Илья Ильф, Евгений Петров. Книга 1

1925

Двое молодых. На все жизненные явления отвечают только восклицаниями: первый говорит — «жуть», второй — «красота».

Борис Абрамович Годунов, председатель жилтоварищества.

Артель «Красный бублик» или «Булка Востока».

Человек в лунном жилете со львиной прической. По жилету рассыпаны звезды.

Целые жернова швейцарского сыра.

Девица. Коротконосая. Жрет лимон с хлебом и поминутно роняет на пол трамвайные копейки.

В прекрасную погоду заграничный академик стоял посреди Красной площади, растопырив ноги, и в призматический бинокль смотрел на икону над Спасскими воротами.

Совхоз называется «Большие Иван Семенычи».

Все для похорон. Бюро «Вечность».

1927

В Пятигорске нас явно обманывают и прячут куда-то местные красоты. Авось могилка Лермонтова вывезет.

Приехали к «Цветнику», но его уже не было. Извозчики в красных кушаках. Грабители. Где воды, где источники? Отель «Бристоль» покрашен заново на деньги доверчивых туристов. Погода чудная. Мысленно вместе. Воздух чист, как писал Лермонтов.

Поехали на гору Машук. Видели Провал. Провал полный. Смотрели Лужицу. Воняла. Кажется, не понравилась. Место дуэли Лермонтова. Возникла мысль, что если бы Лермонтов убил Мартынова, то пришлось бы удовольствоваться могилкой без памятника. И был бы он безмо-нументный.

На празднике жизни в Пятигорске мы чувствовали себя совершенно чужими. Мы пришли грязные, в плотных суконных костюмах, а все были чуть ли не из воздуха.

Вопль: «Есть здесь что-нибудь не имени?»

Курорт имени поручика.

Прошла рослая девица. В будние дни замещает монумент Лермонтова.

Владикавказ.

Кошмарная ночь, увенчанная появлением Кавказского хребта. Оперные мотивы — восход солнца с озарением горных вершин. Гор до черта. <…> Во Владикавказе каждая улица упирается в гору.

«Терек — краса СССР». За красу взяли по гривеннику. Были вознаграждены видом Столовой горы Нарпита им. Халатова и Тереком. «Дробясь о мрачные… кипят и пенятся». Утесистых громад еще нет. Но деньги уже взяли.

«Знаете ли вы украинскую ночь?» (глядя на Терек).

В пучину Терека бросаются какие-то голые.

На Пролетарском проспекте имеется пивная «Вавилон».

Военно-Грузинская дорога.

Все оказалось правдой. Безусловно, Кавказский хребет создан после Лермонтова и по его указаниям. «Дробясь о мрачные» было всюду. Тут и Терек, и Арагва, и Кура. Все это «дробясь о мрачные». Мы спускались по спиралям и зигзагам в нежнейшие по зелени пропасти. Виды аэропланные.

Забрасывали автомобиль цветами, маленькими веничками местных эдельвейсов и розочек. Мальчишки злобно бежали за машиной с криками: «Давай! Давай деньги!» Отплясывали перед летящей машиной и снова галдели «давай». Кончилось тем, что мы сами стали кидать в них букеты с криком «давай».

Нелепые пароксизмы надписей на скалах, барьерах, табуретках и всех прочих видах дикой и недикой природы. Впереди, низко над землей, летели стайки, работая, как мотоциклы.

На Крестовском перевале мы зацепились за облако. Было мрачновато. Полудикие дети предлагали нарзан самодельный и просили карандашей. Паслись на крутизнах миниатюрные бычки с подругами своей горной жизни — коровками. Шофер-грузин в клетчатых носочках и особо желтых ботиночках. Дикость Дарьяльского ущелья. Необыкновенный ветер.

Гора Давидова — гора ресторанная.

Дождь и прохлада. Жизнь начинается, кажется, завтра и, кажется, на Зеленом мысу.

«Красный рай», ресторан.

Ресторан «Под луной».

Нежные грузины.

Представитель генерального общества французской ваксы.

Подводил формулы.

Блудный сын возвращается домой.

Мой друг, микадо.

Зеленый мыс.

Вот! Здесь мы пропадали.

Дело явно происходит в субтропиках.

В Москве тоже иногда приятно.

Дамочки любят скользаться в субтропиках.

Шаловливые братья.

Трудящийся жираф.

Аджарская небылица.

Впрочем, все возможно.

Мои штаны лопнули 15 июня на Адской лесенке в Ботаническом саду. Лопались они с тяжелым и печальным гулом.

Вчера усмотрена была собака, на хребте которой красовалась надпись «Коля».

Вид на контрабандный город Батум в тихую погоду.

Мальчик Сереженька всегда труждался. Дети трудящихся любят труждаться. Потом он вырос и сделался кассиром советскенького учреждения.

И труждался до тех пор, пока не совершил растра-точку. Одним словом, украл денежки.

Тут-то дорогому мальчику и закатили полагающееся — посадили в домик с решеточкой.

Ура, ура, ура!

Писатель Петечка

Густая рапсодия Листа. Перемигивающиеся светляки. В черной ночи пухнут 68 000 мандаринов. Собаки видят в снах только кошек, и жизнь кажется им прекрасной. Древесные лягушки радостно каркают. Нефтяной маршрут вытягивается из туннеля. Кондуктора сетуют по поводу спецодежды. Жизнь, кажется, прекрасна. Идет дождь.

Жираф — солидное приданое для молодой тропической девушки.

Магнолия (фикус, получивший среднее образование). Схема. Цветок оной.

[Барашек] — шашлык, отбившийся от стада.

Тропическая селянка. Сумма впечатлений.

Не счесть алмазов в каменных…

Говорят, что Сухум тоже хороший город.

Шум падающего дождя смешивается с шарканьем <|>окстрота. А по ночам рояль, из которого выжали все модные звуки, печально и сам по себе отзванивал что-то ветхозаветное. Кажется, «не искушай меня без нужды, разочарованному чужды».

В темноте, сияя и раскачиваясь, балансировали Сочи.

Оказывается, что я старый морской волчок!

Не блюю!

Лавр.

Благородное дерево.

Пахнет супом и бриолином.

Растет по соседству.

Сиятельная Ялта.

Местонахождение прохладительного уголка «Фале-рон».

Как много в этом звуке.

В горячке путешествия.

Какой-то город.

Кажется, Севастополь.

Синее море — и я на берегу в белых штанах.

Симеиз — одна из пыльных жемчужин Крыма.

(Надпись над наклейкой от пивной бутылки]

ПЕЙТЕ ПИВО ТИП-ТОП

А вот я и в дражайшей Одессе.

Знаменитый одесский маяк.

Знаменитый одесский язык (на деле — харьковский).

Знаменитая одесская лестница.

Знаменитое одесское что-то.

Поедем в город, там хорошо, коммунальные услуги.

Это сбесишьси.

В передней на крюке под потолком висит велосипед в простыне.

Предел застенчивости. Курьер, открывающий крышку рояля перед концертом, всю жизнь волнуется.

Калоши счастья.

Как трудно было их достать и как они погубили владельца. Он обменивал их и в театре убегал за пять минут до конца. Однажды в театре толпа, увидя его бегущим, подумала, что пожар, и в панике искалечила его.

Полк на параде и впереди командир на извозчике.

Итак, продолжим.

Я пришел к вам как мужчина к мужчине.

Костистая извозчичья лошадь бежала так быстро, что взорвалась, когда остановилась.

Со времени разрушения храма не было кушанья вкуснее рубленой печенки.

Такой некультурный человек, что видел во сне бактерию в виде большой собаки.

1. Хамите.

2. Хо-хо.

3. Знаменито!

4. Мрачный.

5. Мрак.

6. Жуть.

7. Парниша.

8. Не учите меня жить.

9. Как ребенка.

10. Красота.

11. Толстый и красивый.

12. Поедем на извозчике.

13. Поедем на таксо.

14. У вас вся спина белая.

15. Подумаешь!

16. Уля.

17. Ого.

Высокий класс.

Я страшно люблю деньги.

Ляпсус.

Упаковочная контора «Быстроупак».

Бюро похоронных процессий «Нимфа».

Одесская бубличная артель «Московские баранки».

«Поэт и царь». Участвует Пушкин. Пушкин родился…

Пол-блина, пол-блина, пол-блина, четверть блина, четверть блина. Блин, блин. Колокольный звон.

Столовая «Вкус», «Уголок вкуса». Конкуренты.

Пивная «Вавилон».

Столовая «Аромат».

Братья Глобус.

Голый, намыленный человек.

Глава учреждения Наробуча купил картину и созвал художников, чтобы узнать ее качество.

Утирает лицо лозунгами.

Сумасшедший слесарь унес ворота. Хотел строить метро.

Новелла о закрытых дверях.

Человек всегда сосет драже прохладительное.

Ударное изготовление мыльного порошка «Коммунист».

Каждый человек благороден только в своей среде.

Стоял на острове Св. Елены и через остров Эльбу смотрел на родимую Францию.

И ключ от квартиры, где деньги лежат.

Профессор поэзии.

Кто дуба даст, кто в ящик сыграет, преставился, приказал долго жить, перекинулся, гигнулся, помер, почил в бозе, околел, протянул ноги.

Анекдоты о Пушкине.

Бой часов со Спасской.

Изнеженная натура Безенчука.

В кустах сверкали брильянты.

Диковинка, полшишки, сотка, мерзавчик, гусь, бутылка, сороковка, две полбутылки, двадцатка.

Прусис. Снечкус. Епанишникова.

Бывший потомственный почетный гражданин.

Полевая кошка, сиречь заяц.

Голубые ослы.

На лбу вытатуировали нецензурное слово.

Люди нашего круга не умирают с голоду.

Изобретенческие вопросы.

Выдали замуж за налетчика.

Человек, которому не везло.

Человек, у которого было множество родственников.

Джек.

Я умираю.

А кто в лаивке остался?

Бабаедов.

Она знала все языки. Но после тифа все забыла.

Низкий, страстный голос унитаза.

Гаражи «Лебедь», «Комфорт».

Сберегал деньги полгода и тратил их в одни сутки.

Пыхтеев.

Не Осетрова, а Петухова.

