Гипноз. Скрытые глубины

В 1891 году весь Париж следил за громким судебным процессом. Обвинялись двадцатишестилетняя женщина Габриэлла Бомпар и ее любовник, опустившийся сутенер средних лет, Мишель Эйро. Оказавшись за год до этого без средств к существованию, Габриэлла заманила в номера судебного пристава Александра-Туссена Гуфе, пообещав любовные утехи. Этой низкорослой (ниже пяти футов роста), коротко стриженной проказливой потаскушке ничего не стоило увлечь его на кровать и, сняв у себя с пояса шелковый кушак, играючи обвить его вокруг шеи незадачливого Гуфе, в то время как тот ее целовал. Это было сигналом для Эйро выйти из-за занавески, где он все время прятался в ожидании. Он схватил другой конец кушака, и они повесили Гуфе; тот умер без всякого сопротивления и достаточно быстро, если учесть отсутствие у них профессионализма. К своему огорчению, они нашли у него всего несколько франков. Они засунули его тело в сундук и выбросили в лесу неподалеку от Лиона, прежде чем сбежать в Америку.

Через несколько месяцев, увидев свой портрет во французской газете, Габриэлла вернулась во Францию из Калифорнии, чтобы сдаться. Полиция теперь узнала, где находится Эйро, но ему удавалось скрываться еще шесть месяцев, пока он наконец не был выслежен на Кубе и выдан французским властям. Жестокость убийства, ничтожность выгоды, которую преследовали убийцы, и длящиеся около года розыски их привели к тому, что дело Гуфе не сходило с заголовков газет и, как говорят, около двадцати тысяч людей пришли в парижский морг, чтобы взглянуть на тело злополучного пристава.

Тактика защиты Габриэллы основывалась на утверждении, что ее участие в преступлении обусловлено постгипнотическим внушением, осуществленным ее любовником, и, стало быть, она не могла нести ответственность за совершение убийства. Комиссия психологов обследовала ее, сделав заключение, что у нее развращенный нрав, слегка «истерический» характер, однако при этом она отлично осознает, что делает. Ее защищал профессор права Жюль Льежуа, который предпринял длинное утомительное расследование, показывающее, что чувствительный индивид ведет себя под гипнозом не иначе, как автомат. Ее адвокаты подчеркивали также возраст и пол преступницы и указывали на ее почтенное происхождение как дочери торговца из среднего класса (невзирая на тот факт, что она, по всей видимости, давно рассталась с приличиями среднего класса). Другими словами, они играли на популярном мнении о гипнотизме как средстве лишения воли и нравственности впечатлительных людей (молодых женщин), тогда как утверждения защиты Эйро — которые выглядели как пародия на выдвигаемые адвокатами Габриэллы аргументы — сводились всего-навсего к тому, что его, дескать, сбили с толку ее молодость и красота. Габриэлла получила двенадцать лет, а Эйро был приговорен к смертной казни. На разницу в силе приговора, однако, никак не повлияло свидетельство Льежуа, прошедшее мимо ушей судей; он не был даже допущен к психологическому освидетельствованию подсудимой. Более относящимся к делу обстоятельством для судей, которые уже были убеждены комиссией парижских врачей, был тот факт, что Габриэлла специально вернулась во Францию для явки с повинной в полицию. Также осталось незамеченным и то, что аргументы Льежуа, если подумать об их логических следствиях, подрывали само понятие правовой ответственности.

С энтузиазмом давая показания, Льежуа не ограничился только лежащими под рукой данными, но развернул энергичную теоретическую атаку на взгляды своих соперников, которая спровоцировала еще больший отпор со стороны его оппонентов. Интересно, как судьи смотрели на весь этот психологический диспут? Они видели, что парижские врачи постоянно заявляют о своем профессионализме и обвиняют Льежуа в поддержке таких шарлатанов, как сценические гипнотизеры, однако к тонкостям спора суд остался равнодушен. Как мы это уже не раз видели на протяжении истории гипнотизма, все имело свою социальную подоплеку. Наиболее акцентируемым было обвинение Льежуа в том, что он якобы усиливает анархическое брожение умов низших классов, угрожающие прочности Третьей Республики.

Этот вышедший наружу спор был составной частью происходящих тогда дебатов. То, что разыгралось в помещении суда, принадлежало двум враждующим школам психологии. Льежуа был коллегой Ипполита-Марии Бернгейма (Hippolyte-Maria Bernheim, 1837–1919), старейшины Нансийской школы, который по случаю слабого здоровья не смог принять участия в процессе сам, тогда как противостоящие ему врачи-эксперты были друзьями и коллегами Жана-Мартина Шарко (Jean-Marten Charcot, 1825–93), из Парижской школы Сальпетриера. В то время как смертный приговор был неизбежен для Эйро, в случае Габриэллы речь шла не о мере ее виновности, но о гипнозе и принуждении. По этому вопросу и боролись две соперничающие школы.

Льебо и Нансийская школа

Игроки «Эрудита» любят словечко «od», но мало кто знает о его происхождении. В 1840-х и ранних 1850-х годах многие европейцы увлекались теориями австрийского химика барона Карла фон Райхенбаха (1788–1869). Уже открыв ранее парафин и креозот, в 1845 году фон Райхенбах заявил об открытии новой силы, «od», которая пронизывает мир и истечения которой из магнитов и кристаллов, дескать, могут видеть магнетизированные и чувствительные субъекты. Джеймс Брейд написал уничтожающий ответ в брошюре «Власть ума над телом» (1846), в которой он продемонстрировал результаты контрэкспериментов и заявил, что райхенбаховские испытуемые были теми чувствительными людьми, которые сами производят желаемые результаты. Это достаточно странно, но что-то похожее на феномен Райхенбаха изучали вплоть до конца века в клинике Ла Шарите в Париже на загипнотизированных больных Ж. Б. Луис и Колонель де Рошас, пока не были разоблачены, среди прочих, английским писателем Эрнестом Гартом.

Гипнотизм же находился в настоящем застое, и это продолжалось еще какое-то время. Из-за крайностей Эллиотсона в Англии были приговорены к забвению и смешаны с оккультизмом даже взгляды Брейда. Ни один уважающий себя врач не утруждал себя исследованием предмета, если, конечно, не хотел погубить свою карьеру. Поддерживали гипнотизм только сценические месмеристы, однако они привлекали лишь широкую публику, но не академических знаменитостей. Однако кое-какой интерес к брейдизму на Континенте все-таки сохранился. Доктор Дюран ле Грос (писавший под английским псевдонимом Филлипс) в 1860 году издал книгу, которая была хорошо принята в узком кругу; он выступал также с лекциями в Бельгии и во Франции. Примерно в это же время Эжен Азам наблюдал за молодой девушкой, известной потом просто как Фелида X., с первоначальным диагнозом «истерия», который потом сменили на «раздвоение личности». Он применил в лечении гипноз по Брейду и написал отчет об этом случае в престижном «Archives de médecine» в 1860 году. Азам рассказал о своей работе известному врачу Паулю Брока, и тот провел хирургическую операцию под гипнозом. Результаты были впечатляющими, но не актуальными; теперь в хирургии уже повсеместно использовались химические препараты.

