Это было в Краснодоне

10. ДОПРОСЫ

Ещё только проглянули первые лучи неяркого зимнего солнца, а Соликовский уже был на ногах. Он спешил в жандармерию. Ему не терпелось порадовать своего шефа потрясающей вестью: неуловимая «Молодая гвардия», причинившая столько беспокойства оккупационным властям, взбудоражившая всю окружную жандармерию, наконец–то раскрыта!

Зонса Соликовский встретил на улице и ещё издали закричал, взмахнув в воздухе списком арестованных ночью молодогвардейцев:

— Сидят, сидят, голубчики! Всех накрыли! Теперь они у меня попляшут! С живых три шкуры спущу! Я им теперь покажу, как бунтовать!

От возбуждения Соликовский даже забыл поприветствовать своего шефа, как полагалось по форме. Но Зонс простил ему эту вольность. Весть об аресте членов «Молодой гвардии» его тоже взволновала. Коротко расспросив Соликовского о подробностях вчерашней ночи, он приказал ему:

— Ждите меня в полиции. Я скоро приду… — и кинулся в жандармерию. Подняв по тревоге жандармский взвод, он почти бегом погнал его к центральным мастерским. Скорее, скорее… Теперь он мог доказать Швейде, что пригревшиеся под его крылышком коммунисты превратили мастерские в гнездо заговорщиков. Только бы не успели они скрыться, узнав о ночных арестах…

Расставив охрану, Зонс ворвался в мастерские. Он облегчённо вздохнул, когда в глубине цеха увидел сутулую фигуру Лютикова, спокойно склонившегося над чертежом. Рядом с ним, горячо жестикулируя, Бараков спорил с каким–то подростком.

— Арестовать… всех! — коротко бросил Зонс жандармам.

Минут через сорок колонна арестованных рабочих центральных мастерских подошла к серому бараку. Зонс решил задержать всех, кто находился в цехе, не проверяя документов, не сличая списков — все это можно было сделать потом, в камерах. Сейчас главное — изолировать этих коммунистов, не дать им возможности связаться с городом. Зонс успокоился только тогда, когда все задержанные были загнаны в пустой подвал городской полиции. Поставив у двери жандарма, он прошёл в кабинет Соликовского.

— Теперь рассказывайте все подробно.

Соликовский снова, захлёбываясь от восторга, изложил события вчерашнего дня: как он схватил Почепцова и заставил его признаться во всем, как ночью ловко и смело действовали полицаи и, не дав никому опомниться, арестовали всех названных Почепцовым.

— Вы поступили разумно, — благосклонно сказал Зонс, пожав руку начальнику полиции. — Я доложу о вас господину полковнику, похлопочу о награде.

Соликовский вытянулся.

— Рад стараться, господин гауптвахтмейстер! Я готов…

— Какое оружие вы нашли на складе подпольщиков? — нетерпеливо перебил его Зонс.

Соликовский замялся. В спешке он не расспросил Почепцова о складе, а потом, занятый арестами, и вовсе забыл об этом.

— Болван! — сердито взглянул на него Зонс. — Тащите сюда немедленно вашего Почепцова.

— Он… он дома…

— Идиот! — прошипел Зонс. — Пошлите за ним!

Через несколько минут украшенные ковром сани — личный выезд начальника полиции — подкатили к дому № 12 на улице Чкалова. А ещё через полчаса жандармы и полицаи простукивали стены, перебирали каждый кирпич обгорелого остова городской бани… Но оружия найти им не удалось. В ворохе гнилой соломы, небрежно брошенном в дальнем углу, они подобрали лишь несколько десятков винтовочных патронов.

— Здесь было оружие, — растерянно бормотал Почепцов. — Ей–богу, я не вру… И автоматы, и винтовки, и гранаты… Я сам видел… Не знаю, куда оно делось…

— Ладно, — буркнул Зонс, выслушав сообщение Соликовского. — Приступим к делу. Вы говорите, Почепцов назвал главным руководителем всей организации Третьякевича? Зовите его.

