Жуков

НАКАНУНЕ

У солдата, спешившего на войну, надо думать, и мысли были солдатские — как лучше выполнить свой воинский долг. Ему суждено было с блеском исполнить его там, на далекой восточной границе Монголии, но едва ли комдив мог предполагать последствия своей будущей победы — умелым применением ограниченной военной силы разрубил гордиев узел всей международной политики.

По необходимости он сосредоточил все внимание на карте театра военных действий, которую все изучал и изучал в самолете. А что за ее обрезом? Жуков не мог знать в деталях этого, как и не знали его современники. Только годы спустя прояснилось…

В то последнее лето уже хрупкого мира японская вылазка у Халхин-Гола была лишь первым звеном разворачивавшейся цепи запутанных интриг Запада против нашей страны. Интриг очень опасных, дело клонилось к организации крестового похода капиталистического мира против Советского Союза. Агрессивные державы — Германия, Италия и Япония, объединенные в 1936–1937 годах «Антикоминтерновским пактом», провозгласили своей целью беспощадную войну коммунизму. Похвальное намерение с точки зрения «демократий» — Англии, Франции и США! В Лондоне, Париже и Вашингтоне сгорали от нетерпения в ожидании волнующего момента, когда агрессоры навалятся на СССР с Запада и Востока. Самое главное начать, а затем события пойдут автоматически, как от брошенного в воду камня круги, расширятся на весь мир.

Начала Япония, точнее, командование ее Квантунской армии, расквартированной тогда в Маньчжурии в 1931 году для войны против СССР. В ее штабах собрались самые оголтелые милитаристы, грезившие походом на север. Это они превратили в тридцатые годы нашу дальневосточную границу в огненный фронт, провокации сменялись провокациями — обстрелы советской территории, вооруженные наскоки, выливавшиеся иной раз в нешуточные схватки, как бои у озера Хасан в конце лета 1938 года.

Захватчиков неизменно отбивали, но они не успокаивались. Почему? Генералы и старшие офицеры Квантунской армии были убеждены, что на их долю выпала миссия повести за собой Токио, заставить его начать наконец войну против Советского Союза. Они в 1931 году захватили Маньчжурию. В 1937 году именно Квантунская армия, начав боевые действия в Китае, потащила за собой токийских политиков. И вот Япония уже два года воюет в Китае, захватив обширные территории. Вторгнувшись в Монголию, командование Квантунской армии поставило правительство перед совершившимся фактом, масштабы боев неизбежно расширятся, и вот она, желанная большая война с СССР!

Дерзость и необдуманный шаг? Нет и еще раз нет! Японские милитаристы неплохо разбирались в международной политике. Они знали и видели — Запад, в первую очередь Англия и США, не ставили препятствий на пути их агрессии в Китае. В случае же войны с СССР будет обеспечен не только нейтралитет, но и прямая поддержка Запада. Следовательно, Япония может быть спокойна за свой тыл. Итак, континентальное направление агрессии. Генералы никак не понимали, зачем в этих условиях планировать войну против западных держав, за что стояло в основном командование японского флота. И еще немаловажное обстоятельство — с весны 1939 года Германия и Италия вели переговоры с Японией о заключении формального военного союза. Если удастся разжечь пожар войны на Востоке, то едва ли Германия и Италия не выступят в поход против Советского Союза с Запада.

Толчок этой цепи событий могли дать только успехи на полях сражений в Монголии. В грядущей победе обнаглевшие милитаристы не сомневались. Десятилетия японская армия воспитывалась на традициях русско-японской войны 1904–1905 годов. За три с небольшим десятка лет, истекших с тех пор, эта война усилиями милитаристов превратилась в героический эпос японского оружия.

Среди высших японских военачальников еще служили ветераны русско-японской войны, на старости лет крепко позабывшие удары русских и давно заместившие в слабевшей с годами памяти лестными легендами подлинную историю. Цусима, Мукден, Порт-Артур превозносились как невероятные победы, разумеется, уместно умалчивалось, какой потрепанной вышла из той войны Япония. Превозносились не только в исторических сочинениях, воспевавших дух самураев, но и в солдатских песнях, которые ревели на маршах, в казармах.

Наконец, милитаристы не сомневались ни на минуту, что в их руках безотказный человеческий материал — войска, воспитанные в духе беспрекословного повиновения приказу. В японской солдатской памятке значилось: «Пока ты жив, ты должен быть потрясен великим императорским милосердием. После смерти ты должен стать хранителем японской империи. Тогда ты будешь окружен почетом. Императорская армия непобедима, ибо ее защищают боги». Сама смерть «легче пуха», а за должным поведением солдата в бою следят его предки из амулета «оммори», который он носит на груди. Не исполнить приказ офицера — значит оказать неповиновение самому императору. Никак не меньше.

С начала мая 1939 года японские войска пытались захватить участок монгольской территории восточнее реки Халхин-Гол. Начав с мелких стычек, они постепенно наращивали силы, стремясь приковать внимание советского командования к этому району. Если дело пойдет удачно, рассудили японские генералы, спланировавшие операцию, вступят в дело главные силы Квантунской армии, сосредоточенные в Маньчжурии. Молниеносным ударом они вторгнутся в Уссурийскую, Амурскую области в район Хабаровска и овладеют всем советским Приморским краем.

Вот что начиналось там, у реки Халхин-Гол.

5 июня Г. К. Жуков добрался до штаба советского 57-го отдельного корпуса в Монголии. Первый вопрос в лоб — не трудно ли управлять войсками за 120 километров от места боев? Смущение. Нахмурившийся Жуков, не дослушав объяснений, выехал в войска.

Он не мог не отметить, что враг умело выбрал район для наступления. На западном берегу реки Халхин-Гол неоглядная степь, для противника все как на ладони. До советской границы около 650 километров, связь по единственной грунтовой дороге. На восток постепенно поднимаются отроги горного хребта Большой Хинган, где легко укрыть не только войска, но и их тылы. С японской стороны подведены две железные и несколько грунтовых дорог. Преимущества быстрого и скрытного сосредоточения на стороне врага.

Несколько дней машина комдива колесила по степи, Жуков хотел лично осмотреть все. Опытным глазом командира он оценивал слабые и сильные стороны немногочисленных советско-монгольских войск, вышедших в район Халхин-Гола. Чутье опытного солдата подсказывало ему — вот-вот грянет гроза, враг определенно подтягивает силы. Иначе чем объяснить: от зари до заката бесчинствуют японские самолеты, гоняющиеся даже за отдельными машинами.

Он отправляет срочное донесение в Москву: немедленно усилить советскую авиацию, направить в Монголию не менее трех стрелковых дивизий и танковую бригаду. Цель — готовить контрудар. Предложения Жукова были одобрены. Он принял командование корпусом, вскоре развернутым в 1-ю армейскую группу. Из СССР прибыла группа летчиков, 21 Герой Советского Союза во главе с Я. В. Смушкевичем.

Поспели в самое время, с середины июня в неб? Монголии завязались неслыханные в то время по ожесточенности воздушные бои. Иногда в бешеной карусели крутилось свыше двухсот самолетов с обеих сторон. Японское командование бросило в дело лучших ас*>з, домогаясь добиться господства в воздухе. Не получилось. Советские летчики крепко держали небо на замке, все чаще и чаще в степи вставали султаны чадного дыма — догорал очередной, вогнанный в землю японский самолет.

Жуков торопил — крепить оборону у Халхин-Гола, особенно на плацдарме за рекой, быстрее подтягивать резервы из Советского Союза. Через безводную, выжженную зноем степь катились колонны с пехотой, поднимая громадные клубы пыли, лязгали гусеницами танки. Косматое, свирепое, непривычное солнце. Красноармейцы, сорванные тревогой из сибирских гарнизонов, оглядывали непривычные места, даже привычные песни звучали по-иному на пыльных губах. В висках стучало от страшной жары, а Жуков чисто физически ощущал — стучат колеса на железных дорогах, катят японские эшелоны. Везут массу обстрелянных войск, уже более двух лет воевавших в Китае. С ними предстоит схватиться молодым красноармейцам, слышавшим свист пуль только на стрельбищах.

В соревновании со временем железные дороги, работавшие на коротком «плече», не могли не опередить 650-километровую грунтовую. Они успели сосредоточить до 40 тысяч войск, 310 орудий, 135 танков и 225 самолетов. Перед рассветом 3 июля советский полковник проехал к горе Баин-Цаган, что на северном фланге фронта по Халхин-Голу, проверить оборону монгольской кавдивизии. Внезапно он натолкнулся на японские войска, уже форсировавшие реку. С первыми лучами солнца здесь уже был Жуков. Враг собирался провести хрестоматийную операцию — ударом с севера окружить и уничтожить советско-монгольские войска, державшие фронт по Халхин-Голу. Ведущие западные военные историки в отнюдь не дружественном нам труде «Русская военная машина 1917–1945 гг.» (1977 г.) замечают: «То был абсолютно здравый план, и он был бы прекрасно проведен в жизнь против китайского военачальника или монгольской армии. Но японцы не приняли в расчет мгновенную реакцию Жукова».

Наметанным командирским глазом Жуков определил опасность. Ясно. Но чем противодействовать? Если у горы Баин-Цаган скрытно, по-воровски через понтонную переправу валили японские колонны, то южнее фронт загрохотал — сковывая центр наших войск, вражеские танки вели в атаку густые цепи пехоты.

