Жуков

КРАСНЫЙ КОМАНДИР

Когда бойцы дивизии выгрузились на станции Ершов, они были изумлены. После голодной Москвы, красноармейского рациона четверть фунта скверного хлеба, щей с кониной или воблой — изобилие продуктов. На базарах у самой станции продавался хлеб! Конечно, многие объелись, заглатывая караваи, и заболели. Но скоро привыкли к нормальной еде. Из всех причин голода в Центральных районах страны политработники выделили главную — происки Антанты, огненное кольцо фронтов, опоясавшее Советскую Россию. Огненными словами объяснили все это бойцам.

Пусть враг ответит за все и за «военный коммунизм»! Жуков в первых рядах воспитателей: «Зная, как голодает трудовой народ Москвы, Петрограда и других городов, как плохо снабжена Красная Армия, мы испытывали чувство классовой ненависти к кулакам, к контрреволюционному казачеству и интервентам. Это обстоятельство помогало воспитывать в бойцах Красной Армии ярость к врагу».

С мая дивизия в боях у Уральска, где подпирала 25-ю Чапаевскую дивизию. На сибирских просторах нашлось место для лихих кавалерийских атак, отчаянной рубки с казаками, не уступавшими москвичам в боевой подготовке. С обеих сторон те же солдаты империалистической войны, как называли тогда войну 1914–1918 годов. Командующий М. В. Фрунзе, встретив в поле полк, в котором служил Жуков, побеседовал с бойцами. Облик Фрунзе в глазах Жукова гармонировал с представлением о пролетарском военачальнике. «Его простота и обаяние, приятная внешность покорили сердца бойцов», — заметил Жуков, в недавнем прошлом кадровый унтер-офицер старой армии.

Случайно в заботах о боевой подготовке Жуков познакомился со своим однофамильцем, комиссаром дивизии. Тот отметил прекрасное знание красноармейцем езды и выездки коня. Разговорились, встречались еще и еще. Очарованный самородком, обнаружившимся в строю рядовых, комиссар стал звать Жукова на политработу. Безуспешно. Г. К. Жуков достойно поблагодарил и признался, что склонен больше к строевой службе. Тогда комиссар предложил поехать на курсы красных командиров. На это Жуков с радостью согласился, однако из-за боев, в которые втянулась дивизия, было не до учебы.

После затяжной операции у станции Владимировка и ликвидации банд у города Николаевска дивизия в сентябре распрощалась с Восточным фронтом. По Советской России прогремел клич: «Все на борьбу с Деникиным!» Прямо с колчаковского фронта на левое крыло красных армий, отражавших нашествие Деникина на Москву. Полк схватился под Царицыном с частями белой Кавказской армии. В исключительно тяжелых боях истекали кровью как красные, так и белые. Под таким ураганным артиллерийским огнем Жуков побывал, пожалуй, впервые. Он не получил и царапины в ожесточенном сражении. Но в октябре в боях местного значения между Заплавным и Ахтубой сошлись врукопашную красные бойцы с дико визжавшими белокалмыками. От брошенной под ноги ручной гранаты Жуков получил серьезные ранения в левую ногу и левый бок.

В унылом завшивевшем госпитале еще подхватил тиф. При выписке он едва стоял на ногах, комиссия врачей определила: месячный отпуск. Куда ехать? Конечно, к родным в Стрелковку. В родной деревне Жукова шло изъятие комбедовцами «излишков» хлеба у тех, кто считался кулаками. Выздоравливавший, опаленный гражданской войной, естественно, считал, что земляки в тылу правы, большевистской правотой. Но как это было далеко от боевых будней на фронте! Кое-как отдохнув, Жуков обратился в военкомат — вернуть его в действующую армию. На старавшемся держаться со строевой выправкой бойце лица не было. Ему выписали направление в запасной батальон в Тверь, оттуда на курсы красных командиров.

В январе 1920 года Жуков стал курсантом Рязанских кавалерийских курсов, разместившихся в Старожилове, бывшем поместье. Военные дисциплины преподавали бывшие офицеры царской армии. Учили хорошо, но Жуков счел, что они все же работали «от» и «до». Среди курсантов он был приметен — старшина 1-го эскадрона, принимал участие в обучении штыковому бою, строевой и физической подготовке.

Курсанты, набранные из бойцов, отличившихся в боях, были безупречны по социальному положению — из рабочих и крестьян-бедняков и по этой причине малограмотны. Большой осведомленностью в политико-экономических дисциплинах не отличались и их преподаватели. Укрепились совместными усилиями в вере в правоту дела — освобождение не только России, но и всего мира от ига международного капитала. Прилежания курсантам было не занимать.

В июле 1920 года личный состав курсов направили в Москву, в Лефортовских казармах поспешно формировалась 2-я Московская бригада курсантов. Хорошо вооружили. Жуков рвался повидаться со знакомыми в Москве, с юношеской любовью — Машей. Но у командиров также нашлись в городе неотложные дела, и они часто отлучались, оставляя за главного по эскадрону Жукова. Он так и не побывал у любимой, она вскоре вышла замуж за другого.

В середине августа бригаду перебросили в Краснодар для действий против войск генерала Улагая, высадившихся из Крыма в низовьях Кубани и на Черноморском побережье. Открывалась последняя глава гражданской войны — белые попытались взять реванш, используя недовольство Советской властью. На Кубани горючего материала было сверхдостаточно — пресловутая политика «расказачивания», физического истребления казаков вызывала гнев и возмущение населения. Хотя власти уже опомнились и эксцессы стали редкостью, население не успокоилось. Врангель счел подъем антисоветских настроений на Кубани за начало народного движения. По его расчетам, десант Улагая должен был мигом обрасти добровольцами и, образовав «армию возрождения России», смести перед собой сопротивление. В штабе Врангеля уже носились с планами поднять после Кубани Дон и вновь разжечь пожар гражданской войны. Для начала на всем Юге.

Обстановка диктовала — нужны стремительные действия, не теряя и дня. Операции должны проводить абсолютно надежные войска, в которых исключался не только переход на сторону врага, но и дезертирство. Таким ударным соединением и была прибывшая из Москвы курсантская бригада. В скоротечных боях курсанты разгромили отряды Улагая. Главари частично сбежали в меньшевистскую Грузию, другие вернулись в Крым. Разрозненное сопротивление, партизанская война, однако, не угасала.

В повседневную жизнь курсантов вошли небольшие, но жестокие схватки. Утомительное, кровавое дело, осложнявшееся категорическими приказами не ожесточать мирное население. Больше того, помогать беднякам и семьям красноармейцев. Выставив заставы и держа оружие под рукой, курсанты ремонтировали дома, сельскохозяйственный инвентарь, надворные постройки. Помогали в работах. Как могли разъясняли жителям благородные цели Советской власти и низость царских генералов, не желавших сложить оружие перед народом. На гиперболы в первом случае и уничтожительные эпитеты во втором не скупились.

Хотя Жуков всем сердцем рвался туда, где происходили главные события — на Днепр, в Таврию и, наконец, к Перекопу, курсантская бригада осталась на Кубани. В Армавире лучшие курсанты были досрочно выпущены и направлены на пополнение частей, поредевших в боях с врангелевцами. Жуков принял взвод в 14-й отдельной кавалерийской бригаде, занимавшейся уничтожением улагаевцев, оставшихся от десанта и прятавшихся в Плавнях. Среди рубак-казаков появление красного командира Жукова, да еще в красных штанах, вызвало явное недоброжелательство и насмешки. Командиры, узнав, что он с 1915 года в армии, подобрели, бойцам своего взвода, а их было 30, Жуков коротко сказал:

— Меня уже предупредил командир полка Андреев, что вы не любите красные брюки. У меня, знаете ли, других нет. Ношу то, что дала Советская власть, и я пока что у нее в долгу. Что касается красного цвета вообще, то это, как известно, революционный цвет, и символизирует он борьбу трудового народа за свою свободу и независимость…

Выслушав командира, бойцы без слов разошлись. В самое ближайшее время Жуков повел взвод в атаку в конном строю, разбил банду без потерь со своей стороны. Разговоры о красных брюках кончились, а Жуков получил в командование эскадрон.

В конце 1920 года бригаду перебросили в Воронежскую губернию. Привычное дело — бои и разгром крупного отряда Колесникова, рвавшегося на север, на Тамбовщину, где разбушевалось антоновское антисоветское восстание. Туда, в центр крестьянской войны, пришлось держать путь и бригаде, в которой эскадронным был Жуков.

Они вступили в районы, обезображенные восстанием и жестокими карательными мерами, которыми попытались было подавить поднявшихся против продразверстки, самоуправства местных властей. К приходу бригады и других частей, срочно стягиваемых на подавление антоновцев, практика сжигания деревень и массовых расстрелов населения была прекращена. Даже рыцари ЧК и внутренних войск сообразили — тем самым восстание расширяется. Жукову пришлось принять участие в обычных военных действиях, обстоятельства избавили его от тягостной необходимости пятнать руки в крови гражданского населения, обывателей.