25/IV —27 г.

Союз Остапа и Ипполита.

Снимать Ньютона.

Жена нашла пропавшего мужа по рабкоровской заметке, которая его обхаивала.

Из этого надо сделать соответствующие оргвыводы.

Тухлые веки.

Каково. Рыженков. Бензем. Аугуст. Захер. Булочкин. Мнухин. Балдаков. Пересыпкин. Ежели.

Новелла о славе.

Новелла о любви извозчика.

Почто, Машка, поздно ходишь.

Как солдат на вошь.

Как архиерей на приеме.

Лева Московский. Грицацуев. Бабарыка. Нерубай.

Разве вы не видите, что я закусываю?

Показал кукиш, не поворачиваясь к контролеру.

На такие шансы я не ловлю.

Мелодекламация.

Заводь спит, молчит вода зеркальная.

Пока, пока.

Сторож в подземной уборной.

Наряду с недочетами есть и ответственные работники.

Леонардов.

Урчанье гитар (желудок).

Что с вас получишь. Уши с мертвого осла.

Советские граждане отучились платить за квартиру.

Самовары банкой и рюмкой.

Живые шахматы.

Гражданин Вечно.

Брильянтовая концессия.

Теория Остапа о жизни.

Кинохроника.

Бюро любовных писем.

О юмористах, темистах и редакторах сатирических журналов.

Попойников.

Толкайте меня, толкайте.

Всегдашний недоволец.

Словарь Шекспира, негра и девицы.

Писатель и кассир.

Писатель и растратчик.

Члек и Собак.

Службу в советском учреждении считал за службу в армии.

Внук Бакунина, бабушка советской золотой молодежи.

План 2-й части:

Один стул находится в театре Мейерхольда.

Милочка и борьба с женой Вандербильда.

Сиамская кошка. Шляпа из такой кошки. Купон меха.

— Здравствуйте, Жорж. Очаровательно. Совершенно очаровательно.

Единственное кокетство мужчины:

— Пришейте мне пуговицы к жилету.

Писатель сказал: «Я хочу кушать!»

Музей мебели.

Рассуждение о стульях вообще.

Объявление в газете о стульях.

Гектемас при Экстемасе.

Советский миллиардер.

Вдова примчалась в Москву.

Шутки и шарады.

Заговор.

Шары, увядшие от праздничных полетов, падали в деревню.

Хохтябрь.

Машина, которая печатает, складывает и даже прочитывает журнал.

Международный шахматный турнир в Кологриве.

3 часть:

Выиграл билет Авиахима в Ростов.

Сокровище мадам Петуховой.

Циничная погода.

Планомерная ангина.

Ее несло на меня (в трамвае). Помидорного цвета глаза. Вы сходите?

200 000 перочинных ножей.

Нет такого обидного слова, которое не давалось бы в фамилию человеком. Баран. Баранчик.

1927–1928

Застенчивый влюблен в машинистку и подает ей для перепечатки объяснение в любви. Взрыв клавиш. В секунду все напечатано. Только легкий дымок вьется над машинкой. Она даже не заметила, что это объяснение. Застенчивый глубоко оскорбился и всю жизнь ходил пришибленный.

Советское счастье — выигрыш.

Изнуренков.

Шанкерная порода людей. В кино их интересует только опознавание артистов и в каких картинах они играли до этого.

Военно-Грузинская дорога.

Сон Щукина — хамите, медведюля!

Чарушников, Максим Петрович.

Никеша и Владя.

Генриета Кислярская.

Вдова попала в Дом Народов.

Бешеная энергия до получения квартиры.

Приама нет.

Миниатюрные кризисы.

Голубой паровоз.

Истощенный горный орел прилетел в деревню Московской губернии. Его решили убить, а чучело продать.

Пешая статуя.

Две двойни.

Подпись: 7 лосиноостровских матерей.

Имя — Клака, Бука, Куба.

В городе стояла конная статуя проф. Тимирязева.

Еврей у подножия Столовой горы.

Гигиенишвили.

Эстет Евгений.

Кассий Взаимопомощев.

Нашествие римлян.

Сеанс одновременной игры. Столы шахматистов.

Серна Моисеевна.

Дым курчавый, как цветная капуста.

Легкий секучий дождь.

Страдальческие крики пароходов.

Железные когти крючников.

Ахают, скрипят и летают качели.

Напрасно вы здесь стоите, здесь ничего не будет показано, показано будет только внутри, билет стоит тридцать копеек, напрасно вы здесь стоите, показано будет только внутри.

Гадкий нахал N.

Боязнь подхалимажа дошла до такой степени, что с начальством были просто грубы.

Гостиница «Стоимость».

Артель «Рефлекс».

Столовая «Фантазия».

Художник вместо высокого и худого человека нарисовал толстого и низенького. Пришлось, чтоб читатель не заметил, постепенно выращивать его к концу романа.

Моментательно.

Заносис.

Богатства, накопленные миром, уже достаточны для всеобщей радости.

Сов. Декамерон.

Я обалбела.

Кофточка в полумесяцах. Красная в желтых.

Две армии играют в шахматы.

Человек и люди, которых он очаровывает.

Человек, потерявший память, живет чужой жизнью и в конце концов действует против самого себя.

Влюбленный глухонемой.

Конрад Вейдт ищет комн., жел. в центре, плата по соглаш. Тел. 2-05-27.

Сов. Иосиф.

Царь царей Зяма.

Братья Бабец.

Извозчик заплакал, тряся синими своими юбками.

Военный в бешенстве покинул трамвай. Полы его шинели свистели на ходу.

Дети от памятника.

Гостиница «Лобзик».

— Врешь.

— Нет, не вру. Ошибаюсь.

Белые, эмалированные уши.

Непреклонный возраст.

От весны было такое впечатление, будто играют на барабане.

Так медлителен, что мог бы жить на Юпитере.

Жилтоварищество «Воздушный замок».

Тот не шахматист, кто, проиграв партию, не заявляет, что он выиграл.

Меерович-Данченко.

Минеральные стельки. Идеал от пота ног. Радикальное средство.

В конторе все Ивановы. Директор боится обвинения в засилии родственников. Предлагает менять фамилии. А одному Иванову не нашлось — выкинули.

Просьба о скатерти руки не вытирать.

Человек, не выносивший одиночества.

В 1920 году в пустынный порт пришел итальянский пароход с шляпами-канотье.

Мадам Цудек.

Над городом послышался скрип колеса Фортуны.

На вопрос: «Когда будет мануфактура?» ответ: «Вот еще чего захотели!»

Ввести в известную пьесу еще одно лицо, которое перевернет все действие.

Гражд. Темпаче. Бабский. Невинский. Фамилия Статский.

Штемпельное и граверное заведение.

Палата № 8

Входа нет

Дежурная няня

Выхода нет

Заперто на обед

Заперто на обед

Заперто на обед

Заперто на обед

Заперто на обед

Я пришел к вам как юридическое лицо к юридическому лицу.

Бывший тореадор, ныне советский служащий.

Во время революции многие не успели вырасти, так и остались гимназистами.

Пючальная картина.

Фамилия: Гадинг.

Плакат:

Кто куда, а я в сберкассу.

Ставлю вас в известность, что у меня пропал кусок мыла.

Иоаннопольский.

Зала полна, а сбору двести. Двойные комплекты билетов. Всеобщее мошенничество.

В настоящее время режиссер Девени [Деммени] работает над усовершенствованием грома, дождя и молнии.

Файфоклок с колбаской. Дамы в пижамах, мужчины в толстовках.

Проба машинки.

Андреев-Трельский. Крыжановская-Винчестер. Благоуханыч. Шпанер-Шпанион. Манылам.

Так хотелось аплодировать, что был зуд в ладонях. Но так как попасть на пьесу не удалось, то на ладонях сделалась нервическая экзема.

Человек хороший и приятный, но так похож лицом на брата, что поминутно ждешь от него какой-то гадости.

Маскарад. Польские уланы. Девица с пистолетом. Человек с рюмкой на макушке.

— Кина не будет! — раздался крик на докладе, и зал опустел.

Контора заготовляет голубиный помет или тигровые кости (или башлыки).

Куриная грудь.

Плоская ступня.

Сволочь из почтового отделения и его аманта.

Распутин местного почтового отделения.

Стютюэтки.

Пардон, еще пардон.

Памятник Марксу и надпись: «Царю-Освободителю».

Человек не выносил вопроса «А правда, что его жена живет с N.?»

Ну, я не Христос.

Время, когда все рекламы были в стихах.

Влюбленный мелиоратор переводит соперника дамы сердца в разные города.

Город развлечений.

Ко мне хорошо относятся крестьяне обоего пола.

У обезьян крадут бананы и снабжают ими Москву.

Загорелся сыр божий.

Остался с пиковым носом.

Людев нет.

Я человек маленький, в старое время — коллежский регистратор.

Что вы испытываете, ковыряя в носу? Наслаждение или тоску?

— Прошлое?

— Нет. Предыдущее.

Вывалив язык, бежал человек.

Из гравюры предложили сделать пьесу.

Порвал с сословием мужчин и прошу считать меня женщиной.

Паладимов. Суязов. Саванарыло.

За обедом дама в седых буклях выхватила «Луку Муди-щева» и читала, не отрываясь и смущая этим даже мужчин.

Мадам Безлюдная.

Ежемесячный календарь «Циклоп».

Раскаявшиеся халтурщики.

Братский союз кирпичей.

Цигаретки.

Роман из анекдотов «об одном еврее».

Сидя на кукеречках.

Нормальный железнодорожный пейзаж.

— Крепкий у вас волос, — сказал парикмахер, который в будние дни играл на скрипке.

Золотой теленочек.

Жаре навстречу.

В марте в саду растут розги.

Между нами был буржуй старый, Столыпина адъютант.

Говорил «слушаю» в телефон всегда не своим голосом. Боялся.

Всюду утечка, а в трамвае нет утечки.

— Сходите?

— Схожу.

И Жилкин сходит.

Эх, был у меня друг хороший, Григорий Григорьевич Языков.

На кухне: Выполняй, выполняй постановления 15-го съезда.

Внезапно в теазал вбежали пожарные и затрубили. Паника. Оказалось, что анонс лотереи.