В складках местности трудно было определить, какие силы успел перебросить противник на западный берег реки. Потом выяснилось — более 10 тысяч при 160 орудиях, а в целом японцы превосходили советско-монгольские войска на Халхин-Голе по пехоте и артиллерии в 3 раза, по кавалерии в 4,5 раза. Жукову не было времени раздумывать над силой врага. Он вызвал авиацию — бомбить переправу, сюда же перенацелить часть огня батарей с центрального участка и приказал ввести в бой 11-ю танковую бригаду комбрига М. П. Яковлева. Она, донельзя измотанная длительным маршем, только встала на отдых в нескольких десятках километров от фронта. Поднятая по тревоге бригада примчалась как ветер — танки БТ-5 и БТ-7 обладали большой скоростью, маневренностью и прискорбно тонкой броней. Жуков пошел на беспримерный риск — отдал приказ с ходу атаковать врага, не дожидаясь пехоты, вызванный мотострелковый полк подошел только к середине дня.

Командиры батальонов, вытянувшиеся как на параде, — они видели Г. К. Жукова, четко отсигналили флажками «делай как я», лязгнули люки, и вперед — к славе и бессмертию! Было 10.45 утра, когда 150 танков рванулись на плацдарм, где на позиции ставили 160 орудий, где пусть в наспех отрытых окопах уже затаились японские солдаты с минами на пятиметровых бамбуковых шестах. В завязавшемся сражении наши танкисты показали, что годы учебы не прошли даром — огнем и гусеницами они уничтожили и раздавили всю японскую артиллерию. Вертким танкам пришлось действовать на местности, буквально кишевшей японскими солдатами. Хотя с орудийными расчетами было покончено, из окопов, лощин, самых разнообразных укрытий шла стрельба, летели гранаты.

Гибли и наши танкисты. Экипаж политрука Д. П. Викторова, уничтоживший десять орудий, был сожжен окружившими подбитый танк японскими солдатами. Почти трое суток без минутного перерыва бушевало сражение. Пришлось вести бой на истребление упорно сопротивлявшегося врага, пытавшегося подбрасывать резервы, в том числе тапки, с восточного берега. Писатель Константин Симонов, в то время сотрудник фронтовой газеты «Героическая Красноармейская», спустя более двадцати лет запечатлел Г. К. Жукова в памятную ночь. В романе «Товарищи по оружию» он писал:

«Командующий сидел в углу на своей неизменной парусиновой табуретке и показывал нагнувшемуся над картой командиру бронебригады, куда тот должен вывести один из своих батальонов, к рассвету переправив его на восточный берег.

— Огнем и броней ударите с тыла по японцам, когда мы их сбросим с Баин-Цагана и они покатятся к переправе, — сказал командующий, подчеркивая слово «покатятся». — Задача ясна?

— Ясна, товарищ комдив!

— А что у вас лицо такое? Сапоги жмут?

— Потери большие, товарищ комдив.

— Потери как потери, — сказал командующий. — Завтра, когда выполним задачу до конца, подсчитаем. Может, в сравнении с результатами и не такие уж большие».

Г. К. Жуков с командирами вышли из палатки.

«Хвосты тумана кое-где цеплялись за лощины, но горизонт был уже ясен, и на нем выделялись черные бугры сгоревших вчера танков.

— Поле боя, поле смерти, поле победы — все вместе, — торжественно, как стихи, сказал командующий. — Когда все будет кончено, на горе Баин-Цаган вместо памятника поставим танк. Один из этих».

Утром 5 июля враг был наголову разбит, тысячи трупов устилали землю, раздавленные и разбитые орудия, пулеметы, машины. Остатки вражеской группировки бросились к переправе, ее командующий генерал Камацубара (в прошлом военный атташе Японии в Москве) среди первых оказался на том берегу, а скоро «переправа, — вспоминал Жуков, — была взорвана их же саперами, опасавшимися прорыва наших танков. Японские офицеры бросались в полном снаряжения прямо в воду и тут же тонули, буквально на глазах наших танкистов».

Враг потерял до 10 тысяч человек, почти все танки, большую часть артиллерии. «Эта битва. — подвел итог Г. К. Жуков, — является классической операцией активной обороны войск Красной Армии, после которой японские войска больше не рискнули переправляться на западный берег реки Халхин-Гол». В тяжелых боях погибло и немало наших героических красноармейцев и командиров, среди павших — комбриг М. П. Яковлев.

По сей день на горе Баин-Цаган стоит видный за десятки километров памятник. На постаменте танк БТ-5, надпись в честь орденоносной танковой бригады имени Героя Советского Союза М. П. Яковлева гласит: «Танкистам РККА яковлевцам — победителям над японцами в Баин-Цаганском сражении 3–5 июля 1939 г.».

Когда в Токио получили известия о катастрофе, крупный государственный деятель Японии, советник императора маркиз Кидо пометил в своем дневнике: «Армия в смятении, все погибло». Скрыть размеры поражения было невозможно — уверенное в победе командование Квантунской армии пригласило военных атташе ряда иностранных государств, в том числе Германии и Италии, на место действия — в штаб генерала Камацубара. Теперь они поторопились сообщить в Берлин и Рим о случившемся, указав на разрыв между декларациями и возможностями дальневосточного соратника по «Антикоминтерновскому пакту».

Военная логика властно диктовала — после такого поражения врагу нужно убраться с монгольской территории. Вмешалась высокая политика. Круги от схватки на Халхин-Голе достигли далекой Европы и дальних США. В правительственных канцеляриях «демократий» потирали руки — итак, Япония уже схватилась с СССР. Пошли заверения, что Запад не видит в происходящем ничего ненормального. Англия даже подписала к концу июля с Японией соглашение Арита-Крейги, гарантировавшее тыл агрессора в Китае. Не за горами, убеждали друг друга западные политики, время, когда война Японии на востоке сольется с походом на СССР Германии и Италии. В ожидании этого поторопились сбросить со счетов тяжкое воспоминание, которое произвел на европейские державы фашистской «оси» Халхин-Гол. Красная Армия воочию показала не только мощь и доблесть, но и неоспоримое искусство в ведении вооруженной борьбы. Стоит ли начинать поход за мировое господство с единоборства с самым могучим противником? И так уж необходимо связывать себя узами военного союза с банкротами?

Каждый день продолжавшихся боев на Халхин-Голе превращал эти вопросы в утвердительные суждения для Берлина и Рима. Квантунская армия не жалела ничего, чтобы спасти лицо. Японские генералы вознамерились взять реванш за поражение на Баин-Цагане, выбив наши войска с восточного берега Халхин-Гола. В течение июля японцы дважды переходили в яростное наступление. Наше положение, конечно, было неважным, войска оборонялись в низине у самой реки, а японцы, засевшие на высотах, просматривали и обстреливали их позиции. Прибывший во главе претенциозной комиссии командарм 1-го ранга, сталинский любимец Г. Н. Кулик приказал уйти на восточный берег реки.

Жуков не согласился, послав протест Ворошилову. Он резонно указал — если оставить плацдарм, последующее неизбежное наступление придется начать с форсирования реки. В результате мы понесем большие потери, «мы вгрызлись в землю, — докладывал Жуков варкому, — у нас боевой девиз «Ни шагу назад!». Москва согласилась с доводами Жукова, а Кулика отозвали.

Отбившись от претенциозных невежд, Жуков смог уделять все свое время борьбе с противником. Предстояло серьезнейшее сражение. Днем и ночью к Хал-хин-Голу подвозились новые японские войска, из которых развернулась 6-я особая армия генерала Огиси. 75 тысяч личного состава, 182 танка, более 300 самолетов, 500 орудий, в том числе тяжелые, срочно снятые с фортов в Порт-Артуре и доставленные на Халхин-Гол. 6-я особая армия вцепилась в монгольскую землю — 74 километра по фронту и 20 километров в глубину. Основательно укрепилась, зарылась в землю. Интенданты даже завезли зимнее обмундирование. Но это на всякий случай! На конец августа штаб генерала Огней готовил новое наступление.

Промедление с изгнанием агрессора было чревато самыми серьезными последствиями. Г. К. Жуков не сомневался в высоких боевых качествах вверенных ему войск, не сомневался и в том, что они способны выбросить самураев с захваченной земли. Но этого было мало. Операцию следовало провести так, чтобы отвадить японцев от возобновления борьбы.

Как? В Москве внимательно следили за происходившим на далекой границе Монголии. Гордились доблестью бойцов и командиров Красной Армии, но постоянно держали под жестким политическим контролем военные действия. Желание добить агрессора привело к появлению предложений о том, чтобы в ходе дальнейших операций перенести действия наших и монгольских войск за пределы МНР. «Вы хотите развязать большую войну в Монголии, — отрезал И. В. Сталин, — противник в ответ на наши обходы бросит дополнительные силы. Очаг борьбы неминуемо расширится и примет затяжной характер, а мы будем втянуты в продолжительную войну. Надо сломить хребет японцам на реке Цаган» (Халхин-Гол).

Это определило план операции. Задача — истребить японскую 6-ю особую армию, не дав ей уйти, пусть побитой, за кордон. Причем ни в коем случае не переносить боевые действия за монгольскую границу, чтобы не дать повода Токио прокричать на весь мир о «советской агрессии» с вытекающими отсюда понятными осложнениями.