Полицаи втолкнули Виктора в кабинет. Лицо его было неузнаваемо — неестественно вздулось и посинело от побоев, на лбу и щеках кровоточили багровые рубцы от ударов плетью. Захаров постарался добросовестно выполнить указание своего начальника.

— Ну-с, теперь мы с тобой поговорим по–другому… — ехидно процедил Соликовский, доставая из ящика листок бумаги. — Читай…

Виктор через плечо взглянул на бумагу. Это был список членов подпольной организации «Молодая гвардия». Первой стояла фамилия Третьякевича…

Почерк был не знаком Виктору. Пока он лихорадочно соображал, как этот список мог оказаться в полиции, Зонс с подчёркнутым хладнокровием выбрал из кучи плетей, предусмотрительно заготовленных Соликовским, одну, помахал ею в воздухе, проверяя, достаточно ли она гибка, затем подошёл к Виктору, раскачиваясь на носках, насмешливо посмотрел ему в глаза:

— Итак, «комиссар», сейчас ты нам расскажешь, куда вы спрятали оружие.

Виктор пожал плечами:

— Не понимаю, о чем вы спрашиваете…

— Я спрашиваю об оружии, которое вы заготовили для нападения на солдат фюрера! — повысил голос Зонс. — Мы знаем, что вы хранили его в старой бане. Где оно сейчас?

Всю ночь в камере вместе с Ваней Земнуховым Виктор пытался угадать причину необычного оживления полицаев. Увидев в руках Соликовского список молодогвардейцев, он подумал, что все кончено. Но Зонс проговорился: оружие исчезло из старой бани. Значит, не всех выловили гитлеровцы, значит, организация ещё действует!

С трудом улыбнувшись распухшими потрескавшимися губами, Виктор хитро взглянул на Зонса:

— У русских есть такая поговорка: «Что с воза упало, то пропало». И ещё говорят: «Ищи ветра в поле». Ясно, господин начальник?

Зонс понимающе протянул:

— Ах, вот оно что…

Круто замахнувшись, будто в руках у него была не плеть, а сабля, он несколько раз хлестнул крест–накрест по лицу Виктора. Виктор стоял молча, зажмурив глаза, и только плечи вздрагивали после каждого удара.

Наконец, тяжело дыша, Зонс остановился, вытер ладонью пот с лица. С ненавистью взглянув на Виктора, он отбросил плеть в сторону.

Тогда за дело взялся Соликовский. Старательно снял френч, засучил рукава расшитой украинской сорочки.

Одним ударом пудового кулачища он свалил Виктора на пол и принялся бить его ногами.

— Хватит. Он, кажется, не дышит… — наконец остановил его Зонс.

Соликовский подошёл к форточке, распахнул её. Отдышавшись, зачерпнул из ведра кружку воды и плеснул в превратившееся в кровавый сгусток изуродованное лицо Виктора. Виктор шевельнулся, застонал.

— Живой… — пробормотал Соликовский. В голосе его звучало сожаление. — Они живучи… — И, наклонившись над Виктором, спросил:

— Ну что, вошёл в разум?

Виктор молчал.

— Врёшь, заговоришь… — снова рассвирепел Соликовский. — Ты у меня сейчас запоёшь…

Он схватил моток телефонного шнура, быстро соорудил из него петлю и, накинув её на шею Виктора, взревел:

— Перед смертью скажешь?

Виктор усмехнулся одними глазами, устало опустил голову…

Вошедший с очередным докладом Подтынный остановился в дверях и смотрел, как Соликовский, намотав на руку конец провода, пропущенного сквозь оконную ручку, размеренно тянул на себя. Другой конец был обмотан вокруг шеи Третьякевича. Тело Виктора уже почти висело в воздухе. По лицу его лились слезы.

Повернувшись на стук двери, Соликовский выпустил из рук провод, и Виктор свалился на пол.

Следующим допрашивали Земнухова.

