Жаворонок Теклы (СИ)

4. "Превращен внезапно в ягуара…"

Когда они переступили порог дома, Налия, аккуратно взявшись за лацканы куртки Айвара, сказала тихо и ласково:

— Знаешь, о чем я больше всего любила мечтать в эти годы? Что мы с тобой каким-то образом сможем вернуться в Россию, на ту дачу, где я отдыхала летом, когда была маленькой. Я выдумаю какую-нибудь очень убедительную и важную причину, чтобы тебя заманить туда, и ты, конечно, не сможешь отказать. Будет очень жарко, веранда вся в солнечных бликах, в которых плавают пылинки, вокруг пахнет черемухой, ягодами, теплой землей, старыми книгами. Ты ведь помнишь все эти запахи?

— Ну а потом-то что? — спросил Айвар, почувствовав легкую растерянность.

Девушка таинственно улыбнулась и продолжила:

— Я еще много думала, какое на мне будет платье, но для тебя это явно не имеет значения? Может быть, сразу перейдем к следующей сцене? Я просто снимаю его и говорю, что хочу тебя, а потом… вариантов не так уж много, да, Айвар? Может быть, ты не любишь спешить и сначала дашь мне рассмотреть тебя и пощупать, может быть — сразу потеряешь над собой контроль, но в итоге мы все равно придем к одному.

Айвар усмехнулся, несмотря на волнение:

— А почему ты сразу отмела вариант, что я, допустим, скажу, что у меня другие планы? Почему ты думаешь, что меня можно сразить наповал сексом на первом свидании?

— Ну пока еще я ничего такого и не сделала! Я ведь просто делюсь своими мечтами, но если у тебя есть какие-то более интересные соображения, Теклай, я буду рада узнать.

Айвар, не мудрствуя лукаво, взял девушку за плечи и мягко поцеловал в губы. Тут Налия отбросила кокетство, обняла его сама и ответила необычайно жадным поцелуем, гладя его по спине и плечам и откровенно прижимаясь животом. Ощутив под своими ладонями ее крепкие бедра, Айвар подумал, что этих лет будто не было и сейчас им, как влюбленным созревающим подросткам, предстоит выкрасть пару сумасшедших часов, пока старших нет дома. И почему-то ему казалось, что он совсем не готов к этому повороту судьбы, слишком прекрасному, чтобы быть правдой. Объятия Налии, уют этого прекрасного дома, связующие нити их чистого прошлого ощущались как праздник, не предусмотренный его жизненным календарем. Нет, Айвар ни в коем случае не считал себя ниже ее, не стыдился за прошлое и скромный сословный статус. Но чем он заслужил любовь, которая жила в этой необыкновенной девушке все годы, когда он искренне верил, что никому на свете нет до него дела?

— Послушай, Налия, может быть, я сначала хоть помоюсь? — почему-то спросил он. — У тебя же наверняка тут есть душ или что-нибудь такое? А то после работы не успел ополоснуться.

Он старался говорить так буднично, словно и впрямь просто был в гостях и интересовался, где можно помыть руки. Правда, в Эфиопии подобный вопрос вовсе не был праздным, и Айвар всегда придавал большое значение таким вещам.

Но девушка спросила с веселым удивлением:

— Это ты к чему, Айвар? Тебе что, хочется, чтобы все было по каким-то неведомо чьим древним канонам, с омовением и молитвами? Так это еще у нас будет, не переживай. Но сейчас-то зачем терять время? Не надо ничего стесняться!

Почему-то эти слова показались Айвару забавными. В красивых и чистых сказках о принцессе и простом парне обычно не обсуждались такие приземленные вещи и занавес опускался раньше, чем герои соприкасались телами. А они стремительно подошли к черте, за которой тяга друг к другу приобретала двусмысленный характер, в особенности то, что Налия так или иначе хотела задавать в этой игре тон. В таком случае стоило напомнить ей, что для него, мальчишки из низов, давно не существовало авторитетов и барьеров, он лучше кого бы то ни было знал изнанку человеческого естества, над которой не властны ни происхождение, ни деньги. Вероятно, Налия могла удивить его чем-то иным, но пока Айвар этого не знал, а смотреть на нее снизу вверх только по старой памяти не собирался.

