Драконий пир

VIII

Наступила зима. Вся Трансильвания сделалась ослепительно белой. Снег красиво искрился на солнце, которое в горах всегда светит как-то ярче, чем на равнинах. Говорят, это оттого, что горы находятся чуть ближе к небу, пусть оно всё равно остаётся бесконечно далёким от них.

Пути, по которым Владу теперь приходилось путешествовать, стали иными. Если летом и осенью можно было перемещаться по малонаезженным дорогам и лесным тропкам, устраивать ночлег прямо в лесу, то теперь всё изменилось. Малоизвестные дороги и тропки оказались погребены под сугробами — и не думай по ним проехать. В лес тем более не проберёшься — там такие же сугробы. Оставалось пользоваться трактами, по которым ездили все, а ночевать под крышей тёплого жилья.

Дракулов сын всё чаще ловил себя на том, что без удовольствия смотрит на снег. Точно так же, как Штефан Турок побаивался огня, Влад побаивался снега как предвестника беды — побаивался даже тогда, когда февраль обрадовал хорошей новостью.

Выяснилось, что Янош Гуньяди, который вместе с венгерским королём и венгерской знатью два года провёл в пустых рассуждениях о будущем крестовом походе и освобождении Константинополиса, наконец-то, начал действовать. Лишившись должности управителя королевства, Гуньяди понял, что единственное средство укрепить своё влияние — война, успешная война с турками.

Оказалось, что в Венгрии начинают собирать ополчение, однако многих в Трансильвании это не воодушевило, а возмутило. Здесь жило значительное количество православных румын и сербов, которые почувствовали себя задетыми, когда оказалось, что православных в ополчение принимать не будут — только католиков. Освобождать столицу православного мира хотели без помощи православных!

Когда Молдовен только сообщил Владу эту новость, услышанную от кого-то в городке, через который они проезжали, Дракулов сын не удержался от смеха:

— Освобождать Константинополис без помощи православных? И кто же придумал такую глупость? Неужели, Янош?

— Нет, — ответил Молдовен. — Янош хоть и католик, но не дурак.

— А кто же дурак?

— Римский Папа, — ответил Молдовен. — Папа обещал дать Яношу денег на поход и настоял на этом условии.

— Ну, тогда для нас с тобой это прекрасная весть. Благодаря глупости Папы мы сможем увеличить нашу армию вдвое.

— Ты думаешь, господин? — неуверенно спросил Молдовен, но уже начал догадываться о замысле Влада.

— Конечно! — воскликнул Дракулов сын. — Ведь должны же будут куда-то вступить те люди, которых не возьмут в крестоносное ополчение. Им же всё равно захочется воевать. Боевой задор не угасает в ту же минуту, когда тебе говорят "нет". Даже наоборот — после отказа он только возрастает, потому что начинает подпитываться злостью.

— Ну да.

— Так вот отвергнутые ополченцы неминуемо придут в наше войско, — заключил Влад.

К тому времени в Венгрию из Рима уже прибыла делегация монахов-францисканцев, которые должны были помогать с подготовкой крестового похода и, прежде всего, воодушевлять людей проповедью, прося их стать под знамёна христианского воинства.

Возглавлял этих монахов некто Джованни да Капистрано, которого венгры называли по-своему — Янош Капистран. Он доживал свой седьмой десяток, но, несмотря на преклонный возраст и слабое здоровье, оставался человеком деятельным.

Капистран был словно создан для того поручения, которое исполнял — худощавое лицо аскета и простая серая ряса, подпоясанная веревкой, сразу вызывали уважение и доверие, поэтому если такой проповедник произносил речь, стоя на улице, очень трудно казалось пройти мимо.

Впоследствии авторы хроник сообщали, что Капистран являл собой образец католического праведника, кроткого и милосердного, а когда надо — яростного и непреклонного, и последние два качества проявлялись довольно часто, поскольку он был не просто монахом и священником, а ещё и инквизитором, который с помощью костров боролся с ересями.

Приехав в Трансильванию, Капистран обнаружил, что румыны и сербы, переселившиеся в эти места из других земель ради спокойной жизни, так и не отказались от веры предков, то есть от православия. Вот почему он сразу вспомнил о своих обязанностях инквизитора и даже успел запалить несколько костров, на которых сгорели "еретики".

Неизвестно, чем бы это кончилось, если б Капистрану позволили продолжить, но Янош Гуньяди недвусмысленно указал представителю церкви, что сейчас просто нет времени для судов, после чего инквизитор отдал все силы проповедям.

Капистран слыл превосходным оратором, умеющим собрать вокруг себя многотысячные толпы, но в Венгрии ораторское искусство не могло проявиться в полной мере. Этот оратор говорил лишь на одном из итальянских диалектов и на латыни, а простые жители в венгерских землях не понимали ни того, ни другого.

Вот почему в каждом городке оратор, произнося на латыни очередную речь с паперти местного храма, то и дело оглядывался на местного священника, который переводил на венгерский, как мог. Сила слов Капистрана от этого значительно ослабевала, но это частично восполнялось тем, что местный священник, служивший переводчиком, сам по себе вызывал доверие у паствы.

Вокруг паперти обязательно собиралась кучка любопытных, которая быстро разрасталась. В окнах ближайших домов начинали маячить лица, а иногда на крыльце появлялся местный богач с семьёй, который чинно выходил на улицу и наблюдал за происходящим.

Капистран очень долго не замечал, что всякий раз в толпе оказывались подозрительные люди, которые сеяли смуту. Смутьяны не обращали внимания на венгров, но если видели румын или сербов, случайно проходивших мимо и остановившихся послушать, то заводили с ними дерзкие разговоры.

Румыны заметно выделялись в толпе венгров своей светлой полотняной одеждой и овечьими тулупами, сразу привлекая к себе внимание незнакомца с обожжённым лицом, стоявшего неподалеку от паперти и кутавшегося в медвежью шубу.

Если прохожий-румын выглядел как человек, способный воевать, человек с обожжённым лицом протискивался поближе, выжидал немного, снова приглядываясь к выбранному собеседнику, и произносил по-румынски:

— Ничего не поймёшь? Думаешь, ты станешь понимать серую рясу лучше, если сделаешься католиком?

— Ты о чём?

— О том, что серая ряса вещает не для тебя, а лишь для тех, кто может прочитать по латыни "Отче наш".

— Ты-то откуда знаешь?

— Знаю, — уверенно произносил обожжённый. — Я сам хотел вступить в крестоносное воинство, чтобы идти освобождать православные святыни, только меня не взяли, хотя я мог бы пригодиться в походе.

— Не взяли? А ты обиделся и ищешь, кому бы обиду высказать? — мог ехидно заметить собеседник.

— А ты сам попробуй попроситься в ополчение, — отвечал обожжённый, — и услышишь, как тебя оскорбят. Скажут, что тебе прежде, чем освобождать православные святыни, надобно перейти в католичество — то есть покаяться, что исповедовал веру своих отцов. Не знаю, как ты поступишь, а я плюнул и отправился восвояси. И забрёл в другой стан, где православными не брезгуют.

— И куда же?

— К Владу, Дракулову сыну. Он тоже собирается в поход. В Румынию. И обещает хорошо наградить всех своих воинов, если вместе с ними завоюет себе престол. Не надоело тебе жить в Трансильвании, где католики считают тебя почти за скота? Хочешь вернуться на землю отцов, где православие в почёте? Дракулов сын даст тебе надел в Румынии в награду за твою службу. Но, конечно, ты можешь идти в другой стан, заделаться католиком, и тогда тебе, недостойному, окажут великую милость — позволят идти в поход под началом серых францисканских крыс и умереть во славу Папы Римского!

Если все эти речи оказывали на слушателя правильное действие, то его приглашали в ближайшие два дня прийти в трактир или дом на окраине города, где хозяином был румын или серб.

— Может быть, ты даже самого Влада там увидишь, — доверительно сообщал обожжённый, а меж тем на другом краю той же толпы рослый светловолосый человек, закутанный в коричневый шерстяной плащ, говорил то же самое по-сербски.

Сербов светловолосый здоровяк угадывал больше по лицу, чем по одежде, поскольку многие их них одевались в венгерские кафтаны. И вот светловолосый смутьян, углядев подходящего собеседника, протискивался к нему через толпу и начинал увещевать, а люди, стоявшие рядом, волей-неволей прислушивались, ведь гораздо удобнее слушать того, кто находится близко, а не того, кто пытается докричаться до тебя издалека, с паперти.

К обожжённому смутьяну также прислушивались многие, и при этом сразу становилось ясно, есть ли среди слушателей другие румыны — они одобрительно кивали. Зато венгры в толпе, хоть и не разбирали речь иноплеменников, возмущались:

— Чтоб вас! Не мешайте проповеди.

Смутьяны обычно умолкали или отводили тех, с кем беседовали, чуть дальше, за угол, но обожжённый смутьян однажды не выдержал. Услышав требование говорить тише, он лишь огрызнулся на ломаном венгерском языке:

— Значит, слушать проповедь мешаю?

— Мешаешь.

— Вот и слушай эту францисканскую крысу! Складно пищит? Приятно? Может, и про еретиков сейчас речь заведёт. Скажет, что жечь их надо. А тебе, наверное, приятно смотреть, как еретики на кострах горят?

В отличие от венгров, которым ни к чему было учить язык приезжих румын и сербов, румыны и сербы старательно учили язык старожилов, поэтому поняли сказанное. Послышались одобрительные возгласы, и обожжённого это ещё больше раззадорило.

