Гуситское революционное движение

1. Уход в горы и хилиазм

Сожжение Яна Гуса и Иеронима Пражского и начало революционного движения. — Борьба между королем и панством, а также между низшим дворянством и панством как свидетельство противоречий внутри правящего класса. — Народные волнения в городах (Ческе Будеёвице, Домажлице, Бероун Клатови, Жатец, Усти Сезимово, Пльзень). — Прага — арена революционной борьбы. — Микулаш из Дрездена. — Ян Желивский как идеолог революционной бедноты. — Восстание бедноты 30 июля 1419 года в Праге. — Деятельность народных проповедников в деревне. — Уход в горы. — Горы и пять городов как первые центры революционных сил. — Попытка концентрации революционных сил в Праге в ноябре 1419 года. — Значение ухода в горы.

Сожжение Яна Гуса ускорило выступление революционных сил в Чехии. Для широких народных масс казнь Гуса, мученически погибшего на костре, послужила сигналом к борьбе за создание лучшего, более справедливого, социального строя. Через год в Констанце на костре погиб верный друг Гуса — Иероним Пражский, который не побоялся явиться в Констанц, где собралась вся свора церковных сановников. Иероним, подобно Гусу ощущая свою кровную связь с родной страной, с чешским народом, несмотря на временное колебание, гордо, перед лицом всего собора, объявил себя сторонником и поборником чешской идеи исправления церкви «во главе и членах». До самой последней минуты, даже всходя на костер, Иероним был полон светлого оптимизма, глубокой веры в правоту своего дела. Он «весело и охотно шел к своей гибели, не боясь ни огня, ни мук, не страшась позорной смерти»[85].

Констанцские костры 1415 и 1416 годов разожгли пламя восстания, тлевшее в чешских городах и селах. Классовые противоречия, сколько бы их ни пытались скрыть или уничтожить с помощью насилия, все чаще и чаще проявлялись в форме различного рода столкновений.

Король Вацлав IV и его двор остались безучастны к констанцскому процессу Гуса. Однако уже в конце 1415 года Вацлав IV выступил против союза католического панства, хотевшего мечом прекратить распространение волнений среди крестьян.

Вацлав IV решился на этот шаг не из-за сочувствия к учению Яна Гуса, так как это учение, продолженное его последователями, было, несомненно, направлено не только против церкви, но и против феодализма вообще. Вацлав оказал сопротивление панскому католическому союзу потому, что видел в нем старого врага — тех, кто двадцать лет назад начал против него открытую войну, кто бросил его в темницу. Власть в стране фактически постепенно переходила к королевскому совету и придворному дворянству.

Однако чешское панство упорно боролось с королем, не теряя надежды захватить в свои руки власть. По мере того как слабели силы Вацлава, паны один за другим стали искать союза с его братом и наследником Сигизмундом. Сигизмунд, король венгерский и немецкий, казался панству самым подходящим государем, поскольку уже занимал два трона и был настолько обременен делами, что поневоле должен был бы предоставить панам управление страной. К. Маркс, рисуя яркий портрет Сигизмунда, говорил, что это был «жалкий паразит, тунеядец, попрошайка, кутила, пьяница, шут, трус и фигляр…»[86]. Панству не было дела до безнравственности и распутства, которыми славился Сигизмунд. Более того, «подобные достоинства» вполне устраивали панство.

Было, кроме того, известно, что наследник чешского трона, славившийся расточительностью и бесстыдством, знает много способов, как извлекать из церковных сокровищниц деньги не только для себя, но и для своих приверженцев. Большая часть чешского панства, забыв, что еще в 1415 году она торжественно заявила свой протест против сожжения «блаженной памяти достопочтенного Яна Гуса», готова была перейти на сторону Сигизмунда. В 1415 году 452 чешских дворянина (391 рыцарь и 61 пан) направили собору письмо протеста за подписями и печатями, в котором говорилось, что паны хотят «без боязни и невзирая на противоположные, людские постановления до последней капли крови защищать и оберегать закон божий и его верных проповедников»[87]. Но уже в 1416 году Якоубек из Стржибра, идеолог пражского бюргерства, раскрыл подлинные цели той части панства, которая примкнула к Гусу: «Паны, устраивающие съезды и собрания, стараются об одном: чтобы шли удачно их земные дела»[88]. Ход событий до 1419 года и в эпоху гуситского революционного движения показал правоту Якоубека: склоняясь к гусизму, панство преследовало всегда своекорыстные цели, защищало свои классовые интересы.

Так, например, в 1415 году гуситские паны напали на Литомышльское епископство, где епископом был Ян Железный, глава католической реакции в Чехии, захватили его поместья и богатую добычу. Точно так же и католические паны Ян Местецкмй и Ота из Бергова, в том же году «ворвались в Опатовицкий монастырь и замучили до смерти аббата Лазура»[89]. Открытые нападения панства (будь то католического или гуситского) на церковные владения усилили непрерывные феодальные раздоры, характерные для Чехии накануне революционного движения.

С конца XIV века южная Чехия была ареной бесконечных раздоров. Обнищавшие рыцари во главе подонков тогдашнего общества вели грабительские бои против Рожемберков и церковных сановников. Эти толпы, превращавшиеся подчас в наемные военные отряды, борющиеся за интересы нанимавших их панов, скрывались в дремучих лесах; иногда они приобретали характер грабительских шаек с большой дороги, вымещавших на купцах, на всех проезжих и прохожих свою злобу за то горе, нужду и голод, которые им приходилось терпеть. Эти разбойничьи набеги были обусловлены той нищетой, до которой были доведены как мелкое рыцарство, так и обедневшие бюргеры, голодные, не имеющие работы поденщики, батраки и халупники, и также являлись одним из признаков кризиса феодального общественного строя. Именно поэтому разбойники встречали поддержку у крестьян, имели возможность получить у них продовольствие, находили убежище в разбросанных по южной Чехии хуторах. Подобные длительные и кровавые мятежи происходили и в восточной Чехии, где низшее дворянство так же упорно — не на жизнь, а на смерть — вело борьбу с панством. Эти выступления южночешского и западночешского низшего дворянства нужно рассматривать как прелюдию к его выступлению во главе гуситских войск, которое произошло несколько лет спустя. Раздоры между светскими феодалами, а также все учащающиеся нападения на церковных феодалов содействовали разложению правящего класса.

Открытые выступления против церкви происходили и в чешских городах. Уже в 1412 году ремесленники и бюргеры в Новом Быджове восстали с оружием в руках против тамошнего монастыря и атаковали его крепкие стены. В Оломоуце в 1415 году, в связи с казнью Гуса, по приказу патрициата были сожжены двое бюргеров. По некоторым отрывочным сведениям в 1416–1419 годах в Будеёвице, Домажлице и Бероуне происходили волнения, во время которых у приходских священников и у владельцев церковных бенефициев отнимали их владения. До нас дошли королевские грамоты, направленные против подобных нападений на церковь только в этих трех городах. Однако более чем правдоподобно, что так же действовало бюргерство всех тех городов, где власть патрициата была в той или иной степени ослаблена. В 1414 году в Клатови, Жатце, а в 1417 году в Лоуни монахам и прелатам устроили настоящую резню. Выступления против церкви происходили и в Пльзене, где борьбой бедноты и мелких ремесленников руководил проповедник Вацлав Коранда; то же происходило и в панском городе Усти Сезимово. Окрестности Усти Сезимова уже давно являлись средоточием народной ереси; еретики выражали свой протест против феодализма, отрицая догматы и уставы католической церкви и примыкая к мелким странствующим священникам-проповедникам. Проповедь Гуса в Козьем Замке еще более усилила борьбу крестьянства и мелкого бюргерства против старого порядка. Здесь дело дошло до резких выступлений, направленных против церковной иерархии. В 1419 году города Пльзень, Клатови, Жатец, Лоуни и Усти Сезимово становятся центрами революционного движения. Многочисленные выступления предшествующих лет подготовили их население к восстанию.

Но особенно сильными были волнения в пражских городах, где за десятилетие, предшествующее началу гуситского революционного движения, произошли крупные выступления бюргерства и бедноты. Еще в 1412 году в связи с деятельностью Гуса произошли волнения в Праге. Пражские улицы были свидетелями огромного скопления народа, причем дело дошло до открытых сражений между стражниками городского совета и народом. Тогда же, несмотря на предостережения и просьбы Гуса, коншелы[90] Старого Места приказали обезглавить трех подмастерьев, которые открыто выступили против продажи индульгенций папскими сборщиками. «Многое еще происходило в те дни: каждый день объявляли запрещение сходиться к ратуше, но чем больше приказывали, тем больше людей сходилось; и где бы их ни разгоняли, они вскоре опять собирались и вместе обсуждали все, что случилось в эти дни»[91].

Жизнь тех, кто был виновен в смерти трех подмастерьев, висела на волоске. Бюргерство и беднота, собравшиеся у ратуши, дали почувствовать староместскому патрициату, какую силу они представляют. Они завладели телами казненных юношей и по велению магистра Яна из Ичина в торжественной процессии понесли их в Вифлеем. Так рос справедливый гнев пражского люда, гнев, который не могли сломить ни тюрьма, ни другие кары, обрушившиеся на головы многих участников этой демонстрации.

Ян Гус не принял участия в торжественном погребении трех казненных юношей. Он также не использовал их казнь, чтобы открыто призвать народ к восстанию. Сдержанность Гуса вызвала недовольство пражского люда. В народе говорили, что стражники и коншелы замкнули уста магистру. Однако патрициат хорошо знал, что Вифлеемская часовня в руках магистра Яна — постоянная угроза их спокойствию. В октябре 1412 года Вифлеемская часовня подверглась вооруженному нападению, однако студенты защитили магистра и отстояли часовню. Отъезд Гуса в деревню отнюдь не содействовал «водворению порядка». В ноябре 1413 года были обезглавлены два патриция, коншелы Домшик и Ченек — так бюргерство, на короткое время овладевшее ратушей, выразило свой протест. Эта казнь была лишь прелюдией последующих кровавых судов и казней, которыми полна история Праги. Старый летописец с прискорбием говорит о борьбе бюргерства с патрициатом: «О, сколько на моей памяти обезглавлено в Праге горожан, людей именитых, начиная от пана Домшика и пана Ченека. Убитыми можно было бы заселить «большую улицу! А все это сделали гордость да зависть, ибо везде одни желают подняться над другими, желают власти в Праге, желают получить долю в управлении, дабы обогатиться»[92].