Ваня Земнухов не мог похвастаться своей силой. Выйдя из мальчишеского возраста, он никогда ни с кем не дрался, не боролся. Часто, с сомнением ощупывая свои слабые мускулы, он раздумывал: как бы он поступил, если бы кто–то его сильно оскорбил, ударил? Рассчитывать на то, что он может дать сдачи обидчику, не приходилось. А как поступить?

Когда Соликовский при первой встрече ударил его в лицо, Ваня потерял сознание. А придя в себя, вспомнил мучивший его вопрос. И решение пришло само собой: «Если нельзя дать сдачи, нужно победить врага железной выдержкой и презрением».

Войдя в кабинет, Ваня близоруко прищурился, остановился на пороге.

— Подойди поближе, — услыхал он голос Зонса. — Сюда, к столу. Может быть, ты скажешь, где спрятано оружие?

Ваня рассеянно потёр переносицу и вдруг широко улыбнулся, блеснув зубами. Он уже был готов ко всему.

— Нет, этого я вам не скажу, — почти весело мотнул он головой, бесстрашно глядя на Зонса.

— А что ты нам скажешь? — приняв тот же тон, спросил Зонс.

— Та вряд ли вам доставит удовольствие то, что я скажу. Хорошего не услышите! — непосредственно сказал Ваня и снова открыто и дерзко улыбнулся.

Соликовский не удержался и ткнул кулаком в Ванино лицо. Он ещё не остыл после расправы над Третьякевичем. Зонс остановил его.

— Может, ты назовёшь нам, кто прятал оружие? — снова повернулся он к Ване. — Если не знаешь фамилий, опиши, какие они из себя.

И Ваня опять улыбнулся, явно насмехаясь над Зонсом, как будто даже удивляясь его долгому терпению:

— Так у меня ж слабое зрение! Я ничего и никого не вижу…

Зонс махнул рукой Соликовскому, словно спускал с цепи давно рвущуюся бешеную собаку. Соликовский и в самом деле походил в этот момент на разъярённого пса. Оскалив зубы, он накинулся на Ваню…

Два часа продолжался допрос Земнухова. Несколько раз Ваня терял сознание; его окатывали водой и снова избивали до беспамятства, тщетно пытаясь вырвать хоть одно слово…

Когда полуживого, снова потерявшего сознание Земнухова выволокли из камеры, Соликовский закурил и, взглянув на стоявшего у окна Подтынного, усмехнулся:

— Видал, героев из себя корчат…

— Да уж вышколили их, — ощерив зубы, отозвался Подтынный. — Воспитали…

— Ничего, побудут у нас — поумнеют. Ты вот что, — Соликовский, левой рукой застегнув ворот рубашки, хотел было отвернуть засученные рукава, но раздумал, — иди сейчас к себе, передай участок… ну хотя бы Зимину. А с завтрашнего утра приступай к новым обязанностям. Заместителем моим будешь, понял? Поможешь тут…

Покровительственно похлопав по плечу Подтынного, он ткнул в пепельницу сигарету, придавил её прокуренным пальцем и крикнул:

— Фомина сюда!

Это было похоже на какую–то страшную кровавую игру. Молодогвардейцы упорно, вызывающе молчали, и это упорство больше всего бесило гитлеровцев. В сущности, Зонса не так уж волновала судьба пропавшего оружия — его поражала чудовищная стойкость этих ещё совсем молодых людей, и он тоже упорно продолжал избивать их, добиваясь только одного–чтобы они заговорили. К вечеру и Зонс и Соликовский окончательно выбились из сил. Зонс вызвал двух жандармов и, усевшись на диван, приказал им избивать арестованных. Жандармы механически стегали их плетьми, а Зонс продолжал задавать одни и те же вопросы, заранее зная, что ответа на них он не услышит.

Так продолжалось до глубокой ночи…

Утром Подтынный, тщательно выбритый, скрипя начищенными до блеска сапогами, вошёл в отведённый ему кабинет и деловито осмотрелся. Сняв шинель, повесил её в угол, подошёл к столу, зачем–то передвинул его поближе к окну, уселся… Он не совсем чётко представлял себе, в чем будут заключаться его новые обязанности, а получить инструктаж было не у кого — Соликовский ещё не появлялся.