Он быстро скинул куртку, потом так же, одним резким движением, сорвал с нее платок и легко, почти небрежно, положил руку на плечо девушки.

— А ты сама ничего не боишься, Налия? — спросил Айвар тихо, посмотрев ей в глаза. — Я ведь действительно очень силен. И только эти самые каноны разной степени паршивости меня удерживали много лет, так что я до сих пор всего не знаю о себе. А ты заранее уверена, что все пойдет по твоим правилам?

— Я ведь именно это тебе и предлагаю: отведи душу, Айвар, тебе давно пора, — спокойно ответила Налия. — Почему я должна этого бояться? И забудь о том, чтобы обращаться со мной как с хорошей девочкой: такой я точно не являюсь, особенно когда ты рядом.

— А разве желание переспать со мной уже делает тебя плохой? — с неожиданной серьезностью спросил Айвар и посмотрел на открывшийся взору силуэт девушки. Под платком скрывался смелый вырез туники, полностью обнажающий одно плечо, и белья под ней не было. Тонкие белые штаны облегали ее стройные ноги, а позолоченные сандалии открывали нежные ступни, к которым сразу захотелось прикоснуться.

Неожиданно Налия стянула тунику через голову и ласково спросила, явно упиваясь тем, как он смотрел на ее уютные прелести:

— Что это ты оробел, Айвар?

На самом деле Айвар не оробел, но его сразила необычная для Африки полнокровность и самоуверенность этой молодой женщины. Он нечасто видел ее и у туристок, а уж эфиопские девушки почти всегда выглядели недозрелыми и хрупкими, похожими на подростков, и Айвар порой боялся раздавить их своей внушительной комплекцией. Да и интеллектуальные барьеры их смущали. А вот Налия, похоже, не ведала никакого стеснения перед его телом и жизненным опытом, и почему-то ему это очень нравилось.

Он тоже снял футболку, обхватил девушку за плечи и снова приник к ее горячим губам, затем стал целовать шею и грудь, еле сдерживая распирающее желание грубо прижать ее к стене. «Что-то я не к добру разошелся» — вдруг мелькнуло у Айвара в голове, а тем временем Налия с видом богини, которую обслуживал жрец, невозмутимо стала надавливать ему на затылок. Тут он кое-как высвободился и вопросительно посмотрел ей в лицо.

— Ну что, Теклай, еще станешь говорить, что если бы ты был обручен, то тебя бы здесь не было? — задорно сказала Налия, придерживая его за ремень. — А вот мне почему-то кажется, что ты бы точно так же забыл обо всем на свете.

Айвар не мог с уверенностью сказать, что Налия неправа, и тем не менее ответил почти спокойно:

— Налия, а что особенного в том, что я здесь? Я, если ты не заметила, молодой красивый парень, я люблю секс, люблю что-то новое. Так с чего бы мне отказываться? Или у тебя уже есть претензии на нечто большее?

— Да у тебя в запасе немало колкостей, — улыбнулась девушка, — и выдержки, похоже, не занимать. Что же, тем интереснее.

Вдруг Налия с неожиданной бережностью прикоснулась к его налитым мышцам, перехваченным медными наплечными браслетами, и тихо сказала:

— Господи, какой ты стал красивый…

Почему-то Айвар ничего не смог ответить и только поцеловал ее в ямочку между ключицами. От этой крепкой пышногрудой девушки исходило тепло, напомнившее ему о вселенском первоисточнике, которому языческие легенды приписывали образ искушенной, не боящейся своих желаний женщины. Ее кудри и кожа пахли поздним виноградом с лиловой кожицей, подернутой инеем. Налия провела острым ногтем по его шее вдоль яремной вены, затем погладила соски, провела по ложбинке между напрягшимися грудными мышцами, слегка царапнула по животу.

