Глава первая

Все знают: если в ваш район, немножко зачуханный и заброшенный, переехали люди, располагающие средствами, они первым делом начнут наводить там чистоту. Причем избавляться не только от всякого хлама. Людей тоже могут выбросить на помойку, как вчерашний мусор, оставшийся на тротуаре, или задвинуть в угол, куда задвигают все сломанное. Вот только эти самые располагающие средствами не всегда знают, что обветшавший и неухоженный райончик на самом деле выстроен на любви.

Сегодня в дом напротив, который с собственным участком, въезжают новые владельцы. Уже несколько месяцев строители проводили там Капитальный Ремонт в Бушвикском стиле. Сперва выпотрошили, а потом довели до ума самую красивую вещь в нашем квартале – обветшавший, заросший сорняками, заколоченный дом. Теперь вид у него такой, будто он из дорогого пригорода: широкие двустворчатые двери, блестящие окна, подстриженный газон.

Я раздвигаю шторы, чтобы поздороваться со своим перекрестком Бушвик и Джефферсон-авеню, – у меня собственный способ потянуться с утра и зевнуть на утреннее солнце. Отсюда видно, как по всему кварталу плавают слова, точно пыль с проходящих наверху рельсов. Все слова – из стихов. Я собираю эти слова в строки и пытаюсь осмыслить то, что вокруг: мой район, мой Бруклин, мою жизнь, мой мир, саму себя в нем.

Все такое, каким и должно быть, если не считать богатенького дома, который похож на надраенные новенькие «Джорданы», брошенные в кучу растоптанных башмаков.

Ну ладно, я напоминаю себе, что сегодня особенный день, не позволю я этим новым соседям мне его испортить. Моя старшая сестра Дженайя возвращается домой после первого года в колледже, практика у нее закончилась, так что остатки каникул она проведет со мной. Мама задумала грандиозный Праздничный Ужин. Я взбиваю свои густые непокорные кудряшки, влезаю в старые джинсовые шорты. Шорты мне достались от Дженайи и в этом году стали теснее, чем в прошлом. Мама все шутит – в семнадцать лет у тебя наконец-то появились формы; не то чтобы они мне были так уж нужны. На сестер Бенитес гаитянско-доминиканского происхождения и так слишком много обращают внимания и на улице, и в школе.

Сама-то я заспалась, а вот мои младшие сестры Марисоль, Лайла и Кайла уже смеются и шутят на кухне – помогают маме готовить Праздничный Ужин: чистят бататы, маринуют курятину, варят бобы-хабичуэлы, вымачивают соленую сушеную рыбу для бакалао. Папуля, видимо, тоже еще спит – он вчера работал сверхурочно, а еще я знаю, что ему не по душе вся эта суета. И я его понимаю.

Мне иногда кажется, что лучше слушать рев автобусов, дребезг легковушек и грохот музыки, чем постоянную болтовню сестер – да и мамину тоже. Она из всех самая громогласная и порой говорит такое – туши свет. Самые тихие в нашей семье – папуля, Дженайя и я. Все мы любим устроиться на диване, почитать книжку или посмотреть документалку, а не сплетничать с мамой.

Иду в сторону кухни и вижу: на другой стороне улицы к свежеотремонтированному дому подъезжает джип с тонированными стеклами. Прибыли! Мы поназаключали пари, кем окажутся эти идиоты: чернокожими богатеями или белыми богатеями. Одно-то точно: такой дом по карману только богатеям. Пассажирская дверь открывается, и – вот сейчас выиграю пари! – я ору во весь голос:

– Богатенькие приехали!

Ко мне тут же подскакивает Марисоль – она меня на два года младше. Не потому, что она у нас самая шустрая, а потому, что у нее самая большая ставка. Мы с моей жадной до наживы сестричкой, она же Мари Денежка, поставили целых двадцать долларов на то, что в дом въедет молодое семейство белых: дело в том, что такое происходит по всему Бушвику.

– Вылезай, белый парень, вылезай, – приговаривает Марисоль, хлопая в ладоши и поправляя на носу очки с толстыми стеклами. – Сейчас денежек заработаем!

Но с пассажирского сиденья вылезает темнокожая женщина – тут как раз входит Лайла и орет:

– Ага! Мы выиграли! Гоните деньги!

Они с ее близняшкой Кайлой поставили на то, что в дом въедет рэпер или баскетболист с женой-супермоделью – и мы все прославимся уже потому, что живем в том же квартале.

Но тут наружу выпрыгивает водитель, а за ним еще двое пассажиров – и мы просто не верим своим глазам. С заднего сиденья появляются двое просто обалденных парней. Замечательных чернокожих парней. Мы с Марисоль, похоже, проиграли пари, но ничуть не жалеем.