Посидев несколько минут за столом и ничего не придумав, Подтынный решил пройтись по кабинетам.

Соседнюю комнату занимал следователь Кулешов. Увидев Подтынного, он обрадованно засуетился, вежливо подвинул стул, быстро затараторил:

— Садитесь, садитесь, пожалуйста! Да–да, мы знаем, Василий Александрович сообщил. Очень приятно, разрешите поздравить вас, так сказать. Я очень рад, поверьте, очень рад!.. А Василий Александрович ещё не пришёл. Конечно, такая нагрузка, столько работы… — Он перегнулся через стол, перешёл на шёпот: — Господин Зонс был уже, забрал к себе на допрос оттуда, снизу, там коммунисты… Господин Зонс их сам допрашивает. А нам приказал вот этими заняться. Вы разрешите продолжить?

Кулешов вскочил из–за стола, мелкими шажками подбежал к окну и неожиданно взвизгнул:

— Ты будешь говорить, паршивец?! Я тебя спра–а–шиваю — будешь?

Подтынный посмотрел в угол, куда кричал Кулешов, и увидел там белоголового юношу со связанными руками, в изодранной в клочья рубашке. Он стоял, опершись спиной на шершавую, плохо оштукатуренную стену. Из разбитого носа тёмным ручейком текла кровь.

Подтынный узнал в нем Анатолия Попова.

— Подумайте только, — изумлённо всплеснул руками Кулешов, — целый час бьюсь! И это мой крестник! У–у–у, сталинец!

Он неловко, по–женски хлестнул ладонью по лицу Анатолия.

Подтынный властно отстранил Кулешова, схватил Анатолия за грудь, встряхнул так, что стукнули зубы. Приблизившись к Анатолию, недобро спросил:

— Узнаешь?

Не дожидаясь ответа, стукнул кулаком в висок, носком своего начищенного сапога пнул Анатолия в худой, белевший сквозь разорванную рубаху живот. Анатолий глухо охнул, согнулся, ничком рухнул на пол…

Подтынный долго сёк нагайкой Анатолия. Потом передал плеть Кулешову, хладнокровно приказал:

— Продолжай…

Кулешов послушно схватил плеть. Подтынный, одёрнув гимнастёрку, вышел.

Коридор был наполнен смрадным, едким дымом, сизой поволокой стелившимся под потолком. Стоящая здесь старая печь–голландка нещадно дымила. У раскрытой двери в камеру угрюмо сидел молодой полицай, подперев кулаком щеку. Увидев Подтынного, он медленно встал. Из камеры слышался громкий детский плач.

— Почему здесь дети? — удивлённо спросил Подтынный.

— Так вот же, в залог взяли, — невесело пояснил полицай. — Кого не поймали, так родителей ихних и с малыми детьми посадили… — И тихо добавил: — Зря… Детишков–то не надо бы…

— Закрой дверь! — сухо бросил Подтынный. Неожиданно донеслось:

— Приведите Иванихину!

Подтынный живо представил себе давнишнюю свою знакомую, сероглазую медсестру, когда–то делавшую ему перевязку. Сейчас будут её допрашивать. Первым его движением было уйти, укрыться в своём кабинете. Но ему захотелось снова увидеть Иванихину. Он направился к Черенкову.

В кабинете Черенкова, боком к столу, сидела Ульяна Громова. Плоскогрудый Черенков, морща шишковатый лоб и пощипывая короткие — ёжиком — усики, хмуро задавал ей вопросы, и она отвечала односложно и сдержанно, не поворачивая головы:

— Кто помогал тебе распространять листовки?

— Никто.

— Назови членов организации?

— Не задавайте лишних вопросов.

— Иванихина присутствовала на ваших собраниях?

— Я такой не знаю.

В голосе Черенкова зазвучала издёвка.