Вспышка интереса медиков пришлась на 1860-й год, когда Брейд, тогда уже при смерти, послал статью для чтения во Французской академии наук. Последствия этого скромного хода оказались огромными. В результате он инициировал все современное гипнотическое движение, но должно было пройти еще несколько лет, прежде чем толчок охватил широкую общественность. Среди аудитории был врач по имени Амбруаз-Огюст Льебо (Ambroise-Auguste Liebault, 1823–1904). Заинтригованный, он отправился к себе домой, в деревню близ Нанси, где у него была практика, и спокойно экспериментировал на своих клиентах в специализированной клинике, разместившейся в живописном саду. Он пришел к убеждению, что все это только внушение. Никаких пассов руками, никакой предварительной индукции, ни даже фиксации по Брейду, — он также обнаружил, что в большинстве случаев собственно внушение излечивает органические и другие заболевания. Его метод заключался в том, чтобы просто смотреть в глаза пациенту, заверяя его, что симптомы его болезни вылечились. По его мнению, гипнотический сон — это самый обычный сон, если не считать, что он вызван внушением, которое фокусирует внимание пациента на мысли о сне. На его взгляды сильно повлиял Брейд: концентрация ума на единственной идее, мысль о сне, вызывающая релаксацию, отстранение чувств от внешнего мира, остановка мышления и явное трансовое состояние. Однако он не отбросил магнетизм как теоретическую возможность.

Льебо был незаурядным человеком. Двенадцатый ребенок в крестьянской семье из Лорена, он сделал себе имя у себя дома, в деревне и окрестностях, как принципиальный и искусный врач и таким образом завоевал себе место в ряду французской медицинской элиты, которая сплошь состояла из высших классов. Невысокого роста, разговорчивый, смуглый, с крестьянской внешностью и осанкой, он представлял контраст с алчностью Месмера. Он посчитал, что зарабатывает достаточно денег, чтобы предлагать гипноз бесплатно. Неудивительно, что скоро у него появилось множество пациентов. После пяти лет исследований он описал свои открытия в книге.

Книга Льебо бесспорно установила рекорд как самая неудачная публикация во все времена. За первые пять лет он продал всего пять экземпляров. На него смотрели (если вообще говорить о его известности) как на помешанного на гипнотизме и как на дурака из-за неспособности заработать деньги. Тем не менее он выжил и продолжал применять гипнотизм в своей практике. Говорят, вода камень точит, и не вследствие своей силы, но просто потому, что продолжает капать на камень; так постепенно, потихоньку длительная изоляция Льебо закончилась, когда в 1882 году к нему обратился профессор медицины из близлежащего университета Нанси. Известен факт, что Ипполит Бернгейм был скептиком: ведь гипнотизм — это, конечно же, удел шарлатанов и дураков. Он отправил к Льебо для осмотра одного строптивого пациента. Пациент этот страдал от хронического ишиаса, и Бернгейм не смог ничего поделать. Его намерением было выставить Льебо обманщиком, однако, к удивлению Бернгейма, человек был вылечен. Бернгейм переменил свое мнение. С тех пор началась его дружба с Льебо, и он пригласил его работать с ним в университете, где избавил его от пристрастия к магнетизму, показав, что немагнетизированные пузырьки с водой так же успешно лечат, как и магнетизированные.

То, что они сделали вдвоем, сформировало влиятельный впоследствии нансийский подход к гипнотизму, который и положил начало современному гипнозу. Согласно их взглядам, гипнотизм работает через внушение — психическая сила внушения может влиять даже на физические расстройства. Они первые стали называть то, что они делали, «гипнотерапией». Выражаясь психологически, согласно Нансийской школе гипнотизм основывается на концентрации внимания (или «нервной силы») на различных органах тела и участках мозга. Их техника состояла из комбинации «демократичности», при помощи которой они любили завоевывать доверие пациента, когда, например, давали ему смотреть другие сеансы гипноза, и авторитарности, с которой они обычно приказывали пациенту «спать» командным тоном и даже на какое-то время силой закрывали ему веки. Позднее Бернгейм, однако, обнаружил, что внушение почти так же эффективно, когда пациент бодрствует. Интересно, но в противовес превалирующим взглядам своих современников, согласно которым гипнотизируемость есть форма слабости и подвержены ей по большей части женщины, Бернгейм, наоборот, главным образом практиковал с мужчинами. Он нашел, что легче вводятся в гипноз те люди, которые привыкли повиноваться, например солдаты.

Невысокого роста, с голубыми глазами, излучающими дружелюбие, усами и бородкой клинышком, Бернгейм определил гипноз как состояние внушаемости, индуцируемое внушением. Книга, которую он написал в 1884 году, стала с тех пор образцом ясности и неисчерпаемым источником информации. Она навсегда изменила направление исследований по гипнозу. На протяжении нескольких лет они вместе с Льебо представляли своего рода центр международной школы, хотя между ее представителями были и расхождения во мнениях. Во Франции — это адвокат Льежуа и судебный медицинский эксперт Анри-Этьен Бони, которые особенно интересовались применением гипноза в уголовном судопроизводстве. За границей — Альберт Моль и барон Альберт фон Шренк-Нотцинг в Германии; Рихард фон Крафт-Эбинг в Австрии; К. Ллойд Тукей и Дж. Милн Брэмвелл в Великобритании, Борис Сайдис и Мортон Принс в США; Владимир Бехтерев в России; Отто Веттерстранд в Швеции; Цезарь Ломброзо и Энрико Морзелли в Италии; Иозеф Дельбеф в Бельгии; А. В. ван Рентергем в Голландии — и это только чтобы отметить наиболее выдающихся исследователей, первопроходцев, принесших гипнотизм в современную эпоху.

Однако при всей ясности его идей Бернгейм не встретил безусловного понимания ни дома, ни за границей. Влиятельные силы восстали против него. Война между физиологией и психологией далеко не закончена и по сей день — шизофреники, например, сошли с ума или страдают от биохимического дисбаланса в мозге? Не следует ли оправдывать некоторых жестоких уголовников вследствие избытка у них Y-хромосом и недостатка серотонина? Бернгейм был на стороне психологии только в первой фазе развязавшейся войны.

Шарко и Парижская школа

Если Бернгейм и Льебо представлены как настоящие герои в этой главе, то их оппонент, Жан-Мартин Шарко, выглядит почти как законченный негодяй. Он был врачом с мировой известностью, и именно его интерес к гипнотизму в конечном итоге превратил гипноз в законный предмет научного исследования.

