Франко. Биография

Глава 2 СТАНОВЛЕНИЕ ГЕНЕРАЛА

1922—1931 годы

Франко еще только закладывал основы своего общественного имиджа, а среди солдат он уже пользовался большой популярностью благодаря тщательной разработке планов боевых операций и своему личному участию в вылазках во главе подразделения. Он любил штыковые атаки, считая их мощным средством устрашения противника. Его подвиги широко освещались в испанской прессе, из него сделали национального героя, «аса Легиона». Генерал Хосе Сан-хурхо, один из героев африканской кампании и командир Франко, как-то пообещал ему: «Вы попадете в госпиталь не от пули марокканца — я сам сшибу вас камнем, если еще раз увижу в бою на коне»¹.

В июне 1922 года Санхурхо представил Франко к званию подполковника — за действия при взятии Надора. Поскольку высшие военные инстанции были все еще заняты разбором катастрофы под Анвалем, представлению не дали ходу. Тем не менее Милян Астрай был произведен в полные полковники, а сам Санхурхо — в генерал-майоры. Франко же просто наградили медалью. Возмущенный критикой армии со стороны гражданских властей и намерениями правительства уйти из Марокко, Милян Астрай сделал ряд необдуманных заявлений, и 13 ноября 1922 года его отстранили от командования Легионом. К досаде Франко, его не поставили на место Миляна, поскольку он был слишком молод и имел всего лишь звание майора. Командиром стал подполковник Рафаэль де Валенсуэла из «регуларес». Обойденный по службе, Франко ушел из Легиона. Человек, который вместе с Миляном стоял у истоков этого военного формирования, должно быть, посчитал для себя неприемлемым оказаться заместителем у новичка². Франко попросился в Испанию и был направлен обратно в Овьедо.

К неудовольствию большинства армейских офицеров, провал под Анвалем усилил пацифизм левых и нанес урон репутации армии и короля. Получило широкое распространение мнение о том, что именно Альфонс XIII подстрекал Сильвестре к молниеносному наступлению³. В августе 1921 года генералу Хосе Пикассо было поручено расследовать причины поражения. Доклад Пикассо заканчивался обвинением тридцати девяти офицеров, включая Беренгера, которому 10 июля 1922 года пришлось уйти с поста верховного комиссара в Марокко. Осенью 1922 года выводы Пикассо оказались на рассмотрении комитета кортесов, вошедшего в историю, как «Комитет по ответственности», и созданного с целью дать политическую оценку военному поражению. При обсуждении блестящий оратор, депутат от социалистов Индалесио Прьето заявил, что армию поразила коррупция, а потому опрометчивость Сильвестре не могла не привести к поражению. Депутат-социалист призвал к закрытию военных академий, роспуску интендантской службы и увольнению из армии высших офи-церов-«африканцев». Его речь была опубликована и разошлась на листовках в сотнях тысяч экземпляров⁴.

Беренгера заменил генерал Рикардо Бургете, под началом которого Франко служил в Овьедо в 1917 году. Бургете в качестве верховного комиссара следовал предписаниям правительства умиротворять повстанцев подачками, а не военной силой. Двадцать второго сентября 1922 года он заключил сделку с разжиревшим и потерявшим боевой пыл эль-Райсуни. В результате эль-Райсуни стал правителем Джибалы от имени Испании, получил свободу рук и большую сумму денег. Поскольку испанцы уже обложили эль-Райсуни в его резиденции — городке Тасарут, центре провинции Джибала, — его власть стала бы ничтожной, приди испанцам в голову занять этот населенный пункт. Но власти продолжали вести непоследовательную половинчатую политику, и испанские войска ушли с территории, контролировавшейся человеком, который был на грани поражения. У того прибавилось денег, и власть его укрепилась.

Целью Бургете было умиротворение племен на западе, чтобы спокойно разделаться на востоке с более опасным Абд эль-Керимом. Осенью, после попытки провести с ним переговоры о выкупе испанских пленных, Бургете перешел в наступление. В качестве исходной позиции Бургете собирался использовать возвышенность, на которой находилось селение Тиси-Асса (Tiži Azza), к югу от Анваля. Однако, пока он готовился, рифские племена первыми ударили по испанцам, это случилось в начале ноября 1922 года. Обосновавшись на горных склонах над городом, они обрушили огонь на гарнизон, в результате чего войска потеряли две тысячи убитыми и ранеными, и испанцам пришлось на всю зиму перейти в оборону⁵.

Ухудшение ситуации в Марокко и нерешительность Бургете, возможно, убедили Франко, что он сделал верный шаг, уйдя из Легиона, какими бы соображениями он ни руководствовался. Когда по дороге в Астурию он проезжал через Мадрид, то был осыпан почестями. Король 12 января 1923 года наградил его Военной медалью и удостоил чести называться камергером (gentihobre de camara), причислив таким образом к элитной категории военных придворных⁶. Его поклонники устроили в честь героя обед.

В это время вышел из печати и лестный для Франко краткий биографический очерк, подготовленный каталонским журналистом и писателем Хуаном Феррагутом. Теперь, когда приближалась женитьба, героизм уходил на второй план, а его место заняли серьезные и амбициозные планы²³. У Феррагута же Франко еще представлялся старательным служакой. Скоро такому образу суждено будет исчезнуть. Однако барабанный патриотизм и романтический героизм, воспетый на многих страницах книги, дают веские основания полагать, что Франко наложил на себя личину неустрашимого героя пустынь отнюдь не спонтанно. Когда Феррагут спросил Франко, почему тот покинул Марокко, Франко ответил: «Потому что мы там больше ничего не делаем. Там больше не стреляют. Война стала такой же работой, как и любая другая, разве что более изматывающей. Мы теперь не живем, а существуем». Ответы Франко явно подготовлены, что позволяет предположить его тщательную работу над своим общественным образом. На вопрос Феррагута, любит ли Франко боевые действия, тридцатилетний майор ответил: «Да... По крайней мере, любил до настоящего времени. Я считаю, что у солдата бывает два периода: война и учеба. Я прошел первый период и теперь хочу учиться. Раньше война была делом простым. Единственное, чем нужно было обладать, это отвагой. А теперь война усложнилась, это, пожалуй, самая трудная из наук». Феррагут описывает его мальчишескую внешность: «Его загорелое лицо, черные блестящие глаза, курчавые волосы, определенная робость в речи и жестах и открытая улыбка делают его похожим на ребенка. Когда его хвалят, он заливается румянцем, словно девушка, которой польстили». Франко не принимает похвал, как и подобает герою: «Но я ничего такого не сделал! Опасность не так велика, как думают. Все можно вытерпеть, нужно только немного выносливости».

О своих самых ярких впечатлениях во время войны Франко сказал: «Запомнился один день в Касабоне. Это был, пожалуй, самый тяжелый день войны. Вот тогда мы поняли, что значит Легион. Марокканцы крепко нажали, нас разделяли всего двадцать шагов. С нашей стороны было полторы роты. Сто человек были убиты и ранены. Люди падали по нескольку сразу, почти все раненные в голову или в живот, но это не поколебало нас ни на миг. Даже истекая кровью, раненые кричали: «Да здравствует Легион!» Глядя на них, таких мужественных и таких отважных, я был взволнован до глубины души». В ответ на вопрос, испытывал ли он страх, он улыбнулся, словно вопрос озадачил его, и смущенно ответил: «Не знаю. Никто не знает, что такое смелость и страх. У солдата это складывается в чувство долга, патриотизма». Романтическая нотка прозвучала и в ответах о матери и невесте, которые ждут не дождутся его. Феррагут напрямую спросил его: «Вы влюблены, Франко?» На что тот любезно сказал: «Ну а вы как думаете? Я же и еду в Овьедо, чтобы жениться»⁷.'

Двадцать первого марта 1923 года Франко приезжает в Овьедо, где в ореоле своих военных подвигов Становится лакомым объектом на различных торжествах. В начале июня местное общество не поскупилось на великолепный банкет, на котором Франко преподнесли золотой ключ — символ недавно присвоенного ему статуса камергера. Деньги на ключ собирали по подписке. Франко еще не получил требовавшегося в его новом положении разрешения короля на вступление в брак, но, учитывая, что это было простой формальностью, церемонию назначили на июнь. Однако пока Кармен и Франсиско ждали разрешение двора, их планы вновь претерпели изменения. Франко поехал в Эль-Ферроль, где провел с семьей большую часть мая. А в начале июня Абд эль-Керим развернул новое наступление на Тиси-Ассу, ключевой пункт в обороне Мелильи. Если бы Тиси-Асса пала, то тут же, как костяшки домино, за ней последовали бы и другие испанские оборонительные позиции. Пятого июня 1923 года новый командир Легиона подполковник Валенсуэла погиб во время успешной операции по снятию блокады⁸.

На чрезвычайном заседании правительства, состоявшемся тремя днями позже, было принято решение, что наиболее подходящей кандидатурой на место Валенсуэлы является Франко. Военный министр генерал Айспуру телеграфировал ему о производстве в чин подполковника с отсчетом времени присвоения с 31 января 1922 года и о назначении его королевским указом командиром Легиона. Бракосочетание вновь было отложено. Утешением за временную потерю жениха для амбициозной Кармен могло служить его повышение по службе, знаки королевского августейшего внимания и возросший престиж Франко в ее родных местах. Хотя, когда у нее брали интервью в 1928 году, она говорила о своем беспокойстве по поводу отсутствия Франко и его главном недостатке — тяге к Африке⁹.

Прежде чем покинуть Испанию, Франко побывал на банкетах, устроенных в его честь в клубе автомобилистов Овьедо и в мадридском отеле «Палас». Одна из главных астурийских газет посвятила целую первую полосу его назначению и его воинской доблести. Тут же были напечатаны восторженные отзывы генерала Антонио Лосады, военного губернатора Овьедо, маркиза де ла Вега де Ансо, и других представителей местной знати¹⁰. Давая субботним вечером 9 июня интервью на банкете в клубе автомобилистов, Франко предстал перед общественностью идеальным молодым героем — напористым, храбрым и, сверх того, скромным. Он отказался говорить о своей особой смелости и объяснил, что наравне с другими подвержен нервозности на поле боя. Он перебивает журналиста, пытающегося пропеть ему панегирик, и говорит: «Я делал то, что делали все легионеры. Мы сражались с желанием победить, и мы побеждали». Осторожное напоминание обо всем, с чем он расстается, вызвало было у Франко легкий всплеск эмоций, но он быстро справился с ними. Когда журналист льстиво заметил: «Как же обрадуются бравые легионеры, узнав об этом назначении», Франко ответил: «Обрадуются? Почему? Я такой же офицер, как...» Но тут его перебил проходивший бывший легионер, который сказал: «Скажите: да, обрадуются. Конечно обрадуются». Словно находясь на страницах романтической повести, Франко скромно улыбнулся и ответил: «Не надо меня перехваливать. Но вы правы, эти парни очень хорошо ко мне относятся».