Готовя удар на уничтожение, Жуков усыпил бдительность врага, создав впечатление, что советско-монгольские войска помышляют только об обороне. Строились зимние позиции, бойцам вручали наставления о ведении оборонительных боев, самыми разнообразными средствами все это доводилось до сведения японской разведки. Психологически расчет Жукова был безупречен — это свидетельствовало представлению самураев о себе, дескать, русские «взялись за ум» и — опасаются новой схватки. Японские войска наглели на глазах, они вновь и вновь затевали частные операции, которые заканчивались лишь очередным их избиением. Продол Мчались напряженные бои и в воздухе.

Благодаря тщательно продуманной Жуковым системе дезинформации удалось скрыть от противника подход крупных подкреплений из Советского Союза. К середине августа под командованием комкора Жукова (получившего это звание 31 июля) были советско-монгольские войска, насчитывавшие примерно 57 тысяч человек, почти 500 танков, около 400 бронемашин, 550 орудий и минометов и свыше 500 боевых самолетов. Всю эту махину нужно было принять и скрытно разместить в голой степи, а перед началом наступления, назначенного на воскресенье, 20 августа, незаметно вывести на исходные позиции. До 80 процентов войск, которым предстояло наступать, сосредоточились в охватывающих группировках. Что удалось провести с блеском.

Японское командование в этот воскресный день разрешило отлучку в тыл многим генералам и старшим офицерам. И это предусмотрительно учел Жуков, наметив выступить именно на 20 августа.

В 5.45 утра советская артиллерия открыла мощный огонь по врагу, особенно по доступным зенитным средствам. Вскоре 150 бомбардировщиков под прикрытием 100 истребителей обрушились на японские позиции. Артподготовка и бомбардировки с воздуха продолжались три часа. Затем на всем протяжении семидесятикилометрового фронта началось наступление. На центральном участке бойцы шли в атаку под звуки «Интернационала», передававшегося мощными звуковещательными установками. Основные удары были нанесены на флангах, где выступили советские танковые и механизированные части. Преодолевая яростное сопротивление, они сумели к 25 августа окружить всю японскую группировку. Трехдневные попытки врага деблокировать ее из Маньчжурии были отбиты. С образованием внешнего фронта вдоль границы Монголии началось уничтожение врага, оказавшегося в котле.

Тут возникли осложнения с непосредственным начальством Г. К. Жукова, командующим 1-й отдельной Краснознаменной армией Г. М. Штерном. В прошлом политработник, позднее крупный штабист, советник при республиканском правительстве Испании в 1937–1938 годах, Штерн в те годы обладал давящим авторитетом и политическим весом. Он возглавлял оказавшуюся мертворожденной инстанцию — Фронтовую группу, созданную 5 июля 1939 года для объединения и координации действий войск на Дальнем Востоке. Штерну, конечно, не терпелось внести свой вклад в операцию. В лице Г. К. Жукова он встретил непреклонного оппонента своих стратегических рекомендаций.

Относительно молодой тогда командир А. Т. Стученко был направлен в штаб Штерна. В мемуарах (вышедших в 1964 году, во время очередной опалы Г. К. Жукова) он нарисовал весьма странную картину: «Штаб наш работал необычно. Большую часть времени мы работали в Чите, и только оперативная группа во главе с командующим Штерном периодически вылетала на командный пункт в район горы Хамар-Даба. Эта группа осуществляла скорее инспекторские, чем оперативно-боевые функции. Между Штерном и командующим первой армейской группой Г. К. Жуковым сложились какие-то странные отношения. Трудно было разобрать, кто из них старший. Григорий Михайлович Штерн, опытный военачальник, выдержанный, вежливый и в то же время требовательный человек, вынужден был во многом уступать Г. К. Жукову. Вероятно, сказывалось то, что Г. К. Жуков, как командующий перво и армейской группой, силами которой проводились операции по уничтожению японо-маньчжурских войск, поддерживал постоянную связь с И. В. Сталиным, и то? с ним считался больше, чем со Штерном. Во всяком случае, Штерн всячески избегал конфликтов с комкором Жуковым».

Вот генезис одной из расхожих легенд о Жукове, включая таинственную прямую связь со Сталины? — Дело было много проще и опаснее для Жукова, учитывая опыт Штерна как политработника. Не мифическая помощь Сталина, а реальная твердость Жукова ограждала его от посягательств кабинетных стратегов.

Как объяснял впоследствии Жуков, «на третий день нашего августовского наступления, когда японцы зацепились на северном фланге за высоту Палец и дела затормозилось, у меня состоялся разговор с Г. М. Штерном. Штерн находился там, и по приказанию свыше его роль заключалась в том, чтобы в качестве командующего Забайкальским фронтом обеспечивать наш тыл, обеспечивать группу войск, которой я командовал, все?! необходимым. В том случае, если бы военные действия, перебросились и на другие участки, перерастая в войну, предусматривалось, что наша армейская группа войдет в прямое подчинение фронта. Но только в этом случае. А пока что мы действовали самостоятельно и были непосредственно подчинены Москве.

Штерн приехал ко мне и стал говорить, что он рекомендует не зарываться, а остановиться, нарастить за два-три дня силы для последующих ударов и только после этого продолжать окружение японцев. Он объяснил свой совет тем, что операция замедлилась и мы несем, особенно на севере, крупные потери. Я сказал ему в ответ на это, что война есть война и на ней не может не быть потерь и что эти потери могут быть и крупными, особенно когда мы имеем дело с таким серьезным и ожесточенным врагом, как японцы. Но если мы сейчас из-за этих потерь и из-за сложностей, возникших в обстановке, отложим на два-три дня выполнение своего первоначального плана, произойдет одно из двух: или мы не выполним этот план вообще, или выполним его с громадным промедлением и с громадными потерями, которые из-за нашей нерешительности в конечном итоге в десять раз превысят те потери, которые мы несем сейчас, действуя решительным образом. Приняв его рекомендации, мы удесятерим свои потери.

Затем я спросил его, приказывает ли он мне или советует? Если приказывает, пусть напишет письменный приказ. Но я предупреждаю его, что опротестую этот письменный приказ в Москве, потому что не согласен с ним. Он ответил, что не приказывает, а рекомендует и письменного приказа писать не будет. Я сказал: «Раз так, то я отвергаю ваше предложение. Войска доверены мне, и командую ими здесь я. А вам поручено поддерживать меня и обеспечивать мой тыл. И я прошу вас не выходить из рамок того, что вам поручено». Был жесткий, нервный, не очень-то приятный разговор. Штерн ушел. Потом через два или три часа вернулся, видимо, с кем-то посоветовался за это время и сказал мне: «Ну, что ж, пожалуй, ты прав. Я снимаю свои рекомендации».

Последовало почти недельное мрачное, круглосуточное сражение среди сопок, глубоких котловин, сыпучих песков и барханов. Нанося сходящиеся удары, наши войска рассекали группировку врага и уничтожали ее по частям. Каждая сопка укреплена, японских солдат приходилось добивать в окопах, блиндажах. Они сражались до последнего патрона, попав в безнадежное положение, кончали с собой. Бой рассыпался на десятки и сотни схваток, гремели орудия, выставленные на прямую наводку, часто смрадное облако отмечало ликвидацию очередного гнезда сопротивления отлично действовавшими огнеметными танками. Нередко в тылу вновь возникала стрельба, оставшиеся незамеченными японцы открывали огонь в спину наступавших. Приходилось начинать сначала.

Жуков нередко добирался до передовой. В сопровождении группы командиров он как-то появился на батальонном наблюдательном пункте в самый разгар боя. Лихой капитан отдал приветствие и вернулся к телефону, повторяя в трубку: «Давай вперед!» Жуков не выдержал и резко оборвал вояку:

— Что вы, товарищ капитан, воздух сотрясаете. Ваш крик говорит о нежелании думать, анализировать обстановку, принимать решения, организовывать бой. Подчиненным надо ставить конкретные задачи, иногда указывать способ их решения, а лозунг «Давай вперед!» они и без вас знают…

Он тяжело переживал потери, требуя беречь бойцов. По приказанию Жукова со всех командирских танков БТ были сняты круговые антенны, по которым японцы опознавали их и выводили из строя в первую очередь. Жуков распорядился установить на всех танках без исключения штыревые антенны, и для японских солдат машины стали на одно лицо. «Победа достигается малой кровью», — не уставал повторять Жуков.

29 августа пал последний узел японского сопротивления на сопке Ремизова, названной так в честь командира 149-го стрелкового полка И. М. Ремизова, героически погибшего в июльских боях.

Еще два дня прочесывания местности, и 31 августа Г. К. Жуков доложил об успешном завершении операции. Подводя ее итоги на разборе в Тамцак-Булаке, Жуков сказал: «Армейская наступательная операция явилась поучительной операцией на окружение и уничтожение противника. С обеих сторон участвовало в боях до 815 самолетов, свыше 1000 орудий и минометов, около 132 тысяч человек, 1065 танков и бронемашин. Японцы потеряли на Халхин-Голе около 61 тысячи убитыми, ранеными и пленными». Советско-монгольские войска — 18,5 тысячи человек убитыми и ранеными.

Командующий Квантунской армией генерал Узда и начальник штаба генерал Исойя были уволены в отставку. Ряд японских военачальников, непосредственно планировавших и руководивших операциями на Халхин-Голе, покончили с собой традиционным обрядом харакири — торжественно вспороли себе животы.