Человек, изобретший средство от лысины.

Великий человек приехал, и весь город стащили в музей.

Магазин «Трубы и барабаны».

Кот-идиот. Когда ни откроешь дверь, он обязательно влезет в квартиру. И ничего за три года не нашел, а лезет.

Оркестр в кино. Свист флексатона, унылое веселье.

Исторический материализм верен.

Кольцо с масонскими знаками. Череп и кости. Имеется отделение для яда.

Я требую жертв.

Двое в АХРРе. Зажиточный доктор смотрит сквозь кулак. Его спутник в пенсне и смотрит еще через пенсне, которое держит, как лорнет. Мнения не высказывают. Достойно молчат.

Нашему тыну двоюродный плетень.

Путешествие в страну идиотов.

Тов. Кретищенко.

Не волнируйся.

Канибалкер.

Пожар на складе стекла зимой. Горы льда со стеклом.

Преждевременная аллея.

Упрямый центр.

Железнодорожное обдирательство.

1928

Мещанская родословная. Сам служил, и деды служили. Дед нашел знаменитую ошибку в копейку в балансе Государственного банка и тем выбился в люди. Внук этим гордился так же, как гордятся все аристократы.

Слабый пол доводит примус до безумия, накачивая его так, как ни один мужчина не посмеет.

Во дворе была когда-то скульптурная мастерская. И до сих пор стоит посреди жилтоварищеского дома конная статуя Суворова и пешая какому-то герою 12-го года, а какому, уже нельзя узнать. Видны только баки Отечественной войны.

В разговоре беспрерывно: Да, но это же техническая неграмотность.

Палата мер и весов. Самая главная палата. Палата мер и весов решила… Палата постановила…

Мелом по воде.

— Мы пастухи. — Так рекомендуются пришедшие на межведомственный шахматный турнир граждане в роговых очках и приличнейших толстовках.

— А вот — первая доска. — Доска кланяется.

Улыбин, Меерович-Данченко, Кониболоцкий, Муселе-вич-Фердинанд.

Улицы: Косвенная, Гулевая.

Во Дворце Труда, в какую комнату ни войди с вопросом: «Товарищ Шапиро здесь занимается?» — дают ответ: «Подождите минуточку, он вышел».

Самоубийца предъявляет вынувшему его из петли милиционеру судебный иск за ушиб.

Тот не шахматист, кто, проиграв партию, не заявляет, что у него было выигрышное положение.

Фамилии: Темпаче, Бабский, Нивинский, Забава, Гадинг, Тец, Андреев-Трельский, Крыжановская-Винчестер, Шпанер-Шпанион, Манылам, Попейко, Дыдычук, Варенников, Буря, Глобус, Выходец, Ежели.

Бон-нюи.

Празднование 800-летия Тихого океана.

Ударное изготовление мыльного порошка «Коммунист».

Профессор поэзии.

Она знала все языки, но после тифа забыла.

Брюки, брошенные на стул, зазвенели, как седло.

Из этого надо сделать соответствующие оргвыводы.

Лева Московский. Евгений Вечно. Я. Чейка.

А, колесно-мазутный техник! (О смазчике.)

Человек ci-devant[1] считает службу в совучреждении продолжением службы в армии и повышает себя в чинах за выслугу лет, за стычки и мелкие свары.

Оставался на службе и, подбирая окурки, узнавал по внешнему виду, чей это окурок.

Холодный огонь.

Страшный сон. Снится Троя и на воротах надпись Приама нет».

Это был такой город, что в нем стояла конная статуя профессора Тимирязева.

Дамочка «Скорая помощь».

Во сне он увидел самого Кассия Взаимопомощева.

Басис-Спилер, Овчиникос, Изражечников, Стопятый, Юсюпова, Помпейцев, Угадайс, Размахер.

Так же не нужно, как твердый знак в азбуке глухонемых.

Половая часть.

— Врешь!

— Нет, не вру. Ошибаюсь.

Непреклонный возраст, мелкодраматический талант.

Приезд мистической тетки. Ей видятся гроба и кости. Племянник не верит, но из осторожности перестал выходить на улицу.

Воленс-неволенс, а я вас уволенс.

Лилипут, влюбленный в девушку обычного роста.

Богатства, накопленные миром, уже достаточны для того, чтобы открыть всеобщий праздник.

Торговля титулами в пользу детей.

24 000 собак в Москве. Москва — центр и для собак. Мечтающая собака. В Москву, в Москву!

Штемпельное, граверное заведение: Палата № 8, Входа нет. Дежурная няня, выхода нет, заперто на обед, заперто на обед, заперто на обед, заперто на обед, заперто на обед, заперто на обед.

Советский служащий, а был в молодости тореадором в Байонне.

Жена ходила на кладбище жаловаться покойному мужу на тягость жизни. Сторож, которому это надоело, ска зал загробным голосом из-за дерева:

— Пеки бублики!

— Как же я буду печь? У меня нет денег.

— Тогда не пеки.

— Как же мне не печь? Ведь я умру с голоду.

— Так пеки.

В обедневшем раю ангел говорит ангелу: Говорят, на земле мануфактуру выдают.

Ангелы и пророки на земле. Гавриил, Михаил и Моисей.

Колбаса-собачина. И даже имеет особые собачьи на звания: «Джек», «Гектор», «Дианка».

В конторе все служащие Ивановы. И работать очень неудобно, и подозрение, что все родственники служат. Начальник предлагает переменить фамилии. Все соглашаются. Выбор фамилий.

Ясно, что имеются достатки: шубки, юбки, крашены губки, подведены бровки, каждый день обновки, красивы завитушки, в ушах побрякушки, и все в этом роде, что ноне по моде.

Это я сам себе говорю (читает себе нотацию в припадке самокритики).

Бойтесь данайцев, приносящих яйцев.

Приказано быть смелым.

Воробьянинов, Ипполит Матвеевич, бывший предводитель дворянства, делопроизводитель загса города N.

Мне нужен покровитель с сосцами, полными молоком и медом.

Какие мосты на кисельных берегах.

Всеми фибрами своего чемодана он стремился за границу.

Иванов решил нанести визит королю. Узнав об этом, король отрекся от престола.

Крахмальный, замороженный воротник.

Деревьянный, мьясо, пьять.

Река, текущая молоком и медом.

Якову Даниловичу на бороду наступили.

Лев Рубашкин и Ян Скамейкин.

Уксусные усы.

Розовый плюшевый носик.

Известковая луна.

Сольский-Плотский.

Человек объявил голодовку, потому что жена ушла.

Новелла о полюсе.

Бархатный пульс.

Человечество хорошеет с каждым днем. Некрасивых уже совсем нет.

Лицо покрылось от смущения звездами и полосами.

Уши трепались от ветра, как вымпела.

На бегах.

Среди глубоко интеллигентных лиц. И вдруг очень громко: Е.т.м.

На плече порнографическая хризантема.

Вулкан Пока-Пока.

Дантистка Медуза-Горгонер.

Нимурмуров.

Не горит ли ваше имущество, когда вы в театре? Никто не знает, что день грядущий Вам готовит.

Сад зловещих предостережений. Эрмитаж.

Т(олстой]. Не могу молчать.

Г[орький]. Не могу говорить.

Яблоко с родинкой.

Плохой сбор. Грабеж зала. Публика делит лучшие места. Выбирают хорошие и покидают их для еще лучших.

Дирижер размахивает желтым гамеровским карандашом с металлическим наконечником.

Стол личных счетов.

Барбадос Тринидадович.

Что такое Латур-Мобур?

Лошадёнков.

Человек построил автомобиль и для него мостовую. Авто сломался, но осталась прекрасная мостовая.

Вечером, в субботу, когда все требуют полбутылки, барышня капризным голосом спрашивает:

— Есть у вас консервированный горошек?

Плотский поцелуй.

Рыбья голова на тарелке, большая, как голова собачья.

Пищеславцы.

Светлая личность.

Извозчики ничего не знают о себе, о том, что целый класс общества пишет о них.

Ну, сделайте ему клизму из крепкого чаю.

Многоствольная роща.

Прессованное стекло.

Рис по-султански.

Полицейская водка.

Контора рогов и копыт.

Иванóв и Ивáнов.

Как в бухгалтерских книгах отражается жизнь.

Описание конторы.

6 однофамильцев.

Их ранг — кто старше, у того счеты лучше — от сосновых до пальмовых.

Кюшаю, кушаю.

Радик: Ах, скотина ты маленькая, косая блямба.

Мальчик с оторванным ухом.

«Пачиму?»

«А курица потеет?»

Когда всё в Одессе разрушится, морские ванны по-прежнему будут сиять и переливаться светом. Одесситы любят морские ванны.

Пианист бросил играть, потому что в первом ряду сидел господин и вертел носком желтых ботинок.

2 роск, фикуса прод.

Собаки — Альма, Ничевок, Джемка.

Поэтические имена — Алла, Муза.

Разнофамильцев увольняют, подозревая в родстве.

Вы думаете, что детей звали Каин и Авель? Нет, история не повторяется.

Горящий обломок луны и весь дикий руинованный пейзаж, тяжелое, лунное море, черный столб от потухшего прожектора.

У тети Кати. «Мой отец сидел». «У меня сидел». Радостные голоса.

Тишка-полубог. Гражданин Грубиян.

Каламбуркул.

Холодный философ.

Отдаться мало!

У него была искусственная рука, и рука эта не знала жалости.

Странный город, куда памятники навезли с кладбища.

Штормовая ангина.

Трое на ходу перед фотографом, напряжены. После съемки сразу смеются и идут вольнее и быстрее.

О человеке, просидевшем 20 лет в крепости. Он выходит и видит свою дочь такой, с какими он боролся.

Московские ассамблеи.

И присоединился к великому стану золотоискателей, расположившихся лагерем на Камергерском переулке.

Потухшее рыло.

Седеющее бебе.

— Да это же моему папаше памятник.

Статуя первогильдийного купца.

Бедные титаны! Они помахивали тросточками, но их лица, желтые, как сера, выдавали явное раздражение.

Золотые французские булочки.

Золотая перчатка.

Золотой поросенок.

Золотой крендель.

Ревела буря, гром гремел.