Руководитель Антонов не зря именовал повстанцев «армией», отряды строились по принципам регулярных войск, хотя тактика была сугубо партизанская. Враг был достоин уважения — те же русские люди, с которыми Жуков дрался бок о бок с немцами в 1916 году. Сколько было схваток, из которых он только чудом выходил живым. Один, но памятный эпизод, относящийся к 1921 году, как выразился Жуков, «на фронте против Антонова». «Как-то в одном из боев, — рассказывал он, — наша бригада была потрепана, антоновцы изрядно насыпали нам. Если бы у нас не было полусотни пулеметов, которыми мы прикрывались, нам бы вообще пришлось плохо. Но мы прикрылись ими, оправились и погнали антоновцев. Незадолго до этого у меня появился исключительный конь. Я взял его в бою, застрелив хозяина. Во время преследования я заметил, как мне показалось, что кто-то из их командиров по снежной тропке — был уже снег — уходил к опушке леса. Я за ним. Он от меня… Догоняю его, вижу, что правой рукой он нахлестывает лошадь плеткой, а шашка у пего в ножнах. Догнал его и вместо того, чтобы стрелять, в горячке кинулся на него с шашкой. Он нахлестывал плеткой лошадь то по правому, то по левому боку, и в тот момент, когда я замахнулся шашкой, плетка оказалась у него слева. Хлестнув, он бросил ее и прямо с ходу, без размаха вынеся шашку из ножен, рубанул меня. Я не успел даже закрыться, у меня шашка была еще занесена, а он уже рубанул, мгновенным, совершенно незаметным для меня движением вынес ее из ножен и на этом же развороте ударил меня поперек груди. На мне был крытый сукном полушубок, на груди ремень от шашки, ремень от пистолета, ремень от бинокля. Он пересек все эти ремни, рассек сукно на полушубке, полушубок и выбил меня этим ударом из седла. И не подоспей здесь мой политрук, который зарубил его шашкой, было бы мне плохо.

Потом, когда обыскивали мертвого, посмотрели его документы, письмо, которое он не дописал, какой-то Галине, увидели, что это такой же кавалерийский унтер-офицер, как и я, и тоже драгун, только громаднейшего роста. У меня потом еще полмесяца болела грудь от его удара».

Это был тяжелейший бой, в котором эскадрон Жукова потерял 10 убитыми и 15 ранеными, трое из которых умерли на следующий день. Большинство служивших в эскадроне отметили наградами. В приказе РВСР от 31 августа 1922 года говорилось: «Награжден орденом Красного Знамени командир 2-го эскадрона 1-го кавалерийского полка отдельной кавалерийской бригады за то, что в бою под селом Вязовая Почта Тамбовской губернии 5 марта 1921 г., несмотря на атаки противника силой 1.500—2.000 сабель, он с эскадроном в течение 7 часов сдерживал натиск врага и, перейдя затем в контратаку, после 6 рукопашных схваток разбил банду». Первая награда 25-летнему Г. К. Жукову на службе в Красной Армии!

В боях на Тамбовщине Жуков провел около года. В конечном счете для подавления восстания были направлены командующие, считающиеся в то время самыми способными. Во главе войск встал М. Н. Тухачевский, его заместитель — И. П. Уборевич. Жукову довелось присутствовать в штабе 14-й отдельной кавалерийской бригады при беседе Тухачевского с ее командиром. Запомнилось: Тухачевский интересовался, «каково настроение в частях и у населения, какую полезную работу мы проводим среди мирных жителей».

Разъяснительную работу, конечно, проводили, особенно после замены продразверстки продналогом, но главным средством подавления оставалась сила. Иного не было дано, пусть у Антонова было мало средней и совсем не было тяжелой артиллерии, не хватало снарядов, плохо было с патронами, но под знаменами его «армии» шло 70 тысяч отчаянных бойцов. Чтобы сломить их, пришлось сосредоточить на Тамбовщине превосходящие силы, включая бронеотряды, и привлекать самолеты. Только к исходу 1921 года операции закончились. Восставшие в большинстве своем были перебиты на территории Тамбовской и сопредельных губерний, куда их вытеснили Тухачевский и Уборевич.

В погоне за антоновцами и эскадрон Жукова побывал в некоторых из этих губерний. В одном из районов, на марше, Жуков встретил ту, с которой прожил почти 45 лет. Старшая дочь Эра Георгиевна в прекрасном эссе «Отец» в 1988 году написала: «Моя мама, Александра Диевна, родилась в 1900 году в с. Анна Воронежской области, в многодетной семье агента но продаже зингеровских швейных машин Зуйкова Дия Алексеевича. Имя Дий дал сыну его отец, волостной писарь, встретив это редкое имя в каких-то бумагах. Жили бедно. Но маме удалось закончить гимназию, а затем учительские курсы. Недолго проработав в деревенской школе, она встретилась с отцом, отряд которого в те годы был направлен в Воронежскую область для борьбы с бандой Антонова, и в 1920 году стала его женой.

Время было трудное, в погоне за белогвардейскими бандами отряд все время передвигался. И мама была зачислена в штаб отряда писарем. Как она рассказывала, спуску от командира ей никакого не было. А однажды он чуть было не отправил ее на гауптвахту за какую-то оплошность при подготовке художественной самодеятельности. Трудности и лишения кочевой военной жизни не мешали их счастью. И оба, уже на моей памяти, любили вспоминать эти годы — как мама часами тряслась в бричке, как перешивала военные гимнастерки на юбки, а красноармейские бязевые сорочки на белье, как плела из веревок «босоножки».

Первое, за что взялась сельская учительница в семейном быту, — научить мужа правильному русскому языку. С приятным удивлением она отметила выдающиеся способности у любимого и любящего ученика.

Советская Россия победила, война осталась позади. Созданная революцией и для защиты революции Красная Армия отныне была обречена на поддержание и совершенствование своей боевой мощи в мирных условиях. Положение в стране было таково, что на цели обороны просто нельзя было изыскать не только большие, но и достаточные средства. От нужды пошли эксперименты, тем более что в тогдашнем руководстве почти все почитали себя знатоками и военных дел. То учреждали трудовые армии, то звали к немедленному отказу от кадровой армии и переходу к милиционной системе комплектования. Споры, споры «наверху», зачастую выплескивавшиеся на страницы печати. Однако то, что для высокопоставленных теоретиков было успехом и поражением соответственных, нередко эксцентричных доктрин, для служивших в Красной Армии было делом жизни, ибо над дискутирующими грозовой тучей висела демобилизация. С 5,5 миллиона в 1921 году до 562 тысяч человек в 1924 году, то есть армия была сокращена в 10 раз.

Кто останется в ее рядах, определил уже приказ Реввоенсовета Республики № 504 от 1 марта 1921 года!

«1. В основу оценки соответствия лиц комсостава занимаемым должностям и представления к продвижению… ставить боевые качества и преданность Советской власти…

2. С особым вниманием относиться к оценке тех начальников, которые выдвинулись на командные должности из красноармейской среды во время революционной войны…Они особенно ценны для армии. Если теоретические познания в военном деле этих лиц невелики, то необходимо стремиться поднять их военное образование».

Ближайшее будущее Г. К. Жукова тем самым предопределялось. Он доказал свои боевые качества, преданность Советской власти и вышел в командиры из красноармейского состава. Первые полтора года долгожданного мира до середины 1923 года слились в памяти Жукова в один беспросветный день, перегруженный хозяйственными хлопотами. Он, со старой армии привыкший к воинскому порядку, был вынужден мириться с тем, что полк стоял не в казармах, с конюшнями, а квартировал по деревням в разоренной войной обнищавшей Белоруссии. В избах жили и командиры, пищу готовили в походных кухнях. На каждом шагу приходилось изобретать изобретенное и разбирать неизбежные конфликты. Поэтому он был встревожен внезапным вызовом поздней весной 1923 года к командиру дивизии, прославленному военачальнику гражданской войны Н. Д. Каширину. Не натворил ли он чего-либо, ставший уже заместителем командира 40-го кавалерийского полка 7-й Самарской кавалерийской дивизии.

Разговор с Кашириным оказался приятным и интересным, тем более что он поинтересовался, как Жуков представляет будущую войну и роль конницы в ней. Жуков замялся. Каширин произнес приличествующие случаю слова о необходимости учиться и объявил о назначении его командиром 39-го Бузулукского кавалерийского полка. В 27 лет! Да, имели наметанный взгляд и чутье на людей те, кто привели Красную Армию к победе в гражданской войне. Без колебаний выдвинул в командиры полка в мирное время Н. Д. Каширин, а правильность выбора подтвердил новый командир дивизии, прославленный герой гражданской войны Г. Д. Гай.

Осенью 1923 года полк Жукова отличился на маневрах в районе Орши, получила высокую оценку и вся 7-я кавдивизия. Оказалось, что за маневрами наблюдал М. Н. Тухачевский. Участники постаралисьне ударить лицом в грязь, они понимали — рядом кордон, из-за которого недружественные глаза следят за каждым шагом Красной Армии. Польская агентура, надо думать, доложила в Варшаву, а оттуда пошло на Запад — боеспособность красной кавалерии растет. Доказательство — полк Жукова наголову разгромил условного противника после стокилометрового марша по пересеченной местности. Без отставших, сохранив конский состав. Победа! Пришло время распрощаться и со стоянкой по деревням, дивизию передислоцировали в Минск, где ее ждал более или менее подготовленный военный городок.

