Гордость

Глава четвертая

Утро первой каникулярной пятницы, и квартира превратилась в хрупкий пузырь: круглый, полный, беззвучный, и там, внутри, все четыре мои сестры затиснуты в одну комнату. Мы теперь все примерно одного роста и размера, но по-прежнему спим в своих детских кроватях.

У стен стоят две двухъярусные кровати, еще одна, односпальная, прямо под окном – на ней спит Дженайя.

Я встала раньше всех и читаю книгу с карандашом и маркером в руке, как учил папуля. Я читаю «Между миром и мной» и думаю про Мекку Та-Нехиси Коутс – Говардский университет, про то, что в университете все будет как в другой стране: никаких тебе чужаков, которые приедут и все испортят. И лица у людей там такие же, какими были в 1867 году, когда Говард основали. И хотя студенты все приехали из разных концов страны и даже со всего мира, все они говорят на одном языке – языке чернокожих, африканцев, карибов и афролатиносов, и в них есть все, что есть и во мне: Гаити, Доминикана; там все темнокожие.

Я дочитываю главу и выглядываю в окно – началась ли уже подготовка к общему празднику. Но вижу я только братьев Дарси возле их дома. Эйнсли скачет и молотит кулаками по воздуху, будто решил подраться. Дарий растягивает мышцы ног, футболки у обоих взмокли по вороту от пота. Из того, как они одеты, я заключаю, что они явно не играли в мяч в парке, не подтягивались и не крутились на турнике, как другие местные парни.

На углу белая женщина, надев полиэтиленовый мешочек на руку, убирает какашки за своей собакой. Подбирает мешочек, завязывает, бросает в ближайшую урну, потом гладит собаку – мол, молодец. Еще я вижу мистера Тернера из конца квартала – он стоит у бодеги Эрнандо и пьет кофе. А потом он достанет пластмассовые ящики, поставит их на бок и сядет дожидаться сеньора Фелициано, Стони, Асенсио, мистера Райта и других местных дедуль на ежедневную партию в домино или в карты – по ходу они будут с азартом обсуждать политику или футбол.

К концу дня они освободят место для молодежи – Колина и его приятелей, которые будут просто стоять и пялиться на девушек, тянуть совсем-не-сок из бутылок – и с тем же азартом обсуждать политику и баскетбол. Потом начнется общая вечеринка, зазвучит музыка, до поздней ночи все будут есть и танцевать. Это один из моих любимых дней в году. Такая уменьшенная копия других моих любимых дней: когда мы идем с папулей на Доминиканский парад, или с Мадриной на Пуэрториканский парад, или с мамой на поднятие гаитянского флага в День Вест-Индии. Такие праздники объединяют всех жителей квартала – выходцев из Доминиканы, Пуэрто-Рико, Мексики, Панамы, с Гаити и Ямайки, афроамериканцев – приходят сюда и белые пары, те, кто в последнее время переехал в таунхаусы в конце квартала.

Мой район выстроен из любви, но жизнь в нем поддерживают деньги, здания, еда и рабочие места, – и даже я не могу не признать, что эти новые жильцы, у которые много денег и собственные мечты, в чем-то способны его улучшить. Наша задача – придумать, как оставить Бушвик прежним, но при этом сделать лучше.

Тут мне в голову приходит мысль. Я хватаю свой маленький ноутбук и пишу первые строки конкурсного эссе в Говард.

Я печатаю, стираю, печатаю, стираю снова и снова. Вздыхаю. Закрываю глаза. Отпускаю пальцы танцевать по клавиатуре.

К середине дня квартира превращается в душную сауну: мама готовит еду к празднику. Я уже привыкла к этим запахам, привык и наш квартал, а возможно, и весь район тоже.

Окна открыты настежь, чтобы выходил дым, а мы с сестрами остались в одних шортах, топиках и передниках – только еще сеточки на головах и перчатки на руках, когда мы беремся за продукты.

Те, кто перебрался в наш район недавно, наверное, думают, что шум в нашей части Бушвика просто не может стать громче, чем в обычный субботний вечер в июле.