Влад стоял толпе, всё слышал и видел, но раздумывал, надо ли вмешиваться. Он мог бы приказать Штефану Турку, который с таким удовольствием обзывал инквизитора серой крысой, замолчать, но ещё не решил, надо ли.

— Еретиков сжигать — святое дело, — меж тем заявил венгр. — А ты часом не еретик, с костра сбежавший? Где тебе так рожу попортили?

— В турецком плену! — не моргнув глазом, соврал Штефан Турок, очевидно, полагая, что для общего дела такая ложь окажется на пользу. — А теперь какой-то католик будет запрещать мне пойти и поквитаться!? Ишь, взяли власть! Решаете, кому можно идти в крестовый поход, а кому — нет? Да я лучше пойду в ополчение к Владу, Дракулову сыну, чем в ваше католическое стадо. Всё равно у вас, католиков, ничего не выйдет с этим походом. А Влад, когда возьмёт власть за горами в своей стране, то поквитается с вами за то, что оскорбляли его людей небрежением. А затем и до турков очередь дойдёт.

— Так ты отнимаешь людей у крестоносного воинства!? — вдруг воскликнул священник, стоявший рядом с Капистраном.

— Не отнимаю, а подбираю то, что католики выбросили в придорожную канаву.

— Ах ты... — священник не нашёл слов от возмущения, но прежде, чем он успел позвать стражу, смутьян припустился бегом по улице и очень скоро скрылся за углом.

Влад, по-прежнему стоя среди толпы, никем не узнанный, удивлялся: "Откуда такая неостывающая ярость?" Он и Штефан Турок оказались во многом похожи судьбами — оба пережили турецкий плен и оба почти в одно и то же время потеряли родных, ставших жертвами одного и того же боярского заговора — однако груз невзгод Влад и Штефан несли по-разному.

Штефан Турок умудрился сохранить всю силу своей ненависти к врагам и даже Капитсрана возненавидел, как только узнал про костры, которые возжигал инквизитор, а вот у Влада ненависть к боярам-предателям то вспыхивала, то угасала, а в инквизиторе Дракулов сын видел лишь средство увеличить своё войско. Казалось, Владу следовало помнить, что сгоревшая семья Штефана Турка могла бы стать семьёй самого Влада, если б свадьба состоялась. Это дало бы причину ненавидеть "серую францисканскую крысу", любившую запалить костерок, но ненависти не было.

Глядя вслед Штефану, Дракулов сын думал: "Пламя, которое обожгло его, как будто передало ему свою силу, а моё сердце всё замерзает и замерзает".

Неизвестные люди, подговаривавшие православных идти в Румынию, следовали за Капистраном и прочими монахами-францисканцами так же, как нищие, которые перебираются из города в город вместе с обозом или караваном.

Иногда вербовщики-смутьяны действовали порознь, иногда собирались вместе, но всё равно нельзя было понять, кто из них главный. Они прикрывались вымышленными именами и потому чувствовали себя в безопасности, а со временем настолько осмелели, что последовали за францисканцами даже в земли самого Яноша Гуньяди, будто дразня его.

В одном из городков в Яношевых землях вербовщики-смутьяны собрали на площади хороший урожай. Многие румыны, послушав Капистрана, вещавшего с церковной паперти, вняли тихому приглашению Штефана Турка явиться в трактир, чтобы послушать совсем другие речи.

За окнами трактира порошил снег, да так сильно, что в комнате потемнело, и пришлось зажечь лучины.

— Знаете, отчего пала Византия? — вопрошал Молдовен, сидевший за столом и сделавшийся центром всеобщего внимания. — Оттого, что в храм Святой Софии в Константинополисе занесли католическую грязь. Папский прихвостень Исидорос уговорил византийского правителя осквернить храм таким молебном, где был бы почтительно упомянут Папа Римский! И правитель сдуру позволил, а ведь знал, что Исидорос — человек презренный, который предал православие ради того, чтобы надеть кардинальскую сутану.

Влад, Войко, Штефан Турок, Нае и другие Владовы люди сидели по углам среди других собравшихся, как простые слушатели, а остальные собравшиеся, наверное, думали, что слушают сейчас самого Влада.

Влад и сам произносил речи в трактирах, но частенько передавал эту обязанность Молдовену, когда чувствовал, что от постоянных речей уже охрип. Да и надоедало постоянно повторять одно и то же, а вот Молдовену, кажется, нравилось изображать из себя Дракулова сына.

Даже в голосе и жестах Молдовен сильно подражал своему господину, пусть в этом не было никакой нужды, поскольку случайные слушатели не знали самого Влада и всё равно не могли оценить, насколько велико сходство.

Дракулов сын, конечно, видел, что сходство есть, и забавлялся этим. Приятно временами посмотреть на себя со стороны, пусть и видно, что тебя слегка передразнивают. "Неужели, я так часто сдвигаю брови к переносице?" — с затаённой улыбкой думал Влад.

Молдовен меж тем продолжал:

— А знаете, что случилось во время молебна? Не имея силы прогнать Исидороса, находившегося под защитой правителя, народ сам кинулся прочь из храма. А немного погодя случилось вот что — ночью в Святой Софии возгорелся свет и поднялся к небу, и небеса тот свет поглотили, а храм остался тёмен. Вот что случилось! Вся святость вытекла из храма, словно вино из треснувшего кувшина! А после этого турки взяли Константинополис.

Затем оратор долго говорил о том, что православные не должны давать над собой властвовать католикам, ведь ничего хорошего из этого не получается, и Константинополис пал поэтому. Оратор говорил, что православным лучше переселиться в Румынию, которая была и остаётся православной, и что сейчас для этого есть удобная возможность. Надо лишь вступить в войско и отправиться в поход на Тырговиште, чтобы на румынский трон сел законный наследник покойного государя, прозванного Дракул, и после этого все воины, которые попросят, получат земельные наделы и смогут осесть в Румынии.

Слушатели стали спрашивать, что нужно, чтобы вступить в войско, и Штефан Турок взялся объяснить, а Молдовен тяжело поднялся и, зачем-то прихватив со стола винный кувшин, направился к выходу.

— Ты куда? — спросил Влад, подходя к Молдовену.

— На двор.

— А кувшин-то оставь.

— Не-е, так сохраннее будет, — ответил Молдовен.

— Мы с Войко его постережём, — пообещал Дракулов сын.

— Не-е, — ответил Молдовен.

— Неужто ты нам не доверяешь? — прищурился Влад.

— Доверяю, — Молдовен, прижал кувшин к груди и, хитро улыбаясь, продолжал тихо. — Жизнь свою доверю, а кувшин — нет. Уж больно вы беспокоитесь, что я, бывает, пью лишнего. Оставь вам кувшин, а вы, заботясь обо мне, опорожните его в моё отсутствие. Не-е.

Недавний оратор скрылся в дверях, однако не прошло и минуты, как снаружи раздался звон бьющейся посуды и чьи-то крики.

Все в трактире поспешили во двор и увидели, что Молдовен, схватив жердину, отбивается от двух людей, вооруженных мечами. Нападающие уже загнали свою жертву в угол меж забором и конюшней.

— Э! Вы что!? — пытался вразумить нападавших Молдовен. — Не берите грех на душу!

— Убивают! — вопила стоявшая рядом баба.

— Да что ж это делается! — восклицал один из постояльцев трактира, как раз чистивший копыта своей лошади и потому оказавшийся свидетелем драки с самого начала. Вмешиваться он не решался.

Влад и Войко скрутили одного из неизвестных злодеев. Штефан Турок и другие посетители трактира, только что одобрительно слушавшие Молдовена, обезоружили второго нападавшего.

— Я выхожу, а эти двое, ни слова не говоря, начали мечами махать! — рассказывал Молдовен, который от испуга забыл, зачем на двор вышел. — Разве я обидел их чем? Хорошо, что кувшин у меня в руках оказался, а то сперва и оборониться было бы нечем!

Посреди двора, виднелось большое бордовое пятно от вина, выплеснувшегося на снег и мгновенно впитавшегося. Черепки от кувшина, расколотого ударом меча, валялись здесь же.

— Вы кто такие? — строго спросил Влад у злодеев.

— Защитники Святой Римской Церкви!

— А зачем хотели убить моего человека? — спросил Дракулов сын.

— А! Так это ты смутьян Влад, а не он!

Влад не ответил и продолжал допрашивать:

— Кто приказал вам меня убить?

— Господь приказал!

Дракулов сын усмехнулся:

— А чьими устами приказывал вам Господь?

Вопрос остался без ответа.

— Что ж. И так ясно, — Влад махнул на них рукой и даже отвернулся, показав, что потерял к ним всякий интерес, а Молдовен, очевидно, истолковал это так, что теперь ничто не мешает поквитаться с нападавшими.

— Вот гады ползучие! — крикнул он и чуть ли не с разбегу залепил в зубы одному из своих обидчиков.

— Прихвостни францисканской крысы! — крикнул Штефан Турок и ударил под дых второго Молдовенова обидчика, которого держал.

Пример оказался заразительным. Обидчиков Молдовена метелили всем трактиром, а двое побиваемых, надеясь остановить побоище, вдруг начали твердить, что на самом деле францисканцы тут ни при чём, и что их нанял некий Николае из Визакны.

Влад не придал этому значения. Лишь много позже он вспомнил, что Николае из Визакны был тем самым человеком, от которого много лет назад пришло письмо с приглашением приехать в Брашов — письмо пришло в Тырговиште, когда Дракулов сын ненадолго оказался на румынском троне.

