Эпизоды будущей войны

Восстание

Как-то сразу, в два-три дня накопилось много тревожных сведений. Стали по-иному выглядеть некоторые лица. Несомненно, что-то готовилось. Кто-то из самого центра предавал организацию. Берг спешил на завод. Но шел нарочито медленно, делая большие усилия, чтобы умерить шаг. На главной грязноватой улице рабочего поселка к нему подошел товарищ и под видом просьбы прикурить быстрым шёпотом сообщил, что на заводе жандармерия во главе с Кочубой. Жандармский полковник Кочуба был известен, как отъявленный палач. Он частенько посещал военизированный завод, арестовывал рабочих, но делал вид, что это отдельные случаи, а все вообще на заводе благополучно.

Было около пяти часов. Серый осенний день близился к концу. В небольшом сквере, среди желтой опавшей листвы, играли дети. На скамейках нежились две-три парочки. С обрыва видны были еще зеленые холмы на горизонте. За этими холмами, километрах в сорока, был фронт. Красные были расположены еще в девяти-десяти километрах.

Одно сведение было и радостное: наступление красных ожидалось со стороны западного шоссе и прилегающих проселочных дорог, но вряд ли белому штабу было известно, что серьезное скопление революционных войск происходило и на востоке. Красные хорошо использовали волнистый профиль местности и предрассветные туманы для переброски сил. Не была исключена возможность, что они приблизятся с неожиданной стороны, обойдя правый фланг фашистов.

Главная улица рабочего поселка была довольно многолюдна. Как всегда, стояли длинные очереди у продовольственных лавок. Эти очереди были явно преувеличены, так как среди них, переходя от лавки к лавке, замаскированно дежурили и полицейские и революционные дозорные.

У одной из лавок стояла Ласточка. Под этой кличкой скрывалась одна из лучших работниц заводского ревкома. Берг, не глядя на нее, прошел мимо. Разумеется, и она сделала вид, что не знает его и не видит. Ее молодое, приятное, женственное лицо, в котором не каждый мог уловить выражение отчаянной смелости и глубокой решимости, было безоблачно спокойно. Берг огорчился: в некоторых других определенных местах, где должны были быть дозорные (в одном месте – еще один член ревкома) никого не было. В конце улицы стояли оставленные проходившими на фронт войсками несколько грузовиков мотомеханизированных частей с прожекторами.

Фронт явно приближался. Население рабочего поселка давно привыкло к орудийной канонаде, к бесконечным самолетам. Завод и в трех километрах от него находящаяся текстильная фабрика давно были военизированы.

До границы было около пятидесяти километров. Перевести завод и фабрику в глубь страны было трудно, и в этом не представлялось большой надобности. Фашистское командование не предполагало, что военные действия так быстро развернутся именно на этой границе.

Не очень крупный машиностроительный завод, принадлежащий среднему фабриканту, на котором теперь производилось оружие, высился пятиэтажным корпусом над прудом. Стены его, обращенные к границе, давно были укреплены каменными перекрытиями. Широкий пруд являлся естественной преградой, которая усиливалась холмами.

Берг спешил в заводскую больничную кассу – единственное место, где могли общаться рабочие. Она занимала помещение на пятом этаже. Окно выходило на пруд. Берг считался инвалидом и ведал рабочей кассой. В помещении этой кассы был центр подготовки к восстанию.

Чтобы пройти в помещение кассы, нельзя было миновать цехов. Бергу неизбежно предстояла встреча с жандармами. Выхода не было, и, сдерживая раздражение и гнев (он был утомлен, простужен и потому особенно раздражителен), подавляя в себе ярость, с которой в последние дни ему все труднее было совладать, – Берг подошел к калитке заводского двора.

У калитки стоял Боб, старший сын Берга. Увидев отца, он несколько смутился. Берг нахмурился.

– Что ты тут делаешь?

Боб был семейным несчастьем старого революционера. Слишком рослый для своих шестнадцати лет, красивый, несомненно порочный, юноша был, как иногда казалось отцу, неисправим. Он уже давно без спроса ездил в город, где проводил время в кабаках, не стеснялся иногда возвращаться в поселок и пьяным.

– Что ты тут околачиваешься? – спросил Берг.

В самом деле: на заводе жандармы. Во дворе и у ворот усиленная военная охрана. Проезд перед заводом пуст. Что тут делать бездельнику Бобу?

Острая боль прошла в сердце Берга. Уж не совратили ли его мальчика жандармские бандиты? Новенький галстук, этот низкопробный намасленный клок волос, свисающий на лоб, руки в карманах. Неужели это его сын?