Сожжением магистра Яна, любимца пражского народа, церковь только подлила масла в огонь. Уже в ноябре 1415 года волнением была охвачена вся Прага, народ нападал на богатых священников, на монастыри, церкви, приходы. У священников были конфискованы полученные ими доходы, а у сопротивлявшихся священников были отняты бенефиции и отданы сторонникам магистра Яна. Это решительное выступление народа, сопровождавшееся изменением состава городского совета, обеспечило спокойствие, по крайней мере, на два года. Однако королевский двор оказывал церкви все более решительную поддержку, поскольку при дворе прекрасно понимали, что эти изменения могли повести к революционному взрыву и, следовательно, угрожали самому трону. В Старом Месте, где жили наиболее богатые немецкие патрицианские фамилии, было спокойно. Напротив, в Новом Месте, городе ремесленников и бедноты, постоянно вспыхивали мелкие раздоры между бюргерами и приходскими священниками, причем дело доходило до кровавых стычек (подобных той, которая произошла в 1419 году на Поречье, у ев. Михаила в Опатовице на Новом Месте). Возврат к прежним порядкам стал возможен лишь после 6 июля, когда король назначил коншелами Нового Места одних только противников Гуса. Последние немедленно начали наступление на революционные силы. Стремясь воспрепятствовать концентрации этих сил, они запретили все проповеди и изгнали бедных гуситских проповедников.

Как уже говорилось, борьба против церкви должна была неизбежно принять форму религиозной борьбы; процесс организации и концентрации революционных сил должен был проходить под религиозными лозунгами, под покровом религиозной обрядности.

Религиозные шествия — наряду с кафедрой проповедника были лучшим способом для объединения городского населения. В своих проповедях проповедники обличали общественные пороки, призывали набожных верующих публично выразить свой протест, устраивать шествия и общие молебны «об исправлении общества». Коншелы Нового Места, грабившие общину, хорошо поняли опасность и попытались устранить ее. Но все их усилия были тщетны. Не прошло и месяца, как народ штурмом взял ратушу. Накопленный столетиями гнев революционного народа против грабителей и насильников сметал все преграды на своем пути. На историческую арену выступил вождь пражской бедноты Ян Желивский.

В предыдущей главе, разбирая взаимосвязь между углубляющимся кризисом феодализма и идеологией реформации, которая становилась все более радикальной, мы установили, что деятельность Яна Гуса, его дело и его смерть оказали влияние на формирование революционной идеологии. Мы уже указывали, что бюргерская оппозиция раскололась на два лагеря: на левый радикальный лагерь (мелкое бюргерство) и правый лагерь (богатое бюргерство и университетские магистры). Что же касается бедноты, то у нее была своя идеология; беднота от идеи исправления феодального общества шла к требованию прямого уничтожения феодализма. Еще в то время, когда Гус был в Праге, среди пражского люда выдвинулись своими пламенными проповедями магистры Микулаш и Петр из Дрездена, изгнанные из родного города по подозрению в ереси.

До нас дошли сведения о том бурном успехе, который имела в Праге в 1402 году проповедь некоего Микулаша, это и был, вероятно, Микулаш из Дрездена. Вот отрывки из его проповедей, которые дают представление об этом человеке, а также и о результатах его деятельности. Выступая с кафедры, Микулаш говорил, указывая на присутствующих коншелов: «Смотрите, дорогие мои, не пройдет и года, как эти господа будут казнены и их головы поплывут в крови; либо их убьет собственная челядь, либо те, кто их окружает»[93]. А когда в ответ на это бургомистр и коншелы удалились, оскорбленные, из церкви, Микулаш бросил им вслед: «Смотрите, их дьяволы выводят из храма»[94]. С такой же смелостью Микулаш обрушивался в своих проповедях и на архиепископа Ольбрама, разоблачая его подлинные дела и проклиная этого князя церкви за то, что он пустил по миру множество народа. Известного купца Кржижа, одного из основателей Вифлеемской часовни, он назвал с кафедры человеком, достойным виселицы, и обличал его сына Петроника, который, пьяный, жег жалкие хижины бедняков. «Пусть уж он будет благодарен хотя бы за то, что бог уже столько раз спасал его отца от виселицы»[95], сказал он тогда с кафедры, имея в виду Кржижа. После этих бурных выступлений проповедник Микулаш исчез из Праги (быть может, он был изгнан церковной иерархией и патрициатом) и только спустя десять лет снова появился вместе с Петром Дрезденским. Именно тогда Микулаш из Дрездена и развернул в Праге бурную деятельность как воспитатель и проповедник. Он оказал большое влияние на широкие народные массы, призывая народ торжественно носить по Праге картины, изображающие разительные социальные контрасты: бедность «христовой церкви» наряду с изнеженностью и пышностью церкви современной. Была, например, изображена изможденная фигура Христа в бедной одежде, сидящего на осле, а рядом монах, развалившийся в кресле за столом, уставленным дорогими яствами и напитками. Это умение использовать в качестве агитационного приема метод противопоставления характерно для манеры Микулаша-писателя. Он резко нападал на церковные богатства и на светских панов и заступался за бедняков и нищих. В своих нападках он не делал исключения и для ремесленников и ремесленных цехов, которые, по его мнению, «противны божьим установлениям». Выдержками из Ветхого завета он доказывал, что близок конец света, и призывал к борьбе за возврат к раннехристианской бедной церкви. Эти хилиастические идеи характерны для всех идеологов бедноты. Они еще сильнее развиты у Желивского и таборитских священников: «О господи, дай увидеть нам обновление твоей святой церкви!»[96] — восклицает Микулаш и, прибегая к библейским образам, призывает к борьбе против «апокалиптической блудницы» — так называет он церковь. «О, господи, дождусь ли блаженного мига, когда апокалиптическая блудница будет разоблачена и плоть ее будет сожжена в огне? Чаю увидеть господню благодать в их сердцах, чтобы они сделали так, как угодно господу»[97]. Этот идеолог бедноты, впоследствии изгнанный из Праги и сожженный в Мейссене как еретик (вероятно в 1417 году), был забыт нашей историографией. Между тем именно его учение, наряду с учением Гуса, послужило образцом и источником для идеолога пражской революционной бедноты, проповедника Яна Желивского. До нас дошли сведения только о трех последних годах жизни Яна Желивского (с 1419 по 1422 год). Из его произведений сохранились лишь наброски проповедей, которые он произносил с кафедры церкви св. девы Марии Снежной на Новом Месте. Но даже и эти отрывки позволяют восстановить могучий образ страстного обличителя общественных злоупотреблений и бесстрашного революционера, идеолога пражской бедноты. В одной из своих проповедей он объявил себя поборником учения Гуса и, насколько нам известно, преклонялся перед памятью Микулаша из Дрездена, провозгласив обоих своих учителей святыми мучениками.

Уже по одному тому, как беспощадно бичевал он тех, кто эксплуатировал широкие народные массы, как бесстрашно разоблачал подлые методы эксплуататоров, можно легко представить себе его классовую позицию: он стоял во главе самого левого крыла движения, во главе городской бедноты. Безнравственному священнику он в качестве образца противопоставлял бедного простого верующего. «Самое важное — безыскусственная преданность богу, нашему доброму отцу. В него должны мы веровать, ему быть покорными и не обращать внимания на лживые предписания людей — пап, кардиналов и изменников-прелатов. Настоящий христианин беден, смиренен, терпелив, правдив, прост, искренен и чист»[98].

Для проповедей Желивского в высшей степени характерна резкая критика в адрес коншелов, мастеров и вообще цеховых ремесленников. Отсюда видно, что для Желивского сторонники бюргерской оппозиции были слишком консервативны и что он как идеолог бедноты видел и в них эксплуататоров и классовых врагов: «Ныне мы видим, кто хулит святых и ученых мужей, обвиняет невинных и сам открыто грешит. Вам придется ответить, коншелы! Судьи не должны брать взяток, так как принимать подарки — значит унижать правосудие. А они отказываются судить, даже не разбирают дела, пока не получат за это какой-нибудь дар. Если не удается взять здесь, они, по крайней мере, дороже продают напитки. Отвечай, бургомистр, грабитель общины!»[99]. Так в присутствии всего народа бесстрашно обличал он коншелов и бургомистра. Резких упреков Желивского не избежали и ремесленники. Он прямо перечисляет «нечистые ремесла», относя к ним ремесло сапожников, живописцев, золотых дел мастеров, пекарей, резчиков, каменщиков, плотников, поскольку в этих ремесленниках он видит эксплуататоров. По адресу священников он говорит: «Тот, кто гнушается бедности, попадает в когти к дьяволу!»[100]. Выходец из среды бедноты, он горячо сочувствует беднякам и не устает превозносить их: «Бедный должен проповедовать против тех, кто не выдержал испытания… Бедные и бесхитростные должны разрушить ученость этого мира и дьявольскую гордыню его… Только те, кто действительно трудится, по праву говорят «хлеб наш насущный», остальные же едят чужой хлеб, как злодеи и грабители. Это те, кто торгует в воскресенье, это — короли, князья, рихтаржи, коншелы, — все, кто бездельничает в ратуше, все прелаты, которые не трудятся вместе с народом, как велит евангелие, священники, не выполняющие евангельских требований, монахи и монахини»[101]. Из этих слов совершенно ясно, к какому лагерю причислял себя Желивский и чьи интересы он отстаивал. О том, каким представлялся бедноте весь мир, весь феодальный общественный порядок, можно судить по той картине современного ему общества, которую нарисовал Желивский: «Этот мир подобен морю: он так же обманчив, так же горек, как морская вода, и столь же зловонен… И подобно тому, как большая рыба заглатывает маленькую, так богач пожирает бедняка»[102]. И самый девиз Желивского — вариант библейского изречения «кто не работает, тот не ест», — показывает, что он защищал интересы бедноты, простого труженика.

Проповеди у св. девы Марии Снежной, подобно магниту, притягивали огромное количество слушателей. Народный проповедник, сжившийся с нуждами и горестями простого народа, Желивский развивал хилиастические идеи, высказанные уже Микулашем из Дрездена. Он находил глубокий смысл в словах Ветхого завета и «Откровения св. Иоанна», где говорится о том, как бог мечом истребил всех врагов слова божьего; в мрачных образах виделись ему разрушение и падение этого порочного мира, и он вдохновенно проповедовал пришествие «тысячелетнего царства христова». «Теперь опасный час, кругом лжепророки!» — восклицает Желивский. — «Но не бойтесь людской клеветы. Правда никогда не умрет. Рука господа покарает всех, кто преследует невинных. И сильнейшие будут уничтожены, и некому будет похоронить их. И будет так, как сказано в «Откровении» (гл. 19, стих 18–21): чтобы пожрали вы трупы королей и трупы гетманов, и трупы коней, и тех, кто сидел на них, и трупы всех свободных, и слуг, и малых, и великих… И схвачен тот зверь и с ним лжепророк тот… И брошены оба живыми в озеро огненное, горящее серой. А прочие убиты мечом… и птицы питаются их трупами»[103]. Эти воззвания, облеченные в форму ветхозаветных пророческих видений, были понятны простому народу. Беднота и мелкие ремесленники чувствовали, что слова Желивского выражают их взгляды на порочность и жадность церкви и патрициата. Вместе с тем эти библейские воззвания показывали им, что единственной возможностью решить мучивший их вопрос было вооруженное восстание. Желивский прямо призывал к нему. По мнению Желивского, Христос одобряет справедливую борьбу пражской бедноты, разбивающей оковы, в которых томятся все, кто верен истине. «О, если бы дожить нам до того часа, когда увидим мы сына человеческого, грядущего в царство свое, сначала в Чехии, а потом во всей церкви»[104]. Голос Желивского звал народ к борьбе.