Дивизия шла в Минск, от нового расквартирования до тогдашней беспокойной польской границы рукой подать. Предстояло служить в ближайшем тылу театра военных действий против потенциального противника. Окрыленная «победой» на маневрах, успевшая отдохнуть несколько дней после учений, кавдивизия вступила в Минск во всем тогдашнем блеске отлично обученной русской конницы. Цокот копыт, грохот тачанок. Оркестр и полковые трубачи. Красовавшийся на прекрасно выезженном коне комполка принимал как должное: «Тысячи минчан вышли на улицы города. Крики «ура!», приветствия сопровождали нас по всем улицам, — удовлетворенно писал Жуков. — Вообще, я думаю, ни в одной другой стране армия не пользуется такой симпатией и всеобщей любовью народа, как наша, Советская Армия».

Хотя, как выяснилось, потребовалось немало усилий, чтобы превратить военный городок в благоустроенный, полк смог организовать правильные занятия по боевой и политической подготовке. Жуков не испытывал особых иллюзий по поводу уровня собственных знаний. Военное образование начиналось унтер-офицерской учебной командой и заканчивалось кавалерийскими курсами красных командиров. Все. Остальное — самообразование, запойное чтение. Но учиться нужно. Подсчитав реальные возможности — полк отнимал 12 часов в сутки, он решил: добавить 3–4 часа на самоподготовку, «а что касается сна, отдыха — ничего, отдохнем тогда, когда наберемся знаний». Мужественное решение выполнил.

Тут подоспели крупные изменения в строительстве Красной Армии, обобщенные в Закон о военной службе, принятый в сентябре 1925 года. Наряду с кадровым принципом комплектования вводился и территориальный; Отныне в частях не более 20 процентов штата были постоянными, остальные заполнялись переменным составом — призывавшимися ежегодно в течение пяти лет на сборы (в первый год на три), в остальные на месяц. Сверхидея реформы, озаренная марксистскими рассуждениями, восходившими к «генералу» Ф. Энгельсу, заключалась в том, чтобы сократить до минимума расходы на Вооруженные Силы. Дешевая армия, однако, существует только в представлении фантазеров, и территориальный принцип комплектования, продержавшийся почти до конца тридцатых годов, ничего хорошего Красной Армии не принес.

Для командного состава — громадное увеличение объема работы. Комдив Гай посильно облегчил ее для Жукова, отправив его осенью 1924 года в Высшую кавалерийскую школу в Ленинград. Переименованная во время учебы там Жукова в Кавалерийские курсы усовершенствования командного состава (ККУКС), школа давала основательную подготовку. Рядом с Жуковым занимались К. К. Рокоссовский, И. X.. Баграмян, А. И. Еременко и многие другие, кому выпал жребий вести в бой фронты и крупные соединения в годы Великой Отечественной. В напряженной учебе в ККУКСе они присмотрелись друг к другу, составив представление о будущих боевых товарищах.

Была молодость, было интересно. Товарищи нередко гуляли по центру Питера, любовались замечательным городом. Развлекались. У Таврического дворца предприимчивый дядя поставил силомер — мягкая блин-подушка, шкала и стрелка. Желающий бил молотом, стрелка уходила вверх и замирала у деления, показывавшего силу удара. Под смех друзей Жуков так ударил, что стрелка-гиря, выбив ограничитель, куда-то улетела. Хозяин устройства горестно запричитал: «Что же, товарищ командир, наделал? Где мне подвески брать?» Силой Георгий Константинович был наделен богатырской.

Развивая традиции русской кавалерийской школы, в ККУКСе подкрепляли теорию суровой практикой — полевой тактической подготовкой. Выше любых похвал были последовательные начальники курсов в то время В. М. Примаков и М. А. Буторский. «Приходится с болью в душе сожалеть, — писал Жуков, — что оба, как и многие преподаватели и курсанты, были уничтожены в годы массовых репрессий во второй половине тридцатых…»

Но кто мог знать, что готовит будущее, и тогда по завершении учебы Г. К. Жуков с несколькими командирами решили ознаменовать окончание курсов конным пробегом от Ленинграда к месту службы в Минск. Протяженность 963 километра, через Витебск, Оршу, Борисов. Срок — 7 суток. Участники честолюбиво надеялись побить мировой рекорд. Они уложились в установленное время, были торжественно встречены начальником гарнизона и председателем горсовета. При значительном стечении народа получили правительственные премии, а от командования — благодарность. «Отец часто и с удовольствием вспоминал об этом эпизоде», — написала Эра Георгиевна Жукова, делясь воспоминаниями о детстве.

Конечно, хороший командир-кавалерист не мог по быть спортсменом. Георгий Константинович им стал, отличившись во многих видах конноспортивных состязаний, которые входили в систему боевой подготовки. Он взял много призов в фигурной езде, конкур-иппике, гладких скачках и стипль-чезе. Не говоря уже о показательном владении холодным оружием. Скромную комнату Жукова уже к исходу двадцатых переполняли призы, доставлявшие немало хлопот при частых переездах. Особенно тяжелая бронзовая скульптура — лошадь с поверженным у ее ног рыцарем. Скорбевшая женщина обнимала лошадь за шею. Отличия из благородного металла (в том числе четыре серебряных призовых портсигара) он сдал, как подобало коммунисту, в фонд индустриализации. Уверенность в себе быстро росла. Во всяком случае, в эти времена ему больше нравилось имя «Жорж» вместо Георгия и уж, конечно, накрепко забыто деревенское Егор. После триумфального пробега Жуков съездил в небольшой отпуск в Стрелковку. Отнюдь не отличавшийся излишествами быт красного командира двадцатых представлялся самой благоустроенностью по сравнению с тем, что Жорж увидел на родине.

Отца уже не было, он скончался еще в 1921 году. Мать «заметно сдала», у сестры было двое детей, и она «тоже состарилась», с неудовольствием отметил подтянутый брат, а было ей тогда 31 год… Деревня раздражающе бедна, «народ плохо одет, поголовье скота резко сократилось, а у многих его вообще не осталось». Тем не менее надеялись на лучшее, на Советскую власть, а в «Угодском заводе вновь открылись трактиры и частные магазины». Щеголеватый Жорж отметил, что кулаки и торговцы, со своей стороны, «еще надеялись на возвращение прошлых времен, особенно после провозглашения новой экономической политики». Г. К. Жуков застал ее в деревне на пятом году. Обескураживающе-противоречивая картина…

Нет, в части лучше и проще. Проще ли? Никто из командиров не мог и не смел забывать, что дивизия стоит у границы. В который раз об этом напомнил командующий Белорусским военным округом А. И. Егоров. Он умело, быстро проверил полк и подступил к главному — выяснить, в какой степени командование полка сведуще в оперативном искусстве. Ответы понравились командующему.

В заключение Жуков поставил вопрос Егорову:

— Сложность нашего положения заключается в близости государственной границы. По тревоге мы вынуждены были бы выступать в большом некомплекте. Кроме того, полк должен был бы еще выделить из наличного состава кадры на формирование вторых эшелонов. Вступление в первый бой с врагом в ослабленном составе может отразиться на моральном состоянии личного состава.

— Это верно, — ответил Егоров, — но у нас нет иного выхода. А формировать вторые эшелоны частей необходимо. Врага нельзя недооценивать. Надо готовиться к войне по-серьезному, готовиться драться с умным, искусным и сильным врагом.

Остановимся и задумаемся. Беседа командующего округом с командиром полка состоялась летом 1927 года. Почти за 15 лет до Великой Отечественной…

Жизнь, помимо рассудительных бесед с начальством, преподносила сюрпризы с неожиданной стороны. На пятом году командования полком, в 1927 году, Жорж получил неприятный урок. Оказалось, прекрасные качества — чувство собственного достоинства и уверенность в себе — никак не рекомендовали его в глазах вышестоящих. Ему было не привыкать к инспекторским набегам — в полку побывали многие из тогдашних руководителей Красной Армии — В. К. Блюхер, например, но такого еще не было: предупредили, прибывает сам С. М. Буденный в сопровождении С. К. Тимошенко. Наряженные, позвякивающие шпорами Жуков с ближайшими помощниками вышли к подъезду встречать легендарного героя гражданской войны.

В ворота влетели два автомобиля, из которых вышли высокие гости. Особой «кавалерийской» походкой Жуков подошел к ним и отрапортовал по уставу. Те двое недоуменно переглянулись, Буденный бросил: «Это что-то не то», Тимошенко подтвердил: «Нет культуры». Они бегло заглянули на кухню, поинтересовались, «как кормят солдат», потребовали показать лошадей. Полк построили, при осмотре никаких дефектов не обнаружили. Буденный поблагодарил красноармейцев за «отличное содержание лошадей», стремительно нырнув в машины, начальство предъявило для обозрения свои спины. Автомобили взревели и исчезли, оставив после себя чадные выхлопы и недоумение.

