Франко. Биография

Глава 1 СТАНОВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

1892—1922 годы

Франсиско Франко Баамонде (Bahamonde) родился в половине первого ночи 4 декабря 1892 года в доме номер 108 по улице Фрутос Сааведра (в тех местах ее называют улицей Марии) города Эль-Ферроль, что находится в отдаленной северо-западной части Галисии. 17 декабря при крещении в расположенной поблизости воинской церкви Святого Франциска его нарекли Франсиско Паулино Эрменхильдо Теодуло⁵.

В то время Эль-Ферроль был глухим городком с населением в двадцать тысяч человек, вокруг которого сохранились крепостные стены. В нем располагалась небольшая военно-морская база. Семейство Франко жило там с начала XVIII века и по традиции зарабатывало на жизнь в административных службах базы⁶¹. Дед Франко, Франсиско Франко Вьетти, был «интенденте орденадор», то есть получил высокий чин по финансовой части, равный армейскому бригадному генералу. Дед женился на Эрменхильде Сальгадо-Араухо, и у них родилось двое детей. Первый ребенок Николас Франко Сальгадо-Араухо, отец будущего каудильо, родился 22 ноября 1855 года, его сестра Эрменхильда — 1 декабря 1856 года.

Николас пошел по стопам своего отца в административную службу испанского флота и за пятьдесят лет службы вырос до «интенданте-хенераль» — это звание также равно бригадному генералу. В молодости, проходя службу на Филиппинах, Николас приобрел репутацию распутного малого⁷. 24 мая 1980 года, когда ему было почти 35 лет, Николас Франко Сальгадо-Араухо женился на 24-летней Марии дель Пилар Баамонде-и-Пардо де Андраде. Венчание состоялось в церкви Святого Франциска в Эль-Ферролле. Она была набожной дочерью Ладислао Баамонде Ортеги, начальника интендантской службы порта. Брачный союз разгульного бонвивана с консервативной и религиозной Пилар не мог быть счастливым, и тем не менее они нажили пятерых детей, первого из которых звали Николас; Франсиско был вторым, а потом родились Пас, Пилар и Рамон⁸².

В течение более чем ста лет жизнь семейства Франко была связана со службой в администрации военно-морской базы Эль-Ферроля. Когда родился Франсиско, Эль-Ферроль представлял собой заброшенный, отрезанный от мира городок. До Jla-Коруньи приходилось добираться пароходом — двадцать километров на юг, через залив, или ехать шестьдесят километров по плохой дороге, которая в непогоду часто становилась непроезжей. Ла-Корунья находилась, в свою очередь, в шести сотнях километров, то есть в двух днях тряского железнодорожного путешествия, от Мадрида. Эль-Ферроль был городком отнюдь не космополитическим. Здесь царила строгая социальная иерархия, и привилегированной кастой являлись офицеры-моряки и их семьи. Офицеры же административной службы и моряки торгового флота относились к более низкой категории. Социальные барьеры отделяли принадлежавшую к среднему классу семью Франко от «настоящих» морских офицеров, поскольку административный корпус считался ниже плавсостава (Cuerpo General). Образ героической семьи со славными морскими традициями, который позже усиленно насаждался самим Франко, был скорее желанием, чем действительностью. Это подтверждается стремлением Николаса Франко Сальгадо-Араухо сделать своих сыновей «настоящими» морскими офицерами.

Отчасти потому, что флотская служба была вожделенной целью для горожан среднего класса, а также в силу рода занятий отца, Франсиско стал проявлять интерес к морю. Ребенком он играл в порту в пиратов и катался на лодке по спокойным водам залива, который представляет собой, по существу, закрытый фиорд³. Повзрослев, он попытался поступить на службу в военно-морской флот. Его первые школы — Колехио дель Саградо Корасон (Colegio del Sagrado Carazon) и Флотский колледж (Colegio de la Marina) — специализировались на подготовке детей к экзаменам, сдаваемым при поступлении на флот⁴. Николасу Франко Баамонде удалось оправдать надежды отца, но флотским амбициям Франсиско не суждено было осуществиться. Неудачная попытка поступить на флот оставила у него память на всю жизнь. В Саламанке во время Гражданской войны все окружающие знали, что сделать ему приятное или смягчить его недовольство можно, переведя разговор на морскую тему⁵. Став каудильо, он старался как можно больше времени проводить на своей яхте «Асор», при любом удобном случае надевал адмиральскую форму, а посещая прибрежные города, любил прибывать туда морем на военном корабле.

Детство его прошло под знаком попыток матери примириться с отцовской грубостью, а позже — с его постоянными отлучками; тень его измен постоянно витала над домом. Растила сына донья Пилар в духе набожности и удушающей провинциальной мещанской добропорядочности. Женитьба лишь частично и ненадолго умерила страсть Николаса Франко Сальгадо-Араухо к картам и попойкам в офицерском клубе. После рождения в 1898 году дочери Пас он вернулся к своим холостяцким привычкам. Жене это причиняло боль, обострившуюся после смерти Пас в 1903 году, наступившей от длившейся четыре месяца неустановленной болезни. Пилар Баамонде была раздавлена горем⁶. Николас Франко держался в доме как самодур, легко выходил из себя, если что-то было не по нем. Его дочь Пилар писала, что он командовал дома, как генерал, но замечала, однако, что колотил сыновей он не чаще, чем это было заведено в его время. Из этого двусмысленного замечания трудно сделать выводы об истинных масштабах отцовского рукоприкладства. Младшему Николасу доставалось больше всех. Рамон также на всю жизнь сохранил неприязнь к отцу. До тех пор пока Николас Франко не покинул дом в 1907 году, дети и жена часто страдали от вспышек его гнева.

Франсиско вел себя примерно, и этот «маленький старичок» (nino mayor), как звала его сестра, редко вызывал гнев отца. Однако, вспоминает сестра, он очень обижался, когда ему несправедливо доставалось⁷. Отчаявшись заслужить расположение главы семьи, Франсиско, похоже, замкнулся в себе. Он предпочитал одиночество и часто находился в ледяной отчужденности. Рассказывают, что сестра Пилар, когда Франсиско было около восьми лет, раскалила как-то докрасна кончик иголки и приложила ее к руке Франсиско, а тот, сжав зубы, только и произнес: «Как неприятно пахнет горелое мясо»⁸. В семье Франсиско долго находился в тени двух братьев, Николаса и Рамона, которые по своему психическому складу относились, как и их родитель, к экстравертам. Николас, ставший морским инженером, был любимцем отца. В интервью 1926 года Франко-отец отозвался о достижениях двух младших сыновей как о незначительных, хотя Франсиско стал к тому времени командиром Иностранного легиона, а Рамон — первым человеком, совершившим перелет через Южную Атлантику⁹. Даже позднее, в бытность Франсиско главой государства, отец, если спрашивали о «его сыне», переводил разговор на Николаса или, в крайнем случае, на Рамона. Лишь когда на него нажимали, дон Николас говорил о человеке, которого называл «другой мой сын».

В противоположность своему деспоту мужу, Пилар Баамонде была мягкой, доброй и ласковой женщиной. На унижения, которым подвергал ее игрок и гуляка Николас, она реагировала со спокойным достоинством и религиозным благочестием. За этим фасадом она прятала свой стыд и материальные трудности. Это не значит, что семья испытывала нужду: Пилар Баамонде получала поддержку от своего отца Ладислао Баамонде Ортеги, который после смерти жены переселился в дом дочери, а также от мужа. Но после того как Николас в 1907 году переехал в Мадрид, средства, которые шли от него, поневоле стали довольно ограниченными. В доме всегда была прислуга, а кроме того, следовало держать марку. Все четверо детей ходили в частные школы, и это тоже ложилось бременем на семейный бюджет. Поговаривали, что Пилар пришлось пустить в дом жильцов, однако семья категорически отрицала этот факт¹⁰. Несмотря на трудности, доброты ее хватало и на родственников: она помогала растить семерых детей деверя — Эрменхильдо Франко¹¹.

Пилар Баамонде стремилась привить детям решимость учебой и трудом добиться успеха в жизни и вырваться из тех условий, в которых они живут. Эта философия укоренилась, кажется, главным образом во втором сыне и дочери Пилар. Но и остальные двое стали бесстрашными и неукротимыми в выборе и достижении своих целей. Николас Франко Сальгадо-Араухо был либералом, симпатизировавшим франкмасонству и критически относившимся к Католической церкви. В противоположность ему Пилар Баамонде была консервативной и глубоко верующей католичкой. Если принять во внимание условия, в которых рос Франко, натуру и взгляды его отца, то нет ничего неожиданного в том, что устойчивая приверженность католицизму, неприятие сексуальной распущенности и ненависть к либерализму и франкмасонству перешли к молодому Франко от матери¹². Более интригующим представляется то обстоятельство, что его братья пошли скорее по стопам дона Николаса, чем доньи Пилар. После отъезда мужа в Мадрид донья Пилар все время ходила в черном. Кажется также, что, видя, как религиозность матери становится щитом, за которым она прячется от жизненных невзгод, Франсиско постарался преодолеть эмоциональную уязвимость, предпочтя ей холодную внутреннюю пустоту.

Несмотря на стоические попытки доньи Пилар сохранить при всех невзгодах видимость благополучия, она не могла не возместить детям ущерб, наносимый поведением ее мужа. Каждый из них реагировал по-своему. Франсиско стал на сторону матери, не признавая свою потребность в отцовском одобрении, на которое тот втайне надеялся, но так и не добился. Склонный к удовольствиям старший брат Николас вырос таким же гедонистом, как отец, легкомысленным в отношении денег и женщин. Необузданный нрав Рамона превратил его в безответственного авантюриста, прославившегося своими подвигами в воздухе, а в 20-х годах приобретшего дурную славу из-за распутства и увлечения анархизмом и франкмасонством. Франсиско был гораздо больше привязан к матери, чем его братья. Он регулярно ходил с ней в церковь и вообще был ребенком благочестивым. Он плакал во время первого причастия. Уже взрослым человеком Франсиско, приезжая в Эль-Ферроль в отпуск, никогда не пренебрегал своим религиозным долгом, дабы не огорчать мать⁹¹³.