В 1862 году Шарко был назначен главным врачом Сальпетриера, великолепного комплекса на ста акрах берега Сены, состоящего из сорока пяти зданий, словно город, со своими улицами, площадями, садами и населением из пяти тысяч обездоленных, сумасшедших, престарелых женщин с помутившимся рассудком (соседний Бисетр населен мужчинами), которые были собраны вместе без каких-либо попыток классифицировать их заболевания и содержать в разных палатах. Это был рай для такого перспективного невролога, как Шарко; однако до того, как он прославил комплекс, оборудовал лабораториями, организовал музей, расширил научный и преподавательский состав, Сальпетриер был адом, которого избегали многие врачи. Через двадцать лет в результате многочисленных публикаций и успехов его учеников Шарко достиг всемирной славы и основал науку неврологию. Он выделил множественный склероз, расширил понимание полиомиелита, одно из неврологических расстройств названо в его честь, и сделал многое-многое другое.

Врач принцев и королей, Шарко был маленьким, коренастым, энергичным человеком с большой головой, бычьей шеей и низким лбом. Он чем-то напоминал Наполеона и любил подчеркивать это сходство; не возражал и против прозвища «Наполеон неврозов». Артистичный и эрудированный, со знаменитой коллекцией старых и редких книг по демонизму и колдовству, он был властным и повелевающим учителем, не терпящим никакой критики ни дома, ни на работе. К 1880 году Шарко окружил себя восторженными студентами (этот круг остроумно назвали «charcoterie»[52]); а его и без того уже громадный престиж усиливался аурой мистика и репутацией «чудесного» целителя. Он не только обладал сверхъестественной проницательностью в отношении заболеваний своих пациентов, но если, например, видел перед собой случай истерического паралича, просто командовал пациенту бросить свои носилки и ходить.

Диапазон проблем, понимаемых в девятнадцатом столетии как «истерия», стал особой сферой интересов Шарко. Это по-разному проявляющееся расстройство, под которым обычно подразумевалось несколько заболеваний, как органических, так и невротических. Каждый, кто был подвержен галлюцинациям, обморокам, неорганическому параличу или припадкам, с большой вероятностью классифицировался как истерик. Сегодня то, что обозначают словом «истерия», охватывает четыре диагностических категории: посттравматическое стрессовое расстройство, синдром Брике, конверсионное и диссоциативное расстройство[53]. Чтобы внести порядок в эту неразбериху, Шарко определил «большую истерию» как протекающую через три фазы: обморок, конвульсии и манифестацию интенсивных эмоций. Иногда включалась и четвертая — фаза бреда, длящаяся несколько дней. Шарко верил в то, что истерия является органическим заболеванием, указывающим на какие-то нарушения в мозге; однако прогрессивным аспектом его работы явилось указание на то, что мужчины точно так же подвержены приступам истерии, как и женщины; первоначально полагали (как это показывает этимология слова, восходящего к греческому — «матка»), что только женщины подвержены истерии. Важным подклассом истериков являлись сомнамбулы и те, которые впадали в фуговые[54] состояния, когда они на некоторое время забывали, кто они есть, и принимали себя за другую личность, причем ни одна из двух личностей почти не помнила о другой.

Шарко эффективно справлялся с истерией посредством своего рода лечения верой. Так велики были его слава и престиж, что ему стоило только завоевать доверие пациентки и чуть приободрить ее, и половина битвы была уже выиграна. Вторая часть состояла из разных форм лечения, которые могли иметь и физическую составляющую, но все-таки главной была психология, которая и лечила. Так, например, если истерик страдал от паралича руки, Шарко мог дать ему упражнения для парализованной руки; но поскольку не было никакого органического повреждения, это было формой психологического лечения. Он пришел к убеждению, что истерические симптомы вызываются самовнушением. Чтобы взять простой пример, предположим, что некий человек получил легкую травму на работе — такую травму, которая могла бы быть гораздо хуже. Его преследует мысль: «Если бы я всего на несколько сантиметров подался влево, то раздробило бы всю руку». И в результате, хотя сама рана быстро заживает, в руке развивается истерический паралич.

Шарль Рише, друг Шарко и лауреат Нобелевской премии 1913 года в медицине, уговорил его попробовать гипноз на своих пациентах. Уже уловив связь между истерией и внушаемостью, Шарко был склонен, рассмотрев природу гипноза, отыскать другие корреляции. Он обнаружил, что его пациенты входили в одну из трех стадий гипноза: летаргию, каталепсию и сомнамбулизм. Летаргия — это полная инертность, она подобна обморочной фазе истерии, но если глаза субъекта остаются открытыми, то она переходит в каталепсию, когда члены тела сохраняют то положение, в которое их поместил оператор. Эту каталепсию он сравнивал с истерическим параличом, а другим признаком, напоминающим истерию, был такой — если члены тела загипнотизированного субъекта привести в агрессивное положение, то за этим следовали агрессивные мысли и поступки. Сомнамбулизм был схож с истерией также и в проявлении анестезии: анестезия кисти («перчаточная анестезия») или руки («рукавная анестезия») — это было обычным явлением для истериков. Шарко заключил, что гипноз — это искусственно вызванное изменение нервной системы, которое достигается только у истерических больных и проявляется в трех различных фазах, как показано выше. Отметим, что именно это стало тем научным рассуждением, которое придало ранее запретному предмету гипнотизма ауру научности.

Интерес Шарко к гипнотизму, начавшийся в 1878 году, получил толчок не только после исследований Рише, но и после «металлотерапии» Виктора Бурка (1822–84), который предположил, что при помощи металлов и магнитов можно сдерживать или ускорять наступление трансового состояния. Исследования Шарко и его коллег (особенно Ж. Б. Льюиса) по металлотерапии представляют диковинное дополнение к истории гипнотизма. Они нашли, что, дотрагиваясь до соответствующей части тела металлом или магнитом, можно не только снять истерическую анестезию, спазмы и паралич, но также и перемещать эти симптомы в другие части тела. Студент Шарко Жозеф Бабински даже открыл, что симптомы можно перемещать от одного пациента к другому. Потом Льюис развил невероятную терапевтическую деятельность.

Бернгейм, оппонируя, доказывал, что все эти результаты достигаются благодаря внушению.

В 1882 году, занимая уже ряд постов, Шарко был назначен заведующим кафедрой заболеваний нервной системы, которая по правительственному указу была создана специально для него. Он сделал отважный ход, когда избирался в Академию наук в 1883, представив доклад по гипнозу. Быть может, уподобление гипноза истерии вместе с верой, что истерия — это органическая болезнь, придали гипнозу больше респектабельности; он смог доказать, что говорил не о каком-то запретном животном магнетизме, но о нарушении деятельности мозга, которое имитирует истерию, другое нарушение мозга. Он был избран, плотину прорвало, и с этого момента гипноз стал предметом научного поиска. Психология стала полноправной академической дисциплиной, впервые отделившись от философии.

Высокий престиж Шарко и научно-популярный характер его лекций (которые часто посещали представители высшего общества и репортеры) способствовали тому, что тема гипноза была подхвачена прессой, которая тут же увлеклась живописаниями каталепсии, а затем бульварными рассказами, зачастую вымышленными, о ясновидящих и совращении под гипнозом. Шарко был так знаменит, что сценические гипнотизеры рекламировали свои шоу в стиле «как у Шарко в Сальпетриере». Помимо прочего, экспериментируя в применении гипноза на больных, Шарко доказал, что психологические факторы самостоятельно могут вызвать паралич. Он добился появления признаков паралича у загипнотизированных пациентов и показал, что их симптоматика идентична проявлениям при органическом параличе, кроме того, он определил различия между «динамической амнезией» (когда память может восстановиться) и «органической амнезией» (когда память не восстанавливается).