В воскресенье 30 июля 1419 года пражане, прежде всего пражская беднота, вооружившись, явились в церковь ев. девы Марии Снежной. В этот день Желивский подготовил проповедь на тему о неправедном правителе. Уже раньше он резко нападал на короля, призывал его исправиться и выполнять обязанности справедливого правителя — «тогда только ты будешь действительно править, перестанешь быть королишкой, а станешь королем»[105]. Теперь он призывал гнев божий на головы короля и всех противников истины и обещал верным, что бог избавит их от врагов и передаст в их руки власть. Ян Желивский ставил Прагу в пример всем верующим: «О, если бы Прага стала примером всем верующим не только в Моравии, но и в Венгрии, Польше и Австрии.

Да разойдется по всему свету слово господне»[106]. Пражане хорошо поняли, в чем они должны стать примером для всего мира. Тотчас после проповеди народ повалил на улицу и под руководством Желивского, несмотря на запрещение коншелов, выстроился в процессию, во главе которой встал Желивский с высоко поднятой монстранцией[107]. Вооруженная толпа двинулась к церкви св. Стефана, которая по повелению короля была отдана католикам. Священник церкви св. Стефана не пожелал открыть дверей. Тогда народ выломал двери, проник внутрь, выгнал из храма бывших там учеников вместе с их ректором, а затем разгромил дом священника. Отсюда процессия двинулась к новоместской ратуше, где заседали коншелы с некоторыми старшинами (то есть представителями широких бюргерских кругов). Желивский вошел в здание ратуши, чтобы от имени собравшегося народа добиться освобождения заключенных, брошенных в городскую тюрьму реакционерами-коншелами, назначенными королем за месяц до этого. Бургомистр и коншелы отказались выполнить просьбу Желивского и попытались разогнать толпу. Но это было последнее антинародное дело, которое им удалось совершить. Пришедший в ярость народ выломал ворота и ворвался в ратушу. Коншелов избили и выбросили из окон. «И такую жестокость учинили с ними — они должны были падать вниз на копья, на пики, на мечи и на шпаги; а кого не пронзили, того тотчас добивали»[108]. Дефенестрация[109] 30 июля 1419 года послужила искрой, разжегшей тот пожар, потушить который реакционным силам удалось лишь после пятнадцатилетних ожесточенных боев.

К народу, сражавшемуся в городах (главным образом в Праге), уже с начала XV века присоединилось крестьянство. Чешские деревни нередко становились ареной волнений, которые хотя не выливались в открытые бои, тем не менее свидетельствовали, что и в деревне поднимается волна революционного движения. В южной Чехии, как мы знаем, действовали мелкие разбойничьи шайки; они находили защиту и поддержку у сельского населения, которое предоставляло им ночлег и пищу. Мы знаем, что в 1412 году в Пльзеньском крае произошли волнения и что король оказал помощь пану из Рожемберка.

В южной Чехии деревенский люд шел за проповедниками, последователями магистра Яна и другими сторонниками «ереси», и этим выражал протест против гнета церкви и феодалов. Голоса этих народных пророков все чаще звали к открытой борьбе с эксплуататорами.

Этих проповедников, звавших сельский люд на борьбу против векового рабства и покорности, мы ни в коем случае не должны представлять себе в виде пастырей, одновременно и ревностных и кротких. Это были революционеры, которые не боялись взять в руки оружие и «строить народ к бою».

Только благодаря долгим и терпеливым разъяснениям проповедников, обращенным к народу, стало возможно от слов постепенно перейти к делу, от критики недостатков феодального общества перейти к наступлению на это общество. Протест деревенского люда в 1419 году нашел выражение в так называемых уходах в горы. В этот период формировались революционные силы крестьянства.

Организовать революционные массы в городах было легче, чем в деревнях, отделенных друг от друга большим расстоянием.

В городах организующую роль играли проповеди и религиозные шествия, на которые могли сойтись верующие почти со всего города. Вифлеемская часовня, например, по новейшим археологическим исследованиям могла вместить несколько тысяч верующих. В деревне нужно было искать другие формы организации. Проповедники должны были выйти на лоно природы, на перекрестки, на холмы и призывать верующих, чтобы они собирались вместе и шли в горы. Мы знаем, что Гус, проповедуя среди полей и лугов южной Чехии, оставил неизгладимый след в сердцах южночешского крестьянства. В 1419 году нищие бродячие проповедники призывали народ уходить в горы. Основываясь на библейском тексте «На горах явится бог», проповедники учили, что нравственный долг каждого простого верующего идти на эти народные сборища. Только в горах можете вы услышать глас божий, возвещенный верными священниками, последователями констанцского мученика, — так звучали призывы проповедников, и народ все более мощными толпами стекался в назначенные ими места.

Весной 1419 года первые паломники начинают сходиться на гору Табор (недалеко от Бехини, у деревни Храштян). Это были по большей части жители соседних деревень и местечек. Они шли за проповедниками, которые уже раньше проповедовали среди них, несмотря на запрещение церкви и властей. Крестьяне и мелкие горожане собирались и на других горах, например, на Оребе у Градца Кралове, на Беранеке у Младе Вожице. Проповедники (особенно в западной и северо-западной Чехии) призывали также всех верных «закону божьему» отправляться в пять городов (согласно ветхозаветным пророчествам), предрекая, что все остальные города будут уничтожены перед пришествием Христа. «Тот, кто не уйдет в горы, погибнет вместе с городами, селами и садами от грома божия»[112]. Единственное спасение от божьей кары, которая уничтожит старый грешный мир, это либо уйти в горы, где «явится бог», либо в указанные пять городов. «В этот час отмщения останется только пять городов, и люди, бежавшие сюда, будут спасены, а все другие города, деревни и сады со всеми, кто в них находится, будут разрушены или сожжены, как Содом»[113]. В соответствии с этим районы гор и пяти городов превращались в первые центры революционных сил чешского крестьянства. Среди различных захолустных городов выделяются — Пльзень, «город Солнца» (здесь власть перешла в руки бедноты, руководимой священником Вацлавом Корандой), Клатови, Лоуни, Жатец и Слани; по другим данным, и Писек, где, как мы видели, в 1419 году дело дошло до нападений на монастыри и где власть перешла в руки мелких ремесленников, поддержанных беднотой, а может быть, и самой бедноты.

Наибольшее значение имела гора Табор, которая получила свое название от горы Фавор, упоминаемой в ветхозаветном сказании о мучениях Израиля под игом царя Ханаанского (Книга Судей, IV, 6). Пророчица Дебора вела народ к победе, повинуясь словам бога: «Пойди, взойди на гору Фавор и возьми с собой десять тысяч человек…»[114]. Уже сам библейский текст показывает, для чего народ должен собираться в горах. Нужно было объединить эксплуатируемых — самым надежным оружием против угнетателей было единство народа. Прежде всего необходимо было спаять воедино крестьян, пришедших со всех концов Чехии, повысить их самосознание. Поэтому проповедники разъясняли им, что именно они являются избранниками божьими, которые призваны Христом, чтобы жить в его обновленном царстве. А чтобы можно было дать отпор феодалам, которым были вовсе не по душе подобного рода народные демонстрации, проповедники предостерегали народ и призывали к активной борьбе: «Тот, кто такому врагу станет выплачивать деньги, или оказывать какую-нибудь помощь, или водить с ним дружбу, должен быть уничтожен, — и тело его, и именье его»[115]. «В этот наш час будет конец века, а с ним и искоренение всего злого на этом свете»[116]. В этот час отмщения христианский закон любви нужно замените законом меча. «В этот час отмщения добрые люди должны покинуть все города, села и сады»[117]. Настал последний час, еще не поздно послушаться слов христовых, близок конец мира, и «заря Судного дня зардела на востоке. Будем бодрствовать, ибо не знаем, в какой час ангел затрубит в трубу»[118]. Понятно, что эти воззвания оказывали глубокое воздействие на народ, вызывая в нем твердую решимость следовать за теми, кто поведет «в райскую обитель, где будет цвести вера и произрастать справедливость»[119]. Многие проповедники в заманчивых красках рисовали будущее «царство христово», расцветшее на обломках старого общественного порядка. «В тот час не будет на земле ни королей, ни владык, ни подданных, не будет никаких платежей, ни налогов, никого ни к чему не будут принуждать силой, потому что все будут равными братьями и сестрами»[120]. Это была та жизнь, о которой мечтали эксплуатируемые крестьяне, деревенская и городская беднота. Это была конечная цель ее пути, к этому сводились ее классовые требования. Бедняки, не задумываясь, бросали все, что имели, громили гнезда эксплуататоров (дома священников, монастыри) и уходили в горы или в пять городов.

Здесь знакомились они со своими земляками и братьями, столь же угнетенными и бесправными, как и они.

Здесь в горах крепло единство широких слоев народа, столь необходимое для борьбы с угнетателями.

Движение народа к Табору достигло кульминационного пункта в июле 1419 года, когда здесь сосредоточилось 40 000 паломников; это были уже не только уроженцы Бехиньска и южной Чехии, сюда стекался народ из восточной Чехии и из Моравищ Уже тогда благодаря пламенной агитации Вацлава Коранды была налажена связь с беднотой Пльзеньского округа. Необходимо было, однако, спаять эти отдельные местные сборища воедино и завязать сношения с пражской беднотой.

