Если любишь

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Ночью прошел шумный и быстрый, первый за эту весну дождь. Он размыл последние островки жухлого снега, которые еще прятались в тени возле домов и заборов. И солнышко, наверное, радуясь тому, что исчезли все приметы зимы, вышло из-за туч необыкновенно сияющее.

Да и все в природе ликовало. Жаворонки звенели не только в небе, а, казалось, и на земле, на лужайках среди кустов, где сквозь мочало прошлогодней травы уже пробивалась молодая зелень. На березах выкинулись первые крохотные листочки.

Воробьи и те стали будто наряднее. Суетливо перепархивая с места на место, топорщась и подпрыгивая, они чирикали на все лады, ухитряясь порой издавать такие мелодичные звуки, каких никогда не услышишь от них в другое время года.

Все живое радовалось весне. У одного, лишь Максима Орехова было смутно на душе. Максим вышел за село, бродил по березовому колку, ничего не видя вокруг, нигде не находя себе места. И как неожиданно закрутилась эта душевная непогодь! Ведь еще ночью не было, кажется, человека счастливее его, Максима!

Перед дождем беспомощно влюбленный Максим провожал из клуба Ланю. Беспомощно, ибо надеяться на выручку со стороны в таких делах не приходится, а сам парень никак не мог собраться с духом и сказать Лане все, что таилось у него на сердце.

Обнаружилось это еще в марте. Денек стоял такой же солнечный, как сегодня. Даже более яркий, потому что кругом сверкали свежие, еще не тронутые затайкой снега. Но с крыш уже капало вовсю.

Максим решил заглянуть на досуге на ферму к Лане, пригласить ее вечером в кино. Но не суждено было этому случиться. И все из-за Алки, дочки колхозного бухгалтера Репкина.

Певунья, плясунья, хохотунья, Алка Репкина вскружила головы всем дымельским парням. И не диво было вскружить, если без Алкиного участия не обходилась ни одна постановка в клубе, ни один концерт. Она и стихи и прозу читала лучше всех, она была главной героиней всех пьес. Только Максим, в отличие от других парней, не выражал своего восхищения Алкой, не пытался завязать дружбу, наоборот, чувствовал себя с ней скованно.

Алку в душе задевало это. Но до поры до времени она тоже никак не проявляла своих чувств. До поры, потому что понадобился лишь небольшой толчок, чтобы она «завелась».

— Всех ты парней очаровала-околдовала, — подкольнула однажды Алку Аришка. — Один Максим тебе неподвластен.

Алка вспыхнула.

— Захочу, и Максима зачарую. Еще такой ли послушный будет! Уж если у матушки полы моет и супы варит, то у меня ножки станет мыть, — объявила она заносчиво.

Аришка недоверчиво усмехнулась, сказала язвительно:

— Похвальбушка ты, девка.

Тут уж Алка вовсе оскорбилась.

— А вот увидите: на поводу вам этого Максима приведу!

Эта Алкина угроза дошла до ушей Максима и Лани. По-разному восприняли они ее. Ланя будто пропустила мимо, лишь в глазах у нее появилась настороженность. Максим же почувствовал себя неловко, словно был в чем-то виноват. Он попытался откровенно поговорить с Алкой. Встретив ее у того же колхозного клуба, смущенно начал:

— Послушай, Алла, неужели верно?..

— Все верно! — призналась она, даже не выслушав, о чем пойдет речь.

— Но нельзя же…

— А почему нельзя? Надо по любимому вздыхать тайно? — играя глазами, опять перебила его Алка. — Почему нельзя прямо признаться, что девушка любит парня и все сделает, чтобы он был ее?

Максима ошарашила такая откровенность. Он даже попятился, как от удара. А Репкина, торжествующе смеясь, пошла в клуб.

После этого Орехов счел за лучшее не затевать с Алкой никаких разговоров. Он стал обходить ее стороной. И это ему удавалось вплоть до памятного мартовского дня.

Ланю незадолго перед этим перевели в доярки. Но по пути на молочную ферму Максим заглянул все же в телятник, потому что Шура продолжала работать телятницей и парень часто заставал подруг вместе.

На этот раз Максиму пришлось удивиться. Обыкновенно в телятнике у Шуры были чистота и порядок, а теперь в помещении стояла промозглая сырость, резко пахло прелой соломой. С потолка тяжело падали на спины телят крупные зеленоватые капли. Телята были мокрые, зализанные. Никогда еще не видывал Максим у Шуры такого беспорядка. Сначала это озадачило парня, а потом он сообразил, в чем дело.