Заканчивалось интервью изложением Франко своих планов. И здесь он снова намекнул о приносимой им жертве. В егр ответе содержалась любопытная смесь энтузиазма взрослого человека и нарочитой высокопарности: «Планы? Их продиктуют обстоятельства. Повторяю, я простой солдат, выполняющий приказы. Я поеду в Марокко, посмотрю, как там идут дела. Поработаем с полной отдачей, а как только вырвусь в отпуск, поеду в Овьедо, чтобы... сделать то, что я считал уже свершившимся и чему препятствует служба, которая берет верх над чувствами, даже теми, что пустили глубокие корни в душе. Когда Родина зовет, может быть только один быстрый и четкий ответ: «Есть!»" Несомненно, это и другие интервью того периода показывают гораздо более привлекательного Франко, чем тот, каким он позже предстал на деле, и в значительной мере это объясняется все возраставшим и разлагающим влиянием лести и похвал. Военный министр и будущий президент Второй республики Нисето Алкала Самора считал ровесника Франко и его конкурента Мануэля Годеда более многообещающим офицером. Однако ему нравилась нарочитая скромность Франко, «потеря которой, когда он стал генералом, сильно повредила ему»¹².

Спустя неделю после посещения Мадрида Франко прибыл в Сеуту и вскоре оказался в гуще боевых действий. Вскоре Абд эль-Керим повел атаку на Тиси-Ассу и одновременно на Тифаруин, испанский укрепленный пункт на реке Керт к западу от Мелильи. Около девяти тысяч человек участвовало в осаде Тифаруина, и осада была снята лишь с помощью двух батальонов Легиона, которыми командовал Франко¹³.

В руководстве армией накопилось столько недовольства предательскими действиями, как там считали, гражданских политиков в Марокко, что с начала 1923 года в двух группах высших генералов — в Мадриде и Барселоне, где верховодил Мигель Примо де Ривера, — начали поговаривать о военном перевороте¹⁴. Двадцать третьего августа произошел инцидент, ускоривший развитие событий. В Малаге возникли беспорядки, в рядах призывников, готовившихся отправляться в Африку. В возникшей суматохе имели место нападения на офицеров и сержантов. Некоторые рекруты были просто пьяны, но среди бунтовавших были каталонские и баскские националисты, выступавшие под политическими лозунгами. Порядок был в конечном итоге восстановлен гражданской гвардией. При этом был убит сержант инженерно-саперных войск, и в убийстве обвинили капрала-галисийца Санчеса Барросо. Его немедленно отдали под суд и приговорили к смертной казни. После Анваля в народе еще более укрепилось неприятие войны в Марокко, к этому добавилось возмущение смертным приговором. Двадцать восьмого августа по просьбе кабинета министров король помиловал Санчеса Барросо. Офицерский корпус был возмущен очередным унижением, которому он подвергся в Малаге, отрицательным отношением общественности к миссии военных в Марокко и неуважением к офицерам, якобы нашедшим выражение в акте помилования¹⁵.

Тринадцатого сентября эксцентричный, как Фальстаф, генерал Мигель Примо де Ривера произвел попытку военного переворота, поддержанную его гарнизоном в Каталонии и гарнизоном в Арагоне, который находился под командованием его друга генерала Санхурхо. Можно много спорить о причастности короля к перевороту. С уверенностью можно сказать, что он снисходительно отнесся к удару по представляемой им конституционной монархии и спокойно смирился с авторитарным правлением военных. После прошедших с 1917 года шести лет нестабильности и спорадических кровопролитий среди «регенераци-онистов» стали модны призывы привести к власти «железного хирурга». Поэтому военная директория, установленная Примо де Риверой, была встречена лишь символическим сопротивлением, поскольку людям надоела система удельных князьков. Многими слоями населения правление военных было воспринято с весьма радужными ожиданиями¹⁶. Хотя взаимное уважение на данной стадии их карьер объединяло Франко и Санхурхо, ни большинство офицеров Легиона, ни их командир не испытали особого воодушевления по поводу переворота. Они видели в основной массе офицеров, стоявших за Примо, бывших членов «хунт обороны», другими словами, людей, выступивших против продвижения в званиях по заслугам. Вдобавок они были осведомлены, что сам Примо выступал за уход Испании из Марокканского протектората¹⁷. Однако в принципе Франко не возражал против захвата военными власти, особенно учитывая, что одобрение королем его брака было получено 2 июля¹⁸. Итак, мысли его были заняты новым местом службы и предстоящей женитьбой.

Тридцатилетний Франсиско Франко женился на двадцатиоднолетней Марии дель Кармен Поло в церкви Сан Хуан-эль-Реаль в Овьедо в понедельник 22 октября 1923 года. Ожидалось, что благодаря славе и популярности героя африканской войны огромные толпы благожелателей и случайных зевак соберутся вокруг церкви и по пути следования свадебной процессии. К 10.30 утра церковь была полна, толпа запрудила прилежащие улицы. Полиция с трудом справлялась с подъезжавшим транспортом. Как у камергера двора, посаженым отцом (la drino) на его свадьбе был сам Альфонс XIII, которого представлял военный губернатор Овьедо. Генерал Лосада взял Кармен за руку, и они вошли в церковь под королевским балдахином (palio). Эта честь, а также растущая популярность Франко вынесли его женитьбу в светские новости не только местных, но и центральных газет. Франко был одет в полевую форму Легиона, при всех наградах. Церемонию проводил военный капеллан, а органист исполнял любимые марши Франко. Когда новобрачные вышли из церкви, собравшиеся приветствовали их громкими выкриками и аплодисментами. Толпа последовала за автомобилями к дому Поло и там продолжала выкрикивать приветствия¹⁹. Это бракосочетание явилось величайшим событием в жизни Овьедо, а вершиной события оказался великолепный свадебный банкет²⁰. Отца Франко, Николаса Франко Сальгадо-Араухо, на церемонии не было. Как и можно было ожидать, этот брак оказался весьма прочным, хотя и не изобиловал эмоциями²⁴. Пять лет спустя, вспоминая о дне бракосочетания, Кармен скажет: «Я думала, что это все во сне или что я читаю красивый роман о себе самой»²¹. Среди великого множества телеграмм было коллективное поздравление от женатых мужчин Легиона и еще от одного из батальонов, который приветствовал Кармен в качестве своей названой матери²².

Высокое положение невесты и жениха получило дополнительное подтверждение: среди подписавших брачное свидетельство были два местных аристократа — маркиз де ла Родрига и маркиз де ла Вега де Ансо. Елейный тон сообщений в местной прессе указывает не только на престиж, которого добился Франко, но и на заискивания, которыми он удостаивался во множестве. «Вчера Овьедо сопереживал мгновениям личного, так выстраданного счастья и был полон радостного ликования. Причиной стало обручение Франко, бравого и любимого народом командира Легиона. Велико было желание пары получить благословение своей любви перед алтарем, и не менее безмерным было желание публики увидеть их счастливыми, а их мечты осуществившимися. Этой чистой любви все мы, кто знает Франко и Кармен, отдали частицу своих сердец, мы жили их заботами, их тревогами, сочувствовали их оправданному нетерпению. От короля и до последнего почитателя героя, все мы едины в пожелании, чтобы эта любовь, преодолевшая столько препятствий, обрела божественное благословение, которое повело бы в царство высшего счастья»²³. «Перерыв в ратных делах славного испанского воина стал для него триумфальным апофеозом. Нежные слова, которые благородный солдат прошептал на ухо своей прекрасной возлюбленной, стали божественным заключением освящения их брака»²⁴. Один мадридский журнал предпослал материалу о свадьбе заголовок: «Бракосочетание героического каудильо»²⁵. Это было одно из первых употреблений выражения «каудильо» в отношении Франко. Легко представить, как такая лесть взращивала самомнение Франко.

По заведенной традиции после свадьбы всякий старший офицер должен был «поцеловать руки» королю. После нескольких дней медового месяца, проведенных в летнем доме семейства Поло в Ла-Пиньелье, близ Сан-Кукао-де-Льяне-pa, под Овьедо, и прежде чем возвратиться в Сеуту, молодожены поехали в Мадрид. В конце октября они были приглашены во дворец. В 1963 году королева вспоминала тот ужин, на котором присутствовал молчаливый и робкий молодой офицер²⁶.

В последующие годы Франко дважды упоминал о беседе с королем — своему двоюродному брату и Джорджу Хиллсу. Франко утверждал в своих воспоминаниях, что короля весьма беспокоило отношение частей, расквартированных в Марокко, к недавнему перевороту и военная ситуация в колонии. Франко якобы сказал королю, что военные не поддерживают Примо в намерении уйти из протектората. Когда король также с пессимизмом высказался насчет ухода из Марокко, Франко смело высказал ему свое мнение, заявив, что мятежникам (местным жителям) можно нанести поражение и укрепить там контроль Испании. Он будто бы подчеркнул, что до сих пор испанские операции не носили радикального характера. Войска то вынуждены отдавать территорию, то возвращать ее клочок за клочком, выдавливая марокканцев. Вместо этого бесконечного растрачивания живой силы и материальных ресурсов Франко предложил идею, очень популярную у офицеров-«африканцев» —развернуть мощное наступление на резиденцию Абд эль-Керима в районе, занимаемом племенем Бени Урриакель. Самый прямой путь туда шел морем — через залив Алусемас.

Король устроил Франко ужин с Примо де Риверой, чтобы тот рассказал Примо де Ривере о своем плане²⁷. Было мало надежды, что Примо одобрит план, учитывая его убеждения, что Испании нечего делать в Марокко, и его твердые намерения как диктатора сократить военные расходы²⁸. Приняв Франко, Примо де Ривера был уверен, что молодой подполковник разделяет приверженность «африканцев» идее сохранения военного присутствия в Марокко. Франко давным-давно опубликовал свой вариант решения проблемы: в заливе Алусемас, этом «сердце антииспанского движения, и на дороге к Фесу, открывающей выход к Средиземному морю, будет найден ключ, которым можно закрыть пропагандистскую кампанию в тот день, когда мы вступим на этот берег»²⁹. Идея высадки в Алусемасском заливе витала в воздухе в течение нескольких лет, и генеральный штаб подготовил детальный план на случай, если политики дадут согласие проводить операцию. По воспоминаниям Франко, было уже утро, когда ему удалось донести до диктатора свой план высадки. Отнюдь не воздержанный к спиртному, Примо был несколько навеселе, и Франко был убежден, что тот никогда и не вспомнит об этой беседе. Однако Примо предложил Франко изложить план в письменной форме.