Да, в тот день во дворе трактира Влад этого не вспомнил, и побиваемые, видя, что их признание не произвело никакого действия, начали грозить. Дескать, они пожалуются некоему Яношу Геребу из Вингарта, а этот человек — шурин самого Яноша Гуньяди. Самого Гуньяди!

Признание опять не возымело действия. Вернее, возымело, но не то, на которое надеялись побиваемые — теперь и у самого Влада правый кулак зачесался. Однако, нанеся пару хороших ударов, Дракулов сын как будто очнулся от сна и живо вспомнил давнюю брашовскую историю, когда оказался схвачен из-за драки в трактире. Следовало избежать встречи с городской стражей, поэтому Влад велел товарищам немедленно собираться и ехать.

Снег продолжал сыпать, и, наверное, поэтому стража не торопилась, даже если уже знала о происшедшем. Кому охота бегать по улицам в такую погоду, когда на пятьдесят шагов впереди уже ничего не видно!

А может, стражу нарочно попросили не вмешиваться в то, что произойдёт в трактире? К счастью, просившие не могли знать, что просьба в итоге окажется на руку Владу, а не нанятым убийцам.

Влад, Молдовен, Войко, Штефан Турок, Нае и ещё несколько Владовых людей быстро поседлались и выехали на улицу за ворота, а снег всё порошил, так что никто уже не смог бы разглядеть в снежной круговерти, куда направились всадники. Погода, хоть и не располагавшая к путешествиям, помогала Владу, ведь он не собирался уезжать далеко — следовало просто покинуть город и остановиться в одной из окрестных деревень — а сыпавший снег отлично закрывал следы.

"Значит, теперь сам Янош меня боится, раз желает моей смерти, — думал Дракулов сын, уже сидя в седле. — Я хотел, чтобы враги меня боялись, и это исполнилось, но теперь следует проявлять больше осторожности. Так, как когда-то повезло в Брашове, мне уже не повезёт. Мне и теперь очень повезло, что именно сегодня я велел Молдовену говорить вместо меня. А если б я говорил сам? И к тому же я не стал бы брать с собой на двор кувшин. Чем бы я закрылся от первого удара? Я наверняка оказался бы ранен. Хорошо, что так счастливо всё обошлось, но теперь следует поберечься".

К Мехмеду весть о том, что католики собирают ополчение, пришла своевременно — Влад привёз и сам сообщил, однако султан не изменил своих планов и по-прежнему собирался выступить в поход летом.

— Каждый лишний месяц промедления это лишние пять-шесть тысяч воинов в войске твоих врагов, — увещевал султана Влад, однако на турецкого правителя оказалось невозможно повлиять.

— Раньше весны моя армия не соберётся, — сказал Мехмед, — а весной, пока реки не успокоятся, начинать поход нет смысла.

Крепость Белград, которую собирался осаждать султан, стояла на Дунае и была окружена реками с трёх сторон. По мнению Мехмеда, половодье затруднило бы осаду, и пусть Влад считал, что трудности оказались бы легко преодолимы, убедить "своего повелителя" так и не смог, а ведь желал победы туркам едва ли не больше самих турков.

Судьба христианской Европы не очень заботила Влада в те годы. Лишь позднее он изменил свои воззрения, а в то время очень порадовался бы удачному исходу новой войны Мехмеда, после которой ничто не помешало бы султану пройтись по венгерской земле большим пожаром, оставляющим после себя лишь обугленные остовы домов и чёрную землю, усыпанную серым пеплом.

В те дни Дракулов сын сильно жалел, что не является султаном, а только советником султана, причём таким советником, которого не всегда слушают: "Эх, если бы я сам мог решать, когда турки отправятся в поход!"

Утешением, пусть и слабым, являлось то, что Раду в отличие от султана слушал Влада во все уши, ловил каждое слово. Младший брат просил подробнее рассказать о том, что делается в Трансильвании, и по всему было видно, что Раду очень жалеет, что находится не там, а во дворце:

— Ты столько готовился, столько готовился, брат! Я бы хотел увидеть, как ты всего добьёшься. Так жалко, что султан меня не отпустит к тебе повоевать!

— А с собой на войну он тебя возьмёт? — спросил Влад.

— Ещё не знаю. Не было случая попросить, — ответил младший брат, — но даже если я буду в турецком войске, мы с тобой в следующий раз увидимся лишь осенью, да?

— Да, — со вздохом отвечал Дракулов сын. — Раньше осени я теперь к султану не приеду. У меня слишком много дел с моими людьми.

Видя, как тесно младшему брату в дворцовых покоях, и как Раду рвётся прочь из Эдирне, Влад вспомнил о том, о чём подумывал четыре года назад: "Брата можно украсть, если султан не отпускает. Это не так сложно, как кажется". Идея по-прежнему казалась глупой и безрассудной, и всё же Дракулов сын пожалел, что не исполнил этого раньше — до того, как получил в подарок от Мехмеда невольницу, и до того, как она родила.

Сына, которому не исполнилось ещё и трёх лет, Влад украсть не мог — слишком маленький! — а бросать не хотел. Да и не только в этом было дело, ведь Раду за минувшие годы переменился. В прежние времена младший брат мечтал отправиться к старшему не на время, а насовсем. Младший брат просил "забери меня", а теперь говорил лишь о том, чтобы отправиться "немного повоевать".

Иногда Владу казалось, что если б брат продолжал просить, как раньше, то теперь можно было бы уступить его просьбам — помочь сбежать, пусть и понеся при этом потери. Да, сына пришлось бы бросить ради брата, но жертвовать возможностью мести не пришлось бы, ведь Влад уже получил от турков всю помощь, которую мог — десять тысяч золотых на вооружение своей армии. А турецкий поход на Белград, обещанный султаном, никто не отменил бы, даже если б Мехмед очень разгневался на "своего верного слугу". Турки пошли бы на Белград, отвлекая венгров на себя и отнимая у них силу, а Дракулов сын в это время со своей армией завоевал бы румынский трон.

Конечно, если б Раду сбежал со своим старшим братом, следующей военной целью султана после Белграда неминуемо стала бы Румыния, но Влада это не очень заботило. Он стремился к власти, прежде всего, затем, чтобы отомстить, и, получив её даже на полгода-год, успел бы осуществить задуманное. О дальнейшем Дракулов сын почти не загадывал и вполне мог бы совершить глупый и безрассудный поступок, чтобы вызволить Раду.

"Это в тебе говорит отец, — успокаивал себя Дракулов сын. — Отец когда-то оказался вынужден принести тебя и Раду в жертву для того, чтобы сидеть на румынском троне. А теперь тебе кажется, что ты поступаешь в отношении Раду так же — вынужденно приносишь его в жертву. Сейчас это жертва ради мести, а со временем, может, ты принесёшь Раду в жертву ради власти?"

Влад не осуждал своего отца. Лишь в отрочестве Дракулов сын не вполне понимал, как можно жертвовать чем-то дорогим, но теперь, повзрослев, уяснил себе, что в серьёзных делах всегда приносятся жертвы. Всегда! Например, чтобы успеть что-то сделать, человек часто жертвует сном и отдыхом, и это самая малая жертва из всех возможных. А бывает, что человек, задумав великое дело, теряет друзей, потому что не может участвовать с ними в охоте и пирах, как прежде. Бывает, он теряет даже собственных детей, потому что из-за некоего серьёзного дела нет времени заняться их воспитанием, и они растут сами по себе, как трава в поле.

Когда Владов отец сделался правителем, то ради того, чтобы заниматься государственными делами, нередко жертвовал временем, которое мог бы провести с семьёй. И вот почему Дракулов сын всегда с особой теплотой вспоминал те времена, когда отец ещё не сделался государем, и даже то время, когда отцово правление только начиналось, и ещё неизвестно было, что последует дальше.

Влад помнил тот год, когда умер отцов брат Александр Алдя, а вскоре после этого, осенью отец приехал в Сигишоару и весело сказал семье:

— Собирайтесь. Мы переселяемся в новые хоромы, попросторнее, в Тырговиште.

Сборы получились быстрыми. Семейный скарб уместился на нескольких телегах, которые в сопровождении большой охраны, являвшейся частью отцова войска, сначала доехали до Брашова, а затем двинулись через горные перевалы дальше на юг.

Узкий извилистый тракт вёл всё выше и выше в горы. По обочинам стройные сосны и ели впивались корнями в крутой, запорошенный сухими иголками склон. Когда семилетний Влад, сидя на телеге, проезжал мимо этих деревьев и запрокидывал голову, то думал, что они достают до самого неба, поэтому каждый раз удивлялся, когда на новом витке тракта обнаруживал, что их макушки теперь оказались вровень с тележными колёсами.

Обоз продвигался медленно. Раз два он даже останавливался, когда близ дороги, на околице некоего селения, попадалась вкопанная в землю крестообразная доска под ажурным двускатным навесом. На доске виднелась нарисованная фигурка Христа, поэтому отец, мать, все слуги, а также охрана слезали с телег и коней для прочтения православной молитвы, но Влад с братом Мирчей, не понимая всей важности и строгости момента, сбегали подальше, чтобы вдоволь накидаться друг в друга шишками.

Иногда Влад просился на коня к отцу, устраивался спереди, на холке, и глядел по сторонам. Вот мать едет на телеге — по-простому, словно и не государыня вовсе. Вот материны служанки улыбаются и поют. Вот на другой телеге едет тот самый священник, которого Владов отец когда-то взял с собой в скитания по венгерским землям.

Всю дорогу священник следил, чтобы Мирча не слишком отстал от обоза, пока собирает шишки:

— Да брось ты это дело! — говорил священник Владову брату. — Вон сколько насобирал! Полна шапка! А зачем? Зачем младшего брата обижать?