Айвар не стал дожидаться, пока эти оценивающие прикосновения пойдут дальше, и плохо запомнил, как они оказались в спальне и где осталась вся прочая одежда. Но это забытье развязало ему руки, освободило африканское нутро и здоровую молодую агрессию от мыслей, недомолвок и правил приличия. Никто не мог наблюдать за ними, но Айвару казалось, что он совершает что-то преступное и от этого еще более очаровательное, сжимая ее плечи, руки и бедра, впечатывая грудью и животом в постель, истерзанную под их телами, запуская руки в гущу ее дикарских черных волос. Он вольно обращался с ее телом, не давая опомниться, жалел, что не может подрумянить черную кожу Налии своими пометками, а потом брал передышку и прижимался к нежному изгибу между ее шеей и плечом, к которому липли влажные завитки кудрей. «Не вздумай сказать, что это все!» — яростно шептала девушка, на что он почти спокойно парировал: «Плохо же ты меня знаешь!»

От бесцеремонных шлепков она вскрикивала, но тут же прогибалась еще соблазнительнее, стонала под весом его тела, кусала подушки, обхватывала его рукой за шею. Всласть отхлестав гордую африканку, Айвар разом повернул ее на спину, чтобы видеть все отражающиеся на лице чувства, бережно поцеловал ее грудь и низ живота и сразу взял стремительный ритм, будто боялся, что Налия еще попытается ускользнуть.

На такой скорости пик острого наслаждения быстро настиг и отпустил его, и Айвар сразу встревожился, что мог причинить девушке боль или обиду этим напором, но Налия его успокоила, многозначительно сказав: «Не бойся, я в долгу не останусь». И действительно, она не давала ему спуску в противоборстве, властвуя над этим красивым и странным парнем. Девушка обожала «кататься верхом», играть в «перекрестную любовь», меняясь местами, хватать его за волосы и удивлять знанием грязных словечек. Но Айвар это одобрял, считая, что страстные женщины в близости восполняют свои постоянные кровопотери и другие телесные и душевные затраты, которые волей-неволей ранят их сильнее, чем мужчин. И его слишком жгло изнутри, чтобы думать о самолюбии.

— Как жарко… — шепнула Налия, когда они вытянулись рядом, любуясь друг другом, наслаждаясь собственным бесстыдством. Их залитые потом тела изнывали от приятной усталости. Девушка вольготно улеглась на бок, словно отдыхающая гетера, и Айвар в порыве нежности снова стал целовать ее руки, плечи и колени.

Ближе к полуночи она задремала, а Айвара одолевали мысли, с которыми никак не удавалось заснуть, к тому же постель казалась раскаленной. Натянув штаны, он сходил в ванную комнату, освежил прохладной водой лицо и торс, а потом заглянул в красиво убранную кухню. Большое панорамное окно открывало вид на дикий сад, который на фоне ночного африканского неба казался тревожным, сонным сказочным лесом. Айвар долго всматривался в его глубину через стекло и порой задерживал дыхание, чтобы ощутить звенящую тишину. В нем ожили какие-то свежие силы, словно он сбросил старую кожу, а еще впервые за много лет ощутил тепло родного дома.

Потом пришла и Налия, кутаясь в кружевной халатик нежно-пудрового цвета, который вызвал у обоих забавные воспоминания о нелюбимом ею «розовом платьице». Они вместе постояли босиком у этого окна, обняв друг друга за талию, а потом снова разговорились так же легко, как в кафе, вспомнили даже о вечерах на диком балтийском пляже, когда диаспора устроила для эфиопских ребят поездку в оздоровительный лагерь.

Айвар надолго спрятал это в потемках сознания, как все, что было в последнее лето его детства в России. Теперь он впервые смог подумать об этом без прежней боли, и между воспоминаниями они ребячливо и весело ласкались. Он усаживал ее к себе на колени и Налия тыкалась носом в его влажные от пота волосы, игриво целовала его в обнаженные плечи и спину, водила пальцем по татуированному цветку, отчего у него снова тревожно и сладко ныло сердце.

Потом девушка взялась жарить кофейные зерна. Так же, как и Айвар, она любила кофе с шоколадом, только предпочитала всякие экстремальные добавки — имбирь, красный перец, морскую соль. Впрочем, в кухне витало много острых и сладких ароматов от специй и благовоний, как и в ванной веяло запахом сухих цветов и терпкого виноградного масла.