Сейчас точно не скажешь, какое воздействие на Франсиско оказало расставание родителей и отъезд отца, но симптоматично одно его замечание: «Маленьких детей никогда нельзя разлучать с родителями. Это нехорошо. Ребенку необходимо чувствовать надежную поддержку родителей, и родители не должны забывать, что несут ответственность за своих детей»¹⁴. Став каудильо, он решительно отрицал, что в отношениях дона Николаса с женой или детьми было что-то ненормальное. Однако его реакция, когда он как-то натолкнулся на неопровержимые доказательства грешков своего папаши, была весьма показательной. Франко выпалил: «Хорошо, однако они никогда не подрывали его родительского авторитета»¹⁵. Трудности в отношениях Франко с отцом отразились и в различных попытках переиначить их и преподнести в идеализированном виде. В своем дневнике в первый год пребывания в испанском Иностранном легионе он описывает весьма сомнительный, с точки зрения достоверности, случай, в котором можно разглядеть его чаяния. В Мадриде молодой офицер переходит улицу и ему отдает честь седой солдат-ветеран. Офицер поднимает руку, чтобы ответить на приветствие, и их глаза встречаются: они смотрят один на другого, а потом в слезах бросаются друг другу в объятия. Офицер увидел отца, с которым они давно расстались¹⁶. Это был пробный шар для его автобиографического романа «Раса», где он создает образ отца, которого хотел бы иметь — героя-моряка исключительных нравственных достоинств. Когда отец Франко умер, он организовал ему помпезные похороны с воинскими почестями, что вряд ли было уместно, учитывая богемный образ жизни дона Николаса. Тем самым Франко как бы пересмотрел свое отношение ко второй половине жизни отца. Сам Франко всегда избегал вина, азартных игр и женщин, что указывает на его решимость строить жизнь иначе, чем отец.

Франко будет с порога отвергать все, что у него ассоциируется с отцом, начиная с плотских наслаждений и кончая левыми идеями. Неприятие им всего отцовского подчеркивало его глубинную идентификацию с матерью, которую можно заметить и в его мягкой манере держаться и говорить, и в слезливости, и в способности переносить лишения. Нотки обиды и жалости к себе звучат в речах каудильо незатихающим эхом неблагополучного детства, в котором следует искать один из источников, питавших его стремление к величию.

Два события времен его молодости имели определяющее значение для его дальнейшей судьбы — это потеря Кубы в 1898 году и разорительная колониальная война, затеянная Испанией в Марокко. Развал империи породил у гражданского населения недоверие к своей неумелой армии, усилил недовольство войск политической верхушкой и вызвал у молодежи нежелание идти на военную службу. Всю жизнь Франко будет вспоминать, какое неизгладимое впечатление произвела на него «катастрофа» 1898 года. В 1941 году, когда он был готов вступить в войну на стороне держав Оси, Франко заявил: «Когда мы только начинали жить... то стали, в своем младенчестве, свидетелями презренной некомпетентности тех людей, которые отдали иностранцам половину территории отечества»¹⁷. Он считал себя уполномоченным смыть позор 1898 года.

Франсиско было пять с половиной лет, когда 3 июля 1898 года Испания потерпела от Соединенных Штатов тяжелое поражение на море под Сантьяго-де-Куба. Она лишилась остатков империи — Кубы, Пуэрто-Рико и Филиппин. Хотя маловероятно, чтобы в таком возрасте он понимал, что происходит вокруг, катастрофа подобного масштаба не могла не оказать глубокого воздействия на маленький гарнизонный городок, каким был Эль-Ферроль. Многие из его школьных друзей потеряли на войне родственников и ходили в трауре. В городе появились инвалиды. Еще важнее то, что, став кадетом, он окунулся в атмосферу, царившую в армии с 1898 года. Поражение приписывали предательству политиков, которые бросили флот и армию в бой без необходимого материального обеспечения. Однако то, что значительно лучше оснащенным вооруженным силам США потребовалось целых три месяца, чтобы одолеть устаревший испанский флот, убедило Франко, что смелость и отвага стоят сотен тонн самого лучшего снаряжения¹⁸.

Поражение 1898 года непосредственно касалось Франко в связи с сокращением бюджетных ассигнований на военные нужды. Административная школа ВМФ (Escuela de la Administracion naval) — промежуточный пункт на пути мальчиков семейства Франко на флот — в 1901 году была закрыта. Тогда в семье решили, что Николас и Франсиско будут готовиться к вступительным экзаменам в плавсостав ВМФ (Cuerpo General de la Armada). Ради этого они поступили в местную школу — колледж Священного Сердца. В то время отец еще жил с ними, и Франсиско был, по свидетельству сверстников, видевших его вне дома, работягой: «очень хорошо рисовал, к этому у него были большие способности... а вообще парень был средний. Под настроение веселился, но с малых лет был очень уравновешен»¹⁹. На вид он был болезненный и такой худой, что товарищи прозвали его «спичечкой» (cerillito). Дома же сестра поражалась тому, как Франсиско подражал спокойной серьезности матери. Он был послушным и любящим мальчиком, правда, робким, грустным и необщительным. Уже в то время от него трудно было ожидать непосредственности. Он очень следил за своей внешностью, и эта черта осталась у него на всю жизнь. Уже тогда он казался старше своих лет, а его упрямство, неискренность и осторожность бросались в глаза. Одним из ближайших друзей его детства был двоюродный брат Рикардо де ла Пуэнте Баамонде, который в 1936 году будет казнен в Марокко, и Франко даже не попытается спасти его²⁰. Будучи подростком, Франсиско проявлял нормальный интерес к девочкам. Ему нравились стройные брюнетки, в основном из числа школьных подруг его сестры. Он посвящал им стихи и почувствовал себя униженным, когда стихи показали сестре²¹.

Потеря Кубы серьезно обострила политическую обстановку в стране. Вновь подняли голову сепаратисты Каталонии, в среде армейского офицерства все более популярным становилось мнение о необходимости провести в Марокко колониальную акцию, взяв таким образом реванш за поражение на Кубе. Оба эти фактора могли сыграть роль взрывчатки и детонатора. Продемонстрированное Испанией бессилие на международной арене пошатнуло доверие каталонской элиты к центральному правительству. Экономика Каталонии была ориентирована на кубинский рынок, и прежде скрываемое раздражение на власти Мадрида, которые намеренно препятствуют динамичному развитию этой провинции, вырвалось наружу и было озвучено в начале 1901 года каталонской партией Регионалистская лига (Lliga Regionalista)²². Поражение в войне с США и потеря Кубы создали в Испании атмосферу общей неуверенности и национального унижения. Особенно возмущены были военные, открыто обвинявшие политиков в предательстве. В этих условиях проявления сепаратизма только подливали масла в огонь — военные считали это шагом, ведущим к окончательному разрушению единства страны²³.

В ноябре 1905 года в Барселоне три сотни настроенных против сепаратизма решительных молодых офицеров совершили нападение на редакции каталонского сатирического журнала «Ку-ку» (Cu-Cut) и газеты Регионалистской лиги «Голос Каталонии» (La Veu de Catalunya). Эта акция была горячо поддержана всем офицерским корпусом Испании, и правительство, видя это, не решилось прибегнуть к наказанию налетчиков и отвергнуть требования военных принять меры к тем, кто покушается на честь армии. В 1906 году политики уступили военным, желавшим оказывать влияние на политическую жизнь страны, и приняли Закон о юрисдикциях (Ley de Jurisdicciones) который причислил деяния против отечества, короля и самой армии к военным преступлениям, подлежащим рассмотрению военных судов²⁴. Этот шаг значительно укрепил среди военных чувство превосходства над гражданским населением.

По достижении двенадцатилетнего возраста вначале Николас, а потом и Франсиско вместе со своим четырнадцатилетним двоюродным братом Франсиско Франко Сальгадо-Араухо поступили в Морскую подготовительную школу, которую возглавлял капитан-лейтенант Сатурнино Суансес. Там они подружились с Камило Алонсо Вегой, и эту дружбу Франсиско сохранил на всю жизнь. Николас и общий друг братьев Хуан Антонио Суансес успешно поступили на службу на корабли ВМФ. Николас выбрал инженерную школу флота. Франко со своим долговязым кузеном Паконом¹⁰ надеялись поступить в Плавучую школу флота (Escuela Naval Flotante) — укомплектованное морскими кадетами судно. Однако вышел приказ об ограничении приема туда, и путь перед ними закрылся. Вопроса об иной карьере, кроме военной, даже не возникало, и четырнадцатилетнего Франко послали в Толедо, в Военно-пехотную академию (Academia Militarde Infanteria). Пакон не выдержал вступительных экзаменов в 1907 году, но поступил годом позже²⁵.

Получив в 1907 году должность в Мадриде, Николас Франко Сальгадо-Ара-ухо отправился туда один, и постепенно его связи с женой и детьми ослабли. В семье полагали, что ему, разумеется, не следовало отказываться от должности. Однако, если учесть, что он прослужил двадцать лет в Эль-Ферроле и его ни разу не беспокоили предложениями о переводе в другое место, кажется более вероятным, что он сам добивался перевода в столицу, чтобы избавиться от нелюбимой жены²⁶. Хотя официально развод с Пилар не был оформлен, в Мадриде он «женился» на своей любовнице Агустине Алдана гражданским браком и прожил с ней на улице Фуэнкарраль в Мадриде до самой своей кончины в 1492 году. О девочке, которую они воспитывали и к которой оба были привязаны, писали то как об их внебрачной дочери, то как о племяннице Агустины, неофициально удочеренной ими. Оскорбленная семья Франко называла Агустину не иначе как его экономкой (ama de Haves).

Итак, в июле 1907 года молодой Франсиско покинул печальный дом в Эль-Ферроле, чтобы поступить в военную академию¹¹. В долгой поездке из Ла-Коруньи в Толедо его сопровождал отец. Несмотря на открывавшиеся по сторонам прекрасные виды, напряженность в отношениях между сыном и отцом делала это путешествие не слишком приятным. Дон Николас держался во время поездки непреклонно и строго, хотя сын в тот момент очень нуждался в поддержке и добром слове²⁸. Тем не менее Франко успешно сдал вступительные экзамены и 29 августа 1907 был принят в академию в числе 381 новичка, среди которых были будущие товарищи по оружию — такие, как Хуан Ягуэ (Yagiie) и Эмилио Эстебан Инфантес. Академия находилась в крепости, построенной Карлом V на вершине холма, вокруг которого располагался город. После туманных зеленых долин Галисии и спокойной бухты, в которой Франсиско катался на лодке, пыльный Толедо на безводной кастильской равнине должен был производить на него гнетущее впечатление. Хотя нет свидетельств его преклонения перед произведениями архитектуры и искусства религиозного характера, которых в Толедо множество, создается впечатление, что он не был совсем равнодушен к прошлому, которым дышали улицы Толедо¹². В романе «Раса» герой, отождествляемый с Франко (кадет Хосе Чуррука), «больше получил от камней (Толедо), чем от учебников»²⁹. Все более проникаясь былым величием империи, он воспринимает Толедо как символ этого величия. Позднейшее самоотождествление Франко с фигурой Сида¹³, возможно, берет свое начало в его юношеских прогулках по историческим улицам города. Положение кадета уже само по себе пробуждает в нем интерес к испанской истории.