Все семейство собирается на тротуаре – вид у них такой, будто они попали в чужую страну. Я смотрю на них и понимаю, что существует разница между одеждой дорогой на вид и по-настоящему дорогой. Женщина вся в белом, как будто собралась на вечеринку на яхте, темные очки подняты наверх и поддерживают длинные блестящие волосы. На мужчине небесно-голубая рубашка с закатанными рукавами, и у него темные очки на носу. И с ними двое парней.

– Ну. Ни. Фига. Себе. – Как всегда, первой дар речи обретает Лайла. – Кто же они такие?

– Рэперы и баскетболисты. Гони деньги, Марисоль! – вступает Кайла.

– А вот и нет! У парней вид такой, будто они поют в бой-бэнде, – говорит Лайла. – Вон как одеты. Уж я баскетболиста-то как-нибудь опознаю. А рэпер такие ботинки ни за что не наденет.

– Точно, эти в бэнде, а не в банде. А у нас тут сплошные банды. Им тут не место, – говорю я.

– Да ты посмотри, какие лапушки. И ведь примерно нашего возраста? Пойдем поздороваемся. – Кайла хватает близняшку за руку и выскакивает из спальни. Близняшки как раз закончили седьмой класс, и, с тех пор как им исполнилось тринадцать, они только и знают, что трепаться о шмотках, музыке и мальчиках. Кстати, внимания им – с их одинаковыми одежками и прическами – перепадает побольше, чем мне, Марисоль и Дженайе, вместе взятым.

Я кидаюсь вдогонку за сестрами, но тут из кухни выходит мама и разом меня останавливает, протянув поперек дороги деревянную ложку.

– А вот и нет, – говорит она, упершись рукою в бок. А потом поворачивается к двери. – Кайла и Лайла! А ну назад!

Близнецы с топотом возвращаются в гостиную.

– Но мама, – пытается переубедить ее Марисоль, – новые соседи приехали! Кстати, чернокожие!

Мама опускает деревянную ложку и поднимает брови. Волосы ее убраны под цветастый атласный платок, серьги – золотые кольца – свисают почти до плеч. Она вырядилась в свои любимые розовые велюровые треники, хотя на кухне будет жарко, точно в аду. Только нижняя губа подмазана ярко-красной помадой, а румяна на темно-коричневых щеках свидетельствуют о том, что она решила расстараться ради папули. Я заранее знаю, что она скажет дальше, и начинаю мысленный отсчет. Пять, четыре, три…

– Зури, ты давно уже должна быть в прачечной. Все сушилки будут заняты. Марисоль, ты вещи в стирку рассортировала? Лайла и Кайла, снимите свое постельное белье и наше тоже, если отец ваш уже встал. Зури, как вернешься, подмети лестницу и крыльцо. Для Дженайи все должно быть чисто, – произносит мама почти на одном дыхании. А потом проходит мимо нас в нашу спальню и выглядывает из окна.

Еще в те времена, кода мама одну за другой рожала девочек, родители решили превратить большую гостиную в спальню на всех пятерых. Мама с папулей спят в спальне в задней части дома, рядом с кухней и ванной, а в так называемой столовой мы все собираемся на диване, едим и смотрим телевизор.

Меньше чем через минуту мама возвращается из спальни с широкой довольной улыбкой на лице.

– Как подумать, сходили бы вы поздоровались с соседями. Заодно и крыльцо подметете.

Я пропускаю сестер вперед – и тут из родительской спальни выходит, шаркая ногами, папуля.

– Дженайя приехала? – спрашивает он, почесывая выпуклый живот. Его густая черная грива с одной стороны примялась, один глаз припух. Он явно не выспался. Опять все ночи подряд работает в больничном кафетерии.

Мама качает головой.

– Нет, но ты можешь пойти представиться этим симпатичным людям, нашим соседям.

Папуля отмахивается.

– Уже представился. Они к нам заходили на прошлой неделе.

– Папуля! Чего ж ты нам не сказал? – возмущаюсь я.

– А чего говорить? – Папуля плюхается на свое обычное место, в большое кресло, и тянется к потрепанной книге Говарда Зинна, которую читал раз сто. Папуля читает так, будто книги в мире того и гляди иссякнут. Иногда кажется, что истории и история ему интереснее, чем люди.

– Зури! Идешь? – орет снизу Кайла. Соседи успели привыкнуть к нашим громким голосам, но мне интересно, что подумают эти новенькие, когда мы станем во всю глотку звать друг друга из окон, с другого конца квартала и даже из бодеги – магазинчика на углу.

Лайла с Марисоль уже перешли через улицу и разговаривают с мальчиками. Родители их, видимо, ушли в дом. Кайла хватает мою ладонь и, не дав мне времени подумать, тащит и меня через улицу. Младшая сестра держит меня за руку так, будто я совсем мелкая, – когда мы ступаем на тротуар, я вырываюсь и скрещиваю руки на груди.

