Гипноз. Скрытые глубины

Обстоятельства жизни Франца Антона Месмера в 1790-х годах окутаны мглой неизвестности, и неудивительно, что лишь спустя годы начали просачиваться самые невероятные слухи об этом. Так, утверждают, что будто бы он провел какое-то время в Англии, но я уверен, что это чепуха — нет совершенно никаких подтверждающих свидетельств. Первым месмеристом, о котором достоверно известно, что он практиковал в Англии, был Джон Белл. Он освоил это искусство в Париже и выступал с лекциями в середине 1780-х в Лондоне и провинции. Затем в 1787 или 1788 году один из учеников д’Эслона по имени доктор Дж. Б. де Менодук прибыл из Франции и начал давать уроки за невероятно высокую цену: двадцать пять гиней за курс из пятнадцати лекций. Ранее де Менодук жил в Ирландии и изучал медицину в Лондоне.

Так или иначе, благодаря лекциям или переводам французских памфлетов, месмеризм стал известен в Великобритании еще до начала девятнадцатого столетия, однако не возбудил большого интереса. Все упоминания о месмеризме в то время встречались насмешками и похвалой здравомыслию англичан, не ставших в отличие от их континентальных соседей легкой добычей такого глупого увлечения. Памфлет «Простое и рациональное изложение сущности и действия животного магнетизма в письмах» Джона Пирсона в 1790 году дает представление о том тоне, в каком чаще всего обсуждалась эта тема. Автор выдумал политика, который использует месмеризм, чтобы усыпить оппонента «красноречием пальцев» и ввергнуть его в месмерический криз. Если же обе партии смогут воспользоваться подобными приемами, то парламент «будет представлять собой весьма живописную картину из храпящих или извивающихся в конвульсиях заседателей». Опровержение перкинизма (рассмотрен в предыдущей главе) доктором Хэйгартом также подмочило репутацию идей Месмера. Но вряд ли у кого из англичан возникало желание поддерживать свою страну осушением идейных источников Франции времен революции. К тому времени практика месмеризма окончательно вымерла, если не считать очень редких и изолированных всплесков интереса, но по-настоящему возродилась где-то около 1835 года. Это произошло во многом благодаря работе Дж. К. Колхоуна, который перевел на английский благосклонный отчет Парижской комиссии и написал свои собственные книги, основываясь на информации, почерпнутой в Германии. Эти книги посеяли семена будущего интереса и были первыми в потоке брошюр и книг конца 1830-х и 1840-х годов. Наиболее известной и широко распространенной из них стала книга преподобного Чоунси Хеа Тауншенда (1798–1868) «Достоверное в месмеризме». И хотя Тауншенд был другом Чарльза Диккенса и других влиятельных представителей общества, скорей всего именно благодаря своей ясности книга снискала себе большую популярность, как в стране, так и за границей. Конечно, влиятельность преподобного Чоунси способствовала этому, так же как и неугасаемый интерес к предмету; месмеризм снова оказался на устах ученой публики Великобритании на протяжении большей части последующих двух десятилетий. Взгляните только на некоторых светил викторианской эпохи (я беру только те имена, которые еще не забыты сегодня), которые либо увлекались, либо экспериментировали с месмеризмом, либо, по крайней мере, удостоили его комментариями: Чарльз Диккенс, Гарриет Мартино, Уилки Коллинз, Джордж Элиот, Шарлотта Бронте и Элизабет Гэскелл — в мире литературы; Чарльз Дарвин, Майкл Фарадей и Альфред Рассел Уоллес — в мире науки; Сэмюэль Вильберфорс, епископ Оксфордский, Ричард Уейтли, епископ Дублинский и Уильям Глэдстоун — в политике.

Месмерические актеры и их значение

Но не только печатное слово распространяло проповедь о месмеризме в викторианской Великобритании. Эти книги и дискуссии, которые они вызывали, в основном были забавой высших классов с их салонами и студиями. Более важным проводником идей месмеризма в массы стали театральные представления — «маленькая армия месмерических актеров, чьи выступления наглядно распространяли эти идеи среди гораздо более широкой публики, чем та, которую можно охватить публикациями». Значение этих «перформансов» должно быть более понятным, если представить себе популярность общедоступных демонстраций и лекций по научным предметам в то время; лучшие лекторы путешествовали из города в город, как греческие софисты в пятом веке, и люди восторженно приветствовали их прибытие. К тому же помогала и тонко продуманная реклама. Месмерические концерты часто объявлялись абсолютно приличествующими нравственности, — чтобы предупредить, а иногда нарочно возбудить мысль, что упражнения мужчины-месмериста, который испытывает свою волю на молодой женщине, — это весьма озорное занятие. Популярности этих странствующих лекторов в Англии способствовала традиция бродячих скоморохов, продавцов панацеи, которые развлекали жителей продажами безделушек и лекарств собственного изобретения.

Особенно популярной темой была френология. Пик интереса к френологии пришелся на 1820-е и 1830-е годы: он и проложил дорогу месмеризму, поскольку оба предмета, по-видимому, дополняли друг друга. Заявления месмеристов относительно силы человеческого ума и воли казались правдоподобными в свете открытий френологии — то и другое идеально подходило для публичных представлений: демонстраторы френологии могли «читать по голове», тогда как магнетизеры могли погрузить кого-нибудь в транс. Френо-месмеризм, импортированный из Америки и представляющий собой комбинацию френологии и месмеризма, пользовался особым успехом зрителей. Френологи полагали, что различные умственные способности и черты темперамента локализованы в различных участках мозга. Погрузив человека в транс, месмерист указывал некий участок на черепе, отвечающий, скажем, за благочестие, или дотрагивался до него, и — вот так чудо! — человек начинал молиться! Искусный френолог играл на черепе, как на органе. Сей предмет принимался с большой серьезностью и считался более научным, чем месмеризм. Высказывалась идея, что пиявок следовало бы сажать на те участки черепа преступника, которые отвечают за кражу и обман, чтобы они высасывали криминальные наклонности. У френо-месмеризма были и более существенные обоснования, и можно догадаться, что многие лекторы становились очень серьезными в тот момент, когда распространялись о безмерной благости мирового магнитного поля, что становилось известным под названием «Новая наука».

Француз Шарль де Лафонтен (1803–1888) был одним из первых магнетических демонстраторов. «Паршивая овца из стада» благородной французской фамилии, де Лафонтен хотел стать актером еще до того, как открыл, что обладает магнетическими способностями. Специализируясь на демонстрации гипнотической анестезии и глухоты, он собирал в Лондоне большую аудиторию (правда, чем дальше на север, тем меньше энтузиазма), когда совершал туры в 1841 и 1842 годах с французским мальчиком, служившим ему объектом. Его эксцентричная внешность — он был одет в черное, имел длинную густую бороду и пронизывающий взгляд, — и театральные тесты, которые он применял, чтобы проверить у мальчика нечувствительность к боли, гарантировали ему восторженный прием публики, несмотря на его слабое владение английским языком. Очарованные способностью объекта не обращать внимание на боль, когда ему прокалывали ладонь булавкой, и не слышать выстрела из пистолета над его ухом, зрители затем подготавливались к более таинственным явлениям — к ясновидению и лекциям о взаимодействии между умом и телом, между оператором и месмеризованным объектом. Однажды один черствый сухарь из публики, убежденный, что все это сплошной обман, поднялся и, испытывая анестезию мальчика, вонзил ему в бедро скальпель — и не услышал никакого крика, которого он так ожидал!

Однако чаще всего лекторами были свои англичане, которые ездили по стране; многие достигали славы даже в родном городе и во всей стране. Тимоти Холл (1812–1885), ткач из Ноттингема, который объездил все главные города между Нортгемптоном и Эдинбургом, собирал аудиторию до трех тысяч человек. За несколько пенни каждый мог получить и обучение, и развлечение, — будь то господа или простые люди. В числе прославленных имен, теперь уже забытых, — Г. Брукс, совершивший в 1843 году тур в южные страны, и У. Дж. Вернон, который выступал с лекцией в Гринвичском литературном институте, собрав тысячу человек, а затем устраивавший представления на улицах в 1843 и 1844 годах. В его труппу входили врач и двое детей, служившие объектами. Доктор Оуэнс рассказывал об истории и теории месмеризма, а сам Вернон месмеризовал детей, демонстрируя их способности. Двенадцатилетняя девочка поднимала мужчину, весившего двести фунтов, и читала с завязанными глазами; мальчик играл в карты с повязкой на глазах. Вернон возбуждал споры и поощрял их. Как и у других странствующих лекторов, некоторые из его представлений проходили в форме дискуссии с голосованием в конце. Немало актеров-месмеристов использовали выступления для рекламы своих способностей, чтобы привлекать богатых пациентов. Месмерические представления 1840-х и 1850-х годов не ограничивались театральными подмостками, но происходили также и в приемных практикующих врачей, и в великосветских салонах, где велись беседы на месмерические темы. Однако в конце 1840-х лекции почти полностью уступили место представлениям, дискуссии — театральным фокусам с налетом эзотеризма.

Цена билетов на подобные представления делала их доступными для широких слоев менее обеспеченного населения. Они проводились в помещениях для митингов и клубах для рабочего класса, в кафе и залах обществ трезвости. Несомненно, причина их привлекательность отчасти заключалась в социальном подтексте. Поскольку модель магнетизма содержала неравенство воли (оператор навязывал свою волю объекту), то оставалось сделать всего один шаг, — и многие делали, — чтобы провозгласить моральное и интеллектуальное превосходство оператора над испытуемыми. В 1830-х годах это убеждение подкреплялось тем, что объекты занимали, как правило, низшее социальное положение, чем среднестатистический оператор. Однако, начиная с 1840-х годов, для многих в обществе стало ясно, что будь у них возможность, они могли бы месмеризовать местного герцога или герцогиню. Что же станет с традиционной сословной иерархией, если воля рабочего по металлу может оказаться сильнее, чем у дворян?

Забавный случай произошел с Джейн, женой известного шотландского интеллектуала Томаса Карлиля (1795–1881). Славившаяся своей интеллигентностью и остроумием, Джейн все же была подвержена элементарным предрассудкам. Как-то раз Карлили, долгое время проживавшие в Лондоне, пришли в гости посмотреть на работу месмериста, о котором Джейн позже писала своему дяде, что он не выговаривал «h» и обнаруживал низость своей натуры, тем, что имел звероподобные глаза. Он подчеркнуто заявлял в присутствии слушателей из высшего класса, что месмерическое воздействие состоит в его моральном и умственном превосходстве. Джейн клюнула на приманку и бросила вызов — пусть месмеризует ее! Он взял ее за руку и принялся за работу.

Кто же выиграл состязание? Я бы сказал, победила «дружба». А другая великосветская дама, леди Элизабет Истлейк, вторя Джейн Карлиль, сказала, что «месмеризм защищается беспринципными женщинами и пропагандируется мужчинами, которые не выговаривают «h».

Историк Роджер Кутер связывал месмеризм с одним из важных в то время умонастроений: «То, что месмеризм в девятнадцатом веке был воспринят в Британии как средство против идеологии и эпистемологии[39] правящей элиты, иллюстрируется как нельзя лучше тем, что месмеризм приняли социалисты-оуэниты[40] в начале 1840-х, когда они соединились с френо-месмеристами». Они моментально признали гуманистические возможности месмеризма и осознали, что останься он в руках медицинской профессуры, эти возможности будут потеряны. В последующие годы люди из рабочего класса стекались в оуэновские лектории, чтобы стать свидетелями существования месмеризма. Оуэнизм как идея исчез в середине 1840-х годов, однако еще пару лет он оставался одним из главных инструментов в становлении и популяризации месмеризма в Британии. Оуэниты верили, что доступ к образованию позволит рабочему классу утвердить свои достоинство и независимость, и искали нечто, что не попало еще в руки буржуазии. Месмеризм полностью соответствовал этим требованиям. Во-первых, он был демократичным — он не нуждался в предварительной адаптации, чтобы быть представленным низшим классам, — и он оказался доступным для того, чтобы любой человек мог с ним экспериментировать. Способности (не слишком дорогое оборудование), вот и все, что требовалось, чтобы рабочие люди, типа Спенсера Холла, смогли стать профессионалами. Во-вторых, оуэниты верили, что характер человека определяется социальными условиями, а месмеризм, казалось, поддерживал эту идею, так как в месмерическом состоянии индивид не мог действовать иначе как по внушению оператора. В-третьих, месмеризм содержал неиерархическую спиритуальную доктрину.