– Что ты тут делаешь?

Дальнейшие расспросы были бесцельны. Боб не скажет, для чего он тут стоит. Это было ясно. Правда, отец знал каждый шаг плохого сына. Мальчишка ждал здесь свою девушку из штамповочного цеха. Странную девушку, которая была старше Боба. Ей было девятнадцать лет, но она с непонятным женским благодушием не стеснялась состоять в подругах шестнадцатилетнего подростка.

– Уходи отсюда сейчас же!

Боб медленно направился к поселку.

Берг предъявил пропуск, прошел через замасленный, покрытый угольной пылью и ржавым железным хламом двор и поднялся по закопченной железной лестнице в цеха.

На заводе был переполох. Рабочие в течение полугодия успели привыкнуть к хозяйничанью на заводе жандармерии и контрразведки. Полковник Кочуба арестовал немало товарищей. Но в последнее время аресты усилились. Сегодня же было особенно тревожно на заводе. Цеха кишели шпиками и фашистскими гвардейцами. Только за последний месяц было больше тридцати жертв. Расстреливали за малейшее. Кочуба отрицал полурепрессии.

– Надо обижать так, чтобы обиженный не мог обидеться, – говорил он.

Это был его излюбленный афоризм. Под этим он понимал расстрел.

Попивая после арестов ликер в кабинете владельца завода, он, цинично усмехаясь, говорил, что этот афоризм принадлежит Макиавелли.

Сегодня аресты производились особенно цинично и нагло.

Бергу удалось пройти через сборочный цех, минуя Кочубу. Кочуба, оказывается, успел уже побывать в цехах и, как обычно, после трудов отдыхал в кабинете владельца завода.

В цеху еще оставалось достаточное количество полицейских, жандармов и шпиков.

Нужно было поскорее пройти наверх. Берг спешил, но все же ему шепнули, что арестованы и уведены четверо, а двоих Кочуба допрашивает сейчас в кабинете.

Среди четверых был Кроль. Берг почувствовал сильное сердцебиение. Подогнулись ноги. Как узнали про Кроля?

Кроль с другими товарищами только на-днях зарыл на берегу пруда сотню винтовок, спуская их по одной через водосточную трубу с третьего этажа, из приемочного зала. Операция удалась блестяще. Винтовки, одна за другой, бесшумно спускались по трубе в узкую яму, приготовленную заранее. Часовым в это время был член партии. Винтовки находились в яме в вертикальном положении, сверху прикрывались фанерой и поверх ее засыпались землей. В плане восстания было предусмотрено, какая именно группа бойцов в течение нескольких минут вооружится ими. Кроль был одним из тройки, производившей эту операцию. Неужели он раскрыт? Вряд ли он взят случайно. Хватит ли у него силы мужественно вынести избиения и пытки?

Надо немедленно что-то предпринять. Но так или иначе, перенести винтовки в другое место сейчас нельзя.

В помещении больничной кассы, как обычно, сидели рабочие, нуждающиеся в лечении. Скверные условия охраны труда каждый день калечили немало людей. Калечение рук, ожоги были обычным явлением на заводе, особенно с тех пор, как он был военизирован и стал производить оружие. Спешка, террор и обилие переодетых полицейских, сменивших многих арестованных и бежавших с завода рабочих, вносили большое количество производственных неполадок.

Среди посетителей кассы Берг увидел несколько товарищей из боевого актива. Один из них под видом бюллетеня подал Бергу записку. В ней излагалось постановление центрального и областного комитетов коммунистической партии о том, что восстание должно быть совершено не позже, чем через десять дней. Укороченный срок вызван новыми обстоятельствами. Должны быть в одну ночь изгнаны жандармы, перебита наиболее реакционная часть администрации, обезоружены военная охрана завода, полиция и – в течение суток – должен быть установлен твердый революционный порядок на заводе и в поселке.

В другом «бюллетене», поданном женщиной-работницей, было сказано, что текстильная фабрика, находящаяся и трех километрах от завода, готово к восстанию. В любой момент может быть выставлен отряд из восьмисот человек, мужчин и женщин. В числе последних – пятьдесят санитарок и пять врачей, Берг быстро спрятал «бюллетени» и предложил всем товарищам зайти послезавтра.

Один из посетителей, выражавший плохо скрываемое любопытство, показался Бергу подозрительным. Берг сразу не мог вспомнить, где ом видел его лицо. Но вспомнил – это был охранник, слишком наглый и легкомысленный, чтобы уметь работать скрытно. Однако, какая наглость! Как он решился прийти сюда? Он прохаживался по комнате, как хозяин, и довольно недвусмысленно посматривал на ящик письменного стола. Повидимому, открытая борьба приближалась. Слишком уж нагло держат себя бандиты! Надо было действовать решительно.