Мальчики оба на вид примерно мои ровесники, лет семнадцати. У них гладкая шоколадная кожа, лица выглядят ненастоящими: лбы, брови и скулы моделей. Один немного выше и сухощавее другого, при этом они очень похожи. Наверняка братья. У того, что пониже, густые волосы, и хотя он и меньше брата, но все равно возвышается над сестрами и надо мной. У того, что повыше и потоньше, волосы коротко подстрижены и обесцвечены, подбородок квадратный, и он им все время двигает, будто скрипит зубами. Я изо всех сил стараюсь не таращиться, но могла бы и не стараться – сестрицы и без меня вытаращились так, что туши свет.

– А это Зизи с нашего квартала. Она же Зури Луз Бенитес. – Лайла полностью произносит мое имя, указывая на меня пальцем.

– Привет, я просто Зури, – говорю я, протягивая руку тому, что повыше и с обесцвеченными волосами. – Это друзья зовут меня Зизи.

– Дарий. – Он берет мою руку, но только за самые кончики пальцев, и слегка ее пожимает. Я тут же ее отдергиваю, но он не отводит от меня глаз, скрытых густыми ресницами.

– Чего? – говорю я.

– Ничего, – отвечает мальчик по имени Дарий, поглаживая подбородок и поправляя воротник. И продолжает на меня смотреть.

Я в ответ закатываю глаза. Но продолжаю ощущать его взгляд даже после того, как всем телом отворачиваюсь от него к брату.

– Я Эйнсли, – говорит второй и крепко пожимает мне руку. – Ну, это, мы только что сюда переехали. Понятное дело!

– Рады знакомству, – говорю я, поскольку мама вышколила нас в смысле хороших манер.

– Мы тоже! Очень хочется посмотреть на Бушвик. Твоя сестра столько про него рассказала, – говорит Эйнсли. Он слишком старательно улыбается. Улыбка из тех, за которую недолго получить по физиономии, если нарвешься на наших местных хулиганов. И все равно он симпатичный, этакий жизнерадостный щенок в специально связанной собачьей попонке, с которым иногда гуляют белые с нашей улицы; Дарий же больше похож на магазинного кота с дурным характером. – И не обращайте внимания на моего младшего брата, он дуется, потому что не хотел уезжать с Манхэттена.

– Чел, ничего я не дуюсь. Просто… приспосабливаюсь, – отвечает Дарий, скрещивая руки на груди.

– Да уж, к такому поди приспособься, – говорю я, и мое любопытство касательно этих парней разом отключается. Не люблю я, когда плохо отзываются о моем районе, особенно если это люди, которые говорят «понятное дело» и «чел». Я корчу Дарию злобную бушвикскую рожу, но он, похоже, не врубается. Просто стоит, выпятив верхнюю губу, как будто принюхивается к вони своего занудства.

– Мы тут всю жизнь прожили. Так что спрашивайте, что хотите, – продолжает Лайла. – Я вам покажу, где баскетбольная площадка, познакомлю со здешними классными парнями. Прежде всего с Колином. Он у нас крутой. А Марисоль знает, где лучшие цены на хлеб и молоко. В бодегу к Эрнандо не ходите. Он как налепил себе вывеску «органическое», так все цены задрал.

Я как раз хотела остановить Лайлу, чтобы она больше не позорилась, но первой ее прервала Марисоль, которой не терпелось заняться собственным бизнесом:

– Я Марисоль, но вы меня можете звать Мари Денежка, а почему – скоро поймете. Вас вряд ли заинтересуют мои финансовые консультации. Судя по всему, вам и без них хорошо, но у нас тут все немного по-своему. Может, вам и полезно будет знать, как оптимальнее потратить миллион долларов. Плату я беру по часам. Причем мелкими купюрами, – заявляет она, демонстрируя свои брекеты и поправляя очки.

– Оптимальнее потратить миллион долларов? Ладно. – Эйнсли смеется. – Мари Денежка. Мне нравится.

Марисоль улыбается, опускает глаза, обхватывает себя руками за плечи. Она такого не ждала – комплимента, а к нему еще и лучезарную улыбку с ямочками на щеках. Она после этого стесняется смотреть Эйнсли в глаза.

– Эй, идите сюда, помогайте! – доносится с другой стороны улицы. У нашего дома останавливается такси, с заднего сиденья выглядывает Дженайя.