Даже из его сдержанных воспоминаний об этих годах жизни ясно, что ему довелось пережить тогда немало тягот. Вдали от материнской любви и заботы молодому Франко приходилось, сжав зубы, изыскивать внутренние резервы для борьбы с обстоятельствами. К суровым условиям жизни в крепости добавлялась проблема его неатлетического сложения (рост 164 сантиметра и ужасная худоба). Уязвленный бегством отца, страдая от разлуки с матерью, своей главной утешительницей, он вынужден был бороться с чувством неустроенности и неуверенности в себе. Кажется, он боролся с ними двумя путями. Во-первых, с головой ушел в армейскую жизнь, исполняя все задания с максимальной ответственностью, сделав своим кредо героизм, отвагу и воинскую доблесть. Строгая воинская субординация и непреложность приказов определили для него рамки деятельности. В то же время он начал формировать в себе новую личность. Стеснительный галисийский подросток начинает превращаться в будущего героя пустыни, будущего каудильо и в этом качестве — в подобие Сцда, «спасителя Испании»³⁰.

Из-за его роста и высокого голоса товарищи стали звать его Франкито (уменьшительное от «Франко»), и за три года учебы в академии он испытал немало мелких унижений и насмешек. Он вынужден был упражняться с винтовкой с укороченным на пятнадцать сантиметров стволом. Учился он напряженно, проявляя особый интерес к топографии и к истории Испании, идеализированной и лишенной критических комментариев — такой, как ее преподносили кадетам. Поскольку он не стремился присоединиться к товарищам, искавшим приключений, вина и женщин в самых непристойных притонах города, его однокашники порывались провести над ним унизительную церемонию «посвящения» (novatados) однако Франко давал им довольно жесткий отпор. Вспоминая об этих днях по прошествии почти семидесяти лет, он отмечал «негостеприимную встречу, уготованную нам, пришедшим полными иллюзий, чтобы вступить в славную военную семью» и говорил о «посвящениях» как о «тяжком кресте» (un dura calvario)³¹. Один из его знакомых, пытаясь обнаружить в юном кадете задатки будущего героя, отмечает, что он реагировал на издевательства как мужчина. Согласно одной часто повторяемой истории, у него как-то спрятали учебники, а его наказали за то, что он не хранит их в надлежащем месте. Потом книги снова спрятали, и сержант, приставленный к кадетам, снова хотел наказать его, но Франко запустил в него подсвечником. Позже, представ перед командиром, Франко не назвал имен своих обидчиков³². Его твердость помогла ему приобрести друзей, среди которых оказались Камило Алонсо Вега, Хуан Ягуэ и Эмилио Эстебан Инфантес, хотя близко ни с кем из них он так и не сошелся.

На рубеже веков в Британии и Америке кадеты начинали изучение военных предметов только после завершения общегражданского образования. В Толедо же не слишком образованные подростки начинали усваивать военную дисциплину и армейский менталитет, не имея устоявшихся взглядов и легко поддаваясь внушению³³. В профессиональном плане Франко мало что приобрел, кроме искусства верховой езды, стрельбы и фехтования. Основным учебником были «Временные положения по теоретической подготовке пехотных войск» (Reglamento provisional para la instruction teorica de las tropas de Infanteria), составленные на основе опыта франко-прусской войны и начисто игнорировавшие развитие германской военной мысли после 1870 года. В германской и британской армиях предпочтение все больше отдавалось развитию артиллерии и инженерных войск. В Испании подобного не наблюдалось и пехота продолжала оставаться основным родом сухопутных сил. Из недавнего кубинского опыта не было сделано должных выводов, что и проявилось в будущих колониальных авантюрах в Северной Африке. Основной упор делали на дисциплину, военную историю и воспитание воинских доблестей — смелости перед лицом врага, абсолютной веры в армейский устав и беспрекословного подчинения и преданности вышестоящим начальникам³⁴. Кадетам вдалбливали, что на армии лежит ответственность за сохранение национального духа, им прививали нетерпимость к случаям оскорбления и даже малейшего неуважения к армии, флагу, монарху, нации. Отсюда следовало, что если правительство проявит неуважение к нации, допустив беспорядки, то патриотически настроенные офицеры обязаны выступить против правительства в защиту нации.

Основным методом подготовки было зазубривание множества фактов и деталей великих битв испанской армии. Причем эти битвы рассматривались лишь как примеры мужества и готовности стоять до последнего, тогда как вопросы стратегии и тактики игнорировались. В воспоминаниях Франко о днях в академии центральное место отводится некоему майору из числа преподавателей, который был награжден Крестом святого Фернандо с лаврами¹⁴ за рукопашную схватку в Марокко, после которой, с удовольствием вспоминает Франко, «у него все еще оставались почетные шрамы на голове». Эпизод с майором так подействовал на формирование образа мышления юного кадета, что через двадцать лет, когда Франко был начальником Генеральной военной академии в Сарагосе, ссылка на этот случай осталась основным в арсенале методов воспитания будущих офицеров. Франко прямо говорил: «Это научило нас больше, чем все прочие дисциплины»³⁵. Когда же в будущем воспитанные подобным образом офицеры оказывались на поле боя, им приходилось импровизировать, потому что практическим вещам их учили мало.

В конце июля 1909 года, когда Франсиско учился в Толедо, в Барселоне разразились события, получившие названия «трагической недели» (semana tragica). С точки зрения военных, происшедшие беспорядки были втройне опасны: они носили характер антивоенный, антиклерикальный и сепаратистский. На правительство Антонио Мауры оказывали давление и армейские офицеры, близкие к Альфонсу XIII, и испанские инвесторы, вложившие капитал в рудники Марокко. К тому же налеты местных племен на железную дорогу, ведущую к порту Мелилья¹⁵, вызвали со стороны Франции угрозы вывозить руду через Алжир. Маура опасался также, что Франция может использовать очевидную неспособность Испании поддерживать порядок в своем протекторате как предлог для того, чтобы прибрать его к рукам. И он воспользовался нападением на железную дорогу 9 июля, чтобы послать на место событий экспедиционный корпус и расширить испанскую территорию до месторождений полезных ископаемых в соседствующих с Мелильей горах. Военный министр решил послать туда бригаду легкой пехоты из расквартированного в Барселоне гарнизона. Призвали также резервистов бригады, в основном женатых мужчин, успевших обзавестись детьми. Их собрали и через несколько дней, без должной подготовки, погрузили в барселонском порту на корабль. В течение следующей недели в Арагоне, Валенсии и Каталонии, откуда были призваны резервисты, произошли антивоенные выступления. В Барселоне в воскресенье 18 июля 1909 года прошла стихийная антивоенная демонстрация. В тот же день рифские племена напали на испанские коммуникации в Марокко. На следующий день в Испанию стали поступать известия о военных потерях в Мелилье. Еще раз стало ясно, что армия не подготовлена, плохо вооружена, лишена необходимых карт и вообще находится в убогом состоянии. Слухи о масштабах поражения и размерах потерь испанской армии распространялись, вызвав антивоенные демонстрации в Мадриде, Барселоне и городах, с вокзалов которых отправлялись на войну солдаты.

В конце недели барселонские анархисты и социалисты призвали ко всеобщей забастовке. В понедельник 26 июля забастовка стала разворачиваться, но направлена она была не против хозяев предприятий, многие из которых поддерживали антивоенные настроения. Командующий Барселонским военным округом Луис де Сантьяго решил трактовать происходящее как восстание и, перехватив власть у гражданского губернатора Анхеля Оссорио-и-Галярдо, объявил военное положение. В рабочих предместьях на улицах появились баррикады, протест против призыва в армию перерос в антиклерикальные действия, начались поджоги церквей. Генерал де Сантьяго ограничился охраной некоторых объектов в центре города, так как опасался, что призывники станут брататься с повстанцами. Подкрепления к нему не подходили, поскольку внимание высшего военного руководства и правительства было занято боями при Барранко-дель-Лобо. Однако к 29 июля войска все же прибыли, и восстание за два дня было подавлено с помощью пушек. Много людей было арестовано, 1725 человек потом предстали перед судом, пятеро из них были приговорены к смертной казни. В их числе находился и Франсиско Феррера Гуардиа, человек свободомыслящий, основатель «Современной школы» (Escuela Modemą)³⁶.

Слушателям академии в Толедо события преподнесли в таком освещении, что кровь стыла в жилах. В академии царило возмущение тем, что пацифисты и революционеры делают, что хотят, между тем как армия ведет в Марокко бои не на жизнь, а на смерть. Многочисленные демонстрации за рубежом, осуждающие казнь Франсиско Ферреры, молодой Франко считал делом рук международного франкмасонства. Многие кадеты, среди которых был и Франко, считали беспорядки в Барселоне и поражение под Барранко-дель-Лобо доказательством слабости и некомпетентности политической верхушки³⁷.

Противоречия между военными и политиками стремительно нарастали. Нельзя понять Франко ни как личность, ни как политическую фигуру, не осознав, насколько близко он воспринял и впоследствии выражал взгляды типичного армейского офицера того времени. События, разведшие на разные полюса военных и гражданских, — «катастрофа» 1898 года, инцидент с журналом «Ку-ку», «трагическая неделя» 1909 года — произошли или перед самым вступлением Франко на армейскую стезю, или в течение первых лет службы, определяющих формирование личности офицера. Тем более, что они не могли не обсуждаться в офицерских кругах. У человека, нацеленного на военную карьеру, если не сказать одержимого ею, каким был молодой Франко, разумеется, сложилось самое отрицательное отношение к носителям антивоенных и ан-тиармейских настроений.

Учебу в академии Франко закончил в июне 1910 года. Все его помыслы, как и большинства тех, кто оканчивал военные учебные заведения в то время, были связаны с Марокко. Все стремились ехать туда сражаться, что позволяло быстро заслужить повышение и одновременно помочь Испании смыть кубинский позор. 13 июля 1910 года Франко было присвоено звание лейтенанта, хотя среди 312 человек, окончивших курс, он оказался на 251-м месте. Несмотря на этот далеко не блестящий старт, Франко первым из сокурсников станет генералом.

Утверждали, что Франко сразу же стал проситься в Марокко, но ему отказали из-за возраста, жесткой конкуренции и низкого рейтинга на курсе³⁸. На самом деле это было бессмысленно, поскольку в Африку посылали офицеров в звании не ниже старшего лейтенанта³⁹. А распределение он получил в 8-й Са-морский полк, стоявший в его родном Эль-Ферроле. Там с 22 августа 1910-го по февраль 1912 года он имел возможность побыть рядом с матерью и пощеголять формой перед одногодками. Ему также пришлось терпеть ужасающую монотонность службы в маленьком гарнизоне провинциального городка. До обеда — строевая и боевая подготовка, после обеда — верховая езда, иногда — обеспечение охраны объектов. Обедал он дома. Возросшее влияние матери выразилось в том, что 11 июня 1911 года он вступил в религиозное братство «Вечерняя молитва» (Adoracion Noctuma)⁴⁰. Окрепла его дружба с Камило Алонсо Вегой и двоюродным братом Паконом. В конце 1911 года был отменен приказ, запрещавший посылать в Марокко лейтенантов, и все трое начали засыпать начальство просьбами о переводе.