Бас-кларнет заливается с самого полудня, шум такой, что не почитаешь, не подумаешь, не потаращишься мечтательно из окна. Диджей расположился у самого нашего крыльца, и кажется, что весь дом танцует под его музыку. Нам тоже не усидеть на месте. За готовкой я подпрыгиваю, покачиваюсь, приплясываю, подключаюсь к Лайле и Кайле, которые тренируются для танцевального конкурса на празднике.

Общие праздники у нас устраивают уже года два, с тех пор как мама создала в квартале праздничный комитет из одной себя. Ей удается организовать жительниц Джефферсон и Бушвика, они готовят еду и накрывают столы в другом конце квартала, а папуля с приятелями ставят грили на тротуаре и большие кулеры с пивом у нашего крыльца. Жители других кварталов расставляют на тротуаре складные стулья. Вокруг носятся ребятишки на самокатах. С обоих концов квартала две-три машины перекрывают проезд. А дальше начинается обжорство, как мама любит.

Наконец-то мы покончили с готовкой, можно все упаковывать в алюминиевые контейнеры. Мы помогаем отнести еду вниз, а дальше можно веселиться. Дженайя идет подкраситься и только потом присоединяется ко мне на крыльце. В руке у нее стаканчик мороженого, она садится со мной рядом, покачивая головой в такт мелодии, которую поставил диджей. За спиной у диджея небольшая сцена – там будет проходить танцевальный конкурс: прямо перед домом Дарси. Раньше-то никого это не смущало, дом же стоял пустой.

– Думаешь, они разозлятся? – спрашивает Дженайя, подцепляя ложечкой мороженое.

– Кто? – Я прикидываюсь полной дурой.

– Ты знаешь, о ком я. О Дарси. Они тут и недели не прожили, а нынче такой гвалт прямо у них на пороге.

– Плевать я хотела, – отвечаю я.

– А вот и не хотела.

– А вот и хотела.

– Видела бы ты свое лицо, когда Дарий выхватил тебя из-под того велосипеда.

– Плевать я хотела на свое лицо, Дженайя!

Она заливается смехом, и я смеюсь тоже. На Дженайю невозможно долго сердиться.

Я вижу, что со стороны Бушвик-авеню к нам идет Шарлиз. Она как чувствует, что я на нее смотрю, ловит мой взгляд. Улыбается своей особой улыбкой: кивок головой, один уголок губ приподнят.

А я ей не стала писать, что приехали новые соседи: хотела, чтобы она увидела своими глазами.

– Зи-Денежка. Чего тут? – спрашивает Шарлиз и крепко, по-мужски пожимает мне руку. Шарлиз баскетболистка, поступила в университет Дьюк по спортивной стипендии. Она меня на год старше, и от нее, как и от Дженайи, я уже знаю точно, как выглядит процедура подачи заявлений в колледж. Впрочем, Шарлиз после учебы тоже собирается сюда вернуться.

Я расправляю плечи, хлопаю в ладоши, сидя делаю парочку танцевальных движений ногами, вожу руками – и Шарлиз сразу понимает, что к чему.

Она ахает, подталкивает Дженайю, чтобы втиснуться между нами, смотрит мне в лицо и, широко раскрыв глаза, спрашивает:

– Зи, что случилось? Дома или снаружи? Горяченькое или холодненькое? Давай, колись! Хоть чайку хлебну! – Она делает вид, что подносит к губам чашечку, и оттопыривает мизинец.

Мы с Дженайей покатываемся от хохота. Сплетни Шарлиз любит не меньше нашей мамы.

Я собираюсь поведать, что к нам переехали братья Дарси, но тут ставят другую музыку, и малышня несется к диджею разучивать новые танцевальные движения.

– Оп-па! Вот это дело! – выпевает Шарлиз, берет меня за руку и поднимает с крыльца, и тут я вижу, что из дома выходят Дарси. Я автоматически прекращаю танцевать и снова сажусь.

– Ты чего? – удивляется Дженайя, доедая мороженое.

