Генеральская звезда

Ла-Гуардия. 1953

Я приехал в аэропорт за полчаса до прибытия самолета. Почему-то я всегда ухитряюсь приезжать в аэропорты слишком уж заблаговременно. Другое дело с поездами. Был случай, когда я опоздал на поезд на полтора дня. А вот с самолетами... Одна актрисочка, с которой у меня был мимолетный роман, объясняла это так:

— Наверное, Гарри, ты просто трусишь летать, а признаться в этом стыдишься. И приезжаешь в аэропорт задолго до вылета потому, что хочешь понаблюдать, как через каждые две-три минуты то взлетают, то приземляются самолеты, и, так сказать, собраться с силами. Проходит полчаса, и к тебе постепенно приходит уверенность, так что в конце концов ты можешь пристегнуть привязной ремень, положить в рот мятную лепешку и взлететь, как птица.

Умная бабенка! Недаром она сейчас признанная королева коротеньких рекламных телефильмов, и, можете не сомневаться, знала, что говорила.

Один мой приятель, литературный сотрудник газеты «Трибюн», объяснял все иначе. По его словам, я медленно становлюсь хроническим алкоголиком, но боюсь и стыжусь этого. Я, дескать, предпочитаю пить в барах аэропортов, где рюмки никто не считает и где можно сойти за обычного пассажира, убивающего время перед вылетом. И почему это друзья с таким рвением анализируют мои страхи и их причины? Впрочем, это особое дело.

Как бы то ни было, я приехал в аэропорт за полчаса до прибытия самолета, купил в вестибюле утренние выпуски газет, прошел в зал «Китти Хоук» и здесь, в баре, заказал виски. Попивая его, я видел, как семь «дугласов» один за другим опустились на взлетно-посадочную полосу, приземляясь — кажется, так говорят? — на три точки. Потом я стал просматривать газеты. Имя генерала фигурировало на первых полосах. «Джорнэл америкэн» начала печатать его биографию, оповещая об этом огромным, через всю страницу заголовком, набранным большими красными буквами: «Сегодня мы начинаем печатать биографию генерала Бронко Бронсона». Это, несомненно, придется ему по душе. Во время своего пребывания в Вест-Пойнте генерал, видите ли, трижды играл в регби и на одном из матчей вел себя так, что спортивный комментатор иронически окрестил его Бронко[3] Бронсон. Прозвище со временем забылось, но однажды журналист из «Тайм», подбирая материал для статьи, раскопал его и снова пустил в обращение — на этот раз без всякой иронии и без объяснения причин, которые породили это прозвище. Оно явилось прямо-таки счастливой находкой для авторов заголовков в газетах, питавших пристрастие к именам вроде Айк[4], Эви[5], Мак[6], Лиз[7]. Прозвище было таким простым, домашним и достаточно коротким. Газета «Пост» подала новость совсем лаконично: «Бронко дома».

Я было снова потянулся за «Джорнел америкен», но почувствовал на своем плече чью-то руку. Не вставая, я повернул голову.

— Привет, Гарри!

Это оказался Джерри Фесслер — работник рекламного отдела одной из авиакомпаний. Какой именно — теперь уже не помню, помню только, что как-то он оплатил мою поездку на самолете в ту пору, когда я вел отдел в одной бульварной газетенке.

— Как жизнь, Джерри? А ведь я однажды видел тебя на пресс-конференции, когда ваша компания вводила в эксплуатацию новый самолет.

— Ты прилетел или улетаешь? Или просто сидишь и пьешь?

— Я хронический алкоголик, который страшно боится летать.

— Так вот, о нашем новом самолете. Должен сказать тебе то, что я уже говорил и братьям Райт, и Блерио: эта штука не сможет даже оторваться от земли.

Не понимаю почему, но все рекламные работники авиакомпаний постоянно употребляли эту глупую и избитую шутку. Из вежливости я засмеялся — ведь он оплатил в свое время мою поездку.

— Ну а теперь серьезно, — продолжал Джерри. — Что ты тут делаешь? Куда-нибудь улетаешь?

— Жду генерала.

— Бронсона?

— Кого же еще?

— Да, да, всю эту неделю только о нем и шумят. Ты работаешь у него?