Вскоре после 30 июля 1419 года беднота в Старом и особенно в Новом Месте была оттеснена от власти бюргерством, которое уже с первых шагов своих на исторической арене продемонстрировало свойственные ему двуличие и склонность к компромиссу. Бюргерство изъявило согласие на изгнание из города прелатов, церковных сановников и патрициев, поскольку оно зарилось на их богатства, однако в то же время оно не хотело и не могло допустить, чтобы это было осуществлено беднотой. Штурм новоместской ратуши пражской беднотой и мелкими ремесленниками, нападение бедноты 7 августа на монастыри и 19 августа на публичные дома — все это казалось коншелам и бюргерам слишком революционными действиями. Весть о смерти короля Вацлава IV (16 августа) послужила толчком к новым действиям пражской бедноты. Смерть короля соответствовала пророческим предсказаниям. Разве хилиасты-священники не говорили, что «никакого короля уже больше не будет избрано на земле, потому что править будет сам Христос»[122]? Королевский трон, внезапно освободившийся со смертью Вацлава IV, как казалось бедноте, был уготован для Христа; наступало его тысячелетнее царство. Беднота врывалась в пражские монастыри, выгоняла монахов, а также громила публичные дома. В среде бюргерства эти новые выступления бедноты вызывали все большую тревогу.

Поэтому городской совет одно время выступил даже в защиту прелатов и монахов. Еще не достигнув своих классовых целей, бюргерство уже искало союза с панами-чашниками. Многие представители бедноты, принимавшие участие в поджогах и разгроме монастырей, были схвачены и брошены в темницу. Желивскому не удалось удержать новоместской ратуши. Впрочем, бюргерство Нового Места не отважилось на союз с панством. Во главе Нового Места встало тогда мелкое бюргерство, которое поддерживало союз с беднотой и использовало ее выступления в своих интересах.

30 сентября 1419 года на Кржижках (у Ладви, около деревни Сулице, между Прагой и Бенешовом) было созвано громадное народное собрание. Здесь и был осуществлен союз между пражанами (беднотой и мелким бюргерством) и теми, кто жил на горе Табор. На Кржижках пражская беднота и таборские переселенцы встретились с пльзеньской беднотой и крестьянством юго-западной и западной Чехии. Тогда уже отчетливо звучали голоса, приведшие собрание к активным боевым действиям. Уже 17 сентября собравшиеся на горе Бзи обратились с воззванием ко всему чешскому народу, где говорилось: «А поэтому, милые сыновья, утвердитесь в законе и мужественно выполняйте его; ибо когда вы исполните то, что повелено вам в законе господом богом вашим, вы будете встречены со славой»[123]. Вацлав Коранда говорил на Кржижках: «Братья! Знайте, что зацвел виноградник, но козлы хотят объесть его; потому ходите не с посохом, но с оружием»[124]. Вечером того же дня при свете факелов и под звон колоколов народ сошел с Кржижек и, пройдя через Вышеград, вступил в Прагу. Таким образом пражская беднота, возглавляемая Желивским, получила подкрепление (правда, очень ненадолго).

Однако присутствие в Праге, наряду с беднотой, революционно настроенных крестьян, непосредственно угрожало чешскому панству и бюргерству. Дело дошло до того, что гуситское панство предательски заключило союз с королевой Софией и прелатами. К этому союзу присоединились и староместские бюргеры, еще раз доказав этим свой страх перед деревенской беднотой. Крестьяне вынуждены были покинуть Прагу. Единственное спасение от революционной опасности бюргерство видело в союзе с реакционными силами. Знать, к которой присоединилось и пражское бюргерство, страшилась главным образом предстоящего народного собрания, которое, по решению организаторов собрания на Кржижках, должно было быть созвано в Праге в день св. Людмилы (10 ноября 1419 года). Реакция во чтобы то ни стало хотела помешать этому собранию.

Толпы крестьян, спускавшихся с гор и стекавшихся к Праге, должны были столкнуться с панским войском, во главе которого стоял Петр из Штернберка и Конопишты. В начале ноября под Живгоштем это войско напало на крестьянские отряды, шедшие к Праге из южной Чехии; произошло первое военное столкновение между плохо вооруженными толпами народа и тяжело вооруженными панскими войсками. На помощь южночешским отрядам пришли отряды из западной Чехии, в результате чего паны вынуждены были отступить. Чешские феодалы у Живгоштя в первый раз почувствовали силу революционных народных войск, которых они, несмотря на свой численный перевес и прекрасное вооружение, не могли победить. Избежав расставленной им ловушки, толпы крестьян прорвались к Праге на соединение с пражской беднотой.

Между тем Ченек из Вартемберка вместе с другими панами Праги нашел путь к перемирию с Сишзмундом. В наследнике чешского престола Сигизмунде реакция видела свое единственное спасение. Однако в действительности Сигизмунд, испытывавший постоянные финансовые затруднения, обремененный огромными долгами и столкнувшийся, кроме того, с затруднениями в своем венгерском королевстве, был не в состоянии оказать чешской реакции помощь, которая дала бы ей возможность задушить в самом зародыше гуситское революционное движение. Сигизмунд ограничился призывами к порядку и, главное, обещаниями панам в награду за их верность возместить понесенные ими убытки путем дарений и отдачи в залог королевских и церковных имений. Панство, равно как и немецкий патрициат, заключило с Сигизмундом союз, освященный церковью. Ченек из Вартемберка и другие паны — сторонники Сигизмунда — осадили Малую Стрину[125] и Пражский Замок, обезопасив таким образом левый берег Влтавы. Между тем в Прагу стекались крестьяне. Сюда шли и вожди бюргерства со всей Чехии, прежде всего из южной и западной.

Именно в это время на пражских улицах появились священник Амброж — народный проповедник из Градецкого края, и Микулаш из Гуси — обедневший дворянин из южной Чехии, один из организаторов ухода в горы. Возможно, что Амброж вдохновил и организовал уход народа на гору Ореб, где постепенно сосредоточивалось крестьянство и городская беднота восточной Чехии. Однако революционные силы все более концентрировались в Градце Кралове, который превращался таким образом в мощный центр революционного движения. Пребывание Амброжа в Праге, очевидно, было связано с делом организации народных масс. Для той же цели находился в Праге и Микулаш из Гуси (о котором еще при жизни Вацлава говорили, что он хочет стать чешским королем). Некоторое время он служил при дворе, но уже в 1419 году стал одним из первых организаторов ухода на гору Табор. Современники характеризуют этого рыцаря как человека, отличавшегося ученостью и широким политическим кругозором. Амброж и Микулаш вместе с обедневшим дворянином Жижкои из Троцнова, который в то время служил в вышеградском королевском гарнизоне, встали во главе пражского народа, предпринявшего 4 ноября наступление на Малую Стрину. Беднота и мелкое бюргерство, под предводительством Жижки, с помощью крестьян из юго-западной и южной Чехии, после трехдневных ожесточенных боев овладели также и левым берегом Влтавы и угрожали цитадели реакции — Пражскому Замку. Однако даже в этот раз пражское бюргерство остановилось на полпути: через голову Микулаша из Гуси, Амброжа и Жижки коншелы начали переговоры с панством. Результатом было перемирие (13 ноября), фактически представлявшее собой новую уступку реакции. Как и в начале сентября, крестьянство и городская беднота ушли из Праги. Революционная беднота, которую вели обнищавший дворянин Брженек Швиговский из Долан и Ян Жижка из Троцнова, вновь направилась к Пльзеню, где действовал Вацлав Коранда. Пражское бюргерство осталось на прежних позициях. Ноябрьские бои, всю тяжесть которых выдерживали и городская беднота и крестьянство, ясно показали, что бюргерская Прага не может стать организатором и вождем революционного движения, пока она ощущает только давление слева и не получила еще удара со стороны реакции.

Народные сборища в горах были первой формой концентрации народных масс. Здесь росло самосознание крестьянских масс, формировалась их идеология, возникали те лозунги, с которыми они шли в бои 1419 года. Здесь проповедники с их отвлеченными проповедями исправления общества превращались в вооруженных бойцов, готовых мечом уничтожить старый общественный строй и подготовить таким образом создание бесклассового общества «царства христова». Одним из важных результатов ухода в горы было основание нового революционного центра — Табора.

2. Табор в период господства бедноты

Разрушение Усти Сезимова и основание Табора. — Ведущая роль деревенской бедноты в Таборе в 1420 году. — Попытки обобществления предметов потребления в Таборе. — Победа таборитов при Судомерже. — Укрепление военных сил Табора отрядами Жижки. — Занятие таборитами южной Чехии. — Переговоры чешского бюргерства с Сигизмундом. — Переход пражского бюргерства в лагерь революции под натиском бедноты. — Манифест пражан о помощи в связи с крестовым походом. — Поход таборитов на помощь Праге. — Осада Праги крестоносцами. — Победа гуситов над крестоносцами в битве на Витковой горе. — Разложение войска крестоносцев и бегство их из Чехии. — Раскол между таборитами и пражским бюргерством. — Микулаш из Гуси и споры внутри Табора. — Конец гегемонии бедноты в Таборе. — Уход пикартов из Табора. — Мартин Гуска по прозвищу Локвис. — Истребление пикартов.

Изучая социально-экономическое положение предгуситской Чехии, легко прийти к выводу, что крестьянство южной Чехии подвергалось наиболее тяжкой эксплуатации. Две громадные вотчины южночешских феодалов (златокорунская и рожемберкская) представляли собой как бы гигантские мельницы, под жернова которых непрестанно попадали не только крепостные, но. и все более разорявшееся низшее дворянство. Многолетний гнет южночешских феодалов вызвал естественную реакцию; южная Чехия стала очагом народной ереси, выражающей протест крестьянства против опоры феодализма — католической церкви. Следующим шагом южночешского народа на его революционном пути был уход в горы. Весной и зимой 1419 года необходимость создания единого революционного центра стала особенно очевидной. После того как не увенчались успехом попытки превратить Прагу в такого рода центр, надежды эксплуатируемых обратились к Пльзеню — «городу Солнца». Однако южночешское население в связи с усилением реакции потеряло возможность собираться в горах. Этому препятствовали также осенняя непогода и распутица. Кроме того, Усти Сезимово перестало быть безопасным убежищем для южночешских повстанцев и их вождей — еретических проповедников. Пан Усти и церковники отнюдь не намерены были терпеть в городе «беспорядки». Гуситы нашли поддержку и убежище на зиму в окрестных деревнях и в дремучих лесах. Проповедники продолжали свою кипучую деятельность. К ним стекались все новые и новые толпы крестьянства, привлеченные идеей уничтожения старого мира, разрушения гнезд эксплуатации и приготовления к тысячелетнему «царству христову». Из фантастических пророчеств, из «Священного писания», которое они толковали на свой лад, они старались узнать, когда наступит долгожданный час. Конец мира настанет на масленицу 1420 года, и все праведные и верные, которые хотят увидеть во славе грядущего с неба Христа и одесную его быть свидетелями гибели старого порядка, пусть бегут в горы, то есть к верным людям, — так говорили народные трибуны в конце 1419 и в начале 1420 года.