Объявление в саду: «Пиво отпускается только членам союза».

Надпись на магазинном стекле в узкой железной раме — «Штанов нет».

Когда художники расположились со своими мольбертами на улице Меджибожа, население с уважением говорило: «Кино!»

Ящеричные и лягушачьи галстуки.

Многоуважаемый т. редактор. В последнее время я нахожусь под властью половых инстинктов. Сон навевает на меня половые сцены.

Больной моет ногу, чтобы пойти к врачу. Придя, он замечает, что вымыл не ту ногу.

Преображенский. 7 братьев. Жолобов. Гробе. Абонементум.

Полное спокойствие может дать только полис.

Ревун. Метелкин. Шапиро-Скобелев. Кай-Юлий Брейтборт. Капитанов. Лотошников. Банк. Андерсен. Бабец. Галахов.

Знаток Марса и Энгельса.

Речь об окурках и способах их собирания.

Император-кооператор.

Памятник Первоопечатнику.

Невыпеченные ноги.

Гражданин Сууп.

Человек, живущий ребусами.

В машинке нет «е». Его заменяют буквой «э». И получаются деловые бумаги с кавказским акцентом.

Известковые кренделя на стенах новых домов.

Как изменились сновидения.

Девочка пасла шары.

Коллекционирование бород известных писателей. Бородка Чехова в отделе «Буланже».

Дама с мальчиком остановились у окна парикмахерской. Красные и розовые болванки с париками.

— А я знаю, что это такое, — говорит мальчик.

— Что?

— Скальп.

Стук в дверь.

— Мамаша, дайте пробочник.

Оптик-пессимист.

Борцы вспоминают минувшие дни.

Арарат-Арарап. Ковчега не видно, но у подножия горы лежал очень пьяный Ной.

Пользуясь смятением, начали мещане присобачиваться во тьме к чужим генеалогическим древам.

Аукционы филателистов.

1928–1929

В квартире, густо унавоженной бытом, сами по себе выросли фикусы.

У беременной так широки чресла, что кажется, будто она родит овцу, толстую и с большим хвостом.

Название для театра — «Принципиальный театр».

Комедия о Пешеходе.

Профессор Скончаловский.

От почтительности медленнейшим образом опускались на стулья. Замедленная съемка.

Фасонное обращение: «Друг мой».

Представитель акционерного общества «Жесть», как ужаленный, посмотрел на девушку в черном шелковом пальто.

И угол шкафа, срезанный, как лыжа.

Оперный певец, но плохо играет. И только роль Германна ему удается, потому что он страстный картежник.

Миллион гениев.

600 девушек.

Опасно ласкать рукой радиаторы парового отопления — они всегда покрыты пылью.

Что сделал конкурс гримас.

Подносят подарки уезжающему. Он прячет их и остается.

Калоши счастья и несчастья.

Лаковые, обшитые внутри розовым молескином калоши. Таким же молескином, но желтым обшивались во время войны папахи. Над калошами принято смеяться, их забывают (тогда человек чувствует вдруг, что ступня у него сделалась меньше), их обменивают, ими бьют по морде. Калоши несчастья. На калоши прикалывают буквы. Есть целая промышленность для того, чтобы не обменивать калоши. Все-таки их обменивают. За ними нужно постоянно стоять в очереди. Позорная отрасль резиновой промышленности.

Моете ли вы свои ноги?

Шницель под брильянтовым соусом из слез.

Шерсть мексиканской коровы, захваченная концессией.

Повесть о двадцати братьях.

Дьяволы и бесы ремонта.

Мадам и месье Подлинник.

Шахматная доска в чернильных пятнах, похожая на старую парту.

На каждого автора из 9-го ряда сурово смотрел сквозь бинокль лысый господин.

По улице бежит Иван Приблудный. В зубах у него шницель. Ночь.

Аида, дочь эфиопского кустцаря.

Ответ заключенному в тюремной газете: «Картинки из сельской жизни вам не удаются. Пишите лучше из жизни допра».

Лица, растрачивающие (расход) свыше 3 рублей, могут требовать счет.

Царь-кустарь.

В телефонной книжке хорист вместо юриста.

Завод «Красный штамп».

Государство затаскал по судам.

Курица, несущая золотые яйца.

И снова Г. продал свою бессмертную душу за 8 рублей.

К концу вечера хозяйка переменила костюм и оказалась в голубой пижаме с белыми отворотами. Мужчины старались не смотреть на хозяйку. Глаза хозяина сверкали сумасшедшим огнем.

Человек не знал двух слов — «да» и «нет». Он отвечал туманно: «Может быть, возможно, мы подумаем».

Город Колоколамск.

Колоколамск украшается статуями.

Джентльмен в розовом костюме (розовое сукно).

В Колоколамске жил портной Соловейчик, настоящий разбойник.

Объявление: «Зашли три гуся».

В Художественном театре уборная так упрятана, что ее не найти. А в театре уборные надо рекламировать, всюду рисовать пальцы и указующие чайки.

Ах, как трудно быть красивым, когда некрасив.

Лучшие бороды в стране собрались на спектакль.

Как колоколамцы нашли Амундсена. Сначала шли айсберги, потом вайсберги, а еще дальше — айзенберги.

Семен Маркович Столпник.

Повестка дня:

1, 2, 3, 4. Анекдоты.

На стол был подан страшный, нашпигованный сплетнями гусь.

Никелированный, усыпанный цветными клавишами бюст кассы «Националь».

Человек-ребус говорит:

— Эх, идеология заела!

Лорд главный судья посоветовал ему не питать никаких несбыточных надежд и убедительно просил его приготовиться, к переходу в вечность. Смертный приговор будет приведен в исполнение 14 июня.

Обед с гусем, и Бабель, считающий героем.;, [вычеркнуто карандашом и чернилами].

— Ну что, старик, в крематорий пора?

— Пора, батюшка.

О критиках, которые подписываются А.Б., Ю.Д., С.Т.

Культпоход в Колоколамске, или Как 1000 грамотных обучали одного неграмотного.

Гимназист в отставке.

Человек с перламутровым носом.

Трудовая артель «Шапка и прибор».

Тяжелая, чугунная осенняя муха.

Новый Мир Божий.

Человек, который мог творить чудеса, — уборную он перестроил в уютную комнату.

Взбесившийся автомат.

В Колоколамске жильцы выпороли жильца за то, что он не тушил свет в уборной.

Гражданин Лошадь-Пржевальский.

В поисках автора анекдотов.

Гениальную машину заставили выделывать дрянь — пошлость.

Киноэкспедиция в Колоколамске.

— Клавдия Ивановна дома?

— Нет.

— А Глафира Ивановна?

— Нет.

— А Валентина Ивановна (ребенок)?

— Дома.

— Тогда я, пожалуй, войду.

«Геть неграмотность».

В Колоколамске была Академия художественных наук.

Ковчег в Колоколамске.

Строили сумасшедший дом.

Из статьи в газете: «По линии огурцов дело обстоит благополучно…»

Учился русскому языку по «Евгению Онегину».

Военизированный избач.

Аполлон, ау!

Серьги раскачивались, тяжелые, как колокола.

Вел свое происхождение от лошадей Мюрата, стоявших во Дворце Труда.

Кушаковский. Исупов. Долой-Вишневецкий. Каабак. Доктор Гром. Жареное.

В носу растет табак.

К грамотному прикрепили неграмотного, и тот увязался за ним.

Фирма «Шариков и Подшипников».

Могила неизвестного частника.

Лишены избирательного права в Англии: несовершеннолетние, пэры и идиоты.

— Ф., иди по начатому тобой пути.

И она пошла.

— Ф., прекрати начатый тобой путь.

Но она уже не прекратила.

Никакого созвучия душ.

Нужно унизить горный хребет.

Порцию аиста!

Ему 33 года. А что он сделал? Создал учение? Говорил проповеди? Воскресил Лазаря?

Драматическая сцена, которая не удалась из-за пожара. Объяснение при свете факелов оказалось бледным. И только поздно ночью загрохотали рюмки и послышался громовой голос.

Как уменьшилась вражда между собаками и кошками.

Мармеламедов.

Бабочки из головы Г.

Только у актеров в наше время остались длинные высокопарные титулы.

Общество, которое вымирает, в противность другим обществам, каковые процветают.

Торопитесь, через полчаса вашей даме будет сто лет.

Актеры не любят, когда их убивают во втором акте четырехактной пьесы.

Репетиция оперетты. В холодном темном зале. «Дайте станок для танго». Маэстро играет, когда давно уже окончился танцевальный номер. В ложах сидят розовые балерины. В фойе повторяют танец. Балетмейстерша в кудряшках прыгает во все стороны. Костюмы из глазета.

Афина — покровительница общих собраний.

Ни пером написать, ни гонораром оплатить.

Попугай-сквернослов.

Комбинация Дуровых. Один из них умер, но другой утверждал, что умер именно он.

— Ах, это кузница здоровья? — И Г. извивался перед человеком в барашковом сером воротнике.

Гражданин Похотилло.

Сам себе писал множество писем, чтобы досадить почтальону.

Несудимов. Лоханкин.

Человек, который проникновенно произносил: «Кушать подано».

Волосы из прически лежали на столе, похожие на паука.

Столичная штучка. Выбритый лоб, бородка, литера-турно-артистически-художественное лицо, открытый ворот рубашки «апаш» и шарф из розового фланилета.

Дом, милый дом, родной дом. Я ходил по всему дому, обсуждал все квартиры.

В волнах одеяла.

Люди дальнего Запада (о лимитрофах). Уехал в солдатской шинели и вернулся через месяц послом, но говорить на родном языке не научился.

Физиономия американского миллионера, за которой нет ни Америки, ни миллионов. Физиономия ни к чему.

Пром-кооп-товарищество «Любовь».

Одеколон «Чрево Парижа».

Негрский танец «Чресла».

Как хорош товарищ Уманский!

А нам ходить с цинковыми мордами.

Щучий мех, который могут носить только дамы.

Завитков. Всераки. Бородатов.

Электрическими искрами сверкала замороженная штукатурка.

Нюансов. Пферд. Драдедамов.

Мадепаламовый галстук, роскошь юных лет.

Огонь-Полыхаев. Сольский-Плотский.