— Угу. Пресс-агентом, биографом, историком.

Джерри уселся рядом со мной и заказал стакан вина. Я даже не заметил, когда он успел положить мой счет поверх своего.

— И давно?

— Что?

— Давно работаешь у генерала?

— Официально месяца два. Но мы ведь старые друзья.

— А я думал, ты в Голливуде. Мне как-то говорили, будто ты там что-то делаешь для «Метро Голдвин»...

— Делал, но уже месяца два как уехал оттуда. Встретил жену генерала и мы решили, что ему потребуется человек, чтобы провести его через ямы и ухабы славы. Вот и переменил работу.

— Должно быть, гребешь деньги лопатой?

— Знаешь, Джерри, иногда чувствуешь, что обязан что-то делать без всяких денег. Вот так и со мной.

— Описываешь беспримерные героические подвиги?

— Вроде того.

— Не морочь мне голову.

— Не веришь? Разве он не герой?

— Он-то герой, да тебе-то что?

— Как что? Неужели во всем и всегда нужно искать только выгоду?

— Тебе — да, во всем и всегда. Перестань-ка хитрить, Гарри. Но почему...

— Что почему?

— Почему ты работаешь на него?

— Кто знает! Может, потому, что нужно заполнить несколько еще чистых страничек в его записной книжке. Генералы, как правило, дисциплинированные, привыкшие к порядку люди. Есть у него записная книжка, — значит, ее нужно заполнить всю, до последней странички. Я организую для него пресс-конференции, пишу ему речи, а когда придет время, буду писать за него мемуары.

— Знаешь, Гарри, я чего-то не понимаю.

— Чего же?

— Почему вокруг него создали такую шумиху, почему все газеты так носятся с ним? О генерале сейчас пишут не меньше, чем в свое время о Макартуре, а почему — убей меня, не знаю.

— Ты что, не читаешь журнал «Тайм»? Ты, может, из этих... из красных?

— Кому-то понадобилось сделать из него героя.

— Знаешь что, мальчик-попрыгунчик? Чихать мне, считаешь ты Бронко Бронсона героем или не считаешь! Во всяком случае, страна считает его героем. Взгляни-ка лучше на развешанные тут лозунги. Может, тогда поймешь.

— А чего ты злишься?

— Я четыре года провел на этой проклятой войне и, пожалуй, лучше тебя разбираюсь в людях. Не смей при мне критиковать Бронсона!

— Выпей-ка еще.

— Вот ты и нашел кратчайший путь к моему сердцу.

Мы заказали еще по бокалу вина. Черт побери, чего это я, в самом деле, раскипятился? Ведь теперь мне самому придется платить за билет, если я полечу самолетом этой авиакомпании. Нет, нет, надо как-то исправить ошибку, постараться снова наладить отношения с этим парнем.

— Извини, Джерри, я немного погорячился, но пойми, я привязан к генералу.

— Что ты, что ты! Я вовсе не хотел тебя обидеть. Ты все еще пописываешь статейки об интересных профессиях?

— Изредка.

— Знаешь, у нас работает школа стюардесс, и, по-моему, тебе есть смысл побывать в ней. Если у тебя когда-нибудь появится желание слетать туда, позвони. Мы составим такой маршрут, что в пути ты сможешь остановиться где захочешь.

— Хорошо, Джерри. Большое спасибо. Не исключено, что мне пригодится эта идея.

— Ну а что он собой представляет?

— Генерал? Одна звезда на погонах. Такие генералы скромнее других.

— Чем он намерен заняться, когда вернется?

— Чем занимается солдат, когда возвращается с войны? Откуда мне знать? Может, примет участие в торжественном параде в его честь, выступит на объединенном заседании обеих палат конгресса, получит еще несколько орденов, а потом начнет разводить кровных лошадей на своей ферме в Мэриленде. Кстати, что такое кровные лошади?

Джерри допил вино, сунул бармену банкнот и встал.

— С удовольствием поболтал с тобой, Гарри. Если надумаешь куда-нибудь полететь — позвони. Всегда что-нибудь сообразим.

— Спасибо. Захочешь встретиться с моим генералом — скажи мне... Я тебя провожу. Хочу взглянуть, готовы ли операторы кинохроники.