На масленицу 1420 гада началось всеобщее выступление народных масс южной Чехии. На рассвете 21 февраля 1420 года крестьяне и городская беднота вышли из леса и при поддержке местного мелкого бюргерства напали на Усти Сезимово. Это было в первую среду поста, когда богатые бюргеры, прелаты и пан города еще переживали масленичное похмелье, в день, когда кончалась необузданная, буйная масленица и начинался серый, суровый сорокадневный пост. Этот день как бы символически знаменовал собой пропасть, отделяющую масленичное изобилие правящего класса от сурового голодного поста и лишений, которые терпел угнетенный народ. Пан города, церковники и патрициат были застигнуты врасплох. Некоторые из них были захвачены при взятии города, кое-кому удалось унести нош ценой утраты всего своего имущества. Революционные народные массы, во главе которых стояли священник Ванчек, звонарь Громадна, Ян из Быдлина и Ян по Прозванию Смолин (это были те, «кто первым нашел путь в горы»), прочно овладели городом. Весть о взятии Усти Сезимова облетела весь край, сюда прибывали все новые и новые толпы крестьян: «К этому городу изо дня в день из окрестностей стекалось все больше сторонников чаши»[126]. Вскоре после взятия Усти Сезимова был занят и крутой мыс над Лужницей при впадении Тисменицкого ручья, где некогда стояло Градище. В развалинах крепости, в месте, удобном для обороны, расположилась табором часть путников. Но гуситы, находившиеся в Усти Сезимовом, искали новые места, где они могли бы прочно обосноваться, понимая, что новая, справедливая жизнь и новый общественный строй могли быть созданы только на новой почве; тысячелетнее царство равных, царство братьев и сестер не могло вырасти от старых прогнивших корней, нужны были новые, молодые посадки. Чтобы покончить счеты с феодальным порядком, повстанцы 30 марта подожгли Усти Сезимово и переселились на Градище, где и был заложен Табор. Создание Табора — акт, в котором проявился революционный подъем народных масс. За наспех сооруженными укреплениями Табора впервые в истории человечества создавалось новое общество, строители которого стремились осуществить идеалы «Священного писания», воплотить в жизнь вековые мечты народных масс об имущественном и социальном равенстве.

Анализ «Книги казней панов из Рожемберка» свидетельствует, что большую часть населения Табора составляла деревенская и городская беднота. Кроме того, жители 150 деревень ушли в Табор, а если и оставались на старых местах, то оказывали поддержку таборитскому войску. С возникновением Табора связан тот факт, что 13 окрестных деревень и 2 местечка совершенно опустели — жители их, повидимому, также ушли в Табор. В Табор стремилась преимущественно деревенская беднота — батраки и поденщики.

Преобладание бедноты в Таборе, само собой разумеется, должно было отразиться как на общественном устройстве, так и на идеологии таборитов. В 1420 году беднота в Таборе была не только движущей силой, но и организатором. Неясным чаяниям эксплуатируемой бедноты лучше всего соответствовало представление о бесклассовом обществе, идеалы которого на основе текстов «Священного писания» рисовали им ревностные проповедники. Пусть все принадлежит всем, пусть общественные потребности удовлетворяются из общественных источников. Всякий, кто принес с собой собственное имущество, должен отдать его на благо всех; если у человека несколько грошиков, — пусть внесет их в кассу общины, если движимость, — путь сложит в общую кучу. Кадки, куда складывалось обобществленное имущество, были для таборитов своего рода символом тысячелетнего «царства христова». «Так же как и в Градище, пусть на Таборе не будет ничего моего и ничего твоего, но пусть всего у всех будет поровну; отныне все у всех и всегда должно быть общим и никто не должен иметь ничего своего, если же кто-либо имеет что-нибудь отдельно, — это смертный грех»[127]. Требованием бедноты было уничтожение всех форм эксплуатации: «Также говорили, что все должны быть братьями, a панов чтоб не было и чтоб человек не подчинялся человеку, и потому приняли они имя братьев, говоря, что отныне не будет больше ни податей, ни оброков, ни тех, кто принуждает их платить»[128]. Таборитские проповедники развивали хилиастическое учение, стараясь вселить в массы горячую веру в победоносное окончание борьбы. Называя себя «ангелами божьих отрядов», таборитские проповедники утверждали, что они призваны возвестить народу божьи веления. В этот час отмщения были отвергнуты церковные авторитеты, бот открывал истину непосредственно сердцам верных. «В ту пору для праведных не будет ни скорбей, ни страданий, никто не станет поучать ближнего своего и не нужно будет ни книг, ни писания, ни библии, но закон божий будет запечатлен в сердце каждого, и вся мирская мудрость погибнет»[129]. Таборитские проповедники отвергли, таким образом, весь строй и догматы католической церкви; по их мнению, во главе «божьих отрядов» должны стоять простые верующие, они же должны были исполнять и «закон божий». Таким образом, введение «закона божия» означало для таборитов разрушение старого феодального порядка и создание бесклассового общества. Бог обратил свой взор на верных своих и повелел таборитским проповедникам вывести измученный народ из мрака унижения — к солнцу, к райскому блаженству. С церковников-феодалов был сорван ореол святости. Теперь делом, угодным господу, провозглашалась классовая борьба бедноты, которая до сих пор знала лишь безысходную нужду и горькие унижения. А чтобы победить в предстоящих боях, нужно было вооружаться. Табор возник в самом центре владений Рожемберков. Гордые бастионы замков и крепостей, стены укрепленных городов грозно обступили центр революционного движения. Повсюду таился неприятель, собиравший силы для удара. Тылом таборитов, неиссякаемым источником революционной энергии, откуда Табор черпал свои силы, были деревни — жалкие деревенские лачуги, хутора и дворы. Здесь табориты повсюду находили друзей, отсюда к Табору — острову евангельской жизни— толпами стекались новые братья, здесь Табор находил твердую опору. Опираясь на необозримые массы крестьянства, табориты могли начать победоносные бои.

Военная сила Табора чрезвычайно возросла, когда в конце марта 1420 года, приблизительно в ту пору, когда из горящего Усти Сезимова толпы братьев и сестер направлялись к новому пристанищу, к Табору подошли военные отряды, созданные Яном Жижкой из Троцнова. После неудачной попытки в ноябре 1419 года объединить революционный народ Праги Жижка отступил к Пльзеню. Однако тогда он еще не возглавлял революционного отряда; первым воеводой был обедневший дворянин Брженек Швиговский из Рожемберка. Однако уже в Пльзене проявилось военное дарование Жижки. Он вел победоносные бои с превосходящими силами пльзеньского ландфрида (союза дворянства пльзеньской области); у Некмержи ое наеес поражение пану Богуелаву из Швамберка. Однако, несмотря на эти мелкие успехи, положение Жижки в Пльзене в начале 1420 года становилось все более затруднительным. Беднота и мелкое бюргерство были постепенно оттеснены от власти в городе, пльзеньский патрициат начал снова поднимать голову; патрициат опирался на пльзеньский ландфрид и возлагал надежды на помощь короля Сигизмунда который выслал отряды для осады Пльзеня. Гарнизон Жижки был, кроме того, ослаблен, поскольку пришлось отправить к Табору подкрепление под начальством гетмана — бедного земана Хвала из Маховиц. В марте 1420 года Пльзень подвергался не только нападению извне; в городе шли и внутренние раздоры. Ян Жижка, сознавая, что Пльзеню — главной гуситской твердыне — грозит опасность, решил перенести центр тяжести движения во вновь созданный Табор.

В конце марта, в самом расцвете весны, договорившись предварительно о свободном выходе, отряд под начальством Брженека Швиговского и Яна Жижки выступил из Пльзеня в Табор., Это был смелый переход небольшого и плохо вооруженного отряда, насчитывающего, если верить Старому летописцу, всего лишь 400 бойцов, не считая священников. Не численность, не вооружение, а воодушевление и подъем придавали огромную силу этой кучке людей, которая прорвалась к Табору через стокилометровое кольцо феодальных владений. Их вела надежда на лучшую, светлую жизнь.

Огромные потери в кровопролитной битве при Судомерже заставили «железных панов» почувствовать силу восставшего народа.

Табориты прибегли к остроумному приему: они устроили ограды из сцепленных повозок на плотине пруда; от этих оград с большим уроном были отброшены войска феодалов. В этом столкновении табориты потеряли пана Брженека Швиговского.) Он пользовался большим уважением, это видно из того, что говорили о нем после его смерти таборитские священники: «Также на том свете мы очень скоро увидим пана Брженека, восставшего из мертвых, и магистра Яна Гуса, и других близких нам умерших избранников божьих и будем с ними блаженствовать до самого Судного дня»[130]. После битвы у Судомержи Ян Жижка привел свой победоносный отряд на Градище Табора, где его с линованием встретили табориты. Окрестные феодалы вскоре на своем опыте убедились, насколько высок боевой дух Табора. Стремительными атаками таборитские войска овладели крепостью Седлице, где укрывался пан Усти Сезимова Ольдржих из Усти. Та же судьба постигла и мощный замок Раби. Упомянуть о взятии этих двух опорных пунктов феодализма необходимо хотя бы потому, что сами методы борьбы, примененные таборитами, ясно показывают классовый характер их выступлений, их классовые цели. При взятии Седлице и Раби табориты уничтожили все, что было связано со старым феодальным строем. В дымящихся развалинах замков остались трупы панов и солдат гарнизона: пленных не брали. Были сожжены все богатства, драгоценности, дорогая одежда и украшения феодалов. Даже столь враждебно настроенный по отношению к таборитам хронист, каким был Вавржинец из Бржезова, вынужден был с удивлением признать, что победоносные таборитские войска при взятии этих опорных пунктов пренебрегли добычей точно так же, как пренебрегла ими пражская беднота, когда во время дефенестрации 30 июля 1419 года в Новом Месте уничтожала не только феодалов, но и все принадлежащие им ценности: «Однако в тот момент у них не брали того, что на них было, но серебряную каску и пояс каждого из них положили с ним вместе»[131]. Источники свидетельствуют, что во время дефенестрации в Новом Месте и при взятии Седлице и Раби восставшие обнаружили полное презрение к ценностям.

Весной 1420 года движение таборигов быстро охватило всю южную Чехию. Восстания, вспыхнувшие во всех чешских областях, слились в один пожар, целое море огня. Крестьянство с оружием в руках вставало на бой. Разрозненные отряды крестьян — ходы[132] Домажлиц, крестьяне северо-западной и восточной Чехии, около Ледчи на Сазаве выступали против феодалов. Однако наиболее укрепленным и безопасным центром движения был Табор. При взятии Вожице табориты захватили большое количество лошадей, что дало возможность Жижке, до сих «пор располагавшему только пешим войском, создать конницу и таким образом добиться новых военных успехов. Чешские феодалы, над которыми нависала все более и более грозная опасность, сознавали, что им не справиться с ней собственными силами, в особенности теперь, когда со смертью Вацлава чешский трон опустел и не было власти, которая могла бы обеспечить необходимую военную помощь для охраны феодального порядка. Тем усиленнее церковники и высшее дворянство призывали на помощь папу и германского короля — наиболее реакционные силы Европы.

