Генеральская звезда

Ла-Гуардия. 1953

Некоторое время Маргарет сидела молча, уставившись на свои руки. Потом закурила, глубоко затянулась и медленно выпустила дым.

— И знаешь что, Гарри? — снова заговорила она.

— Ну, ну.

— Я впервые так разоткровенничалась. Даже самой странно. Я, правда, пыталась как-то открыться отцу, но... ничего не получилось.

— Почему?

— Он не захотел слушать. Постой, когда это было? Да, примерно через год после нашей свадьбы. Чарли уехал на маневры, а я решила побывать в Фоллвью, навестить родителей. Отец поинтересовался, как идут наши семейные дела. Обычный вопрос, так уж заведено. Отвечать можно все что угодно, правда никого не интересует. Но я решила — если расскажу все откровенно, поговорю по душам и встречу понимание — мне станет легче. Но... отец, собственно, и не выслушал меня до конца. Зато мне пришлось услышать кучу прописных истин. Дескать, брак — это постоянное взаимное угождение; угождать надо не только сегодня, но и завтра, и послезавтра, и всегда... Уступишь в одном — тебе уступят в другом. И так день за днем, год за годом... А потом люди приходят к выводу, что они все-таки совершенно чужие. Понимаешь, на это мне нечего было возразить.

— Почему же вдруг ты решила исповедаться мне?

— Откуда я знаю? Наверно, из тщеславия.

— Из тщеславия?

— Не иначе. Для меня-то ведь не секрет, какого ты обо мне мнения, вот и захотелось выложить все как на духу, оправдаться в твоих глазах. Но, может, ты прав. Может, я действительно выпила больше, чем надо, прикинулась этакой бедной сироткой, решила поплакаться тебе в жилетку.

— Но ты когда-нибудь пыталась усадить Чарли рядом с собой и поговорить с ним откровенно?

— А как же. Но Чарли просто не хочет говорить. Кстати, он не хочет говорить и о моем пристрастии к рюмке, и о моих изменах. Не хочет, и все тут! Я даже как-то добывала у врача и рассказала ему примерно то же, что и тебе, только в сокращенном варианте, без всяких там деликатных подробностей. Знаешь, что он ответил?

— Ну?

— Что и мое поклонение Бахусу, и мои шуры-муры — все это от сознания вины за противоестественный брак с любовником сестры.

— И ты согласна?

— В какой-то мере. Иногда я и сама так думаю. В нашу брачную ночь Элен была на уме не только у Чарли — она стояла перед глазами и у меня. Однако не я одна чувствовала себя виноватой.

— То есть?

— Чарли считал, что авария произошла не без его участия. Еще год, не меньше, после нашей свадьбы его по ночам мучили кошмары. Сдается мне, наш брак только отяготил его совесть. Я была сестрой Элен, постоянным живым напоминанием о ней. Не потому ли он никогда не заводил речи о моем пьянстве и моих любовных связях? По-видимому, он считает это карой небесной за гибель Элен.

— Ты уверена?

— Да, я уверена. Думаю, оба мы испытываем вину за этот брак и оба усиленно подготавливаем его окончательное крушение. И знаешь, Гарри, боюсь показаться смешной, но вот такая, как есть, я, пожалуй, больше помогла Чарли в его карьере, чем помогла бы ему иная жена — ну, такая миленькая чистюля, такая аккуратненькая женушка-недотрога.

— Это как же так?

— В армии много молодых офицеров, хорошо справляющихся со своими обязанностями. Но если у одного из них жена потаскушка, а он все равно тянет лямку, о нем начинают отзываться с симпатией, сочувственно называют беднягой Чарли, оказывают всяческие поблажки. Наломает он где-нибудь дров — оправдание для него уже готово: «Позвольте, позвольте! Да как же ему не ошибаться? Вы знаете, каково быть женатым на Маргарет?»

— А теперь и ты пытаешься оправдать его, не так ли?

— А почему бы и нет? До сих пор я этого не делала. Ты, может, думаешь, что я тем самым пытаюсь произвести на тебя впечатление? Ты и в самом деле считаешь, что мне не безразлично твое мнение? Уж если хочешь знать, я веду себя так только потому, что боюсь ненароком поверить всему этому ажиотажу вокруг нашего героя. Раньше я себя так не вела.