Через полчаса в штаб приехал комдив Д. А. Шмидт. Жуков точно доложил о налете на часть Буденного. Не скрывая улыбки, мудрый комдив объяснил: «Надо было построить полк для встречи, сыграть встречный марш и громко кричать «ура!», а вы встретили строго по уставу. Вот вам и реакция». Он куда лучше знал психологию считавшегося пролетарским полководцем Буденного, чем ставший к этому времени самим воплощением аристократа-кавалериста Г. К. Жуков. Из случившегося Жуков сделал выводы, но не те, которые можно было ожидать от заурядного человека.

В 1935 году Жуков вновь встречал Буденного, уже как командир кавдивизии, в Слуцке. Он продумал и подготовил ее с оттенком аристократизма и даже артистизма в военном городке, который утопал в цветах, разведенных женами комсостава по приказу Жукова. Нередких высоких посетителей вошло в обычай встречать в гарнизоне громадными букетами. Для С. М. Буденного заготовили особый букет, вручить который комдив поручил своей семилетней дочери. Семилетняя Эра с трудом удержала букет в руках, произнесла «какие-то приветственные слова, которых я, Конечно, не помню. Помню только, что Семен Михайлович меня расцеловал в обе щеки и что меня просто-таки ошеломили его знаменитые усы, хотя раньше я не раз видела Буденного на портретах».

Самый взыскательный критик армейских порядков не обнаружил бы в трогательной сцене ничего предосудительного. Равный по принадлежности к благородному роду войск организовал и провел встречу вышестоящего, по равного по духу начальства.

Пожалуй, сама логика несения отлично налаженной, в первую очередь им самим, службы выработала в Жукове качества традиционного русского военачальника. Не бездумное копирование многостолетних моральных и иных ценностей замечательной русской кавалерии. В постепенно возвращавшуюся форму вливалось иное содержание. С 1926 года Жуков был не только командиром, но и комиссаром своего полка. Довольно редкое отличие по тем временам! Порожденное очень весомыми причинами — постепенным введением в армии единоначалия. Во всяком случае, отныне Жуков уже по должности был обязан превосходить подчиненных не только в познаниях в военном деле, но и марксистско-ленинской философии.

В конце 1929 года Жукова, назначенного командиром 2-й кавбригады родной дивизии, откомандировали в Москву на курсы усовершенствования высшего начальствующего состава (КУВНАС). Серьезнейшие занятия проводили крупные военачальники и ведущая военная профессура. Жуков, к этому времени неутомимый читатель профессиональной литературы, получил новый импульс к самостоятельной работе. Впрочем, как и другие обучавшиеся на курсах. Все они, по словам Жукова, «увлекались военной теорией, гонялись за каждой книжной новинкой, собирали все, что можно было собрать из литературы по военным вопросам, чтобы увезти с собой в части». Отныне и навсегда при переезде семьи Жуковых основное и самое тяжелое имущество — книги.

Взгляды Жукова на достижения отечественной военной науки были в первую голову и исключительно взглядами профессионала. Другое дело, как интерпретировались они на протяжении десятилетий бесцеремонными лицами, взявшими на себя дерзость дорабатывать, скажем, его «Воспоминания и размышления». Разве могла принадлежать Г. К. Жукову сентенция, оставшаяся даже в 10-м издании книги в 1990 году; «В конце 20-х годов вышел в свет серьезный труд Б. М. Шапошникова «Мозг армии»… Дело прошлое, но и тогда, и сейчас считаю, что название книги «Мозг армии» применительно к Красной Армии неверно. «Мозгом» Красной Армии с первых дней ее существования являлся ЦК ВКП(б), поскольку ни одно решение крупного вопроса не принималось без участия Центрального Комитета. Название это скорее подходит к старой царской армии, где «мозгом» действительно был генеральный штаб».

В этом же 10-м издании восстановлен текст Г. К. Жукова, исключенный (при его жизни!) из варианта первоначального, увидевшего свет: «Генеральный штаб, по образному выражению Б. М. Шапошникова, — это «мозг армии». Ни один орган в стране не является более компетентным в вопросах готовности вооруженных сил к войне, чем Генеральный штаб. С кем же, как не с ним, должен был систематически советоваться будущий Верховный Главнокомандующий? Однако И. В. Сталин очень мало интересовался деятельностью Генштаба» (т. 1, с. 155, 328–329). Так звучал голос Жукова. Так мог писать и писал военачальник, всегда сохранявший достоинство и проистекавшее отсюда чувство чести, о которой и не слышали люди, пытавшиеся приписать ему менталитет темного партийного аппаратчика.

С каждым годом Красная Армия превращалась в силу, которой законно гордился народ. На подходе уже была моторизация и механизация войск, рост авиации. Кавалерийская дивизия, в которой служил Жуков, подавала пример во всех отношениях. В 1930 году по возвращении с КУВНАС командир бригады Жуков ближе познакомился и душевно сблизился с К. К. Рокоссовским, только что назначенным командиром 7-й Самарской кавдивизии. Прослужить вместе удалось немного — считанные месяцы, но навсегда осталось доброе отношение и взаимное уважение. Был получен приказ о назначении Г. К. Жукова в Москву помощником начальника инспекции кавалерии РККА, кем был С. М. Буденный.

Привыкший к молниеносному выполнению приказов и требовавший того же от подчиненных, Георгий Константинович на вопрос Рокоссовского, сколько ему потребуется времени на сборы, отчеканил — два часа! Это было сказано отнюдь не ради красного словца. «Собственно говоря, собирать-то нужно было шинель да несколько пар белья. Все наши семейные пожитки вполне вмещались в один чемодан. Другого какого-либо имущества никто из нас тогда не имел, и это считалось совершенно нормальным явлением». Так-то оно так. Но как удавалось поддерживать командирам-кавалеристам блеск, не уступавший еще незабытому лоску офицеров лейб-гвардии императорской армии? Как они, вернувшись вечером с учений, в захлестанных шинелях, в облепленных грязью сапогах, появлялись утром в казарме перед красноармейцами сияющие чистотой, в отглаженном обмундировании, начищенных до умопомрачительного блеска сапогах? В отличие от офицеров той, ушедшей в небытие императорской конницы у них не было денщиков, и сама мысль о том, что красноармеец может обслуживать командира-коммуниста, представлялась кощунственной.

Знали бессонные ночи жен командиров, стиравших, мывших, утюживших их скромный гардероб. Пока муж, вернувшийся смертельно усталым с учений, забывался в тяжелом сне, нужно было успеть привести все в порядок, вторых комплектов гимнастерок, брюк и шинелей не водилось, кладовщики в частях железно придерживались плана выдачи обмундирования. В этих условиях было подвигом, что «Жорж» Александры Диевны далеко выделялся среди командиров внешним видом. Если угодно, бравый Г. К. Жуков в этом отношении был эталоном для командно-политического состава 7-й Самарской дивизии.

Что подтвердилось на банкете, который командование 7-й кавдивизии дало для командиров и комиссаров бригады Жукова по случаю его отбытия в Москву. Сослуживцы сердечно напутствовали Жукова, сказали много прочувствованных слов в его адрес.

Он приступил к работе в инспекции в феврале 1931 года, в разгар выполнения первого пятилетнего плана военного строительства, заканчивавшегося в 1933 году, На вооружение поступала новая техника, а коль скоро командиры конницы РККА были обычно лучше подготовлены, чем кадры в других родах войск, они направлялись во вновь формируемые механизированные войска. В инспекции Жуков принимал участие в разработке Боевого устава конницы. Уставы были доложены М. Н. Тухачевскому, тогда первому заместителю наркома обороны, и после обстоятельного обсуждения утверждены им. Конечно, конница тридцатых годов уже имела мало общего с конными массами гражданской войны.

Она занимала особое положение в Красной Армии и по причинам, не имевшим много общего с ее военным значением. Самые влиятельные военачальники тех лет, начиная с К. Е. Ворошилова, вышли из рядов 1-й Копной армии, к которой был близок Сталин в гражданскую войну. Запросы конницы удовлетворялась в первую очередь. Г. К. Жуков считал:

«Конница в то время была самым подвижным массовым родом наземных войск. Она предназначалась для быстрых обходов, охватов и ударов по флангам и тылам врага. В условиях встречного боя от нее требовалась стремительность развертывания боевых порядков, быстрота в открытии огня по противнику, смелый бросок главных сил в исходный район для атаки и неотступное преследование отходящего врага.

Усиление конницы бронетанковыми средствами, наличие в конно-артиллерийских полках гаубичной артиллерии уже позволяли не только с успехом ломать сопротивление противника, но и решать задачи наступательного боя и эффективной обороны». Сначала внутри и быстро рядом с конницей пошло формирование механизированных частей. Первый такой опытный полк был сформирован в Белорусском военном округе в 1929 году, а в 1932 году впервые в мире в Красной Армии создаются механизированные корпуса. По штату каждый корпус имел 500 танков и 200 бронеавтомобилей, стрелково-пулеметную бригаду, отдельный зенитно-артиллерийский дивизион. В начале 1936 года Красная Армия располагала 4 такими корпусами, 6 отдельными мехбригадами, 6 мехполками. В кавалерии — 15 мехполков в кавдивизиях, в пехоте — 80 танковых батальонов и рот в стрелковых дивизиях. Мотор вытеснял коня.