Шарко не был первым, кто увидел сходство между гипнозом и истерией. Многие гипнотизеры до него отмечали, что истерики очень гипнабельны, а по крайней мере один из них даже предвосхитил утверждение Шарко, определив гипноз как болезненное состояние. Исследователи из Сальпетриера полагали, что они только подкрепляют эти гипотезы тщательными экспериментами. В погоне за ясностью они использовали только самых хороших испытуемых, большей частью женщин, госпитализированных в Сальпетриере; пациентки более или менее четко показывали три фазы, на которые указывал Шарко. Но здесь была загвоздка: он уже доказал существование этих трех фаз, а это уже не совсем научный путь поисков, когда используешь те же объекты, на которых и выстроил свои предположения. И действительно, нет ничего невероятного в том, что пациентки пытались оправдать то, что от них ожидали. В Сальпетриере царила толкотня, врачи и больные сталкивались друг с другом в палатах и коридорах, и пациенты неизбежно должны были слышать, о чем говорят между собой доктора, и передавали это другим. И, следовательно, пациентки очень хорошо знали, что от них ожидают в экспериментах. Неясно и то, насколько часто сам Шарко практиковал гипноз на пациентах, а не отдавал в руки ассистентов подготовить их для него. В последнем случае ассистенты, по всей вероятности, могли невольно сообщать больным, что от них ждет великий человек. Шарко думал, что три фазы гипноза возникают спонтанно, однако скорей всего сами ассистенты и пациенты показывали ему именно то, что он хотел увидеть. И конечно, в то время не было ни одного независимого исследователя, кто смог бы подтвердить его результаты.

Знаменитость Шарко в этом случае принесла дурные плоды. Хотя ему и удалось придать гипнозу респектабельность, но его теория, что он является формой истерии, явно ограничена и неверна; тем не менее уже его слава гарантировала серьезное рассмотрение данного предмета. Кроме того, по этой теории эффективность гипнотерапии отрицалась, несмотря на серию замечательных исцелений у Льебо и Бернгейма, ибо согласно гипотезе Шарко гипноз может быть опасен, может быть причиной латентной истерии. Многие книги по гипнотизму неизменно недоброжелательно высказываются о Шарко; его важные труды по неврологии почти не упоминаются, его вера в металлотерапию и заблуждения относительно гипноза выставляются на первый план. Но он был великим человеком, одним из гигантов науки девятнадцатого столетия; и, как и все великие люди, не без недостатков.

Соперничество школ

Битва разразилась между двумя школами — и по крайней мере парижане ринулись в бой с несвойственной ученым ожесточенностью, называя представителей Нансийской школы провинциальными шарлатанами и обвиняя книгу Бернгейма в ненаучности. В свою очередь Бернгейм доказывал, что три так называемые фазы гипноза Шарко — заблуждение. Вот, например, одно из умеренных высказываний Бернгейма против Шарко:

На это Шарко и его коллеги могли позволить себе лишь вялое возражение типа того, что безумно было бы думать, будто все мы гипнотизируемы. Защищаясь, Парижская школа нападала также и на придерживающихся магнетических взглядов. Они обвиняли магнетизеров в корысти и шарлатанстве, но поскольку они и сами не были святошами, то им трудно было сохранять позу обвинителей. Со своей стороны, магнетизеры, хоть и раздираемые собственными спорами, единодушно хулили позитивистский подход Шарко, сведение гипноза к истерии, и вуайеризм Сальпетриера. Они говорили, что Шарко вызывает истерические припадки у пациенток, нисколько не доказывающие, что гипноз — это истерия, и присоединялись к Бернгейму, ссылающемуся на жалобы пациентов Шарко на эти внушения. И с течением времени взгляды Шарко и его учеников в Сальпетриере были опровергнуты Нансийской школой. После смерти Шарко в 1893 году его студенты и коллеги один за другим каялись в своих воззрениях, пока в 1903 году Брэмвелл просто не констатировал: «Взгляды месмеристов и представителей школы Сальпетриера прекратили интересовать ученых людей».

Однако в залах суда, когда поднялся вопрос о манипуляциях объектами гипноза, ветер переменился. Здесь Шарко стал героем, а Бернгейма, кажется, поободрали. Поскольку Берн-гейм верил в абсолютную силу внушения, то, как доказывал его коллега Льежуа на процессе Гуфе, загипнотизированный человек может ничем не отличаться от автомата — «игрушка без собственной воли», как скажет позднее последователь Нансийской школы шведский психолог Фредрик Бьернстрем. Человек под гипнозом может стать не только жертвой преступления, но его можно заставить действовать вопреки его воле. Исследования же Шарко показали, что загипнотизированный все еще сохраняет функционирующее сознание и поэтому может отвечать за свои действия. Лишь в экстремальных случаях умственных расстройств, в которые не включается истерия, теряется способность к произвольным действиям. Несмотря на свою симпатию к Нансийской школе, Брэмвелл был вынужден на основании собственных экспериментов «расстаться с верой в так называемый автоматизм или, лучше сказать, в «беспомощное повиновение» объекта».

Бернгейм уподоблял гипнотический автоматизм автоматизму рефлекторных актов. Такое сравнение, конечно, преувеличивает степень потери контроля даже у человека в глубоком гипнотическом состоянии. Все эксперименты, задуманные с целью заставить испытуемых совершить антисоциальные действия, имеют недостаток в том, что субъект предположительно знает заранее или догадывается, что обстоятельства эксперимента не представляют никакой опасности для него самого и других. Мне кажется, что Бернгейм просто проигнорировал то, до какой степени объекты способны и действительно могут наслаждаться исполнением роли. Многие из его решающих тестов слишком сильно отдают этим исполнением роли, чтобы служить надежным свидетельством. Здесь приводится пример его работы с человеком, обозначенным просто «С», о котором известно только, что он сорокачетырехлетний фотограф.

Бедняга затем был представлен воображаемому судье. В другом случае Бернгейм, выступая скорее как сценический гипнотизер, сумел заставить того же самого объекта в быстрой последовательности представить себя маленьким мальчиком, молодой девушкой, военачальником, священником и собакой. И каждый раз С. с рвением подчинялся.

Но не все труды Бернгейма по криминальным случаям являются заблуждением. Благодаря приверженности тезису о ведущей роли внушаемости он стал первым, кто ясно постулировал, что подозреваемые в преступлении могут быть приведены к даче ложных признаний, а свидетели — лгать в угоду следствию и даже предлагать доказательства, подтверждающие их искренность и честность.

В ответ на сообщения из Нанси по вопросу о криминальном потенциале гипнотизма со стороны Сальпетриера выступил Жиль де ля Туретт. Он доказывал, что объекты играют определенные роли и что гипнотизм не изменяет характер. Известный случай в Сальпетриере, кажется, подтвердил точку зрения Туретта.