Месмеристы часто ставили себя на сторону протестантов и нонконформистов против католиков, которые держались осмотрительнее по отношению к прогрессу науки. И месмеристы агитировали также и за другие реформы на страницах «Zoist», наиболее влиятельного английского журнала, посвященного месмеризму: они выступали против экспериментов над животными, против смертной казни, поддерживали реформы в образовании, в здравоохранении, в решении проблем трущоб и тюремного содержания. Их реформаторский пыл иногда был направлен против профессионализма вообще (в первую очередь, конечно, имелись в виду враги в медицине). Спенсер Холл писал, например, в первом выпуске журнала «Френо-магнит», основанном в 1843 году, что отвергнутый предубеждениями и снобизмом профессионалов месмеризм появился там, «где его меньше всего ждали — среди простонародья, среди тех, у кого единственным условием получать и передавать знание были врожденные способности, которые при содействии самой Природы давали им возможность достигать цели». На месмеризм иногда смотрели, как на вторжение рабочего класса в священные залы медицины, вход в которые был разрешен лишь тем, кто имел деньги, чтобы платить за образование.

Но самый большой реформаторский импульс пришел со стороны образованных высших классов и, таким образом, имел несколько патерналистский характер. Эллиотсон, верховный адвокат месмеризма в Британии, сам критиковал Спенсера Холла за отсутствие трезвости, необходимой для настоящего поборника Новой науки. Другие же, как лорд Морпет и лорд Эдар, в иерархии социального устройства видели божественное право. Как многие викторианские реформаторы, они нацелились на низшие классы. Вынашиваемые схемы были, например, такими: чтобы добиться сокращения разводов и семейного насилия, необходимо разрешать жениться только тем парам, кто френологически подходит друг другу. Они филантропически распространяли месмерическое знание, как другие распространяли трактаты по трезвости. Примечательно, однако (если не считать изгоев типа Холла), как месмеризм соответствовал социальным ожиданиями девятнадцатого века: землевладельцы во Франции гипнотизируют своих работников, мужчины гипнотизируют женщин, образованные гипнотизируют необразованных. Лорд Эдар стал президентом Бристольского института месмеризма, в то время как лорд Морпет распространил свою власть даже дальше, чем Кэстл Говард, когда был выбран в правление Лондонского месмерического госпиталя (работавшего с 1849 до конца 1860-х) вместе с двумя убежденными месмеристами, У. Дж. Верноном и Теодизиусом Пурландом. Хотя сейчас легко смеяться над такой благочестивой месмерической филантропией, однако над этим смеялись и в то время, — «Журнал Северной Англии» остроумно заметил, что лендлорды могли бы накормить бедных, войдя с ними в состояние месмерического контакта, так, чтобы, когда лендлорды ели, бедняки чувствовали бы вкус пищи! Другими словами, в социальном контексте реформаторский вызов месмеризма не был достаточно сильным, чтобы преодолеть обычные викторианские предубеждения и предрассудки. Цепочка добрых побуждений вела только вниз, как в популярной песенке 1840 года:

Но даже месмеристы, многие из которых ощущали себя радикалами, возвещавшими новую эру мира и благоденствия на земле, не посягали на status quo викторианской морали. И в других отношениях реформаторские возможности месмеризма также оказались слишком туманными, чтобы укорениться. В терапии, например, месмеризм фактически только затруднял реформу. Использование стетоскопа и метода перкуссии позволяло викторианским врачам непосредственно исследовать организм пациента, — правда, если только можно было уговорить снять одежду, ибо нарушать пристойность претило очень многим. Месмеризм с его внутренним видением и ясновидческим диагнозом был в этом отношении безопаснее и скромнее. Также и феминистки разделились. Мэри Волстоункрэфт назвала магнетизеров в 1792 году «притаившимися пиявками», которые используют сверхприродные силы, чтобы эксплуатировать доверчивость ничего не подозревающих женщин. Однако Гэрриет Мартино и Мэри Гроув Николз защищали месмеризм как способ женщины отстаивать право на свое собственное тело.

Опасения в отношении роста распущенности

Итак, неравенство, свойственное социальной жизни викторианской эпохи, осталось не затронутым месмеризмом. Мужчины главенствовали над женщинами и детьми, высшие классы над низшими; это превосходство подтверждалось демонстрацией силы воли, а воля — это главнейший инструмент магнетизера. «Оказывая влияние, оператор может часто подавлять волю объекта; объект выполнит все, что магнетизер ни пожелает… Это выглядит, как если бы были два человеческих организма, но действовала бы только одна воля, во время, пока объект находится под воздействием». Поскольку такие предположения способе действия месмеризма вполне обычны для девятнадцатого века, то сомнения в моральности этого предприятия быстро перебрались с континента в Великобританию. Может ли один человек одержать победу над волей другого? Может ли он принудить к совершению сексуальных действий сопротивляющуюся женщину? В одном месте блестящего романа Питера Кэрея «Джек Мэгтс», который был опубликован в 1837 году, любовница гипнотизера чувствует возбуждение, когда тот контролирует одного опасного субъекта, как если бы такое подавление было само по себе сексуальным. Возьмем всего лишь один из многих примеров того времени: писательница Элизабет Гэскелл не имела отношения к месмеризму, но, конечно, знала, что говорят о нем люди, знала о возможном сексуальном воздействии, которое беспокоило ее и отвратило от дальнейшего исследования.

Оператор воздействует своей волей; потому что он сильный и здоровый; он передает свое здоровье больному (или тому, кем оперирует). Он может применить свою волю, чтобы месмеризовать подходящего чувствительного индивида на расстоянии. Даже о пассах, которые месмерист делает руками, думали (за исключением совсем уж твердолобых магнетизеров) лишь как о простых средствах, при помощи которых оператор фокусирует волю и направляет воздействие. Эдвард Булвер-Люттон в «Странной истории» забавно обыгрывает идею превосходства и передает следующее впечатление одного из своих героев:

Продолжая следовать такой логике, сэр Артур Конан Дойл скажет в 1888 году в своем рассказе «Джон Баррингтон Коулс»: «Если бы в мире был человек с более развитой волей, чем у других представителей рода человеческого, то нет никаких оснований полагать, что он не стал бы править над ними и не низвел бы эти создания до роли автоматов». Можно поставить в заслугу Конан Дойла, что он пошел против тенденции всего девятнадцатого века и сделал в своем рассказе этим злым и волевым человеком женщину. И, по крайней мере, один роман того времени — «Стурмер: история месмеризма, к которой добавлены другие зарисовки из жизни» Изабеллы Ромер, опубликованный в Лондоне в 1841 году — наделяет месмериста не только властью совращать женщин, но и убивать.

От страхов, связанных с сексуальностью, не помог и тот выдающийся медик (мне неизвестный), который сказал в своей Гарвейской речи: «Обманщики, называющие себя месмеристами, были особыми любимцами персон как мужского, так и женского пола, в которых сильнее горели сексуальные страста, как тайные, так и явные. Благопристойность же запрещает мне быть более откровенным». Подобные нападки на похотливость возникали также в ежеквартальных обозрениях для высших и средних классов, таких, как «Блэквуд Ревю». Однако эксцентричный барон Дюпоте, который косвенно ответственен за английские страсти по месмеризму, вовсе не захотел помочь делу, когда сравнивал возникновение магнетической силы в операторе с мужским оргазмом:

Месмеризм и романтики

Я уже сказал, что в первые годы девятнадцатого столетия практика месмеризма в Англии почти умерла. Однако были еще те, которые сохранили интерес к его теории, и многие из них принадлежали к романтическому направлению. Для них не стало преградой, что месмеризм пришел в Англию запятнанный Французской революцией, но наоборот — плюсом. Они смотрели на Месмера не как на великого новатора, но как на того, кто нашел способ обуздания непреодолимой стихии, которую можно было бы идентифицировать с Природой или Богом. Как и многие месмеристы, романтики ощущали на себе бремя тысячелетий и думали, что грядет новая спиритуальная эра. Месмеризм рассматривался не просто как безболезненный метод лечения, доступный всем, но также как средство сообщения с реальностью иного мира, более высокого, чем наш, к которому человеческие существа приговорены до сих пор, а также как новая совершенная наука жизни, Вселенной и всего сущего. То было новое откровение, новый божественный промысел. С его помощью люди вступили бы в новую эру мира и братства. Ибо романтики, хотя никто из них и не был готов расписаться в верности месмеризму, очень охотно к нему прислушивались. Одним из главных источников познаний месмеризма для романтиков были «Письма из Англии» Роберта Саутея, написанные в 1807 году под псевдонимом дон Мануэль Альварес Эспирелла, дабы добавить письмам убедительности, ибо иностранный гость должен объективнее подходить к обычаям страны. Письмо 51-е «О животном магнетизме» фактически является обобщением лекций де Менодука. Хотя де Менодук и был не ортодоксальным последователем Месмера, а физиком, большая часть этого письма Саутея посвящена космологии и физике магнетизма. Он объясняет, что человек является микрокосмом, и, подобно тому, как каждая часть Вселенной испускает «эманации», постоянно циркулирующие в виде энергии через все ее регионы, мы, люди, тоже испускаем частицы. Ум первичен, тело вторично, и воля может управлять этими эманациями, как захочет. Свободная циркуляция энергии означает здоровье, препятствия же «должны вызывать нарушения в системе и сопровождаться болезнью». Затем следует описание теории и практики медицинского лечения согласно магнетизму, которое порой сопровождается подробностями, обнаруживающими потрясающую самоуверенность.

Как видно из этой выписки, притягательность магнетизма состоит в том, что мыслимый как совершенная система Вселенной он является оккультным по характеру и, следовательно, открывает посвященным свои тайны. Фактически успех де Менодука в Лондоне объясняется отчасти тем, что его принимала и поддерживала группа мистиков-сведенборгиан и алхимиков. Саутей считал все это «надувательством» и называл ссылки де Менодука на Бога и Иисуса «богохульством», и, тем не менее, он дал положительное заключение по месмеровой теории и практике, в котором для коллег приготовлено достаточно мяса, чтобы потренировать свои зубы.

Сэмуэль Тейлор Колридж интересовался животным магнетизмом на протяжении всей жизни, но так и не составил себе никакого определенного мнения. Влияние месмеризма на поэму «Древний Мореплаватель» очевидна:

Но после посещений лекций Й. Ф. Блюменбаха в Геттингене в 1798–1799 годах Колридж убедился, что на самом деле в месмеризме ничего нет, и исключил наиболее явные ссылки на него из своей поэмы, которая была написана в 1797 и 1798 годах. Однако в 1817 году он услышал, что Блюменбах изменил своему скептицизму, и это обстоятельство возбудило интерес у Колриджа. В 1820 году в заметках по поводу «Жизни Уэсли» Саутея он сообщает, как на протяжении девяти лет изучал «зоомагнетизм», много чего перечитал, но так и не встретил ни одного очевидца, и потому до сих пор не уверен и находится «в состоянии философского сомнения», как он скажет в 1830 году. В заметках 1820 мы читаем:

Колридж приводит слова немецкого ботаника Рудольфа Тревирануса (1779–1864), который сказал ему: «Я понял, что не стал бы верить в твои рассказы; и поэтому вполне резонно я не желаю и не жду, что ты поверишь моим».