Для Жукова процесс модернизации армии был закономерным. Да, уходила в прошлое конница, но подвижные соединения обещали маневр, недоступный коню. С величайшим увлечением Жуков погрузился в работу, поражая знавших его деловой хваткой. По всей вероятности, заслуженные военные, работавшие вместе с Жуковым, уже понаслышались о нем. На первом же собрании Г. К. Жукова единогласно избрали секретарем партийного бюро большой организации — всех инспекций родов войск и штаба Управления боевой подготовки. На учете в парторганизации состояло немало известных тогда военных деятелей — А. Я. Лапин, С. М. Буденный, Н. Н. Петин, В. Д. Грендаль, В. М. Примаков, И. В. Тюленев и другие. Они-то и отдали свои голоса молодому соратнику. Это был знак высочайшего доверия, и Г. К. Жуков оправдал его. Безупречной работой.

За два года работы в инспекции Жуков сработался с А. М. Василевским, также откомандированным туда. Оба с величайшей радостью узнали, что их задача проверять теоретические разработки в войсках, где они и пропадали большую часть времени. Шла доработка советской военной доктрины, а Жуков и другие в этой эпохальной для Вооруженных Сил деятельности продолжали учебу. Он работал рука об руку с командирами, которые прославленными маршалами и генералами привели Красную Армию к победе в 1941–1945 годах. Маршал Советского Союза И. X. Баграмян свидетельствовал: «Из всех нас он выделялся не только поистине железным упорством в достижении поставленной цели, но и особой оригинальностью мышления. На занятиях он частенько удивлял какой-нибудь неожиданностью. Его решения всегда вызывали наибольшие споры, и он с редкой логичностью умел их отстаивать. Хорошо зная его способности, я не удивлялся его поразительной, даже для тех лет, военной карьере. В отличие от некоторых военачальников предвоенного времени Г. К. Жуков обладал не только военным дарованием, без которого в годы военных испытаний не может получиться полководец, но и жестким характером, беспощадностью к недобросовестным людям… И еще одна черта характера Жукова мне бросалась в глаза. Если он чего-нибудь добивался, то крайне не любил идти к цели, как говорится, «медленным шагом, робким зигзагом». В таких случаях он шел напрямую».

Уже в середине тридцатых годов Жуков выделился среди старшего командного состава. Он принимал участие в разработке нового Боевого устава. При этом и выполнении других ответственных поручений он мог вынести личное представление о высшем командовании Красной Армии. Говоря о Ворошилове, Жуков отмечал:

«С ним сталкиваться мне пришлось чаще всего в 1936 году, во время разработки нового Боевого устава. Нужно сказать, что Ворошилов, тогдашний нарком, в этой роли был человеком малокомпетентным. Он так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьезно. Однако занимал высокое положение, был популярен, имел претензии считать себя вполне военным и глубоко знающим военные вопросы человеком. А практически значительная часть работы в наркомате лежала в то время на Тухачевском, действительно являвшемся военным специалистом. У них бывали стычки с Ворошиловым и вообще существовали неприязненные отношения. Ворошилов очень не любил Тухачевского, и, насколько я знаю, когда возник вопрос о подозрениях по отношению к Тухачевскому, а впоследствии и о его аресте, Ворошилов пальцем о палец не ударил для того, чтобы его спасти.

Во время разработки Устава помню такой эпизод. При всем своем спокойствии Тухачевский умел проявлять твердость и давать отпор, когда считал это необходимым. Тухачевский как председатель комиссии по Уставу докладывал Ворошилову как наркому. Я присутствовал при этом. И Ворошилов по какому-то из пунктов, уже не помню сейчас по какому, стал высказывать недовольство и предлагать что-то, не шедшее к делу. Тухачевский, выслушав его, сказал своим обычным, спокойным голосом:

— Товарищ нарком, комиссия не может принять ваших поправок.

— Почему? — спросил Ворошилов.

— Потому что ваши поправки являются некомпетентными, товарищ нарком.

Он умел давать резкий отпор в таком спокойном тоне, что, конечно, не нравилось Ворошилову».

Возвращаясь в другой связи к работе с М. Н. Тухачевским над Уставом, Жуков выделил: «Умница, образованный, сильный — занимался тяжелой атлетикой — и очень красивый… Удивительно был красив». Разве не странны эти слова в устах кадрового военного? Так мог говорить только эстет-кавалерист, каким на всю жизнь остался Жуков, глубоко понимая — парадность службы военной чуть ли не единственная компенсация за тяжкий, повседневный труд. Дав броскую характеристику внешности Тухачевского, как он смотрелся любовными глазами щеголя командира-кавалериста, заботившегося и о красоте ногтей, Жуков закончил: «Это был широкоплечий военачальник, далеко смотревший вперед. Он еще в 30-е годы предвидел, что будущее — за танками и самолетами, а не за кавалерией, как думали тогда многие. И именно он стоял у истоков создания нашей ракетной техники».

В лице Жукова и некоторых других Тухачевский видел заинтересованных слушателей, разделявших мысли, которыми он щедро делился. Во всяком случае, то, к чему взывал Тухачевский — помнить о том, что готовят за госграницей, находило горячий отклик у командного состава Жуковской закалки.

Кадровый военный, Г. К. Жуков уже тогда чувствовал неизбежность войны. Его требовательность к подчиненным была соразмерна угрозе, нависавшей над нашей Родиной. «Меня, — откровенно признал Жуков, — упрекали в излишней требовательности, которую я считал непременным качеством командира-большевика. Оглядываясь назад, думаю, что иногда я действительно был излишне требователен и не всегда сдержан и терпим к проступкам своих подчиненных. Меня выводила из равновесия та или иная недобросовестность в работе, в поведении военнослужащего. Некоторые этого не понимали, а я, в свою очередь, видимо, недостаточно был снисходителен к человеческим слабостям.

Конечно, сейчас эти ошибки виднее, жизненный опыт многому учит. Однако и теперь считаю, что никому не дано право наслаждаться жизнью за счет труда другого. А это особенно важно осознать людям военным, которым придется на полях сражений, не щадя своей жизни, первыми защищать Родину».

Наверное, Г. К. Жуков слишком строго судил о своей служебной строгости. Одно бесспорно — репутация не только командира-методиста, но и сурового воспитателя предопределила виток служебной карьеры, не вверх от инспекции, а, если угодно, в какой-то степени вниз — в войска.

Ядром 1-й Конной армии времен гражданской войны была 4-я кавдивизия. Сформированная в 1918 году из кавчастей 1-й Стальной и 1-й Донской сводной кавбригады, дивизия считалась гордостью Красной Армии. После гражданской войны и вплоть до 1931 года полки дивизии квартировали там, где до революции размещались конногвардейские части — в Гатчине, Петергофе, Царском (Детском) Селе. Красные кавалеристы вжились (конечно, только внешне) в службу императорской кавалерии, не без оснований считали себя гвардией Красной Армии.

В 1932 году случилось невероятное — по «чрезвычайным оперативным соображениям» 4-ю кавдивизию перебросили нести службу в Белорусский военный округ, в район захолустного городка Слуцка. Из вековых казарм, замечательных конюшен личный иконный состав дивизии попали в жуткие условия. Пришлось обустраиваться буквально на голом месте. Около полутора лет командиры и красноармейцы, превратившиеся в рабочих, сооружали все необходимое для жизни. Как на грех, новый командующий округом И. П. Уборевич нагрянул с краткой инспекторской проверкой и нашел дивизию, по его словам, в состоянии «крайнего упадка». Он немедленно прозвонил по всей цепочке командования вплоть до Ворошилова и потребовал немедленно снять комдива Г. П. Клеткипа.

Хотя Жуков почти никогда не отзывался скверно о сослуживцах, чтя боевое товарищество и тем более учитывая трагическую судьбу Уборевича, в этом случае в своих «Воспоминаниях и размышлениях» он сделал исключение. Надо думать, иной раз прорывавшееся у высоких чинов унаследованное от баронов-остзейцев прибалтийское чванство в отношении русских порядком надоело ему, как и другим командирам. Он указал, что не было никаких оснований для поспешных выводов в отношении 4-й кавдивизии, «со свойственной ему горячностью… Уборевич все же сгустил краски, утверждая, что дивизия растеряла все свои хорошие традиции и является небоеспособной». Тем более что как командующий округом сам не оказал нужной помощи бившимся на строительных работах в дополнение к несению службы кавалеристам.