Конечно, трудно представить, как бы Бернгейм на это прореагировал. Ясно, как я уже имел случай заметить на страницах книги, что даже глубоко загипнотизированный объект не полностью бессознателен и может сопротивляться внушениям гипнотизера, если они слишком странные или выходят за границы привычной для объекта нравственности.

Гипноз и принуждение

Вопрос о влиянии (хорошем или дурном), которое гипнотизер может оказывать на объект, далеко не нов. Он муссировался с самых первых дней месмеризма, когда маркиз де Пюисегюр открыл раппорт, который образуется между оператором и объектом. Является ли объект чем-то большим, нежели игрушкой в руках магнетизера, — интересовался мистик де Пюисегюр; ответ на этот вопрос, конечно, открывал бы широкие криминальные и сексуальные возможности. Сексуальная энергия достигает своего апогея в форме привязанности — «трансфере», как сказали бы фрейдисты, — которую объект может испытывать к своему целителю, или еще каким-то образом — как, по-видимому, Диккенс привязался к Августе де ла Ру. Мнения разделились уже в те времена. Д’Эслон верил, что магнетизер может взять верх над женщиной, которая достигла кризисного состояния (которое, вспомним, по своей природе часто является оргазмом); де Пюисегюр спрашивал нескольких своих сомнамбул, как далеко они могли бы идти, но все они отвечали, что хотя ему и удается заставлять их делать много глупостей, например, бить себя мухобойкой, но он не мог бы заставить их раздеться.

Увлеченность девятнадцатого века месмеризмом и гипнотизмом была пронизана страхами, а беллетристы вместе со сценическими гипнотизерами питали эти страхи. Сценические гипнотизеры строили свою игру на фразах типа: «Сейчас вы полностью в моей власти». Но если бы это было действительно так, то бог знает что началось бы. Целомудренных викторианских девушек можно было бы лишать девственности, мужчин превращать в террористов и убийц. Это был бы в точности тот сценарий, который раскручивали писатели в целой серии книг, увенчанной такими шедеврами, как «Трилби» дю Морье и рассказом «Гипнотизер» Амброза Бирса. Классовые и национальные предрассудки также мутили воду: низшие классы, как считалось, имели более высокие сексуальные аппетиты, чем буржуазия, и потому более желали совращения женщин из среднего класса, а евреи, как предполагалось, были лучшими месмеристами. В 1878 году еврейский дантист Пауль Леви еще усугубил дело, когда получил десять лет за невероятное преступление — изнасилование своей пациентки прямо в зубоврачебном кресле, в то время как ее мать присутствовала в соседней комнате. Однако это не было очевидным случаем антисемитизма: как оказалось, он занимался сексом с дочерью, в то время как мать уснула, предварительно уговорив их, что ради оказания помощи дочери в ее хронической проблеме с зубами ему надо сначала проверить, является ли Берта, ее дочь, девушкой или нет. Это совращение было расценено как изнасилование из-за предполагаемых у него гипнотических способностей.

Как только был открыт феномен постгипнотического внушения, страсти усилились. Теперь авторы романов заставляли своих героев убивать не только под гипнозом, но и в бодрствующем состоянии в результате внедренного ранее внушения злого месмериста. Это были те страхи, которые взмыли со страниц романов и из прокуренных театров, проникли в зал суда, где велся процесс по делу Гуфе, а несколькими годами раньше прошел по крайней мере еще один громкий процесс, который по сравнению с защитой Габриэллы Бомпар может показаться современному уху еще менее правдоподобным.

В 1865 году Тимоти Кастеллан был оборванцем, бродягой с изуродованной ступней, который больше не мог заниматься своей профессией резчика пробок и скитался по южной Франции, вблизи Тулона, как странствующий целитель. Однажды вечером в деревне Гиол он зашел в дом, где жил человек с пятнадцатилетним сыном и двадцатишестилетней дочерью Жозефиной. Хотя Жозефина встретила бродягу с отвращением, ее отец сжалился над ним и пригласил его отужинать вместе с ними и переночевать на сеновале. На протяжении вечера в дом заходили любопытствующие соседи посмотреть на известного мага. На самом деле человек этот страдал манией величия, так как он написал на клочке бумаги, будто он Сын Бога. Он использовал язык жестов и письмо для общения, потому что притворялся глухонемым.

Утром отец и брат Жозефины отправились на работу, и Тимоти тоже пошел своим путем. Однако через некоторое время он вернулся и прошел в дом. Еще раз постучались соседи, и один из них заметил, как бродяга делал странные знаки за спиной Жозефины. Как позже заявила Жозефина, после завтрака Тимоти загипнотизировал ее, отнес на руках в заднюю комнату и там изнасиловал. Вечером, к великому удивлению соседей, Жозефина покинула дом вместе с Тимоти, очевидно чтобы бродяжничать вместе с ним. В последующие несколько дней странную парочку видели в окрестностях, и Тимоти хвастливо демонстрировал свою власть над молодой женщиной, заставляя ее ходить на четвереньках, лаять, как собака, и тому подобное. Ее отношение к нему было странной смесью привязанности и отвращения. Через несколько дней она сбежала от него и вернулась домой, постепенно приходя в себя от испуга. Тимоти был арестован, и почтенные доктора засвидетельствовали на судебном процессе, что один человек может полностью взять власть над другим, как это, по всей видимости, и сделал Тимоти с Жозефиной. Действуя согласно обычной для девятнадцатого века версии, по которой женщина более слабое, более подверженное истерике и менее рациональное существо, они постарались извлечь пользу из того факта, что она была женщиной, а он — мужчиной. Тимоти был признан виновным и приговорен в двенадцати годам каторги.

Недавние эксперименты, однако, показывают, что вы не можете принудить человека под гипнозом делать что-либо против его воли. И это не удивительно, если учесть то, что вы даже не сможете загипнотизировать человека без его согласия. Если вы попытаетесь заставить его вести себя наперекор сознанию, то произойдет одно из двух: он либо проснется, либо продолжит спать, но в любом случае откажется сотрудничать с вами. Словно существует своего рода внутренний монитор или часовой, который никогда не спит и определяет, что невозможно дальше подчиняться командам, которые нарушают моральный кодекс человека. Возможно, это есть та же самая психологическая функция, которую в первой главе мы назвали «скрытым наблюдателем». Вы могли бы спросить: «Почему же тогда люди дурачатся на гипнотических представлениях?» Ответом на это могло бы быть: сдерживающие факторы, ограничения у людей под гипнозом снижены, и они воспринимают это всего лишь как маленькое развлечение. Но более экстремальный сценарий, когда грабитель гипнотизирует банковского служителя, скажем, чтобы тот открыл сейф, — это полная чепуха.

Мне бы не удалось так просто загипнотизировать вас и заставить убить мистера Смита, однако предположите только, что, используя обычный феномен гипнотических галлюцинаций, я описал бы вам мистера Смита как кровожадного маньяка, который угрожает вашей возлюбленной, и… смотрите-ка!