Мирча грозно показывал Владу шапку с шишками, но Влад лишь смеялся, после чего начиналась игра в догонялки, кидание шишками, и так до вечера, а вечером Влада стало занимать совсем другое.

Из глубин леса, из оврагов и речных долин поднялась белая дымка, да такая густая, что казалось, облака застряли меж деревьев — застряли накрепко, поэтому не в силах взлететь или протиснуться сквозь ветви. Некоторых белесых пленников пытался освободить ветер, однако все его усилия оказывались тщетными. Своим дыханием он мог лишь трепать верхний край облака, отрывая клочья и относя в сторону.

Влад, когда впервые увидел такое чудо, испугался. Подумалось, что только от пламени поднимается густой белый дым: "Все горы покрыты лесом, тут огню раздолье. Вон дальняя вершин, синяя в вечерних сумерках, задымилась сразу в двух местах!"

Влад, ехавший на коне с отцом, воскликнул:

— Смотри, отец. Пожар!

— Нет, сынок. Это не пожар — туман.

До чего же чудесное было время! А когда отец и Мирча погибли от рук предателей, те светлые воспоминания будто оказались поруганы, и Влад мысленно повторял: "Я отомщу. Отец, я отомщу за тебя. Мирча, и за тебя отомщу. А Раду поймёт. Он теперь взрослый и поймёт".

В июне, не встречая по дороге почти никакого сопротивления, турки пришли в Сербию и начали осаду Белграда, или Нандорфехервара, как называли эту крепость венгры. Защищать её предстояло лишь людям Яноша Гуньяди, кучке сербских воинов, а также тридцати тысячам добровольцев из Трансильвании, которых успел собрать Капистран.

Что касается Влада, подбиравшего тех, кем побрезговали католики, то он привлёк под свои знамёна около трёх тысяч, ставших заметным дополнением к тем двум с половиной тысячам обученных бойцов, которых воспитал Молдовен с помощниками.

Впоследствии недоброжелатели говорили, что Владова армия по большей части состояла из наивных простаков, беглых крестьян, плутов, воров и просто разбойников. Однако любой хозяин знает — свой слуга, пусть и шельма, всё же лучше, чем честный слуга, одолженный на один вечер в соседнем доме, ведь с чужими слугами ты зависишь от прихоти их настоящего хозяина, а со своими — нет.

Пока Мехмед осаждал Белградскую крепость, Влад стягивал последние отряды к границе с Румынией. Обученная армия, которая четыре года пряталась по лесам, теперь покинула лесные поляны, получила добротное оружие и доспехи, а избранные воины даже получили коней. Рыжебородый Йова, которого Молдовен когда-то представил Владу как оборотистого человека, знающего, как снабдить армию, не подвёл. Деньги Влада, в том числе те, которые были получены от султана, оказались израсходованы с умом.

Вооружённые отряды начали собираться в полки и, не таясь, двигались по дорогам туда, куда было указано, а к ним присоединялись необученные воины, вооружённые чем придётся — то есть те, кого Влад с товарищами навербовал за минувшую зиму и весну.

Эта часть армии, по большей части облачённая не в доспехи, а лишь в холщовую одежду и обутая в опанки, издалека больше напоминала тех, кто собрался на ярмарку, а не на войну, однако Молдовен говорил, что даже с такими воинами его бывший господин, молдавский князь Богдан, одерживал победы. Да Влад и сам помнил Богданово время, поэтому не смотрел на таких ополченцев как на недостойных.

Ему нравились и песни, распеваемые этими людьми. Песни относились не к нынешним временам, а ко временам Владова деда, когда Румыния была сильным государством, а не потрёпанным щитом, которым венгры закрывались от турков. Пусть Дракулов сын в то время ещё даже не думал порывать с турками и воевать с ними, но уже тогда хотел вернуть румынам прежнюю славу хороших воинов, ведь песня ясно говорила, что боевой дух в румынском народе по-прежнему жив:

Всё это происходило в землях брашовян и, можно сказать, у брашовян на глазах, но наблюдатели ничего не могли поделать. Не воевать же с этим неугомонным Дракуловым сыном!

Теперь, когда Янош вместе со всеми своими войсками находился у Белграда, Владу не требовалось осторожничать. Даже коня Дракулов сын поменял на прежнего, приметного вороного, и, разъезжая на нём по брашовским землям от одного полка к другому, мысленно говорил Яношу: "Ты, конечно, знаешь, что у меня есть войско. Брашовяне тебе донесли, как донесли и о том, где я сейчас нахожусь и куда иду, но ты не можешь ни одного воина отправить в Трансильванию против меня. Все твои воины слишком заняты, сражаясь с турками. Эх, как тебе, наверное, досадно!"

Так думал он и в начале июля, двигаясь вместе с одним из отрядов к тому месту, где был назначен общий сбор для войска.

Солнце жарило вовсю. Лишь изредка над головами пеших и конных, утомлённых жарой, собирались сероватые облака, создавая тень, но солнце легко прожигало эту преграду, подобно горячим углям, прожигающим тряпку, брошенную в костёр. Через образовавшиеся прорехи вниз устремлялись золотистые лучи и, чуть-чуть не добивая до земли, рассеивались.

Слева несла свои воды река Олт. Вдоль берегов растянулись лоскутья возделанных полей, совсем небольшие, потому что их стесняли горы и холмы. Горы, притаившиеся невдалеке, играли с путниками, то и дело меняя цвет — с бледно-синего на бледно-изумрудный и обратно.

На одном из холмов возвышалась церковь-крепость, обычное в здешних местах строение, которое возводили чуть ли не в каждой деревне. С самой высокой башни — церковной колокольни — доносился звон, плоховато слышимый с такого дальнего расстояния, но и этого средства деревенским жителям хватало, чтобы известить всю округу о приближении неизвестных воинов.

Влад не собирался грабить деревню, поэтому лишь усмехался всполошному трезвону колокола, однако, как позже оказалось, другие люди в это же самое время не усмехались, а обрадовались этому звуку, указавшему им путь. Этими людьми оказались трое посланцев Яноша Гуньяди.

Дракулов сын даже не поверил, когда трое венгров в сопровождении Молдовена и румынских конников приблизились, сняли шапки и, не вылезая из сёдел, поклонились.

— Господин, — доложил Владу довольный Молдовен. — Вот, привёз к тебе посольство. Я не могу понять точно, чего они хотят, потому что языка их почти не знаю, но вроде бы дело важное.

Влад, ехавший во главе войска, точно так же, как остальные воины, маялся от жары, поэтому уже давно снял кафтан, теперь притороченный позади седла, пошире раскрыл ворот исподней рубахи, закатал рукава, но и это не сильно спасало, а посланцы Яноша находились в ещё худшем положении. Исполняя официальное поручение, они не могли предстать перед Дракуловым сыном расстегнутыми, а тем более без кафтанов и шапок. Посланец должен носить кафтан и выглядеть опрятно. А если не надеть шапку, что же ты станешь снимать с головы при встрече?

С посланцев градом тёк пот, но они старались сохранять степенность, а средний произнёс по-венгерски:

— Приветствуем тебя, Влад, сын воеводы Дракула.

В ответ они не заслужили даже лёгкого кивка, ведь Дракулов сын считал себя уже почти государем, а государь не должен кланяться послам. Влад даже улыбаться им не стал, а меж тем вороной начал прижимать уши и косо смотреть на бурого коня, принадлежавшего посланцу, находившемуся к Владу ближе всех.

Дракулов сын с удовольствием позволил бы вороному цапнуть бурого, но вынужденно сдержал, потому что иначе не вышло бы беседы.

— Кто вы такие, и зачем ко мне приехали? — по-венгерски спросил Влад.

— Нас прислал к тебе сиятельный господин Янош Гуньяди, — ответил старший посланец.

Дракулов сын весело посмотрел на Молдовена, а затем оглянулся на Войку и Штефана Турка, ехавших позади, и уже по-румынски произнёс:

— Слышали?

Штефан Турок сам не так уж плохо говорил по-венгерски, поэтому понял всё, а Войко венгерскую речь не знал, но фамилию Гуньяди различил ясно.

— И чего хочет сиятельный господин Гуньяди? — спросил Влад у посланцев, снова перейдя на венгерский.

— Сиятельный господин Гуньяди прислал нас, чтобы мы от его имени просили тебя забыть старую вражду и присоединиться к крестоносной армии ради общехристианского блага.

Влад опять оглянулся на Молдовена, Войку и Штефана Турка, повторил им по-румынски то, что сказали послы, и от себя уже добавил:

— Вот оно как! Значит, в ополчение теперь принимают и православных. Значит, совсем плохи дела у Яноша, если он готов забыть об указаниях Римского Папы, лишь бы набрать себе ещё людей.

— Старый ворон опять что-то задумал, — уверенно произнёс Войко.

— Сейчас узнаем, что именно, — пообещал Влад и снова перешёл на венгерский язык, обращаясь к посланцам. — Что-то меня не тянет вступать в ополчение, где в почёте только католики. К тому же меня не раз обвиняли в том, что я смутьян. Даже если бы я внял призыву вступить в ополчение, меня продолжали бы считать смутьяном все, кроме господина Гуньяди, который меня призвал. Как я могу воевать бок о бок с теми, кто не так давно пытался меня убить в одном из городков Трансильвании? Как я могу быть уверен, что со мной снова не попытаются расправиться?

— Господин Гуньяди дарует тебе свою защиту и покровительство. Перед лицом турецкой опасности сиятельный господин Гуньяди готов забыть, что ты, Влад, собрал своё войско незаконно. Во имя общей цели господин Гуньяди готов узаконить твои действия.