Жуков близко принял к сердцу положение дивизии по той причине, что для исправления положения он был назначен ее командиром. Ранней весной 1933 года Жуков с семьей приехал к новому месту службы, вернулся из Москвы в белорусскую провинцию. Слуцк встретил неприветливо: Жуков с самым дорогим — дочуркой на плечах — едва вытаскивал ноги из мокрой глины. Александра Диевна, вздыхая все время, отставала, останавливаясь, выуживала галоши из грязи. Так они добрались до тачанки, высланной за командиром на вокзал. Раздался голос Эры:

— Почему здесь нет тротуара, как у нас в Сокольниках?

Георгий Константинович с большой уверенностью ответил:

— Здесь тоже будет тротуар и красивая площадь, но только позже…

Жуков с головой окунулся в работу. И без промедления выяснил — Уборевич был глубоко не прав. Командиры дивизии, отчаянные рубаки времен гражданской, отважные русские люди, отнюдь не роптали, а делали все, что было в их силах для улучшения условий службы и быта. Под стать им были жены. Заброшенные приказом наркома из почти дворцовых квартир царских конногвардейцев в пригороде великого города в деревенские избы, они «жаловались только на одно: негде учить детей, нет школ». Крепко сжимая челюсти, только желваки ходили под кожей щек, Жуков молча слушал. Никогда ой не был сторонником скудости, а бедность просто ненавидел. Он поклялся сделать все для мужественных русских военных и их семей. Потом, в конце шестидесятых, маршал подчеркнул: «Я проработал командиром более четырёх лет и все эти годы жил одной мыслью: сделать вверенную мне дивизию лучшей в рядах Красной Армии, самой передовой». Он достиг поставленной цели. Как?

Начал с традиционного — в дивизии провели партактив, на котором без труда диагностировал: упадок в частях — результат недостаточной политической работы и боевой подготовки. Сам Жуков впоследствии поделился секретом быстро достигнутых успехов: «Главные усилия в тактической подготовке мы сосредоточили на личной подготовке среднего и старшего звена командного состава. Я был убежден опытом своей долголетней практики в том, что только тактически грамотные командиры могут подготовить хорошую боевую часть в мирное время, а в войну выигрывать сражение с наиг меньшими жертвами».

Чередой пошли занятия, учения, штабные игры» Жуков был занят, что называется, по уши, а дивизия оставалась на прицеле у командования. Инспекционные проверки зачастую проводились некомпетентными людьми, к тому же как проверок, так и проверяющих было великое множество. Через полгода командования Жуков получил выговор в приказе по округу. Первый выговор за всю службу! Приказ подписал Уборевич. Возмущенный Жуков мигом дал телеграмму: «Командующему войсками округа Уборевичу. Вы крайне несправедливый командующий войсками округа, я не хочу служить с вами и прошу откомандировать меня в любой другой округ. Жуков». Уборевич через две недели провел инспекторскую поездку, убедился, что выговор был вынесен неправильно. О чем и сообщил Жукову, вопрос был исчерпан. Отныне он с большим тактом относился к строптивому командиру, избегая столкновений, но и был скуповат на похвалу.

Сравнивая обоих, Жуков считал: «По общему характеру своего мышления и по своему военному опыту Тухачевский был более эрудирован в вопросах стратегии… Уборевич больше занимался вопросами оперативного искусства и тактикой. Он был большим знатоком и того, и другого, и непревзойденным воспитателем войск. В этом смысле он, на мой взгляд, был на три головы выше Тухачевского, которому была свойственна некоторая барственность, небрежение к черновой повседневной работе. В этом сказывалось его происхождение и воспитание». Командир дивизии в своих суждениях был на равных с теми, кто считались чуть ли не самыми влиятельными руководителями Красной Армии.

Генерал Л. Ф. Минюк оставил зарисовку сорокалетнего Жукова: «Не один раз видел этого человека — приземистого, плечистого, плотного, энергичного, с резкими движениями». Они познакомились, «Жуков подал, а точнее, сунул мне свою руку, буркнул: «Жуков!» Разговор происходил за обедом в столовой комсостава, за столом еще П. А. Белов, командир прежней дивизии Жукова, 7-й Самарской. Минюк ощутил цепкое внимание Жукова к себе, перемежая шутки с серьезным, он показал, что хорошо знает нового знакомца. Вскоре дело разъяснилось, Жуков, оказывается, вытребовал Минюка к себе начальником штаба. Тот в глаза сказал, что не желает служить с Жуковым, ибо наслышан «о его характере и отношении к своему штабу. Слушал он меня внимательно. Вначале улыбался, а когда я сказал, что тоже умею ругаться матом, Г. К. Жуков смеялся до слез, а затем сказал:

— Ну и наслушался ты всякой чертовщины, — в этот раз он обратился ко мне; видимо по привычке, на «ты». — Да, Леонид Федорович, трепачей у нас хватает. В этом отношении особое старание проявляют лодыри, когда-то я наступал на хвост. Но не в них дело, а за откровенность спасибо. Имейте в виду: вас назначили в дивизию по моей просьбе. Я уверен, мы сработаемся».

Жуков оказался прав. Очень скоро Минюк убедился, что комдив был ревностным сторонником обычных уставных методов руководства, а не тех, о которых, сделав большие глаза, шептались чем-то обиженные скверные работники. На инспекторских смотрах в 1935 году дивизия получила высокие оценки. Особенно радовали Жукова достижения в огневой подготовке. Для конницы трудно достижимый результат.

Поощрения не замедлили — дивизия была награждена орденом Ленина. Получил такой же орден ее командир, правительственными наградами отметили многих командиров и бойцов. Прошли празднества в дивизии, состоялся парад. Торжественным прохождением частей, осененных знаменами, под которыми 4-я кавдивизия сражалась с белогвардейцами и бело-поляками, завершился этот день в Слуцке. А затем, торопя дни, продолжалась учеба, отрабатывалось взаимодействие с другими родами войск. Конники действовали вместе с танками, а в воздухе было все больше самолетов.

Из Москвы пришли известия — в армии вводятся персональные воинские звания. Объявлено: пять военачальников отныне Маршалы Советского Союза — В. К. Блюхер, С. М. Буденный, К. Е. Ворошилов, А. И. Егоров, М. Н. Тухачевский. Внешний облик армии изменялся, в обиход пока робко входило слово «Россия», а эпитет «русский» утрачивал отрицательный оттенок. И как снег на голову для Жукова — дивизию в апреле 1936 года переименовали в 4-ю Донскую казачью дивизию. Слово «казак» наконец было реабилитировано, поражая всех, дивизию переодели в специально сшитую для нее казачью форму. На шароварах широкий красный лампас, на голове фуражка с полузабытым цветным околышком, у молодежи из-под нее чуб. Он привычно надел ее, по-жуковски, глубоко, козырьком на глаза. Взгляд в зеркало — вид лихой. Казак!

На ближайших окружных учениях осенью 1936 года дивизия показала казачью стать. Они происходили в районе реки Березины с участием многих частей и соединений Белорусского военного округа. Нарком Ворошилов и начальник Генштаба Егоров в сопровождении большой свиты московского начальства придирчиво следили за «сражением», изобиловавшим острыми моментами. Ревели танковые двигатели — танки ВТ-5 форсировали Березину на глубинах, превышавших высоту самой машины. Рев моторов в воздухе — выбрасывались крупные десанты. Казаки Жукова умело взаимодействовали с механизированными частями. На маневрах были закреплены навыки, полученные в ряде предманевренных учений.

4-я Донская казачья кавдивизия отличилась, продемонстрировав умение окружать части условного противника. На разборе учений нарком не щадил слов в похвалах отличной во всех отношениях дивизии. По окончании окружных учений состоялся памятный парад войск. Объезд кавалерии Ворошилов начал с жуковской дивизии, с особой теплотой приветствовав наследников боевой славы 1-й Конной. Тогдашних кавалерийских начальников было трудно чем-нибудь удивить, но Жуков сумел. Он как-то уговорил упиравшегося Уборевича провести дивизию не рысью, а манежным галопом. Тот согласился, а дальше уже ничего нельзя изменить.

Слово лукавому Г. К. Жукову: когда отгрохотали пехотные батальоны и код звуки превосходных маршей пошла конница, «как-то так получилось (это у обученной Жуковым части! — Авт.), что манежный галоп при подходе к трибуне наркома перерос в полевой галоп, а когда подошла колонна пулеметных тачанок, то их аллюр усилился до карьера. Комкор С. К. Тимошенко начал беспокоиться, поглядывая в мою сторону (надо думать, Жуков видел это боковым зрением, делая вид, что поглощен парадом. — Авт.), но я уже ничего не мог поделать (!). Тачанки летели как стрелы, выпущенные из лука». В каждую запряжена четверка ухоженных коней-зверей одной масти. Зрелище невероятное, немало старых кавалеристов тайком вытирали глаза. Конечно, Г. К. Жуков умел показать товар лицом.

