Франко. Биография

Глава 3 В ОПАЛЕ

Франко и Вторая республика, —1933 годы

Правительство рассчитывало сделать муниципальные выборы 12 апреля 1931 года первой стадией контролируемого перехода к новому конституционному порядку — после падения диктатуры Примо де Риверы. Однако вечером в день выборов, как только стали появляться первые результаты, люди начали выходить на улицы испанских городов, и зазвучали республиканские лозунги. В сельской местности власть местных князьков — касиков — осталась непоколебленной, но в городах, где голосовали свободнее, кандидаты монархистов потерпели сокрушительное поражение. Артиллеристы из преподавательского состава академии открыто выражали свою радость по поводу триумфа республиканцев, а Франко был весьма озабочен ситуацией¹. Пока он в задумчивости сидел в своем кабинете, генерал Санхурхо, его бывший начальник и человек, которым Франко восхищался, подводил черту под судьбой короля. Санхурхо, в то время командовавший полувоенной гражданской гвардией, самым мощным репрессивным орудием монархии, проинформировал министров правительства, что он не может гарантировать лояльности своих людей в случае массовых демонстраций против монархии². На самом деле практически не было оснований сомневаться в лояльности гражданской гвардии — этого жестокого и консервативного органа. Санхурхо боялся скорее, что при попытках защитить монархию прольются реки крови — так велика была ненависть народа к королю.

Нежелание Санхурхо устраивать ради Альфонса XIII кровавую баню объясняется и личными мотивами. Санхурхо держал обиду на Альфонса XIII за отрицательное отношение последнего к неравному браку, заключенному Санхурхо. Также он не мог простить королю, что тот не встал в январе 1930 года на сторону генерала Примо де Риверы³. Отказ Санхурхо поддержать короля подтверждают две беседы, состоявшиеся у него с Алехандро Леррусом в феврале и апреле 1931 года, во время которых республиканский лидер пытался убедить генерала сохранять благожелательный нейтралитет во время смены режима. Санхурхо информировал директора управления безопасности генерала Молу о первой встрече и сообщил, что не принял предложения Лерруса⁴. Его дальнейшее поведение, в частности, 12-го, 13-го и 14 апреля и теплое отношение к нему со стороны нового режима заставили Франко подозревать, что Санхурхо подкупили.

Франко не знал, о чем Санхурхо говорил с министрами 12 апреля, но он поддерживал телефонную связь с Миляном Астраем и другими генералами. Он готов был двинуть свою академию на Мадрид, но после разговора по телефону с Миляном Астраем — в 11 часов утра 13 апреля — отказался от своего намерения⁵. Милян Астрай спросил тогда, уверен ли Франко, что король будет драться за трон. Франко ответил, что все зависит от позиции гражданской гвардии. (В следующие пять с половиной лет, подумывая о вмешательстве армии в политику, Франко в первую очередь брал в расчет позицию гражданской гвардии. Испанская армия, если не считать контингент в Марокко, состояла из неподготовленных призывников. И Франко приходилось считаться, что им не выстоять против хорошо подготовленных профессионалов из гражданской гвардии.) Милян Астрай сказал, что Санхурхо доверительно сообщил ему: на гражданскую гвардию королю не стоит рассчитывать, и поэтому у Альфонса XIII нет иного выбора, как покинуть Испанию. Франко ответил, что в свете сказанного Санхурхо он тоже думает, что королю надо уходить⁶.

На Франко оказала сильное воздействие и телеграмма Беренгера, направленная ранним утром 13 апреля командующим военными округами. Страна была разбита на восемь военных округов, и командующие были, по существу, наместниками короля. В телеграмме Беренгер призывал их хранить спокойствие, поддерживать дисциплину во вверенных им частях и не допускать никаких актов насилия, чтобы не сбить страну «с логического курса, который высшая национальная воля диктует судьбам Отечества»⁷. Беренгер определенно с пессимизмом смотрел на состояние морального духа армии. Он считал, что некоторые офицеры сыты по горло разговорами об опасности, грозящей монархии. Более того, он подозревал, что многие офицеры вообще безразличны к судьбе монархии и даже относятся к ней враждебно — следствие раскола в армии, возникшего в 20-е годы. Тем не менее Беренгер заявил королю, что армия готова похоронить результаты выборов. Альфонс XIII отказался⁸. Вскоре после беседы Беренгера с королем Милян Астрай рассказал Беренгеру о своем разговоре с начальником Сарагосской академии. Подчеркнув, что это «мнение следует принять в расчет», он изложил точку зрения Франко о желательности отъезда короля из страны⁹.

Король решил покинуть Испанию, не отрекаясь формально от престола и надеясь, что позже ситуация наладится и его попросят вернуться. Четырнадцатого апреля 1931 года власть на себя взяло временное правительство, состав которого был согласован в августе 1930 года республиканцами и социалистами, заключившими Сан-себастьянский пакт. Хотя возглавил его Нисето Алкала Самора, консервативный католик, ранее уже входивший в кабинет при короле, во временном правительстве господствовали социалисты, центристы и левые республиканцы, преданные идее радикальных реформ.

В течение первой недели после провозглашения республики Франко недвусмысленно, хотя и в осторожных выражениях демонстрировал свое нерасположение к новому режиму и лояльность к прежнему. В этой лояльности не было ничего необычного: большинство армейских офицеров были монархистами и не могли поменять убеждения за одну ночь. Но при всей своей амбициозности Франко чтил дисциплину и иерархические отношения. Пятнадцатого апреля он издал приказ по академии, в котором извещал об установлении республики и настаивал на соблюдении строгой дисциплины. «Дисциплина и полное подчинение приказам, которые всегда господствовали в стенах академии, тем более необходимы теперь, когда армия обязана, сохраняя спокойствие и единство, пожертвовать свбими мыслями и своей идеологией во имя нации и покоя в Отечестве»¹⁰. Расшифровать скрытый смысл приказа было нетрудно: армейские офицеры должны сжать зубы и преодолеть свое естественное неприятие нового режима.

Тем не менее золотисто-красный флаг монархии продолжал развеваться над академией. Командующий Арагонским военным округом Энрике Фернандес де Эредиа получил от временного правительства указание поднять по всему округу республиканские трехцветные флаги. Штаб в Сарагосе окружили толпы, требовавшие от Арахиса (Саса bu ete), как прозвали вегетарианца Фернандеса де

Эредиа, выполнить это указание, но он отказывался. В полночь 14 апреля новый военный министр, Мануэль Асанья (Azana) приказал ему передать командование округом военному губернатору Сарагосы Агустину Гомесу Морато, считавшемуся республиканцем. Действительно, в июле 1936 года Гомес Морато будет заключен националистами в тюрьму как противник военного мятежа. Гомес Морато заменил флаг и позвонил во все части Арагонского военного округа, приказав сделать то же самое. Франко ответил, что на изменение официальной символики необходим письменный приказ. И только 20 апреля, когда новый командующий округом генерал Леопольдо Луис Трильо подписал соответствующий приказ, Франко распорядился спустить монархический флаг¹¹.

В 1962 году Франко путано и односторонне интерпретировал историю падения монархии, опубликовав наброски воспоминаний, в которых обвинил защитников монархической крепости в том, что они открыли ворота врагу. Враг состоял «из кучки республиканцев, франкмасонов, сепаратистов и социалистов». О франкмасонах он говорил, что это «безбожники и предатели в изгнании, преступники, жулики, мужья, обманывавшие своих жен»¹². Узость его интерпретации поражает с нескольких точек зрения. Приверженность Франко диктатуре понятна. И для него ситуация, когда в 1923 году король смирился с военным переворотом, не была нарушением Конституции. Это типичный взгляд военного, который не сомневается в праве армии управлять страной. И сейчас, по прошествии долгих лет, он считал, что в апреле 1931 года монархию нужно было — а если бы не Санхурхо и его гражданская гвардия, то и можно было — отстоять. Хотя в то время он наверняка так не думал. Франко с удобством для себя забьш о своем тогдашнем грубом прагматизме. Другие совершали ошибки, а он из всего извлекал для себя пользу и поднимался по ступеням служебной лестницы.