Берг встал и открыл окно. Это было условным знаком. Из соседней комнаты, где нахолилась упаковочная, вошли трое товарищей из боевой рабочей охраны.

– Сегодня прием кончен, – сказал Берг.

Рабочих оставалось пять человек. Трое из них – участники готовящегося восстании – поняли, что надо уйти поскорее и, уходя, нарочито выражали «недовольство» тем, что их, «больных», откладывают та послезавтра. К их «ропоту» охотно присоединились последние двое. Эти, негодовавшие искренне, но увлекаемые тремя, тоже ушли.

В комнате остались Берг, охранник и трое бойцов. По знаку Берга, они бросились к охраннику, никак не ожидавшему столь решительных действий. Он не успел оказать сопротивления.

– Обыщите его!

Он был обыскан, У него были отняты заряженный револьвер, кастет и финский нож. Бандита связали и посадили в угол. Ему было предложено сидеть спокойно и сказано, что, если это условие выполнено не будет, он полетит из окна прямехонько в пруд.

Стемнело. Наступил темный осенний вечер. Берг позвонил по телефону. Он сказал «да» и вышел из комнаты. Уходя, он предложил бойцам не зажигать света, закрыть дверь изнутри на ключ и ждать его звонка.

На середине лестничного пролета Берг задержался, – здесь должна была быть встреча с Кином, с одним из ревкомовской пятерки. Он ждал две минуты и мысленно ожесточенно ругался. Две минуты показались бесконечными.

– Что за безобразие! В такие дни надо быть точным.

Наконец. Кин вышел из сборочного цеха.

– Что Кроль? опросил Берг.

– Плохо. Виктор дал задание отбить его по дороге в комендатуру, по вряд ли это удастся. Охрана большая.

– Как первый отряд?

– Молодцы. Кроль успел под каким-то предлогом задержать сдачу еще шестисот винтовок, они остались на складе. Затем он приготовил двадцать ключей. Ключи у командиров второго отряда. Молодец Кроль! Но вот беда, двое напились, пели перед лавкой, подрались с каким-то типом и кричали, что скоро будет восстание, С трудом их увели. Протрезвившись, они плакали и просили не исключать их из отряда. Один грозил самоубийством. Я приказал не исключать их, но изолировать и не вооружать.

– А это не провокация?

– Вряд ли. Парни хорошие.

Ревкомовская пятерка должна была общаться на-ходу. Заседаний не было. С цеховыми комитетами совещались тоже на-ходу. Протоколы не велись. Только важнейшие постановления партии излагались и зашифрованном виде. Подлинные документы мог видеть кто-либо один из пятерки. К восстанию завод готовился три месяца.

На площадка второго этажа Берг должен был встретить Ласточку. Ее не было. Что же могло задержать ее в дозоре у лавки? Это опять сильно встревожило Берга. Несомненно, происходило что-то неладное. Ласточка ведала гаражом. В ночь восстания из пятидесяти грузовиков должны были быть мобилизованы все, а для этой цели двадцать шоферов должны были быть разогнаны и арестованы вторым отрядом. Ласточка не пришла несмотря ни то, что была аккуратнее всех. Не задержали ли ее в гараже?

Берг вышел на улицу. У наружной калитки, вернее в ста шагах от нее, должен был находиться и курить папиросу Толстяк (кличка четвертого члена ревкома). Курение должно было означать, что расстреляны три предателя, предавшие Кочубе почти весь центр первого отряда, лишив его лучших организаторов и командиров. Это были: бывший социал-демократ Ней, пробравшийся в коммунистическую партию Ворт и беспартийный Коневич. Их разоблачила Ласточка, а рабочий революционный трибунал должен был еще вчера ночью судить их за оврагом, где предатели находились под арестом в железнодорожной будке.

Огорченный отсутствием Ласточки, Берг, волнуясь, вышел с заводского двора, чтобы увидеть курящего Толстяка, но почувствовал, что и Толстяка на условленном месте не окажется.

Толстяка, действительно, не было.

Берг не знал, по каким причинам отсутствуют Ласточка и Толстяк, но сердцем чуял, что причины эти разные.

Недалеко от того места, где должен был быть Толстяк, как ни в чем не бывало, точно так же, как давеча, разгуливал Боб.