Вы тотчас же схватились бы за пистолет… Или предположим (более отстранено), что при помощи гипноза я могу создать у вас вторую, злобную, криминальную личность.

Как бы это ни показалось странным, но даже этого может оказаться недостаточно, чтобы заставить вас убить мистера Смита. Гипноз может снизить ваши запреты, но он не сделает вас забывчивым и глухим, он не похитит у вас полностью ваши критические способности. Какая-то часть в вас будет осознавать, что мистер Смит мирно сидит в кресле и курит трубку и у него совсем не кровожадный вид. Но как же тогда быть с тем, что в экспериментальных условиях людей можно уговорить брать в руки ядовитых змей, прыскать в других кислотой, раскрывать ненастоящие военные тайны, ругаться нецензурными словами, глумиться над Библией, раздеваться напоказ и красть экзаменационные билеты? Приводим здесь отчет одного из главных специалистов в этой области, американского психолога Джона Уоткинса. Уоткинс гипнотизировал солдата во время Второй мировой войны, говоря ему, что когда тот откроет глаза, то окажется в смертельно опасной ситуации лицом к лицу с «мерзким японским солдатом». В действительности же перед ним стоял старший офицер армии США.

В другом случае, когда Уоткинс попробовал провести тот же эксперимент на другом объекте, у него уже был в кармане нож, который тот не замедлил достать и попытался — или сделал вид — применить против «японца». Однако все эти эксперименты, как и другие похожие на них, увы, слишком слабы. Участники знали, что их привлекают к психологическому эксперименту, и, можно предположить, думали, что их экзаменаторы достаточно ответственные люди и по-настоящему не просят их совершать убийство или что-нибудь в этом роде. К тому же в описанном эксперименте вокруг стояли другие люди, которые служили неким напоминанием для самого объекта или некоторой части его сознания, что это всего лишь эксперимент. Другие экспериментаторы использовали стеклянный барьер, защищающий «жертву» от попадания в нее кислоты или объекта от хватания реальных ядовитых змей. Но, в дополнение к уже указанному, очень вероятно, что объекты могли видеть стекло, — напоминаем, что гиперестезия является общим феноменом гипноза, так что объект может заметить вещи, которые в нормальном состоянии трудно было бы увидеть. В любом случае, психолог Мартин Орн пришел к выводу, что те самые люди, которые были готовы подвергать опасности свою жизнь и жизни других людей под гипнозом, также готовы выполнить аналогичные действия и в состоянии бодрствования. Следовательно, гипноз ничего не дает уголовникам.

Наиболее известное и часто предполагаемое преступление против жертвы гипноза — это изнасилование. Рекламные журналы в США, предлагая курс гипноза, обычно использовали заголовок «Как овладеть девочкой при помощи гипноза». Поясняя, реклама показывала пышную женщину, расстегивающую одежду. В нашу более фетишистскую эру все стало наоборот: теперь интернет предлагает видео, показывающие «доминантную женщину», применяющую гипноз к счастливым и беспомощным мужчинам. Это очень непростой вопрос — изнасилование под гипнозом, потому что так легко обидеть людей (и особенно жертв), предположив, что они не совсем невинны. Тем не менее именно это я и предполагаю; факты вынуждают меня сделать это заключение.

С самого начала появления гипнотизма, даже во времена животного магнетизма, всегда ходили слухи о гипнотизерах, вступающих в связь со своими пациентками. В Великобритании, ближе к настоящему моменту, известны случаи Майкла Гилла из Уэльса в 1988 году и Нельсона Нельсона с северного Девона в 1991 году; оба они начинали как гипнотерапевты и занимались сексом со многими пациентками. Случай Гилла более или менее выпадает из ряда подобных, поскольку трудно установить, давали ли три участвующие женщины согласие вообще. Случай с Нельсоном особенно ужасен, поскольку его преступления охватывают многие годы и страны, — когда он был осужден в 1991 году, ему было уже пятьдесят семь, и он приехал в страну из Южной Африки, где был известен как Нельсон Линтотг, — он совратил по меньшей мере двести жертв, многие из них несовершеннолетние, к которым он питал особое пристрастие. Как менеджер клуба здоровья или плавательного бассейна он начал с того, что предлагал свои услуги гипнотерапевта по мелким проблемам типа грызения ногтей или пристрастия к никотину.

Я утверждал на протяжении всей книги, что загипнотизированный человек не теряет контроля над собой. Но что же происходит в случаях изнасилования? Понятно, что жертвы были в сознании, иначе впоследствии они не смогли бы заявить об изнасиловании. Потом жертвы утверждали сами, что находились в сознании, но в состоянии такой глубокой летаргии, что не могли и помыслить о сопротивлении, а некоторые ученые рассуждали так, что у некоторых индивидов глубокий гипноз может вызвать такой мышечный паралич, при котором объект не в состоянии постоять за себя, даже если бы и хотел (далее я буду использовать местоимения «она» и «ее» для обозначения жертвы в теме об изнасиловании, хотя, конечно, случались и изнасилования мужчин мужчинами). Давайте взглянем на конкретный отчет, извиняя образец женской логики. Во время предыдущего сеанса врач ласкал ее грудь, и тем не менее она пришла снова:

В первой главе я рассказывал о двойственном чувстве у большинства объектов гипнотических экспериментов. Одна ваша часть понимает, что вам не надо идти на поводу внушений гипнотизера, а другая ваша часть просто и не думает сопротивляться. Достаточно ясно, что эта женщина находилась в точно таком же состоянии. Но вы можете прервать это, если захотите; пусть ваша воля и понижена, но не устранена.

Но давайте взглянем на вещи под другим углом. Гипнотерапевт, конечно, кое-что знает о гипнозе и знает, что он не вызывает полного забвения и пациентки будут помнить о сексуальных действиях. И чтобы гипнотерапевт приступил при этом к изнасилованию, он должен быть изрядно глупым человеком, хотя некоторые, пожалуй, и пытаются тщетно установить постгипнотическую амнезию. Несомненно, есть такие глупцы или отчаянные головы, но опять же дело обстоит так, что должно быть хотя бы малое согласие между ними и жертвой. Я стараюсь не оправдать случаи изнасилования, но понять их. И весь этот эмоциональный спор надо воспринимать на фоне общей статистики. По результатам анонимного опроса допускается, что пять процентов всех докторов состоят в сексуальных отношениях с пациентами, десять — не идут дальше поцелуев и объятий. Вообще существует что-то в отношениях между врачом и пациенткой, что делает ее уязвимой к чарам доктора. Предположим далее, что приблизительно такое же число половых актов происходит в кабинетах гипнологов, как и в кабинетах обычных врачей. Информация о некоторых из этих случаев затем сообщается в полицию, когда, оглядываясь назад, жертва чувствует, что злоупотребили ее инертностью. Вследствие известной репутации гипноза она, скорей всего, ожидает, что ее воля была подорвана, да и сами гипнологи поощряют такое верование.

