Четырнадцать

Его кожа пахнет жасмином. И духами, ей незнакомыми, но, даже знай она этот аромат, все равно не вспомнила бы название. И еще — ею. Его кожа пахнет ею. От него не пахнет мужчиной — ни одним из известных ей мужчин. Он пахнет чем-то иным и отражением Софии. Может, так и задумано, спрашивает она себя. Предначертано. Рок, судьба — прежде у нее не было времени размышлять на эти темы, и сейчас не до того, когда ощущение реального выбора столь явственно отсутствует. Но все же она выбирает. Или ей так кажется.

Она прижимается к нему, слезы высохли, соль осела на лице, она чувствует лишь запах и влечение. Она не понимает, откуда они исходят. София возбуждена и одновременно бесконечно расслаблена — почти как в наркотическом дурмане, но с кокаиновой остротой восприятия, или как после первой сигареты поутру, когда заторможенность пришпоривают очень крепким кофе. София предпочитает курить поменьше, ограничивает себя — когда не сходит с ума. Но она не сошла с ума, все происходит на самом деле, с изумлением констатирует София и в доказательство касается воздуха у его щеки. Но где ограничения, там всегда и зуд преступить их. Воздержание плохо дается Софии, хотя обычно оно оправдывает усилия. Избыточность же неизменно все замутняет. Сейчас София не хочет мути, если это в ее власти, ощущения хороши своей остротой. Острыми уголками. Она складывает головоломку вместе с этим парнем. Хотела бы она знать, где кончается его кожа и начинается ее. Хотела бы она знать, где она сама. В Лондоне, Крауч-Энд, в квартире на последнем этаже, в своей гостиной со скрипучим, рассохшимся полом, в его объятиях. Нет, ей пять лет, она несется по Вселенной, Галактике, по Всему Миру. Эти слова не больше, чем она сама. Дальше. Новое ощущение с ароматом возможности, похожее на вкус виски. А если виски, то ей тринадцать, она украдкой отхлебывает из бутылки перед школой. Виски средненькое, но и школа средненькая. Школа танцев, не мозгов, мало читают, едва учат, на сознании особо не концентрируются. Главное — тело, его необходимо загнать в совершенную форму, идеально поставить. Результат налицо: вот оно, ее тело — в идеальной форме, совершенной позе.

Какое-то движение. Она не хочет его отпускать, она бы навсегда осталась в этом безопасном коконе. Затем она понимает, что это она пошевелилась, повернулась к нему, разомкнула пространство, порвала кокон. Сделать поворот, чтобы раскрыться. Идеальное балетное движение, идеально исполненное. Первая позиция, вторая, возможна и третья. Она не знает, что можно, а чего нельзя. Ее поощряют, настойчиво подталкивают — или же это ее собственное стремление? Кожа Габриэля намного темнее ее кожи, но она словно подсвечена сзади. Однажды София прочла — на стене в туалете, скорее всего, — что ангелам нельзя слишком часто мыться, а то их сияние смоется. Ей хочется спросить, правда ли это, дозирует ли он омовения, но вопрос может прозвучать грубо, она не хочет никого обижать. На вкус он не похож на человека, который редко моется. На вкус он не похож ни на кого, кого она знает, разве что на нее саму. Ее пальцы во рту Габриэля, а ей кажется, что она сама их облизывает. Облизнуть свежую рану, порезанный палец, обожженную руку — первейшее средство, чтобы остановить текущую кровь, помочь свежей слюной свернуть ее. Не раздумывая, непреднамеренно.

Они почти обнажены, последние одежды соскальзывают, словно так и должно быть. Почему нет? Обнимать ангела на полу собственной гостиной. Песни, написанные на эту тему, много дальше от истины, чем она предполагала. Его поцелуй — как чистая вода, сбегающая по ее коже, под ее весом высохшие лилии с хрустом превращаются в мягкую пыль, когда они ложатся лицом друг к другу. Но разве не всегда так происходит? Она видит себя в его глазах. Отражение похоже на Софию и не похоже. В центре отражения имеется зрачок, в нем заключено все, в него можно заглянуть, зрачок расширяется, и София уже не видит себя. Если глаза — зеркало души, то на что она смотрит? На что она смотрит, если то, что она обнимает, она считает душой и только душой? София отворачивается, она подошла слишком близко, окончательное понимание чревато ужасом. Понимание целого — чрезмерно, понимание части — озарение. По крайней мере, сейчас.