Спускаясь по лестнице, я поглядывал на часы. Самолет должен приземлиться через двадцать минут. Интересно, догадывается ли генерал, какая встреча его ожидает? Что он подумает, когда узнает, что я работаю на него? В конце концов, я сам себя нанял на эту работу. Как только в сообщениях из Кореи стало появляться его имя, я тут же развил бурную деятельность: встречался с журналистами, устроил парочку статей в информационные агентства и уж только потом, задним числом, получил на все это разрешение Маргарет Бронсон. По совести говоря, и без моих усилий вокруг генерала шла настоящая рекламная шумиха, я лишь придавал кампании соответствующий лоск, ну и, конечно, подлил масла в огонь, когда настоял на организации торжественной встречи в ратуше. Возможно, отцы города и сами додумались бы до этого, но я не хотел рисковать — а вдруг забудут?..

Я проверил весь маршрут кортежа и попросил военных задержать самолет в Сан-Франциско с таким расчетом, чтобы он приземлился в аэропорту Ла-Гуардия ровно в одиннадцать утра. Это позволяло нам выехать на наиболее оживленную часть Бродвея во время перерыва на завтрак, когда улицы заполнены толпами людей. Так фотоснимки и кадры кинохроники будут выглядеть куда эффектнее. На эту мысль меня навел разговор с Гроувером Уэйленом — мы ехали тогда по Бродвею в служебной машине, сопровождая какое-то ничтожество из какой-то малой страны. «В полдень на тротуарах здесь всегда людно, — заметил он, — и еще не родился человек, который на фотоснимке в газете мог бы отличить подлинных энтузиастов от просто проголодавшихся людей, спешащих где-нибудь перекусить».

Из головы у меня не выходил вопрос Джерри: «Он-то герой, да тебе-то что?» Над этим я еще пока не задумывался, а надо бы. Вовсе не вредно, когда признанный всей страной герой будет помнить, что он тебе кое-чем обязан. Совсем не вредно вскарабкаться на триумфальную колесницу и прокатиться рядом с героем. Он и сам бы должен об этом позаботиться.

Мы зашли в комнату недалеко от погрузочно-разгрузочных площадок. В давние времена, когда самолеты из-за границы еще приземлялись в Ла-Гуардия, а не в Айдлуайлде, как сейчас, эта комната использовалась в качестве зала ожидания для высокопоставленных особ. Ее стены были разрисованы картинками грозовых облаков и туч самых различных форм и оттенков. Сейчас тут толкалось десятка четыре, а то и пять репортеров. В расположенный здесь бар невозможно было пробиться. Кинокамеры стояли в полной готовности, а перед мачтами с флагами выстроилась целая батарея микрофонов. Какой-то маленький хлопотливый лейтенант тщательно расправлял складки флагов, пытаясь сделать их более фотогеничными.

Я прошел через зал в находившийся позади кабинет, где за столом с бокалом в руке сидела Маргарет Бронсон.

— А меня уже начало беспокоить твое отсутствие, Гарри, — сказала она.

— Проверял, как идут приготовления.

— Ну и как?

— Все в порядке. Почетный караул рядом с площадкой, полицейские на своих местах, Эн-Би-Си установила в самых выгодных для съемки точках пять телевизонных камер. По моему настоянию администрация аэропорта разрешит поставить телекамеру даже в рубке диспетчера, так что вся Америка увидит самолет генерала в виде кляксы на экране локатора... Как ты себя чувствуешь?

Я наклонился и поцеловал ее в щеку. Она схватила мою руку и некоторое время держала ее...

— Прекрасно, — наконец ответила она.

Для своих пятидесяти лет Маргарет Бронсон выглядела довольно хорошо, особенно если не слишком всматриваться. Отец как-то сказал, что на женщин старше пятидесяти надо бросать мимолетный взгляд. Мимолетный взгляд на Маргарет ничего бы не сказал вам об этой женщине. На ней был элегантный костюм, не казавшийся слишком дорогим или слишком модным. Ее умело подкрашенные волосы не были слишком светлыми. Она вполне подходила для роли, которую ей предстояло сейчас сыграть, — для роли жены возвращающегося триумфатора. Никому и в голову не могло прийти, что она уже полупьяна и что к концу дня напьется до чертиков и тогда обязательно начнет флиртовать с сержантом, водителем служебной машины генерала.