15 сентября 1939 года в Москве было подписано соглашение о ликвидации конфликта.

Сражение на реке Халхин-Гол, затерявшейся где-то в Азии и до тех пор известной лишь дотошным географам, круто повернуло многое в международной жизни. Полководческий подвиг Г. К. Жукова, удостоенного за эту победу звания Героя Советского Союза, не только ликвидировал опасность, нависшую над союзной нам Монгольской Народной Республикой, но и стабилизировал всю обстановку на Дальнем Востоке.

Отныне в Токио перестали прислушиваться к сиренам из штабов армии, прельщавших правительство соблазнительными перспективами легкого похода на север против СССР. Халхин-Гол начисто стер в памяти вояк представление о нашем солдате, которое они создали по опыту русско-японской войны 1904–1905 годов. Командиры и красноармейцы, преподавшие предметный урок воинственным самураям летом 1939 года, избавили нашу страну от нашествия еще с Востока после 22 июня 1941 года. Павшие в тех боях бессмертны — ценой своих жизней они спасли многих от верной гибели, если бы Япония пошла бы войной против нас вместе с Германией.

Удары по Квантунской армии могучим эхом отозвались в Европе. Гитлеровское руководство к середине августа 1939 года отвергло согласие Токио подписать тройственный военный союз в составе Германии, Италии и Японии. Берлин предпочел пойти на пакт о ненападении с Советским Союзом, заключенный 23 августа 1939 года. Пакт этот внес замешательство в лагерь агрессоров, привел к тому, что они не вступили одновременно во вторую мировую войну. В Японии правительство Хиранумы, при котором был затеян Халхин-Гол, 25 августа 1939 года ушло в отставку. Озлобление в Токио против «вероломного» союзника — Германии — было просто неописуемым.

А Жуков? В то время как происходили эти эпохальные события, толчком к которым была и победа на Халхин-Голе, комкор, примернейший семьянин, вызывает к себе семью. Он пишет:

«Здравствуй, милый мой Шурик!

Шлю тебе привет и крепко всех целую. Получил от тебя массу писем и телеграмм, но, извини, ответить не мог, т. к. был занят боями. Вот с 20.8. веду непрерывные бон. Сегодня закончил полный разгром японских самураев. Уничтожена вся его действующая армия, взято более 100 орудий, масса всякой техники и имущества. По счету это четвертое поражение японцев.

Надо тебе сказать: все время бои носили ожесточенный характер. Естественно, мне как командующему пришлось поработать и не поспать. Ну ничего, лишь бы хороший результат. Ты помнишь, я тебе писал из Москвы о том, что задание партии выполню с честью. Вот не знаю, как будет развиваться конфликт дальше. Хотелось бы скорее кончить и увидеться с вами. Сегодня я посылаю за тобой порученца. Думаю, тебя довезет. Парень он проныристый.

Теперь что здесь есть. Тут, говорят, есть все. Не было только одеял, но я купил 4 одеяла верблюжье-плюшевые, очень хорошие и красивые.

Для меня: 1) касторовую шинель, 2) фуражку, но только не кавалерийскую, а пехотную, с малиновым околышем. Размер 57 1/2, с кавалерийским козырьком. Больше для меня ничего брать не нужно.

Для себя: зимнее и осеннее пальто… Имейте в виду, приедете, здесь будет уже холодновато.

Для детей: то же самое, но имей в виду, здесь плохо с портнихами…

В Улан-Баторе я еще ни разу не был, т. к. прямо с самолета — на позиции и, кроме окопа, пока еще ничего не видел…

Сегодня получил сообщение о присвоении мне звания Героя Советского Союза. Очевидно, ты об этом уже знаешь. Такая оценка правительства, партии и т. Ворошилова обязывает меня еще больше стараться выполнить свой долг перед Родиной.

Крепко, крепко всех вас целую.

До скорого свидания.

Жорж.

Начато 28.8.39. Кончено 1.9.39».

Письмо и порученец Жукова переполошили Александру Диевну и дочерей. Сборы, как выразилась Эра, были «суматошными». Потом семь дней ехали поездом, затем машиной до Улан-Батора. Поселились в «довольно удобном» (слова Эры) доме. Пошли обычные будни, как в военных городках в Союзе. Отца, как обычно, семья видела мало, Георгий Константинович по голову погрузился в знакомое и любимое дело — крепил боевую мощь советских войск, оградивших союзную Монголию от агрессора. Работы было много, и он отдался ей со свойственной ему энергией. Жуков приказал, чтобы участники боев разъехались по частям, не понюхавшим пороху, неся свои знания и опыт, завоеванные кровью. Всю осень, зиму и весну шли напряженные занятия, Жуков уже предвкушал, как выведет войска в поле на тактические учения. Уже скоро год, как он в Монголии!

Москва распорядилась иначе.

Маршал Советского Союза М. П. Захаров, занимавший пост начальника Генерального штаба в конце шестидесятых — начале семидесятых годов, отметил: «Выдвигая кандидатуру на пост командующего группой советских войск в МНР комкора Г. К. Жукова, руководство Генерального штаба поступило совершенно правильно. На него вполне обоснованно возлагались большие надежды. И действительно, в степях Монголии Георгий Константинович, командуя крупными соединениями, проявил в боевых условиях свои выдающиеся военные дарования. Партия и Советское правительство увидели в нем незаурядного военачальника широкого плана».

В начале мая 1940 года Г. К. Жукова отозвали в Союз. Как всегда в его жизни, сборы были недолгими. Он покидал полюбившиеся ему войска в твердой уверенности, что если они снова примут бой, то достойно выполнят любую задачу. «Не случайно, — напишет он в мемуарах, — соединения, находившиеся в 1939–1940 годах в Монголии, будучи переброшены в 1941 году в район Подмосковья, дрались с немецкими войсками выше всяческих похвал».

В мае 1940 года Жукову присвоили звание генерала армии.

Блистательная победа для Георгия Константиновича имела и глубокое личное значение. Он показал, на что способен волевой военачальник в то время, когда с 1937 года боеспособность Красной Армии ежегодно, ежемесячно и ежедневно подрывалась массовыми репрессиями. По указке И. В. Сталина и его подручных десятки тысяч командиров были уничтожены, брошены в тюрьмы, томились в лагерях.

Через десятилетия Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, рассказывая о прожитом и пережитом, подчеркивал:

«Первое тяжелое переживание в моей жизни было связано с 37-м и 38-м годами. На меня готовились соответствующие документы, видимо, их было уже достаточно, уже кто-то где-то бегал с портфелем, в котором они лежали. В общем, дело шло к тому, что я мог кончить тем же, чем тогда кончали многие другие. И вот после всего этого — вдруг вызов и приказание ехать на Халхин-Гол. Я поехал туда с радостью. А после завершения операции испытал большое удовлетворение. Не только потому, что была удачно проведена операция, которую я до сих пор люблю, но и потому, что я своими действиями там как бы оправдался, как бы отбросил от себя все те наветы и обвинения, которые скапливались против меня в предыдущие годы и о которых я частично знал, а частично догадывался. Я был рад всему: нашему успеху, новому воинскому званию, получению звания Героя Советского Союза. Все это подтверждало, что я сделал то, чего от меня ожидали, а то, в чем меня раньше пытались обвинить, стало наглядной неправдой».

Тут, как говорится, не убавить, не прибавить…

Вот и Москва майская. Наркомат обороны на Арбатской площади. На затягивавшихся далеко за полночь совещаниях Г. К. Жуков щедро делился своими наблюдениями, делал глубокие выводы о боевых возможностях частей Красной Армии. Слушали очень внимательно.

Высшее командование наших Вооруженных Сил уже жило по законам военного времени. 1 сентября 1939 года нападением на Польшу гитлеровская Германия развязала вторую мировую войну. Пакт с Германией дал возможность Советскому Союзу не только выйти из-под удара, но создал предпосылки для укрепления обороноспособности нашей страны. Когда под ударами вермахта развалилась панская Польша, Красная Армия 17 сентября 1939 года выступила в освободительный поход, взяв под защиту население Западной Украины и Западной Белоруссии. Советская граница была отодвинута на сотни километров, но на ней теперь стояла Германия.

Вплоть до поздней весны 1940 года Англия и Франция, формально объявившие войну Германии после нападения на Польшу, так и не вели боевых действий против нее. Пока шла «странная война». Но к моменту приезда Жукова в Москву пожар войны и а Западе начал разгораться. В апреле Германия оккупировала Данию и приступила к захвату Норвегии. В Норвегию Англия и Франция направили ограниченные контингенты войск, но на Западном фронте по-прежнему все было спокойно…

Очередное совещание в Наркомате обороны прервал вызов в Кремль. У И. В. Сталина собрались члены Политбюро. Нельзя передать волнение Жукова, впервые переступившего порог кабинета, ставшего потом ему очень знакомым. Он, строевой генерал, был напряжен как струна. Но Сталин, тепло поздоровавшись, раскуривая трубку, сделал паузу и спросил о том, чем Жуков жил последний год, — его мнении о японской армии. Сразу создалась непринужденная обстановка. Припоминая первую встречу со Сталиным, Жуков очень объективно написал, что она произвела на него «большое впечатление. Если он всегда и со всеми такой, непонятно, почему ходит упорная молва о нем как о страшном человеке? Тогда не хотелось верить плохому».