Берг почувствовал знакомую боль в груди, особую боль, смешанную с чем-то вроде удушья. Эту боль вызывало поведение сына.

Улица не была освещена. На мостовую ложились только отблески от широких освещенных окон завода.

На повороте показался автомобиль. Это был полицейский автомобиль, приехавший за Кочубой. Автомобиль остановился у заводской калитки. В машине находились два жандарма и одни в штатском.

Кроль и остальные арестованные, повидимому, до глубокой ночи будут находиться где-нибудь на заводе, как это обычно практиковалось, а ночью будут увезены. Жандармерия избегала часто возить арестованных через рабочий поселок.

Однако предпринял ли что-нибудь Виктор? Решил ли он отбить товарищей? Почему никто не следит за движением на улице, за передвижением Кочубы? Впрочем, вероятно, товарищи делают свое дело. Люди Виктора не подведут и ничего не прошляпят.

Боб, заметив отца, отошел в тень, но не ушел. Берг тоже отошел в сторону и следил за машиной Кочубы.

Через несколько минут Кочуба вышел в сопровождении сына владельца завода, фашиста, совершеннейшего мерзавца, всего только год назад щеголявшего либеральными и даже левыми фразами.

«Обидеть так, чтобы обиженный не мог обидеться», – вспомнил Берг изречение Кочубы.

«Пожалуй, это верно, – подумал Берг, – несомненно, мы тебя именно так и обидим».

Кочуба сел и машину. Хозяйский сын и несколько охранников из комендатуры, вышедшие провожать палача, вернулись на заводский двор. Машины странно медленно двинулась к поселку. Удивительно медленно!

«Где же Ласточка и Толстяк? – беспокоился Берг. – Где Боб? Что происходит с этим мальчиком? Неужели он все поджидает Анну?»

Надо было позвонить товарищам в помещение кассы. Теперь можно было вывести шпика через столовую.

В столовой на погреба потайной ход вел за угол заводского двора. Там в узких ямах вдоль стены и забора, тоже в вертикальном положении, находились винтовки, легко прикрытые сверху фанерой и слоем земли. Эта система, предложенная Ласточкой, гарантировала полный порядок, а главное, быстроту вооружения отрядов в час восстания.

В коридоре Берга встретил Кашек и молча кивнул ему.

Кандидат в члены ревкома Кашек ведал шоссе, ведущим от завода и город. Ему предстояла большая работа. Булыжное шоссе чинилось своими людьми, Камни должны были класться так, чтобы в любую минуту их легко можно было разобрать и сложить из них ряд полутораметровых баррикадных стен, Кроме того, часть камней должна была быть готова для укрепления стен завода, обращенных к городу. Администрация укрепила только стену, обращенную к границе, Кашек же должен был позаботится о всем фасаде противоположенной части завода и о крыше, которая должна была быть максимально защищена от снарядов и бомб с самолетов. Окна тоже должны были быть укреплены глухими железными ставнями и заранее просверленными бойницами дли орудий. План захвата завода был разработан до мельчайших деталей.

«Где же Ласточка и Толстяк?» – беспокоился Берг.

У него было желание вернутся на завод, разыскать Кина и сообщить ему об их отсутствии, но он не привык теряться. Да и лишний раз возвращаться на завод было не целесообразно.

Он зашел в пропускное бюро и позвонил по телефону в помещение кассы.

– Я оставил ключ. Передайте его коменданту, сказал он, Это был сигнал о том, что можно увести арестованного шпика.

Выйдя из бюро пропусков, Берг опять вспомнил про Боба. «Ушел ли он? Для чего, все-таки, околачивается здесь парень?».

Во дворе послышались шаги и голоса. Уходила смена. Из калитки по одному, обыскиваемые сторожами, выходили рабочие и работницы. Знакомая картина. Мужчины в рабочих тужурках, в кепи, некоторые и утлых пальто, женщины большей частью в больших платках. В руках многие держали жестяные кружки. Эти кружки для воды, столь необходимые на пыльном и жарком заводе, рабочие неизменно носили с собой. Со многими товарищами Берг раскланивался. Многие особенно бодро и понимающе смотрели на него, не здороваясь. Восстания ожидали со дня на день, Оттягивать его дальше было уже опасно. Оно могло прорваться стихийно. Затем эта тревожность во всем в последние дни, особенно меткие аресты, Несомненно, кто-то предавал организацию, и из самой ее сердцевины.

Берг обошел заводский забор. На крайнем углу, в одной из будок, в комнтке стояли две огромные постели. Они состояли из аккуратно сложенных больших мешков, на метр высоты от пола. «Постели» эти были аккуратно застланы одеялами и возглавлены подушками.