Сигизмунд Люксембургский, король германский и венгерский, долго недооценивал силы чешских еретиков. Он, один из столпов европейского феодализма, слишком полагался на свою собственную силу. Умело запугивая церковь, он обеспечил себе в качестве «защитника» ее денежную и моральную помощь. Он отличался беспринципностью и был в курсе всех интриг международной политики. В тот период, когда события в Чехии требовали решительного вмешательства Сигизмунда, у него, несмотря на всю его ловкость, были связаны руки; ему мешали раздоры в среде церковных сановников (борьба между собой трех пап и затем борьба папы с Констанцским собором), а главное — энергичные нападения турок, которые проникли на Балканы и угрожали сокровищнице Сигизмунда — Венгрии. Сигизмунд запугивал церковь турецкой опасностью, надеясь выжать из духовенства побольше денег. Поэтому только после настойчивых вызовов из Чехии в начале 1420 года Сигизмунд выступил против чешских еретиков, В Братиславе он жестоко расправился с горожанами, пытавшимися свергнуть власть патрициата. Он приказал казнить 23 бунтовщиков из числа братиславских бюргеров, а двух пражских бюргеров, подозреваемых в гуситстве, «там в Братиславе приказал сжечь, а прежде волочить конями». 17 марта 1420 года особый папский легат Фердинанд при поддержке Сигизмунда торжественно объявил крестовый поход против «уиклифистов и гуситов». Было решено вырвать с корнем «еретические чешские плевелы» и водворить во всех владениях Сигизмунда порядок, который устроил бы также и церковных иерархов.

Позиция Сигизмунда по отношению к гуситству вывела пражских горожан из состояния нерешительности. Осень 1419 года наглядно показала, что пражское бюргерство, сколько бы оно ни обличало старый порядок, отнюдь не собиралось бороться за исполнение своих требований, а предпочитало путь компромисса. Базой слабого чешского бюргерства являлось еще недостаточно развитое ремесло. Бюргерство, несмотря на то, что оно видело в феодалах и в особенности в церкви опасного врага, боялось вступить с ними в открытую борьбу из страха перед революционной беднотой. Поэтому пражские коншелы, в чьи руки перешло имущество изгнанного немецкого патрициата, помешали сосредоточению народных масс в Праге в начале ноября 1419 года и начали переговоры с паноким союзом и непосредственно с Сигизмундом. От Сигизмунда потребовали признания «всего того, что произошло» (то есть занятия ратуши, изгнания богатых церковных сановников и патрициата), и усиления политического значения городов. Бюргеры охотно шли на переговоры и уступки и еще в мае 1420 года признали Сигизмунда своим «наследственным владыкой» и даже позволили вернуться некоторым ранее бежавшим или изгнанным патрициям. Однако посланцы из Брно и Кутной Горы явились в Прагу с требованием безоговорочной капитуляции. Сигизмунд не хотел уступать «хлопам» ни в чем. Возвращение в Прагу духовенства, обновление городского управления (то есть восстановление власти патрициев) и снятие уличных заграждений (то есть полное разоружение) — вот то, что «его милость» считала необходимым условием для переговоров с «бунтующими» пражанами. Казнь братиславских бюргеров, позорная смерть знатного пражского бюргера Красы на братиславском эшафоте наглядно показали пражанам, на каких условиях собирается Сигизмунд заключить перемирие. Натиск справа, со стороны врагов «божьей правды», ускорил переход пражского бюргерства в революционный лагерь, на сторону пражской бедноты. Именно в этот период, весной 1420 года, Ян Желивский, исходя из текстов Ветхого завета, доказывал, что ветхозаветная «апокалиптическая блудница» — это не кто иной, как король Сигизмунд, и «подстрекал народ восстать против короля, а короля называл кровавым драконом»[133]. Видя, что надежда на мирное решение спора с Сигизмундом рухнула, а волна революционного движения захватывает бедноту и мелкое бюргерство не только Праги, но и всей Чехии, пражское бюргерство окончательно встало на сторону революционного народа. 3 апреля 1420 года общины пражского Нового и Старого Места собрались под руководством Яна Желивского и заставили коншелов принести присягу в верности чаше и дать обещание бороться с ее врагами. Пражское бюргерство под натиском как революционных, так и реакционных сил присоединилось наконец к гуситскому революционному движению.

В пламенных манифестах пражские бюргеры призывали на помощь население всех чешских областей и указывали на смертельную опасность, угрожающую чешской земле в связи с нападением крестоносцев. Следует напомнить, что представлял собой средневековый крестовый поход. Это было поголовное истребление еретиков в беззастенчивый грабеж, происходивший с одобрения «святого отца»; понятно, что весь чешский народ встал на патриотическую борьбу против иноземцев, которые шли на помощь эксплуататорам. Тот же патриотический призыв к народу — вспомнить его героическое прошлое — звучит и в пражском манифесте, который зовет всю чешскую землю на бой с крестоносными ордами. «Чтобы вы, как мужественные рыцари, вспомнив храбрых отцов ваших, старых чехов, горячо любивших свою родину, подобно им поднялись против этого зла и встали с нами и с обеими общинами великого Старого и Нового Места Пражского, которые объединились и порешили все как один и крепко на том стоят, и чтобы вы и советом и делом помогали нам против всякого, кто взял на себя тот проклятый крест и действует как крестоносец»[134].

В мае 1420 года табориты выступили на помощь Праге. Военно-административной организацией Табора руководили 4 выборных гетмана, Это были Микулаш из Гуси, который, вероятно, стоял во главе всего Табора, «муж великой учености и широкого кругозора», Збынек из Бухова, Хвал из Ржепиц и Ян Жижка из Троцнова, «выдающийся смелостью и храбростью». Все они были обедневшими дворянами, которых народ выбрал себе в предводители за их военные способности, поскольку народу нужны были воины, искушенные в битвах. Под их руководством шли бои с окрестными феодалами, под их руководством 20 мая 1420 года, несмотря на сопротивление со стороны панских войск табориты с женами и детьми — на возах, конные и пешие — подошли к Праге. Они были торжественно и радостно встречены, в особенности беднотой, которая видела в них столь желанное подкрепление в ее непрекращающейся борьбе с бюргерством. Действительно, появление таборитов в Праге означало укрепление революционных сил. Табориты всюду выступали против роскоши, против пышности церковного богослужения и хотели силой принудить богатую Прагу к евангельской бедности и смирению.

Революционные силы еще больше укрепились, когда вскоре после таборитов в Прагу явились толпы революционного народа из северо-западной Чехии, где в районе городов Жатца, Лоуни и Слани начал складываться мощный местный революционный центр. Помощь Праге оказал и народ из восточной Чехии, выступивший под руководством священника Амброжа; это были оребиты (участники ухода на гору Ореб). Итак, только в мае 1420 года Прага, столица королевства, стала наконец центром революционных сил всей Чехии. Прага, готовившаяся к бою с крестоносцами, сыграла тогда решающую роль в деле дальнейшего развития революционного движения. По своему положению и значению она была тем естественным центром, куда сходились все нити управления революционным движением, которое до сих пор представляло собой разрозненные местные вспышки. Борьба гуситов в осажденной Праге стала делом всей чешской земли, всего чешского народа.

Прежде всего была окончательно сломлена сила слабого и нерешительного бюргерства Старого Места. Под давлением «Великой общины», то есть собрания всего народа и таборитских гетманов, коншелы были смещены и на их место выбраны новые — из среды мелкого бюргерства, неуклонно придерживавшегося линии, начертанной Яном Желивским. В то же время были разгромлены монастыри и дома богатых горожан и изгнаны остававшиеся еще в городе патриции (преимущественно семьи ранее бежавших патрициев), а имущество их было конфисковано. Всех, кто не объявил себя открыто сторонником чаши, «стражники вывели из города, и имуществом их завладела община»[135]. В общем до 1 400 богатых горожан и патрициев, главным образом немцев, бежало из пражского Нового Места, а все их имущество досталось общинам, то есть пражскому народу. Богатые бюргеры в спешке, захватив с собой драгоценности и деньги, бежали в Пражский. Замок, (находившийся в руках пана Ченека из Вартемберка, бывшего гусита, которому ныне Сигизмунд передал высшую власть в стране.

Эволюция политических взглядов пана Ченека как нельзя лучше характеризует эволюцию взглядов всего чешского панства. Пока шел процесс захвата церковных имений, Ченек был вместе с гуситами, но как только Сигизмунд начал готовиться к походу в Чехию, он тотчас перешел к нему и в награду за «верность» получил временную верховную власть в чешской земле. Когда же он увидел, что Пражский Замок заполнен бежавшими патрициями и что эти патриции принесли с собой драгоценности, он объявил себя сторонником пражан, отступился от Сигизмунда, отобрал у патрициев все их достояние и выгнал их из Замка. Однако карьера расчетливого, жадного и эгоистичного чешского пана на этом не кончилась. Когда в страну вступили крестоносцы, пан Ченек, исполненный страха, снова кинулся в объятия короля Сигизмунда. Поведение пана Ченека из Вартемберка не было единичным фактом; примерно таким же образом вела себя большая часть высшего дворянства.

Между тем столица королевства Прага лихорадочно готовилась к отпору крестоносцам. После смещения коншелов и конфискаций внутреннее положение в Праге укрепилось — она превратилась в крепость за стенами которой впервые в нашей истории со всех концов Чехии собрался революционный народ, решивший бороться до полной победы. В то время как мужчины, объединенные в отряды, вступали в мелкие стычки с королевским гарнизоном в Вышеграде и на Градчанах, многочисленные «таборитские, жатецкие, лоунские и сланские женщины вместе с пражскими женщинами по приказанию старших копали рвы»[136]. У всех — у мужчин и у женщин — была одна цель: обезопасить твердыню революции — Прагу — от ударов реакционных сил.

Прагу действительно нужно было укрепить как можно основательнее. С помощью папского легата Сигизмунд набрал со всей Европы огромную армию крестоносцев, и теперь эта армия была готова ворваться в Чехию. В ряды крестоносного войска шли разорившиеся или корыстные люди. Они надеялись, что во время крестового похода им удастся поправить свои дела и обогатиться за счет грабежа еретиков. Проповедники обещали им, что при этом они сохранят свою душу чистой и безгрешной. Собралась огромная армия (численностью, должно быть, до 100 тысяч), огнем и мечом прокладывавшая себе путь к сердцу Чехии — Праге.