Георгий Константинович Жуков подробно рассказал о том, что видел и знал. Новые вопросы, теперь о наших войсках. Жуков дал высокую оценку танкистам, артиллеристам, летчикам. Он не скрыл, что стрелковым частям нужно еще учиться. Он высказался за увеличение в составе Красной Армии бронетанковых и механизированных войск. Танки БТ-5 и БТ-7 с бензиновым двигателем, предупредил Жуков, огнеопасны. В деловой обстановке Сталин и другие члены Политбюро обсудили Множество вопросов. В заключение Сталин сказал:

— Теперь у вас есть боевой опыт. Принимайте Киевский округ и свой опыт используйте в подготовке войск.

Неожиданное предложение. Речь шла о крупнейшем тогда в СССР военном округе. От дел, связанных с Монголией, прямо на пост лицом к лицу с фашистской Германией. Жуков последний год был далек от Европы, следил за происходившим там только по радио, и газетам. Да и не в его правилах было дробить внимание, отвлекаясь от дел службы. Представился, однако, случай выяснить мнение Сталина о причинах «странной войны».

— Как понимать крайне пассивный характер войны на Западе и как предположительно будут в дальнейшем развиваться боевые действия? — спросил Жуков. Сталин усмехнулся:

— Французское правительство Даладье и английское правительство Чемберлена не хотят серьезно влезать в войну с Гитлером. Они все еще надеются подбить Гитлера на войну с Советским Союзом. Отказавшись в 1939 году от создания с ними антигитлеровского блока, они тем самым не захотели связывать руки Гитлеру в его агрессии против Советского Союза. Но из этого ничего не выйдет. Им придется самим расплачиваться за недальновидную политику.

Расплата началась 10 мая 1940 года — вермахт открыл наступление на Западе. За полтора месяца повержена Франция, Англия оказалась в одиночестве перед победоносной Германией и вступившей в войну Италией. Радио Берлина гремело бравурными маршами я разносило хвастливо-трескучие сводки ставки фюрера.

Известия с Запада жадно ловил Г. К. Жуков, он внимательно изучал ход боевых действий на полях Франции. Мир был потрясен, гитлеровским «блицкригом» — «молниеносной войной». Радио и газеты капиталистических стран, панически описывая внешнюю сторону событий, ужасались: под оглушительный вой сирен, пикирующих бомбардировщиков немцы танковыми клиньями рассекали оборону англо-французских войск. Механизированные колонны, не обращая внимания на фланги, рвались только вперед, неся смерть и смятение. С неба сыпались германские парашютисты. А в тылу противников Германии, что было совсем непостижимо, действовала пресловутая «пятая колонна»…

Кадровый военный, каким был Жуков, не предавался эмоциям и не очень думал о неких диверсантах, он смотрел в корень дела — в чем основа стратегии и тактики вермахта, в чем его сила? Недобрая усмешка пробегала по его лицу, когда ему попадались снимки тех, кто разогнал французские и английские войска: пустоглазые парни в куцых мундирах мышиного цвета, с автоматами. Из коротких голенищ торчат запасные обоймы, на головах знакомые ему по фронту той войны каски омерзительной формы. Каждый из них ничто, но вместе — победители! И эти принудили и скорой капитуляции Францию, почитавшую себя первейшей военной державой Европы!

Может быть, какая-нибудь особая техника? Да нет. У французов и англичан как танки, так и самолеты не хуже, да их не меньше. Но вот у немцев сосредоточиваются они на избранных направлениях и наваливаются массой, ломящейся только вперед без оглядки.

Постепенно картина прояснялась — немцы всегда полагались на внезапность, они сеяли панику, которая далеко обгоняла их наступавшие войска. Это подкреплялось большой организованностью и дисциплиной. Немецкий педантизм, граничивший с шаблоном, запал в память Жукову со времен первой мировой войны.

Но тогда мотор еще не был основой военной техники. Отсюда внезапность… К ней нужно готовить войска.

Никто из наших военачальников не сомневался, что очень скоро придется столкнуться в бою с вермахтом. Война неумолимо надвигается.

Советские командующие, и Жуков первый среди них, понимали, что биться придется с самой сильной армией капиталистического мира, беспредельно жестокой, с очень опытным офицерским корпусом. Любое улучшение условий для развертывания Красной Армии — во благо!

Большое удовлетворение командование Киевского особого военного округа (КОБО) испытало от разрешения политическими методами давней несправедливости — боярская Румыния после длительных переговоров убралась из захваченных ею земель — Бессарабии и Северной Буковины. Румынские войска должны были отходить по двадцать километров в сутки и такими же темпами продвигаться Красная Армия. Было условлено, что никакого имущества с освобождаемой территории румыны не должны забирать с собой. Выяснилось, однако, что они тащили с собой все, что можно вывезти.

Жуков приказал пресечь грабеж. Две воздушно-десантные бригады были выброшены на рубеже реки Прут и захватили все мосты. Одновременно две танковые бригады, совершив 200-километровый марш, обогнали отходившие румынские войска и вышли в районы десантирования почти одновременно с приземлением наших войск. «Среди румынских частей, местных властей, всех тех, кто стремился скорей удрать в Румынию, поднялась паника, — писал Жуков. — Офицеры, оставив свои части и штабное имущество, также удирали через реку. Короче говоря, королевские войска предстали перед советскими войсками в крайне плачевном состоянии и продемонстрировали полное отсутствие боеспособности».

В Москве румынский посол бросился с пламенным протестом в Наркоминдел, жалуясь на «высадку» с воздуха танков на реке Прут. Сталин по телефону объяснился с Жуковым, который рассказал, как было дело. Что до танков, то, увы, ответил Жуков, «мы не имеем еще таких самолетов. Очевидно, отходящим войскам с перепугу показалось, что танки появились с воздуха». Красная Армия встала на Пруте, укрепив наши позиции в предвидении войны.

Все лето и осень 1940 года в приграничных округах шла напряженная учеба в условиях, приближенных к боевым. Войска должны быть всегда в состоянии боевой готовности. Учения проводились днем и ночью, в любую погоду. В те месяцы Г. К. Жукова почти не видели в Киеве в штабе округа. Он постоянно находился в войсках. Командующий округом требовал учить тому, что действительно нужно на войне. Серия смотровых учений в сентябре 1940 года, на которые прибыл нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, прошла успешно.

Высокая оценка «сверху». А вот как запомнились перемены в КОВО красноармейцу механику-водителю танка М. Т. Калашникову: «Энергию, волю Г. К. Жукова мы почувствовали сразу, едва он в мае 1940 года вступил в должность. Пожалуй, за все время службы до этого (а призван в армию я был в 1938 году) мне не доводилось столько участвовать в учениях и полевых занятиях, сколько летом и осенью 1940 года… Но вот что удивительно: психологические и физические нагрузки возрастали, а у нас словно второе дыхание открылось — повысился интерес к службе, к совершенствованию знаний и навыков». Вглядываясь в прошлое почти через 50 лет, Калашников выделяет: «Обучение войск максимально приблизилось к условиям реальной действительности».

Не только. После вступления Жукова в командование округом значительно повысился интерес к изобретательской и рационализаторской работе. В танковых частях умельцам предлагалось вносить свои предложения, что и сделал Калашников, сконструировавший прибор для контроля моторесурса танковых двигателей. Двадцатилетний красноармеец был вызван дать пояснения к командующему округом. «Когда докладывал о своем прибытии, голос мой сорвался. И, видимо, заметив мое состояние, Георгий Константинович улыбнулся. Сошла суровость с его лица, подобрел взгляд строгих глаз». Он компетентно оценил изобретение, наградил Калашникова часами и откомандировал из части на завод. Встреча с Жуковым, свидетельствовал Калашников спустя полвека, была «точкой отсчета» в его жизни. «Путевку в жизнь» получил Михаил Тимофеевич Калашников, ставший прославленным конструктором стрелкового оружия. Автомат АК-4 7 известен всему миру.

Так работал Жуков в том суровом предвоенном году, не упуская ничего, что могло бы повысить обороноспособность Красной Армии. Время не ждало. По ту сторону границы уже с лета 1940 года гитлеровцы планомерно готовились к нападению на нашу страну. 31 июля 1940 года Гитлер собрал в ставке в Бергхофе высший генералитет вермахта. Начальник генерального штаба сухопутных сил Ф. Гальдер прилежно записывал поучения фюрера: «Россия должна быть ликвидирована. Срок — весна 1941 года. Чем скорее мы разобьем Россию, тем лучше. Операция будет иметь смысл только в том случае, если мы одним стремительным ударом разгромим все государство целиком. Только захвата какой-то части территории недостаточно».

Гальдер выделил слова Гитлера: «Первый удар: Киев, выход на Днепр». Туда, где готовил вверенные ему войска Г. К. Жуков. 30 сентября Гальдер отмечает: «Русские войска усиленно совершенствуют свою боевую выучку».

Уже с осени 1940 года в штабах вермахта началась серия штабных игр — на картах выверялись детали предстоящей агрессии. Преступники в военных мундирах прикидывали, как лучше разгромить нашу страну. На партах складывалось неплохо. 5 декабря 1940 года Гитлер снова собрал своих командующих. Он внушал:

«Русские уступают нам в вооружении…

Русский человек — неполноценен. Армия не имеет настоящих командиров…»

Фюрер был глубоко убежден в этом, ибо гитлеровские спецслужбы внесли весомую лепту в репрессии командного состава Красной Армии с 1937 года. Они подбросили Сталину фальшивки, «доказывавшие» измену Родине М. Н. Тухачевского и ряда высших военачальников. По Красной Армии прокатился вал репрессий. Только с мая 1937 года по сентябрь 1938 года было репрессировано около половины командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов, все командующие войсками военных округов, члены военных советов и начальники политических управлений округов, большинство политработников корпусов, дивизий и бригад, около трети комиссаров полков, немало преподавателей академий и военных училищ.