Возможно ощущая себя неуютно в обстановке внутриполитической неопределенности, возможно движимый патриотическими чувствами, наверняка недовольный низким лейтенантским жалованьем и понимавший, что перспектива служебного роста в Марокко куда выше, чем в захолустном гарнизоне, а также желая уйти со своего 251-го места, Франко рвался в Марокко. В то время как он с волнением прислушивался к доносившимся из Африки отзвукам сражений, левые проводили в Испании шумную кампанию протеста против колониальной войны вообще и против призыва на военную службу в частности. Как и у многих молодых военных, у Франко развилось — и на всю жизнь осталось — презрение к левому пацифизму. Поскольку ситуация в Марокко ухудшалась, просьба трех молодых офицеров о переводе была удовлетворена 6 декабря 1912 года. Они были направлены в Мелилью в армейский резерв. Франко и его товарищи не мешкая отправились в долгий и непростой путь. В это время дорога до ближайшей железнодорожной станции была размыта дождями, паромное сообщение с JIa-Коруньей было прервано, и они решили пойти в военно-морской штаб Эль-Ферроля узнать, не будет ли оказии оттуда. Им разрешили отправиться в Ла-Корунью на борту торгового судна «Паулина». Штормило, судно швыряло как щепку, и шесть часов пути им пришлось провести на ногах. Из Ла-Коруньи они отправились поездом в Малагу, куда прибыли через двое суток. В Марокко они оказались 17 февраля 1912 года⁴¹.

Худой, большеглазый, мальчишечьего вида офицер попал в грязный, полуразрушенный колониальный городишко⁴². Девятнадцатилетнего Франко направили служить в форт Тифасор, находившийся на передовых рубежах обороны Мелильи. Тифасорским гарнизоном командовал Хосе Виляльба Рикельме — начальник академии в бытность Франко ее слушателем. Первым приказом, полученным Франко от Виляльбы Рикельме, было покрыть ножны сабли шершавой кожей, чтобы они не блестели и не служили мишенью для снайперов. Франко в кратчайшие сроки предстояло постичь эту и другие премудрости боевых будней, которым его не учили ни в толедской академии, ни в гарнизоне Эль-Фер-роля. Как и большинство молодых офицеров, он еще не представлял себе, с какими трудностями сталкивается испанская армия на поле боя.

Самой очевидной проблемой была ненависть местного населения к оккупационным войскам. Учитывая низкую техническую оснащенность испанской армии, марокканская авантюра не обещала быть легкой прогулкой. Управление войсками было крайне неэффективным из-за огромного бюрократического аппарата, оружие устарело. В армии было больше генералов и меньше пушек на тысячу человек, чем в армиях таких стран, как Черногория, Румыния и Португалия. Восьмьюдесятью тысячами солдат командовали двадцать четыре тысячи офицеров и четыреста семьдесят один генерал⁴³. С точки зрения офицеров, наибольший вред исходил от испанского политического руководства, не способного ни обеспечить армию необходимым вооружением, ни вести решительную политику, которая дала бы военным шанс на успех. В армейской среде крепло убеждение, что, коль скоро политическая элита спокойно наблюдает за ростом пацифизма в испанском обществе, гражданские неспособны управлять страной. К тому же в этом регионе Испания тащилась в хвосте французской политики. Испанские рубежи в Марокко не были защищены, потому что игнорировались такие реалии, как межплеменные границы. Мешала и доминирующая роль Франции в регионе.

Такое положение было результатом сложных исторических хитросплетений. В Марокко правил султан, чья власть, как и система поборов с племенных вождей, держалась на терроре. В начале века племенные вожди не раз восставали против жестокого султана Абд эль-Азиза. Наиболее значительными были два восстания. Первым руководил Бу Хамара, вождь племени, проживавшего между Фесом и алжирской границей. Но самым крупньщ было восстание эль-Райсуни — вождя, промышлявшего угоном скота. Его племя обитало в горах Джибала на северо-западе Марокко. В условиях продолжавшейся борьбы за передел Африки эти события привлекли внимание крупных держав.

Британия стремилась сохранить свое влияние в Марокко, чтобы обеспечить безопасный проход через Гибралтарский пролив. Франция после Фашодского инцидента¹⁶ 1898 года и унизительного разгрома, положившего конец французским притязаниям на Египет, занялась укреплением своих позиций к западу от Египта. Здесь ее в первую очередь привлекал Марокканский султанат, представлявшийся недостающим звеном в цепи ее колониальных владений от Экваториальной Африки до Туниса. К 1903 году Британия, ослабленная Бурской войной, уловила рост германских аппетитов и стала склоняться к союзу с Францией. Не в состоянии помешать французской экспансии в Марокко, англичане прежде всего позаботились о безопасности Гибралтара. В апреле 1904 года по соглашению с Францией Британия уступила ее притязаниям в Марокко, с условием, что области по другую сторону Гибралтарского пролива останутся в руках более слабой Испании⁴⁴.

Разбираться с Испанией было предоставлено Франции. В октябре 1904 года Франция отдала северную часть Марокко Испании, а Танжеру был предоставлен международный статус. Используя в качестве предлога волнения местных племен, Франция постепенно овладевала все новыми территориями, пока в 1912 году не установила над Марокко свой протекторат. В ноябре 1912 года Франция подписала договор с Испанией о передаче под протекторат последней северных областей. По заключенным в дальнейшем договоренностям, султан номинально сохранял политический контроль над Марокко, но под опекой Франции. В испанской зоне власть передавалась представителю султана — халифу, назначаемому султаном из двух кандидатур, предлагаемых Мадридом.

Ситуация становилась непредсказуемой. Марокканцы так и не признали этих договоренностей, считая их крайне унизительными, й боролись за свою независимость вплоть до победы в 1956 году. Исторические испанские анклавы Сеута и Мелилья были связаны между собой лишь морскими коммуникациями. Остальная территория новообретенного Испанией протектората представляла собой дикую, бесплодную горную местность, не имевшую даже дорог. Поскольку новые границы были проведены без учета сложившегося расселения племен, то контролировать местности, подаренные Францией, было почти невозможно. Так испанцы оказались втянутыми в разрушительную, разорительную и бессмысленную войну⁴⁵. При этом они были лишены преимущества в технике и снаряжении, которое отличало в те времена армии других колониальных держав. Любопытно, что Франко, как и другие испанские офицеры, верил в два мифа. Первый состоял в том, что марокканцы их любят, а второй — что французы строят козни против Испании в Марокко.

На момент прибытия Франко на африканскую землю инициатива в войне принадлежала берберским племенам, населявшим два труднодоступных района в горах Джибала, и рифским племенам. Закаленные в боях, бесстрашные защитники своей земли, досконально знающие местность, противостояли плохо подготовленным и не видевшим смысла в этой войне молодым испанским призывникам. Франко утверждал много лет спустя, что первую ночь на позиции провел без сна, с пистолетом в руке — из-за недоверия к своим солдатам⁴⁶. Сразу по прибытии Франко принял участие в операциях по созданию между крупными населенными пунктами линий обороны из блокгаузов и фортов. Избранная испанцами тактика показала, что они не сделали никаких выводов из кубинской войны, в которой применяли сходные методы. Офицеры возмущались противоречивыми приказами мадридского правительства, требовавшими то наступать, то отступать. •

После неустроенного детства следующим этапом, сильно повлиявшим на становление его личности, было участие в колониальной войне в Африке. В армии, в строгих рамках, определенных субординацией и приказами, Франко наконец почувствовал себя уверенно. Он наслаждался дисциплиной и с радостью растворился в военной машине, построенной на неколебимой иерархии и патриотической риторике. Прибыв в Марокко в 1912 году, из следующих четырнадцати лет он провел там десять с половиной. В 1938 году он поведал журналисту Мануэлю Аснару (Aznar): «Годы, проведенные в Африке, живут во мне с неописуемой явственностью. Там родилась возможность спасти великую Испанию. Там были заложены идеалы, которые сегодня стали нашим спасением. Без Африки я едва могу понять сам себя и не могу по-настоящему объясниться со своими товарищами по оружию»⁴⁷. В Африке он приобрел свое политическое кредо, выражавшееся в том, что армии принадлежит роль арбитра политических судеб Испании и, что еще важнее, убежденность в своем праве и предназначении командовать. Он всегда будет рассматривать политическую власть как аналог военного командования (el mando) со всеми присущими ему атрибутами — субординацией, подчинением и дисциплиной.

Юный лейтенант Франко целиком отдал себя службе и, подстегиваемый честолюбием, демонстрировал незаурядное хладнокровие и смелость. Тринадцатого июня ему бьшо присвоено звание старшего лейтенанта. Это было его первое и единственное повышение по выслуге лет. Двадцать восьмого августа Франко направили командиром на позицию Уиксан для охраны рудников Бану-Ифрур. Марокканская война набирала обороты, а Франко принялся усиленно ухаживать за Софией Субиран, красивой племянницей верховного комиссара (Alto Comisario)¹⁷ генерала Луиса Аиспуру (Aizpuru). Устав от напыщенно-официальных ухаживаний Франко и узнав, что тот не умеет танцевать, она, не дрогнув, выдержала его мощную почтовую атаку, длившуюся почти год⁴⁸. Весной 1913 года, стоически перенеся неудачу в любви, он попросил о переводе в «ре-гуларес» — сформированную из местных жителей полицию, — зная, что они всегда в авангарде наступления, что давало неограниченные возможности блеснуть храбростью и быстро получить повышение. Пятнадцатого апреля 1913 года его просьба была удовлетворена. В это время эль-Райсуни приступил к массовой мобилизации на своей территории, поэтому испанцы направили на базу в Сеуте подкрепление. Среди новоприбывших были Франко и его «регуларес».

Двадцать первого июня 1913 года он прибыл в лагерь Лаусьен, а затем его назначили в гарнизон Тетуана. Между 14 августа и 27 сентября он принял участие в нескольких операциях, приобретя некоторую известность. Двадцать второго сентября он со своими отважными наемниками одержал небольшую победу местного значения, за которую 12 октября 1913 года был награжден крестом за боевые заслуги первого класса. За время своего относительно недолгого существования «регуларес» заложили традицию подчеркнутого мужества, презрения к вражеским пулям. Получив право командовать своими людьми с коня, Франко выбрал себе белого жеребца — отчасти из романтики, отчасти из желания побравировать.