Эта сторожки была оперативным штабом Виктора.

– Отлично спать на этих постелях, – улыбнулся Виктор, когда Берг вошел и дружески поздоровался с ним.

Виктор, коммунист, член обкома, талантливейший организатор, неутомимый работник, обаятельный человек, всеми любимый и уважаемый, был основным нервом подготовки восстания. Не мало колеблющихся, не веривших в успех восстания, становились его активными и верными участниками после двух-трех встреч с Виктором. Самый его вид вселял уверенность в победе революции. Веселый, крепкий, остроумный, он увлекал за собою многих хмурых и недоверчивых.

– Отличные кровати, – повторил он, улыбаясь.

– Не долго тебе придется спать на них, без улыбки сказал Берг и с удовольствием, усталый, присел на одну из них.

Это были мешки, приготовленные для заполнения песком. Песок за стеной, между шоссе и парком, был взрыхлен. Его взрыхлял но ночам Виктор, – весь процесс приготовления блиндажей и окопов был рассчитан не больше чем на два-три часа.

– Сегодня ночью должны привезти шесть грузовиков консервов, – сказал Виктор, один из них идет открыто, по наряду, в пять с промежутками по полчаса, нелегально. Пришлось рискнуть, Первый сложим в столовой, а пять пойдут по лавкам и домам. Иначе не успеем. Дело, несомненно, затянется. Может быть, ним придется держаться до прорыва фронта и месяц, и два, а то и дольше.

– Думаю, что это будет плохо, Успех в быстроте.

– Совершенно верно, – сказал Виктор, – но нужно рассчитывать на длительную борьбу.

– Я не очень большой военный специалист, но мне кажется, что любая современная военная борьба, несмотря на большую военную технику, авиацию, химию и так далее, все же становится позиционной. Молниеносные победы не часты. Фашисты рассчитывают на молниеносность, и их всегда бьют. Мы должны подготовиться к длительной обороне. Думаю, что не будешь возражать против трехмесячного запаса продовольствия?

– Ну, конечно, нет. Это предусмотрено и планом.

Виктор улыбнулся и сказал:

– А я приготовил, в общем, на четыре – четыре с половиной месяца…

– Хорошо, – сказал Берг. – Ты молодчина, Виктор, – и вышел из будки.

О Викторе он не беспокоился – это был настоящий человек. Побольше бы таких!

На улице было пустынно. Рабочие прошли.

Боба тоже не было. Мысли о Бобе опять смутили Берга. Здесь, несомненно, вьется какой-то клубок. Боб знает о восстании. Несмотря на свою испорченность, он все же честный мальчик. Не может быть, немыслимо, чтобы он был замешан в грязных делах. Это было бы чудовищно. Но неужели он тут околачивается только ради девки? Чёрт ее разберет, нынешнюю молодежь!

В поселке было оживление. У лавочек и у калиток стояли группы. Говорили об арестах. Очевидно, смена разнесла свежую весть об аресте Кроля и других.

– Горе, горе нам! – голосила женщина с ребенком на руках. – Коммунисты затевают восстание! Мы будем перебиты в один час! Это сумасшествие!

Ей горячо возражали. Берг по дороге домой встречал и подсылал пропагандистов. Надо было спешно прекратить контрреволюционную агитацию.

Он спешил домой. Ласточка зайдет к нему, если не могла быть на заводе. Она с группой товарищей следила за Кочубой и его головорезами. От ее наблюдений зависит многое.

Берг ощущал на душе какую-то муть. При всей, своей революционней стойкости он иногда смущался от мелочей. Вот эта женщина с ребенком на руках, жена рабочего. Сколько средневековой, темной энергии в выпяченных губах, сколько трусости, шкурной боязни за нищенское свое существование в грязной конурке среди полуголодных детей… Но дело не в ней. Сколько их еще, рабов, которых надо будить, учить, просвещать… Огромная работа предстоит!

Или вот скверик. Кто эти парочки, которые не отлипают от скамеек? Тоже молодые рабочие и работницы. Ведь они знают о предстоящем восстании. Не могут не знать. Ведь сотни их товарищей – разных партий, но единого антифашистского фронта – состоят в отрядах, знают, где хранится оружие, они готовы по первому зову вооружиться и ринуться в бой. А эти?..

По улице проскакал всадник. Вдруг задержался, точно в раздумья, повернул лошадь и поскакал обратно, поднимая пыль. Куда это он? И кто он?