Десятки тысяч командиров и политработников армии и флота нашли смерть в подвалах НКВД или медленно погибали в лагерях. Итог — в Берлине уверовали, что Красная Армия обезглавлена. П. Шмидт, при Гитлере начальник отдела печати МИД Германии, сочинил несколько книг о второй мировой войне, выпустив их под псевдонимом П. Карелла. В основной из них, «Война Гитлера против России», увидевшей свет в 1971 году, он деловито подсчитал: «Устранить офицера Генерального штаба все равно, что спилить дерево. Чтобы подготовить только майора Генерального штаба, способного руководить боевыми действиями и обеспечением дивизии, нужно 8—10 лет. А по приказу Сталина была ликвидирована или брошена в тюрьмы по крайней мере половина офицеров Генштаба Красной Армии».

Обратившись к значению гитлеровских фальшивок о Тухачевском, Шмидт со скрытым злорадством рассуждает: «Для Сталина и партийного руководства эти документы были доказательством шпионской деятельности Тухачевского и его соратников. Больше того, эти материалы не давали возможности другим маршалам и крупным генералам сделать что-либо для подсудимых. Они судили (среди судей на процессе 11 июня 1937 года были Блюхер, Белов, Алкснис. — Авт.) товарищей и в глазах других стали виновными сами. Зло порождает зло. Прошло мало времени, и судьи Тухачевского сами заняли место на скамье подсудимых перед новыми судьями, последние также были репрессированы». В войне против Финляндии в 1939–1940 годах командование Красной Армии определенно оказалось не на высоте. В Берлине внимательно анализировали ход боевых действий в заснеженных лесах и сделали, как представлялось Гитлеру и его окружению, безошибочные выводы.

Немецкая военная разведка осенью 1940 года подготовила обширный обзор «Из опыта русско-финской войны». Возможности Красной Армии в наступательных операциях оценивались отрицательно. Артиллерийская подготовка проводилась шаблонно и слишком долго, ожидаемые переносы огня давали возможность финнам ускользать с позиций, находившихся под обстрелом, а затем вновь занимать их. Повсеместно отмечалась неважная маскировка войск в выжидательных районах, например, шум двигателей танков. Отмечалось посредственное взаимодействие войск. Что касается обороны, то абверовцы подчеркивали упорство Красной Армии, умение стремительно окапываться, но не всегда удовлетворительное применение к местности, неглубокое построение обороны и т. д. Главком сухопутных сил распорядился разослать обзор по штабам соединений и частей вплоть до дивизии.

Рассуждения абверовцев стали общим достоянием немецких офицеров высшего и среднего звена, а в ставке Гитлера в них усмотрели подтверждение уже сложившегося там в значительной степени умозрительного взгляда на Красную Армию. Шмидт совершенно справедливо разъяснил: «Неудачи Красной Армии укрепили убеждение Гитлера, что вторжение в Советский Союз окажется легкой военной прогулкой и овладение сырьевыми ресурсами Советского Союза не составит особого труда, что даст возможность победить в войне против западных держав. С этой точки зрения фатальное нападение на СССР 22 июня 1941 года — запоздалое последствие казни Тухачевского». Надо думать, Шмидт хорошо запомнил настроения высших руководителей рейха в канун агрессии против СССР. Именно имея в виду ослабление высшего звена Красной Армии, Гитлер в той же речи 5 декабря 1940 года выразил уверенность, что германские генералы окажутся на высоте:

«Ведя наступление против русской армии, не следует теснить ее перед собой, так как это опасно. С самого начала наше наступление должно быть таким, чтобы раздробить русскую армию на отдельные группы и задушить их в «мешках».

Ровно через год в снегах под Москвой в ушах гитлеровских генералов по-иному звучали эти слова…

А тогда все выглядело прекрасно. Три крупных штабных игры завершились принятием плана «Барбаросса», который был утвержден Гитлером 18 декабря 1940 года. Основной замысел — в быстротечной кампании до осени 1941 года разгромить Советский Союз и выйти на линию Волга — Архангельск.

У нас же вплоть до нападения Германии на Советский Союз репрессии военных продолжались, хотя не в масштабах 1937 года. В конце 1940-го и начале 1941 года среди прочих арестованы и погибли заместитель наркома обороны, начальник ВВС Красной Армии генерал-полковник 48-летний А. Д. Локтионов; его преемник Герой Советского Союза 30-летний генерал-лейтенант П. В. Рычагов; генеральный инспектор ВВС дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант 39-летний Я. В. Смушкевич; начальник управления ПВО Герой Советского Союза 40-летний генерал-полковник Г. М. Штерн…

В давящей атмосфере в командовании Красной Армии наша страна шла навстречу войне. Но нужно было работать, и работали те, кто в войну возглавил Советские Вооруженные Силы. «Сталин, — напишет в 1965 году Константин Симонов, — все еще оставался верным той маниакальной подозрительности по отношению к своим, которая в итоге обернулась потерей бдительности по отношению к врагу… Прямое противопоставление своего взгляда на будущую войну взглядам Сталина означало не отставку, а гибель с посмертным клеймом врага народа. Вот что это значило… Сталин несет ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных люден, располагавших неопровержимыми документальные я данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности».

15 января 1941 года разведотдел ОКХ представил доклад о высшем командовании Красной Армии: «В связи с последовавшей после расстрела летом 1937 года Тухачевского и большой группы генералов «чисткой», жертвой которой стало 60–70 процентов старшего начальствующего состава, имевшего частично военный опыт, у руководства «высшим военным эшелоном» (от главнокомандования до командования армиями) почти нет незаурядных личностей… На смену репрессированным пришли более молодые и с меньшим опытом лица… Они не смогут отойти от шаблона и будут мешать осуществлению смелых решений. Старшему и младшему комсоставу (от командиров корпусов до лейтенантов) также, по имеющимся сведениям, свойственны очень крупные недостатки». Разведчики-литераторы, иначе и не назвать их, ибо праздномыслие документа било в глаза, упрекая в шаблоне наших военачальников, сами не могли отойти от собственных идеологически-расистских стереотипов. Они не видели очевидного, продемонстрировав это тотальным отрицанием проделанного в Красной Армии в канун войны: «Вооруженные Силы, особенно после финской войны, претерпевают изменения. От большевистского пристрастия к проведению гигантских военных учений и маневров они возвращаются к кропотливой индивидуальной подготовке командира и бойца… Однако в условиях России положительная роль новых методов может сказаться лишь спустя несколько лет, если не десятилетий… Такие черты характера русских людей, как инертность, косность, боязнь принять решение и страх перед ответственностью, остаются».

Едва ли самоуверенным немецким генералам, принимавшим такого рода доклады как должное, приходило в голову, что в то время, как они «поражали» на картах нашу страну вследствие «неспособности» нашего офицерского корпуса, в советском Генеральном штабе уже обсуждались возможные варианты войны в случае нападения Германии. Причем дискуссии никак не были «косными». Весь октябрь 1940 года Г. К. Жуков просидел за подготовкой серьезнейшего доклада «Характер современных наступательных операций». С конца декабря 1940 года и в первую декаду января 1941 года в Москве прошло совещание высшего командования Красной Армии, в котором приняла участие и профессура военных академий. На совещании присутствовали члены Политбюро ЦК ВКП(б). За его работой следил Сталин.

Когда на трибуне появился Г. К. Жуков, а с его доклада и началось совещание, присутствовавшие были поражены глубиной и смелостью его суждений. Чеканя слова, он ясно обрисовал стратегию и тактику потенциального врага. Он убедительно показал, что ударная сила танковых соединений, действующих во взаимодействии с авиацией, позволяет пробить не только полевую, но и преодолеть укрепленную многополосную оборону. В прорыв будут введены войска для развития успеха, что позволит достичь решающих результатов. Нужно не ожидать пассивно ударов, а иметь мощные собственные подвижные войска, танковые и механизированные соединения типа «дивизия — корпус». Жуков со всей серьезностью подчеркнул: перед лицом сильнейшей армии Запада нельзя терять ни минуты, нужно быть готовыми во всеоружии встретить ее яростный натиск.

С трибуны совещания Г. К. Жуков бил тревогу. Военные действия должны «вестись при учете реальных возможностей. Успехи немцев на Западе, основанные на массированном применении танковых и моторизованных войск и авиации, заставляют о многом подумать. У нас, к сожалению, пока нет таких крупных оперативных механизированных объединений. Наши механизированные корпуса находятся еще только в стадии формирования. А война может вспыхнуть в любую минуту. Мы не можем строить свои оперативные планы, исходя из того, что будем иметь через полтора-два года. Надо рассчитывать на те силы, которыми наши приграничные округа располагают сегодня… Обеспечивать такое превосходство в силах не только на участке главного удара, но и во всей полосе наступления войск фронта».

Резкая, четкая постановка вопроса. «Это заявление Г. К. Жукова изумило всех», — воскликнул И. X. Баграмян.