В 1822 году Перси Шелли написал поэму «Магнетическая леди своему пациенту» (опубликована десять лет спустя в «Athenaeum»). Шелли познакомился с месмеризмом не только через 51-е письмо Саутея, но также благодаря доктору Джону Полидори, врачу лорда Байрона (он появляется в июне 1816 года на Villa Diodati, где Байрон, Шелли, Мэри Шелли и Клер Клермонт состязались в написании рассказов о сверхъестественном — игре, давшей миру Франкенштейна). Первый стих поэмы Шелли говорит о поэтическом погружении в транс:

Когда пациент (Шелли) просыпается, женщина вопрошает поэта о его месмерическом диагнозе:

Смена ролей — гипнотизер здесь женщина, а объект гипноза — мужчина, для того времени весьма примечательна. В «Записках о Шелли» друг поэта, Том Медуин, так говорит о том эксперименте, из которого выросла поэма:

Возможно, это загадочное «Что может меня излечить, то может меня убить» перекликается с тем, что в его время операции по удалению почечных камней часто заканчивались летальным исходом. В «Записках о Шелли» Медуин добавляет:

Наконец, стоит отметить среди викторианских поэтов Роберта Браунинга, довольно туманная поэма которого, «Месмеризм», впервые опубликована в «Мужчине и женщине» (1855) Она посвящена типичной для девятнадцатого века теме — контролированию и месмеризму на расстоянии. Хотя другие поэты тоже имели дело с трансом (как Китс в поэме «La Belle Dame Sans Merci», написанной в 1819 году), поразительно, что писавшие о месмеризме в стихах, находились более под впечатлением от его клинического потенциала, нежели от чего-то паранормального. На первый взгляд, легко предположить, что скорее спиритуальная сторона месмеризма должна была бы стать хлебом и вином для романтиков. Может быть, они мало знали о ней; Саутей в своем письме не упоминает о ней вовсе. А может быть, они знали о ней, но не верили. В любом случае, в первые годы девятнадцатого столетия пламя животного магнетизма тлело благодаря лишь нескольким интеллектуалам. Однако вскоре его раздует в настоящий инфернальный огонь всего один человек — Джон Эллиотсон.

Джон Эллиотсон

В июне 1837 года, несмотря на незнание языка, Дюпоте прибыл в Англию продемонстрировать силу магнетизма. Он был высокомерным человеком, слабого телосложения и без большого пальца на правой руке, потомок благородного рода, утратившего свое богатство и положение, автор пособия по животному магнетизму, полного огненной прозы, практикующий оккультист и маг, убежденный, что он сам является «воплощением магнетизма», как он между делом заявляет в своей автобиографии. Одним из его самых первых новообращенных стал выдающийся доктор, старший врач университетского госпиталя в Лондоне, в организации которого он сам участвовал, и автор одного из классических учебников по медицине тех дней. Это был Джон Эллиотсон (John Elliotson, 1791–1868) — низкорослый человек, чуть выше пяти футов, с ярко выраженной внешностью интеллектуала. Несмотря на безупречную репутацию и достоинство, на него посматривали искоса многие коллеги, которым не нравились его президентство в Лондонском френологическом обществе, его защита акупунктуры и постоянное рвение экспериментировать и искать новые методы лечения. Например, он одним из первых в стране стал использовать стетоскоп. В частной жизни он оказался первым в своем кругу, надев брюки, сменив панталоны и черные шелковые чулки, — сей неотъемлемый признак врача наряду с эффектными бакенбардами. В его манерах усматривали эгоцентризм, однако будучи, несомненно, натурой цельной, он завоевал себе много влиятельных друзей и почитателей, включая Диккенса и Теккерея (он был прообразом доктора Гудинаф в «Приключениях Филиппа» Теккерея).

Демонстрации Дюпоте в университетском госпитале (с последующими представлениями в госпитале Мидлсекса по приглашению Герберта Майо) не были чем-то новым для Эллиотсона, он уже сталкивался с показами терапевтических возможностей месмеризма. Так, в мае 1829 года он видел Ричарда Шенви, парижского ученика аббата ди Фария, в Сент-Томасе (где Эллиотсон работал с 1817 года, пока не переехал в университетский госпиталь) и заинтересовался уже тогда. Однако в то время из этого ничего не вышло, потому что Шенви умер, да и атмосфера в Великобритании, как мы видели, была не такой, чтобы можно было профессионально заниматься магнетизерством. Но Дюпоте рассеял сомнения Эллиотсона, который вскоре сам начал практиковать магнетизм в госпитале. Молва о достигнутых им результатах быстро распространилась в медицинской среде и лондонском высшем свете, однако его практика вызвала враждебное недоверие и нападки. История последующих нескольких месяцев читается как мыльная опера о личной обиде.

Отступая от темы, можно сказать, что главная причина драмы — характер самого Эллиотсона. Он был раздражительным человеком, быстро воспринимал или воображал обиды. Например, в год основания Френологического общества Лондона Эллиотсон вышел из него полный раздражения и основал свое Лондонское френологическое общество (в марте 1824 года). Знаменитый френолог Джордж Коумб, адвокат из Эдинбурга, написал ему в 1829 году: «Незначительные, сиюминутные обстоятельства, похоже, влияют на вас так, словно представляют угрозу для всего вашего существования». Разумеется, Коумб был прав, — однако это замечание положило конец его долголетней дружбе с Эллиотсоном. Возвращаясь к нашей теме, мы видим, что замечание Коумба как бы предрекло формирование отношений Эллиотсона с руководством Университетского госпиталя и с Томасом Уэйкли (Thomas Wakely), редактором недавно основанного, но уже влиятельного «Ланцета» — еще одним его другом, который во имя науки был вынужден отвернуться от него. А до этого разрыва Уэйкли издавал заметки Эллиотсона для Лондонского френологического общества, и сам Эллиотсон являлся регулярным поставщиком материала для журнала.

Эксперименты Дюпоте убедили Эллиотсона, что месмеризм — это естественный феномен с большим терапевтическим потенциалом, особенно в лечении болезней нервной системы и применении анестезии в хирургических процедурах. «Ланцет» откладывал обсуждение, но в сентябре 1837 года опубликовал обстоятельную лекцию Эллиотсона по данному предмету с подробными описаниями клинических случаев, когда месмеризм успешно применялся. Эллиотсон и Дюпоте обучили других, в том числе и Уильяма Вуда, который после отъезда Дюпоте стал главным магнетизером у Эллиотсона в госпитале, а также его главным сторонником в дебатах с авторитетами. К 1838 году, к всеобщему замешательству среди ведущих специалистов госпиталя, Эллиотсон стал уделять часть своего времени публичным демонстрациям. После этого они перестали верить в терапевтическое значение магнетизма и верили теперь только в одно: что открытие в госпитале публичного театра неприемлемо.

В своих экспериментах и демонстрациях Эллиотсон использовал двух больных, находящихся на благотворительном содержании в госпитале, — молодых сестер из Ирландии, Элизабет и Джейн О’Ки. Две девочки-подростки находились на излечении с диагнозами эпилепсия и «истерия», которые в данном случае означали, что они были подвержены припадкам, а характер Джейн, например, менялся в припадке с тихого на агрессивный. Они работали прислугой, и их доставили в госпиталь одну за другой в середине 1837 года, когда их врач прочел об экспериментах Дюпоте и сначала было сам с некоторым успехом испробовал на сестрах месмеризм. Он решил применить этот метод, исходя из наблюдения за природой припадков, — состояние напоминало такое, какое наблюдается при выходе из комы. Оригинальность замысла заключалась в том, что магнетический сон поможет девушкам переходить к нормальному сну, минуя опасную фазу приступа. Эллиотсону сразу бросилось в глаза сходство наблюдаемого состояния рассудка у девушек во время припадка с тем, что наступает у месмеризованных объектов; физически оно напоминало криз, о котором говорили Месмер и его последователи, младенческий лепет, которым заканчивался припадок, напомнил ему бормотание сомнамбул. В январе 1838 года Эллиотсон решил попробовать вызвать припадки искусственно и моментально добился успеха Обе сестры оказались на поверку хорошими объектами для демонстрации всех известных явлений месмеризма — вплоть до установления диагнозов, интровизии (самодиагностики) и ясновидения (которое Эллиотсон считал гиперестезией).

В качестве ответа на провокацию авторитетов госпиталя, которые уже начинали просить его свернуть месмерическую деятельность, Эллиотсон продемонстрировал 10 мая способности Элизабет О’Ки широкой публике. Кое-кто, например, Майкл Фарадей и Чарльз Диккенс, уже видели их раньше, во время его частных показов, но сейчас это было впервые, когда привлекалась широкая научная общественность, и скамьи анатомического театра, — а теперь театра в прямом смысле, — были переполнены. Элизабет О’Ки продемонстрировала все, что могла, и это имело величайший успех. «Ланцет» прокомментировал ее благоприятным отзывом, сообщив, что О’Ки, конечно, не могла притворяться, если только она не блестящая актриса. Последующие показы продолжались все лето, пока о них не начал судачить весь Лондон, а сестер О’Ки поздравляли, как самого Эллиотсона. Через несколько лет имя «О’Ки» стало нарицательным, обозначающим, в зависимости от склонности автора, либо шарлатана, либо ясновидящего.

Подобно Виктору маркиза де Пюисегюра, сестры О’Ки, будучи магнетизированными, проходили через смену индивидуальности. Как хорошие ирландские служанки, они отличались скромностью. Но в месмеризованном виде они начинали фамильярничать со всеми подряд, высмеивать аристократов из публики и потешаться над Эллиотсоном. Поскольку поборники месмеризма видели в нем предвестника медицины будущего (иногда и направление будущего развития человеческого разума с целью всеобъемлющего понимания природы вещей), такие способности, пробуждая дерзость у представителей низших слоев, расценивались как огромная угроза образованному классу, который устанавливал правила в медицине.

Нахальство же самого Эллиотсона, с которым он нападал на авторитетов госпиталя, было сравнимо лишь с наглостью alter ego сестер О’Ки во время припадка. Госпиталь пытался подорвать позицию Эллиотсона дискредитацией Элизабет О’Ки, бывшей его лучшим объектом. Эллиотсон, не подбирая слов, поносил своих критиков в самых резких выражениях. Он высмеивал их за глупость, когда они приказали полностью прекратить применение месмеризма в палатах госпиталя. На дебатах речь шла уже не правильности или ложности месмеризма, но о престижности госпиталя; защита Эллиотсоном порочной практики, как они полагали, принесет всему институту дурную славу. В пятницу 28 декабря 1838 года, несмотря на значительную поддержку со стороны коллег и некоторых студентов, Эллиотсон был отставлен со своих постов, как в Университете, так и Северном лондонском госпитале. Он заявил: «Больше, я никогда не переступлю порога ни одного из этих заведений». Он начал свою собственную практику месмеризма, — смелый ход со стороны человека, который некогда благодаря своим способностям сам поднялся из низшей прослойки среднего класса к высотам профессии.

Враждебность персонала госпиталя по отношению к месмеризму поддержал и стимулировал бывший друг Эллиотсона, Уэйкли. «Ланцет» все время питал острый интерес к работе Эллиотсона в госпитале, и его отчеты были очень полными и основательными. Многие из них слишком длинны, чтобы перепечатывать здесь, но вот цитата из подборки его лекций:

И все же однажды летом в голове Уэйкли поднялись значительные сомнения, и он решил поставить у себя дома серию экспериментов, чтобы проверить искренность сестер О’Ки. Эксперименты проходили в августе. До этого Эллиотсону удавалось производить сильные воздействия на Элизабет О’Ки посредством «магнетизированной» никелевой монеты. Уэйкли спросил, не может ли он проделать то же самое, но припрятал монету в карман своему другу, мистеру Клэрку, и производил пассы над девушкой с куском свинца в руке, о котором Эллиотсон сказал, что никакого эффекта не будет. Ничего и не случилось, пока партнер Уэйкли, мистер Геринг, не сказал громким шепотом, так что девушка могла слышать: «Будь осторожен. Не води монетой так сильно». И в этот момент она показала все симптомы транса. После этого девушка покинула комнату, и Уэйкли поведал Эллиотсону об обмане. Эксперимент был повторен и дал те же самые результаты. Эллиотсон озадачился, но сохранял уверенность, что объяснение может быть найдено. На следующий день проводились другие эксперименты, и на Джейн О’Ки никак не могли повлиять ни стаканами с водой, ни другими предметами, независимо от того, были ли они магнетизированы целиком, или частично, или вообще не были. Оказалось, что можно парализовать ее руку немагнетизированными монетами, тогда как магнетизированные монеты не давали никакого эффекта. Эллиотсон находился в явном замешательстве и искал оправданий. Он клялся, что даже свинец может ввести в транс, так как пассы делались над тем же самым местом, где раньше применялся никель, и как бы оживляли эффект никеля.