— Выпить чего-нибудь хочешь? — спросила Налия. — У меня есть чудесный карамельный ликер из Южной Африки, с кофе лучше и не придумаешь.

— Спасибо, но сейчас мне хочется, чтобы голова была ясной. Кроме того, ты горячее всякого напитка!

— Да и ты будешь покрепче, чем абсент! А самое главное, в неограниченном употреблении.

— Ладно тебе льстить, Налия! Для своей расы я ровно такой как надо, — отозвался Айвар невозмутимо, но с таким же лукавым огоньком в глазах.

— Но поесть, наверное, не откажешься? Могу гренки по-быстрому сделать, если хочешь.

— Ну кто же откажется от такой щедрости, — улыбнулся Айвар.

Поставив кувшин на огонь, Налия сказала:

— Ничего, что я себя так нагло повела? Знаешь, по твоему лицу сначала показалось, что тебе все еще четырнадцать и ты плохо понимаешь, чего от тебя хотят…

Она рассмеялась чуть глуховатым от курения, но приятным грудным смехом.

— Да просто отвратительно! — сказал Айвар весело, от души целуя волосы и шею девушки. — В следующий раз будь любезна: встреть меня в строгом платье в пол, с горячим ужином, целуй руки и ничего не говори и не делай, пока не разрешу.

— О, теперь я слышу истинного эфиопского мужчину, а не рафинированного петербуржца, — усмехнулась Налия. — Что же, попробуй, приучи меня к такому!

— Ладно, — ответил Айвар, осматриваясь. Ему очень нравилась прелестная умиротворяющая обстановка кухни: шторы из органзы с видом раскаленной пустыни, над которой восходит багровое солнце, плетеный поднос с расписными чашечками и сахарницей, арабский узорный коврик на полу, лампа под бледно-фиолетовым абажуром, разрисованным веточками белой сирени, которую Налия привезла еще из Москвы.

Девушка поставила на столик блюдо с гренками, снова села рядом и погладила его ступни пальцами ноги с перламутровым педикюром, стилизованным под «змеиную кожу». Айвар взглянул на нее с неловкой улыбкой — Налия попала в точку, заметив, что порой он выглядел как скромный подросток с более искушенной подругой. Но на самом деле это была зрелая и мудрая деликатность, когда не все считаешь нужным выставить напоказ.

— А я все-таки даже сейчас медленно соображаю, не лучше, чем в четырнадцать. Хоть бы цветы по пути купил, или сладости какие-нибудь, — заметил парень сокрушенно. — Но уж в следующий раз непременно принесу.

Тут он еще больше замялся и добавил:

— Прости, я сегодня что-то все время невпопад говорю…

Налия посмотрела на Айвара с улыбкой, поняв, что его смутило в собственных словах. Она потерлась щекой о его плечо и сказала:

— Да что ты, Айвар, приходи сюда когда захочешь, а лучше вообще оставайся. Зря я, что ли, тебя так долго ждала?

— Ты же меня знала не таким, как сейчас. Я, если честно, не был уверен, что в нынешнем виде так же буду тебе нравиться.

— Могу тебя заверить: хоть ты и подрос, душа у тебя все та же, слишком ранимая для моего женского эгоизма. А ведь ты потрясающий мужчина, шикарный… Я бы даже сказала — благодатный. Такие в природе едва встречаются, и обращаться с ними надо соответственно. Вряд ли я заслуживаю того, чтобы ты так на меня смотрел.

Она испытующе поглядела на Айвара, но он понял ее слова и спокойно сказал:

— А может быть, я именно этого и хочу? Знаешь, есть у Гумилева такие ранние стихи — «Ягуар», «Маскарад», «Поединок»… Цитировать я их сейчас не буду, чтобы не выглядеть банальным, но там говорится о том, что поклонение единственной в своем роде прекрасной женщине, полная самоотдача ради одного ее взгляда — а больше порой ничего, — это высшая степень блаженства. Правда, ей еще надо побороться за то, чтобы мужчина счел ее такой, завоевать силой, красотой, колдовством. Ну, если хочешь, можно это назвать сумасшедшей концентрацией химических процессов в крови, исходящих от нервной системы. Я же все-таки медик, хоть и среднего звена, так что мне близки оба представления.