— Не знаешь? Сейчас я вас познакомлю…

Повернув голову к появившейся в дверях белокурой худенькой девушке, Черенков отрывисто скомандовал:

— Подойди сюда. Сядь.

Подтынный с удивлением посмотрел на девушку. Он видел её впервые. Заметив это, Черенков объяснил:

— Их двое. Это младшая, Лилия. Старшую Соликовский вчера сам… — И снова повернулся к девушкам: — Ну, что же вы? Поздоровайтесь.

Девушки взглянули друг на друга, молча отвернулись.

— Напрасно вы отпираетесь, — повысив голос, сказал Черенков. — Все равно…

Он недоговорил, распахнулась дверь, и вошёл Соликовский. Он был пьян, сняв френч, пошатываясь, подошёл к девушкам.

— Ну-с, красавицы, так кто вам приказывал писать и расклеивать по городу листовки? — Он остановился около Лили Иванихиной. — Говори ты!

Лиля молча пожала плечами. Соликовский круто повернулся к Громовой.

— Ты?!

— Мне никто не приказывал, — спокойно и громко ответила Уля. Выпрямившись, она глянула в глаза Соликовскому: — Это было почётное задание, и я выполняла его с большой радостью.

— Отвечай на вопрос! — взревел Соликовский. Громова ещё раз взглянула на него и, так же как

Лиля, пожала плечами.

— Я все сказала.

Соликовский ударил её по лицу.

Побледнев, Уля выпрямилась, гордо откинув голову, заложила руки за спину. Лиля тоже встала.

— А ну… Скидайте свои лохмотья! Быстро! — Соликовский рванул на Громовой юбку, цинично выругавшись. Уля упёрлась руками в его грудь, прошептала землистыми губами:

— Не смей!.. Подлец!..

Обхватив Улю, Соликовский валил её на пол. Повернувшись к полицаям, крикнул:

— Подтынный! И ты, Черенков! Чего стоите?

Соликовский долго сёк плетью обнажённые девичьи тела. Девушки сначала глухо стонали, потом затихли.

Соликовский бросил плеть, не спеша натянул френч и закурил. Уходя, сказал Черенкову:

— Продолжай допрос. Секи, пока не дознаешься.

Черенков взял плеть, повертел её в руках, рассматривая замысловатый узор на короткой рукояти. Подтынный выжидающе смотрел на него. Он уже входил в роль заместителя Соликовского.

— Пускай очнутся, — понял его немой вопрос Черенков.

Они сосредоточенно дымили цигарками.

Послышался слабый стон. Уля Громова, опираясь о стену, с трудом поднялась, неверными движениям рук оправила юбку.

— Очухалась? — подошёл к ней Черенков. — Будешь теперь знать, как распускать язык!

Уля с ненавистью посмотрела на него.

— Не для того я боролась с вами, чтобы потом просить у вас прощения! — чётко и внятно проговорила она.

— Ты ещё пожалеешь об этом! — бледнея от злости, с присвистом выдохнул Черенков.

— Я жалею только об одном — что мало успела сделать!

Весь день Подтынный ходил по кабинетам, и всюду полицаи и жандармы допрашивали арестованных. Их водили на допрос по одному, по двое, целыми группами. В бараке то и дело слышались злобная ругань и свист плетей.

В одной из комнат Захаров с большим знанием дела, выбирая для ударов наиболее уязвимые места, истязал рослого, крепкого, как дубок, паренька. Слабый здоровьем, тщедушный Захаров быстро уставал, часто присаживался, чтобы перевести дыхание. В такие минуты паренёк отрывал голову от скамьи, к которой был привязан, смотрел на Захарова своими чистыми, как летнее небо, глазами, спрашивал с мягким украинским выговором:

— Та за шо ж це вы мене, га?

— Молчи, хохлюга! — зло отдувался Захаров. — Вроде ты не знаешь…

— Та, ей–богу, не знаю! — чистосердечно вскрикивал паренёк. — Ничого такого не робыв…

— Врёшь! В «Молодую гвардию» вступал? Вступал. Листовки расклеивал? Расклеивал. У нас список имеется. И твоя фамилия там значится — Василий Пирожок.