В танце. Они тесно прижимаются друг к другу и размыкают объятия. Оба движения, по сути, неотличимы. Касание, запах, вкус — она начинает прислушиваться к нему. К звукам его плоти. Кончиками пальцев она пробегает по его телу — так дождевые капли мерно шелестят по сырой траве. Солнечный свет падает на их обнаженные тела и меркнет — день, желтый и синий, вливается в открытые окна, но ему не сравниться с этим сиянием. Она пьет миллиметры его плоти с плеча, на вкус они как охлажденный апельсиновый сок, потом разрывает кожуру манго — не разрезает аккуратно и благовоспитанно, — сладкая жидкость течет по ее подбородку, его рот приникает к ее плечам, ключице, груди. Очень медленно.

В танце. Поцелуй, совокупление, они еще повторятся когда-нибудь и, наверное, повторялись много раз, но она не помнит. Это не влюбленность и определенно не похоть, скорее данность, чем порыв, но это происходит. Хотя она этого не ожидала, не хотела и уж тем более не замысливала, но ни на что другое она бы сейчас не согласилась. И вдруг она замирает на целый вдох и думает, что, возможно, такая мысль у нее была, она затаила ее с первого же раза, как он появился. И возможно, он тоже знал все заранее и то, что он сейчас делает, входит в его обязанности. Утешать ее, обнимать, целовать, трахать. Успокаивать старым проверенным способом. И София чувствует, что места для тревоги о будущем, страха за свое тело, злости на вынужденный выбор больше не осталось. Ее кожа захвачена его невесомыми прикосновениями, поры наполнены запахом мужчины, который не он, но она, и эта она — тоже не она. Она не узнает ту, другую Софию. Это новая София, такой здесь никогда раньше не было; она бывала в разных местах и со многими людьми, но никогда здесь и с ним. Новая София лежит голая на полу, абсолютно покорная и одновременно торжествующая. Уступить, чтобы завладеть, отдать, чтобы получить. София сдается и понимает, что выигрывает.

В танце. Собственно секс. Он не более вещественен, чем обычно, и не менее. Просто секс, страсть. Вожделение. Он для нее не самый прекрасный, и она для него тоже. И о представлении «Ты меня вовек не забудешь» тоже речи нет. Никакого соревнования с прошлыми и нынешними любовниками, реальными или воображаемыми. В пустой комнате их только двое, третий лишний — во чреве. София не старается забыть о беременности, она здесь, между ними, крепкая, как скудная плоть на ее мускулистом животе. Беременность — то, что их связывает, причина совокупления, хотя и не результат. Без нее Софии бы здесь не было, с ней она не может быть нигде больше. Время огибает их, пока они длят мгновение. Солнце подумывает отправиться на покой, свет меняется от белого к желтому и бледно-оранжевому. Они давно начали.

В танце. Оргазм не наступает, это было бы слишком просто. Это принесло бы освобождение. На карту поставлена не вольность, но соизволение. Его цель — добиться ее согласия, запоздавшего и незрелого, ну и что же. Лучше здесь и лучше сейчас. Она соглашается, другой ответ дать невозможно после того, что произошло. Но разве она не была готова согласиться в любом случае, ведь иного выбора ей все равно не предоставили, и не искала ли она повода, чтобы согласиться? Он не ожидал, что это будет так приятно. Не мог знать, что это будет так хорошо. В его воспоминаниях подобное не удерживается, Габриэль не способен запомнить ощущения чужой кожи, чужой плоти, хотя не раз их испытывал. Он добился ее благоволения. Добился своей цели. Но и София не осталась в накладе — он снизошел до нее. Неожиданный поворот.

Выходит, не все запрограммировано судьбой.

Загрузка...