Шестигранный карандаш задрожал в его руке.

Профессор киноэтики. А вся этика заключается в том, что режиссер не должен жить с актрисами.

Разорились на обедах, которыми угощали друг друга.

Июньский-Июльский.

На чистой сливочной лирике.

Запертая дверь спасла плохую пьесу. Импровизация актеров была счастлива.

Человек, в котором неукротимое стремление к симметрии, к порядку.

Он не выносил катаклизмов.

Подсознательный насморк.

Трубчатые макароны, вермишель, суповая засыпка.

На желтой, свадебной машине ехал великий поэт.

Полноценный усач.

Человек в кино, похожий на Суворова, в бобровой шапке.

Это выше грабежа. 1001 ночь, 1001 ночь. Шанхай, Шанхай!

Кланялся в ноги очередному хлебодару.

Против кабинета заведующего художественной частью видна была огромная вывеска с золотыми буквами на черном, голландской сажи, фоне: «Уголовный розыск».

Посреди комнаты уборщица в валенках стряхивала термометр.

«О пожарах звонить по №»

«О растратах звонить по №»

Секретарь редакции, который был взят за одни только лучистые глаза. Дама, которая приглашала на похороны.

Молодой человек, только что сорвавшийся со скамьи подсудимых. Секретарша — Муся. Начальник, которому не повинуется аппарат. Телефон, визжащий, как пчела. Львы на пятом этаже. Надстройка дома.

Все зависит, в конце концов, от восприятия: легковерные французы думают, что при 30 мороза уже нужно замерзать, — и действительно замерзают.

Шляпами закидаем.

Столовая «И все, как один, умрем».

В городе не было кожи. Она вся ушла на портфели.

От постылых знакомых человек ушел в анабиоз на 100 лет. И, проснувшись, нашел их же.

Конкурс лгунов. Первый приз получил человек, говоривший правду.

Месть человеку, писавшему правила в уборной.

Зачем подвергаться анабиозу, когда можно переменить квартиру?

Не человек, а бурдюк, наполненный горчицей и хреном.

Все талантливые люди пишут разно, все бездарные люди пишут одинаково и даже одним почерком.

Грезидиум.

Дымоуправление.

Лжец. Шпора-Кнутовищев.

Тот час праздника, когда с деревьев сыплются электрические лампочки.

Емельянингс — киноактер.

Дворницкие лица карточных королей. Тонкая и сатирическая улыбка валета треф. Глуповатая немецкая красавица дама бубен с поднятыми бровями. Туз пик, похожий на одинокую репу. Малиновые ягодицы червей.

Зараженный трамвайный вагон. Трамвайный дифтерит.

Салон, стеклянная призма и бархатный громкоговоритель, будто в него говорит сам тенор Собинов.

В моде были кожаные бутылочки на ногах.

Стучал лысиной по паркету.

Старомодный человек — он пел цыганские романсы. Играл на бильярде и бегах.

Московская гурия.

Кот повис на диване, как Ромео на веревочной лестнице.

И пережил несколько тяжелых, поистине трамвайных минут.

Вор-вегетарианец.

Вакханюк, Вакханский, Вакханальский.

800-летие Тихого океана.

Глупый ангел.

Глаза у кота, как мишени.

Слезы, пролитые на спектаклях, надо собирать в графин и сохранять.

О Гаммере она еще слышала, но о Гомере ничего не знает.

Вышестоящий товарищ.

Белая лошадь, высокая и худая, бежит во весь опор.

Кино-барбосы и кино-барбоски.

Выдумывайте, что хотите.

На высокой лестнице в книжной лавке приказчик сидел, как скворец.

О нищих. Движение мысли. Нищий-бюрократ.

Нищие не лишены обыкновенных человеческих страстей.

Судя по сообщениям о нищих, можно подумать, что легче всего разбогатеть, сделавшись нищим.

Гр. Однобоюдов.

Омолодился и умер от скарлатины.

Не курил 12 лет, и все это время ему хотелось курить.

Муки человека, бросившего табак. Мысли о плачевной участи табачной промышленности. И так в жизни мало радостей. Жаль благородного занятия, чисто мужского и мужественного.

Последний промысел. Отдавать пса в женихи.

В нем жила душа гуся.

Бутылка водки, выкатившаяся из кармана у докладчика после пламенной речи.

Тусклый, цвета мочи, свет электрической лампочки.

Дом с флюгерами в виде флагов, львов.

По рублю с мозоли.

Поступил в продажу зеркальный сом, живой и сонный.

Экстракт против мышей, бородавок и пота ног. Капля этого же экстракта, налитая в стакан воды, превращает его в водку, а две капли — в коньяк «Три звездочки». Этот же экстракт излечивает от облысения и тайных пороков. Он же лучшее средство для чистки столовых ножей.

Шкаф типа «Гей, славяне».

Дылды. Некультурные люди. Останавливаются в дверях магазинов. Прочитывают плакаты, а потом спрашивают: «Ботинки — это налево?»

Аптека. Провизоры яростно растирают порошки и яды в толстых чашках. По автомату говорят влюбленные и спортсмены. Парочки сидят вдоль стен. Нищие отворяют дверь. Не хватает только пинг-понга и тира.

Огонь и пепел. Когда она проходит мимо телефона, мембрана начинает сама по себе звучать.

Четыре девушки ревели в комнате, потому что сестра решила броситься под трамвай из-за скучной жизни.

— Крыса Орлинский бежит с корабля.

— Неверно, — робко ответила из толпы крыса.

— Я как коммерческий директор тоже отвечаю за идеологию.

1001 день, или Новая Шахразада

Брови, как серп луны в начале апреля.

Дамасские лилии, нильские огурцы, египетские лимоны, горные тюльпаны и жасмины из Алеппо.

Кусок мяса, завернутый в листья бананов.

Сахарные завитки на масле. Лимонные паштеты. Воздушные пирожные, сделанные на масле, молоке и меде.

Александрийские восковые свечи.

Знайте же, о члены комиссии по сокращению штатов, что жил некогда бедный счетовод в Багдаде.

Щеки, как горные тюльпаны.

И подарил ему 1000 анкет.

О, зловещая борода!

О, зрачок моего глаза!

Голый, как луковица, череп.

Великий комбинатор

Минеральный фонтан.

Профессор киноэтики.

Секция пространственных искусств.

«Флирт вождей».

Ребусник. Идеология заела.

«На распродаже старых обстановок, в квартирах, отдающихся внаем».

Полный набор литературных отмычек.

В поисках задницы.

Ассоциация парикмахеров «Синяя борода».

Долго и душисто отрыгивается шашлыком.

Сценарий для негодяев. Действие происходит в Крыму.

Полноценный усач.

Я не выношу катаклизмов.

Мейерхольд, окруженный адъютантами и адъютантшами.

Мне 33 года. А что я сделал?

Человек, развративший город.

Новые песни, анекдоты.

Он произошел не от обезьяны, а от коровы.

Да и нет. Этих слов он не знал. Может быть, возможно.

Адам и Ева в парке культуры.

Холодный философ.

Золотые французские булочки, франзоль.

Золотая перчатка, поросенок, крендель.

Мамцев. Абонементум. Бабац. Требуховцев.

Осторожный и непонятный юридический язык.

Улучшанский-Ухудшанский. Командировочных. Ка-страки.

Мне не нужна вечная игла для примуса. Я не собираюсь жить вечно.

Пароходный, свежий ветер.

Заяц на цеппелине.

С таким счастьем, и на свободе.

Володимир-князь окарачь пополз.

Всемирная лига сексуальных реформ.

Меня тошнит от запаха чистой воды.

Молодые длинноногие курсанты.

Так не везло. Купил «Жиллет» без дырочек.

Брюки-калейдоскоп. Европа — «А». Водопад. Брючник «Львиное Сердце».

Анализ мочи — на стол мечи.

Взволнованная фокстротом пассажирка. Она плакала о своей молодости.

Стригут и бреют газон.

Надо показать ему какую-нибудь бумагу, иначе он не поверит, что вы существуете.

Сушил усы грелкой.

Не давите на мою психику.

Он вел горестную жизнь плута.

— Простите, вы член партии?

— Нет.

— ВЛКСМ?

— Нет.

— Металлист?

— Нет.

— Ах, тогда простите.

Бывший князь, а ныне трудящийся Востока.

Что вы орете, как белый медведь в теплую погоду?

Наше время — молодецкое.

Знал я одного марксиста, который бил жену палкой по голове.

Мародерский.

Давайте ходить по газонам, подвергаясь штрафу.

Может быть, это выдумка, и последний город — это Шепетовка, о которую разбивается Атлантический океан.

По лицу его бродила безобразная улыбка.

Есть так хочется. Нет ли у вас котлеты за пазухой?

С нарзанным визгом поднялись фонтаны.

Плохо! Вам известно из физики, что на каждого человека давит столб воздуха с силой 214 фунтов.

Мороженое из синего стаканчика и костяная ложечка. Глазированное яблоко и сладкая кукуруза.

Ставлю вас в известность, что у меня пропал кусок мыла.

Над городом послышался скрип колеса фортуны.

Ему не нужна была вечная иголка для примуса. Он не собирался жить вечно.

Он женился в то время, когда картошку продавали в закрытых распределителях, а лучшие люди страны собирали кости и бутылки.

Жених мирного времени и устоявшегося быта.

Четыре певицы, четыре хорошо одетые женщины, пришли жаловаться. Речь: «У нас в посредрабисе при квалификации происходит колоссальная петрушка». Хорошо одеты, а писать грамотно не умеют.

Вечер. Маленький оркестр из саксофонов. Мраморные салфетки. Девушка в очках. Дети с громкими фамилиями. Сын такого-то, дочь чайного короля. Стоптанные ботинки, и ноги длинные, как лук-порей. Немецкий профессор с деревянной бородкой. Его облили ледяной водой из шампанского ведра. И вода замерзла на его конической лысине. Толстобедрый Сережников в толстом пенсне.

«Нанук». Девицы. Избушка кино-печати. Шоколадная печать журналов. Оркестр — рояль, две скрипки, виолончель и контрабас. Ужасный вид контрабаса, его огромные колки, канатные струны, величина. Дека — палуба. Постепенное оживление.