И все-таки случай с флагом показывает, что на Франко сильно подействовало падение монархии и он хотя бы таким способом выразил протест против республики. Речь не шла о сознательном неподчинении. Не похоже и на то, что он заранее хотел создать себе репутацию в консервативных кругах. Держа над зданием академии монархический флаг, Франко хотел лишь показать, что в отличие от офицеров, которые были частью республиканской оппозиции или хотя бы состояли в контакте с ней, он ни в коей мере не запятнан неверностью монархии. Значительно дальше, чем от офицеров-республикан-цев, которых он, естественно, презирал, он отошел от своего брата Рамона, ставшего для него одной из самых отталкивающих фигур среди офицеров, предавших короля. Свое поведение Франсиско считал более достойным, чем того же Санхурхо, которого он позже, как и Беренгера, посчитал виновным в падении монархии¹³. Однако он не позволит, чтобы печаль по поводу крушения монархии мешала его карьере. Монархия монархией, но прагматичный Франко не пошел так далеко, как это сделал, например, родоначальник испанских военно-воздушных сил генерал Кинделан, который предпочел отправиться в добровольное изгнание, чем жить при республиканском строе¹⁴. Тем не менее Франко открыто возмущался офицерами, выступавшими против монархии и получившими в награду за это высокие посты! 17 апреля генерал Гонсало Кейпо де Льяно стал командующим Мадридским военным округом, генерал Эдуардо Лопес (Ldpez) Очоа — Барселонским округом, а генерал Мигель Кабанельяс — Севильским округом. Все трое сыграли важную роль в дальнейшей карьере Франко, но ни одному из них он никогда не доверял.

Может быть, имея в виду именно эти назначения, Франко написал 18 апреля письмо маркизу де Лука де Тена, директору монархической газеты «А-бэ-сэ», наиболее влиятельной правой газеты Испании. Дело в том, что газета опубликовала сообщение о намерениях правительства направить Франко в Марокко верховным комиссаром. Этот пост считался самым престижным в армии, и Франко, несомненно, мечтал о нем. Основанием для газетной статьи оказалось предложение министра внутренних дел Мигеля Мауры военному министру Мануэлю Асанье назначить Франко на эту должность. Это была попытка сыграть на самой чувствительной струне Франко и заручиться его лояльностью. Но это теплое местечко отдали генералу Санхурхо, который находился на посту недолго, сочетая обязанности верховного комиссара с командованием гражданской гвардией. Этот поворот карьеры Санхурхо, несомненно, усилил подозрения Франко по поводу того, что генералу таким образом заплатили за предательство. В своем письме формально Франко просил опубликовать опровержение сведений о своем назначении, но на самом деле он хотел подчеркнуть дистанцию между собой и новыми правителями страны. Нарочито путано и двусмысленно он пояснил, что никакого нового поста ему не предлагали, и заявил при этом: «Я не мог бы принять пост, от которого можно отказаться, поскольку это могло быть истолковано как проявление давних симпатий к недавно утвердившемуся режиму или как результат возможного проявления пусть минимальных колебаний и уклонения от исполнения своих обязанностей»¹⁵. Тот факт, что Франко счел необходимым прояснить свою позицию через ведущую консервативную газету, указывал на определенные амбиции и осознание им своей общественной значимости. Продемонстрировав в своем заявлении верность монархии, он не сжигает мостов и далее выражает свое уважение к «национальному суверенитету», демонстрируя осторожный прагматизм и гибкость.

Лояльность военных во времена республики подверглась строгой проверке. Новый военный министр Асанья, изучив положение дел в армии, взял курс на борьбу с техническим отставанием и с желанием армии вмешиваться в политику. Асанья был сторонником экономного расходования средств, интеллектуалом, способным глубоко вникать в суть дела. Он не собирался обращать внимание на чувства военных и потакать их коллективному «эго». Армия, которой ему поручили руководить, была явно слаба технически, зато ее численность, и особенно численность офицерского корпуса, была слишком велика. Вооружения, даже устаревшего, не хватало, дефицит боеприпасов и горючего не позволял осуществлять полноценную боевую подготовку и маневры. Асанья намеревался сократить армию до пределов, соответствующих экономическим возможностям страны, поднять ее боеспособность и устранить угрозу милитаризации политической жизни Испании. Даже офицерам, разделявшим его взгляды, вряд ли пришлись по душе его планы в отношении офицерского корпуса. Тем не менее продуманное воплощение идей Асаньи вполне могло обеспечить ему поддержку в армии, хотя конфликт был почти неизбежен. Асанья и правительство, в которое он входил, были полны решимости устранить, насколько возможно, ошибки диктатуры Примо де Риверы. Но была масса офицеров — и Франко в числе первых, — которые молились на диктатуру, ибо сделали при ней завидную карьеру. Они, разумеется, не могли оставаться равнодушными, когда попирались их святыни. К тому же Асанья не был свободен от политических пристрастий, отмечая наградами тех, кто проявлял наибольшую лояльность республике. Это были в основном члены «хунт обороны», представлявшие артиллерийские части. Естественно, в проигрыше оказывались «африканцы», противоборствовавшие хунтам с 1917 года¹⁶.

Мероприятия первых месяцев работы Асаньи на посту министра раскололи армию, а правая пресса стала кричать на каждом углу, будто новый режим притесняет армию и Церковь. Это было явным извращением намерений Асаньи. Декретом от 22 апреля 1931 года армейским офицерам предписывалось дать присягу на верность (promesa de fidelidad) республике, как они это делали раньше в отношении монархии. Присяга не затрагивала внутренних убеждений офицеров и не создавала механизм чистки армии и выявления монархистов. В соответствии с декретом офицер, чтобы сохранить свою должность, просто должен был пообещать «хорошо и верно служить республике, подчиняться ее законам и защищать ее с оружием в руках». Если офицер отказывался дать клятву, считалось, что он намерен оставить службу. Большинство офицеров не стали делать из этого проблемы и приняли присягу. Многие, видимо, отнеслись к присяге как к рутинному мероприятию, поэтому в нем участвовали многие из тех, кто относил себя к ярым противникам республики¹⁷. Кстати, мало кто чувствовал себя связанным и клятвой верности монархии, чтобы поспешить на ее защиту 14 апреля. С другой стороны, сколь ни резонным казалось упомянутое требование нового министра и правительства, антиреспубликански настроенные офицеры вполне могли рассматривать новую присягу как грубое принуждение. Правая пресса, набившая руку на манипулировании мировоззрением военных, стала утверждать, что офицеры, которые по своим убеждениям не приняли присягу, оказались выброшенными из армии без гроша в кармане¹⁸. На самом деле отказавшихся принимать новую присягу просто перевели в резерв с причитающимся резервистам жалованьем.

Известный правыми убеждениями генерал Хоакин Фанхул потом вспоминал о настроениях многих офицеров так: «Когда установилась республика, правительство поставило военных перед дилеммой: признать ее и обязаться защищать или оставить службу. Формула была предложена несколько унизительная, достойная человека, который ее придумал. Четыре дня я размышлял и в конце концов решил снести унижение ради Отечества. Я подписал присягу, как и большинство моих товарищей»¹⁹. Франко в апреле 1931 года тоже пришлось делать выбор между службой и верностью своим убеждениям, и он, понятно, без особого труда выбрал первое. Но Франко рассуждал сложнее и прагматичнее, чем Фанхул, как следует из беседы, которую он имел в 1931 году с артиллерийским генералом Регерой, вышедшим в отставку. «Мне не кажется верным ваше решение, — сказал тогда Франко. — Армия, как бы там ни было, не может обойтись без командования в такие трудные времена, как эти». Когда Регера объяснил, что ему претит «служить этим людям и этой тряпке, которую нам навязали вместо флага», Франко ответил: «Жаль, что вы и другие такие, как вы, уходят со службы именно тогда, когда вы, может быть, особенно нужны Испании, и открывают дорогу людям, которых мы хорошо знаем и которые на все готовы, лишь бы карабкаться вверх по лестнице. Тех из нас, кто остался, ждут нелегкие времена, но я убежден, что, оставшись, мы сможем сделать гораздо больше, чтобы воспрепятствовать тому, чего не хотелось бы ни вам, ни мне, чем если бы разбежались по домам»²⁰.