У Эллиотсона был широкий выбор. Он мог, например, присоединиться к Уэйкли в отрицании магнетизма и извиниться за то, что так долго вводил всех в заблуждение, — но это было бы невероятно. Он мог бы с негодованием бросить сестер О’Ки, оставив за собой право защищать месмеризм в целом. И, наконец, он мог бы все так же упрямо продолжать настаивать на том, что сестры О’Ки искренни. Он выбрал последнее. Вместе с тем, чтобы понять, почему он поставил на месмеризм всю свою репутацию, чтобы объяснить такое упрямство, надо принять во внимание и то влияние, которое на него оказала книга его друга, Тауншенда. Согласно Тауншенду месмеризованный объект не способен лгать, он находится в сферах Платона, где правит Истина и нет места никакой Лжи. Кое-что объясняется и господствующим в некоторых классах британского общества предубеждением. Низшие классы, из которых происходили и сестры О’Ки, считались находящимися ближе к своей животной природе, слишком наивной и простой, чтобы быть последовательным в таком изощренном обмане. В длинной статье на первой полосе от 8 сентября Уэйкли провозгласил следующее:

Через неделю Уэйкли продолжает:

Затем он бросает тень сомнения на репутации Месмера и Дюпоте и воздает должное актерским способностям сестер О’Ки. Он выдвигает предположение, что они оперировали с тончайшей разницей температур металлов и воды, которые просто были нагреты руками, якобы, магнетизирующими их. Когда между Эллиотсоном и Элизабет ставили картон, она еще могла видеть тени, но если использовался более плотный экран, то уже не получала тех результатов. И потом он заключает: «О’Ки (в данном случае речь идет о Элизабет, которую Уэйкли считал лидером) действовала, вне всякого сомнения, из жалости к тем верующим, которые вздыхают по знамениям и чудесам, какие ей ничего не стоит вызвать малейшим усилием воли; она желала ублажить и удивить своих дорогих и хороших друзей».

Уэйкли, конечно, хватил через край. Вместо того чтобы сделать вывод, что сестры О’Ки были обманщицами, он заклеймил весь месмеризм в целом. Его атаки могли показаться Эллиотсону чересчур разрушительными. А бывший друг больше уже не оглядывался назад, но лишь продолжал строить козни на протяжении лет. 11 сентября 1841 года он, например перепечатал из «Таймс» отчет Эллиотсона о пророческой способности Элизабет О’Ки, которая предсказала смерть одного пациента в госпитале, с сожалением, что такая представительная газета «пятнает себя столь гнусной и отвратительной халтурой». 29 октября 1842 года Уэйкли сказал: «Месмеризм — это слишком большое надувательство, чтобы можно было говорить о нем серьезно. Мы рассматриваем его пособников как шарлатанов и обманщиков. Их следует с улюлюканьем прогонять из сообщества профессионалов». 22 июля 1848 года он назвал месмеризм «гнусным шарлатанством», и так далее. Но мы также должны отметить здесь и иронию судьбы: Уэйкли никогда не расстался с приверженностью к френологии.

Еще более предательским было возбуждение вопроса о целом спектре сексуальных злоупотреблений месмеризма в конце 1838 года, когда Уэйкли пересказал ходившую по Франции историю, как один месмерист совратил женщину, и не просто женщину, а дочь состоятельного банкира. Уэйкли, однако, больше не верил, что есть такое явление, как месмерический транс, и настаивал, что девушка стала жертвой обмана бесчестного совратителя. Теперь он характеризовал месмерические пассы как «попытку изнасилования», а людей, которые посещали госпитальные палаты, чтобы посмотреть на показы Эллиотсона, называл «похотливыми». Его громоподобное заключение гласит:

Обвинение в сексуальной непристойности коснется Эллиотсона лично в анонимном памфлете 1842 года под названием «Свидетельство очевидца; полное разоблачение странных упражнений доктора Эллиотсона на его пациентках».

Ко времени своего увольнения в конце 1838 года Эллиот-сон, стало быть, испытывал нападения с двух сторон: со стороны медицинской бюрократии и со стороны некоторых представителей религиозной общественности, присоединившихся с обвинениями в колдовстве. Преследование Эллиотсона напоминает в чем-то охоту на ведьм, и, оглядываясь назад, мы хотим спросить: почему же месмеризм возбудил столько гнева? Очень легко подумать, будто медицинские начальники Эллиотсона знали, что месмеризм это, мол, ложное учение, и нападали на него, как истые ученые. Однако истина редко бывает столь проста.

Эллиотсон никогда не утверждал, что месмеризм, дескать, панацея, однако рассматривал его как очень важный терапевтический инструмент при неврологических расстройствах и как анестезирующее средство. Он приводил примеры множества случаев с пациентами, страдающими от истерии, эпилепсии и т. д., которые все снова и снова неудачно лечились обыкновенными средствами, такими, как кровопускание и банки, а с другой стороны, за короткое время излечивались месмеризмом. Были замечательными и его анестетические свойства. Так почему ж тогда его не приветствовали, но встречали враждебно?

Во-первых, необходимо отметить, что враждебность не была всеобъемлющей. За длительными личными нападками «Ланцета» на Эллиотсона прежде всего стояла атака медицинской бюрократии, но и медицинская бюрократия разделилась. Соперник «Ланцета», «Медикал таймс», продолжал печатать статьи и письма о терапевтических благах месмеризма, но главным образом для того, чтобы позлить Уэйкли. Фактически же «Медикал таймс» находился в меньшинстве, и в своих нападках на Эллиотсона Уэйкли был не одинок. Знаменитый врач сэр Джон Форбс (John Forbes, 1787–1861), член Королевского общества и придворный медик, чья позиция по отношению к месмеризму была обычно вполне либеральной, начал свое нападение в апрельском выпуске «Бритиш энд Форендж Медикал Ревью», сказав, что медицину постиг «приступ легковерности». Месмеристы — либо шарлатаны или жертвы обмана недобросовестных людей, либо сами недобросовестные люди или чересчур принципиальные фанатики. Эллиотсона он относил к последней категории.

Месмеризм, вне всякого сомнения, представлял угрозу и вызов медикам. Это был критический период в истории медицины; в первый раз возникла перспектива создания профессиональной стандартизации и руководства, дабы гарантировать качество. Врачи имели, в общем, плохую репутацию, как пьяницы, бабники и похитители наследств; и чтобы исправить эти недостатки, поднялось реформаторское движение. Предлагалось ввести единственный контролирующий орган, который будет регистрировать всех практиков, заниматься стандартизацией медицинского образования и осуществлять санкции против не имеющих лицензий врачей. Иными словами, медицина как профессия была еще очень молодой и беззащитной и как таковая негодовала на то, что месмеризм чувствовал себя вне этого широкомасштабного реформаторского наступления. Обвинения в «шарлатанстве» раздавались направо и налево, под них попадали не только поношаемые месмеристы. В основе своей «шарлатаном» являлся всякий, кто утверждал, что может лечить что-нибудь без понимания, почему его лечение действует. Месмеризм представлял особенную угрозу именно потому, что он пришел со своей большой теорией, которая оспаривала прочие твердые познания медиков. Единственная реакция на это — отвергнуть месмеризм как обман. Странно, однако, но некоторые врачи добавляли, что любые успешные месмерические исцеления — это, мол, результат воображения пациентов: «Это показывает лишь, насколько привержены были ортодоксальные медики к чисто соматическому объяснению болезни, раз могли увидеть в месмеризме надувательство, будучи убежденными, что он, независимо от эффективности, работает через посредство воображения», — с легким ехидством замечает историк Терри Парссинен.

Месмеризм являлся вызовом также и потому, что практикующим его быстро удавалось поставить дело на рельсы, не имея многолетнего опыта и формального образования. Так, например, «Лондон медикал гезет» от 23 августа 1844 года, не стесняясь в выражениях, ругает месмеризм, «допускающий самых униженных и никчемных в общество честное и высокое, он позволяет всяким болванам идти рука об руку с людьми высочайшей научной репутации!» Частично проблема также и в том, что месмеризм пришел в Англию помазанный одним мирром с оккультистами и иностранцами; он казался чем-то подобным лечению верой и другим магическим техникам, от которых викторианские доктора старались дистанцироваться. Ряды общества высокого и честного никогда не должны были быть запятнаны такими целителями.

И, наконец, не надо также забывать и мотив выгоды. Очень многих богатых пациентов привлекал месмеризм (как и другие «ереси» типа гомеопатии и гидропатии). Ортодоксальные доктора теряли, таким образом, доходы и контратаковали, называя месмеристов беспринципными и меркантильными.

Глядя на случившееся однажды в месмеровском Париже, Британия 1840-х годов увидела, что месмеризм невозможно сдержать. Он, конечно, не был искоренен, как того хотели бы Уэйкли и другие, когда репрессировали Эллиотсона. Также и Лондону, как столичному городу, было не так-то легко диктовать провинции, что люди должны и чего не должны знать. Месмеризм распространялся по стране странствующими лекторами и актерами. Когда не оглядываешься на авторитеты легче учить и легче понимать; то был маленький бунт, люди посвящались в новое учение, и немалое их количество предприняли даже следующий шаг — вернулись, чтобы взять штурмом столицу. Эллиотсон набрался смелости, снова ввязался в драку и основал «Zoist», «Журнал церебральной физиологии и месмеризма и их применения во благо человека». Он издавался с 1843 по 1856 год и представлял одну из самых продолжительных попыток, какие когда-либо предпринимали энтузиасты, издавая журналы. «Zoist» становится основным поставщиком информации и фактических данных.

Журнал имел ясную и решительную цель, которая также давала Эллиотсону возможность продолжить свои нападки на прошлых и настоящих критиков. В первом выпуске Эллиотсон смотрит вперед в те времена, когда ценность месмеризма будет повсеместно признаваться, и провозглашает:

Обыкновенно журнал публиковал длинные письма от корреспондентов, которые подробно описывали свои успехи применения месмеризма на пациентах, страдающих такими болезнями, как безумие, меланхолия, эпилепсия или гидрофобия[47], после того как все другие средства, такие, как кровопускание, банки или лекарства типа каломели, опиума, мускуса, и прочие были интенсивно использованы, но не принесли никакого облегчения. Приведем один из наиболее коротких и наименее драматичных отчетов самого Эллиотсона:

И перед тем, как перейти к подробному анализу эффектов, произведенных на мальчика лечением Саймса, Эллиотсон сообщает, что теперь, пять лет спустя после лечения, он абсолютно здоров.

Некоторые из сообщаемых исцелений совершенно замечательны. В выпуске журнала за 1848 год Эллиотсон говорит о лечении рака груди. Пациентку представили с большой опухолью, пять-шесть дюймов, в правой груди. Она очень доверяла месмеризму, поэтому Эллиотсон его предложил. Он имел в виду, что применит его как общую анестезию во время операции, однако она дала ему понять, что он должен лечить сам рак. Он не стал ее разуверять. Хотя пациентка и стала лучше спать от применения месмеризма, опухоль продолжала расти. Через шесть месяцев, несмотря на предложения со стороны многих докторов сделать операцию, женщина продолжала верить в месмеризм, особенно если его проводил сам Эллиотсон. Словом, по мере того как проходили месяцы и годы, — наблюдалось постепенное уменьшение опухоли и сопутствующих ей заболеваний, от которых эта женщина страдала, пока рак не исчез полностью.