— А я-то вчера вечером надеялась пообедать с тобой, — заметила Маргарет.

— Я звонил тебе.

— Да, звонил. Разговаривал с прислугой, сказал, что не хочешь меня беспокоить, и попросил передать, что не сможешь пообедать со мной.

— А удобно ли это — обедать вечером вдвоем накануне возвращения твоего генерала? Да и потом, вчера я был по горло занят последними приготовлениями.

— Тебе приходилось быть генеральшей, Гарри?

— В этом году еще нет, — пошутил я.

— Попробуй как-нибудь испытать это великое удовольствие, а пока принеси мне еще вина.

— Сколько ты уже сегодня выпила?

— Не твое дело. И не забывай, я самое близкое лицо великого человека. Не хватало еще, чтобы ты начал считать, сколько я выпила.

Я взглянул на нее.

— Не беспокойся, Гарри, я не сорву встречу, буду паинькой, так что на экранах снова появятся старые фильмы с участием Мирны Лой[8]. Принеси мне вина, да поживее.

Я взял ее бокал и налил в него сильно разбавленного виски. Как и полагается светской даме, она начала отпивать вино маленькими глотками.

— Как ты думаешь, дадут ему на погоны вторую звезду?

— Дело уже на мази.

— И это тоже ты устроил?

Я только улыбнулся. Кто мог сомневаться в том, что генерал обязательно получит повышение? Почему же в таком случае не отнести это на свой счет?

— Как, по-твоему, что самое приятное в повышении Чарли?

— Прибавка к жалованью.

— Не угадал. Мне больше не придется нарочно проигрывать в бридж. Ты не представляешь, Гарри, сколько хороших партий пришлось мне продуть только потому, что мужья моих партнерш были по званию старше Чарли! А ведь я игрок что надо. И все время получалось как-то так, что мне приходилось играть с женами начальников мужа. В конце концов мне до чертиков надоело проигрывать, и я вообще бросила играть. По-моему, не мешало бы начальству выпустить специальный устав для офицерских жен. Может, ты возьмешься его составить, Гарри? Если возьмешься, не забудь упомянуть о двух профессиональных неприятностях, подстерегающих жену каждого офицера: необходимость проигрывать в карты женам начальников мужа и вот это... — Маргарет подняла бокал и встряхнула так, что в нем зазвенели кусочки льда.

— Веди себя поприличнее, — посоветовал я.

— Да я и так ничем не хуже Мирны Лой!.. Гарри, я скучала по тебе.

— И я по тебе.

— Чего ты добиваешься? — спросила Маргарет и, не дожидаясь ответа, подошла ко мне, обняла за шею и поцеловала. Я отпрянул.

— Ради бога, Маргарет, не нужно! Вдруг кто-нибудь войдет?

— Но ты так и не ответил на мой вопрос.

— На какой?

— Чего ты добиваешься? Что ты задумал? Как только Чарли выкинул свой трюк, ты вдруг появляешься у моих дверей и начинаешь доказывать, что генерал — твой старый друг и что ему до зарезу нужен человек для связи с публикой и прессой.

— Что значит «Чарли выкинул трюк»?

— Гарри, не забывай, ты разговариваешь с Маргарет. Прибереги для простофиль всю эту чушь о героизме и прочем. Уж я-то знаю Чарли. Он выкинул трюк. Не пичкай меня баснями о героизме. Говорю тебе, уж я-то знаю своего Чарли!

Я внимательно посмотрел на Маргарет. За два месяца нашей близости я научился с первого взгляда определять, сколько она выпила. По-моему, сейчас она неторопливо приканчивала четвертый бокал, так что можно было считать, что пока у нее ни в одном глазу.

— Возможно, я для тебя — главный подарок в мешке Деда Мороза, а, Гарри?

— Глупости, Маргарет!

— Какие же глупости? Ну ладно. Что будем делать дальше? Попросим у Чарли развод и поженимся? Или просто возьмем да сбежим?

Я поцеловал ее в щеку.