— Знаешь, не лучший образец для подражания, Айвар, тем более что у меня любимое стихотворение этого поэта — «Гиена», а там, если ты помнишь, речь идет о «преступной, но пленительной царице». Именно она для меня всегда была эталоном, а не диснеевские и даже не британские принцессы. Ужасно, да?

Они вели этот необычный разговор, между делом не забывая о гренках с медом и корицей, которые запивали густым маслянистым кофе.

— Так что жизнь нельзя так низко ценить, — добавила Налия серьезно, — на свете есть много хорошего, кроме того, чтобы покоряться языческому божеству за красивые ноги.

— Понятно, но я с жизнью и не собираюсь расставаться, ты не думай, — усмехнулся Айвар. — Зачем, если при жизни для своего «божества» можно сделать гораздо больше? Счастье ведь складывается из малых радостей, хоть из тех же цветов или конфет, кто бы ни говорил, что это давно устарело. Вот представь себе, я до сих пор помню, что тебе больше всего нравилось в России.

— Ну да, хоть я и была мажоркой, но любила все, что продавалось в уличных палатках, особенно смешные леденцы в форме петушка. Для меня и сейчас лучший подарок — это впечатления и секреты, все остальное я могу себе сама купить. Только слушай, я как-то не понимаю: про цветы, конфеты и прочие радости для меня ты все сказал, а я-то для тебя что буду делать? Ты взамен разве ничего не хочешь получить?

Айвар удивленно посмотрел на нее, теребя пальцами свою густую шевелюру, и сказал:

— Налия, я чужие обязанности не считаю, такое говорить можно только за себя. Мне хватает того, что ты есть, и чтобы тебе было хорошо. Я, конечно, рад, что у тебя скромные и милые запросы, но насчет самоотдачи вполне искренне говорю, можешь поверить.

Налия бросила на него быстрый взгляд.

— Насчет самоотдачи в физическом смысле — верю, что уж там… Но что-то ты наверняка оставишь за собой, Айвар, иначе это уже будешь не ты.

Айвар ответил после паузы:

— Ну, как говорят в России, поживем — увидим. Но вообще в духовном, так сказать, смысле я действительно привык быть своим собственным. Думаю, тебе об этом следует знать.

— Я знаю, — тихо сказала Налия.

Она взяла его за руку, и ему показалось, что на ее темных щеках неведомым образом выступил румянец.

— Поэтому сейчас и хочу тебя больше чем всегда…

— Правда? В смысле — прямо сейчас? — почему-то спросил он, чувствуя, что по его телу от этого прикосновения пробежала болезненная дрожь.

«Господи, да что это, зачем я это говорю?» — пронеслось в мыслях. Но времени на то, чтобы вдуматься, уже не нашлось. Айвар стремительно подхватил ее, уложил на ворох нарядно расшитых подушек, рассыпанных на полу у самого окна, и мастерски закинул ее ноги себе на плечи. Налия нисколько не смутилась от этого почти дикого порыва, в отличие от самого Айвара, который забыл о предохранении и вместо того, чтобы растянуть удовольствие им обоим, вынужден был оторваться от нее раньше желанного момента. От острой смеси наслаждения и досады он с трудом удержался, чтобы не застонать. Это усилие далось с болью в груди, и Айвар даже укусил себя за кисть.

Девушка заметила это и тихо заговорила с изумлением и жалостью, гладя его по плечам:

— Зачем ты себя мучаешь, Айвар? Кричи, если так хочется, это нормально, это хорошо, этого не надо стыдиться. Прокричись наконец, или даже проплачься, — я с тобой, я вижу, как тебе это сейчас необходимо…

Но он промолчал, до тех пор, пока она не прижалась к нему, благодарно целуя его губы и щеки. Тут накопившиеся и оледеневшие внутри от душевного напряжения слезы наконец пролились из его глаз, унося с собой соль многолетней тоски и снимая все внутренние запреты на чувства.