Он умел, как никто другой, до отказа использовать романтику военной службы и, где мог, придать ей праздничный характер. Если казаки, тогда больше состязаний, джигитовки. Гарнизонная жизнь при Жукове была до отказа наполнена соревнованиями по конному спорту. Без них не обходился ни один праздник или окончание полевых учений. Целый день в присутствии почти всех жителей городка — семей военнослужащих и вольнонаемных — конники состязались, демонстрируя владение саблей, джигитовку. Собравшиеся под дрожавшими от ветра тентами возгласами и аплодисментами приветствовали победителей. Флаги, транспаранты, медь оркестров и серебро труб. Жуков не забывал ничего — военторг доставлял нехитрые лакомства, мороженое, сладости, напитки. Радостные эти праздники расцвечивали жизнь белорусской глубинки — города Слуцк.

Комдив на каждом шагу подавал пример, каким должен быть командир. В 1936 году он навсегда бросил курить, «сразу в один день: смял пачку папирос и выбросил. В войну и после, в самые трудные дни, не выкурил ни одной сигареты, хотя и очень тянуло»., — гордо делился маршал воспоминаниями о тех давних годах. Силу его воли, конечно, никто не поставит под сомнение, но бросил курить Георгий Константинович по причине очень серьезной. Он тяжело переболел бруцеллезом. Врачи, отдав должное здоровью Жукова, добавили — для полного исцеления навсегда расстаться с курением. Никто не» видел Г. К. Жукова даже навеселе, всю жизнь он практически не пил.

Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы, по накатанной колее военной службы. Красная Армия получала новейшую военную технику, бойцы и командиры овладевали ею. Жуков считал: «Со спокойной совестью могу сказать, что в подготовке дивизии командиры и политработники тогда большего дать не могли, а все, что имели, отдали сполна». Будущее сулило новые успехи. Но…

1937-й обрушил неслыханные репрессии на страну, под ударами чудовищного террора оказалась Красная Армия. Прославленные полководцы вдруг, как говорили тогда, оказывались «врагами народа». Бездушная и бесперебойная машина репрессий выбивала лучших из лучших. Те, кого уважал Г. К. Жуков, признавал авторитетами в военных делах, уходили из жизни с клеймом предателей, шпионов и т. д.

Начальник Генерального штаба А. Е. Егоров, крупные военачальники А. И. Корк, И. П. Уборевич, И. Э. Якир и другие дали, по словам Г. К. Жукова, «много ценного и по-настоящему интересного для каждого профессионального военного». Но в расцвете сил 43-летний М. Н. Тухачевский, 50-летний А. И. Корк, И. П. Уборевич и И. Э. Якир, оба в возрасте 41 года, были расстреляны в 1937 году.

Безвинно казнили и репрессировали с ними и вслед за ними крупнейших военачальников, по подсчетам генерала А. И. Тодорского: из пяти маршалов троих, из пяти командармов 1-го ранга — трех, из 10 командармов 2-го ранга — всех, из 57 комкоров — 50, из 186 комдивов — 154, из 16 армейских комиссаров 1-го и 2-го рангов — всех, из 28 корпусных комиссаров— 25, из 64 дивизионных комиссаров — 58, из 456 полковников — 401. Герой гражданской войны Ф. Ф. Раскольников в открытом письме Сталину 17 августа 1939 года гневно писал:

«Накануне войны Вы разрушаете Красную Армию, любовь и гордость страны, оплот ее мощи. Вы обезглавили Красную Армию и Красный Флот. Вы убили самых талантливых полководцев, воспитанных на опыте мировой и гражданской войн, которые преобразовали Красную Армию по последнему слову техники и сделали ее непобедимой. В момент величайшей военной опасности Вы продолжаете истреблять руководителей армии, средний командный состав и младших командиров. Где маршал Блюхер? Где маршал Егоров? Вы арестовали их, Сталин. (55-летний А. И. Егоров и 47-летний В. К. Блюхер к моменту написания письма уже были уничтожены. — Авт.) Для успокоения взволнованных умов Вы обманываете страну, что ослабленная арестами и казнями Красная Армия стала еще сильнее. Зная, что закон военной науки требует единоначалия в армии от главнокомандующего до взводного командира, Вы воскресили институт политических комиссаров, который возник на заре Красной Армии, когда у нас еще не было своих командиров, а над военными специалистами нужен был политический контроль. Не доверяя красным командирам, Вы вносите в армию двоевластие и разрушаете воинскую дисциплину. Под нажимом советского народа Вы лицемерно воскрешаете культ исторических русских героев: Александра Невского, Дмитрия Донского и Кутузова, надеясь, что в будущей войне они помогут Вам больше, чем казненные маршалы и генералы».

Упомянуть о принципах вождения войск, прежде разработанных военачальниками, убитыми в застенках, без промедления привело бы в тот же залитый кровью подвал. Добытое советской наукой (неотделимое от ученых, развивавших ее и репрессированных) и претворявшееся в жизнь впоследствии уничтоженными военачальниками предавалось забвению.

Лавина репрессий докатилась до младшего комсостава, подрывая самые устои военной службы. Воцарилась атмосфера всеобщей подозрительности, количество доносчиков и клеветников множилось не по дням, а по часам. Жуков был не просто удручен, а подавлен происходившим. Прекрасные командиры дивизии, в которой он вырос, командуя полком, — Каширин, Гай, Шмидт, Сердич, — брошены в застенки. Об их судьбе ничего не было известно, кроме позорящего клейма врагов народа.

Не прошло и двух недель после ареста Д. Серди-ча — он командовал 3-м конным корпусом, — как Жукова вызвали в Минск. Приказ: явиться в вагон командующего войсками округа. Там Жукова поджидал не командующий В. М. Мулин (о нем Жуков скажет — человек «красивой наружности»), а плюгавый, плешивый человечек с бегающими глазами. Только что назначенный в округ член Военного совета Ф. И. Голиков. Он подверг Жукова допросу о связях с арестованными «врагами народа». Жуков холодно ответил: «Не знаю, за что их арестовали, думаю, что произошла какая-то ошибка». Инквизитор выложил козырную карту — комиссар корпуса доносит: с ведома-де Жукова крестили в церкви недавно родившуюся дочь Эллу. Жуков презрительно отозвался: «Неумная выдумка».

В вагон вошел В. М. Мулин, Голиков рванулся к нему с комиссарским доносом. Командующий брезгливо прочитал и объявил: Жукову предлагается стать командиром 3-го конного корпуса. С этим Жуков и уехал в Слуцк, ожидать приказа из Москвы. Тем временем Мулин был арестован, а по признанию Жукова, он, «откровенно говоря, отчасти даже был доволен тем, что не получил назначения на высшую должность, так как тогда шла какая-то особо активная охота на высших командиров со стороны органов государственной безопасности. Не успеют выдвинуть человека на высшую должность, глядишь, а он уже взят под арест как «враг парода», и мается бедняга в подвалах НКВД». Опасения Жукова пока не оправдались, в июле 1937 года он принял корпус. Первое известие в штабе корпуса — бдительный комиссар также в тюрьме. «Внутренне я как-то даже был доволен тем, что клеветник получал по заслугам — рыл яму для другого, а угодил в нее сам», — заметил на редкость незлобивый Г. К. Жуков.

Разгул шпиономании привел к тому, что командиры снизили требовательность, опасаясь обвинений со стороны лодырей и демагогов во «вражеском подходе» к воспитанию красноармейцев. Жуков стал действовать так, как всегда, резко одергивая распоясавшихся клеветников, Немедленно туча доносов во все адреса. Жуков не обращал внимание, больше того, он протянул руку дружбы командиру 27-й кавдивизии Василию Евлампиевичу Белокоскову. К этому времени он понял механизм репрессий — начинали с разбора на партийном собрании, осуждали, исключали из партии, а затем на сцене появлялось НКВД, бросавшее ошельмованного командира в тюрьму. На собрание, где готовили расправу с Василием Евлампиевичем, и приехал командир корпуса Жуков. Все выступавшие, некоторые, правда, прятали глаза, обвиняли своего командира дивизии во всех мыслимых и немыслимых грехах. Стаю жаждавших крови вел комиссар корпуса.

Три часа Жуков терпел поток клеветы, а затем взял слово. Он указал, что неизвестно, за что арестованы Уборевич, Сердич, Рокоссовский. Предъявлять на этом основании обвинения за «связь» с врагами народа нельзя. Жуков переломил настроение кровожадного партийного собрания, которое ограничилось обсуждением Белокоскова. Василий Евлампиевич со слезами на глазах крепко пожал руку Георгию Константиновичу. Так был спасен прекрасный командир, который закончил службу в армии в конце пятидесятых одним из заместителей министра обороны. «К сожалению, многие товарищи погибли, не получив дружеской помощи при обсуждении их в партийных организациях», — резюмировал эту историю Жуков.