— Что же будет дальше?

— Между мной и Чарли? Все зависит от него. Как только в его жизни происходит что-то большое и важное, я начинаю надеяться, что теперь он достаточно умен, или достаточно зрел, или достаточно стар, чтобы наконец-то принять какое-то решение о наших дальнейших отношениях. Я жду, что он посадит меня рядом, и мы обо всем поговорим. Но пока что он избегает разговора, отмалчивается, не хочет посмотреть правде в глаза. И все у нас идет по-старому. А ведь, возможно, мне было бы легче, если бы он отругал меня, даже стукнул. Может быть, я веду себя так, чтобы он вспомнил, что я тут, рядом. Как ребенок, который ведет себя плохо в надежде, что мать обратит на него внимание. Уж лучше выпороть, чем вовсе ее замечать.

— И ты думаешь, это решит... то, другое?

— Ты имеешь в виду постельные дела? Скорее всего, не решит. Я совсем не уверена, что он и дальше в минуты самой тесной нашей близости не будет думать об Элен. Разве я смогу когда-нибудь забыть о той первой нашей брачной ночи?

— Сомневаюсь.

Маргарет рассмеялась.

— Что с тобой?

— Вспомнила один анекдот... У офицерских жен анекдоты, знаешь ли, в большом ходу... Так вот, анекдот об одной супружеской чете. У мужа появляется желание, он уже начинает ласкать жену, а она и говорит ему: «Герман, только не сегодня. Я уже сегодня так устала, так устала, что и думать не могу о ком-то еще!» Смешно?

— Не слишком... Как ты считаешь, Чарли хороший офицер?

— По-моему, да. Он же заключил сделку.

— Сделку?

— Точнее говоря, сделку заключили за его спиной в день гибели его отца, во время первой мировой войны. Поступив в Вест-Пойнт, Чарли подтвердил факт сделки и теперь выполняет свои обязательства. Кто-кто, а я-то знаю это лучше, чем кто-либо другой.

— Да, но мне известно одно его качество, о котором ты ничего не знаешь, Маргарет. Он хороший вояка.

— А как же иначе? От того, кто хочет прослыть настоящим боевым офицером, армия всегда ожидает готовности умереть, как только потребует обстановка. Просто, не так ли? Хороший вояка — это тот, кто, если возникает такая обстановка, говорит: «В этом и состоит моя работа, и если меня убьют — очень жаль, но ничего не поделаешь, значит, так нужно». И к этому ничего не прибавишь, правда?

— Конечно. Профессиональный риск, если можно так выразиться.

— В этом суть вопроса. Офицер всегда должен быть готов умереть. Чарли не раз проявлял такую готовность. И не только проявлял — он сам искал смерти. По-моему, он считал, что для него это единственная возможность уплатить долг, взятый за него матерью, когда ему было девять лет.

— Но ты еще не видела его в боевой обстановке. Он был чертовски хорошим солдатом.

— Не сомневаюсь. Он из числа тех службистов, которые рассуждают так: «Я никогда не потребую от своих людей ничего такого, что не смогу сделать сам». Верно?

— Видишь ли... Можно смотреть на это и так.

— Но можно смотреть иначе, а именно: что, собственно, пытается доказать старший офицер, рассуждающий, как Чарли. Ведь в боевой обстановке командир полка и простой солдат — величины отнюдь не равнозначные. Убитого рядового могут заменить тысячи таких же безымянных и безликих рядовых, а для подготовки полковника нужно потратить лет двадцать. Величины, повторяю, совершенно несопоставимые, и тот полковник, который из каких-то донкихотских соображений рискует своей жизнью, просто кретин и абсолютно ничего таким риском не доказывает. Ты вот очень гордишься той вылазкой разведгруппы. Но разве Чарли поступил благоразумно, рискуя собой? Он и пользы никакой не мог принести группе, поскольку не был подготовлен для тех целей, с какими она отправлялась в расположение немцев. Злоупотребляя своим положением, он включил себя в группу, хотя не имел на то никакого права и в том не было никакой необходимости.

— И все же это требовало от него большого мужества.

— Вздор!

— Ты многого не понимаешь, Маргарет, а берешься судить. Вот пройдет еще полчаса, приземлится самолет, из него выйдет Чарли, и его до хрипоты будут приветствовать сто семьдесят миллионов человек.