— Этого не достаточно. Если мне придётся сражаться с турками, я должен быть уверен, что никто не ударит в спину, — ответил Влад и подумал: "Неужели, Янош не знает, что я в союзе с султаном? Почему старый ворон надеется, что я порву с турками? Или положение у Яноша совсем отчаянное, и он решил попытаться сделать хоть что-то, пусть даже без особой надежды на успех?"

— Господин Гуньяди всё предусмотрел, — меж тем отвечал посланец. — Он не призывает тебя участвовать в защите Нандорфехервара.

Влад никогда не мог понять, зачем венгры придумали Белграду своё название — Нандорфехервар, ведь изначальное было короче и проще. Именно поэтому Дракулов сын не стал ломать язык, повторяя венгерское название, а просто спросил:

— Если я не должен помогать в обороне этой крепости, тогда что же могу сделать?

— Господин Гуньяди поручает тебе защиту южных границ Трансильвании. Здесь совсем нет войск, и если турки придут сюда, врага некому будет остановить.

"Да, здесь совсем нет войск, и именно поэтому на меня до сих пор никто не напал", — мысленно усмехнулся Влад, а посланцам ответил:

— Я польщён.

— Следует ли считать твои слова согласием? — оживились венгры. — Ты ведь помнишь, что такую же должность когда-то получил твой отец, ныне покойный. Он тоже защищал от турков Трансильванию, поэтому для тебя должно быть честью, что господин Гуньяди даёт тебе возможность идти по стопам отца.

"Идти куда? Прямо в могилу?" — Дракулов сын невольно нахмурился от этой мысли, однако тут же придал лицу более приветливое выражение:

— То, что господин Гуньяди готов сделать, действительно выглядит, как желание помириться со мной, но намеренья, не подтвержденные письменно и не скрепленные печатью, мало что значат.

Посланец, ехавший от Влада дальше других, тут же достал из сумки свёрнутую трубочкой грамоту в кожаном чехле. Грамота переходила из рук одного посланца к другому и, наконец, оказалась у человека, которому была адресована, то есть у Влада.

Дракулов сын положил повод на луку седла, чтобы освободить себе руки, вынул грамоту из чехла и начал рассматривать, высказывая свои впечатления всё так же по-венгерски:

— Смотри-ка, как всё красиво! Толстый пергамент! Вислая печать!

Бумага была написана на латыни аккуратно выведенными буквами, но поскольку Влад не знал этого языка, разборчивый почерк всё равно не помог бы Дракулову сыну понять содержание документа. Хорошо, что венгры начали старательно объяснять:

— Это официальный приказ, который уже вступил в силу. Там сказано, что на время, пока воины из Трансильвании поступают в распоряжение господина Гуньяди, отвечать за спокойствие в Трансильвании поручается тебе, Влад.

Войко ничего не понимал, но жаждал разобраться, поэтому начал тихо спрашивать у ехавшего с ним рядом Штефана Турка, о чём говорят венгры.

Молдовен тоже не понимал венгерскую речь, но, даже не понимая суть беседы, отлично видел, что посланцы даром тратят время, и договориться не получится.

— Всё ясно! — провозгласил Влад уже по-румынски. — Гуньяди не хочет пускать нас в Румынию. Но беда в том, что Гуньяди сейчас очень занят защитой Белграда и не может нас удержать. Вот почему старый ворон решил действовать по пословице — коза должна пастись там, где она привязана.

— Он хочет привязать нас!? — возмутился Молдовен. — Как будто мы — безмозглые рогатые твари!

— Да, — продолжал Влад, — Гуньяди хочет, чтобы мы сидели в Трансильвании как дураки и ждали, пока он вернётся из Белграда и разгонит наше незаконное войско по домам. Это, но красивыми словами, изложено в бумаге.

— Незаконное войско!? — продолжал возмущаться Молдовен.

— Посланцы сами так назвали нашу армию. Поэтому я не вижу смысла обманываться. Мы для Яноша как были смутьяны, так и остались, и он разделается с нами как со смутьянами при первом случае.

— Ещё не известно, будет ли у него такой случай, — заметил Войко. — Янош может и не вернуться с войны.

— Тем более нет причин о чём-либо договариваться с этим старым вороном, — кивнул Влад.

Молдовен с жалостью посмотрел на посланцев, которые проделали длинный путь и обливались потом в своих кафтанах совершенно напрасно.

Меж тем Дракулов сын снова заговорил по-венгерски:

— Я выслушал предложение сиятельного господина Яноша Гуньяди и вот мой ответ, — он смачно плюнул в середину бумаги, свернул лист, снова уложил в кожаный чехол и отдал ближайшему посланцу. — Так и передайте сиятельному господину Гуньяди, если не боитесь его гнева.

Посланцы оторопели, а Штефан Турок, до сей поры молчавший, вдруг предложил Владу:

— Господин, а может, мы этой троице рожи разукрасим и бока намнём? Тех двоих Яношевых посланцев в трактире, которые хотели тебя убить, мы хорошенько отделали, а эти что ж останутся без должного внимания?

— Те двое были не совсем от Яноша, — задумчиво проговорил Влад. — К тому же, те двое сами нарывались на драку, а эти ведут себя чинно, не грубят.

— Ну и что? — не унимался Штефан Турок. — Разве всегда надо ждать, когда враг нападёт первым?

Мысль побить посланцев казалась Владу всё более верной, и он даже улыбнулся, продолжая рассуждать:

— Пожалуй, ждать действительно не следует. Почему бы нам ни размяться перед битвой с Владиславом, ведь...

Дракулов сын говорил это по-румынски, но не успел договорить, как все трое посланцев пришпорили коней и помчались прочь.

Конечно, конники Молдовена могли догнать этих венгров, и Дракулов сын уже хотел отдать такой приказ, но отвлёкся, услышав, как Штефан Турок хохочет:

— А ведь румынскую речь они, похоже, понимают. Ишь, как испугались! Улепётывают во всю мочь!

В августе, двадцатого числа, в пятницу на равнине к востоку от Тырговиште армия князя Владислава поджидала армию Влада, спустившуюся с гор и уже миновавшую предгорья.

Люди, отправленные разведать, донесли, что Дракулов сын остановился близ городка Тыргшор, и что войско у него невелико — менее шести тысяч. Сам Владислав собрал восемь, поэтому, ничего не страшась, вышел из румынской столицы и двинулся через поля навстречу противнику.

Кровопролитие принято начинать с утра, поэтому на рассвете двадцатого августа Владислав в полном боевом облачении, сопровождаемый боярами, снаряжёнными для битвы, выехал на край своего лагеря и начал всматриваться в жёлто-зелёную даль — туда, где на противоположном краю огромного пастбища в лёгкой утренней дымке виднелся неприятельский лагерь.

Как Владу позднее рассказывали, Владислав надеялся увидеть в неприятельском стане некое движение, которое бы свидетельствовало о том, что войско строится и готовится к битве, однако ничего такого увидеть не удалось.

Владислав начал рассеянно озираться по сторонам.

— Не рано ли мы? — спросил он у бояр. — Может, Влад ещё не проснулся?

Свита сдержанно засмеялась.

— День ожидается жаркий, — продолжал Владислав, глядя на небо, чистое и безоблачное.

— Нет, — проговорил боярин Мане Удрище, — не жаркий.

— С чего ты взял? Приметы говорят о жарком дне.

— Ты смотришь не на те приметы, государь, — многозначительно произнёс боярин.

— А! — понял Владислав. — Ты думаешь, что сегодня мы не дождёмся жаркой битвы? Думаешь, Влада мы легко одолеем?

— Жаркой битвы сегодня точно не следует ждать, государь, — всё так же многозначительно проговорил Мане.

Меж тем войско Владислава уже построилось, и лишь тогда на противоположном краю поля стало заметно движение людей и лошадей.

— А коней-то у них нет почти! — заметил довольный Владислав. — Такую армию мы легко разобьём. Двигаемся вперёд!

Сказано — сделано. Однако стоило армии Яношева ставленника отойти от места своей стоянки, как вдруг выяснилось, что Влад со своими людьми проснулся гораздо раньше, чем Владислав.

Казалось, что на равнине, гладкой, как стол, спрятаться негде — все окрестные поля были как на ладони — однако малочисленность Владовой армии в итоге стала преимуществом, потому что несколько тысяч могут спрятаться там, где десяток тысяч не спрячется.

Лагерь Владислава находился возле реки, по берегам которой рос лес. Ещё вчера вечером обозные слуги ходили к этой реке за водой. Впрочем, некоторые пошли и сегодня спозаранку, но не вернулись, однако Владислав, собираясь на битву, этого не знал, потому что ему не посчитали нужным доложить.

Неведение Владислава стало итогом не злого умысла, а общей неразберихи. Конечно, в лагере заметили пропажу некоторых людей, но не сумели правильно истолковать. Подумаешь, слуга ушёл к реке и пропал на час! Когда государь велит браться за оружие и строиться в боевой порядок, тут нет времени думать о том, куда подевался слуга.

Слишком уж рано началась битва. Вот если бы Яношев ставленник решил начать битву попозже — не в восьмом часу, а хотя бы в десятом — всё сложилось бы иначе. То, что слуги, отправившиеся за водой, отсутствуют уже не час, а три, конечно, показалось бы очень подозрительным! Однако Владислав решил начать битву в восьмом часу. Так посоветовал Мане Удрище — самый доверенный боярин, занимавший первое место в совете. Мане сказал, что сражаться удобнее тогда, когда ещё не совсем ушла ночная прохлада, и вот это было сказано с умыслом!