В этой, более поздней, версии событий Франко все представил так, будто план высадки в заливе Алусемас был придуман им самим. Вполне понятно, что в его голове этот план и отложился, как собственное детище — результат долгих лет открытой лести. При этом надо учитывать, что Франко играл ведущую роль в предотвращении ухода из Марокко³⁰. В начале 1924 года он вместе с генералом Гонсало Кейпо де Льяно стал основателем издания под названием «Журнал колониальных войск» (Revista de Tropas Coloniales), который выступал за сохранение Испанией своего колониального присутствия в Африке. В начале 1925 года Франко — во главе редколлегии журнала и напишет для него более сорока статей. В одной из них, опубликованной в апреле 1924 года и озаглавленной «Пассивность и бездействие», он утверждал, что слабость испанской политики сделала Марокко «пародией на протекторат» и поощряет мятежные действия местных племен³¹. Статья имела значительный отклик.

После визита к королю молодожены отправились в Сеуту, где поселились в собственной резиденции Франко. Обстановка в Марокко казалась зловеще спокойной. На деле к весне 1924 года власть Абд эль-Керима настолько укрепилась, что он больше не признавал над собой власти султана. Он считал себя главой движения берберов, которое имело легкий налет национализма, и на словах помышлял об основании независимого социалистического государства. Многие племена встали под его знамена, и в качестве самозваного «эмира риф-ского» он обратился в 1924 году с просьбой о приеме его «государства» в Лигу Наций³². После поражения под Анвелем испанцы вернули себе в результате контрнаступления район вокруг Мелильи. Кроме этого города, в их руках находились Сеута, Тетуан, Лараче и Ксауэн. Местные гарнизоны были уверены, что смогут удержать контролируемую ими территорию, и их тревожили слухи о вот-вот грядущем приказе уходить. Во избежание предполагаемого бунта командир сеутского гарнизона генерал Монтеро 5 января во время праздника Pasqua Militar²⁵ призвал подчиненных ему офицеров дать слово, что они выполнят любой приказ. Франко возразил ему, сказав, что никто не может заставить выполнять приказы, противоречащие военным уставам и наставлениям³³.

Встревоженный Примо де Ривера решил лично проинспектировать ситуацию. Тем временем командовать войсками в Мелилье был. назначен Санхурхо. Абд эль-Керим «приветствовал» его .нападением на Сиди-Месауд (Sidi Mesaud) и был отброшен только после вмешательства Легиона под командованием Франко. Когда в июне 1924 года диктатор прибыл в Марокко, он осознал весь абсурд и увидел все проблемы испанского военного присутствия в этой стране. У него созрело намерение вывести войска из протектората, ибо наведение настоящего порядка обойдется слишком дорого, а поддержание его видимости в этой безводной пустыне с помощью блокгаузов — смехотворно. По настоянию диктатора в поездке его сопровождал Франко. В то время молодой подполковник был глубоко уязвлен слухами о том, что целью Примо является вывод испанских войск из Марокко. Он попытался убедить верховного комиссара генерала Айспуру в том, что приказ об отходе из внутренних районов Марокко спровоцирует Абд эль-Керима на новое мощное наступление. Франко поддержал предложение подполковника Луиса Парехи из частей «регуларес» просить о переводе в Испанию, если выйдет приказ на уход из Ксауэна. В письме к Парехе в июле 1924 года Франко заявил, что, когда наступит такое время, его офицеры сделают то же самое³⁴.

Двадцать девятого июля 1924 года во время обеда в Бен-Тьебе (Ben Tieb) произошел инцидент, послуживший поводом для рождения легенды. Франко якобы распорядился, чтобы в меню, предложенном диктатору, фигурировали только блюда из яиц³⁵. Символика «мачизмо»²⁶ здесь очевидна: у Легиона в достатке яиц, чтобы «поделиться» с диктатором. Однако, учитывая фанатическую приверженность Франко к дисциплине и всем ее внешним проявлениям, трудно поверить, чтобы он мог так грубо оскорбить старшего по званию офицера, являвшегося также главой правительства. Нужно также учитывать и намерения Франко успешно продолжать свою военную карьеру. Во всяком случае, в 1972 году Франко отрицал реальную основу этого мифа.

На обеде Франко выступил с жесткой, но аккуратно составленной речью против сторонников ухода (abandonismo) из Марокко. Он выразил в этой речи свое жизненное кредо: Марокко должно стать испанским. «Под нашими ногами испанская земля, потому что за нее заплачено по самой высокой цене и самой дорогой монетой — пролитой здесь испанской кровью. Мы отвергаем мысль об уходе, ибо убеждены, что Испания в состоянии доминировать в своем регионе». Примо ответил не менее твердо, объяснив логику своих планов и призвав офицеров к повиновению. Когда полковник из свиты Примо выкрикнул «очень хорошо!», миниатюрный майор Хосе Энрика Варела, человек вспыльчивый, не в силах сдержать себя, крикнул в ответ «очень плохо!». Речь Примо была прервана шумом и неодобрительными замечаниями. Сопровождавший Примо де Риверу генерал Санхурхо потом говорил Хосе Кальво Сотело, министру финансов, что во время речей держал руку на кобуре, опасаясь трагического инцидента. Окончание речи диктатора было встречено гробовой тишиной. Всегда осторожный Франко посетил Примо сразу после обеда, чтобы разъяснить свою позицию. Он сказал, что несет ответственность за происшедшее и готов подать в отставку. Примо замял неприятный разговор и предложил Франко вторично изложить свою точку зрения по вопросу о высадке в заливе Алусемас³⁶. По собственной версии Франко 1972 года — в которую трудно поверить, — он устроил выволочку Примо де Ривере, и тот пообещал не предпринимать никаких шагов без консультаций «с ключевыми офицерами»³⁷.

Вскоре диктатор подготовил операцию по ликвидации четырехсот укрепленных позиций и блокгаузов. Опасения Франко и других офицеров оправдались: разговоры об уходе подзадорили Абд эль-Керима и способствовали дезертирству из армии марокканских солдат. Подполковник Пареха посчитал, что созрели условия, когда, как они договорились с Франко, пора подавать рапорт о переводе. Он так и сделал. И был неприятно поражен, узнав, что Франко не поддержал соратника. Всегда осторожный, особенно после столкновения с Примо де Риверой, тот остался на своем посту³⁸. После возвращения Примо в Мадрид Абд эль-Керим большими силами пошел в наступление, перерезал дорогу Танжер — Тетуан и стал угрожать Тетуану. Десятого сентября 1924 года появилось коммюнике, в котором было объявлено об эвакуации населения этого района. Беспокойство по поводу возможных последствий объявленного ухода родило у некоторых офицеров в Африке мысль о перевороте против Примо. Возглавил движение Кейпо де Льяно. В 1930 году он заявил, что 21 сентября 1924 года Франко выезжал к нему и поддержал идею переворота против диктатора. В 1972 году Франко не отрицал, что такая беседа имела место. Однако, как это было и с договоренностью между ним и подполковником Парехой, дело ограничилось разговорами с общим выражением недовольства. Когда речь шла о военной дисциплине, Франко оставался предельно осторожным³⁹.

Франко и его Легион шли в авангарде колонны, руководимой генералом Кастро Хироной, которая 23 сентября выдвинулась из Тетуана на помощь осажденному гарнизону Ксауэна, «священного города» в горах. Они пробивались туда до 2 октября. Там к ним присоединились солдаты с разрозненных опорных пунктов, и в начале ноября группировка в Ксауэне насчитывала десять тысяч человек, многие из которых были ранены, многие измождены. Потом началась эвакуация. Примо завоевал симпатии значительной части личного состава войск в Африке тем, что принял на себя всю ответственность за возможные последствия, став 16 октября по собственному указу верховным комиссаром. Он вернулся в Марокко и разместил свой штаб в Тетуане. Эвакуация испанского, еврейского и дружественного арабского населения Ксауэна была задачей ужасающе трудной. Детей, женщин и других гражданских лиц, в том числе больных, набивали в грузовики. Длинная и труднозащитимая колонна двинулась в путь 15 ноября. По ночам двигались медленно, сзади колонну прикрывал Легион под командованием Франко. То и дело колонне угрожали мобильные группы марокканцев, мешали ливни, превратившие дороги в непроходимое месиво. Путешествие до Тетуана заняло четыре недели, и колонна прибыла туда 13 декабря. Это был триумф решительности до конца выполнить задачу, но ничего похожего на «беспримерный военный урок», как об этом пишут политические иконописцы Франко⁴⁰.

Франко был глубоко расстроен, что испанцам пришлось уйти с территории, на защиту которой он потратил немалую часть своей жизни. Он потом опубликовал в газетах материал, посвященный трагедии ухода и основанный на дневниковых записях. Написанная живо и со страстью, статья отражает досаду и пустоту дней, предшествовавших уходу⁴¹. Пилюля была подслащена еще одной Военной медалью, а 7 февраля 1925 года он был произведен в полные полковники с исчислением стажа с 31 января 1924 года. Ему также разрешили сохранить за собой командование Легионом, хотя это была должность подполковника. Еще более он успокоился, когда в конце 1924 года стало известно, что Примо де Ривера раздумал выводить войска из Марокко. В конце ноября — начале декабря диктатор решил осуществить высадку в заливе Алусемас и приказал разработать детальный план операции. В начале 1925 года Франко провел тренировки с использованием десантных судов. Именно во время одного из таких учений — 30 марта 1925 года — на борту испанского катера береговой охраны «Арсила» молодой флотский лейтенант Луис Карреро Бланко, который с 1942-го по 1973 год будет его ближайшим соратником, предложил Франко позавтракать. Франко отказался, сославшись на то, что после ранения под Эль-Биуцем он всегда идет в бой на пустой желудок⁴².

В марте 1925 года, во время посещения Марокко, генерал Примо де Ривера вручил Франко письмо короля и золотую медаль. Это было весьма напыщенное письмо:

«Дорогой Франко! Посетив Пилар в Сарагосе²⁷ и выслушав заупокойную молитву на могиле командира Легиона Рафаэля Валенсуэлы, павшего смертью храбрых во главе своих батальонов, я молился и думал о всех вас.

Славная история, которую вы пишете своими жизнями и кровью, это неизменный пример того, что могут сделать люди, думающие лишь об исполнении своего долга...

Нет нужды напоминать, как сильно тебя любит и ценит твой самый преданный друг, обнимающий тебя Альфонс ХШ»^п.

После триумфального взятия Ксауэна, Абд эль-Керим отметил победу пленением эль-Райсуни. Потом он сделал колоссальную ошибку. Как раз когда французы вступали в безлюдную пустыню между двумя протекторатами, он решил осуществить давно вынашиваемую идею создать более-менее социалистическую республику и попытался сбросить султана, который был орудием французского колониализма. Напав на французов, поначалу он имел успех. Его передовые отряды после незначительных стычек подошли на тридцать километров к Фесу. Такой ход событий вынудил Примо де Риверу и командующего французскими войсками в Африке Филиппа Петэна заключить в июне 1925 года соглашение о совместных действиях. В соответствии с планом силы французов численностью до ста шестидесяти тысяч человек должны были начать наступление с юга, а семидесятипятитысячное испанское войско — двигаться с севера. Испанский контингент под общим командованием генерала Санхурхо должен был высадиться в заливе Алусемас, при этом на Франко возлагалось командование передовой группой десанта, которая должна была занять плацдарм для высадки основных сил.