Человечество делится на две части. Одна, меньшая, переходит дорогу при виде трамвая или автомобиля, другая — ждет, чтобы экипажи прошли.

Откуда у русского человека фамилия Попугаев?

Персия. Персиянки столпились на тротуаре и жадно разглядывают нитяные чулки самых скучных цветов — серого, кисло-песочного и ярко-коричневого.

Толстый бильярдист приехал в Гагры, провел весь день в бильярдной, стуча шарами, а к вечеру уехал, заявив:

— Я здесь не могу жить. Горы меня душат.

Ну, что бабушка? Почему я должен ее уважать? Она меня даже не родила.

В большой пустой комнате стоит агитационный гроб, который таскают на демонстрациях.

Суд в доме, где все шесть этажей заняты судами. Уборная, гаже которой нельзя найти даже в самом заброшенном провинциальном городе. Зал заседаний, переделенный из трехкомнатной квартиры. Несимметрично расположенные гипсовые розетки.

«Дали по красненькой».

Маленькие лужицы вздрагивают на мостовой.

Ходил на заседания покушать.

Две американки приехали в Россию, чтобы узнать секрет приготовления самогона.

Матадор. Полная горести жизнь бывшего матадора.

— Не называйте меня Жар-Птицей, зовите меня просто Нюрочкой.

Убийца собаки.

Произошла свалка, похожая на то, будто над ним хотели произвести обрезание.

Последнее утешение он хотел найти в снах, но даже они стали современными и злободневными.

С трудом из трех золотых сделали один — и получили за это бессрочные каторжные работы.

Штанов нет.

Женщина, при виде которой вспоминается объявление: «Вид голого тела, покрытого волосами, производит отталкивающее впечатление».

Аншлаг на вокзале: «Избегайте знакомств».

У ребенка пуп, как свисток.

Трикартов. Всевышний.

Сумасшедший, которому запретили иметь детей и у которого желание иметь детей стало манией.

Кегельбойм.

Часовая мастерская «Новое время».

Постройка воздушного замка.

Подземный житель (метро).

Воздушная держава, подданные которой не спускаются на землю.

Человек, с которым надо сидеть рядом и указывать ему, что хорошо, а что плохо, иначе он может перепутать.

Гробницын. Циницын.

Если человек говорит: «Мне нужно освежить в памяти сюжет», это значит, что он ничего не читал.

Писатель, сделавшийся сионистом, потому что его печатали только в сионистском журнале.

Наследники американского солдата.

Заяц на цеппелине.

Когда гиганты, размахивая зонтиками, ушли на прогулку, в их дом пробрался карлик.

Тов. Афинский.

Серый служащий. Как его превратили в медиума. Черты идиота явственно выступили на его лице.

А в это время Женя спит. Легкие его работают исправно, а нос, как всегда, заложен.

Как печально, что первичным признаком у мужчины является…

Идите, идите, вы не в церкви, вас не обманут.

— С таким счастьем — и на свободе!

Выше грабежа.

Современное привидение.

Ты жива еще, моя старушка, жив и я.

В доме отдыха не знают ни профессий, ни должности друг друга.

Порох есть. Пороха нет.

Потерял репутацию из-за собаки, из-за лакейства перед ней.

Довольно штопать руками. Специальный прибор «Штоп-штоп».

Вы даже представить себе не можете.

Лутше меньше, да лутче.

Соревнование в семейном быту.

Памятник в виде неликвидного фонда.

Золотая доска. И ошибка в надписи на ней.

Товарищество «Трианон».

Магазины самых разных специальностей ничем не отличаются друг от друга.

Почему же это называется молочной.

Украл штаны Чехова или Гоголя.

Пруды просвещения.

Королева всех закусочных.

Девушка без мотора.

Всемирная лига сексуальных реформ.

«Теремок дружбы».

«Просим зайти». Столовая с подачей чаю.

Салат «Демисезон».

Судьба ботинок. Кто будет их носить.

Самая глубокая из пропастей — финансовая пропасть. В нее можно падать всю жизнь.

Он положил на стол браунинг, перочинный ножик. Вот все, что осталось от моего друга, он сошел с ума.

5000 пожаров в прошлом имел герой.

Препарированные пальмы.

У ломбарда торгуют талонами на очередь. Талон стоит рубль.

Выдвиженщина.

Только в очень отсталой стране брандмайор разъезжает в красном автомобиле под звуки пожарных сигналов.

Получил комнату и так поглупел, что больше трех фраз выдавить из себя не мог. Был противен самому себе.

Шпиц, похожий на муфту.

Гей, ты моя Генриэтточка.

Как человек зарабатывал себе общественный стаж — стенгазета и семейные вечера.

Фабрика военно-походных кроватей имени товарища Прокруста.

Вся общественность сосредоточилась в пожарной команде.

Не знали, кто приедет, и вывесили все накопившиеся за 5 лет лозунги.

Шел Лидин и вел с собой пролетария — описывать.

От перемены мест сказуемых Лидин не меняется.

Догнал и перегнал.

Водопада нет. Калейдоскоп. Европа — «А». Брючник «Львиное сердце». А водопада не было.

Кто будет говорить раньше речь над могилой.

Что странно для иностранцев в Москве — духи, продающиеся в комиссионном магазине.

Доктор Страусян.

Частники и соучастники.

Пафосный язык.

Палыты заброняется.

Подивись на всi стороны.

Острежиться злодiїв.

Глядя на него, перестаешь верить, что человек произошел от обезьяны, — начинаешь верить, что он произошел от коровы.

Кариатиды в комнате.

В зоосаду некоторые звери сумасшедшие.

Атлетический нос.

Человек нес яйца в сетке. Удивительно было то, что их было 3.

Низко на поле горели лампы. Трава чистила ботинки. Росли цветочки. Стояли часовые. Бледно светили автомобильные фары. Уезжающие стояли с бледными лицами — боялись, что их будут бить. Потом выбросили корреспондентов за борт, в море зеленой травы. Принесли в жертву.

Фигура человека, первый раз полетевшего.

Прогулка в воздухе. Желая во что бы то ни стало попасть в число участников, все начали с маленьких подлостей, а окончили такими большими, что произошел общий крах.

Дворницкие номера. Из этого можно было судить, что дворников в городе 9000. Почему бы не завести номера для других профессий. Тогда обнаружилось бы, что композиторов только трое, а золотарей 389. Можно с литерой — К-2112, что значит — кондуктор 2112.

Военно-полевые цветочки.

Регистрация граждан, желающих кушать ананасы.

Анализ мочи — на стол мечи.

Внесметные и сверхсметные толпы.

Акушерка Интересных-Девушек.

Пальма в салоне под ведром с квасом, который изготовлен артелью частников, сочувствующих Советской России.

«Бойтесь, дети, лени, как дурной привычки. Каждый день читайте по одной страничке». Это относится также и к взрослым. Таким образом через 412 дней любой взрослый прочтет роман И. Ильфа и Евг. Петрова «12 стульев» (2-е издание ЗИФ, Москва. Стр. 412). Впрочем. взрослые давно, как видно, избавились от дурной привычки и прочитывают роман в течение одного дня.

В окнах пейзажи. Написанные, они вызывали бы скуку.

Узнавание Москвы в различных частях Ярославля. Очень приятное чувство.

Вывез дочь на пароход, чтобы найти ей жениха.

Витрина «Швея». Две куртки — милиционера и пожарного.

Шофер Сагассер.

Чуть суд — призывали Сагассера — он возил всех развращенных, других шоферов не было.

Шофер блуждал на своей машине в поисках потребителя.

Бульвар Молодых Дарований.

С криком «Не видала ты подарка» бросали в воду разные предметы.

Добровольная пожарная дружина добывает себе средства эксплоатацией магазина гробов.

Гулкая зала суда. Реплики грохочут. Заседатель, у которого только один вопрос: «А вы с ним давно знакомы?»

Уборная, где надо становиться на цементные выпуклые подошвы.

Беспокойный город. Все что-то хотят купить и нервно входят и выходят из магазинов.

Питание — источник жизни человека.

Стригут и бреют газон.

Ну, как ваши воры, негодяи и государственные преступники?

Надо показать ему какую-то бумагу, иначе он не поверит, что вы существуете.

Хрустальная мечта — получить выходное пособие в 100 рублей.

Вы шкура! Этим я хотел определить место, которое вы занимаете среди полутора миллиардов людей на земле.

Дух аферы.

Фотограф. Фон — колоннада и «Аврора». На углу висит матросская форменка для желающих сняться в этом боевом виде.

Он сказал со злостью: «Вы уже уволены. А жена ваша лишена карточки».

Хохотала, хохотала, пока не охрипла.

Заработок — переносил людей через грязную улицу — брал 2 коп. За право перехода по доске — 1 коп.

Кино приехало.

И дробил его копытами.

«Дзет» — леденящий душу звук звонка.

Кипятил свои мозоли.

Наездники — в каких париках?

Человек из тех, которых воспитал «Вестник знания».

Артель «Красный петух».

У нас общественной работой считается то, за что не платят денег.

Самоубийства дворников весной, когда в апреле внезапно выпадает густой снег.

Пошел, пошел шурупы делать.

Вывесили все лозунги, потому что не знали, кто едет.

Что ж ты, осел (при игре в домино).

Как многие из малограмотных, он очень любил писать, и не столько писать — просто он уважал те приборы, которыми пользовался, — чернильницу, пресс-папье и толстую сигарную ручку.

Женщина в постели — волна в ящике.

У растолстевшей девушки бедра сделались большими, как у извозчика зимой.

Добро пожаловать к нашему шалашу.

Медицинские весы для людей, уважающих свое здоровье.

На островах Жилтоварищества.

Сушил усы грелкой. Любимое было удовольствие.

Носильщики, даже эта замкнутая корпорация, знают о Пате и Паташоне.

Любовный вздор.

Город для бездельников.

Рубашка «Парагвай».

Рубашка «Лето».

Пошел, пошел в избачи!

Не давите на мою психику.

Лицо, не истощенное умственными упражнениями.

Он хотел дружить с девушками.