Минувшей ночью Влад получил от Мане сведения о том, когда начнётся битва, и сразу разделил свою армию на две части. Одна часть, возглавляемая Молдовеном, под покровом темноты тихо прошла через поле и спряталась в лесу возле реки неподалёку от того места, где мирно дрыхало войско Владислава. Влад с другой частью армии остался в своём лагере, чтобы утром приманить неприятеля, заставить отойти подальше от лагеря и обоза.

Если б Влад получил от Мане Удрище весть, что Владислав не послушал совета и собирается начинать битву ближе к полудню, то нападение на лагерь Владислава случилось бы ещё ночью, однако Мане умел убеждать, и Яношев ставленник послушал своего самого доверенного боярина, поэтому всё началось рано утром.

Впоследствии Влад не раз применял подобный приём — нападал на неприятельское войско именно с той стороны, где обоз, ведь обоз является весьма важной частью армии, но в то же время самой беззащитной, если, конечно, повозки не успеют построиться в круг. Вот почему Влад всегда старался нападать неожиданно — чтобы возы не успели перестроиться.

В нынешний раз Дракулов сын напал не только внезапно, но и сразу с двух сторон, несмотря на малочисленность своего войска. Разделять армию казалось весьма рискованно, но ведь и армия Владислава была разделена, просто до поры это хранилось втайне.

И вот когда Владислав, увидев врагов впереди, на дальнем конце жёлто-зелёной равнины, двинулся к ним, то вдруг обнаружил, что битва разгорается позади, в лагере. Яношев ставленник уже хотел поворачивать туда, но оказалось, что враг, который впереди, тоже вот-вот нападёт. На Владислава двигались сомкнутые ряды вражеской пехоты, а справа и слева из-за этих рядов вдруг выскочила конница.

Владислав понял, что сейчас поворачивать назад нельзя — нужно сначала разделаться с конниками неприятеля, и это казалась легко, потому что конница у Владислава была весьма многочисленна, причём настолько, что её возглавляли сразу два начальника. Один из них был Димитр, когда-то служивший начальником конницы у Владова отца, а вторым начальником являлся младший брат Мане Удрище, Стоян, которому Дракулов сын обещал прощение так же, как и самому Мане.

Владислав ничего не знал о тайных переговорах и потому весьма удивился, обнаружив, что за ним вперёд на врага последовала только половина конницы, возглавляемая Димитром, а вторая половина, возглавляемая Стояном, остановилась, а затем начала растягиваться в линию, преграждая путь Владиславовой пехоте.

Конники Димитра тоже увидели, что творится что-то неладное, и немного растерялись, а вот конница Влада действовала уверенно и напористо, поэтому Владислав, поначалу решивший двигаться вперёд, в итоге всё равно повернул назад. Его теснили, пока он со второй половиной конницы не оказался перед конниками Стояна, которые вдруг обнажили мечи и закричали своим недавним товарищам, подчинявшимся Димитру:

— А ну стойте! Оружие в ножны! А то быть вам битыми!

Меж тем в дело вмешался Мане Удрище, а также бояре Стан Негрев, Дука и Казан Сахаков, которых Мане сумел привлечь на сторону Дракулова сына, как обещал.

Эти четверо — подобно Владиславу снаряжённые для битвы и восседающие на конях — всё это время сопровождали своего государя, но вдруг окружили его, а если Владислав пытался отдать какой-то приказ, сами начинали кричать, и приказа в итоге никто не слышал.

— Довольно, братья! — кричали бояре. — Битва кончена! Не проливайте крови!

Это напоминало охоту на волков, в которой люди Влада устроили что-то вроде облавы. Они пригнали Владислава и Димитровых конников прямо на конницу Стояна, как гончие заставляют серую стаю прибежать туда, где находятся волкодавы, и пусть Стоян не придушил никого, а лишь заставил остановиться, но волкодаву уподобился Стоянов старший брат со своими помощниками.

Мане Удрище, Стан Негрев, Дука и Казан Сахаков сдерживали Владислава не хуже, чем волкодавы держат волка, который остаётся живым, но сделать ничего не может, и вынужден ждать, пока явится хозяин волкодавов, достанет большой охотничий нож и сунет этот нож волку между рёбер.

Пехота Владислава находилась аккурат за спинами конников Стояна, но не понимала, что случилось, поэтому ничем не могла помочь своему государю. Пехота Влада меж тем начала заходить справа и слева, чтобы соединиться с той частью Владова войска, которая вела бой в лагере Владислава.

Конечно, не все в войске Владислава были согласны сдаться почти без боя, но тут в лагере Владислава раздался звук трубы, означавший, что битва окончена, и что всем, кто ещё сражается, следует сложить оружие.

Пехота Яношева ставленника оказалась окружённой, а конница осталась в меньшинстве и тоже была окружена. Одно за другим стали опускаться знамёна побеждённых, но Влад сам этого не видел. Он только догадывался, что происходит, потому что на смену трубному гласу пришли победные кличи.

Дракулов сын находился на переднем крае своей конницы, а перед собой видел конников Владислава, которым грозно повелел:

— Расступитесь! Я хочу говорить с вашим государем.

— Довольно проливать кровь! Расступитесь! — начал вторить своему господину Войко, и конница Владислава пришла в движение.

Влад вместе с Войкой, Штефаном Турком, Кодрей, Будой и другими боярами поехал вперёд, через вражеский строй, расступавшийся, как морские волны перед Моисеем.

Наконец, в поле зрения показался окружённый Владислав, и тогда Дракулов сын впервые увидел своего врага с тех пор, как узнал о его существовании и возненавидел — Яношев ставленник оказался обычным человеком лет сорока, плотным, с тёмной бородой.

— Господин, а Мане Удрище, хоть и старый пёс, но своё дело знает, — меж тем произнёс Войко. — Ишь, как ухватил нашего волка.

— Я и сам любуюсь, — ответил Влад. — Думаю, мой родич Александр сейчас мне позавидовал бы, ведь он знал толк в волкодавах.

Собеседникам также хорошо оказалось видно и остальных бояр Владислава — тех, которых Мане не вовлёк в новый заговор, поскольку с ними Дракулов сын договариваться ни за что не хотел.

Бояре, когда-то предавшие Владова отца и Владова старшего брата, теперь точно так же казались безучастными к судьбе Владислава, и избавить его от назойливой четвёрки, кричавшей "довольно", не торопились. Да и поздно было избавлять, ведь труба, приказавшая сложить оружие, уже пропела, а значит — даже если бы Владислав теперь приказал сражаться, битва уже не могла начаться вновь. Боевой задор в людях остыл.

Люди, когда-то предавшие Владова отца и Владова старшего брата, теперь, конечно, думали не о Владиславе, а о себе. Они пребывали в смущении и растерянности, понимая, что окажутся во власти Дракулова сына.

Влад не мог слышать, о чём говорят предатели, но мог бы побиться об заклад, что речь у них шла всё про того же Мане Удрище:

— Видал пройдоху? — наверняка, сказал вполголоса один из бояр своему соседу, указывая на Мане. — Я ведь прямо спрашивал его, не затевает ли он чего. И тот дал понять, что нет. А теперь...

Увидев Влада и его свиту, Мане Удрище вместе с тремя другими боярами, наконец, отъехал от Владислава чуть в сторону, и стало слышно, что же такое государь кричит:

— В бой, братья! В бой! Не сдавайтесь! Бейте врагов! — кричал Владислав, но теперь, когда боярские спины не закрывали ему кругозор, Яношев ставленник вдруг обнаружил, что битва уже окончена, и что все чего-то ждут. Вот почему слова "бейте врагов" прозвучали уже не вполне уверенно.

Затем Владислав вдруг увидел Влада со свитой и крикнул:

— Бейте его!

— Мы не станем нападать на него, — ответил Мане Удрище.

— Да, не станем, — сказал боярин Стан Негрев.

— Не станем, — подтвердил Дука.

— Мы не станем, — кивнул Казан Сахаков.

— Что!? — Владислав не верил ушам. — И вы говорите мне об этом сейчас!? — он по очереди посмотрел каждому изменнику в лицо.

Мане Удрище выехал вперёд и громогласно заявил Яношеву ставленнику:

— Я заранее предупреждал тебя. Я сказал, что не надо надеяться на жаркую битву. Не пытайся утверждать, что ты не слышал. Я не стану убивать своих единоверцев и соплеменников тебе в угоду. Это, — боярин широким жестом указал на Владовых конников и на самого Влада, — это люди, которые говорят с нами на одном языке, и вера у нас одна.

Боярин Казан Сахаков тоже выехал вперед и так же громогласно продолжил:

— Государь Владислав не должен отправлять нас на битву. Если его родич Влад, Дракулов сын, за что-то обиделся и хочет решить всё по совести, государю Владиславу не к чести прятаться за нашими спинами. Пусть Владислав и Влад сами уладят свой семейный спор. Незачем для этого проливать нашу кровь!

"Поистине, есть на свете справедливость, — подумал Дракулов сын. — Обстоятельства, которые когда-то убили моего отца и старшего брата, через много лет помогают мне. Отец и брат умерли потому, что бояре очень не любили сражаться, а теперь излишнее боярское миролюбие приведёт меня к власти".

Меж тем взошедшее солнце отразилось от доспехов Влада и его свиты — доспехов, отшлифованных, как зеркало, потому что они были совсем новые. Металлические бляхи спереди на кольчугах, остроконечные шлемы, нашивки на конской сбруе — всё засверкало на солнце, из-за чего обладатели новых доспехов сами собой выделились из толпы.