Король Сигизмунд вторгся с войском в северо-восточную Чехию. Он отнял у гуситов Градец Кралове и обосновался в Кутной Горе, где местный патрициат получил подкрепление в лице бежавших сюда пражских патрициев. В Кутной Горе, несмотря на то, что здесь было много работавших по найму горняков (в большинстве своем подсобных рабочих), в отличие от других городов, дело не дошло до революционного взрыва — очевидно, потому, что Кутна Гора в качестве главной королевской сокровищницы неизменно занимала привилегированное положение по Сравнению с другими городами, вследствие чего и положение бедноты в Кутной Горе, вероятно, было относительно более благополучным, чем, например, положение бедноты в Праге. Кроме того, патрициат крепко держал в своих руках власть в городе. Только весной 1420 года часть горняков покинула город и присоединилась к окрестным крестьянам, которые собирались на горе между замком Липнице и Ледчи на Сазаве. Однако кутногорские патриции во-время поняли опасность, которая могла возникнуть в случае соединения городской и деревенской бедноты. Путем подарков и обещаний они заставили горняков возвратиться в город, а крестьян принудили к бегству. В Кутной Горе надолго было водворено спокойствие. Город стал резиденцией королевского двора.

Обосновавшись в Кутной Горе, Сигизмунд пытался искоренить в чешских городах все те силы, которые поддерживали гуситов. Он овладел городами Слани и Лоуни, ослабленными после отхода в Прагу подкреплений, занял Мельник и Литомержице, пытаясь сомкнуть кольцо вокруг Праги.

Между тем Ольдржих из Рожемберка с помощью австрийских панов собрал войско и попытался взять и уничтожить Табор, также ослабленный в связи с уходом части войск в Прагу. Но в результате доблестной обороны, а также в результате того, что Микулаш из Гуси привел из Праги подкрепление, неожиданно и стремительно напавшее на врага, Ольдржих из Рожемберка потерпел жестокое поражение. Табор был спасен. Неожиданное нападение крестьянства, возглавляемого священником Амброжем, вырвало из рук короля и Градец Кралове. Теперь решающим стал вопрос — устоит ли Прага.

30 июня 1420 года кольцо вокруг Праги замкнулось. Крестоносная армия прошла через западную Чехию, оставляя за собой сожженные и разграбленные села, и у Праги соединилась с венгерскими и чешскими отрядами Сигизмунда. Она расположилась в виде дуги на левом берегу Влтавы. «Тут были люди различных поколений, языков и народов: чехи, моравы, венгры, хорваты, далматинцы и болгары, валахи, сикулы, цуны, ясы, русы, голы и словаки; пруссаки, швабы, тюрингенцы, штирийцы, мейссенцы, баварцы, австрийцы, саксонцы, франконцы, французы, англичане, брабантцы, вестфальцы, голландцы, швейцарцы, лужичане, корутане, арагонцы, испанцы, поляки, немцы с Рейна и многие другие»[137]. Таково было войско, готовившееся напасть на «гнездо еретиков» — твердыню революции.

После нескольких безуспешных стычек, в которых крестоносцам пришлось познакомиться со смертоносными таборитскими цепами, часть войска под предводительством маркграфа Саксонского попыталась перейти на правый берег Влтавы и атаковать в лоб новоместские укрепления. Однако революционные гуситские войска расстроили этот план. В течение июня и июля на пражских улицах создавались день ото дня растущие отряды, готовые отдать жизнь за ту «божью правду», которую возвестили им проповедники. А эти последние непрестанно говорили, что бог на стороне революционного народа и что он не допустит разгрома своих верных. Разбить в бою «божьих воинов» не может и сама армия Сигизмунда, как бы она ни была велика.

Революционный народ восстал 14 июля 1420 года и в знаменитой битве на Витковой горе, где Ян Жижка со своими таборитами, вооруженными цепами, успешно отразил натиск саксонцев, крестоносцы были отброшены и бежали в диком смятении за реку, где было расположено основное ядро армии Сигизмунда. Битва на Витковой горе (с тех пор Виткова гора переименована в Жижкову) впервые наглядно показала, на что способна революционная народная армия, даже если она выступает против численно превосходящего неприятеля. На пражских улицах народ с ликованием встретил бойцов Жижки, возвращавшихся после первой великой победы над крестоносцами:

Ликующие строфы новых песен, сложенных таборитским священником Чапеком, звенели повсюду, их пел весь народ.

Первая крупная победа революционных сил над главными силами старого эксплуататорского строя стала действительно всенародной победой, источником могучего патриотического воодушевления.

Но дело не ограничилось вооруженной борьбой. В июле (вероятно, к концу месяца) произошел диспут, на котором выступили ораторы той и другой стороны. Гуситы уже раньше завязали сношения с противником и послали в его лагерь манифест с целью устроить диспут о гуситской программе. В основу этого диспута должны были быть положены четыре пражские статьи, в которых гуситы формулировали свою программу. Четыре пражские статьи возникли на основе классовых требований бюргерской оппозиции. Проповедники провозглашали их в городах, а университетские магистры — в Праге. В эпоху, когда на пражских улицах со всех, концов Чехии собирался революционный люд, четыре пражские статьи стали Программой, которая объединяла широкую коалицию классов, шедшую в бой под знаменем с изображением чаши.

Для городской бедноты и для деревенского люда четыре пражские статьи были программой-минимум, первым шагом на пути к решительной и глубокой перестройке всего общественного строя. Что касается бюргерской оппозиции (главным образом той ее части, которую составляли дворянство и богатое бюргерство), то для нее четыре статьи были программой-максимум, пределом ее желаний, программой отчасти даже слишком решительной. Но когда началась подготовка к диспуту о четырех статьях с крестоносцами, пришлось оставить мысль о том, чтобы опустить какую-нибудь из этих статей. Безоговорочное признание всех четырех статей было основным требованием революционного народа, собравшегося в Праге. Пражане выдвинули даже требование, чтобы диспут о гуситской программе проводился публично на четырех языках: чешском, немецком, венгерском и латинском. Это требование расширяло агитационное значение диспута, который должен был разъяснить рядовым бойцам, за что воюют гуситы. Однако папский легат Фердинанд и король Сигизмунд больше уповали на меч, чем на силу слова, и не собирались способствовать проникновению ереси в свое и без того уже разлагающееся войско. Они были убеждены, что неподатливые чешские еретики, пусть и не сломленные в 1420 году, безусловно будут поставлены на колени в ходе дальнейшего крестового похода. Вот почему все попытки договориться потерпели неудачу.

Однако полное крушение потерпела и попытка взять Прагу. Поражение на Витковой горе способствовало разложению крестоносной армии, полный распад ее был неизбежен. 28 июля Сигизмунд короновался чешским королем и принял присягу от находившихся в его войске чешских панов. Этот удобный случай он использовал для того, чтобы без зазрения совести захватить драгоценности святовитского храма. Сигизмунд позволил содрать с образов золото и серебро, расплавить монстранции, золотую и серебряную церковную утварь и таким образом добыть средства для уплаты жалованья солдатам; была ограблена даже золотая рака «святого предка» Сигизмунда, св. Вацлава. Однако, несмотря на все это, крестоносное войско пришлось распустить и снять осаду; ни ограбленные королевские сокровищницы (кривокладская и карлштейнская), ни захват церковного имущества в Пражском Замке не дали возможности соединить золотыми скрепами те трещины, которые образовались в войсках крестоносцев. Разрозненные ватаги крестоносцев самовольно ушли из-под Праги к границам страны, одержимые жаждой новой добычи, надеясь завладеть обещанным им достоянием еретиков. Грабежи и пожары, стоны жителей сопровождали отступление этого сброда, призванного в Чехию, чтобы задушить в зародыше гуситское революционное движение.

Пока неприятель стоял у ворот, пражские бюргеры дрожали мелкой дрожью и со страха безоговорочно поддерживали сельскую и городскую бедноту в ее борьбе. Но как только отступили последние крестоносцы, снова открылись старые язвы раздоров между пражским бюргерством и таборитами. Беднота считала победы над «царем Олоферном» знаком милости божьей и призывом к дальнейшим действиям… В начале августа табориты и пражская беднота добрались до еще не уничтоженных монастырей в Новом и Старом Месте и принялись их разрушать. В то же время таборитские проповедники представили пражским коншелам и университетским магистрам 12 статей, принятия которых они настойчиво добивались. В этих статьях выдвигалось требование отмены Существующей системы законодательства: вместо «языческих», «немецких» законов следовало установить «божий закон», на основе которого надлежало организовать всю городскую жизнь; чтобы приблизиться к идеалам апостольской церкви, следовало упорядочить ремесла и торговлю, уничтожить всякую роскошь и сделать жизнь нравственной и добродетельной; доходы, шедшие в карман церковников, должны были быть отняты у них, «все ростовщические записи» уничтожены. Нарушение этих незыблемых принципов, на основе которых табориты хотели договориться с пражанами, должно было повлечь за собой применение суровых и строгих мер. Однако пражское бюргерство и слышать не хотело об этих таборитских статьях, уничтожавших основу основ его организаций, мощное орудие для подавления бедноты — городское право. Ян Желивский, опираясь на бедноту, предпринял еще одну попытку сохранить тесную связь с таборитами. Он сместил тех коншелов, которые особенно враждебно относились к таборитам, а на их место поставил своих приверженцев. Тем не менее мира между таборитами и пражским бюргерством установить не удалось, и табориты с негодованием покинули Прагу. Так уже в 1420 году стало ясно, что союз бедноты с бюргерской оппозицией может существовать лишь до тех пор., пока им грозит опасность со стороны общего врага.

После ухода из Праги табориты снова направились в южную Чехию и опять принудили окрестных феодалов к обороне. В этих боях табориты захватили еще два города, которые временно попали под власть феодалов, — Водняни и Прахатице. С тех пор Прахатице стала прочным оплотом таборитов, так же как и Писек, который, после того как в нем не стало королевского гарнизона, примкнул к Табору. Серьезным успехом было также взятие двух принадлежавших Ольдржиху из Рожемберка замков (Пржибениц и Пржибеничек) — мощных крепостей, расположенных в непосредственной близости от Табора. Это ценнейшее для таборитов приобретение — дело рук проповедника Вацлава Коранды, который находился в тюрьме в Пржибенице. Узнав о том, как ненавидит Рожемберков их челядь, он послал за таборитскими братьями; этот крепкий замок пал под ударами извне и при поддержке, которую атакующие получили изнутри. Тогда же был утоплен таборитами епископ Никопольский Герман из Боротина, который в 1417 году в замке пана Ченека из Вартемберка посвящал гуситских священников. Взятие Пржибеница ясно показывает, почему табориты одерживали победы над феодалами. Табориты достигали успеха благодаря союзу с батраками и челядью. Сельская беднота видела в таборитах союзников; она решительно выступала против своих хозяев и отдавала их замки и крепости в руки восставшего народа.