Что означало широкое оперативное мышление докладчика, прояснилось сразу вслед за совещанием на большой стратегической игре. Проигрывался начальный период войны. За «западных» (немцы) играл Жуков.

По плану игры предполагалось убедительно показать — «восточные» смогут отразить наступление «западных» севернее Припяти, а затем перейти в решительное наступление. Получилось иное — «западные» тремя мощными ударами прорвали укрепленные районы «восточных», «разгромили» их силы и вырвались в район Лиды. Игра изобиловала драматическими моментами для «восточной» стороны. Они оказались во многом схожими с теми, которые возникли после 22 июня 1941 года, когда фашистская Германия навалилась на Советский Союз.

Сталин на совещаниях с высшими военными грубил, высказывал необоснованные претензии. «Это уже был не тот Сталин, которого я видел после возвращения с Халхин-Гола». Командующие «восточных» в порядочном смущении пришли на разбор к Сталину. Они неуверенно попытались оправдаться, ссылаясь на то, что неудача произошла ведь в игре. Раздосадованный Сталин не принял объяснений. Слово взял «победитель» Жуков. Он указал на необходимость повысить грамотность высшего командного состава. А затем разобрал причины, по которым укрепленные районы не сдержали наступления «западных», — они строились поблизости от границы. Их нужно сооружать глубже, настаивал Жуков. Атмосфера на разборе накалилась. Жукову бросили резкий упрек: укрепленные районы строятся по утвержденным планам. В разгоравшейся полемике зазвучали голоса крупных военачальников. С резкими возражениями выступил Ворошилов. Жукову ничего не осталось, как прекратить выступление и сесть.

На следующий день Сталин вызвал Жукова и сообщил: Политбюро решило назначить его начальником Генерального штаба. Полная неожиданность! Жуков возразил было, что никогда не служил в штабах!

Нахмурившийся Сталин повторил предложение, подчеркнув: «Политбюро решило». Солдату надлежит повиноваться. С 1 февраля 1941 года Жуков — начальник Генерального штаба.

Рабочий день начальника Генерального штаба в те лихорадочные предвоенные месяцы — 15–16 часов почти без выходных. Ночной сон нередко в служебном кабинете. С таким же напряжением трудился аппарат Генерального штаба. Генералы и офицеры — соратники Жукова знали: они не могли, не смели что-либо упустить. Война на пороге.

Наша Родина к 1941 году обладала могучей экономикой. В каждую из двух предвоенных пятилеток промышленное производство более чем удваивалось. На 1941 год приходился четвертый год третьей пятилетки, в которой также предусматривалось увеличить промышленное производство примерно в два рази. Под военную мощь подводился громадный промышленный потенциал, без которого ведение современной войны немыслимо. Вопрос, который стоял и который надлежало решить Генеральному штабу: наиболее рационально использовать военные ресурсы для отражения неминуемой агрессии.

Военная теория была на высоте. Положения, закрепленные в уставах и наставлениях для войск, отражали новые взгляды на характер и способы ведения боя. Но добытое военной теорией нужно было довести до сознания каждого командира я бойца. То был титанический, необъятный труд, которым руководили нарком обороны и Генеральный штаб. Сокрушительная ответственность за все это и лежала на плечах Тимошенко, Жукова, всего руководства Наркомата обороны.

Снова и снова, вплоть до конца жизни возвращался Г. К. Жуков к той фатальной весне 1941 года, когда сталинское руководство непростительно запаздывало с принятием мер перед лицом явной и нараставшей угрозы. В середине шестидесятых в беседе с К. М. Симоновым он дал развернутое объяснение: «У нас часто принято говорить, в особенности в связи с предвоенной обстановкой и началом войны, о вине и об ответственности Сталина.

С одной стороны — это верно. Но с другой, думаю, что нельзя все сводить к нему одному. Это неправильно. Как очевидец и участник событий того времени должен сказать, что со Сталиным делят ответственность и другие люди, в том числе и его ближайшее окружение — Молотов, Маленков, Каганович.

Не говорю о Берии. Он был личностью, готовой выполнить все, что угодно, когда угодно и как угодно. Именно для этой цели такие личности и необходимы. Так что вопрос о нем — особый вопрос, и в данном случае я говорю о других людях.

Добавлю, что часть ответственности лежит и на Ворошилове, хотя он и был в 1940 году снят с поста наркома обороны, но до самого начала войны оставался Председателем Комитета Обороны. Часть ответственности лежит на нас — военных. Лежит она и на целом ряде других людей в партии и государстве.

Как сложились у Сталина его предвоенные, так дорого нам стоившие заблуждения? Думаю, что в начале у него была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключения пакта. Хотя потом все вышло как раз наоборот.

Однако несомненно, что пакт с обеих сторон заключался именно с таким намерением».

По многим каналам в Генеральный штаб стекались сведения о крутом росте мощи вермахта. К лету 1941 года вооруженные силы Германии претерпели существенные изменения. Если в мае 1940 года Германия выступала на Западе против Франции и Англии с 10 танковыми дивизиями, то через год их насчитывалось 21. Моторизованных соединений стало больше почти в 3 раза — вместо 6,5—17,5 расчетных дивизий. Все это не проходило мимо внимания руководства Генштаба, как и тщательная подготовка к «русской кампании» офицеров всех звеньев вермахта. Г. К. Жуков уже в феврале 1941 года добился решения правительства о расширении наших сухопутных сил еще примерно на 100 дивизий, грубо говоря, на одну треть — в дополнение к имевшимся двумстам с лишним. Трудно сказать, в какой мере это решение усилило мощь Красной Армии, не лучше было бы перевести на штаты военного времени уже имевшиеся дивизии. Но добрые намерения налицо — не допустить, чтобы вермахт по численности далеко превосходил наши Вооруженные Силы. Другое дело, как они обернулись для укрепления обороноспособности страны.

Полководец современной войны, Г. К. Жуков, разумеется, отводил первое место стремительным действиям танковых и механизированных соединений при мощной поддержке с воздуха. Он торопил с формированием 20 механизированных корпусов в дополнение к уже имевшимся 9. Не сразу и не вдруг ему удалось убедить в правильности своей точки зрения Сталина. Решение об этом последовало только в марте 1941 года. Решение правильное, но ресурсы! Для укомплектования этих корпусов нужно было 16,6 тысячи танков новых образцов, а всего 32 тысячи танков! Наша промышленность дала с января 1939 года по 22 июня 1941 года более 7 тысяч танков. Новых танков, прославленных Т-34 и КВ, войска получили пока 1861. К началу войны было сформировано менее половины просимых им корпусов. Да и то не полностью. Но курс был взят верный, начатое тогда формирование корпусов ощутимо отразилось на ходе войны.

Если новые советские танки по всем показателям превосходили немецкие, то 75–80 процентов самолетов, выпускавшихся у нас, уступали немецким. С января 1939 года по 22 июня 1941 года наша авиация получила 17 745 боевых самолетов, из них только 3719 самолетов новых образцов. У Жукова возникли претензии к работе оборонной промышленности, и он забил тревогу. При встрече со Сталиным он без обиняков заявил: «У немцев неплохая авиация, их летный состав получил хорошую боевую практику взаимодействия с сухопутными войсками. Что же касается материальной части, то наши новые истребители и бомбардировщики ничуть не хуже немецких, а пожалуй, и лучше. Жаль только, что их очень мало».

Жуков говорил и о том, что для советской артиллерии, во всех отношениях превосходной, запасено мало снарядов, особенно гаубичных, противотанковых и зенитных. Сталин слушал внимательно, не прерывая. Когда Жуков выговорился, он, не оспаривая справедливости сказанного, порекомендовал помнить о реальных возможностях, а «не фантазировать насчет того, что мы пока материально обеспечить не можем». Правительство приняло меры по ускорению работы оборонной промышленности.

Это объяснялось отнюдь не недооценкой военной опасности. Речь шла о предполагаемых сроках начала войны. В Кремле все цеплялись за уютную и успокаивавшую мысль — мир не будет нарушен по крайней мере до 1942 года. Тревожные предложения Жукова представлялись неудобными, способными создать затруднения в выполнении народнохозяйственных планов.

Сталин стремился оттянуть вооруженный конфликт с тем, чтобы лучше подготовиться. Он был политиком, Жуков — военным, а старая аксиома гласит: война — не больше чем средство политики другими средствами. Или по-другому, следуя летучей сентенции, — война слишком серьезное дело, чтобы доверять ее генералам. Рассуждая как политик, Сталин опасался дать гитлеровскому руководству предлог для нападения на Советский Союз. В марте 1941 года С. К. Тимошенко и Г. К. Жуков обратились к Сталину за разрешением призвать приписной состав из запаса, чтобы обучить его по последнему слову военного дела. Сначала Сталин отказал, привычно рассудив, что призыв в предлагаемых размерах может быть использован немцами для провоцирования войны. Все же в конце марта — начале апреля призвали 800 тысяч человек, которых в основном направили для пополнения дивизий в приграничных округах. Это был очень правильный шаг. К июню 1941 года в Красной Армии и Флоте насчитывалось около 5 миллионов человек, в то время как гитлеровская Германия держала 8,5 миллиона человек в вооруженных силах.