Телятник был новый, но при постройке не хватило тесу на крышу, и ее осенью покрыли наспех соломой. Зимой на крышу навалило метровый слой снега. И теперь при первой же затайке сквозь солому стала сочиться зеленоватая капель.

«Так телята живо воспаление легких схватят! — обеспокоенно подумал Максим. — Начнется падеж… Сколько говорим о подъеме животноводства, а вот поди ж ты!..» Максим взял лопату и полез на крышу.

«А Шурке все-таки мораль прочитаю! Неужели не могла сообразить, что снег надо было скидать до затайки? Да и Ланя почему-то не подсказала подружке», — проворно орудуя лопатой, представлял он, как оконфузит девушек.

Разговор, однако, получился совсем негаданный. Максим сбросил с крыши уже больше половины снега, когда увидел: к телятнику шла, плавно покачивая полными плечами, Алла. На коромысле она несла два ведра муки, видно, для подкормки телят.

«Зачем она сюда?» — мелькнуло в голове парня. Делая вид, что не заметил Репкину, Максим отсек лопатой и спустил с крыши увесистую глыбу снега. Только ничего из его хитрости не вышло. Алла поставила ведра на дорожку, задрав голову, глянула на парня лукаво и сказала:

— Здравствуй, Максимчик! Помочь мне пришел?

Максим едва не выронил лопату.

— Как, то есть, тебе?

— Ну, если уж говорить абсолютно точно, так не мне, а моим телятам, — игриво продолжала Репкина.

— Но ведь телятница здесь…

— Я!.. — заключила победно Алла.

— Подожди, подожди, — не вдруг сумел опомниться Максим. — Шурка же работает…

— Хватился! Три дня назад перевели ее в доярки вместо Лучковой. Та заболела. А телятницей временно меня поставили…

«Временно» — это слово окончательно убедило Орехова, что Алка говорит правду. Репкину на всякой работе в колхозе считали «временной».

После окончания десятилетки Алла ездила в институт, но не прошла по конкурсу. Вернувшись домой, она работала, по ее словам, на должности «куда пошлют». Была за последний год и учетчицей в тракторной бригаде, и заведовала нефтескладом, а зимой подменяла доярок и телятниц, если какая-нибудь из них уходила в декретный или обычный отпуск. Конечно, могла она выбрать ту или иную работу по душе, не метаться с места на место, да не хотела. Найди постоянное дело — надо все силы вкладывать в него, отвечать за результаты. А работаешь временно — можно рассчитывать на поблажку. Не освоился, дескать, человек, оттого и промахи. Кроме того, постоянно Алла вообще не собиралась жить в деревне. Она отрабатывала здесь лишь двухлетний трудовой стаж, чтобы потом поступить в институт вне конкурса.

Все это знал Максим. Понимал он и другое: нет у Аллы настоящей любви к нему. «Охотится» она за ним отчасти со скуки, а больше потому, что вообразила — перед ней не устоит ни один парень. «Да, попал я с этой крышей в переплет, — подумал Максим в смятении. — Ланя может решить, что для Алки стараюсь…».

А Ланя — вот она, идет мимо. Что делать? Бросить лопату, соскочить побыстрей с крыши? Поздно уже. Да и стыдно: вроде нашкодил и хвостом завилял… Ланя шла, будто не видя ни Максима, ни Аллы.

— Здравствуй, Ланя, — непослушным голосом сказал Максим. — Погоди немножко, я к тебе шел…

— Здравствуй, — спокойно отозвалась Ланя.

Алла объявила со смехом:

— Внимательный кавалер — позаботился даже о моих телятах.

— Телята, положим, не твои и не мои, а колхозные, — отрезал Максим. — И снег я счищаю, чтобы не заболели они от сырости.

— Спасибо, вразумил, — иронически сказала Ланя и пошла к молочной ферме.

«Не поверила, — оскорбленно подумал Максим. — Пусть не верит. Главное — совесть была бы чиста…».

Он взял себя в руки, скидал остатки снега, неторопливо слез, сдержанно попрощался с Аллой. Но на ферму уже не пошел: ясно было, сегодня Ланя все равно не захочет слушать ни о каком кино.

Конечно, легкая эта ссора не могли оттолкнуть их друг от друга. Но помирились они не сразу.