В конце 1420 года Прага снова призвала на помощь таборитов. Король Сигиамунд с помощью чешских панов собрал новое войско и подступил с ним к Праге, стремясь выручить осажденный пражским войском вышеградский гарнизон. Во главе таборитов, спешивших на помощь Праге, стоял Микулаш из Гуси. Битва под Вышеградом (1 ноября 1420 года) принесла победу пражским городским отрядам и таборитам. В особенности плохо пришлось цвету чешского и моравского дворянства; 24 «пана-хорунжих» (то есть знатных земских дворянина) лежали «над прудом, как снопы на поле». Вышеград, вынужденный сдаться пражанам, был занят и разрушен, «чтобы впредь уже не смог принести вреда городу».

После этой победоносной битвы, в декабре 1420 года, в Праге была предпринята попытка к примирению между пражским бюргерством (его представителями были университетские магистры Якоубек из Стржибра, Прокоп из Пльзеня и Петр из Младеновиц) и таборитами, от которых выступали священники Мартин Гуска, по прозванию Локвис, Маркольт из Збраславиц и Микулаш из Пельгржимова. За объединение стоял и Ян Жижка, который был также участником этого заседания (происходившего в доме пана Петра Змерзлика). Однако Микулиш из Гуси отказался вести переговоры с пражанами и в особенности решительно восставал против кандидатуры польского короля на чешский трон, за которую стояли как пражские бюргеры, так и Ян Жижка. Микулаш из Гуси привлек на свою сторону часть таборитов и попытался заключить тайный союз с пражской беднотой, стремясь таким образом помешать объединению. Но пражские коншелы с помощью стражников «навели порядок», и Микулаш, разгневанный и раздосадованный, вместе со своими сторонниками оставил столицу. По дороге он был тяжело ранен и перенесен в Прагу, где умер 24 декабря 1420 года. Сторонники таборитов в Праге, то есть беднота, горевали о Микулаше, в то время как коншелы ликовали, избавившись от столь опасного противника.

Смерть Микулаша из Гуси произошла в тот период, когда Табор все явственнее распадался на два крыла: одно составляла беднота, другое — бюргерская оппозиция. Весьма вероятно, что и в этом разделении нужно видеть закономерный процесс дифференциации классовых интересов бедноты и бюргерской оппозиции. На первом месте среди таборитских гетманов стоял Микулаш, один из первых организаторов ухода в горы. Опираясь на революционные войска, он поддерживал тесную связь с пражской беднотой. Но с конца 1420 года бедноту на Таборе стали систематически притеснять. Уже в день св. Гавла в 1420 году в Таборе и его деревнях собирался оброк, какой обычно собирали с крепостных. Если даже считать, что взимание этого оброка было вызвано потребностями обороны, все же это было отступление от хилиастической программы «царства божьего» — того царства, где «оброков не будет» и где не станут «обдирать бедноту». Хилиастическая программа обобществления имуществ при тогдашнем состоянии производительных сил на несколько столетий опережала исторический процесс и, естественно, уже в силу этого не могла быть осуществлена.

«Но в то же время это стремление выйти за пределы не только настоящего, но и будущего могло быть лишь фантастическим, лишь насилием над действительностью, и первая же попытка осуществить его на практике должна была отбросить движение назад, в те узкие рамки, которые только допускали тогдашние условия»[140].

Таким образом, это было обобществление продуктов потребления, оставлявшее средства производства в частных руках; только результаты индивидуального хозяйствования должны были передаваться всему коллективу.

Замыслы таборитов неизбежно принимали фантастический характер. Только путем экспроприации средств производства у эксплуататоров и захвата власти рабочим классом можно реально осуществить то, о чем мечтали табориты. Это стало возможно лишь в наши дни — лишь в нашей народной демократической республике мы на основе принципов марксизма-ленинизма, следуя примеру великого Советского Союза, строим общество, в котором нет ни эксплуататоров, ни эксплуатируемых.

Введение в Таборе хилиастической собственности было обусловлено интересами обороны. «Правда, у таборитов уже существовала своего рода хилиастическая общность имущества, однако, лишь в качестве чисто военной меры»[141]. Беднота, интересам которой отвечало обобществление предметов потребления, не была в ту эпоху определившимся и организованным классом, она представляла собой лишь зародыш будущего класса. Беднота была движущей силой революционного движения, тем не менее даже в Таборе во главе ее с самого начала стали мелкие дворяне, правда, обедневшие и стоявшие на одном уровне с высшими слугами, но стремившиеся к изменениям лишь в рамках феодального общественного строя. Кроме того, воспользовавшись благоприятным моментом, в Табор явились обедневшие ремесленники; развитие ремесленного производства было неизбежной предпосылкой экономического укрепления революционного центра. Позиции бедноты были также ослаблены тем, что часть ее с самого начала была полностью занята на службе в армии.

Так подготовлялась ликвидация гегемонии бедноты в Таборе, а вместе с тем и срыв осуществления программы хилиастического обобществления имуществ. Первым зловещим признаком было уже упоминаемое нами введение оброка, собираемого в день св. Гавла. В результате такого рода эволюции среди хилиастических священников стали выдвигаться те проповедники, которые защищали интересы бюргерской оппозиции, выступая с наиболее радикальным толкованием четырех пражских статей. Во главе этих священников стал Микулаш из Пельгржимова, по прозванию Бискупец, который осенью 1420 года был избран таборским епископом. Этим избранием Табор не только окончательно уничтожил зависимость Чехии от католической церкви и заложил основы самостоятельной церковной организации, но и вступил на путь оттеснения хилиастических проповедников. Если до сих пор самостоятельное и свободное исследование и толкование «Священного писания» были основным требованием таборитского хилиазма, то отныне складывающаяся таборитская церковь стала на путь подавления и обуздания идеологической свободы. Проповедники, которые и в дальнейшем продолжали предвещать близкий конец мира и наступление тысячелетнего «царства христова», были поставлены вне официального таборитского учения. В своей последовательной борьбе против феодального общественного строя и его опоры — католической церкви — проповедники-хилиасты дошли до крайних пределов вплоть до отрицания «святых даров»; этих проповедников называли «отверженными еретиками», «пикартами», их подвергали жестоким преследованиям.

Во главе пикартских проповедников стоял блестящий оратор, идеолог бедноты Мартин Гуска, который не переставал горячо выступать против мистического толкования «Священного писания» и возвышения священников над простыми верующими. «Святые дары», то есть главное, что еще не утратило ореола святости у пражских гуситов, он называл «шкварками и мотылем» — наживкой для заманивания и одурачивания простых людей. К «святым дарам», к которым остальные священники приближались со священным трепетом и в которые слепо верили, пикарты подходили рационалистически. Говорили, что в сырости они плесневеют, что их грызут мыши — в чем же тогда признаки их святости? В этих взглядах уже проявлялось новое мировоззрение, в основе которого лежал опыт, а не вера. Такие взгляды могли, разумеется, возникнуть у пикартов только в результате тесного единения с беднотой, идеологами которой были пикартские проповедники.

В первые месяцы 1421 года судьба бедноты в Таборе была решена. Прежде всего хилиастические и пикартские проповедники были изгнаны в Пржибениц, с ними ушли многие из их сторонников. Затем они были изгнаны и оттуда, а когда они укрепились в Клокотах и совершили оттуда нападение на таборитское бюргерство, был призван Жижка, дабы истребить «еретиков». Возможно, что между этими отверженцами феодального общественного строя были также люди с неправильными представлениями о нормах человеческого общежития, некоторые из них в ожидании конца мира предавались различным извращениям и разнузданным оргиям. Нельзя, однако, принимать на веру то, что говорят о так называемых адамитах («голых») хроники и другие источники, написанные фанатическими противниками бедноты (например, Вовржинцем из Бржезова и Яном Пржибрамом), которые в интересах бюргерской оппозиции стремились оклеветать опасных для нее революционеров. Впрочем, известно, что такие мотивы были обычны в произведениях и других средневековых писателей, нападавших на бедноту. К сожалению, от рукописей идеологов самой бедноты до нас дошло очень мало. Однако даже по этим источникам, в частности по последнему письму Мартина Гуски, пикарты предстают в совершенно ином свете, чем, например, в описании хроник. Это были люди, действительно страстно желавшие установления справедливого строя на земле и мечтавшие о бесклассовом обществе, люди, которые, как бы самоотверженно они ни боролись за победу своих идей, были обречены на гибель самим ходом общественного развития.

Ян Жижка из Троцнова во главе войска, начальником которого он стал после смерти Микулаша из Гуси, разгромил «гнездо еретиков» в Клокотах. Главные идеологи пикартов были схвачены, остальные либо перебиты, либо силой принуждены к обращению, а 45 «еретиков» было сожжено на костре. «Все они, несмотря на увещания Жижки, не хотели отказаться от своих заблуждений, но, весело смеясь, шли в огонь, уверяя, что сегодня будут царствовать с Христом». Спасаясь от преследований, Мартин Гуска напрасно искал убежища по всей Чехии. Он был схвачен и брошен в тюрьму. После тщетных попыток заставить его отречься от ереси его отвезли в Прагу, где должны были публично сжечь как архиеретика. «Но пражские коншелы, боясь народного мятежа, так как многие в народе были расположены к этому Мартину»[142], отменили казнь. Мартин был казнен в Руднице 21 августа 1421 года. Когда измученный Мартин вместе со своим другом был приведен в костру и ему предложили обратиться к народу с просьбой молиться за него, он со свойственной ему твердостью сказал: «Мы не нуждаемся ни в каких просьбах или молитвах, просите за тех, кто в этом нуждается»[143]. Вслед за тем они были забиты в бочку и сожжены.

Истреблением пикартов в Клокотах и смертью Мартина заканчивается первый период истории Табора, а вместе с тем и гуситского революционного движения. В первые месяцы 1421 года с гегемонией бедноты в Таборе было покончено. Правда, беднота Праги под предводительством Яна Желивского еще в течение почти года держалась наряду с бюргерством у власти, но поражение бедноты в Таборе сильно подорвало, разумеется, положение также и пражской бедноты, которую уничтожение пикартов лишило ее основной опоры. С 1421 года беднота играла роль только движущей силы революции, которую бюргерская оппозиция использовала в своих интересах — отнюдь не для разрушения, но лишь для исправления феодального строя. Ведущей силой и организаторами революционного движения отныне являлись бюргерство и низшее дворянство, которые стремились ввести бурные революционные воды в спокойное русло и заставить их служить классовым интересам бюргерской оппозиции.