Двадцать пятого апреля был объявлен декрет, получивший известность как «закон Асаньи» (ley Azana). Всем офицерам предоставлялась возможность выйти в отставку, сохранив полное содержание. Это был довольно расточительный способ сокращения офицерского корпуса. Однако декрет устанавливал, что если по истечении тридцати дней офицер, оказавшийся за пределами штатных потребностей, не подал добровольно прошение об отставке, то его увольняли без сохранения содержания. Это положение декрета вызвало массовые нарекания, а правая печать постаралась закрепить у определенных кругов представление, что республика притесняет армию. Поскольку угроза ни разу не была реализована, то объявление подобной меры следует считать ошибкой, допущенной Асаньей или его советниками в министерстве и только навредившей республиканцам.

Как только декрет был опубликован, поползли тревожные слухи об увольнениях и даже ссылках офицеров, которые не проявляют рвения в поддержке республики²¹. Большое число офицеров — около трети всего офицерского корпуса — согласились на отставку, причем из них две трети оказались полковниками, потерявшими надежду стать генералами²². Франко, конечно, так поступать не стал. К нему пришла группа офицеров академии — просить совета, как им поступить. Ответ Франко не оставлял сомнений в том, что он считает армию конечным арбитром в решении политических судеб Испании. Он сказал, что солдат служит Испании, а не конкретному режиму и посему Испания теперь больше чем когда-либо нуждается в том, чтобы в армии оказались настоящие патриоты²³. По меньшей мере представляется, что для себя Франко оставил свободу выбора.

Как и у многих других офицеров, отношения Франко с новым режимом складывались весьма напряженно. Еще не прошел апрель, а он уже оказался втянут в так называемое «дело об ответственности». Семнадцатого апреля генерала Беренгера арестовали по обвинению в преступлениях, совершенных в Африке, когда он был премьер-министром, и в казни Галана и Гарсиа Эрнандеса, когда он позже занимал должность военного министра²⁴. Генерала Молу арестовали 21 апреля за его дела на посту директора управления безопасности при Беренгере²⁵. Эти аресты стали частью символической чистки верхушки монархического режима и принесли нарождающейся республике значительный ущерб. «Дело об ответственности» уходило корнями в Анвальскую катастрофу и заключалось в выяснении роли короля, компетентности военных и степени уважения политиков к армии. В народе ходила молва, что переворот 1923 года был совершен, чтобы оградить короля от деятельности созданного в 1921 году «Комитета по ответственности». Так что анвальская рана продолжала кровоточить. Ответственность офицеров и политиков, бывших у власти до 1923 года, усугублялась, по мнению республиканцев, фактами политических и финансовых злоупотреблений и коррупции, имевших место во времена диктатуры и после нее. Главным эпизодом дела была казнь Галана и Гарсиа Эрнандеса. Диктатор к этому времени умер, король находился в изгнании, так что понятно было, что весь гнев республиканцев падает на голову Беренгера.

Шумиха вокруг «дела об ответственности» позволяла первые месяцы поддерживать в массах высокий дух, но в конечном итоге все это дорого обошлось республике. В действительности мало кто оказался за решеткой или бежал из страны, но «дело об ответственности» породило миф о мстительности и непримиримости республиканцев и усилило недовольство многих крупных фигур старого режима, преувеличивавших угрозы, исходящие от республиканского правительства²⁶. В глазах военных, таких, как Франко, суд над Беренгером за участие в войне, в которой они рисковали своей жизнью, и за осуждения на казнь Галана и Гарсиа Эрнандеса был несправедливым. По их мнению, двое последних были не героями и не мучениками, а обычными мятежниками. Вот Мола — это был герой войны в Африке, а в качестве директора управления безопасности он только выполнял свой долг — держал под контролем подрывные элементы. Особенно возмущало Франко и многих других «африканцев» то, что офицеров, которых они считали смелыми и компетентными, подвергали преследованиям, а военных, которые замышляли мятеж против диктатора, новые власти осыпали почестями. Суды по «делу об ответственности» давали «африканцам» дополнительные поводы для враждебного отношения к республике. Франко пойдет тем же путем, что и Луис Оргас, Мануэль Годед, Фанхул и Мола, но будет более осмотрителен. Как и они, Франко будет смотреть на офицеров, облагодетельствованных республикой, как на лакеев франкмасонства и коммунизма, ничтожных людишек, потакающих толпе.

В этом контексте отношение Франко к Беренгеру было двойственным. Хотя Франко и одобрял его действия по подавлению мятежа в Хаке, он скоро начал задаваться вопросом, почему тот не встал на защиту монархии в апреле 1931 года. Сюда же добавились и личные мотивы: в 1930 году Беренгер пообещал Франко повысить его в звании до генерал-майора (General de Divisidn), но затем он посчитал, что его друг генерал Леон достиг критического возраста, когда бригадному генералу пора уходить в отставку, и, поскольку у Франко впереди было много времени, Беренгер присвоил звание Леону²⁷. Поэтому вызывает удивление, что Франко согласился стать защитником Беренгера в военном трибунале. Вместе с Паконом Франко Сальгадо-Араухо, своим адъютантом, он 1 мая приехал в Мадрид и на следующий день встретился с Беренгером в тюремной камере. Но 3 мая Франко сообщили: военный министр не разрешает ему представлять в трибунале интересы Беренгера, объясняя свой отказ тем, что Франко служит не в том военном округе, где заседает военный трибунал²⁸. С этого момента берет начало взаимная неприязнь между Франко и Асаньей. Во время той поездки в Мадрид омрачились отношения между Франко и Санхурхо. Кто-то из приятелей Франко рассказал ему о беседе Санхурхо с Лерру-сом 13 апреля. Франко решил, что Леррус посулил Санхурхо в будущем высокие посты и тот не мобилизовал гражданскую гвардию на защиту короля²⁹.

Враждебность Франко к республике стала почти явной, когда Асанья начал свой военные реформы. В частности, Франко сильно не понравилось упразднение восьми исторических военных округов, которые преобразовались в «органические дивизии» под командованием генерал-майоров, лишенных каких-либо юридических прав в отношении гражданского населения. Упразднены были и полномочия королевских наместников, которыми прежде обладали командующие округами³⁰. Эти меры расходились с исторической традицией: армия лишалась юридических прав и ответственности за соблюдение общественного порядка. Франко терял перспективу стать генерал-лейтенантом и получить пост командующего округом. И то и другое решение он пересмотрит в 1939 году. Не меньше поразил его и декрет от 3 июня 1931 года о «пересмотре повышений» (revisidn de ascensos), согласно которому некоторые повышения за боевые заслуги, полученные офицерами во время военных действий в Марокко, подлежали отмене. Этим шагом правительство признавало незаконность юридических актов диктатуры и задним числом отменяло ряд спорных повышений, произведенных Примо де Риверой. Публикация декрета породила опасение, что если все указы о повышениях за боевые заслуги в период диктатуры потеряют силу, то Годед, Оргас и Франко снова станут полковниками, будут понижены в звании и многие другие старшие офицеры-«африканцы». Так как за восемнадцать месяцев работы специальная комиссия никого не лишила звания, то в лучшем случае декрет оказался лишним раздражителем, а в худшем — нервотрепкой у кандидатов на понижение. Разбирательство могло коснуться примерно тысячи офицеров, хотя на самом деле были проверены дела только половины из них³¹.