Ни медицинская бюрократия, ни сам Эллиотсон не имели достаточно времени для осуществления психологического подхода. Значение постгипнотического внушения, например, не получило никакой оценки вплоть до конца столетия. Справочник Джорджа Барта отводит «месмерическому обещанию» лишь один маленький параграф. Эллиотсон верил в то, что месмеризм это физическое явление, что они имеют дело с ранее нераспознанной силой, которая так же естественна, как электричество и магнетизм; однако его квазинаучные аргументы раскололи ряды месмеристов — некоторые из них отрицали такой редукционизм в пользу мистицизма. Но Эллиотсону и его коллегам-физикам их теории казались сопоставимыми с результатами месмеризации животных. Действительно, в этом случае ведь не привлекается никакое воображение. Согласившись, что определенное невидимое нематериальное нечто передается от оператора к объекту, они не находили ничего удивительного в том, что могут месмеризовать неодушевленные предметы, такие, как стаканы с водой или стулья (которые потом будут оказывать благие воздействия на сидящих на них пациентов). Из-за своих физикалистских воззрений Эллиотсон провел большую часть оставшейся ему жизни, доказывая истинность месмеризма и воюя не только с узким скептицизмом медицинского истеблишмента, но и с сенсационным спиритизмом прочих месмеристов. Так называемые высшие феномены гипнотизма являлись проблемой для физических теорий; и это, без сомнения, одна из причин, почему Эллиотсон оставался сдержанным по отношению к таким феноменам. Наверно, флюидист смог бы еще как-то объяснить феномены, связанные с эмпатией между оператором и объектом, а с некоторыми натяжками и ясновидение в пределах комнаты, но с ясновидением на дальних расстояниях уже возникали трудности. Так, например, в пятом издании своей книги «Человеческая физиология» (1840) Эллиотсон поносит Месмера за то, что тот «слишком жаден до всего чудесного», и хотя раньше он и верил в пророчества О’Ки, которая предсказывала жизнь и смерть пациентов, теперь он пытается дистанцироваться от всего паранормального (правда, он еще уделит немного места этим «высшим» феноменам в «Zoist»). В то же время Эллиотсон настаивает:

Затем он перечисляет такие феномены, намеренно опуская наиболее чудесные из эффектов, однако упоминает те, когда пациенты могут точно диагностировать свое собственное заболевание. Но могут ли они делать то же самое для других, здесь он уже сомневается.

В результате обрушившихся на него гонений с 1843 года Эллиотсон выступал больше как воин. В этом году он не только стал издавать свой «Zoist», но и опубликовал книгу с явно воинствующим заголовком «Многочисленные случаи хирургических операций без боли в месмерическом состоянии; с замечаниями по поводу возражений многих членов Королевского медицинского и хирургического общества и других в принятии неоценимого блага месмеризма». Говоря о радикализме месмеристов, заметим, что Эллиотсон посвятил свою книгу «тем, кто ставит истину выше невежества или простого любопытства, кто испытывает больше удовлетворения в борьбе за благо знания, добродетель и счастье ближнего, чем в борьбе за так называемые собственные интересы».

Эта книга (или брошюра, поскольку она невелика) действительно будоражит ум. Первая глава подробно описывает ампутацию ноги выше колена; месмеристом был не Эллиотсон, а адвокат по имени У. Топхэм, хирургом же — мистер Вард. Пациент Джеймс Уомбелл немного стонал, но оставался неподвижным и спящим, даже когда хирург резал седалищный нерв. После операции он сказал, что не чувствовал боли, но однажды услышал «скрежет» пилы о бедренную кость. Он не только хорошо перенес операцию, но еще и жил потом тридцать лет.

Во втором разделе главы сообщается о реакции Королевского медицинского и хирургического общества (главный орган медицинского образования в то время) на отчет об этой операции. Первый спикер заявил, что пациент, вне всякого сомнения, натренировался терпеть боль. Другие напомнили публике, что часто пациенты переносят операцию без анестезии и не проявляют никакой реакции на боль. Однако не без ощущения боли, напоминает нам Эллиотсон. И так далее и тому подобное. Эллиотсон саркастически озаглавил этот раздел «Определение Королевского медицинского и хирургического общества в Лондоне того, что данный факт не был фактом». Ученые один за другим поднимались со своих мест и, поддерживая друг друга, провозглашали пациента обманщиком. А на следующей встрече они предложили стереть запись об их участии в совещании в протоколе, — это уже больше напоминает историю, как Троцкого ретушировали во всех советских фотографиях после его падения и расстрела. С глаз долой, из сердца вон!

Эллиотсон соглашается со своими критиками, что все феномены месмеризма могут случаться естественным образом и при других обстоятельствах, однако, по его мнению, это не умаляет значения месмеризма как искусственного средства введения в сомнамбулическое состояние («спящее бодрствование»). Вторая и последняя глава описывает другие случаи анестезии при хирургических операциях (в том числе стоматологических) по всей Англии и заканчивается известным случаем с мадам Плантэн из Парижа, который мы видели в 4-й главе.

Пик карьеры Эллиотсона приходится на 1846 год, когда подошла его очередь произнести Гарвейскую речь перед медиками Королевского колледжа. Разразилась шумная кампания с письмами в медицинские журналы, сожалеющими по этому поводу, однако ничего нельзя было поделать. Протокол колледжа позволял предоставить трибуну самому младшему члену, который до этого не имел привилегии выступать с речами. Итак, они предоставили ему эту возможность, но приняли некоторые меры предосторожности, позаботившись о присутствии полиции на случай беспорядков — надо понимать, на случай чрезмерного удивления августейшего академического окружения. Эллиотсон ухватился за возможность и подготовил блестящую речь. Какой шикарный повод для демонстрации свободомыслия! Показать, как самого Гарвея сначала высмеяли и презрели за идею, что кровь циркулирует по телу, как подвергались освистыванию вакцинации и прививки etc.! «Давайте же помнить обо всем этом: никогда не позволяйте власти, тщеславию, привычкам или страху выглядеть посмешищем сделать нас безразличными и, тем паче, враждебными истине». Его заключение звучало особенно напыщенно:

Позже в 1840-х годах Эллиотсон был одной из движущих сил за создание в Лондоне месмерической лечебницы, однако обстоятельства уже превратили его в реликтовый пережиток эпохи. Брейд, к изучению его работ мы скоро подойдем, решительно отстранил гипнотизм от физикалистских теорий, которым предавался Эллиотсон, и тем самым отслужил заупокойный молебен животному магнетизму. Хирургическая анестезия, этот изумруд в короне месмеризма, стала излишней вследствие введения химической анестезии. Более того, по Британии в 1850-х годах, как и в Соединенных Штатах, прокатилась спиритическая горячка, и месмеризм в этой суете был подзабыт. Длинная кампания Эллиотсона окончательно вымотала его: в 1860-х годах он часто страдал от депрессии и даже подумывал о самоубийстве. Диккенс и другие друзья сохранили преданность ему до конца.

Чарльз Диккенс и жена банкира

Читателю романов Диккенса простительно, если он не догадывается, что Диккенс страстно увлекался месмеризмом. В книгах это почти не отразилось, если не считать некоторых случайных образов вхождения в транс. Однако Эллиотсон был крестным отцом его сына Вальтера, семейным доктором и другом на всю жизнь. В письмах Диккенса часто встречаются ссылки на него и на месмеризм вообще, и всего лишь случайная публикация этих писем, собственно, и поведала читателю об интересе Диккенса. 27 января 1842 года он написал Роберту Кольеру в Бостон:

В 1842 году эти письма широко печатались в журналах и газетах США, таких, как «Монинг пост» в Бостоне (1 февраля), «Нью Уолд» (12 февраля) и «Пэтриот» в Балтиморе (25 февраля). Мнения разделились. «Пэтриот» утверждал, что веру Диккенса в животный магнетизм надо классифицировать как «дряхлость гения», однако «Нью Уолд» аплодировал смелости честного признания, которое могло бы ударить по популярности Диккенса.

Первое письменное упоминание о встрече Диккенса с месмеризмом относится к январю 1838 года, когда он вместе со своим иллюстратором встретил Эллиотсона и наблюдал его работу с Элизабет О’Ки. Они стали друзьями, и Диккенс все снова и снова приходил смотреть на демонстрации Эллиотсона и его ассистентов в Университетском госпитале. Они часто встречались между 1839 и 1844 годами, и Эллиотсон также представил Диккенса Тауншенду в 1840 году. Сам Диккенс отказывался гипнотизироваться, потому что не хотел терять контроль, но был рад попробовать себя в качестве месмериста и сделал это впервые во время лекционного тура в США, в Питсбурге. Его объектом была жена Кэтрин (Кейт):

Он назвал это «необычайным успехом» и, вернувшись домой, в Лондон, практиковал уже на более широком круге знакомых и родственников, главным образом ради показа и развлечения, но при случае также, чтобы успокоить чьи-либо нервы и дать расслабиться.

В 1844 Диккенс и его семья были в продолжительном путешествии по Италии. В Генуе они встретились и стали близкими друзьями с банкиром Эмилем де ла Ру и его семейством. Мадам де ла Ру (урожденная Августа Гранет) страдала от целого ряда симптомов, типичных для истеричных женщин высшего класса: у нее был нервозный тик, головные боли, бессонница, а порой конвульсии и каталепсия. Диккенс узнал этот тип из демонстраций Эллиотсона и понял, что симптомы психосоматические, а значит, можно помочь гипнозом. Он решился месмеризовать ее и начал лечение 23 декабря 1844 года. Когда она была в трансе, он обычно заставлял ее говорить о своих страхах, фантазиях и сновидениях посредством свободных ассоциаций. К потрясению как Эмиля, так и Кэтрин, у Диккенса с мадам де ла Ру возникли очень интенсивные отношения, которым вдобавок помогало улучшение здоровья Августы. Она была, конечно, сильно зависима от Диккенса, но Диккенс настолько увлекся, что был также зависим и от нее. Одним из того, чем он увлекся, была борьба с «фантомом» — проекцией страхов Августы, который часто появлялся во время их сеансов и старался сорвать терапевтические старания Диккенса.

Диккенс не принадлежал к тем, кто останавливается на полдороге, а его уверенность и энергия были неисчерпаемы; со своей стороны, Августа была ненасытной. Взаимная привязанность стала такой, что, даже будучи врозь (Кэтрин, ставшая теперь ревнивой, настаивала на продолжении путешествия), они назначали ежедневное свидание на 11 часов. Каждый день Диккенс концентрировался на ней целый час; она же покорно входила в назначенное время в транс, однако когда Диккенса с ней не было, возвращалась к рецидивам до тех пор, пока они не встретились снова в апреле в Риме, совершив совместное путешествие обратно в Геную. Все это, несомненно, было одним из факторов, расстроивших брак Диккенса с Кэтрин. Еще задолго до того, как Фрейд дал явлению название «трансфер»[48], психологи-любители викторианской эпохи уже знали (и сильно интересовались) о феномене притяжения между оператором и объектом, считавшимся естественным приложением магнитной теории. Они до хрипоты спорили, что это своего рода любовь ребенка к родителю, а никакое не сексуальное влечение. Наступала эта любовь (как и в случае Диккенса и мадам де ла Ру) чаще всего у объекта, страдающего от беспокойства, когда тот чувствовал ослабление внимания оператора.