Человек, получивший комнату, невыносим. Он требует восторгов сначала молча, а потом и иными способами, он обращает внимание гостя на достоинства плинтуса, на чудный сад, на величину комнаты и т. д.

Рюрикович. Цесаревич.

Магазин дамского трикотажа. Мужчины сюда не ходят, и дамы ведут себя совершенно как обезьяны. Они обступили даму, примеряющую пальто, и жадно ее разглядывают.

— Это не в интересах концессии, — ответил приказчик на просьбу снять с витрины жилетку.

Он вел горестную жизнь плута.

Он так много и долго пьет, что изо рта у него пахнет уже не спиртом, а скипидаром.

Дождь дробил лысину.

А она все летала в трамвае мимо дома.

Работницы на газоне работают в позе пишущего амура.

Проведемте ж, друзья, эту ночь веселей.

Крытых-Рынков. Крайних-Взглядов. Интересных-Девушек.

20 сыновей лейтенанта Шмидта. Двое встречаются.

Раздел России.

В учреждение вбежал человек с палкой и ударил кого-то по голове.

— Простите, вы член партии?

— Нет.

— ВЛКСМ?

— Нет.

— Сочувствующий? Сочувствуете?

— Член союза металлистов?

— Нет, совторгслужащий.

— Может, перед сокращением?

— Значит, у вас чистка? — Тогда простите, простите.

Вас я помню, а стихи — забыл.

Общее собрание, как молебен.

Пожертвовал деньги на трактор и пожелал остаться неизвестным.

Бывшие:

дипломат

бывший князь, а ныне трудящийся Востока.

Что ты орешь, как белый медведь в теплую погоду.

Автомобиль — на побитие рекорда скорости.

Автомобиль имел имя. Его часто красили.

Даже не для собаки, а для кошки украшение.

Торговала, как испанцы с индейцами.

По случаю учета шницелей столовая закрыта навсегда.

Меня кормят идеи.

Хамил, а потом посылал извинительные телеграммы.

Дворец Труда.

Дом «Слушали-Постановили».

Станция Анадысь.

Обстановка предисполкома.

Я был внуком, но это невыгодно.

Дитя лейтенанта Шмидта.

Шахматист — лекция. Внезапно он заявил, что девятка дает больше комбинаций, чем шахматы.

Наше время молодецкое. Жалобный вой итальянских певцов и синкопа.

Человечество чего-то боится. Оно зарывает в землю граммофонные пластинки, фильмы, тревожно старается напомнить, что оно жило, что была цивилизация.

Плод незаконной связи разных фирм.

В учреждении звонит телефон, но никто к нему не подходит.

Купили замечательную машину и стали из-за нее спорить. А машина стояла.

Частникам не дают делать даже презервативов. Им оставили только квас.

1929–1930

Монолог профессора, воображающего, что [он] на заседании комиссии по чистке. «Я сын урядника. И мне кажется, что урядники составляют лучшую часть человечества».

Добивается командировки, чтобы купить себе кальсоны.

Довоенная рыба.

— Вы культурное наследие царизма. Мы вас используем.

— Нет, не используете.

— Всосем.

— Нет, не всосете.

Что снится рыбе.

Ну, как моя рыба?

А вы поспать не хотите, чтобы не храпеть?

В трамвай вошел человек, вымазанный калом неизвестного мне животного. По этому поводу граждане затеяли мелкий склочный разговор. Одни говорили, что таким каловикам надо ездить в прицепных вагонах. Другие — вообще жаловались на непорядки в стране и, в частности, на бюрократизм. Внезапно стало тихо. Бывает в трамваях такая мертвая минута, когда граждане обдумывают, какую бы еще сказать гадость.

И тут одуревший совершенно кондуктор заговорил стихами:

— Двиньтесь, граждане, вперед, Станьте между лавочек!

Но, не сочинив следующих двух строчек, закричал ужасным голосом:

— Получите билеты!

И склочный разговор возобновился с новой силой.

Печальный влюбленный.

«Собирайте кости ваших друзей — это утиль».

Отправляясь в гости, собирайте кости.

Упражняйте свою волю. Не садитесь в первый вагон трамвая. Ждите второго.

А второй всегда идет только до центра.

Каракурт. Все выбежали из учреждения, и в опустевшем доме жил паук. Поймали его только на второй день.

Вчера во мне проснулся частник. Мне захотелось торговать.

Люди с анормальной фигурой.

«Юрисконсультов нет, и скоро их совсем не будет».

«Мы блюдем закон».

Мать и дочь необыкновенно похожи друг на друга. Допустим ли такой параллелизм в работе?

Город на положении гимназии. Учебники, кого-чего? Кому-чему? Падежи.

Чистка. Тоже гимназия. Посылают за родителями.

Страдания глухого после внедрения звукового кино.

В Охотном ряду фарш выгребают прямо из карманов. «Стихия частного капитала бушует».

Дело поставлено на научную ногу.

Два приятеля, уговаривающие друг друга переменить миросозерцание. И оба встречаются — уже частниками.

Костюм из шерсти дружественных ему баранов.

Эй, Матвей, не жалей лаптей.

Медали лежали грудами, как бисквиты на празднике.

Бисквитное сиденье рояльной табуретки.

Резонансное дерево. Скрипка цвета копченой воблы.

Дирекция просит публику не нарушать художественной цельности спектакля аплодисментами во время хода действия.

— Ваша книга уже переведена на французский язык.

— О!

— И международная буржуазия уже использует его [роман] в своих интересах.

— Ну?

— Да, она употребляет его на подтирку.

Потребовались песни, стихи, романы, обряды, жилища и новое уменье хорошо держать себя в обществе.

Из-за головотяпства не выпустили календарей, и люди забыли, какое число. Продолжалось это месяц.

Торжество в восточном вкусе.

Июньский-Июльский. Ледовитое. Папахин. Закусий-Камчатский. Пайчихин. Талонский. Нерасторгуев. Воронцов-Машков. Парижанский-Пружанский. Младокошкин. Маломальский. Кишечников. Командировочных. Улучшанский-Ухудшанский. Укриади.

Ослабленный страхом инженер. Личные его отношения с громкоголосым письмоводителем.

Клубышев. Кастраки. Плохачев. Каучуконосов.

Путаясь в соплях, вошел мальчик.

Есть звезды, незаслуженно известные, вроде Большой Медведицы.

Поправки и отмежевки.

1930

Лоб, изборожденный пивными морщинами.

Трахнул лбом о паркет. Только и слышался стук лбов.

У старушки узкий ротик, как у копилки.

Набивные груди.

Сползаешь на рельсы, скатываешься!

Однообразная биография турецких госдеятелей: «Повешен в Смирне в 1926 г.».

По каким признакам объединяются люди? Служащие, вдовы.

Подбородок, как кошелек.

Одну пару рогов я уже заготовил, но где взять копыта?

Под портретом плакат: «Соблюдайте тишину». И это казалось заповедью.

«В ночной тиши слышен был только стук лбов».

Никто не спрашивал его о том, что он думает о мещанстве.

На все есть поклонники.

— Это героиня фельетона «Профессор-хулиган». — Стояла девушка в кошках.

Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу тебе, у кого ты украл эту книгу.

Рыба южных морей? Селедка!

Солист его величества треснулся лбом.

Нам такие нужны. Он знает арифметику. Он нам нужен.

Оратор вкрадчивым голосом плел общеизвестное.

Человек, потерявший жанр.

Вдруг проволока пискнула.

Все языки заняты, кроме языка черноногих индейцев.

— Ну как? Женился?

— Женился!

— Ну, расскажите!

— Извольте. В комнате стоит кровать размером…

И так далее.

Думалкин и Блеялкин.

Вычистили за половое влечение.

Нытик-сифилитик.

Украли пальто, на обратном пути все остальное. И он вышел из вагона, сгибаясь под тяжестью мешка с дынями, которые подарила ему мама.

Отравился наждаком. Первый случай в истории клиники Склифосовского.

Чистка больных.

Хирург. Ну, этот ногу отпилит.

А рожать все так же трудно, как и 2000 лет назад?

Дети говорят, как взрослые: «Понравилась тебе эта дамочка?»

Блудный сын возвращается домой.

У трамвайной остановки.

— Меня преследуют, — хрипло сказал он.

Что может изготовлять кооптоварищество «Любовь»?

Лампесис.

Пороховой день.

Гефтий Иванович Фильдеперсовых-Чулков. Тов. Жреческий. Гуинпленум. Филипп Алиготе. Укусинен.

Усвешкин, Ушишкин и Усоскин.

Музыканты играли на черных дудках.

Бронзовый свет.

Такое впечатление, будто все население в трамваях переезжает в другой город.

Одинокий ищет комнату. Одинокому нужна комната. Одинокий, одинокий, страшно одинокий. Одинокий с дочерью ищет комнату.

В него было темное прошлое. Он был первый ученик. И погоня за пятерками отвлекла его от игр. Он не умел кататься на коньках, не играл на бильярде.

Он был такого маленького роста, что мог услышать только шумы в нижней части живота своего соседа, пенье кишок, визг перевариваемой пищи. Пища визжит. Она не хочет, чтоб ее переваривали.

Правда объектива, бинокля, телескопа.

Румянцев-Дунаевский. Голенищев-Бутусов.

— Что, молния скоро ударит в это невинное здание?

— Скоро.

— А грозы и бури будут?

— Будут.

— И фундамент затрясется?

— Да, фундамент затрясется.

— Ай, какие шары! Я из этих шаров питался.

Музыка не долетала. Слышался только грохот темпа, оглушающие звуки музыкальной машины-насоса.

Поиски литературных родителей.

Нападение тигра, подшитого бильярдным сукном, на бунгало.

А самолет уже реял над Смоленском.

Половые разногласия.

Календарный план с опаздыванием на один час.

«Иногда мне снится, что я сын раввина».

На основе всесторонней и обоюдоострой склоки.

При расстановке основных сил на театре вы будете сметены.

Сила женской красоты?

У вас туманные представления о браке. Вас кто-то обманул.

Нос, как банан.

Опять смотреть, как счастливцы спускаются по мраморным ступеням.

Номера нет, пальмы растут, настоящие Гагры.

Нет номеров. И человек путешествует.

Рыцарь — рак с железным отростком.

Искусство на грани преступления.