– Ничего, – отвечаю я, слегка покачиваясь в такт музыке.

Но Дженайя слишком хорошо меня знает, поэтому встает и тоже все видит. И, разумеется, машет рукой.

– Сюда идут.

– Я пошла. – Я пытаюсь встать и уйти наверх, но Дженайя меня останавливает.

– Да ладно! Ты чего, Зури? Мы что, всю жизнь будем от них бегать?

– Всю жизнь? Да кто тебе сказал, что они тут останутся на всю нашу жизнь?

– Вы вообще о ком? – интересуется Шарлиз. Она танцует и мальчиков пока не заметила.

Дженайя хлопает ее по плечу и подбородком указывает на братьев Дарси.

– А. Ого! – говорит Шарлиз. – А они кто такие?

– Парни, которые переехали в тот дом, – объясняет Дженайя.

– Чего? Что, честно? – удивляется Шарлиз, улыбаясь и округляя глаза.

– Честно, – хором отвечаем мы с Дженайей.

– Блин. Красавцы-то какие.

Дженайя смотрит на меня с видом: ну, что я тебе говорила?

– Дженайя, у меня вообще-то глаза есть. Вижу, что красавцы. Только не про нашу честь, – откликаюсь я.

– Зури они не нравятся, потому что живут напротив, – докладывает Дженайя Шарлиз.

– Я тебя понимаю, Зи, – отвечает Шарлиз. – У вас в квартале ведь оно как? Считай, они тебе теперь кузены.

– Вот уж спасибо! – фыркаю я. – Не, погоди. В смысле тут все сложно. Какие они нам кузены? Ты на дом-то их посмотри.

– Ну ладно. Богатые кузены, – уточняет Шарлиз. – Однако не мои кузены. Представь нас, Зури.

– Нет! – Я едва не срываюсь на визг. – И ты туда же!

– Послушай, – вступает Дженайя, – если уж эти Дарси так привели в порядок свой дом, значит, они сюда очень, очень надолго. Имеет смысл с ними познакомиться.

– Най, но они-то и не пытаются с нами знакомиться. Да, дом они починили, а потом начнут чинить весь наш квартал. Мне кажется, им наш праздник вообще поперек горла.

– Правда? А вон посмотри. – Она указывает подбородком.

Эйнсли подключился к ребятишкам, которые танцуют вокруг диджея. И улыбается при этом от уха до уха.

Дженайя тоже начинает подтанцовывать.

– Там! Там! Там! Там! – подпевает она, то есть ведет себя совсем по-дурацки, как и Эйнсли.

Шарлиз, по счастью, не присоединяется. Просто смотрит на Эйнсли и хихикает.

Эйнсли, не прекращая танцевать, поворачивается к нам, и как-то так получается, что они с Дженайей танцуют вместе, хотя он на расстоянии, а она все еще на крыльце. Эйнсли зовет ее к себе. Дженайя качает головой и подзывает к себе его. Они с моей сестрой ведут себя как полные идиоты.

– Ну тебя, Дженайя, прекрати, – бормочу я себе под нос.

Впрочем, Эйнсли не двигается с места, а через некоторое время к нему пробирается Лайла и тоже начинает танцевать.

– Так-так. Ничего себе! – возмущается Дженайя.

– А твоя сестричка времени зря не теряет, – замечает Шарлиз.

Музыка меняется, темп ускоряется, а Лайла вместо того, чтобы оставить Эйнсли в покое, хватает Кайлу, и они заключают его в круг.

– Этого не хватало, – фыркаю я. – Где папуля-то, когда он нужен?

– Да они просто дурачатся, – успокаивает меня Шарлиз.

Эйнсли ведет себя невозмутимо – можно подумать, тринадцатилетние дурищи набрасывались на него и раньше. Он знает все танцевальные движения, хотя и не совсем попадает в такт, – но от этого делается только симпатичнее. Я злюсь на себя за подобные мысли.