После того как Диккенс вернулся в Лондон в июне 1845 года, связь между ним и его пациенткой ослабла, и хотя они от случая к случаю встречались и переписывались на протяжении последующих лет, та интенсивность ушла навсегда. Мадам де ла Ру все так же плохо себя чувствовала. Диккенс предлагал возобновить лечение, но она отказывалась, так как знала, что он не смог бы стать ее доктором на все время, и предпочла страдать вместо предлагаемого временного улучшения, за которым последовало бы ухудшение. После этого эпизода с женой банкира, у Диккенса больше не было ни одной возможности месмеризовать другого человека, однако он сохранил интерес к теории предмета. Месмеризм, казалось, давал надежду на истинное самопознание, — то есть на познание источника своей жизненной энергии; однако он пришел к выводу, что коль скоро месмеризм может вскрывать проблемы, то не сможет окончательно их вылечить. Его интерес к предмету оставался сильным, отчасти отразившимся на биографии; так, например, в 1850-х годах он поставил и взял на себя главную роль в комедии восемнадцатого века господина Инхбальда «Животный магнетизм» в Небворт-хаус, где жили Булвер-Литтоны.

Как я уже сказал, многие британские интеллектуалы девятнадцатого столетия баловались или интересовались месмеризмом. Если Диккенс зашел дальше, чем другие (скажем, чем Шарлотта Бронте, которая позволила себя месмеризовать только один раз), то это объясняется лишь его сильной натурой. Он говорил Кэтрин, что его призвание к месмеризму, к исследованию природы власти, к утверждению своей воли и личности, к глубинному испытанию всех возможностей и видов человеческих отношений — неотделимо от его искусства и жизни. «Интенсивное преследование любой идеи, — сказал он, — которая полностью овладевает мной, это одно из качеств, которое отличает меня от остальных людей — иногда во благо, а иногда, осмелюсь сказать, и во вред».

Дело Гарриет Мартино

Развитию месмеризма в Британии способствовали в огромной степени знаменитая болезнь и ее не менее знаменитое исцеление Гарриет Мартино, общественной деятельницы и популярной писательницы, которая находилась в центре английской литературы в ранний викторианский период. Ее, как и Диккенса, отличала страстная натура, доводившая ее до крайнего энтузиазма, однако по сравнению с ним она была куда более скрытной, он же раструбил большой публике о своем увлечении месмеризмом. Хотя месмеризм завоевал репутацию сам по себе вследствие своей медицинской эффективности, так что под давлением своих пациентов доктора начинали его применять, слава Мартино обеспечила данному предмету колоссальное внимание.

Она страдала серьезными болями в животе и запорами, ненормально частыми менструациями, которые сопровождались необычно обильными выделениями, и нервными болями, которые не позволяли ей долго стоять или прогуливаться. Ее гинекологические проблемы дошли до того, что образовался какой-то твердый нарост, выступающий из влагалища (была ли это грыжа матки, полип, — после смерти была обнаружена огромная киста придатков). Стандартное медицинское лечение, которое вызывало дополнительную боль от регулярного применения прижигания йодом, оказалось бесполезным, и эта некогда активная женщина, которая раньше часто путешествовала в Соединенные Штаты, была теперь прикована к своей постели в Тайнмауте на северо-востоке Англии. Она продолжала писать, когда могла, и принадлежала поистине к тем писателям, которые думают, что отчеты об их болезни будут интересны публике. В ее случае это было так, но главным образом, интерес возник вследствие ее замечательного исцеления.

Медицинская наука была сбита с толку ее болезнью (предположительно психосоматической, так как она также страдала от невротических приступов неуверенности в себе), и доктора полагали, что она неизлечима. Ее друг, сэр Эдвард Булвер-Литтон, писатель оккультно-мистического толка, предложил ей проконсультироваться у сомнамбулы. По странному стечению обстоятельств, несколько других друзей почти в то же самое время (в начале 1844 года) предложили ей то же самое, по крайней мере, привлекли ее внимание к явлению месмеризма, входящему в моду. Это была уже не первая ее встреча с предметом: в Лондоне она встречалась с Эллиотсоном в 1838 году, ее знакомые месмеризовались, ее свояк внедрил месмеризм в свою медицинскую практику, и к тому же ее, как диссидентку, привлекал радикализм. Так или иначе, она связалась со Спенсером Холлом, знаменитым месмерическим актером и вождем простонародья, и он принес ей некоторое облегчение; однако она нашла его «ограниченным» и обратилась к своей служанке, которая видела, как Холл совершал пассы. Под конец она оказалась в руках миссис Монтаг Вайнярд, которая стала своего рода компаньонкой, и за несколько недель эта одиозная женщина излечила Гарриет от всех болезней. И не только, — она также загипнотизировала Джейн Эрроусмит, девятнадцатилетнюю племянницу помещицы, у которой жила Гарриет. Племянница оказалась ясновидящей и медиумисткой, спиритом высшего порядка. Гарриет показалось немыслимым, что эта необразованная девушка могла от себя высказывать такие вещи, и сей факт, как ничто другое, убедил ее в истинности месмеризма. Будучи месмеризованной, она тоже чувствовала себя иногда перенесенной в другой мир.

Гарриет стала ревностным неофитом и, как писательница, решила, что должна об этом написать. Она выбрала популярный журнал «Athenaeum», невзирая на скепсис редактора (в сентябре 1838 года журнал прокомментировал противостояние Уэйкли и Эллиотсона и твердо выступил на стороне Уэйкли, считая, что бросил в месмеризм последний камень), потому что хотела охватить как можно более широкую публику, а не просто читать проповедь для хора. Ее шесть «Писем о месмеризме», опубликованные в ноябре и декабре 1844 года вызвали большой интерес и прочили удачу не только журналу, но и всему месмеризму в целом, который стал самым злободневным вопросом. Даже принц Альберт, возлюбленный супруг королевы, прослышав о противоборстве и пренебрежении к месмеризму со стороны медицинской общественности, заметил, что господам медикам следовал бы вести себя подобающим образом и не отказываться исследовать вопрос. Письма Мартино были опубликованы в виде книги в начале 1845 года, в предисловии к которой она заглядывала в не столь далекое будущее, когда месмеристы будут лечить половину всех болезней в стране. Первый тираж книги был продан за четыре дня, а Эллиотсон в «Zoist» праздновал победу: «Тот предмет, который еще пару месяцев назад критики не удостаивали даже презрением, поднялся на командные позиции. Теперь же эта тема переполняет газеты и еженедельные издания. Непосредственная причина указанной активности — публикация случая с мисс Мартино».

Однако была и негативная реакция. К возмущению Гарриет, редактор «Athenaeum» опубликовал серию анонимных и крайне критических писем; «Ланцет», конечно же, возобновил свои атаки; Джейн Карлиль приняла приверженность Гарриет месмеризму как окончательное доказательство ее безумства; обозреватель в «Эдинбургском журнале медицины и хирургии» расценил «Письма о месмеризме» как еще один случай женского слабоумия («она становится нервозной, капризной, слабой телом и умом — словом, все обычные признаки…»). Однако джинн теперь всерьез и по-настоящему был выпущен из бутылки.

Джеймс Эсдейл и месмерическая хирургия

Одной из постоянных рубрик на страницах «Zoist» была тема месмерической анестезии, иллюстрируемая многочисленными историями болезней; особенно много места Эллиотсон уделял необычайной деятельности хирурга, работавшего в Британской Индии, Джеймса Эсдейла (James Esdaile, 1808–59), бывшего родом из Шотландии.

Было бы трудно представить Эсдейла в отлитом монументе современного героя: подверженный всем колониальным предрассудкам, как и всякий европеец, он оперировал своих пациентов, невзирая на тогда еще неизвестный феномен постоперационного травматизма. Очевидцы изумлялись той беспечности, с которой он вонзал скальпель в опухоль, просто чтобы проверить, насколько она глубока. Свой успех с туземными пациентами он склонен был приписывать их почти животной пассивности, благоговению перед европейцами и тому, что они путали месмеризм с какими-то своими местными бреднями. Месмеризм рассматривался им и другими как еще один путь демонстрации превосходства европейской культуры над индийской. Но при всем этом он делал поистине удивительную работу.

В 1845 году Эсдейл отвечал за госпиталь в Кули, близ Калькутты, и столкнулся там с рядом проблем, свойственных этому региону. Из-за филяриатоза[49], передающегося москитами, многие мужчины страдали от гидроцеле[50] — опухоли, которая ненормально росла по мере того, как жидкости накапливались в мошонке. Операция же в этом случае была настолько болезненной, что пациенты откладывали ее из года в год, и Эсдейлу часто попадались невероятно большие опухоли. У одного пациента опухоль весила, к примеру, сто три фунта[51], что примерно совпадало с весом самого пациента. Я уверен, что каждый мужчина, читающий эти строки, содрогнется, если представит такое. Эсдейлу было необходимо найти способ, как завоевать доверие пациентов, а иначе они не соглашались на операцию. Он обратился к месмеризму и сразу убедился в его поразительной эффективности. Он скрупулезно описывал свою работу, и поэтому мы располагаем достоверной информацией о его процедурах. Многие из его описаний операций на мошонке не для чувствительных нервов. Вот одно из его книги 1846 года «Месмеризм в Индии»:

После первых успехов он переоборудовал хирургическое отделение госпиталя в своего рода месмерическую фабрику. Поскольку сам процесс месмеризации он находил очень утомительным и требующим времени, то переложил эту сторону дела на тренированных местных ассистентов, сэкономив тем самым энергию для операций. В следующем году госпиталь произвел неимоверное количество операций — более трех тысяч, и что не менее важно, замечает Эсдейл, послеоперационная смертность упала с пятидесяти процентов (это более-менее нормально для того времени и таких серьезных операций) до пяти! Он объясняет это тем, что месмерист, мол, посылает пациенту жизненную энергию, а эта энергия, в свою очередь, мобилизует естественные целительные ресурсы тела. Более вероятно, сокращение смертности произошло благодаря снижению постоперационных травм у его пациентов, которые в первый раз подверглись настоящему обезболиванию.

Эсдейл также посвятил часть времени и энергии распространению новой веры. Наряду с использованием индийских газет и журналов для публикации своих успехов, он написал ряд брошюр и книг. Его работа возбудила подозрения у снобистской англо-индийской медицинской общественности, которая думала, что месмеризм слишком попахивает местной медициной. Он был даже обвинен в подкупе местных пациентов: «Вы же знаете, чего только не сделают бенгальцы за пару пенни!» — сказал корреспондент газеты «Инглишмэн энд милитари хроники» за 29 мая 1846 года. Другие предполагали, что пациенты были обманщиками или истериками, подверженными спонтанной анестезии. В ответах Эсдейла на критику не скрывалось раздражение: «Страдающее человечество не может позволить себе дожидаться медленного вразумления болезненной вялости и здоровой безразличности». Он просил потом губернатора, сэра Герберта Мэддока, собрать комиссию для оценки его работы.

Комиссия оценила его успех в семьдесят процентов, наблюдая его работу с десятью пациентами. Они подтвердили, что во всех этих случаях имел место настоящий транс (Эсдейл применил несколько актерских приемов для проверки транса), однако эксперты были обеспокоены случаями, когда пациент немного корчился, словно от боли. Эсдейл отмахнулся, назвав эти движения инстинктивными, однако комиссия потребовала еще и других проверок: будет ли это работать, к примеру, на европейцах так же хорошо, как на низших формах жизни? На самом ли деле так низка постоперационная смертность, как утверждает Эсдейл? Не сделает ли эта месмеризация пациента подверженным нервным заболеваниям? По-видимому, их нерешительность была подсказана, кроме всего прочего, сомнительной репутацией месмеризма вообще, однако они подняли некоторые тревожные вопросы. Например, Эсдейлу приходилось очень долго месмеризовать некоторых пациентов, — в ряде случаев он должен был их «разогревать» по несколько дней — явно неприемлемая процедура в их критической ситуации. Однако Мэддок отверг их сомнения и приказал устроить месмерический госпиталь в Калькутте в декабре 1846 года. Эсдейла призвали туда, чтобы опробовать медицинские и хирургические преимущества месмеризма, выяснить, имеют ли значение расовые и классовые различия, и отчитаться в своих открытиях.