Подмечено, что жертва далеко не всегда так не желала случившегося, как она представляет потом, — это подкрепляется многими достоверными фактами. Неизменно в заявлениях о предполагаемых изнасилованиях под гипнозом содержится изрядная доля двусмысленности. Почему жертва пошла на второй и третий сеансы? Почему она не сказала «нет» и просто ничего не делала? Почему она так долго не обращалась в полицию? Реальные жизненные ситуации эмоционально очень запутаны, а прийти к какому-нибудь заключению о принуждении находящегося под гипнозом человека на основании экспериментальных данных чрезвычайно трудно, потому что фактически невозможно воспроизвести в лабораторных условиях реальную жизнь. Однако подавляющее большинство свидетельств, накопленных в последних исследованиях, позволяет сделать только одно здравое заключение, а именно: если невозможно непосредственно принудить невинного человека к убийству или сексу, то возможно снять или снизить его сдерживающие механизмы, так что если он (или она) был склонен к убийству или сексу, то согласится это осуществить. Как и любой врач, вступивший в половые отношения со своей пациенткой, гипнолог в подобном случае будет повинен в злоупотреблении доверием и властью; однако совсем не очевидно, что он будет повинен в изнасиловании, если под этим понимать принуждение к сексу абсолютно того не желающей жертвы. Это заключение хорошо согласуется не только с современными исследованиями, но и с важной публикацией фон Шренк-Нощинга в «Архиве криминальной антропологии и криминалистики» за 1900 год. Наряду с сомнением относительно возможности гипнотического убийства, он находит ту же двусмысленность в темной области гипнотического насилия. Процитируем только один из его случаев:

Современные дискуссии относительно того, можно ли заставить человека под гипнозом принудить к совершению антисоциальных поступков, — это лишь отголосок дебатов девятнадцатого века, хотя теперешние споры более утонченные, и основаны на большем фактическом материале. Бернгейм и другие представители Нансийской школы — выдающиеся Льежуа и Форель — проводили бесчисленные эксперименты, предназначенные для показа, что загипнотизированный человек может совершить преступление. С мелодраматическим тоном, который, по-видимому, был свойственен многим таким исследователям, включая Уоткинса, Льежуа начинает один из своих отчетов словами: «Я должен быть обвинен за попытку убийства моего друга, М. П., — я сделал это, как если бы все было не вполне серьезно, перед глазами комиссара полиции Нанси». Но как в новом, так и в старом споре дискуссия неизбежно должна зайти в тупик, ибо факты, которые находятся в вашем распоряжении, будут зависеть и от вашей предрасположенности. Если загипнотизированный объект, например, совершил антисоциальный поступок, то это лишь говорит за то, что такого рода человек поступил бы так и в любом случае; если же загипнотизированному не удалось совершить антисоциальный поступок, то это подтверждает лишь то, что был выбран неудачный объект гипноза или гипнотизер некомпетентен. Другими словами, какую бы позицию вы ни стали защищать, вы всегда найдете убедительные аргументы.

Повиновение властной силе

Хотя я склонен отвергать подобные страхи, но они поднимают одну очень интересную тему. Настораживает то, что многие из нас готовы идти значительно дальше в своей покорности авторитетам, чем нам хотелось бы думать: сей факт открыли немцы во время Второй мировой войны. В своей знаменитой захватывающей книге «Повиновение властной силе» Стенли Милгрэм описывает серию экспериментов, которые он провел в 1960-х годах на психологическом факультете Йельского университета. Действуют два человека, один в роли «учителя», другой в роли «обучаемого»; им говорят, что они принимают участие в изучении процессов памяти и процесса обучения. Учитель задает вопросы и, как ему объясняет психолог, выступающий в качестве авторитета, должен применять электрический ток, если ученик дает неправильные ответы. Напряжение увеличивается каждый раз, когда дается неверный ответ. Учителю внушается, что это поможет обучаемому исправлять свои ошибки, и постепенно психолог начинает все больше и больше настаивать на применении наказания. В действительности же обучаемый — это актер, а внушительная электрическая машина с множеством циферблатов и переключателей вовсе не бьет электрическим током. Однако учитель ничего об этом не знает, и Милгрэм обнаружил, что многие люди — более шестидесяти процентов — повинуясь требованиям психолога, начинают давать опасные дозы электричества и игнорируют свой собственный конфликт, когда видят, как обучаемый страдает. Милгрэм ставил разные условия (ученика можно видеть или нет или даже не слышать), а нестерпимые вопли и крики ученика означали, что пора прекращать эксперимент. Еще большая часть — порядка девяноста процентов — участвовали до конца в роли учителя, если не они сами, а третье лицо управляло пультом и давало электрические удары: так им было легче оправдаться в том, что не они несут ответственность. Около шестидесяти пяти процентов соглашались проводить эксперимент до конца, даже если думали, что у обучаемого больное сердце. Когда авторитетную фигуру экспериментатора удаляли или ставили двух экспериментаторов, дающих противоречивые указания, ни один «учитель» не превысил опасного предела напряжения, даже несмотря на то, что сам обучаемый настаивал на этом. Объектами этих экспериментов были не какие-то чудовища, но обыкновенные люди, как мы с вами.

Однако и это не должно обнадеживать в поиске преступников-сомнамбул. Заметим, во-первых, что это рушит в корне многие литературные сюжеты — типа тех, когда незнакомец в поезде гипнотизирует невинную молодую женщину, но поезд въезжает в тоннель, и непроницаемый занавес темноты закрывает то, что произойдет после. Такого рода мгновенного преодоления моральных барьеров просто не может быть. Требуется время и терпение, или, по крайней мере, соответствие требованиям, чтобы всего лишь попробовать представить себя как властную и сильную персону. Во-вторых, совсем не так очевидно, что преступник сумел бы преуспеть, если бы придал себе необходимую авторитарность.

Существует много переменных, от которых зависит дело, и самые главные из них — это: какова внушаемость объекта; как глубоко он гипнотизируется; насколько хорош гипнотизер как оператор; как глубоко внедряются у объекта криминальные внушения; характер и склонности субъекта (имел ли он до того криминальные тенденции); временные рамки, в которых объект действует. Только при условии, что все эти переменные совпадают, преступление под гипнозом возможно, — и заметим, что даже тогда это будет непроизвольным криминальным поступком, поскольку в числе условий существует наличие у объекта преступных наклонностей.

Короче, гипноз был бы очень капризным орудием преступления. Никакой гарантии успеха. То же самое, кстати, и с амнезией, которая, как можно себе представить, могла бы быть весьма полезной в преступлениях. Правда, что гипнотизер может внушить не вспоминать что-либо потом, однако успех не гарантирован; к тому же другой гипнотизер (возможно, работающий на полицию) может на это выйти и восстановить память.