— Может, ты не хочешь ничего говорить о своих целях потому, что они не слишком благовидны? Или просто пытаешься замять разговор, поскольку Чарли мельтешит сейчас на экране телевизора в каждом американском доме? Повторяю вопрос: Гарри, чего ты добиваешься? Ты же, надеюсь, не думаешь, что из Чарли получится что-нибудь путное? Или ты не понимаешь, что легенду о его героизме он испортит так же, как испортил все остальное в своей жизни? Что ты все-таки задумал, Гарри?

— Маргарет, ты можешь вести себя прилично хотя бы часика два?

— Хорошо, хорошо, Гарри, извини.

— Я забронировал комнаты в гостинице «Уолдорф». Весь верхний этаж.

— Ты будешь жить с нами?

— Разумеется. Ведь я могу понадобиться в любую минуту.

— Прекрасно.

— А ты считай меня, ну, скажем, семейным врачом, который должен находиться поблизости на всякий непредвиденный случай.

Маргарет поставила на стол бокал и закурила.

— Гарри, может, ты все же скажешь, что в действительности думаешь обо мне? Надеюсь, ты хотя бы изредка говоришь правду и способен дать человеку объективную оценку?

— Ты жена генерала Броико Бронсона — героя нации. Ты не видела своего обожаемого супруга два года, и глаза твои подернуты влагой от избытка гордости, любви и признательности. Но твой Чарли уже не принадлежит тебе безраздельно. Он принадлежит всей Америке.

Я нашел в себе силы улыбнуться.

— Два года, Гарри, это же целая вечность. Много воды утекло за это время, и много мне встречалось смазливых парней.

— Ну, теперь с этим надо кончать.

— Я же сказала тебе — я буду настоящей Мирной Лой.

— Вот что, Маргарет. Мне абсолютно безразличны твои отношения с генералом. Меня абсолютно не касается, сколько виски ты глотаешь у себя дома. Меня совершенно не интересуют твои амурные делишки, пока ты обделываешь их тихо и аккуратно. Поняла?

— Не слишком ли много ты берешь на себя, хотя и сам напросился на эту работу? А что, если я тебя уволю?

— Думаю, не уволишь. Не забывай историю с бриджем. Тебе хочется уволить меня? Пожалуйста, я и сам уйду. Посмотрим, как ты тут справишься одна. Может, ты считаешь, что господин генерал сам будет заниматься всеми этими делами? Не стращай, Маргарет! Тебе тоже удалось заполучить местечко на триумфальной колеснице, но дело в том, что никто из вас не знает, как сдвинуть ее с места. А я знаю. Знаю, как из лягушки сделать вола, — всю жизнь только этим и занимаюсь. А тебя прошу вот о чем: веди себя прилично, не мешай мне командовать парадом. И тогда все будет отлично.

— Хорошо, хорошо, Гарри! Еще раз говорю тебе: я — сама Мирна Лой. Ну а как с Чарли? Я-то согласна с тобой, а он согласится? Ты подумал об этом?

— Не беспокойся. Как только генерал высунет нос из самолета и вдохнет аромат славы, он будет видеть перед собой лишь одно: свои старые погоны под стеклянным колпаком в музее Вест-Пойнта.

— И это Бронко Бронсон!

— Да, наш моложавый герой.

— Когда прибывает самолет?

— Что с тобой, Маргарет? Нервничаешь? Или просто никак не дождешься встречи со своим солдатом?

— Когда он прилетает?

— По расписанию через двадцать минут, но самолет может прибыть раньше или, наоборот, опоздать, но не более чем на час. Как ты себя чувствуешь? Мне надо проверить, достаточную ли толпу собрали для встречи.

— Пожалуйста, иди.

Я уже открыл дверь, но Маргарет подошла ко мне.

— Гарри!

— Да?

— Я буду паинькой.

— Ну и молодец.

— Не задерживайся. Возвращайся поскорее, будем ждать здесь вместе. Обещаю не пить без тебя.

— Я скоро вернусь.

В дверь протолкался Бадди Эвенс, молодой человек, нанятый мною в качестве мальчика на побегушках.

— Истребители эскорта встретили самолет над Кливлендом. Значит, сюда они прибудут примерно на полчаса позже, чем предполагалось.