Из церкви вышла группа вооруженных фашистских гвардейцев. Они прошли по направлению к кинематографу. Кто же остался в церкви? Знают ли об этом Виктор и другие, кому надлежит знать?

Что-то готовилось… Не будет ли эта ночь началом боя?

Вечер был теплый. С пруда несло приятной свежестью. Бергу хотелось побродить. Но было не до этого.

Недалеко от дома он встретил Боба. Боб явно шел к нему навстречу. В движениях сына было что-то ему несвойственное – серьезность, напряженность. Отца он поджидал на противоположной стороне от дома и поманил его рукой.

– Вот что, отец, – сказал он, – не иди домой. Дома у нас поджидает тебя Толстяк с тремя неизвестными. Один из них две-три минуты беседовал с Анной, когда она выходила с завода, а другой стоял за углом, когда проезжал Кочуба… Из машины Кочубы выскочил штатский и в течение полуминуты у них тоже был разговор…

Боб был очень взволнован. Бергу показалось, что шестнадцатилетний мальчик повзрослел в несколько минут. Он стал как-то выше, решительнее, иное выражение лица, как показалось отцу, появилось у него.

– Папа, – сказал он, и губы у него задрожали, – я знаю, что готовится восстание. Об этом говорят все. Я хочу, чтобы оно было победным. Я знаю, что оно будет таким, но я боюсь за тебя. Толстяк – шпион, и Анна (он нагнул голову и сурово молчал с полминуты)… и Анна… тоже. Какие люди!.. Она встречалась со мной… Она просила меня, чтобы я пригласил ее к нам, чтобы я рассказывал о тебе… Теперь я все понимаю… Почему она разговаривала с одним из тех, кто сидит с Толстяком?.. Я не пущу тебя домой.

Берг хотел обнять и крепко прижать к себе сына, но он не сделал этого. Невольно он обидел его. Он спросил:

– А не злишься ли ты на нее за то, что она, может быть, плохо относилась к тебе? Я видел тебя, когда ты, как дурак, поджидал ее. Может быть, ты по злобе?..

…Знакомый взгляд! Так смотрела мать Боба, когда Берг чем-либо обижал ее, когда ею овладевал гнев, когда возмущение делало ее немой. Боб тоже сначала ничего не сказал, но потом все же добавил:

– Нет… Она звала меня. Я удивлялся. Ведь она старше меня. Я стеснялся встречаться с ней, но она, она настаивала. Теперь я понимаю, для чего ей это нужно было. Какие люди!.. Я тебя не пущу домой. Уходи, отец. Пошли людей, а я встречу Анну. Ее тоже нужно взять.

Берг окольным путем, через овраг и берег пруда, вернулся к Виктору.

– Странные дела, – сказал он и передал сообщение сына.

Виктор был явно встревожен.

– Да, очень неладные. – Виктор помолчал несколько секунд и тихо сказал: – Ласточка убита. Как только ты ушел, мне об этом сообщил Зигмунд. Ее задушили, привязав к дереву тут недалеко, в парке. Она еще стоит с проволокой на шее, туго привинченная к дереву… Проклятые убийцы! Надо сегодня же начать, Берг.

– А теперь, – сказал Берг, – они хотят то же самое сделать со мной. Толстяк с тремя бандитами ждет меня дома… Боб… Родной сын мой!.. – вырвалось у него.

– Надо немедленно захватить Толстяка с бандой, – сказал Виктор и позвонил. – Они действуют пока тихо, вылавливая нас по одному. Назавтра на заводе назначено собрание. Будут выступать фашисты… Сам Лаке изволит приехать… Они хотят нас втянуть в дискуссию и там же забрать, а некоторых переловить сегодня… Шпики после отъезда Кочубы разгуливали здесь по парку. Погода не очень располагает к прогулкам. Очевидно, им сообщили про оружие. Надо действовать, Берг. Я уже мобилизовал первый и второй отряды. Не возражаешь?

Да, эта ночь должна быть началом восстания. Да, эта ночь! Совершенно ясно, что разгром завода и революционной организации начался с вечера. Несомненно, сегодня же ночью или завтра начнется открытое нападение фашистов. Надо предупредить его. Убийство Ласточки, открытое предательство и засада Толстяка в доме Берга, грузовики с прожекторами, якобы случайно оставленные давно прошедшими войсками, наводнение завода фашистами, большое фашистское собрание в кинематографе, на которое приехало много вооруженных фашистов из города, – собрание, странно назначенное на девять часов вечера, – с явным расчетом на то, что вооруженная банда останется на ночь в поселке; назначение фашистского собрания на заводе утром – опять-таки для того, чтобы иметь повод скопить еще несколько сот бандитов; незаметно увеличенная и усиленная охрана наружной и тайной полиции; артиллерия, которая, по сведению разведки первого отряда, расположилась в двух километрах от поселка, – все это было слишком явно.