Все смотрели на Дракулова сына, как на сказочного витязя, а ведь прекрасно знали, что гораздо больше уважения заслуживают доспехи ношеные, покрытые множеством мелких царапин, ведь после очередной битвы такой доспех чистят песком, чтобы удалить грязь и ржавчину. Ношеные доспехи уже не создают солнечных зайчиков, а тускло поблёскивают. И всё же люди смотрели на Влада с куда более заметным одобрением, чем на Владислава, крутившегося на месте и пытавшегося найти поддержку в лице хоть одного из бояр.

— Вы сговорились против меня! — воскликнул возмущённый Яношев ставленник и всё больше становился похожим на волка, который крутится в кругу собак и огрызается.

И тут Тудор — крупный человек с тёмно-русой бородой, который в своё время стал первым, кто поступил к Владову отцу на службу — понял, что представляется удобный случай выслужиться у самого Влада.

— Государь, — обратился этот боярин к Владиславу, — я не сговаривался с Мане Удрище и остальными, но я согласен. Зачем впустую проливать кровь? Вызови своего родича Влада на честный бой, а там — кто знает. Иногда и год не приносит того, что может принести час.

Тудор поступил дальновидно. Он был почти уверен, что победит Влад, которому можно было заметить при случае: "Я помог тебе победить, посоветовал Владиславу сразиться с тобой". А если б вдруг победил Владислав, то и тогда Тудор остался бы в выигрыше, сказав победителю: "Я подал тебе хороший совет", — а Владислав мог и не понимать двуличного Тудорова замысла, но ухватился за эти слова:

— А что, Влад? Сразимся? Я вызываю тебя на честный бой. Если ты, Влад, считаешь себя более достойным румынского трона, так пусть нас рассудит Бог, а не трусость моих слуг!

Дракулов сын усмехнулся:

— Что ж ты не предложил это восемь лет назад, когда я явился в Румынию в первый раз? Мы уладили бы всё ещё тогда, но тогда ты почему-то предпочёл убежать за горы, в Трансильванию.

— Я жалел тебя, юнца, — ответил Владислав. — Сколько тебе тогда было лет? Девятнадцать? Победа над тобой не прибавила бы мне славы.

— А теперь, думаешь, прибавит? — спросил Дракулов сын. — Если ты убьёшь меня, ой, что за слава у тебя будет! Сейчас люди говорят, что ради трона ты перешагнул через два мёртвых тела, а после станут говорить, что через три.

Владислав не нашёл, чем ответить в этой словесной стычке, поэтому решил перейти к стычке иного рода:

— Выезжай сюда, Влад, и сразись со мной! Докажи, что ты не боишься.

— Я сражусь с тобой, Владислав, — ответил Дракулов сын, — но не для того, чтобы доказать тебе что-либо. Я хочу убить тебя. И вот мои условия! Мы будем драться пешими, потому что я не хочу калечить своего коня, он мне ещё пригодится. Мы будем драться на мечах. Без щитов. Ты можешь взять тот меч, который удобен тебе, одноручный или двуручный, а я возьму тот, который удобен мне.

— Хорошо! — крикнул Владислав, а Влад посмотрел под ноги коню и продолжал:

— Однако нам следует выбрать другое место для поединка. Здесь всё изрыто конскими копытами. Куски дёрна будут попадать нам под ноги. Выберем место, где трава не изрыта, но и не разрослась сильно.

Подходящее место нашлось неподалёку от некоего монастыря, белевшего посреди пахотных полей. Там, где пахотные поля заканчивались, начиналось большое пастбище, на котором и состоялось недавнее сражение двух армий, а на краю пастбища росло молодое раскидистое дерево. Трава вокруг дерева была коротко объедена овцами или другим скотом — удобно для пешего боя, ведь поединщикам совсем не нужно, чтобы ноги в траве путались.

Лишь вблизи ствола никто ничего не объедал, поэтому в высокой траве устроители поединка не сразу разглядели чью-то могилу с простым деревянным крестом, а когда всё-таки заметили и предложили Владу и Владиславу чуть подождать, пока подыщут другое место, но оба поединщика отказались медлить.

Противники уже проявляли нетерпение, поэтому посчитали вполне допустимым просто удалиться от дерева шагов на пятнадцать.

— Мы и так потревожили это место шумом большой битвы, — сказал Влад. — Значит, можем пошуметь ещё немного, да простит нас покойный.

Влад и Владислав спешились, сняли пояса с ножнами, ведь при пешем поединке ножны только мешают, и взялись за мечи.

Яношев ставленник пользовался полутораручным мечом, который оказался длиннее Владова одноручного, но зато и тяжелее. "Владислав быстро устанет", — не без злорадства подумал Влад.

Всё оказалось именно так, он когда-то предполагал — Яношев ставленник уже давно не брался за меч и потому в бою выглядел неуклюжим. "Кто так наносит удары!" — мысленно смеялся Влад, ведь его противник рубил, взявшись обеими руками за рукоять, и со всего размаха. Конечно, удар получался мощным, но ведь столько времени уходило, чтобы восстановить равновесие и снова принять боевую стойку! Много! Недопустимо много!

"Так сражались лет тридцать назад, а может и больше, — думал Влад. — Сейчас ключ к победе — умение быстро перемещаться". Неудивительно, что всякий раз, когда Владислав принимался нападать, Дракулов сын легко уклонялся.

Влад старался уйти от своего противника не назад, а в сторону, то есть всякий раз, увернувшись от сильного удара — достаточного, чтобы разрубить бездоспешного человека пополам — оказывался справа или слева и тогда нападал, норовя зайти за спину.

Для Владислава, увлекаемого вперёд силой собственного маха, и только-только успевавшего остановиться и оглядеться, боковые атаки Влада представлялись серьёзным испытанием. К тому же размашистые движения отнимали много сил, поэтому Дракулов сын, зная это, не торопился. "Я просто подожду, пока ты совсем устанешь, — мысленно говорил он своему противнику, — и вот тогда я соберу те свои силы, которые скопил, нанесу несколько быстрых ударов подряд, и один из них точно дойдёт до цели. Когда ты устанешь, то не сможешь отразить все".

Владислав и сам понимал, что устаёт, поэтому решил сделать то, о чём раньше не помышлял — приблизиться к тому дереву, возле которого находилась могила. Оно было единственным поблизости, и Владислав явно хотел встать так, чтобы дерево заслонило ему спину своим стволом, и тем самым дало возможность немного передохнуть.

Владислав собирался некоторое время держать Дракулова сына впереди себя, пока не отдышится, а поскольку у Влада был более короткий меч, это казалось осуществимо. Вот почему Влад, понимая, что задумал противник, старался не подпускать его к дереву, но напрасно — доспехи у Яношева ставленника оказались прочные, поэтому лёгких скользящих ударов не боялись, а остальные удары оказывались отбиты.

Дракулов сын даже пытался встать на пути между своим противником и деревом, но широкий взмах длинного меча заставлял уйти с дороги.

"Ничего, я всё равно до тебя доберусь", — думал Влад, отмечая, что Владислав, хоть и уставший, оказывается всё ближе к дереву.

И вдруг произошло что-то невероятное. Наверное, тем, кто наблюдал за поединком со стороны, это показалось не таким уж удивительным, ведь они видели, что Владислав, с которого пот катился градом, уже не очень твёрдо стоит на ногах от усталости.

Это произошло, когда Влад, уклонившись от очередного рубящего удара, в который раз оказался слева от противника. Владислав обернулся, сделал шаг назад левой ногой, поднял меч, и скрестившиеся клинки в очередной раз лязгнули, как вдруг Влад увидел, что его противник без всякой видимой причины падает навзничь.

Вернее Дракулов сын сам толкнул Владислава назад силой своего удара, но до сих пор противник выдерживал напор, а теперь вдруг начал падать, как срубленное дерево.

Глаза Яношева ставленника расширились, а правая и левая рука сделали взмах, неосознанно совершаемый всяким человеком, который теряет равновесие и тщится это равновесие сохранить. Левая ладонь Владислава разжалась, а правая просто не смогла удержать полутораручный меч, весьма тяжёлый, и оружие выскользнуло и отлетело в сторону.

Лишь тогда, когда Яношев ставленник, громыхнув всеми своими доспехами, рухнул на спину, Влад увидел под каблуком левого сапога Владислава, среди травы гладкую верхушку вросшего в землю камушка. Очевидно, она была чуть прикрыта дёрном, но стоило неудачно наступить, и дёрн начал смещаться, лишив Владислава опоры. На этом камушке Яношев ставленник и поскользнулся, а до дерева не дошёл буквально шагов четырёх.

Влад не стал медлить и прежде, чем противник успеет опомниться, приставил к его горлу острие своего меча — оккурат под подбородок, под бороду:

— Пощади! — взмолился Владислав, когда увидел, что победитель стоит перед ним и внимательно смотрит.

— Чтобы через некоторое время ты пришёл в Румынию с войском, как пришёл я? — насмешливо произнёс Влад. — Ну, уж нет!

Надавить на меч, чтобы он вошёл в горло врага, оказалось не труднее, чем воткнуть острый охотничий нож между рёбер волка.

Только услышав предсмертный хрип, Дракулов сын вдруг спохватился, потому что совсем забыл спросить Владислава об одной очень важной вещи. "Я спрошу его, где похоронен мой брат, а затем убью", — так представлял себе схватку с врагом девятнадцатилетний Влад, и вот теперь, восемь лет спустя, когда схватка всё-таки состоялась, забыл спросить! Вот почему, когда Дракулов сын, всё так же сжимая в руке окровавленный меч, выпрямился и посмотрел на бояр, столпившихся вокруг места поединка, то выглядел немного растерянным.