Ни разработку операции, ни высадку в ночь на 7 сентября с испанских кораблей даже не пытались засекретить. Корабли были залиты светом, солдаты пели песни. Местность была плохо разведана, и корабли садились на мели и песчаные наносы, из-за чего не удалось выгрузить танки. Более того, глубина в местах высадки пехоты оказалась более полутора метров, а многие легионеры не умели плавать. Атакующих уже ждали окопавшиеся марокканцы, сразу же открывшие стрельбу. Старший морской офицер связался по радио с основными силами флота, где находилось и командование, ожидавшее сообщений. Оттуда последовал приказ отменить высадку. Франко решил, что в такой момент отступление подорвет моральный дух его солдат и придаст новые силы обороняющимся. И он отменил приказ и велел горнисту трубить атаку. Легионеры попрыгали за борт, преодолели расстояние до берега и с успехом захватили плацдарм. Позже Франко пришлось предстать перед командованием и объясняться за самоволие. Он при этом сослался на положения военных уставов, которые давали офицерам право определенной инициативы под огнем противника⁴⁴.

Вся операция опять продемонстрировала убогую организацию испанской армии и плохое планирование операции со стороны Санхурхо. На завоеванном плацдарме не хватало еды и боеприпасов для развития наступления. Снабжение с моря было крайне плохим, а огневая поддержка весьма ограниченной. Прошло две недели, пока не наступил приказ расширить плацдарм. Легионеры наткнулись было на минометную батарею Абд эль-Керима, но благодаря настойчивости самого Франко наступление продолжилось. В любом случае, учитывая наступление с юга французских войск, поражение Абд эль-Керима было делом времени. Он сдался в конце концов французским властям 16 мая 1926 года⁴⁵. Сопротивление племен рифов и джибала оказалось сломленным.

Франко оставил нам живую и несколько романтическую дневниковую запись своего участия в десанте. «Алусемасский дневник» (Diario de Alhucemas) он опубликовал в номерах «Журнала колониальных войск» с сентября по декабрь 1925 года, а потом еще раз — в 1970 году — в прошедшей его собственную цензуру версии⁴⁶. Касаясь взятия одной высоты, которое произошло в первые часы после высадки, в 1925 году он писал: «Самые стойкие защитники пали от наших ножей», заменив это в 1970-м на «Самые стойкие защитники пали под нашим огнем». Даже после правки 1970 года Франко оставил в тексте фразы, напоминавшие по стилю романтические истории, рассказанные им в юности. Так, люди у него «падали, скошенные вражеским свинцом»; «Рок вырывал из наших радов цвет нашего офицерства. Наш час настал. Завтра они будут отмщены!»⁴⁷. Несколько лет спустя он рассказал своему врачу, что во время алу-семасской кампании к нему привели дезертира из Легиона и он без лишнего промедления, удостоверив лишь его личность, приказал сформировать команду и расстрелять его⁴⁸.

Третьего февраля 1926 года Франко произвели в бригадные генералы, и сообщение об этом вышло на первых полосах галисийских газет⁴⁹. Он стал самым молодым генералом в Европе, и из-за своего высокого звания был вынужден покинуть Легион. Его повышение в личном деле сопровождалось такой записью: «Он является подлинным национальным достоянием, и страна и армия сильно выиграют от использования его выдающихся способностей на более высоких постах»⁵⁰. Франко поставили командовать самой важной бригадой в армии — 1-й бригадой 1-й дивизии в Мадриде. Бригада состояла из двух самых престижных полков — Королевского и Леонского (Regimento de Leon)²⁸.

Вернувшись в Испанию, Франко привез политический багаж, нажитый в Африке, который будет использовать всю оставшуюся жизнь. В Марокко Франко привык ассоциировать правительство и администрацию с постоянным запугиванием управляемых. Не обошлось и без элемента патернализма, весьма характерного для колониального стиля правления, в основе которого лежала идея, что колониальные народы — это дети, нуждающиеся в твердой отцовской руке. Ему удается без напряжения перенести свои колониальные привычки во внутреннюю политику. Поскольку для испанских левых был характерен пацифизм и враждебное отношение к марокканской кампании, поскольку они ассоциировались у Франко с общественными беспорядками и региональным сепаратизмом, он считал их такими же законченными врагами, как марокканских повстанцев⁵¹. На левые идеи он смотрел как на акты мятежа, и потому они должны были искореняться установлением железной дисциплины в обществе, которая, когда речь заходила об управлении всем населением страны, означала репрессии и террор. Патерналистский подход позже станет центральным в его концепции управления Испанией — с позиций сильного и благодетельного отца.

В Африке Франко научился также многим уловкам и хитростям, которые после 1936 года стали отличительными чертами его политического стиля. Он подметил в Африке, какой политический успех приносит принцип «разделяй и властвуй», к которому прибегала испанская администрация по отношению к племенным вождям. Этим принципом руководствовался султан, в этом искусстве стремились достичь высот испанские верховные комиссары в Марокко. И представители более низкого уровня — командиры военных гарнизонов — старались не отставать. Пронырливых, жадных, завистливых, обидчивых вождей натравливали друг на друга в бесконечной игре со сменой союзников, взаимными предательствами, ударами из-за угла. Освоение искусства такой игры позволит ему успешно лавировать между своими политическими противниками и союзниками с 1936-го по 1960-й годы. Этим искусством он овладел, а вот серьезного интереса ни к чему марокканскому у него никогда не было. Как и большинство колониальных офицеров, Франко знал очень поверхностно язык тех, с кем воевал и кем управлял. Так же ему не удастся попытка позже овладеть английским. Поглощенный военными вопросами, он никогда не проявлял особого интереса к проблемам культуры и языка⁵².

В день, когда было объявлено о присвоении Франко звания генерала, он вынужден был делить триумф с братом Рамоном, которому отдали первые полосы центральные газеты. Майор Рамон Франко летел в этот момент над Южной Атлантикой, пересекая ее вместе с капитаном Хулио Руисом де Аль-да, одним из будущих основателей Фаланги, на «Плюс ультра» (Plus Ultra) — летающей лодке «Дорнье-J-Wal»⁵³. Режим и пресса представляли Рамона как современного Христофора Колумба. В Эль-Ферроле создали комитет по воз-данию почестей обоим братьям, включая открытие мемориальной доски на доме, в котором они родились. На ней написано: «В этом доме родились братья Франсиско и Рамон Франко Баамонде, доблестные солдаты, один из которых возглавлял «Терсио» в Африке, а другой перелетел через Атлантику на летающей лодке «Плюс ультра», совершили подвиги, вошедшие славными страницами в национальную историю. Эль-Ферроль гордится такими блестящими сынами, которым он посвящает настоящую доску в качестве знака восхищения и любви»⁵⁴.

Франко вовремя вступил в свою новую должность в Мадриде, чтобы успеть оценить и восхититься достижениями диктатуры Примо де Риверы. Явление, которое офицерский корпус воспринимал как региональный сепаратизм, было уничтожено, рабочие выступления резко сократились. Профсоюзы, руководимые анархистами и коммунистами, были подвергнуты репрессиям, а проникнутый социалистическими идеями Всеобщий союз трудящихся поставлен под контроль новообразованным механизмом арбитража. ВСТ стал полуофициальной организацией режима. Широкая программа капиталовложений в строительство шоссейных и железных дорог значительно повысила жизненный уровень населения и обеспечила почти полную занятость. Для офицеров — особенно после беспорядков 1917—1923 годов — настали золотые времена. Прекратилась постоянная критика в адрес армии, которая ассоциировалась у военных с режимом парламентской монархии. Успех в Алусемасском заливе поднял популярность военных. Нечего удивляться, что Франко, как армейские офицеры и многие правые, потом, оглядываясь назад, будет считать шесть лет диктатуры Примо де Риверы золотым веком. В тридцатые годы он часто повторял, что это был единственный период достойного правления в современной истории Испании. С его точки зрения, Примо сделал ошибку, когда объявил, что будет сохранять власть в течение короткого периода, пока не разрешит проблемы страны. Франко с неодобрением говорил об этом Педро Сайнсу Родригесу, знакомому монархисту из Овьедо: «Это было ошибкой; если принимаешь командование, то надо относиться к этому так, словно ты получил его на всю жизнь»⁵⁵.

Во времена диктатуры «эго» Франко получило новую подпитку. Вечером 3 февраля 1926 года его однокурсники по четырнадцатому набору (promocion No. 14) пехотной академии в Толедо собрались, чтобы воздать почести первому из них, ставшему генералом, преподнесли нарядную шпагу и адрес следующего содержания: «Пройдет по миру нынешнее поколение, оставив после себя не более чем краткую запись в книге Истории, в то время как в ней навсегда останется высокая эпика, вписанная испанской армией в жизнь нации. И будут сиять славой имена выдающихся вождей (caudillos), и над всеми возвысится имя генерала Франсиско Франко Баамонде — наравне с именами таких блестящих воинов, как Лейва, Мондрагон, Вальдивия и Эрнан Кортес. Его товарищи воздают ему дань восхищения и любви в знак признания его патриотизма, ума и доблести»⁵⁶.

В последующие дни Франко получил множество телеграмм от властей Эль-Ферроля, в которых описывались почести, устроенные его матери, донье Пилар Баамонде-и-Падро де Андраде. В воскресенье 7 февраля играли оркестры, устраивались фейерверки, гудели корабли в заливе. Город праздновал исторический перелет Рамона, который находился пока в Аргентине, но не забывали и Франсиско. День 12 февраля в Эль-Ферроле был объявлен праздничным в честь обоих братьев. УлиЦы украсила иллюминация, в церкви Святого Хулиана в честь их достижений пели «Те Деум». На улице Марии открыли мемориальную доску. Поздравительные послания донье Пилар пришли от алькальдов Эль-Ферроля, четырех остальных провинциальных центров Галисии, а также многих других городов Испании⁵⁷. Десятого февраля на Пласа-де-Колон в Мадриде собралась огромная масса народа, чтобы отметить подвиг Рамона. Отчасти выступления прессы и энтузиазм публики разжигались диктатурой Примо де Риверы, которая хотела нажить на полете «Плюс ультра» пропагандистский капитал.

Похвалы расточались в основном в адрес Рамона, но нет оснований думать, что Франко чувствовал себя обиженным, видя, как его незаметный в семье брат становится национальным героем. Если его брата считали Христофором Колумбом XX века, то позже Франко представил себя Сидом своего времени. Франко всегда предельно лояльно относился к своей семье, и годы спустя он воспользуется своим положением, чтобы выручить Рамона после нескольких опрометчивых поступков. Во всяком случае, его собственный триумф гарантировал его от какой бы то ни было зависти. В 1926 году, во время Праздника тела Христова в мадридской церкви Святого Иеронима, Франко командовал частями, которые обеспечивали порядок и безопасность гостей. Легендарный герой Африки, он был предметом внимания и почитания со стороны высшего мадридского общества, из кого и состояли прихожане этой церкви⁵⁸. Поздней осенью 1927 года Франко сопровождал короля с королевой во время официального визита в Африку, в ходе которого Легиону в его штаб-квартире в Дар-Риффьене было вручено новое знамя⁵⁹.