Правая пресса и военные издания подняли свистопляску: мол, Асанья заявил о своем намерении «раздавить армию» (triturar ei Ejėrcito)³². Асанья никогда не говорил ничего подобного, но правые утверждали, что такие высказывания все же имели место. Асанья произнес 7 июня в Валенсии речь, в которой тепло отозвался об армии. Там же он заявил о своей решимости «раздавить» власть коррумпированных местных князьков, подмявших под себя политическую жизнь в провинциях, как он прежде ликвидировал «другие, не менее опасные для республики вещи». Но эту фразу исказили до неузнаваемости³³. Распространился возмутивший «африканцев» слух, будто Асанья пользуется услугами советников из числа республиканских офицеров, которых в правых кругах называли «черным кабинетом». Отмена повышений за боевые заслуги отражала только позицию артиллерийских офицеров. В числе неофициальных военных советников Асаньи были артиллеристы, например, майоры Хуан Эрнандес Са-равиа и Артуро Менёндес (Menėndez) Лопес, но в основном группа советников состояла из тех членов «хунт обороны», которые принимали участие в движении против диктатуры и монархии. Франко к таким офицерам относился с презрением. В офицерском корпусе болезненно реагировали и на то, что Асанья, вместо того чтобы полагаться на умудренных опытом генералов, пользуется советами относительно молодых людей³⁴.

Однако Эрнандес Саравиа жаловался в разговоре со своим товарищем как раз на то, что Асанья слишком горд, чтобы прислушиваться к чьим-либо советам. Более того, он не только не собирался преследовать офицеров-монархис-тов, но, кажется, и привечал многих из них, например Санхурхо или генерала-монархиста Энрике Руиса Форнельса, которого взял в заместители. Некоторые офицеры левого толка даже вышли в отставку, недовольные заигрыванием Асаньи со старой гвардией. А случаев, когда Асанья прибегал к языку угроз или оскорблений в отношении армии и ее представителей, никто назвать не мог. Хотя Асанья был тверд в проведении своей политики, но на публике он всегда говорил об армии сдержанно и уважительно³⁵.

Хорошо известно, что Франко мало интересовался текущей политикой. Его повседневные дела в академии не оставляли ему на это времени. И тем не менее вскоре ему пришлось начать задумываться о происходящих переменах. Консервативные газеты, которые он читал — «А-бэ-эс», «Эпока», «Корреспондента милитар», — возлагали на новую администрацию ответственность за экономические трудности Испании, насилие толпы, неуважение к армии, антиклерикальные настроения. Статьи, которые он читал в «Антант интер-насьональ», рисовали республиканский режим как троянского коня коммунизма и франкмасонства, готовых напустить орды безбожников из Москвы на Испанию и уничтожить ее великие традиции³⁶. Реформы Асаньи ломали сложившиеся в армии традиции и представления и не могли не вызывать, мягко говоря, ностальгии по монархии. Не могли не задеть Франко и сообщения о поджогах церквей, имевших место 11 мая в Мадриде, Малаге, Севилье, Кадисе и Аликанте. Нападения на церкви были организованы анархистами, считавшими, что Церковь является средоточием самых реакционных сил Испании. Франко, по-видимому, не знал, что для поджогов использовался авиационный бензин, который достал на аэродроме Куатро-Вьентос его брат Рамон. Но он, конечно, не мог не знать о заявлении своего брата, которое было опубликовано: «Я с радостью смотрел на эту великолепную иллюминацию как на самовыражение народа, стремящегося избавиться от клерикального обскурантизма»³⁷. В своих записках — черновом проекте мемуаров, — которые он подготовил спустя тридцать лет после происшедших событий, Франко писал о поджогах церквей как о явлении, показавшем, что представляет из себя республика³⁸. В основе этой позиции не только его глубокая религиозность, но и чувство солидарности, которое объединяло армию и Церковь как жертв преследования со стороны республики.

Но из всего, произошедшего после 14 апреля, самое большое недовольство Франко вызвал приказ Асаньи от 30 июня 1931 года о расформировании академии в'Сарагосе. Сообщение об этом застигло его на маневрах в Пиренеях. В первый момент Франко не поверил этому сообщению. Когда же оно подтвердилось, он почувствовал себя выбитым из седла. Он решил никогда не прощать Асанье и его так называемому «черному кабинету», что они лишили его этой работы. Он и другие «африканцы» и прежде чувствовали, что академия обречена, поскольку своим появлением обязана Примо де Ривере. Франко был также убежден, что «черный кабинет» настроен против него из зависти к его стремительной карьере.

На самом деле Асанья, принимая решение, учитывал слабый уровень преподавания в академии, а также высокие расходы на ее содержание, тем более что перед министром стояла задача сократить военные расходы. Франко с трудом сдерживал ярость³⁹. Он написал Санхурхо в надежде, что тот походатайствует перед Асаньей. Санхурхо ответил, что Франко должен смириться с закрытием академии. Несколько недель спустя Санхурхо доложил Асанье, что Франко оказался в положении ребенка, у которого отняли игрушку⁴⁰.

Недовольство прорвалось наружу в прощальной речи Франко, с которой он выступил на плацу академии 14 июля 1931 года. Он начал со слов сожаления, что, мол, не будет больше клятвы на знамени Gura de bandera), потому что светская республика ее упразднила. Затем он остановился на успехах, достигнутых академией под его руководством, включая искоренение порока, потом долго говорил о верности и долге курсантов перед родиной и армией. Далее он так сказал о воинской дисциплине: «Она проявляет свою подлинную ценность, когда разум требует прямо противоположного приказу, когда сердце рвется бунтовать, когда самоуправство и ошибки идут об руку с действиями командования». Хотя сказано несколько туманно, но в этих словах виден камень, брошенный в тех, кто не побрезговал подачками от республики в оплату своей неверности монархии. Он косвенно упрекнул офицеров-республиканцев, занявших ключевые посты в военном министерстве Асаньи, в «отвратительном примере безнравственности и несправедливости». Закончил он свою речь восклицанием «Да здравствует Испания!»⁴¹. Через тридцать с лишним лет он скажет: «Я ни разу не провозглашал — «Да здравствует республика!»⁴²

Закончив речь, он вернулся в свой кабинет, чтобы потом, в ответ на неистовые аплодисменты собравшихся, несколько раз появиться на балконе. Прощаясь с Паконом, который был инструктором по тактике и вооружениям, а также его адъютантом, будущий каудильо плакал. Потом он упаковал вещи и направился в Ла-Пинелью, загородный дом своей жены под Овьедо⁴³.

Речь Франко была опубликована как последний его приказ по академии и через пару дней попала на стол к Асанье. Два дня спустя Асанья сделал такую запись в своем дневнике: «Обращение генерала Франко к курсантам Генеральной академии по случаю окончания курса. Полная оппозиция правительству, скрытые атаки на командование. Основание для немедленного увольнения, если бы он сегодня не расставался со своим постом». И Асанья ограничился замечанием (reprensidn) в адрес Франко, занесенным в его личное дело⁴⁴.

Можно себе представить возмущение Франко, ревностно заботившегося о чистоте своего послужного списка, когда 23 июля он узнал о замечании. И все-таки опасения за свою дальнейшую карьеру заставили его проглотить обиду и подготовить на другой день эмоциональный, но не слишком убедительный документ в свою защиту в виде письма на имя начальника штаба 5-й дивизии, под чьей территориальной юрисдикцией находилась академия.

В нем содержалась просьба передать военному министру «мое уважение и сожаление в связи с неверной интерпретацией высказанных в моей речи мыслей. Там я просто попытался раскрыть сущность воинской службы и изложил самые чистые принципы, бывшие нормой во все время моей военной карьеры. Мне очень жаль, что мои слова были восприняты как намек на мое прохладное или сдержанное отношение к исполнению долга, которому я неизменно следовал без чуждой моему характеру официозности, перед режимом, провозглашенным в стране, чей флаг, поднятый над плацем академии, осенял военное торжество и чей гимн, выслушанный всеми стоя, завершил церемонию выпуска курса»⁴⁵.