На короткий период ситуация в протекторате стабилизировалась, города Сеута, Лараче и Алкасаркивир находились под испанским контролем, но коммуникациям между ними, проходившим по глухим местам, угрожали повстанцы и снайперы эль-Райсуни. Попытка взять под контроль эти территории стоила многих жизней и больших материальных затрат. Вдоль путей сообщения стояли деревянные блокгаузы длиной шесть и шириной четыре метра, обложенные на полтора метра в высоту мешками с песком и обнесенные колючей проволокой. Строить их под огнем снайперов было небезопасно. Блокгаузы охранялись взводами по двадцати одному человеку. Люди жили в них в условиях полной изоляции и нуждались в регулярных поставках провизии, воды и дров. Все это подвозилось под эскортами, которые тоже становились мишенями для снайперов. Связь между блокгаузами была спорадической и осуществлялась с помощью гелиографов и сигнальных ламп⁴⁹.

За смелость, проявленную 1 февраля 1914 года в бою у Бени-Салема в предместье Тетуана, в возрасте двадцати одного года Франко «за боевые заслуги» (рог meritos de guerra) получил звание капитана, хотя приказ был подписан только 15 апреля 1915 года. Франко приобретал репутацию прилежного и хорошо подготовленного боевого офицера, заботящегося о снабжении своих солдат всем необходимым, не жалеющего времени на работу с картами и обеспечение безопасности лагеря. Двадцать лет спустя Франко говорил журналистам, что, борясь со скукой марокканской жизни, он буквально пожирал мемуары генералов, тексты военных договоров и описания сражений⁵⁰. К 1954 году он уже переработал свой рассказ и английскому журналисту Коулсу (Coles) говорил, будто в часы, свободные от службы, изучал в Марокко историю, жизнеописания великих полководцев, сочинения античных стоиков и других философов и труды по политологии⁵¹. Эта реконструкция прошлого находится в странном противоречии с утверждениями его друга и первого биографа о том, что Франко проводил каждую свободную минуту либо на парапете блокгауза, наблюдая в бинокль за противником, либо на коне, уточняя на местности карты⁵².

Как бы ни проводил Франко свободные часы, именно в это время начали рассказывать анекдоты о его невозмутимости под огнем противника. Говорили, что в операциях он проявляет скорее хладнокровие и спокойствие, чем безудержную смелость. Его низкий рейтинг, полученный в академии, начал расти. Стремление выделиться едва не стоило ему жизни в 1916 году во время операции по очистке местности от повстанцев, которые собирались в горах вокруг Сеуты. Их опорным пунктом было селение Эль-Биуц (El Biutz) высоко в горах, примерно в десяти километрах к западу от Сеуты. Его положение позволяло контролировать дорогу, соединявшую Сеуту и Тетуан, и селение было защищено линией траншей, где находились бойцы с пулеметами и винтовками. Жестко ограниченные пунктами своего полевого устава, испанцы, как и следовало ожидать, пошли в атаку вверх по склону. Пока они продвигались, неся потери, группа повстанцев обошла их, спустившись ниже, и нападавшие попали под перекрестный огонь.

Ранним утром 29 июня 1916 года Франко шел в атаку в рядах головного взвода второго батальона (Segundo Tabor) «регуларес». В войсках были большие потери. Тяжело ранило командира, и Франко принял командование. И хотя со всех сторон падали люди, Франко сумел прорвать кольцо окружения и сыграл решающую роль во взятии Эль-Биуца. Однако он получил ранение в живот. Обычно в Африке ранение в живот заканчивалось смертью. В вечернем рапорте о капитане Франко докладывалось, что он «проявил в бою беспримерную храбрость, неукротимую энергию и дар военачальника». Тон рапорта не оставлял сомнений в том, что смерть Франко неизбежна. Его доставили на пункт первой помощи в селение Кудиа-Федерико. Офицер медицинской службы остановил кровотечение и больше двух недель не разрешал переправить Франко на носилках в Сеуту, находившуюся в десяти километрах. Он считал, что раненый не выдержит такого путешествия, и своей непреклонностью спас Франко жизнь. К 15 июля состояние Франко значительно улучшилось и его перевели в Сеуту, в военный госпиталь. Рентгеновское исследование показало, что пуля не задела жизненно важных органов. Отклонись она хоть на дюйм — и Франко погиб бы⁵³.

В войне, унесшей за время пребывания Франко в Африке жизни около тысячи офицеров и шестнадцати тысяч солдат, это было его единственное серьезное ранение. Такая везучесть породила впоследствии легенды о его смелости, а солдатам его марокканских частей внушила веру в то, что на нем лежит «барака» — божественное благословение, делающее его неуязвимым. Похоже, их вера способствовала появлению у него устойчивого убеждения, что ему благоволит провидение. Позже он заявит несколько напыщенно: «Много раз я видел, как смерть ходит рядом со мной, но, к счастью, она меня не узнала...»⁵⁴ Характер ранения дал также почву слухам относительно причин видимого отсутствия у него интереса к сексуальным вопросам. Немногочисленные медицинские свидетельства не подтверждают этих слухов. Более того, еще задолго до ранения Франко чуждался любовных похождений, в отличие от своих товарищей по академии, а затем по службе⁵⁵. Неприятие отца — самое правдоподобное объяснение его крайней щепетильности в этом вопросе.

Верховный комиссар в Марокко, генерал Франсиско Гомес (Gomes) Хор-дана, отец будущего министра иностранных дел, порекомендовал присвоить Франко звание майора с уже привычной формулировкой: «за боевые заслуги». Одновременно Франко был представлен к награждению высшим испанским орденом за храбрость — Большим крестом святого Фернандо. Оба ходатайства были отклонены военным министром. Советники министра отметили, что двадцать три года — недостаточный возраст для такого повышения. Франко реагировал очень болезненно. Он не согласился с решением и попросил верховного комиссара поддержать его жалобу (recurso reglamentario) на имя главнокомандующего вооруженными силами — короля Альфонса XIII. Такая настойчивость тронула короля, и 28 февраля 1917 года Франко был произведен в майоры с исчислением срока с 29 июня 1916 года. Путь от лейтенанта до майора он прошел ровно за шесть лет. Попутно он приобрел при дворе репутацию офицера, не стеснявшегося обращаться на самый верх, если считал себя обойденным в вопросах карьеры⁵⁶. Пятнадцатого июня 1918 года ему было отказано и в награде. Резонно предположить, что в военном министерстве без симпатий отнеслись к Франко, поскольку он получил свое повышение через голову министерских чиновников⁵⁷.

Можно не сомневаться, что в то время Франко предпочел повышение в звании награде¹⁸. Контраст между природной робостью молодого лейтенанта, прибывшего в Африку пять лет назад, и целеустремленностью, с которой он добивался служебного продвижения, — важный ключ к пониманию психологии Франко. Его обращение к Альфонсу XIII обнаруживает его неутолимое честолюбие. Храбрость в бою была одним из средств достижения цели. Смелость молодого солдата и будущую холодную властность диктатора можно интерпретировать как две стороны его лица, демонстрируемого на публике с целью защитить себя от непонимания и обеспечить удовлетворение своих амбиций. Франко оставил много письменных свидетельств своей неудовлетворенности реалиями собственной жизни, и наиболее ярким является его роман «Раса». Можно предположить, что Франко лепил свой образ героя пустыни неосознанно, как и герой романа Хосе Чуррука.

Получив новое звание, Франко вынужден был вернуться в Испанию, так как в Марокко не нашлось вакантного места для офицера его ранга. Весной 1917 года его назначили командовать батальоном в полку принца Испании (Regimiento de Infanteria del Principe) в Овьедо. В этом городе он жил в гостинице «Париж», где подружился со студентом местного университета Хоакином Аррарасом, двадцать лет спустя ставшим его первым биографом. Через год к Франко присоединились два его товарища — Пакон и Камило Алонсо Вега. Несмотря на свою репутацию храброго бойца и жестокий опыт пребывания в марокканском аду, он за свою юношескую внешность и миниатюрную комплекцию получил прозвище Майорчик (Commandantin)⁵⁸. Всегда замкнутому, необщительному, ему не доставляла радости рутинная гарнизонная жизнь в Овьедо. Дождливый климат и зеленые холмы и горы Астурии, возможно, напоминали ему родную Галисию, но зов Африки был сильнее зова родных мест. Как писал Аррарас, «в его жилах тек яд Африки»⁵⁹.

В ежедневных стычках в Африке он добился успеха и уважения, но мало кто из товарищей хорошо знал его. Он не позволял себе ни с кем близко сходиться — возможно, из боязни проявить на чужих глазах свою внутреннюю неуверенность. Тем не менее он приобрел служебные и личные связи, которые займут потом центральное место в его жизни. Он стал «африканцем», одним из тех офицеров, которые верили, что только они, проникшиеся идеей завоевания Марокко, по-настоящему озабочены судьбами родины. Корпоративный дух, порожденный общими тяготами службы и ежедневным риском, развился у них во всеобъемлющее презрение как к профессиональным политикам, так и к пацифистски настроенным и поддерживающим левых массам, которые виделись этим офицерам препятствием для успешного осуществления патриотической миссии. Служба в Испании не сулила быстрого получения чинов, а что касается Франко, его высокое, не по возрасту, звание вызывало к нему известную неприязнь. В Марокко, несмотря на свою молодость и некоторую неотесанность, он пользовался репутацией смелого и знающего свое дело солдата, на которого можно положиться в бою. В Овьедо, среди офицеров, которые, будучи вдвое старше его, все еще оставались майорами или капитанами, и даже среди генералов, видевших в нем опасного выскочку и карьериста, он не пользовался популярностью и был вынужден довольствоваться собственным обществом⁶⁰.

Франко проводил занятия с офицерами и гражданским персоналом вспомогательных служб, что позволило ему наладить отношения с влиятельными кругами местного общества. Поздней осенью 1917 года на деревенском празднике (romeria) он познакомился с Марией дель Кармен Поло-и-Мартйнес Валь-дёс, хорошенькой девушкой из богатой, но утратившей знатность семьи. К тому времени худенькой темноглазой Кармен, ученице школы при монастыре Лас-Салесас, исполнилось пятнадцать лет. Франко предложил ей встречаться, но она отказалась, намекая на непостоянство военных, исчезающих как ветер в поле. Она также считала, что в пятнадцать лет слишком рано заводить серьезные отношения. Тем не менее, когда осенью 1917 года она вернулась в монастырь, он написал ей. Правда, письмо перехватили монахини и передали отцу. Однако с невозмутимостью и оптимизмом, отличавшим его в избранной профессии, он начал методичную осаду Кармен. Сама девушка, ее школьные подружки и даже монахини были поражены тем, что прославленный майор стал исправно ходить на утреннюю семичасовую мессу. Он ловил ее взгляд сквозь чугунную витую ограду⁶¹. Стройная, как ива, элегантная Кармен Поло вела себя с аристократической надменностью. Глубоко консервативный Франко испытывал настоящее благоговение перед аристократией и преклонялся перед членами семьи Кармен и их образом жизни⁶².