Виктор вовремя мобилизовал первый и второй отряды.

К часу ночи первый отряд в полной тишине занял возвышенную часть парка, искусно сняв несколько часовых.

Пекарня была занята частью второго отряда. Большое количество хлеба в абсолютной тишине из рук в руки, по цепи, было передано к условленному месту, предусмотренному по плану, около старого колодца.

Третий отряд, несколько позднее мобилизованный, занял столовую, вооружившись ручными гранатами и винтовками, находившимися в потайном ходу. Часть третьего же отряда рассыпалась по поселку и расположилась во всех окнах, обращенных в сторону шоссе, ведущего в город.

Группа рабочего революционного трибунала с охраной в двадцать рабочих через двадцать минут после беседы Берга с Виктором окружила дом Берга и арестовала Толстяка с тремя фашистами-охранниками. Толстяк и фашисты были вооружены кинжалами, гранатами и, несомненно, пришли арестовать Берга.

В железнодорожной будке, где содержались три провокатора, был найден заколотым железнодорожник – боец первого отряда. Провокаторы были освобождены Толстяком.

Очень трудно было с детьми, с женщинами, стариками и больными. Их пришлось собрать в помещение школы. Много усилий и времени было потрачено на то, чтобы сделать это по возможности бесшумно.

Необходимо было еще ночью захватить все ходы и выходы в цехах, не выпускать сомнительных людей из третьей смены. Телефонная связь с городом была прервана.

Первое вооруженное столкновение произошло с караульным отрядом, расположенным в комендатуре. В караульном помещении находилось около восьмидесяти человек военной охраны. Ровно в два часа, без сигналов, все наружные караульные были сняты со своих постов и разоружены и тут же заменены революционной охраной.

Караульный же отряд, находящийся в резерве, наполовину отдыхал, раздетый, расположившись на нарах, зато другая половина, человек в сорок, оказала сильное сопротивление, и их пришлось усмирять гранатами и штыками.

Одновременно же, то есть ровно в два часа, был окружен и взят штурмом кинематограф, заполненный фашистами. Фашисты расставили часовых и разослали далеко вокруг кинематографа патрули, но атака рабочих была так стремительна и неожиданна, что очень многие растерялись и неспособны были оказывать сопротивление.

Предположение, что они приехали не столько на собрание, сколько для того, чтобы остаться на ночь в поселке и быть готовыми к выступлению, подтвердилось. Собрание давно закончилось, многие из бандитов дремали, многие развлекались и попивали вино. Тем не менее сопротивление они оказали серьезное, и бой завязался по обе стороны продолговатого здания кинематографа. Чтобы не поднимать шума, первому отряду был дан приказ не стрелять, а действовать штыками.

Ровно же в два часа была перебита наиболее реакционная часть администрации, за исключением хозяина и его сына, которые, очевидно зная о готовящихся ночных событиях, заблаговременно уехали в город.

Толстяк и трое охранников были расстреляны у обрыва.

Штаб восставшего завода находился в больничной кассе. Здесь было всего удобнее теперь уже не тайно, а открыто возглавлять военную организационную работу. Филиалом штаба или одним из главных оперативных пунктов была скромная сторожевая будка Виктора. Связь была многосторонняя. Революционные пикеты, курьеры работали беспрерывно Молодежь и женщины в несколько часов разобрали булыжную мостовую, сложив несколько баррикадных стен.

Две викторовские «постели» были убраны, мешки заполнены песком и положены в определенное место. Полный порядок сопровождал все процессы рабочего восстания. Раненые немедленно уносились в санпункты. Там они получали внимательную помощь.

Четвертый и пятый отряды находились в запасе, охраняя все подступы к поселку и заводу. Ни один случайный человек в город не был пропущен. Двести рабочих-снайперов расположились на удобных местах вокруг поселка и завода.

Отряд текстильщиков и текстильщиц охранял железнодорожный путь, разобрав во многих местах шпалы и рельсы. Он же окружил три батареи артиллерии, расположенной в двух километрах от поселка, – произошел горячий бой, в котором огромный героизм проявили женщины-текстильщицы. Орудия были отняты у артиллеристов и перевезены в поселок.

Семьдесят пять лучших агитаторов в полночь вышли и выехали по направлению к городу с целью преградить путь войскам, которые, несомненно, пойдут на восставший рабочий городок. Горячее революционное слово на многих и многих окажет должное влияние.