Асанью аргументы Франко ни в чем не убедили, он не воспринял обязательные подъем республиканского флага и исполнение нового национального гимна чем-то особенным для состоявшейся процедуры. Он, похоже, считал, что с бывшего любимчика монархии надо несколько сбить спесь. Это письмо и личная встреча с бывшим начальником академии в августе убедили его, что Франко слишком амбициозен, чтобы можно было легко склонить его к сотрудничеству. В этих рассуждениях Асанья, пожалуй, был прав. Он только переоценил трудность, с которой можно было перетянуть Франко на свою сторону. Если бы Асанья оказал Франко то же повышенное внимание, к которому тот привык при монархии, то Франко вполне мог бы оказаться и любимцем республики. Как бы там ни было, но Асанья в отношении Франко вел себя весьма сдержанно, хотя считал, что проявляет великодушие и даже щедрость. Лишившись академии, Франко оставался без должности около восьми месяцев, и это время он полностью посвятил чтению антикоммунистической и антимасонской литературы. Но он получал только восемьдесят процентов от прежнего жалованья, собственным состоянием он не располагал, жил в доме жены, а служебная перспектива была весьма туманной. Естественно, в нем копилась злость на республиканский режим. А донья Кармен только подливала масла в огонь⁴⁶.

За лето 1931 года у многих армейских офицеров накопилось раздражение и на проводимые военные реформы, и на продолжающуюся в стране, как они считали, анархию: Севилья и Барселона были охвачены забастовками, организованными анархо-синдикалистской Национальной конфедерацией труда⁴⁷. Учитывая недовольство офицерства реформами Асаньи и вожделенную мечту монархистов о лидерах-преторианцах, способных свергнуть республику, слухи о возможности военного заговора нельзя было назвать необоснованными. Чаще других повторялись имена генералов Эмилио Барреры и Луиса Оргаса, и в середине июня оба были подвергнуты кратковременному домашнему аресту. В сентябре на основе новых свидетельств заговорщической деятельности Оргас будет сослан на Канарские острова. Информация, получаемая Асаньей, убеждала его, что Франко поддерживал Оргаса и был, пожалуй, даже более опасным⁴⁸. Асанья был уверен, что зреет нечто похожее на заговор. В сообщениях о контактах между друзьями Франко — полковником Хосе Энрике Варелой и могущественным боссом Кадиса твердым сторонником монархии Рамоном де Каррансой (Carranza) — упоминались имена Франко и Оргаса. Военный министр записал в своем дневнике: «Франко — единственный, кого следует опасаться». Это была высокая оценка деловых качеств Франко. Асанья дал указание, чтобы за Франко был установлен надзор. В середине августа, когда Франко приезжал в Мадрид, директор управления безопасности Анхель Галарса выделил для слежки за ним трех сотрудников⁴⁹.

Двадцатого августа, во время пребывания Франко в Мадриде, он посетил военное министерство и встретился с заместителем министра, который напомнил Франко о необходимости нанести визит министру. На другой день Франко пришел в министерство. На личной встрече Асанья выговорил ему за прощальную речь в Сарагосской академии. Внешне Франко спокойно выслушал замечания, но Асанью это безразличие не обмануло. Он потом записал в дневнике, что Франко «старается казаться искренним, но все это сплошное лицемерие». Асанья предостерег Франко несколько свысока, что друзья и поклонники могут завести его слишком далеко. Франко возразил и заявил о своей лояльности, хотя и признал, что враги республики из лагеря монархистов хотят видеть его на своей стороне. Заодно он воспользовался случаем проинформировать министра, что считает закрытие академии серьезной ошибкой. Когда Асанья намекнул Франко, что собирается прибегнуть к его услугам, молодой генерал заметил с ироничной улыбкой: «И чтобы прибегнуть к моим услугам, за мной установили слежку на полицейском автомобиле! Нужно понимать, что я никуда не хожу». Асанья смутился и велел прекратить слежку⁵⁰.

Двуличный Франко, каким он выглядит в воспоминаниях Асаньи, полностью соответствует тому, каким он видится в документе, написанном им в защиту своей речи при закрытии академии³². Асанья еще проявил снисходительность к Франко, уверенный, что сможет приручить его⁵¹. Похоже, он просчитался, решив, что Франко можно манипулировать, как его братом, к которому Асанья, хорошо знавший Рамона, испытывал неприязнь и презрение.

В начале мая Франко отказали в разрешении защищать Беренгера в трибунале. Но Высший совет армии (Consejo Supremo del Ejėrcito) вскоре отменил ордер на арест Беренгера, а Молу 3 июля постановил освободить Верховный трибунал (Tribunal Supremo). Тем не менее «дело об ответственности» продолжало оставаться предметом глубоких раздоров, и умеренные члены правительства, включая Асанью, хотели бы похоронить его. После ожесточенных дебатов 26 августа кортесы поручили «Комитету по ответственности» разобраться с политическими и административными нарушениями в Марокко, репрессиями в Каталонии в период с 1919-го по 1923 год, военным переворотом 1923 года, диктатурами Примо де Риверы и Беренгера и трибуналом над мятежниками из Хаки⁵². К возмущению Асаньи, который справедливо считал, что деятельность комитета наносит ущерб республике, несколько престарелых генералов из правительства Примо де Риверы в начале сентября оказались под арестом⁵³.

Враждебность части офицеров и сомнения многих из них по поводу правильности курса, взятого республикой, усилились в ходе обсуждения проекта новой конституции, проводившегося с середины августа до конца года. Статьи светского характера, особенно те, что были направлены на ослабление влияния Церкви на образование, вызвали истерическую реакцию на страницах правой прессы. Решимость республиканцев и социалистов, составлявших большинство в парламенте, провести эти статьи в жизнь привела к отставке двух видных членов кабинета. Это были консервативный премьер-министр Нисето Алкала Самора и министр внутренних дел Мигель Маура Гамасо. Асанья стал премьер-министром, оставаясь военным министром. Пресса правых подняла крик, что этим «само существование Испании поставлено под угрозу»⁵⁴.

Сообщения правой прессы об анархии в стране и апокалиптические предсказания о возможных последствиях реализации конституционных положений, а также неукротимая решимость левых республиканцев довести до конца «дело об ответственности» нагнетали напряженность в среде армейских офицеров. По мнению большинства из них, одни генералы, обвиняемые в мятеже, на самом деле в 1923 году лишь пытались остановить сползание страны к анархии, тогда как другие — Беренгер и Фернандес де Эредиа — были привлечены к суду именно за подавление мятежа в Хаке. О бывшем командующем Арагонским военным округом Фернандесе де Эредиа говорили как о человеке, поставившем подпись под смертными приговорами. Плакаты, книги и даже пьеса Рафаэля Альберти «Фер-мин Галан» воспевали «мучеников республики». Рамон Франко посвятил свою книгу «Мадрид под бомбами» (Madrid bajo las bombas) «мученикам свободы капитанам Галану и Гарсиа Эрнандесу, убитым в воскресенье 14 декабря 1930 года испанской реакцией, воплощенной в монархии Альфонса XIII и его правительстве под руководством генерала Дамасо Беренгера». Офицерский корпус, за исключением самых убежденных республиканцев, проявлял недовольство тем, что из Галана и Гарсиа Эрнандеса делают святых. Франко особенно возмущал тот факт, что в республике действуют двойные стандарты: с одной стороны, собираются пересматривать повышения офицеров, произведенные в 20-х годах, а с другой — насаждают неприкрытый фаворитизм по отношению к тем, кто помогал ее становлению. По иронии судьбы Рамон Франко оказался на посту генерального директора службы аэронавтики. Но брат Франко злоупотребил своей должностью и принял участие в заговоре анархистов против республики. Своего поста он лишился, а от тюрьмы его спасло только избрание депутатом парламента от Барселоны, а также поддержка коллег-масонов⁵⁵.

Когда «Комитет по ответственности» начал собирать показания для предстоящего суда над организаторами расправ над мятежниками из Хаки, Франко предстал перед ним 17 декабря 1931 года в качестве свидетеля. Ответы его были сухи и относились сугубо к существу дела. Он напомнил, что военно-процессуальный кодекс позволяет привести смертный приговор в исполнение сразу после судебного разбирательства без предварительного одобрения со стороны гражданских властей. Однако, когда его спросили, не хочет ли он что-либо добавить к этому заявлению, он стал решительно защищать военную юстицию как «юридическую и военную необходимость, поскольку преступления, военные по своей сути и совершенные военнослужащими, должны рассматриваться персоналом, специально подготовленным в военном отношении для этой миссии». А так как члены Комитета не имеют военного опыта, то они некомпетентны решать, что происходило в военном трибунале по делу о мятеже в Хаке.