Наряду с продолжением своей хирургической работы Эсдейл начал затем применять гипнотерапию при лечении целого диапазона заболеваний — от глухоты до эпилепсии и от ревматизма до невралгии — и даже лечить некоторые явно психические расстройства. Он намеренно проводил политику открытых дверей, наверное, чтобы нести слово в массы: каждый мог придти с улицы и засвидетельствовать, что происходит в его кабинете. Его хирургические успехи продолжались, но всякое дальнейшее расширение практики рассматривалось с подозрением; потом оказалось, что невозможно достаточно много экспериментировать с различными расами и классами, потому что ни один индиец из высших каст, равно как ни один англичанин не готов был переступить порог госпиталя, набитого местными индийцами. Но нескольких европейцев ему удалось вылечить здесь и в других больницах, в которых под его влиянием врачи стали перенимать подобную практику.

Месмерический госпиталь закрылся в 1848 году, главным образом потому, что новый губернатор, лорд Далхаузи, продвинул Эсдейла по служебной лестнице за пределы клинической практики — дипломатичный способ избавить общество от этого ренегата. Грязное крыло другой больницы было отведено под месмеризм, но вскоре пришло в упадок — вследствие завоза в Индию из Европы химических анестезирующих средств, а также из-за продолжающихся сомнений белых относительно тесного сотрудничества между ними и местными, которого требовал месмеризм. Эсдейл занял почетный пост суперинтенданта этого уменьшенного месмерического госпиталя, пока не вернулся назад в Шотландию в 1851 году.

В середине 1850-х годов наступил закат месмеризма, и не столько потому, что консерваторы выиграли войну, но скорее вследствие новых открытий в области хирургической анестезии, которая в этом отношении покончила с необходимостью месмеризма. Ибо раньше это был самый большой дар, который месмеризм мог предложить, — нечувствительность во время хирургической процедуры, и до введения эфира в 1846 и хлороформа в 1847 году буквально сотни безболезненных операций производились в Европе и Индии. Любопытно, что анестезирующие свойства некоторых веществ, например окиси азота, были уже известны какое-то время, но применялись с заметной неохотой. Кроме трудностей с нахождением нужной дозы в то время было далеко не ясно, что нечувствительность есть желаемое состояние. Такое состояние близко к смерти; нечто похожее случается при принятии слишком большого количества алкоголя или опиума; медикам казалось, что оно в корне подрывает свободную волю человека; это могло бы, например, сделать женщину доступной сексуальным прихотям недобросовестного врача.

Пока врачи колебались, другие месмеристы — и не только Эсдейл — производили поразительные вещи. Я уже говорил об ампутации ноги Джеймса Уомбелла, которая была хорошо освещена в одной из книг Эллиотсона. Многие представители медицинской профессии, однако, предположили, что Уомбелл притворялся, — что он находился, дескать, в сознании во время операции, но, будучи в сговоре с хирургом и месмеристом, делал вид, что спит. Месмеристы просто не могли противостоять этой тупой враждебности. В качестве доказательства участия Уомбелла в сговоре указывали на факт, что другая его нога не дергалась автоматически во время ампутации; когда же подобной ампутации двумя годами позже подвергалась женщина и ее вторая нога при этом дергалась, это было принято за признак того, что она все еще чувствует боль! В 1850 году выдающийся физиолог Маршалл Холл поведал Королевскому медицинскому и хирургическому обществу, что Уомбелл наконец признался в своем обмане. Уомбелл это яростно опроверг. Когда от Холла потребовали свидетельств, он сказал, что слышал это от человека, которому доверяет; этот же человек, в свою очередь, — что получил сведения от безукоризненного источника. И этому слуху предпочитали верить больше, чем опровержению Уомбелла.

К 1848 году Реверенд Джордж Сэндби смог насчитать больше трехсот безболезненных хирургических операций, проведенных под гипнозом только в одной Британии — и все-таки профессора медицины отказывались считать этот метод подлинным. В 1850-х годах Королевская коллегия врачей сообщила о публичной ампутации пораженной гангреной конечности под гипнозом. Они и к этому случаю отнеслись с недоверием. «Ланцет» заключил, что пациент был обманщиком, натренированным терпеть боль. Другой обозреватель решил, что этот «закоренелый мошенник» был нанят хирургами за высокую плату. В заметке в «Zoist» Эллиотсона, адресованной Хирургическому совету, сказано: вы должны стыдиться «вашей фанатичной, глупой и жестокой оппозиции непреложному и значительнейшему из фактов. Как долго вы еще собираетесь отказывать несчастному пациенту обходиться без боли от ваших инструментов?» В самом деле, оглядываясь назад, очень трудно понять такое сопротивление хирургов. Был лишь один эффективный способ проведения полной анестезии, чтобы останавливать у пациентов ощущение зачастую невыносимой боли, — и они ничего не сделали.

Фактически именно благотворное влияние месмерической анестезии ускорило введение химических технологий в хирургию, потому что причинение боли во время операции перестало рассматриваться как неизбежное, необходимое зло. Но усилиям медицинской науки препятствовала сравнительная неэффективность имеющихся химических средств. Окись азота, например, могла притуплять боль или отвлекать пациента, однако не могла вызвать полную бессознательность, если, конечно, не брать опасные количества. Но затем в 1846 году в Бостоне были открыты анестезирующие свойства эфира. «Джентльмены, — сказал Роберт Листон, первый британский хирург, применивший эфир 21 декабря 1846 года, — хитрость янки бьет французский трюк!» Увидев в этом скрытый намек на месмеризм, английская медицинская пресса подчеркивала контраст реальности провозглашенного открытия и ложности заявлений месмеризма. Кроме риторики доктора вскоре обнаружили практическую выгоду эфира в сравнении с месмеризмом. Тогда как месмерическая анестезия действовала случайным образом, эфир действовал на каждого пациента, и, кроме того, месмеристу требовалось несколько дней для подготовки пациента к достаточно глубокому трансу, а эфир вызывал наркоз за несколько секунд. Эти преимущества, по мнению докторов, перевешивали и тот факт, что вначале эфир убивал некоторых пациентов и были необходимы практика и навыки в прописи его в правильных дозах. Многие пациенты находились скорее в состоянии, близком к опьянению, а не в бессознательном. Но, подгоняемые официальной враждебностью к месмеризму, химические анестезиологи быстро взяли верх и вынули бриллиант из короны месмеризма.

Джеймс Брейд

Презрение, с которым медицинская бюрократия относилась к месмеризму после Эллиотсона, создавало проблему, когда все последующие работы в этой области объявлялись шарлатанством и эксцентричностью. Так, к несчастью, случилось и с теорией Джеймса Брейда (1795–1860) — ибо он заложил основы научного подхода в изучении гипнотизма, свободного от грандиозных метафизических схем животного магнетизма. Однако у своих товарищей по медицине Брейд заслужил обычное ехидное отношение, выражавшееся в отклонении статей, скрытом и открытом критицизме.

Он был шотландцем, родился в Файфе и получил степень доктора медицины в Эдинбурге. 13 ноября 1841 года, проживая в Манчестере, он видел представление Шарля де Лафонтена. Придя из чистого любопытства, Брейд был уверен, что это будет сплошная чепуха, и действительно долго ругался после шоу. Когда де Лафонтен пригласил его вместе со скептически настроенными приятелями из медицинских кругов испытать сомнамбулу, Брейд откликнулся, думая, что найдет там стоящий объект для исследования. Он был из тех провинциальных ученых, который не давал влиять на свою работу капризам лондонских бюрократов. Презираемый как Эллиотсоном (который упрямо навязывал ему магнетические, физикалистские взгляды, называя его «самым напыщенным и тщеславным механицистом»), так и Уэйкли из «Ланцета», он использовал для публикаций своих результатов страницы «Медикал Таймс». При экспериментировании Брейд быстро обнаружил, что может воспроизвести все феномены месмеризма у своих объектов, просто давая им фиксировать свой взгляд на каком-нибудь предмете. Одним из первых предметов стала пробка от винной бутылки с блестящей металлической макушкой; обычно же он прибегал к пеналу из-под ланцета.

Магнетический месмеризм выдержал во Франции нападки и контрдоводы Фарии и Бертрана, однако завершающий удар должен был нанести Брейд. Он демонстрировал раз за разом, что простая фиксация взгляда на маленьком блестящем предмете может вызвать состояние, известное прежде как месмерический сомнамбулизм, которое он, однако, предпочитал называть «гипнотизмом». Пассы руками были абсолютно не обязательны (хотя иногда Брейд при случае производил их, чтобы вызвать у пациента доверие), не применялось ничего, даже близко напоминающего флюид, и фактически каждый мог бы загипнотизировать сам себя, как утверждал Брейд, уставившись на описанный предмет. В своей книге 1843 года «Нейрипнология» он перечисляет и описывает исцеления, вызванные посредством гипноза и совпадавшие с успешными результатами месмеризма. Таким образом, Брейд пришел к пониманию того, что месмеристы просто спотыкаются на пути к чему-то гораздо более существенному.

Почему Брейду удалось то, что не удавалось Фарии и Бертрану? Просто потому, что он был самым что ни на есть педантичным медиком, а не актером. Ясно излагающий мысли, трезвый и осторожный, когда дело касалось паранормальных и экзотических феноменов, он, по-видимому, их просто не обнаружил или приписывал гиперестезии. Более того (хотя в этом отношении я не могу сказать, чтобы он отличался от Бертрана), Брейд основывал свои взгляды на наблюдениях и экспериментах, а не на предвзятых теориях. На самом деле он был несколько склонен к форме механического материализма и сначала приписывал исцеления, которые он получал под гипнозом, изменениям в кровообращении, производимым во время глубокого транса. Позднее он, однако, подошел к признанию того, что концентрированное внимание и воображение играют некоторую роль при лечении, так же как и внушение. Брейд взорвал миф, будто объект под гипнозом может преступить свой моральный кодекс, и, если бы его кто-нибудь услышал, женским страхам изнасилования пришел бы конец. В любом случае, многие пятна были сняты с месмеризма при превращении в гипнотизм. В гипнотизме не требовалось никакой близости к месмеристу, пассы с их неизменным сексуальным подтекстом больше не требовались, и теория эманаций, переходящих будто бы при помощи силы воли от одного человека к другому, стала излишней.

Более поздние и психологически ориентированные писания Брейда предвосхитили многие психотерапевтические работы конца девятнадцатого столетия. Все эти различные процедуры введения в транс предназначаются, по его мнению, только для того, чтобы вызвать состояние сосредоточенности ума на чем-то одном, а все остальное предать забвению. В свои более поздние лета он обнаружил, что он может вызывать фиксацию всего лишь посредством разговора со своим объектом и может столь же хорошо гипнотизировать как слепых, как и зрячих. Таким образом, он полностью отрекся от своих более ранних физиологических теорий, согласно которым именно фиксация взгляда воздействовала на ток крови в глазу, а через него уже на все остальное тело, и вводила, по сути, в состояние наркотического опьянения.

Доказывая, что загипнотизированный объект держит в уме только одну идею и исключает остальные, — для чего он отчеканил специальный термин «моноидеизм», — Брейд считал возможным лечить известные случаи мономании и истерии путем замещения идеи, от фиксации которой испытуемый страдает, на другую, более жизнеутверждающую идею. Сегодня мы называем это словом «рефрейминг». Ум, доказывает Брейд, очевидно оказывает воздействие на тело. Если желудочный сок выделяется при одной мысли о пище, то почему, спрашивается, мы не способны на нечто большее?

Следовательно, чтобы получить целебный эффект, мы должны заполнить наш ум целительным внушением.