Но не все триллеры, только потому, что «им положено», создают сенсации и вольно обращаются с темой гипноза. В «Крестиках-ноликах» Яна Ранкина показан гипнотизер, который помогает травмированному полицейскому восстановить вытесненные воспоминания и таким образом раскрыть дело. Однако «Месмерист», триллер Феличе Пикано, на всю катушку использует все клише гипнотизма. Действующий в начале прошлого века в маленьком городке штата Небраска месмерист по имени Динсмо обладает способностью превращать мужчин и женщин в своих марионеток на всю жизнь. Он использует свое умение для сексуального насилия и слежки; он может доводить людей до самоубийства, принуждать к убийству; может загипнотизировать их мгновенно бликом своей запонки. Они часто страдают потом от последействия гипноза. В какой-то момент, ближе к концу книги, он гипнотизирует целую толпу в триста человек блеском наручников, которыми сцеплены его руки. Такие клише в конце концов разоблачают сами себя своей полной нереальностью, ибо, если бы существовал когда-либо такой Динсмо, сейчас бы он управлял целым миром.

Кроме вопроса, можно ли заставить загипнотизированного человека совершить преступление, есть еще и другой: а не может ли гипнотизер, пользуясь своей силой, совершить преступление против своего объекта, например, принудив его покончить с собой. Это уже более правдоподобно. Гипнотизер мог бы приказать объекту выпить стакан с водой, в котором на самом деле яд (но он мог бы сделать это и без гипноза), или, если взять экстремальный сценарий, мог бы заставить его вызвать у себя сердечный приступ. Это, насколько я понимаю, единственно возможное криминальное применение гипноза, но едва ли правдоподобное. Гипнотизер должен был бы потратить какое-то время на то, чтобы построить отношения доверия со своим объектом, и для этого либо замаскировать свою враждебность (даже для сверхчувствительности), либо быть, прежде всего, его хорошим другом. Я ничего не слышал ни о чем подобном.

«Преступники под гипнозом» в двадцатом веке

В девятнадцатом веке страхи насчет гипнотизма были так сильны, что при случае можно было просить о смягчении приговора в суде. Так, в 1879 один молодой человек, который был пациентом гипнотерапевта, обнажался в общественном туалете. Когда дело дошло до суда во Франции в начале 1880-х, он был признан страдающим от приступов спонтанного сомнамбулизма, амнезии и оправдан. Но времена изменились.

Два наиболее известных рецидивиста недавнего времени, Кенни Бианчи и Анджело Буоно, работали в паре и известны как «хилсайдские душители». В конце 1970-х они терроризировали Лос-Анджелес, пока не были пойманы в 1979 году. Ну, конец 1970-х — это такое время, которое также характеризуется высокой степенью сочувствия к «множественникам» (люди с диагнозом «множественное личностное расстройство» — multiple personality disorder — MPD[55]), и, как разновидность безумия, MPD успешно использовалось как смягчающее вину обстоятельство. Бианчи и его адвокаты уцепились за это. Бианчи готовился к процессу, читая «Три лика Евы» и просматривая фильм «Сивилла». Его обследовал профессиональный психолог, который по-настоящему верил в истинность MPD и искренность людей под гипнозом. Однако обвинение было убеждено, что Бианчи притворяется. Был приглашен доктор Мартин Орн, директор Клиники экспериментальной психиатрии в Филадельфии, всемирно известный эксперт по гипнозу. Он просмотрел видеозапись и решил, что Бианчи недостаточно знает о гипнозе, чтобы успешно его симулировать. Он испытал Бианчи под гипнозом — и тот провалил тесты. Например, когда его просили «увидеть» своего адвоката, сидящего в кресле рядом с ним, Бианчи выразил бурное удивление тем, что его адвокат и в самом деле стоит в конце комнаты. Загипнотизированные люди так не делают; один из стандартных признаков гипнотического транса — это так называемая «логика транса», способность воспринимать аномальные ситуации как заурядные. В другом тесте Бианчи загипнотизировали и сказали, что выделенная нарисованным кружочком область его руки анестезирована, а остальная рука — нет. Его попросили закрыть глаза и говорить «да», если трогали вне этого кружка, и «нет», если дотрагивались внутри. Это была ловушка, потому что любой, кто по-настоящему анестезирован, ничего не скажет, если дотрагиваться до онемевшего места. Но Бианчи тупо сказал «нет». Он завалил и другие тесты — и оба, он и его двоюродный брат Буоно, были приговорены к пожизненному заключению без права досрочного освобождения на поруки. Суды уже далеко не так легковерны насчет гипноза, как это было в девятнадцатом веке.

В деле доктора Кармело Копполино 1966 года в Нью-Джерси, обвинявшегося в убийстве полковника Фарбера, его любовница (жена полковника) утверждала, что была загипнотизирована добрым доктором и, выполняя его распоряжение, убила своего мужа. Суд отклонил это утверждение на том основании, что она не могла убить мужа против своей воли, а то, что она называет гипнотизмом, — это не более чем сильное сексуальное влечение. Копполино был оправдан, но позже обвинен во Флориде за убийство собственной жены.

В процессе 1981 года «Соединенные Штаты против Филлипс» подсудимая обвинялась в том, что стреляла и чуть не убила двух маршалов США, пытаясь помочь убежать своему мужу, когда его доставляли в здание федерального суда. Она утверждала, что была загипнотизирована мужем, причем муж, предположительно, гипнотизировал ее много раз на протяжении нескольких лет. Эта отговорка не принесла миссис Филлипс пользы, и она была признана виновной.

Один из наиболее забавных случаев произошел в 1959 году, когда были пойманы двое сбежавших из тюрьмы. Один из них, Томас Марш, утверждал, что был загипнотизирован другим, которого звали Джек Кокс. Кокс клялся, что побег вышел в результате неудавшегося гипнотического эксперимента. Стаоаясь вызвать возрастную регрессию, Кокс сказал Маршу отправиться назад, туда, где он был счастлив. Марш понял инструкцию буквально и вышел из тюрьмы! Поняв, что произошло, Кокс последовал за ним, дабы объяснить ошибку и уговорить его вернуться в тюрьму, пока не вышло неприятностей. Это хитрое оправдание было отклонено судом.

При несколько схожих обстоятельствах в Копенгагене в 1950-х годах решение суда было гораздо более двусмысленным. Один уголовник, которого назовем здесь X, встретил в тюрьме другого, Y. Они делили камеру, и X был почти полностью под влиянием Y. Много раз Y гипнотизировал X и даже продолжал так делать, когда они покинули тюрьму. Y заставил X ограбить банк, и во время ограбления были застрелены двое банковских служащих. Когда состоялся суд (находясь в состоянии дезориентации после ограбления, X дал себя поймать), Y был отправлен в тюрьму, однако X — по причине безумства или состояния, подобного этому, — в приют для душевнобольных. Но его вряд ли бы оправдали, как это могло бы случиться в девятнадцатом веке.

Гипнотизм — это не «сыворотка правды»; он не может заставить вас вдруг открыть все семейные тайны, ваши самые глубокие и темные сексуальные фантазии, мечты и проступки юности. Под гипнозом даже можно лгать, сознательно или бессознательно вы можете «как бы вспомнить» то, что с вами не происходило. Некоторые из опасений в отношении гипноза, конечно, оправданы, но ясно одно: гипнотизм не может заставить вас делать то что противно вашей натуре, однако может снять ваши собственные запреты делать то, что вы иначе никогда бы не стали.