На склоне жизни Г. К. Жуков много размышлял о событиях кануна и начала великой и страшной войны, обрушенной фашизмом на нашу страну 22 июня 1941 года:

«Конечно, на нас — военных, — говорил Г. К. Жуков, — лежит ответственность за то, что мы недостаточно требовали приведения армии в боевую готовность и скорейшего принятия ряда необходимых на случай войны мер. Очевидно, мы должны были это делать более решительно, чем делали. Тем более что, несмотря на всю непререкаемость авторитета Сталина, где-то в глубине души у тебя гнездился червь сомнения, шевелилось чувство опасности немецкого нападения. Конечно, надо реально себе представить, что значило тогда идти наперекор Сталину в оценке общеполитической обстановки. У всех в памяти еще были недавно минувшие годы; и заявить вслух, что Сталин не прав, что он ошибается, попросту говоря, могло тогда означать, что, еще не выйдя из здания, ты уже поедешь пить кофе к Берии.

И все же это лишь одна сторона правды. А я должен сказать всю. Я не чувствовал тогда, перед войной, что я умнее и дальновиднее Сталина, что я лучше его оцениваю обстановку и больше его знаю. У меня не было такой собственной оценки событий, которую я мог бы с уверенностью противопоставить как более правильную оценкам Сталина. Такого убеждения у меня не существовало. Наоборот, у меня была огромная вера в Сталина, в его политический ум, его дальновидность и способность находить выходы из самых трудных положений. В данном случае — в его способность уклониться от войны, отодвинуть ее. Тревога грызла душу. Но вера в Сталина и в то, что в конце концов все выйдет именно так, как он предполагает, была сильнее. И, как бы ни смотреть на это сейчас, — это правда».

Однако конечный вывод Г. К. Жукова однозначен: в главных, основных моментах «партия и народ подготовили свою Родину к обороне. Я свидетельствую об этом не затем, чтобы снять с себя долю ответственности за упущения того периода. Кстати говоря, каждый здравомыслящий человек понимает, что далее с позиций высокого поста начальника Генерального штаба Красной Армии нельзя за четыре с половиной месяца всего достигнуть».

Жуков пишет об этом со свойственной солдату скромностью. Он сделал немало. С весны 1941 года началось выдвижение ближе к западным границам из внутренних военных округов новых войск — 28 дивизий. Он добился ускорения работ в укрепленных районах.

К 22 июня 1941 года от Баренцева до Черного моря, то есть на протяжении четырех с половиной тысяч километров по фронту и до 400 километров в глубину, были рассредоточены 170 советских дивизий. В общей сложности приграничные округа и флоты насчитывали 2,7 миллиона человек, около 1500 новых средних и тяжелых танков Т-34 и КВ, более 1500 самолетов современных типов. Кроме того, было много самолетов устаревших образцов и старых легких танков. Части и соединения, однако, в основном содержались по штатам мирного времени и имели строгие приказы не поддаваться на провокации.

А вплотную к западным границам Германия подтянула свои основные силы. Изготовились и ее сателлиты — Финляндия, Румыния и Венгрия. Всего 190 дивизий, из них 153 немецкие. Фашистские полчища, выставленные против нас, насчитывали 5,5 миллиона человек, около 5000 самолетов, 4300 танков. Они примерно в два раза превосходили наши войска приграничных округов.

Агрессоры, заблаговременно готовившие нападение, на ряде участков создали еще большее превосходство — в 3–4 раза, а там, где они спланировали главные удары, оно было подавляющим. Немецкие войска имели и разнообразный боевой опыт — от сокрушения Франции до захвата Югославии и Греции.

В преддверии войны нужно было с максимальной точностью определить направление главного удара вермахта, если гитлеровская Германия решится на агрессию. В бытность Жукова в Киевском округе и теперь в Москве самым опасным стратегическим направлением признавалось юго-западное. Сталин настаивал, что без захвата украинской пшеницы, донецкого угля, а затем кавказской нефти Гитлер не сможет вести длительную войну. Следовательно, основной удар последует на Украину. Это и диктовало распределение сил Красной Армии. В перспективе всей войны предположение оказалось правильным. Однако в начальный период войны по плану «Барбаросса» гитлеровское руководство создало таранный кулак на западном направлении — против Белоруссии. Этот просчет значительно осложнил в первые недели отражение агрессии.

В то время как сосредоточивались ударные группировки врага, Гитлер на серии совещаний с высшими чинами вермахта внушал: война пойдет на истребление. На совещании 17 марта 1941 года: «В Великороссии необходимо применить жесточайший террор». 30 марта Гитлер почти два с половиной часа поучал командующих: речь идет о «борьбе двух идеологий… Борьба против России: уничтожение большевистских комиссаров и коммунистической интеллигенции. Эта война будет резко отличаться от войны на Западе. На Востоке сама жестокость — благо для будущего».

В этом духе без промедления отдавались приказы по вермахту: об обращении с гражданским населением и о «комиссарах». Их суть — физически истреблять коммунистов и всех, кто оказывает сопротивление или заподозрен в нем. После войны германские генералы усмотрели в этих приказах одну из причин поражения Германии. Генерал Гудериан припомнил: приказ «отменял обязательное применение военно-уголовных законов к военнослужащим, виновным в грабежах, убийствах и насилиях гражданского населения и военнопленных. Такой приказ мог способствовать лишь разложению дисциплины». Фельдмаршал Э. Манштейн: «Предписывался немедленный расстрел всех попавших в плен политических комиссаров Красной Армии — носителей большевистской идеологии. Выполнение этого приказа угрожало не только чести войск, но и моральному духу».

Генералы рассуждали как профессионалы. Они даже после поражения носились с несбыточными мечтами.

Все это нужно было иметь в виду, но «Сталин, — отмечал Жуков, — переоценил меру занятости Гитлера на Западе, считал, что он там завяз и в ближайшее время не сможет воевать против нас. Положив это в основу всех своих прогнозов, Сталин после разгрома Франции, видимо, не нашел в себе силы по-новому оценить обстановку.

Война в Финляндии показала Гитлеру слабые стороны нашей армии. Но одновременно она показала это и Сталину. Это было результатом 1937–1938 годов, и результатом самым тяжелым.

Если сравнить подготовку наших кадров перед событиями этих лет, в 1936 году, и после этих событий, в 1939 году, надо сказать, что уровень боевой подготовки войск упал очень сильно. Мало того, что армия, начиная с полков, была в значительной мере обезглавлена, она была еще и разложена этими событиями. Наблюдалось страшное падение дисциплины, дело доходило до самовольных отлучек, до дезертирства. Многие командиры чувствовали себя растерянными, неспособными навести порядок».

Подрыв мощи Красной Армии в результате репрессий неизменно учитывали Гитлер и его непосредственное окружение в стратегическом планировании войны против Советского Союза. И не только это. Если в отношении чисто военных факторов гитлеровское руководство уверовало в свое превосходство, то политические аспекты войны оно вознамерилось разрешить с тупоголовой прусской прямотой — физически истребить тех, кто был верен идеалам социализма. Как заметил тот же Манштейн, Гитлер «исходил из предположения, что ему удастся разгромить Советский Союз в военном отношении в течение одной кампании. Но вообще, если это и было возможно, то только в том случае, если бы удалось подорвать советскую систему изнутри». Битый Манштейн ломился в открытую дверь — Гитлер именно стремился подорвать силу нашей борьбы, приказывая уничтожать авангард советского общества — коммунистов.

Когда 14 июня 1941 года верхушка нацистского рейха и высшее командование собрались в имперской канцелярии в Берлине на последний инструктаж и выслушали еще двухчасовую речь Гитлера, его ближайший подручный Геринг воскликнул — фюрер поведет Германию к такой же победе, как на Западе. Гитлер резко поправил его:

— То будет, Геринг, наша самая тяжелая борьба, самая тяжелая!

Опешивший Геринг осведомился: почему?

— Впервые нам предстоит сражаться против идеологического врага, фанатичного идеологического врага.

Говорившееся за гранитными стенами имперском канцелярии, в которой в глубокой тайне совещались злодеи, не могло быть известно. Но в Советском Союзе знали, и Генеральный штаб в этом отношении не был исключением, что предстоявшая война неизбежно будет носить классовый характер. Молодежь была пронизана самым высоким патриотизмом. В канун Дня Победы 9 Мая 1988 года Маршал Советского Союза С. К. Куркоткин в интервью корреспонденту газеты «Известия» напомнил: «Нет, никто не тянул молодежь тридцатых в военные училища — шли сами, по зову сердца». Больше всего, сказал маршал, ему не нравится в суждениях о той войне «показ поколения тридцатых-сороковых годов эдакими истуканами. Будто и на войну мы шли из-под палки, под страхом репрессий, и защищали не Родину, а Сталина».

Все знали — коммунисты пойдут в первых рядах защитников Родины, цементируя Красную Армию. В единстве партии и народа — мощь нашего государства. Солдат партии, каким всегда считал себя Г. К. Жуков, в подлинной партийно-политической работе в войсках, а не в охоте за «врагами народа» видел ключ к обеспечению высокого боевого духа армии, стоявшей на пороге величайшей из войн в истории человечества. В 1940-м — начале 1941 года на партийно-политическую работу в армию были направлены тысячи и тысячи коммунистов. В канун войны примерно 13 процентов личного состава Красной Армии были коммунистами, а 40 процентов — комсомольцами. Не было ни одного взвода, где бы не было коммунистов.

Генерал армии, коммунист Георгий Константинович Жуков полагался на них.