В марте 1938 года Жукова перебрасывают на 6-й кавалерийский корпус. Он был беспредельно рад — в корпус входила дорогая 4-я Донская кавалерийская дивизия. Жуков попытался было замкнуться в привычных делах. Не удалось. Вакханалия арестов продолжалась. Назначенный командующим округом вместо казненного Уборевича И. П. Белов откомандовался быстро, разделив судьбу предшественника. Оставалось развести руками. «Как-то не вязалось: Белов — и вдруг «враг народа». Конечно, никто этой версии не верил», — заметил Жуков. В это исполненное тревог время к нему назначили заместителем достойнейшего командира А. В. Горбатова, дальнейшая судьба которого вызывала самые серьезные опасения. Горбатов, человек Жуковского склада, также заступался за товарищей, обреченных на гибель. Александр Васильевич пошел против партийного собрания, на котором поливали грязью арестованного П. П. Григорьева, командира корпуса, в котором он служил. Увы, «мой голос как бы потонул в этом недобром хоре». Да, одной порядочности было мало, не все обладали силой убеждения и характера Г. К. Жукова. Последствия не замедлили, Горбатова исключили из партии и уволили. Потом с оскорблениями восстановили в ВКП(б) и направили к Жукову. Надо думать, мерзавцы в политорганах и НКВД с острым любопытством ожидали, к чему придут эти двое. Жуков, писал Горбатов, «принял меня хорошо и поселил нас во втором этаже особняка, где жил сам. Я очень соскучился по работе и быстро включился в дело».

Внезапно, всего за день до сборища, комиссар корпуса заявил Жукову, что его будут разбирать на активе коммунистов 4-й кавдивизии, 3-го и 6-го кавкорпусов. Собралось человек 80. Клеветники жаловались на «грубость» Жукова, на то, что он не выдвигал «опытные кадры». Он насмешливо поинтересовался — почему ябедники молчали около двух лет? Получил бесподобный ответ: «Мы боялись Жукова, а теперь время другое, теперь нам открыли глаза арестами». В который раз Жуков убедился: политработник — начальник политотдела 4-й дивизии Тихомиров возводил глупейшие поклепы. Жуков прекрасно знал этого человека, неважного работника, которого просто щадил. Теперь, увидев, какую гадину помог вырастить, Георгий Константинович обрушился на Тихомировых и им подобных «вожаков»-коммунистов, проявляющих «беспринципную мягкотелость, нетребовательность, даже в ущерб дела. Такие политработники хотят быть добрыми дядюшками за счет дела, но это не стиль работы большевика».

Мужество Жукова произвело впечатление на собравшихся. Подлецы оказались в меньшинстве, собрание ограничилось обсуждением его. Это решение собрания «явилось для меня серьезной помощью… — писал Жуков. — Ну, а если бы парторганизация послушала Тихомирова и иже с ним, что тогда могло получиться? Ясно, моя судьба была бы решена в застенках НКВД, как и многих других наших честных людей». В это время Жуков пошел на отчаянно смелый шаг — дал возмущенную телеграмму Сталину и Ворошилову о том, что его несправедливо привлекают к партийной ответственности. В какой мере обращение повлияло на исход дела, сказать трудно. Тогда случалось разное, во всяком случае, Г. К. Жукова пока оставили в покое.

В декабре 1938 года Жуков назначен заместителем командующего войсками Белорусского военного округа (по кавалерии). С болью он расстался с товарищами, оставив корпус на А. В. Горбатова. Он рекомендовал его командиром вместо себя, политорганы и НКВД придерживались другого мнения — вскоре после того, как Г. К. Жуков убыл в Смоленск к новому месту службы, Горбатова вызвали в Москву, где он бесследно исчез. Как тысячам отличных командиров, ему предстоял скорбный путь по тюрьмам, застенкам и лагерям.

Вопреки всему жизнь продолжалась. В Смоленске Георгий Константинович с чувством, близким к ужасу, убедился, что подготовка командного состава резко упала, у людей опустились руки. Он ознакомился со своими функциями — в мирное время руководить боевой подготовкой конницы и танковых бригад, которые должны были взаимодействовать. Главная задача держалась в строжайшей тайне — в случае войны Жукову предстояло командовать конно-механизированной группой: 4–5 кавдивизий, 3–4 отдельные танковые бригады, части усиления. Был создан штаб группы, засекреченный даже от основных учреждений округа.

В конце мая 1939 года Г. К. Жуков провел в районе Минска полевую командно-штабную игру. Отрабатывались различные варианты действий конно-механизированной группы. 1 июня он проводил разбор, который прервал телефонный звонок — на следующий день прибыть в Москву. Жуков все же позвонил члену Военного совета округа И. 3. Сусайкову. «Тридцать девятый год все-таки, думаю, что значит этот вызов?» Наверняка припомнил А. В. Горбатова, «срочно» вызванного в Москву. Сусайков ничего не знал: «Разве утром ты должен быть в приемной Ворошилова?» Ряд крупных военачальников, как хорошо знали военные, по вызову Ворошилова отправлялись в Москву и оказывались в руках убийц НКВД.

Но делать нечего. Приказ есть приказ. Не заходя домой — на вокзал и в первый же проходивший на столицу поезд.

«Зачем, почему?» — все задавался вопросом Жуков, сидя в стремительно несущемся по улицам Москвы ЗИС-101. Подтянутый командир, встретивший на вокзале, только и доложил — нарком ждет! В приемной огорошили вестью: чемодан для дальней поездки готовится!

К. Е. Ворошилов встретил посередине кабинета, справился о здоровье и тут же перешел к делу:

— Японские войска внезапно вторглись в пределы дружественной нам Монголии, которую Советское правительство договором от 12 марта 1936 года обязалось защищать от внешней агрессии. Вот карта вторжения с обстановкой на 30 мая.

Жуков посмотрел на карту. Да, вражеские войска уже углубились на территорию Монголии восточнее реки Халхин-Гол. Молнией пронеслась мысль — идут бои, но почему спрашивают его?

Он не. мог знать, что накануне, 1 июня, у Ворошилова состоялось совещание. Начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза В. М. Шапошников доложил обстановку на Халхин-Голе. Складывались дела неважно. Что делать? Ворошилов почему-то выдавил из себя: «Для руководства боевыми действиями там больше бы подошел хороший кавалерийский начальник». Поговорили, и как-то всплыла кандидатура Жукова, выяснилось, что руководство Генерального штаба высоко ценило его как подготовленного и думающего военачальника. Ворошилов ухватился за авторитетное предложение Генштаба.

С этим Ворошилов отправился к Сталину, у которого были С. К. Тимошенко и секретарь ЦК КП (б) Белоруссии П. К. Пономаренко. Ворошилов понимал, что Сталин, недовольный положением у Халхин-Гола, наверняка обрушится на него. Так и получилось. Нужен новый командующий!

Вмешался Тимошенко, предложивший «командира кавалерийского корпуса Жукова». Сталин задумчиво несколько раз повторил фамилию, которая ему ничего не говорила. Ворошилов подсказал:

— Тот самый Жуков, который прислал телеграмму из Белоруссии в тридцать восьмом, протестуя против несправедливого привлечения к партийной ответственности.

— Чем дело кончилось? — вяло поинтересовался Сталин.

— Ничем, — ответил Ворошилов. — Оснований для разбора и соответствующих выводов не оказалось.

Пономаренко добавил, что Жуков прекрасный командир. Договорились — отправить Г. К. Жукова на Халхин-Гол.

И вот собранный, сосредоточенный «хороший кавалерийский начальник», набычившись, изучал карту перед наркомом.

Голос Ворошилова вывел из задумчивости:

— Затеяна серьезная военная авантюра. Можете ли вылететь туда немедленно и, если потребуется, принять на себя командование войсками?

Выпрямившись, Жуков доложил — готов вылететь «сию же минуту». Последние напутствия в Генеральном штабе, главное — разобраться наконец в происходившем у Халхин-Гола и доложить предложения о дальнейших действиях.

Вечером Георгий Константинович набросал прощальное письмо домой:

«Милый Шурик!

Сегодня был у наркома. Принял исключительно хорошо. Еду в продолжительную командировку. Нарком сказал: заряжаться надо примерно на 3 месяца.

К тебе у меня просьба такая: во-первых, не поддавайся хныканию, держись стойко и с достоинством, постарайся с честью перенести неприятную разлуку.

Учти, родная, что мне предстоит очень тяжелая и ответственная работа, и я, как член партии, командир РККА, должен ее выполнить с честью и образцово. Ты же меня знаешь, что я плохо выполнять службу не приучен, но для этого мне нужно быть спокойному за тебя и дочурок. Я тебя прошу это спокойствие мне создать. Напряги все свои силы, но этого добейся, иначе ты не можешь считать меня своим другом жизни. Что касается меня, то будь спокойна на 100 процентов.

Ты меня крепко напоследок обидела своими слезами. Ну что ж, понимаю, тебе тоже тяжело.

Целую тебя крепко, крепко. Целую моих милых дочурок.

Ваш Жорж».

В 16.00 2 июня самолет Жукова поднялся с Центрального аэродрома Москвы. Под крылом мелькнул Ленинградский проспект, чаша стадиона «Динамо». Курс на восток.

Предстояло более двух суток полета с ночевками на советской земле. Жуков напряженно обдумывал, что его ждет в месте назначения в монгольском городе Тамцак-Булак. Скоро он увидит все своими глазами — бескрайняя степь, в которой у летного поля, исчерченного колесами самолетов и автомашин, несколько десятков юрт, среди которых терялись считанные глинобитные здания. Город!