Отец Кармен, Фелипе Поло, был вдовцом. Поначалу он выступал против романа дочери с молодым армейским офицером из скромной семьи и с еще более скромными видами на будущее и опасной профессией. Он заявил, что позволить своей дочери выйти замуж за Франко — все равно что выдать ее за тореадора. В этих словах снобизм соединился с пониманием опасности службы в Африке⁶³. Еще более решительно против брака Кармен была настроена ее тетка Исабель, которая после смерти жены брата взяла на себя попечение над четырьмя его детьми. Как и брат, она надеялась на лучшую партию для своей племянницы⁶⁴. Однако, несмотря на противостояние семьи, Франко продолжал настойчиво ухаживать за Кармен Поло. Записки для нее он будет засовывать под тесьму шляп общих знакомых или класть в карман ее пальто, увидев его на вешалке в кафе. Они станут тайно встречаться⁶⁵. В конечном итоге решимость Кармен преодолеет сопротивление семьи. Впоследствии эта ее решимость будет работать на карьеру мужа.

Их отношения развивались в социально разделенном городе. Инфляция и лишения, явившиеся следствием Первой мировой войны, настраивали местных рабочих на боевой лад. Социалистическая партия развернула агитацию в связи с падением жизненного уровня народа и против «преступной войны в Марокко», что глубоко оскорбляло и возмущало Франко и других военных. Их негодование на безнаказанность нападок на армию было частью общего неприятия политической системы, которую они обвиняли в различных несчастьях, обрушившихся на вооруженные силы. Недовольство военных подогревалось и раздорами между теми, кто поехал добровольцем в Африку, и теми, кто остался на полуострове, между «африканцами» и местными (peniusulares). Сражавшиеся в Африке рисковали, но риск и оплачивался высоко быстрым продвижением по службе. Остаться в метрополии значило иметь больший комфорт, но и большую скуку. Продвижение по службе шло исключительно за выслугу лет. Когда инфляция ударила по жалованью военных, местные стали выказывать недовольство по отношению к тем, кто, подобно Франко, добился внеочередного повышения. В части сухопутных сил, например в артиллерии, удалось ввести систему повышений в строгом соответствии со старшинством, и все артиллеристы согласились отказываться от повышения за особые заслуги. Во многих гарнизонах были образованы так называемые «хунты обороны» (Juntas de Defensa) — нечто вроде профсоюзов — для сохранения системы повышения по старшинству и борьбы за увеличение жалованья.

Внутреннему, казалось бы, делу армии оказалось суждено стать причиной катастрофических сдвигов в испанской политике. Начало Первой мировой войны уже подогрело политические страсти: среди высшего генералитета разгорелись дискуссии относительно возможности вступления Испании в войну. Угроза экономического банкротства страны и плачевное состояние армии говорили за нейтралитет, что вызывало довольство многих офицеров. Неучастие Испании в войне привело к важным переменам. Привилегированное экономическое положение Испании, имевшей возможность поставлять свою сельскохозяйственную продукцию и Антанте, и державам германо-австрийского блока, вызвало промышленный бум, от которого выиграли владельцы угольных шахт Астурии, баскские стальные бароны и судостроители, каталонские текстильные магнаты. Изменился баланс сил внутри экономической верхушки. Аграрии по-прежнему оставались элитой общества, но промышленники больше не собирались оставаться на вторых ролях. Их недовольство достигло пика в июне 1916 года, когда министр финансов, либерал Сантьяго Альба, попытался ввести налог на пресловутые военные прибыли промышленников севера, в то время как аграриев законопроект не затрагивал. Хотя проект и был заблокирован, этот эпизод ярко высветил высокомерие социального слоя крупных землевладельцев и подстегнул промышленную буржуазию в ее попытках добиться модернизации политической системы.

В калейдоскопическом смешении быстрого экономического роста, социальных перемен, оживления регионалистских течений и движения за буржуазные реформы армии выпало сыграть активную и противоречивую роль. Недовольство баскских и каталонских промышленников привело к тому, что они бросили вызов испанскому истеблишменту и стали оказывать экономическую поддержку регионалистским движениям, что вызывало глубокое возмущение среди военных с их централистским менталитетом. В создавшейся ситуации своекорыстный реформистский пыл промышленников, старавшихся не упустить военных прибылей, совпал со стремлением к переменам отчаявшегося, обнищавшего в результате войны пролетариата. Промышленный бум привел к оттоку рабочей силы из деревень в города, где царили наихудшие порядки времен раннего капитализма. Особенно ярко это проявлялось в Астурии и Басконии. Одновременно увеличение экспорта вызвало дефицит в продуктах и товарах, резкое усиление инфляции и стремительное падение жизненного уровня. Социалистический Всеобщий союз трудящихся — ВСТ (Union General de Trabajadores) и анархо-синдикалист-ская Национальная конфедерация труда — НКТ (Confederation Nacional del Tra-bajo) объединили свои усилия, надеясь, что всеобщая стачка приведет к свободным выборам и реформам⁶⁶. В то время как промышленники и рабочие добивались реформ, армейские офицеры среднего ранга протестовали против низких жалований, устаревших порядков продвижения по службе и коррупции среди политиков. Этот странный и кратковременный альянс сложился отчасти в результате непонимания гражданскими политической позиции армии.

Недовольство военных облекалось в язык реформ, ставший модным после распада империи в 1898 году. Известное как «регенерасионизм»¹⁹, движение связывало поражение 1898 года с коррупцией в политических сферах. Регенерасионизм эксплуатировался как правыми, так и левыми, поскольку среди его проповедников были и те, кто хотел с помощью демократических реформ смести выродившуюся политическую систему, основанную на власти местных царьков, или касиков²⁰, и те, кто планировал разрушить касикизм авторитарными методами после прихода «железного хирурга». Как бы то ни было, в 1917 году офицеры, с лозунгами регенерасионизма на устах, считались авангардом общенационального движения за реформы. На короткое время рабочие, капиталисты и военные соединились во имя очищения испанской политики от коррумпированного каси-кизма. Как выяснилось позже, острый кризис 1917 года так и не привел к созданию политической системы, способной реагировать на социальные перемены, а только консолидировал силы земельной олигархии.

Несмотря на текстуальное совпадение лозунгов, призывающих к реформам, в конечном счете интересы рабочих, промышленников и офицерства противоречили друг другу, и существовавшая система выжила, ловко используя различия позиций. Премьер-министр консерватор Эдуардо Дато уступил финансовым требованиям офицеров. Затем он спровоцировал в Валенсии забастовку шедших за социалистами рабочих-железнодорожников, вынудив выступить ВСТ в то время, как НКТ не была к этому готова. Войдя в альянс с режимом, армия с готовностью выступила на его защиту, исключительно жестоко подавив забастовку, начавшуюся 10 августа 1917 года. В Астурии, где забастовка проходила мирно, военный губернатор генерал Рикардо Бургете-и-Лана ввел 13 августа военное положение. Он объявил организаторов забастовки платными агентами иностранных держав. Заявив, что будет охотиться на стачечников, «как на диких зверей», он направил в горняцкие поселки на усмирение бастующих подразделения регулярных войск и гражданской гвардии. Развязав террор, Бургете жестоко подавил забастовку. Восемьдесят человек было убито, полторы сотни ранено, две тысячи арестовано, многие из них подверглись избиениям и пыткам⁶⁷.

Одним из подразделений командовал молодой майор Франко. Составленное из роты Королевского полка (Regimiento del Rey), взвода пулеметчиков полка принца Испании (Regimiento del Principe) и приданного отряда гражданской гвардии, оно сыграло заметную роль в наведении порядка. Официальный историограф гражданской гвардии писал в связи с теми событиями о Франко как о человеке, «ответственном за восстановление порядка»⁶⁸. Хотя действия Франко в то время вызвали уважение к нему со стороны местной буржуазии, сам он позже, выступая перед астурийскими шахтерами, утверждал, будто его подразделению действовать не пришлось⁶⁹. Верится в это с трудом, но теперь невозможно восстановить подлинную роль Франко в подавлении забастовки. Несомненно, в его задачу входило предотвращать саботаж на шахтах и выносить в условиях военного положения решения по случаям столкновений отдельных стачечников с гражданскими гвардейцами. Не слишком правдоподобным выглядит и его утверждение, сделанное в 1963 году в интервью Джорджу Хилл-зу, возглавлявшему испанскую службу Би-би-си, будто, увидев ужасные условия жизни горняков, он серьезно занялся изучением социологии и экономики⁷⁰. В противовес патерналистским воспоминаниям Франко Мануэль Лянеса, лидер астурийских горняков с умеренными взглядами, писал, что это было время «африканской ненависти» (odio africano), разразившейся над горняцкими поселками бурей насилия, грабежей, избиений и пыток⁷¹.

Нарастающее недовольство многих офицеров политической системой еще усилилось после 1917 года в результате развернутой Испанской социалистической рабочей партией — ИСРП (Partido Socialisto Obrero Espanol) широкомасштабной кампании протеста против войны в Марокко и нерешительности сменявших друг друга кабинетов. Армейские офицеры хотели, чтобы средств на армию выделялось все больше, но чтобы политики при этом не лезли в военные дела. Правительства, сталкиваясь с усилением народного недовольства' бессмысленно проливаемой в Марокко кровью, снижали расходы на войну и навязывали армии по существу оборонительную стратегию. По мнению высшего военного командования, лицемерные политики вели двойную игру: требуя от солдат легких побед, они одновременно не хотели попасться на разбазаривании денег на колониальную войну⁷². Поэтому вместо полномасштабной оккупации области Риф, о чем военные говорили как о единственно верном решении, армия была вынуждена ограничиваться охраной городов и коммуникаций между ними. Естественно, повстанцы из местных племен получали возможность нападать на конвои с провизией, втягивая армию в бесконечную войну на истощение, за которую военные возлагали всю вину на политиков. Попытка изменить ход событий была предпринята в августе 1919 года, когда умер верховный комиссар Испании в Марокканском протекторате генерал Гомес Хордана и премьер-министр граф де Романонес назначил на это место сорокашестилетнего генерала Дамасо Беренгера. Блестящий офицер с великолепным послужным списком, Беренгер стал в 1918 году военным министром⁷³.

Одной из проблем, с которыми столкнулся Беренгер, стали амбиции и ревность командующего гарнизоном Сеуты генерала Мануэля Фернандеса Сильвестре. Несмотря на взаимную симпатию и уважение и благосклонность к обоим Альфонса XIII, их рабочие отношения не складывались из-за того, что Сильвестре был на два года старше Беренгера и когда-то был его начальником, да и в табели о рангах он стоял выше, пусть даже только на один пункт. Это старшинство и личная дружба Сильвестре с королем подталкивали его на нарушение субординации. Имелись у них разногласия и в отношении марокканской политики правительства. Сильвестре выступал за решительное подавление восставших марокканских племен, а Беренгер склонялся к мирному покорению племен при помощи умелого манипулирования местными силами⁷⁴. Он разработал трехлетний план умиротворения. План был нацелен на установление со временем сухопутного сообщения между Сеутой и Мелильей. Первая часть плана предполагала отвоевание у племен территории к востоку от Сеуты, известной как Аниера (Апуега) и в том числе города Алкасаркивир. За этим должно бьшо последовать подчинение района Джибала и двух его основных городов — Тасару-та (Tazarut) и Ксауэна (Xauen). С одобрения правительства план начал реализовываться, 21 марта 1919 года Алкасаркивир был оккупирован. Эль-Райсуни ответил нападениями на испанские конвои с провизией.