Четырнадцатого сентября 1926 года у Франко родился первый и единственный ребенок — Мария дель Кармен. Это произошло в Овьедо, куда донья Кармен поехала к своему умирающему отцу⁶⁰. Рождение дочери явилось вершиной его семейной жизни. Спустя годы он скажет: «Когда родилась Карменеита, я думал, что сойду с ума от радости. Я хотел бы иметь еще детей, но не вышло»⁶¹. Ходили упорные слухи, что Кармен в действительности была приемной дочерью Франко, настоящим отцом которой, возможно, был гуляка братец Рамон. Свидетельств, подтверждающих эти слухи, нет, а почву им дали, во-первых, тот факт, что нет ни одной фотографии, на которой была бы видна беременность Кармен Поло, а во-вторых — беспутный образ жизни Рамона⁶². Сестра Франко, Пилар, очень старалась опровергнуть это в своих мемуарах, не раз говоря в них, что видела Кармен Поло беременной, но при этом ошибается в датах на два года⁶³.

В Мадриде у Франко было много свободного времени. Он не старался отравить жизнь своих подчиненных неожиданными проверками, а давал им спокойно заниматься делами. Этой тактики он позже придерживался и в отношении своих министров. Квартиру он снял на красивой улице Кастеллана и часто бывал в обществе. Он регулярно виделся со своими военными друзьями по Африке и академии в Толедо на собраниях или вечеринках в элитном клубе «Ла-Гран-пенья» (La gran Репа), в кафе «Алкала» и «Гранвиа». В число его относительно близких знакомых входили Милян Астрай, Эмилио Мола, Луис Оргас, Хосе Энрике Варела и Хуан Ягуэ⁶⁴. Живя в Мадриде, он интересовался кино и был вхож в круг политика и писателя Наталио Риваса, члена Либеральной партии⁶⁵. По приглашению Риваса Франко вместе с Миляном Астра-ем снялся в фильме «Неудачное замужество» (La Malcasada) режиссера Гомеса Идальго. Там он сыграл маленькую роль офицера, вернувшегося с африканской войны⁶⁶.

На этом отрезке жизни, как и позже, Франко не проявлял заметного интереса к повседневной политике. И тем не менее стал подумывать, что мог бы когда-нибудь сыграть известную политическую роль. Популярность среди общественности, приобретенная им после Алусемаса, стремительная служебная карьера и компания, в которой он вращался теперь в Мадриде, — все это давало ему понять, что он представляет собой заметную фигуру общенационального масштаба. Потом он скажет: «По своему возрасту и престижу я был призван оказать высочайшую услугу нации». Очевидный политический успех, достигнутый армией при Примо де Ривере, тоже способствовал его мыслям о своем высоком предназначении. Он утверждал потом, что, готовясь к возложенным на него трансцедентальным задачам и пользуясь тем, что служба в Мадриде не отнимала много времени, он начал читать книги по современной истории Испании и политэкономии⁶⁷. Читал ли он много, сказать трудно: все его книги пропали в 1936 году во время налета на его квартиру анархистов. Но, очевидно, ни его речи, ни его записи не обнаруживают глубоких познаний в истории или экономике.

Если принять во внимание его любовь поболтать, то он скорее говорил об экономике, нежели читал о ней. Как он утверждал потом, в то время он начал «довольно часто ходить к управляющему банка Бильбао, где у Кармен были кое-какие сбережения». Этот банкир отличался обходительностью и интеллигентностью, и, видимо, именно он пробудил у Франко интерес к экономике. Франко также обсуждал в кругу ближайших друзей и знакомых современные политические проблемы. Весьма возможно, что беседы за кофе с друзьями, в основном такими же «африканцами», как он сам, только укрепили его предрассудки. Тем не менее потом он высоко оценивал значение этих бесед⁶⁸.

Чтение и беседы на дружеских посиделках необычайно укрепили самоуверенность Франко. Отдыхая в 1929 году в Хихоне, он неожиданно встретился там с генералом Примо де Риверой. В этот момент министры правительства Примо совместно проводили время вдали от Мадрида, и диктатор пригласил Франко отобедать с ними — что следовало считать знаком большого расположения к молодому генералу. Польщенный Франко оказался на обеде в компании Хосе Кальво Сотело, великолепного министра финансов, который в этот период разрабатывал меры по защите песеты от последствий огромного дефицита платежного баланса, неурожая и первых признаков Великой депрессии. Франко стал уверять Кальво Сотело — чем привел его в сильное раздражение, — что нет смысла тратить золотовалютные запасы Испании на поддержание песеты, а лучше эти средства вложить в промышленность. Аргументация Франко была предельно простой: он исходил, из представлений о том, что нет нужды связывать курс песеты и с национальными резервами золота и валюты, поскольку их величина все равно держится в секрете⁶⁹.

Экономические трудности, обсуждавшиеся во время обеда, были не единственной проблемой диктатуры. Армия оказалась глубоко расколотой, и часть ее находилась в оппозиции режиму. Парадоксально, но Франко оказался в выигрыше после самой серьезной ошибки, совершенной диктатурой в военном вопросе. Примо де Ривера хотел реформировать устаревшую структуру испанской армии и, в 4acTHO^VCTH, сократить раздутый офицерский корпус. Его идеалом была небольшая профессиональная армия, но из-за отказа от политики полного ухода из Марокко к середине 30-х годов армия численно выросла и подорожала. К 1930 году офицерский корпус удалось сократить только на десять процентов, а армию в целом — более чем на 25 процентов. Эти сокращения обошлись чрезвычайно высокой ценой — недовольством военных. Большие суммы ушли на модернизацию армии, но результаты, в частности рост механизированных соединений, были разочаровывающими⁷⁰.

Относительная неудача реформы по техническому переоснащению армии меркла перед другой неприятной проблемой, раскалывающей армию. Попытки диктатора искоренить разногласия между артиллерией и пехотой в вопросах повышения по службе вызвали широкий общественный резонанс и нанесли большой ущерб моральному духу армии. В значительной мере именно из-за этого возникли в 1917 году «хунты обороны». Трения между пехотой и особенно «африканцами», с одной стороны, и артиллерией и инженерно-саперными войсками, с другой, происходили из-за того, что офицеру инженерно-саперных войск или командиру батареи было куда труднее проявить себя, чем офицеру, лично водившему солдат в атаки на врага. Свое недовольство системой повышений, которая давала преимущества пехотинцам колониальной армии, артиллерийский корпус в 1901 году выразил тем, что поклялся не принимать повышений, не основанных на выслуге лет, а боевые заслуги отмечать наградами и другими поощрениями.

Когда Примо де Ривера пришел к власти, считалось, что он придерживается позиции артиллеристов. Но потом, в результате контактов с офицерами пехоты в Марокко и особенно после алусемасской операции, он, похоже, изменил свое мнение⁷¹. Приказами от 21 октября 1925-го и 30 января 1926 года он сделал систему повышений более гибкой. Это дало ему возможность отмечать смелых или способных офицеров, но одновременно открывало ящик Пандоры — фаворитизм. Напряженность в среде офицеров возросла, а 9 июня 1926 года диктатор выпустил непродуманный приказ, обязывающий повсеместно применять принцип повышения в звании по заслугам. Тем, кто получил награды вместо повышений, должны были быть присвоены звания задним числом. Возмущение в офицерском корпусе по поводу бестактного вмешательства диктатора в щепетильные вопросы армейской жизни привело к более тесным контактам между определенной частью офицерства и либеральной оппозицией режиму. Закончилось это неудачной попыткой переворота 24 июня 1924 года, известной как Санхуанада (Sanjuanada)²⁹⁷². В августе попытка претворить в жизнь этот приказ привела к новой попытке мятежа среди офицеров артиллерии, закрывшихся в своих казармах. В Памплоне пехотинцы открыли огонь, когда их послали приостановить «стачку» артиллеристов. Начальник Артиллерийской академии в Сеговии за отказ уйти со своего поста был приговорен к смертной казни, которую потом заменили пожизненным заключением⁷³. Во время всех этих событий Франко вел себя осторожно, стараясь держаться в стороне. Ведь он больше чем кто-либо имел причины быть довольным системой повышения за заслуги.

Примо де Ривера победил, но — ценой раскола в армии и подрыва ее верности королю. Его политика вызвала недовольство многих офицеров и привела их на республиканские позиции. И в свое время часть армии отказала в поддержке Примо, допустив его свержение и приход Второй республики в апреле 1931 года⁷⁴. Зато «африканцы» остались приверженными диктатуре и были весьма враждебно настроены по отношению к демократической республике⁷⁵. Действительно, линии раздела, появившиеся в двадцатые годы, останутся и в 1936 году, и в период Гражданской войны. Многие из тех, кто встал в оппозицию Примо, будут потом использованы республиканцами. В противоположность им «африканцы», включая Франко, во времена республики утратят свое привилегированное положение.

Противоречия между артиллерией и пехотой, между сторонниками «хунт обороны» и «африканцами» непосредственно повлияли на судьбу Франко. В

1926 году диктатор убедился, что основная проблема, вызвавшая споры о системе повышений кроется в существовании отдельных военных академий для обучения офицеров четырех основных родов войск: пехотная в Толедо, артиллерийская в Сеговии, кавалерийская в Вальядолиде и инженерно-саперная в Гвадалахаре. Он пришел к заключению, что Испании нужна общая академия, и решил возродить Генеральную военную академию (Academia General Militar), которая существовала некоторое время в период так называемой «первой эпохи», между 1882 и 1893 годами⁷⁶. К этому времени, особенно после Алусема-са, Примо питал к Франко горячую симпатию. Он говорил Кальво Сотело, что Франко — тот еще малый и у него впереди блестящее будущее не только благодаря его чисто военным способностям, но и развитому интеллекту⁷⁷. Диктатор явно прочил Франко на важный пост. И он послал его во Францию, в военное училище в Сан-Сир, которым тогда руководил Филипп Петэн, с заданием ознакомиться с его структурой. Двадцатого февраля 1927 года Альфонс XIII одобрил план создания подобной академии в Испании, и 14 марта

1927 года Франко включили в комиссию по ее основанию. Королевским декретом от 4 января 1928 года он был назначен первым начальником этой академии. Франко выразил пожелание, чтобы академия находилась в Эскориале, но диктатор настоял на Сарагосе. Годы спустя Франко будто бы говорил, что если бы академию разместили в Эскориале, а не в 350 километрах от столицы, падения монархии в 1931 году можно было бы избежать⁷⁸.