Когда заседание продолжилось на другой день, Франко опроверг излюбленное утверждение республиканцев, заявив, что Галан и Гарсиа Эрнандес совершили воинское преступление. Поставив под сомнение посылку Комитета, что они подняли политическое восстание против незаконного режима, Франко заявил: «Обязавшись свято хранить оружие Нации и жизни граждан, в любое время и в любой ситуации преступно нам, людям, облаченным в военную форму, поднимать это оружие против Нации или против Государства, вручившего его нам. Армейская дисциплина, само существование армии и здоровье государства возлагают на нас, военных, горькую обязанность применять закон по всей его строгости»⁵⁶. Хотя и обставленное оговорками об уважении к парламенту, заявление указывало на то, что Франко рассматривает защиту армией монархии в декабре 1930 года легитимной. Эта точка зрения шла вразрез с мнением тех, кто находился у власти в республике. Из заявления можно догадаться и о его отношении к канонизации мятежников из Хаки. Однако своими упоминаниями о подчинении республике Франко повторяет суть своего приказа по академии от 15 апреля в прощальной речи. Это можно трактовать как еще одно свидетельство того, что он, в противоположность горячим головам вроде Оргаса, был далек от выражения своего недовольства в форме активного противостояния властям. Что касается Беренгера и Фернандеса де Эредиа, то после долгого разбирательства Верховный трибунал в 1935 году признал обоих невиновными⁵⁷.

Заявления Франко о дисциплинированной лояльности не имели ничего общего с восторженной приверженностью режиму, которая могла бы вызвать к нему расположение властей. После того как была закрыта академия, поставлены под сомнение его повышения по службе и произошли волнения среди рабочих, получившие широкий отклик в правой прессе, Франко вряд ли мог относиться к республике иначе, как с подозрением и враждебностью. И неудивительно, что ему пришлось долго ждать, пока он получил новое назначение. Но зато это стало свидетельством его высоких профессиональных качеств и признания их Асаньей. Пятого февраля 1932 года его назначили командующим 15-й Галисийской пехотной бригадой (XV Brigada de Infanterfa Galicia) со штабом в JIa-Корунье, куда он и прибыл в конце месяца. Местная газета приветствовала его приезд под шапкой «Предводитель Легиона» и воздала хвалу не только его смелости и военному мастерству, но и «высоким достоинствам истинно благородного рыцаря». Франко снова взял Пакона в адъютанты. Он был рад оказаться в Ла-Корунье, рядом с матерью, которую навещал каждый выходной⁵⁸.

Уверенность Асаньи, что Франко теперь у него в долгу, основана на том, что назначение Франко спасло его от увольнения в запас по мартовскому декрету 1932 года, согласно которому все офицеры, не получившие должности свыше полугода, автоматически отправлялись в отставку. Для Франко этот срок должен был закончиться всего через несколько дней, и месяцы ожидания, конечно, стоили ему немалых нервов. Асанья намеренно держал Франко в подвешенном состоянии в назидание за прощальную речь в академии; ему также очень хотелось сбить спесь с этого солдата, любимчика монархии⁵⁹. Предоставив Франко должность в Ла-Корунье, Асанья, кажется, посчитал, что Франко сделал для себя выводы из полученного урока и его можно теперь использовать для укрепления нового режима. Зная хорошо Рамона Франко, Асанья, видно, судил о старшем брате по младшему. Если это действительно было так, то он недооценивал степень обиды Франко. Вместо того чтобы проникнуться благодарностью к военному министру, на что рассчитывал Асанья, Франко затаил на него злобу на всю жизнь.

Следующая их встреча состоялась через семь месяцев, а за это время произошел серьезный кризис в отношениях между гражданскими и военными. Кризис принял форму бунта военных и разразился в августе 1932 года, но его истоки брали начало в событиях конца 1931 года. Тогда во время всеобщей забастовки сельскохозяйственных рабочих области Эстремадура ее мирное течение было нарушено кровопролитием в результате действий гражданской гвардии. Инцидент произошел в городке Кастильбланко, который располагался в сердце засушливой местности, известной под названием Эстремадурской Сибири (Siberia extremena). Почти весь этот регион был поражен массовой безработицей. Накануне Нового года, 30-го и 31 декабря, рабочие Кастильбланко вышли на мирные демонстрации. Когда они уже собрались расходиться по домам, перепуганный алкальд велел четырем местным гражданским гвардейцам разогнать толпу. Произошла потасовка, гвардейцы открыли огонь, убив одного и ранив двух человек. В ответ демонстранты набросились на четверых гвардейцев с камнями и ножами. Все были убиты⁶⁰. В правой прессе поднялась волна обвинений в адрес правительства республиканцев и социалистов, возглавляемого Асаньей, в том, что оно натравило рабочих на гражданскую гвардию. Командующий гражданской гвардией Санхурхо совершил поездку в Кастильбланко и возложил ответственность за вспышку насилия на крайне левую депутатку от провинции Бадахос Маргариту Нелкен. Проведя весьма примечательную параллель между рабочими и марокканцами, он заявил, что даже в Монте-Арруит он не видал таких зверств. Он также потребовал оправдания действий гражданской гвардии⁶¹. Эти события еще более укрепили убеждения военных, что республика олицетворяет беспорядок и анархию. Никакая другая проблема так ясно не указывала на социальную пропасть, которая разделила Испанию. Правые на все лады восхваляли гражданскую гвардию, считая ее хранительницей общественного порядка, левые же считали ее жестокой и безответственной оккупационной армией, стоящей на службе у правых.

Не успела страна пережить ужас Кастильбланко, как случилась еще одна трагедия. В городке Арнедо провинции Логроньо в северной Кастилии было уволено несколько рабочих местной обувной фабрики за членство во Всеобщем союзе трудящихся, профсоюзной организации социалистической направленности. Во время митинга протеста гражданская гвардия без видимой причины открыла огонь, убив четырех женщин, ребенка и одного рабочего, а также ранив тридцать человек, из которых несколько человек позже умерли. В свете высказываний генерала Санхурхо после событий в Кастильбланко трудно было рассматривать инцидент иначе, как акт мести⁶². Асанья с неохотой подчинился давлению со стороны левой прессы и депутатов левого крыла кортесов и снял Санхурхо с поста командующего гражданской гвардией, переведя его на менее важную должность начальника карабинеров, или погранично-таможенной полиции⁶³. Пятого февраля 1932 года среди назначений, в соответствии с одним из которых Франко направился в Галисию, был утвержден на пост главы гражданской гвардии генерал Мигель Кабанельяс⁶#.

Санхурхо гордился своей должностью командира гражданской гвардии и не хотел ее терять. Воспользовавшись кампанией, поднятой против него левыми, правая печать и сам он представили его смещение как возмутительную акцию и очередную уступку анархии. Многие консерваторы рассматривали Санхурхо в качестве возможного спасителя Испании и внушали ему идею встать во главе сил, готовых свергнуть республику. События в Кастильбланко и Арнедо в глазах крайне правых смыли с Санхурхо прошлый грех — отказ поддержать монархию в 1931 году. Теперь он представлялся наиболее вероятным гарантом закона и порядка, что на языке правых звучало как защита «нетленной сущности Испании». В 1932 году, когда через кортесы с большим трудом прошли законы об аграрной реформе и автономном статусе Каталонии, правые впали в ярость, увидев в законах покушение на право частной собственности и на единство нации. По всей Испании офицеры подписывали петиции в защиту Санхурхо. Но подписи Франко там не было. Санхурхо старательно подталкивали к совершению государственного переворота, и он начал подготовку заговора против республики.