Боб вместе с другими строил баррикады и заполнял мешки песком. Однако он два раза отлучался. Открыто и крадучись, иногда под пулями, приближался он к небольшому дере-вяниому дому, стоявшему на окраине поселка. Там жила Анна. Он упросил нескольких бойцов первого отряда пойти с ним в этот дом и осмотреть его. Его просьба была исполнена. В комнате Анны было оружие, были полицейские значки, фашистские бланки. Анны не было. Боб обежал все места, где она могла бы быть, но ее нигде не было. Ее настоящее пребывание было связано с совсем иными местами, о которых не знал Боб.

Это была великая ночь! Чего только не узнал Боб за ее трепетные часы! Столь многое-многое стало ему ясно!

Недалеко от холма, мимо которого пробегал Боб, какой-то человек горячо убеждал другого, сидящего на лошади:

– Немедленно скачи в батальон! Кочуба тебе приказывает. Телефон прерван. Скачи прямо в батальон. Пускай идут сюда. Я тебе передаю личный приказ Кочубы. Слышишь?! Он думал, что можно будет вызвать войска по телефону, но телефон прерван.

Боб понесся к Виктору. Оказывается, Кочуба здесь!

Но Виктор знал об этом, улыбнулся и поцеловал Боба.

Кочуба сделал вид, что уехал на автомобиле. Для этого он так медленно проезжал по освещенным местам поселка. Но медленное движение машины ему нужно было и для другого. В густой тени он вышел из машины, и его «заменил» похожий на него охранник. Виктору это было известно. Рабочие хорошо следили за Кочубой. Кочуба находился в церкви, и церковь охранялась надежными рабочими-бойцами.

Было много неожиданного в эту ночь. Какие-то предатели подожгли лавку. На заводе потух свет в двух цехах, и оттуда кто-то стрелял по лестницам, по главным артериям завода. Очевидно, завод не был до конца очищен от фашистов. Из одного окна было выброшено орудие. Раздавались неожиданные гудки.

Винная лавка была разграблена. Неведомые люди раздавали бойцам водку. Одну группу пьяниц пришлось долго убеждать вернуть несколько десятков бутылок.

Наконец, пришло время заняться Кочубой! Фантазия его не была особенно богата. Искать его пришлось не долго. Он находился в поселочной церкви, притаившись в одной из ниш. Охранявшие его фашисты и жандармы были перебиты. Он метался по церкви, но никуда не мог уйти. Он ждал помощи из города, но был найден раньше, чем успел составить хоть сколько-нибудь связный план своей защиты. Он раскрыл рот и не мог произнести ни слова.

На рассвете его приведи в помещение больничной кассы, куда он давно собирался и с которой грозил расправиться одной из первых.

Берг позвонил Виктору, приглашая его прийти посмотреть на Кочубу. Виктор ответил, что занят.

Начинался первый день победы. Предстояло еще много работы, чтобы укрепить ее. Нужно было всесторонне укрепить завод, окончательно уничтожить провокаторов и изолировать малодушных.

Нужно было позаботиться о серьезной помощи раненым, об организации продвижения резервных боевых рабочих частей на фронт, в тыл фашистским войскам, о захвате аэродрома, расположенного в шести километрах от завода, о воздушной защите завода от возможной расправы с воздуха, о подготовке посадочных площадок, об организации продовольствия, о прочной защите революционного порядка в рабочем городке до прихода красных. Работы было много, и Виктор сказал Бергу:

– Поговори с ним сам.

И Берг, усталый, взволнованный, но менее гневный и нервный, чем всегда, ибо он твердо верил в победу, сказал Кочубе:

– Вот что, господин полковник, по-видимому, придется нам вас обидеть по вашему способу: обидеть так, чтобы вы не могли обидеться.

И он отдал распоряжение о передаче жандарма революционному трибуналу. Затем Берг вышел на верхнюю площадку лестницы и забрался на крышу завода.

Было уже светло… Отдельные выстрелы еще доносились с разных мест поселка. Берг поскользнулся и чуть не упал. Крыша была влажная. Но не всюду. Чьи-то крепкие преданные прекрасные руки обложили плосковатую крышу завода мешками с песком. Это для того, чтобы бомбы возможно меньше разрушали здание.

Пробираясь по мешкам, Берг добрался до самого высокого места крыши и, глядя на светлеющее небо, вдыхая усталой грудью вольный рассветный ветер, водрузил заранее приготовленный им же высокий стальной шест.

И на этот шест высоко поднял красное знамя.