Перейдя на службу в академию, Франко оставил за спиной солдатский период своей жизни, благодаря которому он завоевал свою репутацию. Никогда больше не доведется ему ходить с солдатами в атаку. Эта перемена в его жизни оказала на него более существенное влияние, даже чем женитьба и рождение дочери. До 1926 года Франко был героическим воином, знаменитым командиром, водившим в бой колонны, бесстрашным, если не бесшабашным. Теперь же, осознав свой общественный вес, он рисковать собой больше не будет. В Марокко это был безжалостный поборник дисциплины, умеренный в потребностях, одинокий человек, почти без друзей⁷⁹. После возвращения на полуостров он, похоже, несколько смягчился, хотя оставался преданным идее безусловного следования дисциплине. Однако теперь он мог смотреть сквозь пальцы на лень и некомпетентность своих подчиненных, теперь ему важно было иметь союзников, которыми он мог манипулировать и поощрять наградами. Он стал довольно общительным человеком, завсегдатаем клубов и кафе, где мог выпить рюмку и дать волю своей склонности поболтать в компании военных друзей, рассказывая анекдоты и вспоминая боевые эпизоды⁸⁰.

До конца 20-х годов он мало чем напоминал типичного галисийца, в которого превратился на склоне лет, — медлительного, хитрого, скрытного. Это был человек дела, отдававший почти всего себя военной карьере. Его ранние записи относительно бесхитростны, искренни, он с душой пишет о людях и городах. Конечно, он никогда себя до конца не раскрывал. Его военный опыт, прежде всего африканский, укрепил его в кое-каких представлениях о политике, он бьш враждебно настроен к левым и сепаратистским движениям. Если он и читал кое-какую литературу по политике, экономике и новейшей истории, то только для того, чтобы найти подтверждение своим предубеждениям, а не в поисках истины. Теперь его речи приобретают витиеватость и помпезность. Он становится осторожнее, отчасти ощущая ответственность за семью, но, главным образом, в связи с осознанием потенциальной политической важности своей персоны. В некоторых кругах он становится объектом поклонения, у него появляется все больше оснований считать, что изо всех генералов у него' наиболее блестящие перспективы⁸¹. На него посыпался град почестей и престижных должностей. Разговоры о том, что он оказался самым молодым генералом в Европе, не могли остаться незамеченными им, как и мысль о том, что его охраняет само провидение — идея особенно дорогая его жене. Не без влияния жены его неразлучный друг и кузен Пакон становится летом 1926 года его адъютантом⁸².

В конце мая 1929 года в журнале «Эстампа», в разделе «Женщина в доме знаменитого мужчины», появляется редкое интервью с Кармен Поло и ее мужем. Интервьюировал их Луис Франко де Эспес, барон де Мора, ярый почитатель Франко. Оно равно касалось как «знаменитого мужчины», так и «женщины в доме». Когда Франко спросили, удовлетворен ли он своим нынешним статусом, последовал сентенциозный ответ: «Я удовлетворен тем, что служил своей Родине не жалея сил». Барон поинтересовался, кем бы Франко хотел быть, если бы не стал военным, на что тот сказал: «Архитектором или морским офицером. Однако в возрасте четырнадцати лет я против воли отца поступил в академию в Толедо». Впервые Франко упомянул о своем несогласии с отцом. У того не было причин препятствовать этому шагу, но если бы он захотел, то, можно не сомневаться, без труда навязал бы свою волю. Очевидно, Франко хотел противопоставить любимую военную карьеру ненавистному отцу.

«Все это, — продолжал Франко, — касается моей профессии, потому что, кроме нее, я всегда увлекался рисованием». На его сетования по поводу отсутствия времени заниматься хобби Кармен перебила мужа и рассказала, что он раскрашивает тряпичных кукол для дочки. Затем речь перешла на «красивую подругу генерала, прячущую свою фигурку под изящным платьем из черного крепа». Покраснев, она вспомнила, как они с мужем влюбились друг в друга на сельском празднике и как он настойчиво ухаживал за ней. Играя роль преданной подручной государственного мужа, в качестве главных его недостатков она отмечает: «Он слишком любит Африку и читает книги, в которых я ничего не смыслю». Перейдя к Франко, барон де Мора спросил о трех самых памятных вехах его жизни, на что Франко ответил: «День, когда испанская армия высадилась в Алусемасе, момент, когда прочел, что Рамон достиг Пернамбуко, и неделя, когда мы поженились». Тот факт, что рождение дочери не фигурирует в списке, наводит на мысль, что Франко хотел выставить на первый план патриотизм, не разбавленный «недостойной мужчины» сентиментальностью. Когда Франко спросили о самой большой мечте, он сказал, что думает о том, чтобы «Испания вновь стала такой же великой, как когда-то». Потом его спросили, относит ли он себя к политикам, и он твердо отрубил: «Я солдат» — и заявил, что его самое сильное желание — «пройти незамеченным». «Я очень благодарен, — продолжал он, — за выражение симпатий ко мне, но вы не можете представить, как это раздражает — чувствовать, что на тебя смотрят, о тебе говорят». Кармен сказала, что больше всего ей нравится музыка, а больше всего не нравятся эти «марокканцы». У нее осталось очень мало приятных воспоминаний о пребывании в Марокко, где она проводила время, утешая вдов⁸³.

В Сарагосу Франко прибыл 1 декабря 1927 года, чтобы осмотреть комплекс зданий нового учебного заведения. Вступительные экзамены первого набора состоялись в июне 1928 года; 5 октября того же года начались занятия, но поскольку новые здания еще не были сданы, слушателей пока разместили во временных казармах. В речи нового начальника академии нашла свое отражение философия, которую он позаимствовал у матери. Ее смысл — «кто страдает, тот и побеждает»⁸⁴. Он также призвал курсантов следовать «десяти заповедям» (de-calogo), которые он составил по аналогии с «декалогом», придуманным Миля-ном Астраем для Легиона. Написанные в весьма напыщенной манере, заповеди были таковы: 1) проявляй любовь к отечеству и верность королю каждым своим поступком; 2) пусть высокий воинский дух проявляется в исполнении твоих профессиональных обязанностей и дисциплине; 3) соединяй чистый дух рыцарства с постоянной заботой о своей репутации; 4) с любовью относись к исполнению своих служебных обязанностей, делай все добросовестно; 5) не ропщи и другим не давай; 6) добивайся, чтобы тебя любили подчиненные и уважали начальники; 7) вызывайся добровольцем на все наиболее опасные и рискованные задания; 8) следуй духу товарищества, будь готов отдать свою жизнь за товарища, радуйся успехам и наградам товарищей; 9) будь решителен и готов брать на себя ответственность; 10) будь смел и самоотвержен⁸⁵.

Поколение курсантов, воспитанное в Сарагосской генеральной военной академии, когда ею руководил Франко, — в ее так называемую «вторую эпоху», с 1928-го по 1931 год — получило значительно больше практических навыков, чем в свое время слушатели академии в Толедо. Франко настаивал, чтобы занятия в аудиториях шли не только по учебникам, а основывались бы на практическом опыте преподавателей⁸⁶. От слушателей добивались высокого мастерства во владении оружием и бережного ухода за ним. На высоком уровне была конная подготовка выпускников. Франко сам на коне руководил наиболее сложными учениями. Однако главный упор делался на «моральные» ценности: патриотизм, верность королю, воинскую дисциплину, готовность пожертвовать жизнью, смелость⁸⁷. Мысль о том, что только благодаря моральному духу можно одержать верх над численно и технически превосходящими силами противника, проходила красной нитью через доктрину Франко. Собственный опыт начальника академии, полученный им во время примитивной во всех отношениях марокканской войны, не давал поднять уровень тактической и технической подготовки в Сарагосе на достаточно высокий уровень, зато значительные усилия шли на дискредитацию идеи демократии.

Во время Гражданской войны офицеры, выпускники академии, вспоминали о нем как о завзятом ревнителе дисциплины. На улицах Сарагосы он мог притворяться разглядывающим витрины, но сразу замечал курсантов, старавшихся прошмыгнуть мимо и не отдать честь начальнику академии, потом своим высоким и спокойным голосом, с нотками недовольства, он подзывал к себе провинившегося. Помня о ночных похождениях своих товарищей в Толедо, Франко требовал, чтобы все курсанты, уходящие в город, имели при себе по крайней мере один презерватив. Он мог неожиданно остановить слушателя прямо на улице и проверить его предохранительную экипировку. Те, у кого презерватива не было, подвергались строгому наказанию⁸⁸. В речи на выпуске 1931 года он причислил к своим заслугам перед родиной на посту начальника академии искоренение венерических заболеваний среди слушателей в результате «бдительности и предохранения»⁸⁹. Его гордость этим достижением нашла свое отражение и в разговоре с преподавательницей английского языка, когда он похвастался ей тем, что «безжалостно боролся с грехом» среди курсантов в Сарагосе³⁰⁹⁰.

Период, когда академией руководил Франко, впоследствии был расценен как время торжества «африканцев» и других правых армейских офицеров и ущемления интересов либерального и левого офицерства. Брат Рамон писал Франко, что в его академии дается «пещерное образование». Напротив, для известного «африканца» генерала Эмилио Молы это был пик совершенства⁹¹. По заведенному в академии порядку, преподавательский состав набирался с учетом военных заслуг, и меньшее внимание обращалось на знание предмета. Получилось, что в штате академии доминировали друзья Франко по Африке, большинство которых очерствели на безжалостной колониальной войне и были скорее известны своей идеологической твердостью, чем интеллектуальными способностями. Среди 79 преподавателей 34 пришли из пехоты, 11 — из Легиона. Заместителем начальника академии был полковник Мигель Кампинс, добрый друг Франко, его товарищ по оружию, с которым они вместе участвовали в боях под Алусемасом. В высшей степени компетентный профессионал, Кампинс разработал программу боевой подготовки в академии⁹². В руководство академии входили также Эмилио Эстебан Инфантес, позже оказавшийся замешанным в неудачной попытке переворота, предпринятой Санхурхо в 1932 году, Бартоломе Барба-Эрнандес, который потом, накануне Гражданской войны, станет лидером заговорщической организации «Испанский военный союз» (Union Militar Espanola), и близкий друг Франко в течение всей его жизни Ка-мило Алонсо Вега, будущий министр внутренних дел. Практически всем без исключения преподавателям академии было уготовано сыграть важную роль в мятеже 1936 года. При таком руководстве в академии не могли не насаждаться дух безжалостности и высокомерия, характерный для Легиона, идея о том, что армия является верховным арбитром политических судеб страны, приверженность к дисциплине и слепому послушанию. Огромная часть офицеров, прошедшая через академию, вошла потом в Фалангу. Еще большее их число сражалось во время Гражданской войны на стороне националистов⁹³.