Генерал Эмилио Баррера в феврале сообщил итальянскому послу Эрколе Ду-рини ди Монцо, что движение «против большевизма и за восстановление порядка» может рассчитывать на широкую поддержку военных, в том числе генералов Годеда и Санхурхо⁶⁵. Jleppyc, который решительно выступал за уход с арены правительства левой коалиции — республиканцев и социалистов — во главе с Асань-ей, поддерживал контакт с Санхурхо. Оба они были против участия социалистов в правительстве, и в их переговорах присутствовала тема переворота⁶⁶. Любой заговор военных значительно выиграл бы, прими в нем участие Франко. Тот, однако, по своей природной осторожности, держался подальше от неподготовленных и сомнительных затей с заговорами. Санхурхо он не доверял и не видел причин рисковать всем и вся, если мог спокойно заниматься своей любимой работой и в рамках республики.

Франко очень не хотелось терять вновь обретенный комфорт. Хотя он и доказал, что может переносить любые физические лишения и работать в самых тяжелых условиях, но, если представлялась возможность, он не упускал случая пользоваться бытовыми удобствами. В период времени между Марокко и руководством Сарагосской академией у Франко была легкая служба, и он вовсе не пренебрегал светской жизнью. Теперь, в JIa-Корунье, он стал, по существу, военным губернатором, жил с шиком, в большом доме с прислугой в белых перчатках. В то время JIa-Корунья была красивым и спокойным городом, совсем не тем суматошным и безликим, каким она станет потом, в годы его диктатуры. Его обязанности оставляли ему достаточно времени для частых посещений местного яхт-клуба (Club Nautico) где он наконец смог хоть отчасти утолить детскую любовь к морским путешествиям. Именно там он встретился с Максимо Родригесом Боррелем, который после Гражданской войны станет его постоянным компаньоном по рыбалке и охоте. Макс Боррель был одним из очень немногих «штатских» друзей Франко и оставался им до своей кончины⁶⁷.

Хотя Франко и не хотел рисковать, принимая участие в сомнительных действиях Санхурхо, это вовсе не означало, что он был в восторге от политической ситуации в стране. Однако он был более осторожен, чем другие генералы, и не дал вовлечь себя в попытку переворота 10 августа 1932 года. Тем не менее он так долго был вместе с Санхурхо в Африке, что можно предполагать: он знал о готовящемся перевороте. Тринадцатого июля Санхурхо побывал в Ла-Корунье, проверяя части местных карабинеров, и обедал у Франко. По сведениям Пакона, Франко сказал Санхурхо, что не собирается участвовать ни в каких переворотах⁶⁸. Один из заговорщиков, монархист Педро Сайнс Родригес, организовал еще одну, конспиративную встречу Франко и Санхурхо в пригородном мадридском ресторанчике. Франко выразил серьезные сомнения в успехе переворота и сказал, что он пока не решил, как поступит, хотя пообещал Санхурхо, что в любом случае не примет участия в действиях против Санхурхо на стороне правительства⁶⁹.

Позиция Франко выглядела слишком расплывчатой, чтобы Санхурхо мог рассчитывать на его поддержку. По сведениям майора Хуана Антонио Ансаль-до, авиатора, восторженного монархиста, заговорщика и верного приверженца Санхурхо, «участие Франко в перевороте 10 августа не вызывало сомнений», но «перед самым его началом Франко открыто отказался от всех обязательств и посоветовал некоторым офицерам последовать его примеру»⁷⁰. Пожалуй, это слишком — полагать, что вначале Франко поддерживал заговор Санхурхо, а потом передумал. Просто свойственная Франко манера выражаться двусмысленно вполне могла привести Санхурхо и его коллег-заговорщиков к мысли, что участие Франко было делом само собой разумеющимся. Колебания его позиции — в ожидании, пока все прояснится, — вполне позволяют сделать такой вывод. Точно можно сказать одно: Франко ничего не докладывал своему руководству о подготовке заговора.

Последовавший отказ Франко участвовать в заговоре основывался прежде всего на его убеждении, что заговор подготовлен плохо, — об этом Франко говорил политическому деятелю правого толка Хосе Мариа Хилю Роблесу на обеде в доме их общего друга маркиза де ла Вега де Ансо⁷¹. Франко опасался, что провал путча «откроет ворота коммунизму»⁷². К тому же он с подозрением относился к связям Санхурхо с Леррусом. О причастности последнего к подготовке переворота можно судить по его речи в Сарагосе 10 июля 1932 года. Ставя себя в один ряд с заговорщиками, JIeppyc подталкивает правительство к более консервативному курсу, намекая на возможное военное вмешательство, если правительство не последует этому совету. Как всегда весьма циничный и угодничающий перед армией, Леррус заявил, что, приди он к власти, он снова открыл бы академию и поставил Франко ее начальником⁷³.

В конце июля Франко съездил в Мадрид — «выбирать лошадь»⁷⁴. К его неудовольствию, поползли слухи, что Франко решил присоединиться к заговору. Когда его спрашивали — а это случалось нередко, — собирается ли он участвовать в перевороте, Франко отвечал, что, по его мнению, еще не пришло время для восстания, но он уважает мнение тех, кто считает иначе. Но его крайне огорчило, что некоторые высшие офицеры открыто говорят, будто Франко на их стороне. И Франко предупреждал таких, что, если они будут продолжать «распространять эту клевету», то он «предпримет энергичные меры». Как-то случайно он встретил Санхурхо, Годеда, Варелу и Миляна Астрая в военном министерстве. Варела спросил от имени Санхурхо, что тот хотел бы услышать мнение Франко о перевороте. Санхурхо сначала отрицал сказанное Варелой, но потом согласился встретиться с Франко в присутствии Варелы. За обеденным столом Франко в категоричной форме заявил им, чтобы они не рассчитывали ни на какое его участие в военном мятеже. Весьма прозрачно напомнив Санхурхо его поведение в апреле 1931 года, Франко обосновал свое нежелание присоединиться к заговору тем, что республика образовалась после того, как военные отказались выступить на защиту монархии, а посему теперь нечего втягивать армию, чтобы с ее помощью поправить дела⁷⁵. Возможно, именно об этой встрече вспоминал Санхурхо, отпуская едкое рифмованное замечание в адрес Франко летом 1933 года, когда оказался в тюрьме после провала переворота: «Франкито — это тварь, думающая только о себе» (Franquito es un cuquito que va a lo suyito)⁷⁶.

Переворот, организованный Санхурхо, отличался скверной подготовкой. В Мадриде его подавили легко. Кратковременный успех был достигнут в Севилье, но когда на город двинулась колонна правительственных войск, Санхурхо бежал⁷⁷. Унижение армии и атмосфера народного ликования, какая наблюдалась только сразу после установления республики, не могли не убедить Франко в правильности его прогнозов о неизбежности провала восстания⁷⁸. В мятеже не приняли участия городская полиция, части особого назначения (Guardia de Asalto) и гражданская гвардия, и это отчетливо показало, как важна роль этих формирований. Франко лишний раз убедился, что, если совершать государственный переворот, то эти подразделения надо иметь на своей стороне.

Асанья и прежде опасался, как бы Франко не оказался втянут в заговор против республики, и в ходе «санхурхады» (Sanjuijada) с трепетом ждал сообщения о его участии в этом деле. Однако когда Асанья позвонил 10 августа в JIa-Корунью, то с облегчением узнал, что Франко остался на своем посту. Любопытно, что Франко чудом оказался на месте. Дело в том, что почти накануне он попросил предоставить ему короткий отпуск, чтобы покатать жену и дочь по похожим на фьорды заливам Галисии, но ему отказали, поскольку его непосредственный начальник генерал-майор Феликс де Вера должен был отлучиться. Вот и получилось, что начавшийся путч Франко Встретил в роли исполняющего обязанности командующего войсками в Галисии⁷⁹.

