец может уговорить этого Миклие приехать к тебе. Мой отец готов оказать тебе такую услугу, надеясь, что это поможет хоть немного умерить твой гнев.

— Посмотрим, — Влад глубоко вздохнул, чтобы оставаться спокойным, — но пусть этот Миклие приедет.