— Да ну? Ура, ура Чарли Бронсону!.. Ура Бронко Бронсону!.. Напомни мне как-нибудь, я расскажу тебе о его блестящей карьере в роли футболиста.

— Я был совсем мальчишкой, когда вернулся Линдберг и проезжал в открытой машине по Пятой авеню. С тех пор утекло много воды — я вырос и многое узнал о так называемых героях. И все же я помню, как восхищался Линдбергом, смотрел на него во все глаза и думал: «Это он совершил такой перелет!» В конце концов совершенно не важно, почему он совершил его, что собой в действительности представлял и кем стал. Он совершил нечто важное и мужественное, и нам как нации время от времени нужны такие подвиги. Нечто подобное совершил и Чарли. Всех нас восхищают его подвиги, и они нужны для престижа нации.

— Ах, Гарри, Гарри! Ты так и остался легковерным бойскаутом.

— Мы все немножко бойскауты.

— Вот ты упомянул о мужестве. А к Чарли это понятие никак не относится. Мужество необходимо, если ты стоишь перед угрозой что-то потерять или если ты боишься умереть. После той аварии на шоссе Чарли нечего было терять, ему нечего было опасаться и он не боялся умереть.

— Это что, лекция о сущности фатализма?

— А почему бы и нет? Помню, когда мы с Чарли прожили уже года два, он однажды обучал роту новобранцев метанию гранат. Ты знаешь, как это делается?

— Нет.

— В течение недели молодые солдаты изучают устройство ручной гранаты и учатся ее бросать; им показывают, как нужно правильно держать руку, целиться, вытаскивать чеку, какое движение сделать, чтобы придать гранате нужную траекторию полета, как укрыться перед взрывом. Только после этого их отправляют на полигон и тут, с соблюдением всяческих мер предосторожности, тренируют в бросании боевых гранат. На полигоне вырыты глубокие индивидуальные окопы — в них и укрываются, бросив гранату. Ну вот. Однажды произошло так, что молодой солдат, вытащив чеку, нечаянно выпустил гранату из рук. А взрывается она примерно через восемь секунд после броска — значит, у парня оставалось в запасе нужное время. Он, а еще раньше его товарищи спрыгнули в окоп. В худшем случае над ними просвистело бы несколько осколков да слегка припорошило пылью. Только и всего. Никакая опасность никому не грозила. И все же Чарли выскочил из укрытия и упал на гранату. Ты представляешь, что бывает с теми, кто накрывает своим телом гранату?

— Представляю, видел.

— Граната-то оказалась бракованной, не взорвалась, но Чарли прослыл героем, все взахлеб прославляли его за мужество, которое он якобы проявил, спасая своих людей. Никто не обратил внимания на тот факт, что солдаты находились в укрытии и с ними ничего не могло случиться, если бы граната и взорвалась. Во всяком случае, на какое-то время Чарли стал героем в своей части.

— А по-твоему, он всего лишь пытался покончить с собой?

— Не так-то легко объяснить все это, Гарри. Скорее всего, он действовал инстинктивно. Видимо, даже не отдавал себе отчета в своих действиях, просто воспользовался представившейся возможностью. Потом он говорил, что боялся, как бы солдат не струсил и не выскочил из окопа. Возможно, так могло случиться, но не случилось. Как бы то ни было, я утверждаю, что Чарли искал удобный момент, чтобы покончить с собой. Пока что такой возможности ему не представилось.

Распахнулась дверь, и в комнату влетел Бадди.

— Прошу прощения. Операторы кинохроники интересуются, не могла бы миссис Бронсон уделить им несколько минут? Они хотят на всякий случай сделать несколько запасных кинокадров: миссис Бронсон устремила взор в небо, ожидая появления самолета, миссис Бронсон идет по летному полю, ну и все другое. Когда приземлится самолет, у них не будет свободной минуты, и они хотят все сделать сейчас.

— Как, Маргарет?

— Пожалуйста. Почему бы и нет?

Маргарет ушла вместе с Бадди. Я позвонил в отдел связи с прессой штаба армии и узнал, что там поддерживают постоянную радиосвязь с самолетом. По мнению штаба, он должен был прибыть минут через двадцать пять.