В это время Франко был отвлечен от марокканских событий участием в «хунтах обороны», хотя эти объединения и выступали за продвижение по службе строго по старшинству. Можно предположить, что он делал это не по убеждениям, а лишь в ответ на зависть младших по званию, но старших по возрасту офицеров, не служивших в Африке. Если бы эта политика нашла отклик во всей армии, офицеры лишились бы главного стимула ехать добровольцами в Марокко. Не успел Франко как следует втянуться в дела «полуостровников», как в его жизни произошли немаловажные перспективные перемены, и началось это 28 сентября 1918 года, когда он отправился из своей части в Овьедо в населенный пункт Вальдемото под Мадридом. Там он пробыл до 16 ноября, проходя обязательные майорские курсы по стрелковой подготовке. И там он встретил майора Хосе' Миляна Астрая, человека на тринадцать лет старше его, ожидавшего повышения. Милян, знаменитый своей безудержной смелостью и, соответственно, серьезными ранениями, изложил Франко свою идею создания для войны в Африке специальных добровольческих частей по типу французского Иностранного легиона. Франко раззадорили беседы с Миляном Астраем, а сам он произвел на того впечатление человека, с которым можно делать дело⁷⁵.

Франко вернулся к своим гарнизонным обязанностям в Овьедо и провел там 1919-й и большую часть 1920 года. За это время Милян Астрай ознакомил со своими идеями военного министра генерала Товара. Генерал Товар передал их, в свою очередь, в генштаб, и Миляна направили в Алжир для изучения структуры и тактики французского Иностранного легиона. По его возвращении появился королевский указ, одобривший создание формирования из доброволь-цев-иностранцев. Но Товар к тому времени был заменен генералом Виляльбой Рикельме, который положил начинания в долгий ящик и занялся стоявшим тогда на повестке дня вопросом серьезной реорганизации африканских частей армии. В мае 1920 года Виляльба был смещен и заменен виконтом де Эса (de Eza), которому случилось слышать лекцию Миляна Астрая в мадридском офицерском собрании (Circulo Militar). Доводы Миляна Астрая убедили де Эсу, и он одобрил набор в новые войска.

В июне 1920 года Милян снова встретил Франко в Мадриде и предложил ему место заместителя командующего Испанским легионом. Вначале предложение Миляна не увлекло Франко, потому что его отношения с Кармен были в самом расцвете и еще потому, что в Марокко, по крайней мере на тот момент, было так же спокойно, как в самой Испании⁷⁶. Но после недолгих колебаний, убоявшись перспективы завязнуть в Овьедо, он согласился. Для Кармен Поло начался трудный период, в течение которого ей предстояло доказать, способна ли она проявить такое же терпение и решимость, как ее муж. Говоря об этом времени восемь лет спустя, она отметила: «В моих мечтах любовь всегда мне виделась озаренной радостью и смехом; но мне она принесла больше печали и слез. Первые мои женские слезы были о нем. Мы были помолвлены, но ему пришлось оставить меня и уехать в Африку для организации первого батальона Легиона. Можете себе представить мое вечное беспокойство и переживания, которые особенно усиливались в дни, когда газеты писали об операциях в Марокко или когда письма задерживались дольше обычного»⁷⁷.

Формально Легион был основан 31 августа 1920 года под названием «Tercio de Extranjeros». Терсио, или треть — так в XVI веке назывались полки армии Фландрии, которые делились на три группы: воинов-копьеносцев, воинов с арбалетами и воинов с аркебузами. Новое формирование имело также три батальона, или banderas (знамена). Миляну Астраю не понравилось название, и он все время настаивал на «Легионе», что больше нравилось и Франко.

Только что закончилась мировая война, и с добровольцами проблем не было. Двадцать седьмого сентября 1920 года Франко стал командиром первого батальона (primira bandera). Отложив осуществление планов пожить рядом с Кармен Поло, он 10 октября 1920 года на пароме «Алхесирас» вместе с первыми двумя сотнями наемников — сборищем отбросов общества, жестоких, а то и просто жалких людишек — покинул берега Испании. Среди них были и обычные уголовники, включая иностранцев, ветеранов войны, которые не смогли приспособиться к мирной жизни, и активные участники социальных беспорядков в Барселоне. Низенький, хрупкий, бледный двадцативосьмилетний майор Франко со своим высоким голосом не очень походил на человека, который сумел бы совладать с такой бандой.

Смерть была манией Миляна Астрая. Для своих рекрутов он не видел другой стези, как сражаться и погибать. Милян и Франко через всю жизнь пронесли милое их сердцам романтическое представление о Легионе как о последней возможности, предоставленной отбросам общества найти искупление через дисциплину, преодоление трудностей, борьбу и смерть. Это прослеживается в «Дневнике одного батальона» (Diario de una bandera), написанном Франко в первые два года существования Легиона и представлявшем любопытную смесь сентиментальности, духа романтических приключений и полного равнодушия к проявлениям всего звериного в человеке. В своей приветственной речи перед первыми рекрутами истеричный Милян сказал им, что, как воры и убийцы, они были обречены, и только вступление в Легион спасло их. Все более распаляясь, он предложил им новую жизнь, но платой за нее все равно должна была стать смерть. Он назвал наемников «женихами смерти» (los novias de muerto)⁷⁸. В Легионе царил дух жестокости и бесчеловечности, и Франко полностью нес за это свою долю ответственности, хотя внешне он проявлял себя достаточно сдержанно. Дисциплина в Легионе бьша жесточайшая. Расстрелять могли не только за дезертирство, но и за незначительные нарушения дисциплины⁷⁹. Пока Франко был заместителем Миляна Астрая, он не позволял себе непослушания, недисциплинированности или нелояльности по отношению к командиру, хотя искушение воспротивиться воле этого маньяка бывало, и весьма сильное⁸⁰.

По прибытии в Сеуту легионеры всю ночь терроризировали город. От их рук погибли проститутка и капрал гражданской гвардии. При попытке оказать сопротивление убийцам были застрелены еще двое⁸¹. Франко вынужден был перебросить свой батальон в Дар-Риффьен, где на восстановленной старинной арке вывели надпись: «Легионеры — в бой, легионеры — вперед навстречу смерти» (Legionerios a luchar, legionarios a morir).

В Африку они прибыли в трудное время. Беренгер приступил к реализации второй части своего плана оккупации. Четырнадцатого октября 1920 года испанские войска заняли базу эль-Райсуни — живописный горный городок Кса-уэн. Для местных жителей Ксауэн был священным городом, «городом таинств». Спрятанный в горном ущелье, этот город-крепость был практически неприступен. Его захватили почти без потерь благодаря одному арабисту — полковнику Альберто Кастро Хироне, который вошел в город переодетым в торговца древесным углем и путем угроз и подкупа убедил местную верхушку сдаться⁸². Однако промышлявшие налетами на конвои с товарами племена на территории между Ксауэном и Тетуаном воспротивились такому исходу, и вскоре испанцам пришлось проводить дорогостоящие полицейские операции. Спустя неделю по прибытии легионеры Франко были направлены в Уад-JIay (Uad Lau) охранять дорогу, ведущую в Ксауэн.

Вскоре к Франко присоединились его закадычные друзья — двоюродный брат Пакон и Камило Алонсо Вега. Алонсо Веге было поручено создать ферму для снабжения батальона продуктами и построить приличные казармы. Создание фермы увенчалось большим успехом. Она не только обеспечивала подразделение свежим мясом и овощами, но и приносила прибыль. Франко организовал также устойчивую доставку в Дар-Риффьен чистой горной воды⁸³. Здесь еще раз проявился его методичный подход к устройству лагерного быта и к ведению боевых действий. Теперь все его мысли были направлены только на решение военных вопросов. Спрятавшись в скорлупу человека, заботящегося исключительно об общественных нуждах, он явно не разделял чувств и аппетитов своих товарищей и стал известен как офицер «без страха, без женщин и без мессы» (Siu miedo, siu muheres у sin misa)²¹. He имея интересов, не связанных напрямую с карьерой, занимаясь изучением местности, работой над картами и подготовкой к операциям, он добился, что его подразделение стало образцовым на общем фоне печально известных своей плохой дисциплиной, неэффективностью и низким моральным духом частей испанской армии.

Кроме того, малый рост Франко всегда вызывал у него желание навязать свою волю людям физически более внушительным и сильным; как бы компенсируя свою тщедушность, он отличался и завидным хладнокровием. Хотя Ми-лян Астрай и Франко жестоко карали за малейшие нарушения дисциплины, они закрывали глаза на зверства своих наемников в захваченных ими селениях. Отрубание голов пленникам и выставление их напоказ было обычным делом. Герцогиня де ла Виктория, филантропка, организовавшая команду добровольцев из сестер милосердия, в 1922 году в знак признательности от Легиона получила корзину роз, в центре были помещены два человеческих черепа⁸⁴. На параде по случаю прибытия в Марокко в 1926 году диктатора генерала Примо де Риверы легионеры стояли с наколотыми на штыки человеческими головами⁸⁵. Франко и его офицеры со временем стали гордиться жестокостью своих людей и радоваться их дурной славе. Ведь подобная репутация служила им своего рода оружием подавления непокорного населения колонии, и Франко сделал для себя на будущее выводы об исключительной эффективности террора. В своем «Дневнике одного батальона» он с отеческой теплотой пишет о звериной жестокости своих людей⁸⁶. В Африке, как и потом во время Гражданской войны в Испании, он сквозь пальцы смотрел на убийства и надругательства над пленными. Мало сомнений в том, что годы, проведенные в обстановке нечеловеческой жестокости Легиона, внесли свой вклад в дегуманизацию личности Франко, но, возможно, он уже приехал в Африку настолько лишенным нормальной эмоциональной реакции, что его не трогала окружавшая жестокость. Еще когда Франко служил в «регуларес», один офицер, чуть старше его возрастом, Гонсало Кейпо де Льяно, был поражен той невозмутимостью, с какой Франко смотрел на жестокие избиения марокканских военнослужащих за пустяковые нарушения дисциплины⁸⁷. Легкость, с которой он привык к зверствам своего нового войска, говорит об отсутствии у него всякой чувствительности, граничащем с внутренней пустотой. Это же объясняет и полную его невозмутимость, даже безмятежность, при использовании террора во время Гражданской войны и в последующие годы репрессий.