В период пребывания на посту начальника академии Франко выработал стиль «пусть делают, как делают» (dejar hacer), который будет доведен до крайности, когда Франко станет главой государства. Те из преподавателей, которые работали без напряжения, не наказывались, но и не ходили в фаворитах. Энтузиастам же предоставлялась полная возможность проявлять инициативу. Преподаватель, любивший футбол, становился тренером, заядлому садоводу вручалось садовое хозяйство академии, любителю-фотографу отдавали фотолабораторию. О ленивых или некомпетентных Франко просто говорил: «Не вижу в нем изюминки» (A Fulano, no le veo la gracia), но никогда не наказывал тех, кто не тащил своего груза.

Приезд Франко в Сарагосу привлек к себе внимание местной общественности. Франко с удовольствием окунулся в светскую жизнь, стал ходить на обеды, переходившие в затяжные вечеринки, на которых присутствовали его друзья-военные и местные аристократы средней руки. Побуждаемый доньей Кармен, он начал заводить знакомства с влиятельными семействами. Франко всегда предпочитал мадридской провинциальную светскую жизнь — будь то в Овьедо, Сеуте или Сарагосе, — что, пожалуй, объяснялось его происхождением из маленького городка⁹⁴. На фотографиях видно, что Франко в вечерних костюмах чувствует себя хуже, чем в военной форме. С большим удовольствием он ходил на охоту. Выматывающие нагрузки Марокко остались позади, и он с радостью отдавался охоте — это были и тренировки, и удовольствие. Можно предположить, что на охоте он давал выход собственной агрессивности.

Именно в сарагосский период жизни в нем стали крепнуть антикоммунистические и авторитарные настроения. Незадолго до переезда из Мадрида в Сарагосу его, как и нескольких офицеров более низкого звания, подписали на издававшийся в Женеве антикоминтерновский журнал «Антан интернасьональ» (Bullitin de L’Entente Internationale contre la Troisiėme Internationale). Его основали швейцарец Теодор Обер (Aubert) и русский белоэмигрант Георгий Ладыженский. Журнал отличался крайним антибольшевизмом и восхвалял успехи фашизма и военных диктатур, считая их оплотом антикоммунизма. Эмиссар журнала полковник Одье (Odier) приезжал в Мадрид и договорился с Примо де Риверой, что военное министерство оформит подписку на несколько экземпляров и распространит их среди офицеров армии⁹⁵. Это на всю жизнь сделало Франко антикоммунистом, а также сыграло свою роль в превращении Франко из солдата — искателя приключений 20-х годов — в отличающегося подозрительностью и консервативностью генерала 30-х. Получая журнал до 1936 года, он научился видеть коммунистическую угрозу везде и всюду и стал верить в то, что испанские левые сознательно или бессознательно служат интересам Коминтерна. В 1965 году Франко поведал о влиянии, оказанном на него журналом, Брайену Крозьеру (Crozier) и Джорджу Хиллсу. Он сказал Хиллсу, что журнал выработал у него бдительность относительно возможной фланговой атаки со стороны невидимого (коммунистического) противника. У Крозьера создалось впечатление, что знакомство Франко с деятельностью Коминтерна по своей значимости стало в его жизни событием, равным рождению дочери⁹⁶.

Другим важным событием, оказавшим влияние на Франко, оказалась поездка весной 1929 года в Генеральную пехотную академию германской армии в Дрездене. Он был потрясен Тамошней организацией и дисциплиной. По возвращении он сказал своему двоюродному брату Пакону, что на него особое впечатление произвел в академии культ уважения к полкам, которые принесли Германии громкие победы в прошлом. Он с симпатией относился к стремлению Германии освободиться "от оков Версальского договора⁹⁷. Это было началом романа между двумя странами, который окрепнет в период Гражданской войны, достигнет своего пика в 1940 году и дотянет до самого 1945 года.

Диктатура пала 30 января 1930 года. Примо де Ривера в управлении часто прибегал к импровизации и этим в первую очередь привел режим к провалу. К 1930 году вряд ли нашелся бы слой испанского общества, который не оттолкнул бы от себя диктатор. Он вызвал к себе неприязнь каталонских промышленников своими антикаталонскими настроениями, к тому же падение курса песеты вызвало рост цен на сырье. Он разорил землевладельцев попыткой ввести патерналистское трудовое законодательство для защиты сельскохозяйственных рабочих. Всеобщий союз трудящихся поддерживал его, пока программа общественных работ обеспечивала занятость. Когда же дела резко пошли на спад, многие социалисты вернулись в оппозицию и стали действовать заодно с запрещенной анархо-синдикалистской Национальной конфедерацией труда. Но самый непоправимый ущерб ему нанесла политика реформирования системы повышений по армейской службе, которая привела к тому, что высшее военное руководство и король отказали в дальнейшем в поддержке режиму. В отличие от большинства диктаторов XX века, Примо, увидев, что лишился всякой опоры в стране, спокойно отошел от власти. Он удалился в ссылку в Париж, где и умер 19 марта 1930 года. Возвращение к конституционной системе, существовавшей до 1923 года, было невозможно, главным образом потому, что король не мог больше рассчитывать на лояльность старой политической элиты, которую он предал, отдав власть Примо де Ривере. Альфонсу XIII пришлось искать другого генерала. Его выбор пал на Дамасо Беренгера, который был виновником Анвальской катастрофы и который вызывал ненависть у левых. В течение примерно года «мягкая диктатура» (dictablanda³¹) Беренгера барахталась в поисках формулы перехода к конституционной монархии. Взбудораженный экономической депрессией рабочий класс, взрывоопасная обстановка в армии, вызванная политикой генерала Примо де Риверы, и заговор республиканцев — сочетание этих факторов обрекало Беренгера в конечном итоге на неудачу.

Падение диктатора Примо де Риверы расстроило Франко, но он не придал значения еще одной детали — скрытой угрозе падения самой монархии. Артиллеристы и инженеры, находившиеся в подчинении Франко, были, по понятным причинам, довольны уходом Примо. Однако сам Франко был уверен, что падение Примо не вызовет в академии словесных стычек между сторонниками «хунт обороны» и «африканцами» — надо только наложить строжайший запрет на разговоры о политике⁹⁸. Отказав в доверии Примо, король лишился лояльности и генерала Санхурхо, в то время командовавшего гражданской гвардией. Франко же не считал короля виновным в падении диктатуры. Во всяком случае, он был объектом особого внимания, если не сказать заигрывания, со стороны Альфонса XIII. Четвертого июня 1929 года на торжественной церемонии король вручил Франко Военную медаль — награду, которую он заслужил в 1925 году". Пятого июня 1930 года Альфонс XIII посетил академию, и три дня спустя Франко со всеми курсантами поехал в Мадрид на участие в церемонии присяги у флага мадридского гарнизона. «Академики» под бурные аплодисменты собравшихся первыми пошли парадом, а во главе их прогарцевал на коне Франко. На другой день слушатели несли охрану королевского дворца, а Франко появился на балконе с королем. Толпа в этот день состояла из нескольких сот членов организации «Монархическая молодежь» (Juventud Monarquica), которые при республике станут передовым отрядом крайне правых консервативных сил¹⁰⁰.

Франко потрясло, что его брат Рамон оказался в рядах республиканской оппозиции. С конца 1929 года их отношения стали весьма натянутыми. Франко был раздосадован и растерян, когда в июле 1924 года Рамон женился на некой Кармен диас Гисасола, не испросив разрешения короля¹⁰¹. Но этот факт неуважения к королю был ему забыт — как человеку, совершившему в 1926 году трансатлантический перелет. Однако позже рискованные попытки Рамона повторить свой успех привели к тому, что он впал в немилость. И для этого были основания. Летом 1929 года, чтобы дать толчок развитию отечественного авиастроения, испанское правительство согласилось финансировать попытку Рамона пересечь Северную Атлантику на летающей лодке «Дорнье», построенной по немецкой лицензии в Испании. Сомневаясь в надежности испанского аэроплана Рамон полетел на построенной в Германии и купленной в Италии машине, отметки о регистрации которой были подделаны. Дело кончилось провалом: возле Азорских островов самолет сбился с курса и упал. Несколько дней его не могли найти и обнаружили только в конце июня после широкомасштабных и дорогостоящих поисков, в которых принимали участие испанские, британские и итальянские корабли¹⁰². Когда Рамон был спасен, вся Испания радовалась; заплаканного генерала Франко публично обнял генерал Примо де Ривера, тоже с мокрыми от слез глазами¹⁰³. Франко организовал шествие к британскому посольству в Мадриде и пошел во главе его, чтобы выразить благодарность за активное участие британских кораблей в поисках брата¹⁰⁴. Потом выплыла афера с оформлением аэроплана и поползли слухи, что Рамону обещали фантастическую сумму, если он побьет на германской машине мировой рекорд дальности перелета на летающих лодках. Командующий военной авиацией полковник Альфредо Кинделан был взбешен и 31 июля 1929 года уволил Рамона из военно-воздушных сил. После этого Рамон начал смещаться влево, стал франкмасоном и позволил втянуть себя в заговор анархо-синдикалистов, направленный на свержение монархии¹⁰⁵.

Во время опалы Рамона его отношения с братом, по существу, прервались и ограничились письмами — поучающими, сентенциозными, но в высшей степени доброжелательными со стороны Франко и вызывающе неуважительными со стороны Рамона. Восьмого апреля 1930 года Франко написал Рамону длинное письмо, в котором засвидетельствовал уважение к его семье и верность новому режиму. Стараясь спасти брата от гибели, Франко предупреждал его, что о его деятельности в армии, о попытках подбить гарнизоны к восстанию известно властям. Признавая режим Беренгера, Франко был обеспокоен тем, что брат может нанести удар по своему престижу и доброму имени. В письме он призывает брата «подумать, какое горе это принесет маме и всем нам». Заканчивается письмо теплым «Твой брат любит и обнимает тебя. Пако»¹⁰⁶.

По тону письма заметно, что Франсиско сдерживает себя. Это и понятно, потому что, по его мнению, поведение Рамона не только запятнало бы честь семьи, но и нанесло удар карьере самого Франсиско. Характерна также готовность свалить все грехи брата на его друзей-революционеров, а самого Рамона считать неспособным на такую низость. В письме обнаруживается очевидная политическая наивность Франко, который считает, что диктатура генерала Беренгера более законна, чем Примо де Риверы. Рамон не замедлил ответить в письме от 12 апреля, что шокирован благонамеренными поучениями, «тщетными буржуазными советами» брата и, в свою очередь, рекомендует тому «сойти со своего генеральского трончика». Рамон также воспользовался случаем сообщить брату, что система воспитания курсантов в Сарагосе наверняка сделает их скверными гражданами¹⁰⁷.