Замечаю, что Дарий тоже следит за ними. Правда, он не покачивает головой под музыку, не улыбается, даже не смотрит на ребятишек. Просто стоит на тротуаре, сложив руки на груди, с таким видом, будто слишком хорош для всей этой ерунды.

– А вон его младший брат, тот, в белой рубашке. Дарий, – просвещаю я Шарлиз. – Я его терпеть не могу.

– Он же вроде здесь совсем недавно, – откликается она.

– Верно, но ты только посмотри на него!

– Я, кажется, тебя понимаю. Какой-то он деревянный. Да и второй тоже. Но Эйнсли хоть старается. Давай, познакомь меня!

И тут Лайла вдруг подходит к Дарию и начинает танцевать перед ним. Я со своего места вижу, что нос его сморщен, уголки губ приподняты, брови нахмурены – как будто сестра моя вызывает у него отвращение. Лайла ничего этого не замечает.

– Лицо его видишь, Шарлиз? Такая вот семейка – все равно что белые. – Я начинаю подниматься с крыльца.

– Зи! Отстань ты от них. Они просто дурачатся!

Не обращая внимания на слова Шарлиз, я бегом спускаюсь с крыльца, проламываюсь сквозь толпу танцующих ребятишек и прямиком направляюсь к Лайле. Хватаю ее за руку, оттаскиваю в сторону.

– Зури, ты что, обалдела? – верещит Лайла.

– Прости, пожалуйста, – обращаюсь я к Дарию, а потом уже поворачиваюсь к сестре: – Ты полегче давай. Больно ты ему нужна такая.

– Да мы просто танцевали, – отвечает она, потирая предплечье.

– Нет, вы не просто танцевали, потому что он на тебя смотрел как на кучу дерьма.

– Прости, что? – Дарий приподнимает брови.

– Ладно, прощаю, – говорю я, глядя на него сбоку.

Лайла тем временем вырывается и уходит к своим подругам. Но я с этим типом еще не закончила, поэтому бросаю на него убийственный взгляд. Дарий откидывает назад голову и смотрит на меня так, будто это я что-то не то сделала.

– Я прошу прощения. Ты как думаешь, ты с кем разговариваешь? – спрашивает он.

– Я с тобой разговариваю, Дарий Дарси! И я видела, как ты смотрел на мою сестру.

– Она ко мне сама прицепилась. И я не знал, что она твоя сестра! – Голос у него ниже, чем мне запомнилось, и у него легкий акцент, но какой – непонятно. Явно не бушвикский, да и вообще в Бруклине так не говорят. – И не надо со мной так разговаривать. Я не какой-нибудь пацан из вашего райончика.

Я вскидываю голову и старательно озираюсь – слышал ли еще кто эти слова.

– Уж в этом не сомневайся. – Я смеюсь. – Я, блин, знаю, что ты не из наших пацанов. И совершенно неважно, сестра она мне или нет. Ты же с ней знаком! Если бы ты дал себе труд на нас посмотреть, ты бы заметил. Но, я так понимаю, воспитание за деньги не купишь, да?

Разумеется, на это ему ответить нечего. Он двигает подбородком, смотрит на меня, вокруг меня и даже, кажется, сквозь меня. И наконец говорит:

– Да, я понял, что мне тут не рады.

А потом отворачивается и уходит к себе в дом.

Я смотрю Дарию в спину, чувствую, что ногти впиваются в кожу на ладонях. Глубокий вдох, чтобы выпустить отрицательную энергию, – этому меня научила Мадрина. «Будь рекой, плыви по течению» – так она говорит. Праздник только начался, еще не хватало, чтобы Дарий Дарси своей заносчивостью испортил мне настроение. Я выдыхаю.

А пока я не смотрела, Дженайя пошла танцевать с Эйнсли. Она будто в дремотной дымке, он притягивает ее к себе. Пошлость какая – и Дженайя, похоже, влипла. Я скрещиваю руки на груди, щурюсь.

Если Дженайя – наша сладкая карамель, которая слепляет нас воедино, то я – защитная сахарная оболочка сверху. Всякому, кто захочет съесть сестричек Бенитес, придется сперва надломить мое сердце.