Я кидаюсь через улицу, звенит велосипедный звонок, сердце едва не выскакивает у меня из груди. Я застываю, на меня мчится, визжа тормозами, велосипед, и я даже не успеваю отреагировать, когда один из мальчиков оттаскивает меня в сторону. Велосипед проносится мимо, велосипедист показывает мне средний палец – я, мол, едва не угробила его хипстерскую машину своими тщедушными метр шестьдесят. Знала я, что от этих новых велодорожек будут одни только беды. Теперь никто не смотрит, куда едет.

Я перевожу дух и тут понимаю, что Дарий все еще держит меня за локоть, а вокруг сгрудились сестры. Испуг проходит, но Дарий по-прежнему держит меня, чуть слишком крепко.

– Э-э… можешь отпустить, – говорю я.

– Да. – Дарий разжимает пальцы. – Кстати, не стоит благодарности.

– А, спасибо, – бормочу я, стараясь соблюдать правила хорошего тона.

Он отходит в сторону, лицо уже не такое напряженное, хотя от него по-прежнему воняет занудством. «Вообще-то и без спасибо обойдешься», – добавляю я в мыслях.

Дженайя выскакивает из такси, смотрит вправо и влево – движение у нас оживленное, – потом кидается ко мне.

– Зури! – восклицает она и стискивает меня в объятиях. – Я знаю, что ты по мне скучала, но это не повод прыгать под колеса!

– Очень скучала, Най-Най, – говорю я и крепко ее сжимаю. Мы стоим, покачиваясь, потом расцепляемся, но к этому времени внимание Дженайи уже переключилось на Эйнсли. Она так и впилась в него взглядом, и я чувствую, что ей хватило полсекунды, чтобы оценить все: прическу, лицо, тело, одежду, улыбку и даже зубы. И я ее не виню.

– А звать тебя… – начинает Дженайя, улыбаясь от уха до уха.

– Эйнсли, – отвечает он, улыбаясь в ответ именно ей. – Эйнсли Дарси. Мы только что приехали. А это мой младший брат Дарий.

– А, привет, – произносит Дженайя, и в словах, как всегда, – солнце, радуга, единороги. На долгую секунду повисает неловкое молчание, только Бушвик шумит, как обычно. Я чувствую, что Дженайе не придумать, что бы такое сказать интересное, хотя она и приехала издалека, познакомилась там с новыми людьми, испытала много нового, многому научилась. Моя старшая сестра не большой специалист по таким играм, хотя и провела целый год в колледже.

Эйнсли хватает ее за руку и говорит:

– Прости, но ты не сказала, как тебя зовут.

– Это наша старшая сестра Дженайя Лиза Бенитес! – сообщает Лайла. – Она учится в Сиракузах.

– В Сиракузах? – говорит Эйнсли. – Я тоже учусь на севере штата. В Корнеле.

– Как здорово, – отвечает Дженайя, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимость, когда близняшки начинают хихикать.

Я совру, если скажу, что Дженайя не была второй мамой и мне, и нам – особенно после того, как появились близняшки и маме пришлось заниматься только ими. Однако Най-Най никогда не пыталась занять мамино место. Она просто оставалась старшей сестрой – на два года старше меня, на шесть – близняшек. Она нас причесывала, помогала выбирать одежду, давала советы, но решение оставляла за нами. Она была этакой сладкой карамелью, которая слепляла нас воедино.

Сестры глаза выплакали, когда она уехала в колледж. Я дошла отсюда до самого Бруклинского моста – это мне помогает успокоиться. А теперь она вернулась домой на все лето, и мы опять Классная и Потрясная Пятерка Бенито, как нас называют близнецы. Или – Все о Бенджаминах Сестрах Бенитес, как говорит Мари Денежка. Или Пять Горячих Сердец, по словам Дженайи, потому что мы – ее сердце.

Краем глаза вижу, как Дарси качает головой: мол, вся эта сцена – сущий бред. Я к нему поворачиваюсь и тоже качаю головой, давая понять, что тут мы сходимся, все, кроме нас с ним, ведут себя по-идиотски. Но он не реагирует на мой жест. Отводит взгляд. Ну и ладно.

Водитель такси бибикает: он все ждет, когда ему заплатят.

– Черт, надо расплатиться, – говорит Дженайя и снова переходит улицу. Мы с сестрами идем следом.

– Пока, Эйнсли! Пока, Дарий! – бросает Лайла через плечо.

– Пока… Дженайя! – откликается Эйнсли, а Дженайя находит мою руку и пожимает так, будто не может во все это поверить: что парни такие симпатяги и жить будут напротив, да еще один из них, Эйнсли, серьезно ею заинтересовался.

Только шагнув на крыльцо, я оборачиваюсь, чтобы проверить, улыбнулся ли Дарий, или махнул рукой, или проследил, как мы переходим улицу, – или так и остался стоять, точно замерзшее дерево зимой. Оказалось, он уже ушел в дом.

Загрузка...