Была весенняя ночь с первым громом и первым дождем. Дождь хлынул неожиданно. Во всяком случае, Максим, возвращавшийся с комсомольского собрания, «заметил» его только тогда, когда ливень с шумом обрушился на него. Впопыхах парень кинулся под первое попавшееся укрытие. Это оказалось крылечко детских яслей.

И только Максим скрылся под навесом, как сверкнула молния, коротко ударил гром. В то же мгновение на крылечко метнулась еще одна фигура. При вспышке молнии Максим узнал Ланю.

Узнала и она его. От испуга девушка, наверное, совсем забыла про размолвку. Она с разбегу прижалась к Максиму, воскликнула:

— Ох, Орешек, как я рада, что ты тут!

«Орешек!» — так звала Максима одна мать. И оттого, что Ланя назвала его так же ласково, у парня все перевернулось внутри. Он схватил девушку за плечи, с жаром произнес:

— Ланюшка, долюшка моя!..

Кто знает, к чему сказал он эти слова! Думал совсем другое, заранее, давно еще решил, что и как сказать, — и вот бухнул! Но девушке, видимо, по душе пришлось такое признание. Она доверчиво прижалась к Максиму. И лишь минуту спустя прыснула смехом:

— Но… почему… долюшка?

— Потому, что ты для меня неминуема, как судьба! — убежденно сказал Максим.

Дождь прошел скоро. Но парень и девушка еще долго, вплоть до самого рассвета сидели под навесом крыльца.

Недавнее отчуждение между ними растаяло, как растаяли последние снега возле заборов. И счастье, верилось им, ничем уже больше не омрачится. Но не одно еще испытание ждало их. Не случайные недоразумения, как на этот раз, а серьезные испытания, подготовленные для них злой рукой.

В тот же день, когда Максим шел из школы мимо дома Репкиных, он увидел Аллу, неумело подпиравшую осиновым колом повалившийся плетень.

— Ой, Максимчик, вот к счастью подгадал! — воскликнула девушка измученным голосом. — Помоги, пожалуйста, поставить городьбу. Ночью в грозу повалило, а отец уехал…

Как тут следовало поступить? Отказаться неудобно, просто невозможно. Пройти мимо, будто глухому, — это уже совсем свинство. К тому же у Максима был сегодня такой радостный день, что обидеть кого-нибудь, даже Алку, он никак не мог.

Орехов взял у Аллы кол, заострил его топором на чурке. С маху воткнул в землю. Но одним колом плетень укрепить, конечно, было нельзя.

— Давай еще кола четыре, тогда городьба больше не повалится, — сказал он Алке.

Репкина быстро приволокла со двора колья. Максим, как это и положено делать подобру, пробил в дернине под плетнем несколько ямок, налил в них воды, чтобы потом колья поглубже входили в мокрую землю. Но едва он нацелился колом в первую ямку, как увидел: из переулка вышла Ланя. Неожиданного в этом ничего не было: Ланя, наверное, тоже шла после обеда на работу.

Увидев, как он ставил с Алкой плетень, Ланя не вспыхнула, не побледнела, а глянула на него с таким презрением, с каким смотрят лишь на предателей. Не знал Максим, что Ланю уже обработала Аришка.

— Распахни-ка, дурочка, гляделки! — явилась она к Синкиным, как только Алка остановила Максима, попросила помочь укрепить плетень. — Фельдшерицын-то сынок с тобой милуется, да Алку тоже не забывает, обхаживает. Не веришь?.. На ферму-то мимо пойдешь, глянь сама… Плетень ей ставит, задабривает, чтобы податливее была. Хотя Алка-то и так…

Ничего этого не знал Максим. И когда Ланя прошла с таким презрением мимо, растерялся, с маху опустил кол в яму с водой. Раздался громкий хлопок, грязные брызги окатили и его самого и Алку.

— Чтоб тебе! — сердито воскликнула Алка. Но тут же хихикнула, заговорила осуждающе: — Смотри ты, Ланька-то какая психушка! Еще нигде ничего, а уже на дыбки. Когда женой будет — глаза муженьку выцарапает…

— Ну, знаешь ли… — С языка Максима готово было сорваться что-то хлесткое. Но Алка, заметив, как ожесточился парень, испуганно заморгала, заслонилась рукой, точно стыдясь своих слов. Это обезоружило Максима.

— Знаешь, давай-ка догораживать…