Заговорщики, гражданские и военные, пришли к выводу, который Франко сделал для себя уже давно: если уж готовиться, то как следует. Крайне правая группа «Испанское действие» (Accion Espanola) и капитан генштаба Хорхе Витон в конце сентября 1932 года сформировали монархический «заговорщический комитет», чтобы приступить к подготовке нового военного мятежа. Религиозное, моральное и политическое обоснование восстания против республики готовил журнал этой группы под тем же названием — «Аксьон Эспаньола», подписчиком которого с первого номера, вышедшего в декабре 1931 года, был Франко⁸⁰. Штабом группировки стал дом Ансальдо в Биаррице*. Правые сторонники группы собрали значительные суммы денег на приобретение оружия и финансирование акций по дестабилизации обстановки. Одной из самых первых операций явилось создание подпольных ячеек в армии, и ответственность за это была возложена на подполковника Валентина Галарсу из генштаба⁸¹. Галарса принимал участие в «санхурхаде», но против него не нашли никаких улик.

•Биарриц — курортный городок во Франции на берегу Бискайского залива, примерно в 20 км от испанской границы. (Примеч. перев.)

Асанья писал в своем дневнике: «Я оставил без назначения и другого подполковника из генерального штаба — Галарсу, человека, близкого к Санхурхо и Годеду, который до установления республики был одним из самых назойливых (mangoneadores) людей в министерстве. Галарса — человек очень умный, способный и исполнительный, скользкий и послушный. Однако он определенно принадлежит к другой стороне. В деле ничего против него нет. Безусловно, это один из самых опасных людей»⁸². Все, что мог сделать Асанья, — это оставить его без назначения. Галарса принялся вербовать ключевых генералов, и Франко, с которым он успел подружиться, был одной из его главных целей⁸³.

Асанья, как представляется, полагал, что они с Франко разрешили все конфликты, раз тот во время «санхурхады» остался на своем посту, но, когда премьер-министр с 17-го по 22 сентября 1932 года находился с визитом в Ла-Корунье, Франко сделал все, чтобы разубедить премьер-министра в его заблуждении. Франко, согласно его воспоминаниям, был с премьер-министром предельно вежлив, но не более. Во время пребывания в Галисии Асанью встретили весьма восторженно, и он попытался наладить дружеские контакты с Франко, но тот не ответил ему взаимностью. Но если Франко и действительно пытался установить дистанцию между ними, то Асанья этого, кажется, не заметил³³.

На избирательность воспоминаний Франко, вероятно, наложило отпечаток его желание вычеркнуть из памяти то неприятное время, когда он был подчиненным Асаньи. Поистине в те времена Франко был предельно осторожен⁸⁵. Когда Санхурхо попросил Франко выступить на суде в его защиту, тот отказался. Холодное отношение Франко к бывшему командиру выразилось в его ответе: «Я мог бы, конечно, выступить в вашу защиту, но безо всякой надежды на успех. Я по чести думаю, что вы, восстав и потерпев поражение, заслужили право умереть»⁸⁶. Франко не дал себя вовлечь и в заговорщическую деятельность «Испанского военного союза», подпольной организации офицеров-монархистов, которую основали подполковник Эмилио Родригес Тардучи (Tarduchy), близкий друг Санхурхо, и капитан Бартоломе Барба Эрнандес, офицер генштаба. Организация сформировалась к концу 1933 года и через Галарсу была связана с деятельностью группы Ансальдо и Вигона⁸⁷.

Двадцать восьмого января 1933 года были объявлены результаты деятельности комиссии по проверке повышений. Присвоение Франко звания полковника было признано неправомерным, а генерала — заслуженным. У Годеда оба повышения в звании были аннулированы. Однако обоих не вернули в прежние звания, а просто заморозили на их позициях в табели о рангах. Теперь они должны были пропустить вперед тех, кого незаконно обошли. Так, Франко сохранил свое звание, но в списке из 36 бригадных генералов переместился с 1-го места на 24-е. Как и большинство его товарищей, Франко затаил злобу на тех, кто, как он считал, незаслуженно унизил его и заставил два года мучиться в неопределенности⁸⁸. Спустя годы он писал о том, что у него украли повышения (despojo de ascensos) и вся затея была несправедливой⁸⁹.

В феврале 1933 года Асанья назначил Франко командующим гарнизоном Балеарских островов, «где он будет подальше от соблазнов»⁹⁰. Это была гене-рал-майорская должность. Назначение явилось составной частью плана Асаньи по вовлечению Франко в сферу влияния республиканцев, а с другой стороны, его можно считать и наградой за пассивность во время «санхурхады». Но на фоне милостей, которыми он был осыпан при короле и Примо де Ривере, для Франко такой «подарок» выглядел мелочью. В своих набросках к мемуарам Франко писал, что это была слишком низкая должность для его положения в военной табели о рангах (postergacidn)⁹¹. Прошло более двух недель, а он все тянул с положенным после назначения визитом к военному министру и докладом о своих планах. Лидер социалистов Франсиско Ларго Кабальеро сказал Асанье, что, по слухам, Франко вовсе не собирается идти с визитом к министру⁹². В конце концов 1 марта, оказавшись на пару дней в Мадриде, он зашел попрощаться с Асаньей, продолжавшим удерживать за собой военное министерство. Это промедление явилось со стороны Франко тщательно продуманным актом демонстрации неуважения. Асанья считал, что Франко по-прежнему возмущен отменой одного из его повышений в звании, но об этом вопрос не возникал, они попросту поговорили о положении на Балеарских островах⁹³. Новый командующий прибыл в Пальма-де-Мальорку 16 марта 1933 года и перед лицом нарастающих амбиций Муссолини в Средиземноморье и усилившейся в связи с этим напряженности в регионе решил посвятить свое время укреплению обороноспособности островов.

В 1933 году правительство Асаньи переживало нелегкие времена. К началу сентября коалиция республиканцев и социалистов стала давать трещины. Правые успешно заблокировали проведение реформ, и это подорвало веру социалистов в левых республиканцев Асаньи. 10 сентября скатывающийся на все более консервативные позиции и домогающийся власти JIeppyc начинает сколачивать кабинет из республиканцев разных направлений. В газете «А-бэ-сэ» писали, что он предложил Франко пост военного министра или замминистра. Хотя Франко и приезжал с Балеарских островов в Мадрид на переговоры с лидером радикалов, в конечном счете он отверг предложение⁹⁴. Это был пост, о котором Франко мог только мечтать, но кабинет Лерруса, пришедший к власти 12 сентября, не имел перспективы и должен был уйти через пару месяцев, поскольку не располагал парламентским большинством. Убежденные, что реформы можно провести в жизнь, только сформировав собственное правительство, социалисты отказались от коалиции с Асаньей, и в политических кругах стали считать, что скоро президент Алкала Самора будет вынужден объявить о проведении выборов. В создавшихся условиях Франко не получил бы возможности осуществить на посту министра те преобразования, которые считал необходимыми..

В период подготовки к ноябрьским парламентским выборам 1933 года, на которых социалисты могли победить и сформировать затем правительство радикальных реформ, Франко, хотя и загруженный делами на Балеарах, не мог избавиться от пессимистичных мыслей относительно перспектив, открывающихся перед вооруженными силами. Он поговаривал с друзьями об отставке и переходе в политику. Согласно Аррарасу, слухи об этом достигли правых кругов Мадрида, и оттуда в Пальму прибыл посланец набиравшей тогда силу католической партии авторитарного склада — Испанской конфедерации автономных правых (Confederacion Espanola de Derechas Autonomas), или сокращенно СЭДА. Эмиссар будто бы предложил Франко включить его в мадридский список партии и в один из провинциальных списков, чтобы наверняка обеспечить ему избрание. Франко однозначно отверг это предложение⁹⁵. Но на выборах он голосовал за СЭДА⁹⁶. Левые оказались расколоты, анархисты бойкотировали выборы, а радикалы и СЭДА в ряде мест заключили союз, что и обеспечило этим партиям победу. Радикалы получили 104 места в парламенте, СЭДА — 115, а социалисты и левые республиканцы соответственно 58 и 38. Во время последующего правления коалиции радикалов, все более разъедаемых коррупцией, и СЭДА Франко начнет выходить из опалы, которой он считал свою комфортабельную ссылку на Балеары, и все более привлекать внимание политических сил, пришедших к власти.