— Как у нас с толпой?

— По мнению фараонов, тысяч восемнадцать собралось.

— Детей привезли?

— Да, в двенадцати автобусах. Я роздал всем флажки.

— Прекрасно.

— Гарри, не знаю, стоит ли отвлекать тебя этим, но Айрин Миллер хотела бы взять интервью у миссис Бронсон.

— Сказал тоже — отвлекать! Да по такому поводу можешь отвлекать меня когда угодно и сколько угодно. Что ты скажешь, Маргарет? Можешь дать интервью?

— Конечно. По крайней мере, скорее время пройдет.

— Будь осторожна с Миллер. Она чертовски умна.

— После двухмесячного общения с тобой я расправляюсь с умниками, как повар с картошкой...

— Хорошо, хорошо. Бадди, давай ее сюда!

Бадди скрылся за дверью.

Я подошел к столу и взял наполовину наполненный бокал Маргарет. Когда Айрин Миллер вошла в кабинет, я держал бокал в руке и отпивал вино.

— Наше солнышко еще не показалось, Гарри? — спросила она.

— Пока я вижу его только в мечтах.

Я терпеть не мог Айрин Миллер. Во-первых, потому что ее лицо напоминало изображение на фальшивой камее. Во-вторых, потому что она всегда ухитрялась как-нибудь уколоть. Но Миллер печаталась в сорока семи газетах одновременно, а потому можно было терпеть от нее пакости и похуже.

— Как жизнь, Гарри?

— Прекрасно. На прошлой неделе с удовольствием прочитал твою заметку о Синатре[9].

— Спасибо, Гарри. Очень мило с твоей стороны.

— На всякий случай хочу тебе напомнить, что я вообще очень милый человек. Познакомьтесь: миссис Бронсон — Айрин Миллер.

Маргарет улыбнулась.

— Я прекрасно знаю мисс Миллер. Уже несколько лет я регулярно читаю ее колонку в газетах.

— Благодарю вас, миссис Бронсон. Вы льстите мне.

— Ну, я на время оставлю вас одних. Хочу уточнить время прибытия самолета.

— Истребители эскорта только что встретили его над Кливлендом. Сюда самолет прилетит с небольшим опозданием.

— Значит, с Бродвеем и с толпами людей на нем придется распроститься! Черт возьми, но, может, нам удастся проехать там во время второго перерыва, после полудня...

Покинув кабинет, я решил чуточку задержаться у дверей и послушать, как пойдут дела у моих дам.

— Вы, наверно, очень волнуетесь, миссис Бронсон?

— Да, да, очень!

— Вы не возражаете, если я закурю?

— Что вы, пожалуйста! А вот я так и не смогла привыкнуть курить.

Я мысленно выругался, мне оставалось только надеяться, что Миллер не заметит испачканных губной помадой окурков в пепельнице.

— Разумеется, я очень волнуюсь, — продолжала Маргарет. — Правда, офицерские жены более или менее привыкают к разлукам, но эти последние два года почему-то показались мне невыносимо долгими. — Она тихонько рассмеялась. — Я вам сказала, что не научилась курить, однако сегодня, как видите, я так переживаю, что для успокоения пыталась выкурить несколько сигарет. Но, кажется, у меня ничего не получается.

Молодчина Маргарет! Послушав еще немного этой словесной эквилибристики, я решил, что вполне могу оставить ее наедине с Айрин Миллер. Я потолкался среди журналистов в баре, наскоро выпил виски с содовой и направился к посадочной площадке, куда должен был прибыть самолет моего генерала. Три полковника из Пентагона уже проверяли там почетный караул. Сразу же у летного поля, за полицейским кордоном, стояла толпа, а неподалеку в полной готовности расположились мотоциклисты эскорта. Я перекинулся несколькими шутками с телеоператорами. В кармане у меня шуршала бумага — приветственная речь генерала на митинге в ратуше и текст его выступления на приеме в главном банкетном зале отеля «Уолдорф». Все было готово, насколько это позволяли человеческие возможности. Теперь нам недоставало только нашего героя. В эти минуты мое будущее скользило крошечной кляксой на экране локатора, сопровождаемой эскадрильей реактивных истребителей.