Офицеры, чтобы успешно служить в Легионе, должны были проявлять ту же жестокость и безжалостность, что и их солдаты. Однажды, обеспокоенный вспышкой нарушений дисциплины и дезертирства, Франко направил Миляну Астраю просьбу разрешить применение смертной казни. Милян проконсультировался с начальством и сообщил Франко, что смертный приговор может выноситься только в соответствии с нормами военного уголовного кодекса. Несколько дней спустя один легионер отказался от еды и запустил миской в офицера. Франко построил батальон, выбрал несколько человек и приказал им расстрелять нарушителя дисциплины, а потом заставил весь батальон промаршировать мимо трупа. Он доложил Миляну, что вынужден был в целях поддержания дисциплины столь сурово наказать легионера, и принял всю ответственность на себя⁸⁸. В другой раз ему сообщили о поимке двух дезертиров Легиона, которые вдобавок совершили ограбление. «Расстрелять», — последовал приказ Франко. В ответ на протест Винсенте Гуарнера, с которым он учился в академии в Толедо и который в это время находился в его части, Франко вспылил: «Заткнись! Ты не знаешь, что это за народ. Если они не почувствуют железной руки, тут начнется хаос»⁸⁹. По словам одного сержанта, и рядовые легионеры, и офицеры боялись Франко и его жутковатого хладнокровия, с которым он глазом не моргнув мог расстрелять человека: «Ты мог быть уверенным, что получишь сполна, и ты твердо знал, что он тебя поймает, и только неизвестно было, какое наказание тебя ждет... Можно было надеяться только на Бога, если у тебя не было чего-то из снаряжения, или винтовка была не почищена, или ты ленился»⁹⁰.

В начале 1921 года план постепенной оккупации генерала Беренгера успешно воплощался в жизнь. В то же самое время генерал Мануэль Фернандес Сильвестре ввязался в амбициозную, но, по существу, безрассудную кампанию, выступив из Мелильи на запад, в сторону залива Алусемас. Семнадцатого февраля 1921 года Сильвестре занял Монте-Арруит (Monte Arriut) и готовился перейти реку Амекран. Сильвестре двигался по труднопроходимой территории с враждебно настроенным населением, и удача его была скорее кажущейся, чем реальной. Абд эль-Керим, воинственный молодой вождь, успешно начавший распространять свою власть на рифские племена берберов, предупредил Сильвестре, что если он перейдет Амекран, то берберы ответят силой. Это предупреждение только рассмешило Сильвестре⁹¹. Однако Беренгера устраивало, что Сильвестре контролирует ситуацию, и он решил потеснить эль-Райсуни, захватив горы Гомара. Легиону было приказано присоединиться к колонне²², которой командовал один из известных офицеров испанской армии, полковник Кастро Хирона. В задачу колонны входило создание непрерывной линии обороны между Ксауэном и Уад-Лау. Когда эта линия протянулась далее — от Ксауэна до Алкасаркивира, — эль-Райсуни оказался в окружении. Двадцать девятого июня 1921 года легионеры, идя в авангарде, атаковали базу эль-Райсуни.

Однако 22 июня 1921 года, перед началом наступления, один из батальонов Легиона без объяснения причин перебросили под Фондак (Fondak). Когда после изматывающего марш-броска они прибыли на место, им приказали следовать через Тетуан далее к Сеуте. Добравшись до Тетуана, они по слухам узнали о военной катастрофе под Мелильей. В Сеуте слухи подтвердились. Их погрузили на борт военного транспорта «Сьюдад де Кадис» и направили в Мелилью⁹². К сожалению, они не ведали о масштабах катастрофы. Генерал Фернандес Сильвестре слишком растянул свои войска по берегу Амекрана в сторону залива Алусемас и потерпел сокрушительное поражение от Абд эль-Керима. От населенного пункта Анваль (Annual), где Сильвестре был разбит, войска отступили, и отступление продолжалось три недели, пока испанцы не оказались отброшенными к самой Мелилье. Практически все гарнизоны были уничтожены. Все приобретения последнего десятилетия, пять тысяч квадратных километров бесплодной, покрытой низкорослым кустарником земли, завоеванной ценой огромных материальных средств и тысяч человеческих жизней, были потеряны всего за несколько дней. На выдвинутых навстречу противнику постах близ населенных пунктов Мелилья, Дар-Дриус, Монте-Арруит и Надор произошли массовые истребления испанских солдат. За несколько недель их погибло до девяти тысяч. Повстанцы подошли к окраинам охваченной паникой Мелильи, но, ограничившись грабежами, не стали брать ее, хотя город остался, по существу, без защиты⁹³.

В этот момент прибыли подкрепления, в том числе и Франко со своими легионерами, которые появились в Мелилье 23 июля 1921 года. Им был отдан приказ удержать город любой ценой⁹⁴. Легион вначале был занят укреплением обороны города, а потом — подступов к нему с юга. Со своих оборонительных позиций на холмах под Мелильей Франко мог наблюдать за осадой остатков гарнизона населенного пункта Надор, но его просьба пойти с подразделением добровольцев на выручку осажденным была отклонена. Поражение следовало за поражением. Второго августа пал Надор, 9 августа — Монте-Арруит⁹⁵. Отдельные подразделения Легиона посылали на поддержку других частей, дислоцированных в этом районе, они сопровождали колонны с провиантом, они приходили на помощь защитникам блокгаузов на самых опасных направлениях. Чтобы выполнить поставленные задачи, офицерам и легионерам приходилось не спать круглыми сутками⁹⁶. Благодаря прессе и опубликованному дневнику Франко, роль, которую он сыграл в обороне Мелильи, помогла ему приобрести славу национального героя. И он укрепил эту репутацию снятием осады с Ка-сабоны, когда его конвой нанес неожиданный удар по осаждавшим Касабону марокканцам⁹⁷. Во время боев с племенами он научился умело использовать топографические особенности местности, вступая при этом в противоречия с боевыми уставами армии⁹⁸.

К 17 сентября Беренгер собрал достаточно сил, чтобы перейти в контрнаступление с целью вернуть часть потерянных территорий. Легион снова оказался в авангарде. В первый день наступления под Надором Милян Астрай был серьезно ранен в грудь. Он упал на землю со словами: «Меня убили, меня убили!» Потом привстал и крикнул: «Да здравствует король! Да здравствует Испания! Да здравствует Легион!» Его унесли на носилках, а командование перешло к Франко.

Когда молодой майор и его войска вошли в Надор, они увидели там горы незахороненных, разлагающихся трупов своих товарищей, убитых шесть недель назад. Франко писал потом, что Надор с его горами трупов, валяющихся вперемешку с награбленным и брошенным марокканцами добром, представлял собой «огромное кладбище»⁹⁹. В последующие недели Франко со своими легионерами принял участие еще в нескольких подобных операциях, в частности 23 октября он освобождал Монте-Арруит. Франко не видел противоречия в том факте, что, с одной стороны одобряя зверства своих людей, он, с другой стороны, приходил в ужас при виде сотен изуродованных трупов испанских солдат в Монте-Арруите. Он и его люди покидали Монте-Арруит, «унося в сердцах страстное желание отомстить и так наказать их, как еще никого и никогда не наказывали»¹⁰⁰. Франко вспоминал, как во время одного наступления капитан приказал своим людям прекратить огонь, потому что перед ними были женщины. И один старый легионер проворчал: «Но это же фабрики по производству марокканцев». «Мы все засмеялись, — пишет Франко в дневнике, — а потом вспомнили, что во время наших поражений именно женщины проявляли особую жестокость, приканчивая раненых и сдирая с них одежду, платя таким образом за принесенные им блага цивилизации»¹⁰¹.

Восьмого января 1922 года под натиском войск Беренгера пал Дар-Дриус. Многое из того, что было потеряно после поражения под Анвалем, удалось вернуть. Франко не забыл судьбы испанских солдат, перебитых марокканцами в Дар-Дриусе в 1921 году, и возмущался тем, что Легиону не позволили вступить в это селение и отомстить¹⁰². Однако спустя несколько дней они не упустили своего шанса. Произошел случай, который позволил галисийской прессе говорить о «хладнокровии, бесстрашии и презрении к смерти», проявленными «нашим любимым Пако Франко». Под Дар-Дриусом был атакован блокгауз, и осажденные легионеры обратились за помощью. Командир испанских войск в городке приказал выступить всему батальону, но Франко сказал, что ему хватит дюжины смельчаков, и попросил выйти добровольцев! Когда все сделали шаг вперед, он отобрал двенадцать человек и отправился с ними на выручку осажденным. Атака марокканцев на блокгауз была отбита. На следующее утро Франко и его двенадцать добровольцев вернулись, неся в качестве трофеев двенадцать окровавленных голов туземцев (barquenos)¹⁰³.

Отправляясь в отпуск, Франко непременно навещал в Астурии Кармен Поло. Во время этих поездок в Овьедо он, как прославленный герой, был желанным-гостем в домах местной аристократии. И самому Франко нравились такие визиты, а почтение к дворянству и аристократии осталось в нем на всю жизнь¹⁰⁴. Пообтершись, он начал заводить в обществе связи, которые помогут ему в дальнейшей жизни, и начал заботиться о своем общественном лице, из чего можно сделать вывод о масштабах его тогдашних амбиций. За ним стали охотиться газеты. В интервью, в речах на банкетах, данных в его честь, в его собственных публикациях он начал сознательно создавать себе образ самоотверженного героя. Вскоре после принятия от Миляна Астрая Легиона он получил поздравительную телеграмму от мэра (alcalde) Эль-Ферроля. В перерыве между боями он нашел время скромно ответить: «Для Легиона большая честь получить ваше приветствие. Я просто исполняю свой солдатский долг. Горячий привет городу от легионеров»¹⁰⁵. Для Франко того времени это было типично — показать себя храбрым, но скромным офицером, думающим только о своем воинском долге. Это был образ, в который он твердо верил и который старательно выносил на публику. Выходя от короля после аудиенции, данной ему в начале 1922 года, он сообщил репортерам, что король обнял его и поздравил с успешным. командованием «Терсио» после того, как Милян Астрай выбыл из строя. «В том, что он сказал обо мне, есть некоторое преувеличение. Я просто выполняю свой долг. Солдаты — вот подлинно смелые люди. С ними можно идти куда угодно»¹⁰⁶. Вряд ли правильно будет сказать, что Франко открыто лицемерил, делая заявление в таком духе. Несомненно, молодой майор видел себя таким, каким в напыщенных выражениях описал в дневнике. Как бы там ни было, стиль его различных интервью и то, что он предал свой дневник гласности в конце 1922 года, раздавая его экземпляры направо и налево, позволяют предположить, что он уловил, как важно находиться в центре внимания, чтобы успешно пройти вожделенный путь от героя до генерала.