В 1930 году, поглощенный работой в академии, Франко почти не обращал внимания на рост политической напряженности в обществе, если это не касалось его брата. Антимонархическое движение усиливалось, брожение в рабочей среде нарастало с каждым днем. В середине августа 1930 года сложился широкий фронт из социалистов, республиканцев из среднего класса, баскских и каталонских сепаратистов и бывших монархистов, ставших консервативными республиканцами. Заключив так называемый Сан-себастьянский пакт, они создали нечто вроде теневого правительства и стали готовить заговор с целью свержения монархии¹⁰⁸. Рамон Франко был не последней фигурой этого заговора. В конце 1930 года, уже находясь под наблюдением Генерального управления безопасности (Direction General de Seguridad), он разъезжал по Испании, налаживая связь с другими повстанцами, закупая оружие и организуя изготовление взрывных устройств¹⁰⁹. Генерал Эмилио Мола, в тот момент директор управления безопасности, принял решение арестовать его, но, преклоняясь перед его героическими подвигами и будучи другом Франко, решил дать Рамону последний шанс избежать наказания за свои действия. Мола попросил Франко повлиять на брата. Франко согласился, хотя не выказал оптимизма. Однако его преданность семье была по-прежнему безмерно велика и он считал себя ответственным за своего свихнувшегося братца. Он поехал в Мадрид, и 10 октября они поужинали вместе с Рамоном, но тот не отказался от планов участия в будущем восстании республиканцев. Тогда Мола 11 октября приказал задержать Рамона, допросить его и продержать в военной тюрьме до утра. Мола проинформировал Франко об обвинениях, выдвигаемых против его брата. Там были и изготовление взрывных устройств, и контрабанда оружия, и участие в покушении на летчика-монархиста герцога де Эсмеры. Франко и Мола надеялись припугнуть Рамона и заставить его прекратить свою революционную деятельность. Но это побудило Рамона лишь к побегу из тюрьмы, который он и совершил 25 ноября. После этого вместе с генералом Кейпо де Лья-но Рамон принял участие в революционных событиях середины декабря. Бегство Рамона и его участие в декабрьских событиях несказанно огорчили Франко — как офицера и как монархиста¹¹⁰.

После неудачной попытки наставить брата на путь истинный, Франсиско вернулся в Сарагосу, куда должна была прибыть с визитом французская делегация во главе с генералом Андрэ Мажино. 19 октября Мажино вручил Франко орден Почетного легиона за участие в алусемасском десанте. Вернувшись во Францию, генерал заявил, что академия в Сарагосе — в своем роде самая современная в мире¹¹¹. Представлениям Мажино о том, что можно считать современным, предстояла впереди проверка со стороны армий Третьего рейха.

В ноябре с Франко установил контакт эмиссар самого видного деятеля сан-себастьянской коалиции, патриарх республиканского движения, Алехандро Jleppyc (Lerroux)*. Он предложил Франко присоединиться к республиканскому заговору. По словам Лерруса, Франко вначале наотрез отказался, однако на другой встрече заколебался, стал говорить, что примкнул бы к восстанию против конституционной власти, но только если возникнет опасность, что родину захлестнет анархия¹¹². Несмотря на предупреждения кузена Пакона и беседы с братом, Фрацко был настолько далек от текущей политики, что твердо верил, будто монархии ничто не угрожает¹¹³.

•Алехандро Jleppyc — каталонец, и его фамилия звучит по-каталонски как Лерру. (Примеч. перев.)

Целью заговора, в котором принимал участие Рамон, было привести к власти временное правительство из подписавших Сан-себастьянский пакт. Одним из вариантов реализации заговора было восстание гарнизона затерявшегося в Пиренейских горах городка Хака, в провинции Уэска. Мятеж в Хаке начался 12 декабря и должен был стать началом хорошо скоординированной общенациональной акции. Вожди мятежа капитаны Фермин Галан, Анхель Гарсиа Эрнандес и Сальвадор Седилес намеревались двинуться маршем на юг и присоединить к себе прореспубликанские силы в гарнизонах Уэски, Сарагосы и Лериды¹¹⁴. По дороге в город Уэска колонна Галана столкнулась с небольшим подразделением под командованием военного губернатора провинции Уэска генерала Мануэля Ласераса, и в произошедшей стычке он был ранен. Когда новость о событиях в Хаке утром 13 декабря достигла Мадрида, правительство объявило в Арагонском округе военное положение. В Сарагосе прошла всеобщая стачка. Франко объявил в академии тревогу и вооружил курсантов. Командующий Арагонским военным округом генерал Фернандес де Эредиа сформировал колонну и направил ее в Уэску, находящуюся на полпути между Сарагосой и Хакой. На случай, если мятежники уже вышли из Уэски, он приказал Франко обеспечить оборону дороги Уэска — Сарагоса. Но необходимости в этом не возникло. Продрогшие, мокрые и голодные солдаты колонны Галана были остановлены в Сильясе, в трех километрах от города Уэска, и, таким образом, восстание в Хаке было подавлено¹¹⁵.

Галан и Гарсиа Эрнандес были объявлены зачинщиками мятежа и после краткого разбирательства в военном трибунале расстреляны 14 декабря¹¹⁶. Франко считал, что они понесли вполне заслуженное наказание. Возможно, он был доволен, что ему не пришлось то же говорить о своем брате, который был среди столичных заговорщиков. 15 декабря Рамон пролетел над королевским дворцом Паласио-де-Ориенте в Мадриде с намерением сбросить на него бомбы, но, увидев, что в садах гуляют люди, ограничился листовками, призывавшими ко всеобщей забастовке. Потом он бежал в Португалию, а оттуда в Париж¹¹⁷. Франко без колебаний осудил декабрьское революционное выступление, но чувство братской солидарности не позволило ему мерить той же меркой Рамона. Спустя несколько часов после полета Рамона в небе над Мадридом появился другой самолет и разбросал над городом листовки. В них Рамона называли «ублюдком», и вообще текст был составлен в оскорбительном тоне. Франко так разозлился за свою мать (если не за брата), что выехал из Сарагосы в Мадрид, где потребовал объяснений от главы правительства Дамасо Беренгера, командующего Мадридским военным округом генерала Федерико Беренгера и директора управления безопасности Молы. Все заверили его, что полет и листовки не были организованы официальными лицами¹¹⁸.

Двадцать первого декабря Франко написал брату еще одно письмо. Из-за скандала вокруг Рамона, из-за огорчения матери, из-за угрозы для брата быть расстрелянным, письмо было проникнуто печалью. Несмотря на политическую пропасть между ними, Франко выразил сочувствие своему «любимому и несчастному брату» и послал ему две тысячи песет. Письмо заканчивалось ханжескими проповедями: «Да будет так, что ты уйдешь из атмосферы греха, в которой ты жил последние два года, когда ненависть и страхи окружающих увлекали тебя химерами. Пусть твоя вынужденная ссылка из нашего Отечества успокоит твой дух и поднимет над страстями и эгоизмом. Да перестроишь ты свою жизнь вдали от этой бесплодной борьбы, наполняющей Испанию несчастьями. И да обретешь ты мир и благополучие на своем жизненном пути. Таковы пожелания твоего брата. Обнимаю тебя. Пако». Посланные деньги составляли по тому времени существенную сумму. Рамон был по-братски благодарен Франсиско за помощь, но не мог принять его реакционных взглядов и поражался глухоте брата к нарастающему народному недовольству¹¹⁹.

Если у Франко и были какие-то сомнения в справедливости казни Ферми-на Галана и Анхеля Гарсиа Эрнандеса, то они наверняка исчезли 26 сентября, когда от инфекции и уремии вследствие ран, полученных им в стычке с колонной Галана, умер генерал Ласерас. Франко присутствовал на его похоронах¹²⁰.

Общественное возмущение казнью Галана и Гарсиа Эрнандеса нанесло монархии удар, более сильный, чем мятеж в Хаке. Двоих казненных превратили в мучеников к вящему возмущению высших военных чинов, включая Франко, а либералы в правительстве прекратили поддерживать Беренгера. 14 февраля генерал Беренгер был вынужден подать в отставку¹²¹. После неудачной попытки консервативного политика Хосе Санчеса Герры сформировать правительство, опирающееся на поддержку заключенных в тюрьму республиканских лидеров, Беренгера на посту премьер-министра заменил 17 февраля адмирал Хуан Баутиста Аснар. Он же продолжал удерживать за собой министерство обороны¹²².

, Поскольку мятеж Галана и Гарсиа Эрнандеса в Хаке произошел на территории Арагонского военного округа, Франко был назначен членом военного трибунала, который должен был рассмотреть дела капитана Сальвадора Седи-леса и других офицеров и солдат, принявших участие в мятеже. Заседания трибунала проходили с 13-го по 16 марта, когда уже началась кампания по выборам в муниципалитеты, назначенным на 12 апреля. Ее лейтмотивом была казнь Галана и Гарсиа Эрнандеса. Адмирал Аснар заранее до окончания работы трибунала заявил, что собирается просить короля о помиловании осужденных, какие бы приговоры им ни были вынесены. Франко, однако, заявил: «Необходимо, чтобы за военные преступления, совершенные солдатами, и судили солдаты, которые привыкли к дисциплине». В понятие дисциплины он определенно включал и готовность наказать за ее нарушение смертной казнью. В данном случае был вынесен один смертный приговор — капитану Седилесу; пятерых осудили на пожизненное заключение, другим дали разные сроки тюрьмы. Все приговоры были потом смягчены¹²³.

На выборах 12 апреля 1931 года Франко голосовал за кандидата от монархистов¹²⁴. Результаты выборов оказались плачевными для Альфонса XIII. Король покинул Испанию, и перед страной открылась дорога ко Второй республике. Франко, убежденный монархист и фаворит короля, испытал сильное потрясение. Молодому честолюбивому генералу это казалось концом его головокружительной карьеры. Этот факт, а также ведущая роль Франко в военном мятеже 1936 года позволили апологетам каудильо сделать вывод, что он еще с того времени готовил столь славную развязку. Но это далеко от истины. Франко пришлось еще через многое пройти, прежде чем он стал заклятым врагом республики.

По иронии судьбы, в начале 1931 года в личной жизни Франко произошел случай, вся значимость которого проявится только в 1936 году. В 1929 году начальник военной академии познакомился с превосходным юристом Рамоном Серрано Суньером, работавшим в Сарагосе в ведущей юридической конторе «Государственные адвокаты» (Abogados del Estado), и они подружились. Серрано Суньер часто обедал или ужинал в семье Франко¹²⁵. Там он познакомился с младшей сестрой доньи Кармен, красавицей Ситой (Zita). В феврале 1931 года Серрано Суньер и Сита поженились. Свадьба состоялась в Овьедо. Сите тогда было девятнадцать лет. Свидетелем со стороны жениха был Хосе Антонио Примо де Ривера, сын диктатора и будущий основатель Фаланги, а со стороны невесты — Франсиско Франко¹²⁶. Этот брак еще более скрепит тесные отношения между Серрано Суньером и Франко, из которых будет потом выковано национал-синдикалистское государство. Брачная церемония предоставила исторический случай будущему диктатору познакомиться с будущим фашистским лидером, и их имена после 1936 года будут связаны воедино в течение сорока лет. А в то время ни один из троих и не догадывался о надвигающемся политическом катаклизме, который переплетет между собой их судьбы.