Паренёк, незлобиво поругиваясь, крутил могучей, жилистой шеей:

— Тю, черт зна шо! Якыйсь дурень напысав там, а у мэнэ тэпэр шкура трищыть… Вы, дядьку, хоч нэ дуже налягайтэ, бо цэ ж мэни ще довго прийдэться у вас сыдить. Та й сэбэ пожалийтэ — он уже у вас очи рогом лизуть.

Взбешённый Захаров снова хватался за плеть…

Кулешов успел допросить уже более десяти молодогвардейцев. Ни один из них не признался в принадлежности к подпольной организации, не назвал своих товарищей. Кулешов устраивал очные ставки, пробовал уличить допрашиваемых во лжи, задавал провокационные вопросы, заверял, что, назвав своих сообщников, арестованные немедленно получат полную свободу. Ничего не помогло.

Тогда он пошёл на хитрость: сочинил фиктивные показания, якобы полученные от подпольщиков, и стал подсовывать их допрашиваемым. Допросив Бориса Главана и ничего не добившись, он через час снова вызвал его к себе, сунул под нос исписанную бумажку:

— Вот ты все скрываешь, от всего отказываешься… А теперь что скажешь? Читай, что здесь написано: «Признаюсь, что вместе с Борисом Главаном участвовал в нападении на лагерь военнопленных. Главан был руководителем группы, я видел, как он убил немецкого часового». Это дружок твой, Толька Попов, рассказал. Прижали его как следует, он и не выдержал, во всем сознался. Вон и подпись его, узнаешь? Видишь, ты их покрываешь, а они тебя с головой продали…

Чёрный как жук Главан помолчал с минуту, что–то соображая, потом вытаращил блестящие, похожие на сливы глаза:

— Какой дружок? Ничего не понимаю… Я здесь всего четыре месяца живу, почти никого не знаю. Я ж говорил — родился и вырос в Молдавии, в Красной Армии служил переводчиком, а потом попал в окружение и пришёл в Краснодон. Ни с кем не успел ещё и познакомиться…

— Так–таки и не успел?.. — прошипел Кулешов. — Подумаешь, четыре месяца! А много ли вам надо, чтоб спеться. Ну, давай живо выкладывай — кто ещё участвовал в нападении на лагерь?

— Какой лагерь? — снова удивился Главан. — Что вы мне голову морочите?

— Ты мне дурочку не валяй! — вспылил Кулешов. — Будешь говорить или нет? — и повернулся к стоявшим наготове полицаям. — Возьмите его, прочистите ещё раз мозги! Может, вспомнит…

Подтынный присутствовал при допросах, всматривался в лица молодогвардейцев, и глухая злоба, душившая его ещё в дни безуспешных розысков таинственных подпольщиков, перерастала в лютую, слепую ярость. Его бесило, что так долго дурачившие и пугавшие всю полицию подпольщики оказались в большинстве своём зелёными мальчишками и девчонками и что они и сейчас, попав в лапы полиции, держатся смело и даже дерзко. Он не мог понять, откуда у них столько выдержки и бесстрашия, и это вызывало в нем ярость.

— У вас, Подтынный, цепкая память. Но вы почему–то забыли упомянуть, что вскоре после ареста молодогвардейцев вам было присвоено немецкое воинское звание фельдфебеля.

— Вам и это известно… — вырвалось у Подтынного.

— Мы располагаем всеми данными о вашей деятельности в оккупированном городе, — сухо сказал следователь. — Учтите, в вашем положении самое лучшее — говорить правду, всю правду.

— Да, да, я понимаю…

Помолчав немного, Подтынный снова заговорил:

— Мы делали все возможное, чтобы заставить молодогвардейцев дать показания, но они ни в чем не сознавались. Тем временем Зонсу удалось узнать ещё несколько фамилий людей, которых подозревали в принадлежности к подпольной организации. Их всех арестовали. И снова начались допросы.