Бояре этой растерянности как будто не заметили:

— Слава государю Владу! — провозгласили они все хором — и верные, и предатели — а затем сняли с голов шлемы и перекрестились, поскольку видели перед собой только что умершего прежнего государя.

— Хотите, чтобы я правил вами? — спросил Влад, глянув, как с кончика клинка в траву падают капельки крови, а затем пристально оглядел предателей, из-за которых погибли отец и старший брат.

— Многих тебе лет, государь! — ответили бояре.

— Тогда слушайте моё первое повеление, — глухо проговорил Дракулов сын. — Раз мы сейчас возле Тыргшора, укажите мне место, где находится могила моего брата Мирчи.

Боярин Тудор, ещё при жизни Владислава начавший думать о том, как выслужиться у Влада, опять не растерялся:

— Государь, — сказал боярин с поклоном, — я думаю, тебе следует спросить об этом вон там, — он указал на монастырь, белевший неподалёку.

— Мирча похоронен там? — спросил Влад.

— Я не знаю, государь, — снова поклонился Тудор, — но монахи наверняка знают. Я сам ни коим образом не причастен к смерти твоего старшего брата, но слышал, что всё случилось где-то в том месте.

"От кого слышал? — мысленно спросил Дракулов сын. — От боярина Шербана и боярина Радула, которых Мане Удрище назвал убийцами Мирчи, и которые получили за свою услугу весьма обширные имения?"

— А где боярин Шербан и боярин Радул, которые служили моему отцу? — прямо спросил Влад.

Бояре принялись оглядываться вокруг, ведь Шербан и Радул, хоть и не входили в совет Владислава, обязаны были присутствовать в войске.

Их нигде не было! Сбежали!? Но когда? Куда? Их искали целый час, но так и не нашли, поэтому Дракулов сын оказался вынужден последовать совету Тудора и поехал к указанному монастырю.

Увы, Мане Удрище знал об убийстве Мирчи ещё меньше, чем Тудор, так что Владу при отсутствии Шербана и Радула пришлось предпринять небольшое расследование и расспросить монахов.

Монастырская братия, несомненно, наблюдала недавнюю битву из-за высоких каменных стен своей обители, поэтому нисколько не удивились, когда Дракулов сын, всё так же верхом на своём вороном коне, вместе с многочисленной свитой оказался перед воротами.

— Откройте ворота своему государю! — зычно прокричал Войко, предупреждая все возможные вопросы.

Ворота открылись, впуская Влада, тут же пожелавшего говорить с настоятелем, и вот перед Дракуловым сыном предстал седобородый старик в чёрной рясе, державший в руках посох — отличительный знак главы монастырской общины.

Влад, спешившись, почтительно приветствовал старца и спросил, не знает ли тот чего-нибудь о том, что случилось в здешних местах десять лет назад:

— Здесь убили высокородного человека.

— Да, — ответил настоятель. — В тот год я ещё не был настоятелем этой обители, но уже пребывал здесь, и всё произошло на моих глазах. Я помню это печальное событие. Всё случилось вскоре после отдания праздника Богоявления.

— Убитый похоронен здесь? — спросил Влад.

— Нет, — ответил настоятель, — но в этих стенах он умер.

И настоятель рассказал, как в один из ясных зимних дней к их воротам подлетел небольшой конный отряд, и все в отряде начали кричать: "Откройте ворота! За нами гонятся!" Настоятель, явившись на крики и поднявшись на стену, конечно, спросил: "Кто вы?" — и получил ответ от одного из всадников: "Вы спасёте своего будущего государя. Я дам вашему монастырю богатые дары, если поможете мне".

Монахи, конечно, были людьми добрыми, но знали, что за стенами обители есть много зла, и что не каждый сулитель даров говорит правду. Обещание богатых даров лишь насторожило монахов и навело на мысль: "А вдруг люди перед воротами — разбойники, и их предводитель не одарит нас, а ограбит?"

К тому же, не следовало открывать ворота без согласия настоятеля, а тот дал согласие лишь тогда, когда, стоя на стене, увидел, что к монастырю по белой равнине скачет ещё один отряд — более многочисленный.

Увы, небольшое промедление оказалось губительно. Монахи открыли ворота, но закрыть уже не успели. Преследователи ворвались во двор монастыря, и началась резня, утоптанный снег во дворе очень скоро превратился в кровавую грязь.

Под конец остался в живых лишь Мирча и гордо спросил своих убийц:

— Вы осмелитесь поднять на меня руку, презренные псы?

— Нет, мы тебя не убьём, — ответили двое главных убийц и велели своим помощникам. — Вяжите его.

Мирче связали руки и ноги, а затем потащили в монастырский храм. Монахи попытались воспрепятствовать этому, но их, преградивших собой вход, очень легко отпихнули.

"Невероятно", — думал Влад, слушая этот рассказ, и удивился, как злодеи могли оказаться способными совершить убийство прямо в монастыре, на что рассказчик ответил, что сам не знает:

— Эти люди будто перестали быть людьми. Будто потеряли разум или находились в опьянении. Но что их опьянило, не знаю — вино ли, выпитое накануне, или пролитая ими кровь.

Затем, как рассказали Владу, убийцы стали оглядывать внутреннее убранство храма, а больше всего смотрели по углам и, наконец, остановили свой взгляд на одном из надгробий. Белая каменная плита, прикрывавшая одну из могил в храме, даже не была вмурована в пол, поскольку её всё равно очень трудно было сдвинуть, а главные убийцы переглянулись и сказали:

— Вот эта годится. Да, вот эта.

По их указанию пятеро помощников кое-как сдвинули её в сторону до половины. Деревянного гроба там внутри не было — только останки покойного — а главные убийцы, взглянув туда, улыбнулись:

— Хватит места, — затем они указали на Мирчу, по-прежнему крепко связанного, и велели. — Кладите его туда!

Каменную крышку задвинули.

— Покойся с миром, — произнёс один из двоих главных убийц, но из могилы всё равно раздавались некие звуки, показывавшие, что тот, кто находится внутри, всё ещё жив.

Монахи, стоя в дверях церкви, с ужасом взирали на это.

Наверное, всё происходящее показалось жутким даже самим убийцам, потому что они все вдруг опустились на колени и, глядя на иконостас, начали вслух, причём громко, молиться Богу, прося простить за прегрешения.

Молитва заглушала звуки, доносившиеся из могилы. Иногда убийцы останавливались, но если слышали, что Мирча всё ещё ворочается внутри, то продолжали молиться с удвоенной силой. Они поднялись с колен и покинули храм только тогда, когда под каменной плитой всё стихло. Впрочем, убийцы не торопились и даже после того, как перестали слышать, что Мирча подаёт признаки жизни, подождали ещё немного, прислушивались.

Монахи проводили убийц за ворота, а затем поспешили в храм, отодвинули плиту, но, увы, тот, кто лежал под ней, был уже мёртв — задохнулся. Он лежал ничком, очевидно надеясь встать на четвереньки и спиной приподнять каменное надгробие, но оно было слишком тяжелым.

Умершего извлекли из могилы, ведь она принадлежала другому мертвецу, а нового похоронили за пределами обители, как и его слуг, убитых во дворе. Отпевание и поминовение были совершены, как положено. Правда, монахи не знали имён. Это Влад знал, что речь идёт о Мирче, а нынешний настоятель монастыря говорил неопределённо, "покойный", "убиенный", "тот человек", "слуги того человека".

— Где их похоронили? — спросил Влад, а седобородый рассказчик пояснил, будто оправдываясь:

— Была середина зимы, земля затвердела, и наша братия оказалась просто не в силах вырыть могилу для каждого в отдельности. Было двадцать шесть тел. Поэтому мы вырыли общую могилу, но у каждого покойного имелся свой гроб. Ты, должно быть, знаешь, государь, что монахи начинают готовиться к смерти заранее, поэтому готовят себе гробы заранее. У нас в обители были заготовлены долблёные гробы для всей братии, но мы решили отдать их убиенным, раз уж не сумели уберечь этих людей от опасности.

Влад, слушая про эту монашескую щедрость, не знал, смеяться ему или плакать, поэтому просто слушал.

— Мы поставили один общий крест над ними всеми и посадили над могилой дерево, чтобы место не забылось, — продолжал седобородый рассказчик. — Несколько раз в год, когда положено посещать могилы умерших, мы убираем это место, выпалываем траву, но сейчас она уже снова, должно быть, разрослась. Увы, трава на могилах растёт слишком быстро.

— А могила безымянная, или на ней всё же есть одно имя? — допытывался Влад. — Имя Мирчи там есть?

Седобородый настоятель сразу понял, что за Мирча имеется в виду:

— Лишь позднее мы услышали о смерти Мирчи, сына воеводы Влада, и подумали, что человек, который принял смерть в стенах нашей обители, это Мирча. Увы, тот, кого убийцы положили живого в гроб, не успел назваться нам. Только сказал, что он — будущий государь. Поэтому, во избежание ошибки, мы ждали, что кто-нибудь приедет и сам станет спрашивать о покойном. И вот дождались.

— Где эта могила? — спросил Влад.

— Я покажу тебе, — ответил настоятель и отвёл его к тому самому дереву, возле которого происходила битва один на один с Владиславом.

Тело мёртвого государя уже убрали, но из земли по-прежнему выглядывал гладкой вершинкой тот самый камушек, на котором так несчастливо поскользнулся Владислав.

— Я построю на этом месте храм, — решил Дракулов сын.