Брейд не принадлежал к людям, останавливающимся на достигнутом. Совершив один переход от физиологической теории кровотока к психологической теории моноидеизма, в своей последней работе он уже готов расстаться с самим моноидеизмом. Он различает поверхностные и глубокие фазы или слои трансового состояния; первые он называет «субгипнотическими» и утверждает, что их могут вызывать и манипуляторы биоэлектричеством; вторые он называет «двойным сознанием». Ему открылось, что его объекты диссоциируют (расслаивают) свое нормальное состояние. Например, он давал испытуемому выучить несколько предложений на иностранном языке, и когда тот пробуждался, не мог вспомнить выученных предложений, но, оказавшись снова загипнотизированным, вспоминал.

Хотя некоторые представители медицинской профессии и находили работы Брейда более приемлемыми, чем Эллиотсона, но оказали им слишком много сопротивления, чтобы важность трудов Брейда была широко и по достоинству оценена. Животный магнетизм, или месмеризм пришел в Британию из Франции и трансформировался в гипнотизм; однако пророков редко признают в своем отечестве. Не дождавшись принятия и признания важности сделанных открытий от своих британских коллег, в 1860 году Брейд посылает рукопись для чтения во Французскую академию наук. Это дало заряд бодрости некоторым французским психологам, и во второй раз на долгие годы Франция завладела полем исследований.

Месмеризм и паранормальное в Британии

Викторианская вера в сверхъестественную силу находящихся под гипнозом людей хорошо иллюстрируется эпизодом из жизни сэра Ричарда Бертона (1821–90), путешественника и дипломата. Бертон верил, что у него якобы «цыганская» душа и он может под гипнозом читать мысли. Он был, по-видимому, искусным месмеристом и утверждал, что способен гипнотизировать на расстоянии, даже несмотря на простирающуюся между ним и объектом воду, которая, как предполагали, впитывает месмерические лучи. Чаще всего он месмеризовал свою жену, аристократку Изабель Арундель, и консультировался с ней о будущем. Однажды в Бразилии в конце 1860-х Бертон сильно заболел и поблизости не было никаких докторов. Тогда Бертон загипнотизировал Изабель, чтобы получить от находящейся в трансе жены метод лечения.

Но случилось так, что Бертон закончил свое путешествие в компании с человеком по имени сэр Рогер Тишборн, — и тот оказался подлецом! Он был простым английским матросом, который знал, что Тишборн утонул в море, и хотел воспользоваться его наследством.

Это одна из заманчивых и очень похожих друг на друга историй того времени. Трудно отвергать их как фальшивые, но одновременно трудно и верить в них, ибо, по сути, они угрожают всем тем воззрениям комфортабельного мира, который мы сами себе создаем. В большинстве случаев хотелось бы услышать больше подробностей, для уверенности, что здесь не было перепутано время или приукрашены факты.

Среди месмерических актеров, таких как Спенсер Холл, попадались и специализирующиеся на так называемых «высших» феноменах — о них говорили, что это привилегия тех личностей, которые входят в самые глубокие трансовые состояния. Предполагалось, что в таких состояниях души отделяются от тела и таким образом могут видеть вещи на расстоянии — на маленьком расстоянии, если они выполняют, например, трюк чтения книги с повязкой на глазах, на большом расстоянии, — если описывают события, происходящие у кого-то дома, и на неимоверно большом расстоянии, — если сообщают о географических подробностях и обитателях других планет.

Наиболее известны в 1840-е годы два актера — французские братья Дидьер, Алексис и Адольф. Алексис был знаменит еще во Франции — до 1844 года, когда братья прибыли в Англию со своим месмеристом Ж. Б. Марсилье. Отчеты об их выступлениях публиковались в «Zoist» (например, в июльском выпуске 1844 и январском 1845 года). Их достижения поразительны, и все-таки следует заметить, что не было ни одной должным образом контролируемой проверки их способностей. Здесь мы приводим два таких примера, дающих большой повод для сомнений. Однажды один скептик из аудитории, собравшейся в частном доме, взял книгу и попросил Алексиса сказать заглавие. Он закрыл титульный лист двойным слоем бумаги, так чтобы его нельзя было читать. Однако Алексис быстро назвал заголовок, положив книгу сначала себе на грудь, а затем на затылок. Не мог ли он исподтишка прочитать заглавие на корешке, пока перемещал ее с груди на голову? В другом эксперименте, следующем за успешным чтением предложений из книги с завязанными глазами, повязка была снята. Книга была открыта наугад, и Алексиса попросили прочитать то, что находится через десять страниц. Он это сделал. Однако у него была «привычка» бегло перебирать листы книги.

Скептические комментарии к этим подвигам Алексиса Дидьера взяты из изложения сэра Джона Форбса. Чтобы показать другую сторону картины, приведем здесь отчет из январского выпуска «Zoist» 1845 года:

История парапсихологии насыщена утверждениями экстрасенсов, что «вибрации» скептиков среди аудитории сбивают их. Это часто использовалось в качестве извинения за скупость показа в лабораторных условиях. Так и в этом отчете Алексис просил скептиков покинуть помещение, так как часто терпел неудачу в их компании, однако подбадривал посещать его сеансы и был из тех, кто умел писать слова.

Чтение тщательно запечатанных в конверты и бандероли слов — это коронный трюк Алексиса. Иногда ему неплохо удавались «путешествия ясновидца»: он давал, например, точные описания домов присутствующих людей с их внутренним убранством. Но мы слышим лишь о результатах этих сеансов. А сколько это занимало у него времени? Сколько вопросов он задавал владельцам домов? Иными словами, сколько у него было возможностей регистрировать расширение их зрачков и другие непроизвольные жесты, которые как намеки до сих пор используются сценическими магами при так называемом «чтении мыслей». Другая гипотеза: предположим, что Алексис и Адольф, его младший брат, обладали замечательными паранормальными способностями. Кругом, как допускает даже «Zoist», в области ясновидения было множество шарлатанов, которые пользовались, например, явно сомнительными повязками; однако у братьев Дидьер получалось лучше всех.

В качестве замечания я хотел бы добавить, что Ипполит Бернгейм и Дж. Милн Брэмвелл (J. Milne Bramwell), два наиболее плодовитых гипнотизера конца девятнадцатого столетия, гипнотизировали буквально тысячи людей, и ни разу не зарегистрировали паранормальных подвигов. Думайте по этому поводу что хотите. Скептики посчитают все это за достоверный факт, другие, более снисходительные, предположат, что, быть может, один человек на миллион и обладает даром паранормальных способностей, и больше ничего. Бернгейм и Брэмвел просто не дошли до этого человека или не ставили свои эксперименты так, чтобы поощрять проявление высших феноменов. Брейд, со своей стороны, пытался быть педантично объективным, — хотя и в его высказываниях по этому поводу можно уловить искру иронии. Ссылаясь на то, что сам никогда не мог воспроизвести ни один паранормальный феномен своих предшественников, он говорит:

«Zoist» не был одинок в своих репортажах о чудесах, вытворяемых братьями Дидьер и другими, кто был способен на подобные подвиги; вся страна была в восхищении от них. «Белл ассамблей», например, в февральском номере 1849 года сообщает, что одна дама потеряла брошь, которую она в последний раз видела в августе, а спохватилась в ноябре. Она заподозрила, что ее украл кто-то из слуг, и тогда проконсультировалась с месмеристом, доктором Хэндсом, чья пациентка, Эллен Доусон, славилась своим ясновидением. Эллен описала подробно ее дом, спальню, где эта брошь хранилась, описала слугу, который ее украл, и рассказала, где теперь ее искать, несмотря на то, что она заложена. Брошь была возвращена.

Ясновидение было лишь одним из целого ряда паранормальных явлений, связанных с месмеризмом. Викторианцы были изумлены предполагаемым феноменом эмпатии между оператором и объектом и верили, что мысли и ощущения могут мистическим путем переходить от одного к другому. Объект мог прийти в состояние полного обезболивания: вы могли бы пощекотать его за пятки и он никак не прореагировал бы; однако если пощекотали бы оператора, объект это тотчас бы почувствовал. Затем был так называемый «traction», при котором объект повторял все движения оператора, даже если оператор находился в другой комнате и был невидим для него. Некоторых тревожило такое стирание границ между двумя индивидуумами, другим же было просто любопытно.

Существует множество неподтвержденных сообщений о том, что мы сегодня называем «телепатическим гипнотизмом» — гипнотизмом на расстоянии, когда оператор просто фокусирует свою волю на объекте. Этот случай, конечно, представляет известную трудность, ибо нелегко быть уверенным в том, что у объекта не было заранее никакого намерения в такое-то и такое-то время войти в транс. Гипнотизм на расстоянии проверялся должным образом экспериментально в Медицинской школе университета и Королевского колледжа в Абердине. Х. Э. Льюис, чернокожий американский исследователь биоэлектричества, который приехал в страну в 1851 году, был избранным месмеристом. Студенты из университета проверялись Льюисом на восприимчивость и затем рассаживались в разные комнаты, где члены комитета следили за ними и оценивали результаты, тогда как другие оставались вместе с Льюисом. Эксперимент полностью провалился: ни один из студентов не вошел в транс.

Всякий разговор о парапсихологии и паранормальных явлениях всегда имеет очень личный подтекст. Верите вы в них или нет? Верующие очень отличаются от неверующих. Многие из нас предпочитают сидеть на заборе, не решаясь спрыгнуть ни в ту, ни в другую сторону; мы любим развлекаться с феноменом, но не собираемся полностью предаваться ему. Однако и наше положение на заборе сохраняется лишь благодаря колебаниям то в одну, то в другую сторону. Каждый ищет свое равновесие по-своему. Меня лично даже злит, когда я не в состоянии точно узнать, был ли (а если был, то кто?) хоть один настоящий испытатель паранормальных явлений в викторианской Британии.

Последствия

Выражение «месмеромания» было пущено в обиход ученым Джоном Беннеттом (John Bennett) из Эдинбурга, чтобы обозначить 1851 год как год вершины противостояния Эллиотсона и Уэйкли, когда разлился поток публикаций Брейда и странствующих лекторов и когда из Соединенных Штатов прибыли приверженцы биоэлектричества и гипнотизм поверг страну в шторм. У приверженцев биоэлектричества одновременно сидели в трансе десятки людей, да и остальные месмеристы скоро стали достигать тех же результатов, применяя биметаллические диски. Воспитанное общество нередко развлекалось зрелищем, когда полдюжины молоденьких женщин раскачивались в такт под бесстрастным и пристальным взглядом месмериста. Биоэлектричество было, однако, недолговременным безумием, — но не потому, что люди вдруг образумились, а потому, что на смену ему шла эпидемия вращающихся столов и спиритизма. Месмеромания 1851-го года — это последние судороги умирающего искусства. Хотя методы биоэлектричества были сходными с методами Брейда, но его работы встречали такую глухую стену неприятия, что ни один человек не обратил внимания на связь, которая могла бы ускорить признание гипнотизма научной общественностью.

Брейд умер в 1860, Эллиотсон — в 1868 году, однако интерес к месмеризму в Великобритании умер раньше них. Около 1880 года уважаемые французские ученые смогут занять, в сущности, те же позиции Брейда и Эллиотсона и сохранить при этом незапятнанную репутацию. Эта часть истории — для следующей главы, однако она вернет нас обратно в Британию. В 1891 году Британская медицинская ассоциация (БМА) назначила комиссию для исследования гипнотизма. Отчет ее был осторожно благоприятным, но отстранялся от дискуссий начала столетия:

Отчет был, скорее, просто «принят» БМА, нежели поддержан, однако это отметило начало процесса признания гипнотизма в Британии. Частично эта перемена настроения обязана прогрессу, которого достиг Брейд по сравнению с Эллиотсоном; дикие рассуждения о «животном магнетизме» никогда больше не отвращали официального внимания от реальности их результатов. Частично в этом заслуга и британской медицинской общественности, которая теперь обезопасила себя и, таким образом, смогла обходиться без того накала страстей, которым она ослепляла себя в отношении сущности месмеризма в начале века.