Что бы вы ни делали, вы делаете мою биографию.

Немцы вопили: «Ельки-пальки».

Диванский. Кси. Петров-Сбытов.

Теперь этого уже не носят.

Кто не носит, где не носят?

В Аргентине? В Париже не носят?

В зимний день он пошел за белыми туфлями и летним плащом.

ВЦИРК.

Это он и есть текучесть техперсонала.

Потенциальная гадюка.

Настроение было такое торжественное, что хотелось вручить ноту.

Снег падал тихо, как в стакане.

«Хорошенькая Ниночка справляла свои именины».

Бечален я.

Теория потухающей склоки.

Девушка шла через приемную, прижимая к глазам платок.

X. уцелел от взрыва, но ходил с обгорелыми усами.

Ветчинное рыло.

Подлейший из ангелов.

Старые анекдоты возвращаются.

Половые санкции.

В один прекрасный день N почуял, что ему надо покаяться.

«Хамовническое питание».

До революции он был генеральской ж. Революция его раскрепостила, и он начал самостоятельное существование.

Не гордитесь тем, что вы поете. При социализме все будут петь.

Он сзывал падших женщин.

Специальность крахмальных воротничков.

Самогон можно гнать из всего, хоть из табуретки. Табуреточный самогон.

У меня расстройство пяточного нерва.

Невинные на вид люди. Но при прикосновении к ним преображаются, как при ударе электричеством.

За срастание со львами — царями пустыни.

Носил все вещи с пломбами.

На почтамте оживление. «Дорогая тетя, с сегодняшнего дня я уже лишонец».

Бог правду видит, да не скоро скажет. Что за волокита? Охота пуще неволи?

Умалишенец.

Лишонец, лишонцу.

«Мы, беспартийные, — сказал он, — пойдем по залитой солнцем дороге, срывая цветы, а вы…»

Мрачная лавина покупателей, дефилирующая перед прилавками и, не останавливаясь, направляющаяся к выходу.

Мода на цифры: 606, 225, 1000 раз я вам говорил.

Старуха, которая никогда ничего не заработает. Она слишком громко кричит о своем товаре — средстве от пота ног. «При средней потливости, а также подмышек».

Это была обыкновенная компания — дочь урядника, сын купца, племянник полковника.

Он за советскую власть, а жалуется он просто потому, что ему вообще не нравится наша солнечная система.

Долговязый и Сухопарыч.

Одеколон не роскошь, а гигиена.

Пришли два немца и купили огромный кустарный ковш со славянской надписью: «Мы путь земле укажем новый, владыкой мира будет труд».

В городе было 2000 кошек, их обменяли, появились 8000 грызунов. Но их тоже обменяли.

Лампа в 1000 свечей. Счетчик срывается со стены и летает, как гроб, по комнатам.

Девочка с пальмочкой на голове.

— Видите ли, это не мой жанр.

— Да, это не ваш жанр.

Если у вас есть сын, назовите его Голиафом, если дочь — Андромахой.

И голова его, стуча, скатилась к ногам.

Не помню я, чтобы мой отец насаждал у нас дома коллективный быт.

Татуированные сотрудники.

Сумасшедший дом, где все здоровы.

Заскакиванье. Бытовое загнивание.

Мы летим в пушечном ядре. Ничего общего со звездами, с холодом сфер.

Кроткий, который поехал в Азию искать свою кепку.

Выигрыш в 50 000 р. пал на гражданина нашего города Ивана Самойловича Федоренко (Виноградная, 17, кв. 5). Выигравший пожелал остаться неизвестным.

Хотели выменять граммофон без трубы в деревне, но мужики не взяли. Им нужен был с трубой, с идиотским железным тюльпаном.

За что же меня лишать всего? Ведь я в детстве хотел быть вагоновожатым! Ах, зачем я пошел по линии частного капитала!

Салон, бронзовые факелы, красивый молодой человек в парадных подтяжках.

Два-три человека могут изменить тихий город. Дать ему новые песни, шутки, обычаи.

Подтяжки утренние, к обеду и ужину.

Всех уволить и посмотреть, могут ли они выжить. Потому так страшна всякая большая перемена. Оказывается, что 3/4 не умеют работать.

«Я умру на пороге счастья, как раз за день до того, когда будут раздавать конфеты».

У останков Эйльсона, накрытых звездным флагом. Вдова. Фотографы не снимают. Не смеющаяся. И вдова улыбнулась над прахом.

Один из них взгромоздился на верблюда, другой снимал в упор.

Не является ли это недопустимым перегибом? Не было ли это?

Восходящее поколение.

Главная аорта города.

Вайнтракт. Лосадюгов. Лосадкин. Мамоцкин.

«Стальные ли ребра?» «Двенадцать ли стульев?» «Растратчики ли?».

Средиземский.

Собака так преданна, что просто не веришь в то, что человек заслуживает такой любви.

Межрабпомфильм.

Система работы «под ручку». Работник приезжает на службу в 10 часов, а доходит до своего кабинета только в 4.

В огромной статье (800 строк) человек беспрерывно утверждал: «Товарищ такой-то отличается главным образом лаконичностью своего письма».

Всегда есть такой человек, который изо всех сил хочет высказаться последним.

Почему он на ней женился, не понимаю. Она так некрасива, что на улице оборачиваются. Вот и он обернулся. Думает, что за черт? Подошел ближе, ан уже было поздно.

Ему важно только найти формулу, чтобы удобней было жить, лучше себя чувствовать. «Ваша комната больше моей, но кажется меньше». Подсчитывает.

В защиту пешехода. Пешеходов надо любить. Журнал «Пешеход».

Гранитный борт тротуара.

Это переучет товаров, по случаю которых магазин закрыт.

Губернатор острова Кипра.

Членохранительница.

В текущем бюджетном году…

Ганди приехал в Данди.

Чтец-декларатор.

Романс:

«Иоанн Грозный отмежевывается от своего сына» (Третьяковка).

Самое ужасное — это когда нет очередей.

Оказался сыном святого.

Еще ни один пешеход не задавил автомобиля, тем не менее недовольны почему-то автомобилисты.

Неваляшки, прыгалки, куклы-моргалки. Зайцы с писком.

Свежий пароходный ветер. Пароходная комната.

Вы, владеющий тайной стиха…

Смешную фразу надо лелеять, холить, ласково поглаживая по подлежащим.

Российский жанр.

Еще один паломник.

Нашествие старых анекдотов.

Стойкое облысение.

Клуб «Домосед».

«Пешеходы что делают! Так под машинами и сигают».

Печеночный цвет.

Хвост, как сабля, выгнутый и твердый.

Пертц. Шакальский.

Появился новый страшный враг — луговой мотылек.

Пер-Лашезов.

Бернгард Гернгросс.

Т. Мародерский.

Забрали жену, а самого опозорили.

Мрач.

— Нам нужен социализм.

— Да, но вы социализму не нужны.

Эксплоатация храма.

Писатель со странностями всех сразу великих писателей.

Не вздумал ли ты чего-нибудь купить?

Чудный зимний вечер. Пылают розовые фонари. На дрожках и такси подъезжают зрители. Они снимают шубы. Покрасс взмахнет палочкой, и начнется бред.

Поэт. Соловей. Роза. А получается абсолютно выдержанное стихотворение.

Оробелов.

Смазывание. Скатился. Сползаешь. Разногласия. Если пойти по этой точке зрения.

— Что у вас там на полке?

— Утюг.

— Дайте два.

— Ничего нет?

— Ничего.

— А вот у вас там досочка лежит?

— Досочку не продаем!

— А то продали бы? Нельзя? Жалко! (Уходит.)

Следующий (входит).

(Уходит.)

Лодки уткнулись носами в пристань, как намагниченные, как к магниту.

Мы тебя загоним, как кота.

Сначала вы будете считать дни, потом перестанете, а потом внезапно заметите, что вы стоите на улице и курите.

Может быть, что все это выдумали газеты и последний город — это Шепетовка, о берега которой разбиваются волны Атлантического океана. В конце концов, заграница — это миф о загробной жизни. Кто туда попадет — не возвращается назад.

Замшевый, кошелечный зад льва.

Попугаи с трудом научили свою руководительницу выступать в цирке. Долго ее ругают за нечистую работу после каждого представления.

«Дай поцелую, дай поцелую».

По лицу его бродила безобразная улыбка.

Очень трудно, очень.

Над писательской кассой:

«Есть так хочется. Нет ли у вас котлеты за пазухой?»

Раньше для того, чтобы добиться счастья, денег, надо было убить одного человека, а теперь всю очередь.

«Знаете, после землетрясения вина делаются замечательными».

Построили горы для привлечения туристов.

Завел себе знатока и обо всем его спрашивал, всюду с собой водил. «Хорошо?» А.: «Браво, браво».

Остап-миллионер собирает окурки.

Гостиница работает, как большая электрическая станция. Снизу, со двора, доносятся тяжелые удары и кипение, а в коридорах чисто, тихо и светло, как в распределительном зале.

Спекуляция в лифте. Государство в капле воды.

Паркетные мостовые Ленинграда.

С нарзанным визгом поднялись фонтаны.

Слепой в сиреневых очках — вор.

Гете, Шиллер и Шекспир организовывали пир.

Этой книге я приписываю значительную часть своего поглупения.

Тогда был в моде фокстрот «Ходят по улицам фашисты…»

«Дано сие тому-сему (такому-сякому) в том, что ему разрешается то да се, что подписью и приложением печати удостоверяется.

За такого-то.

За сякого-то».

Ничего, ничего. И нам велел.

Учреждение «Аз есмь».

Кавказский набор слов, как поясок с накладным серебром.

Собачья душа. Балансирующий бокал.

Советский лук. Метание редиски.

Наша страна имеет мощную половую базу.

Стоит только выйти в коридор, как уже навстречу идет человек-отражение. Служба человека-отражение.

Бильярдистам: Эй вы, дровосеки.

Надо внести ужас в стан противника.

От имения в 40 000 га у нее осталась только крошечная фарфоровая ижица.

«Достиг я высшей меры…»

Счастливые годы прошли. И уже показался человек в деревянных сандалиях. Нагло стуча, он прошел по асфальту.

750 р. Стал небрежно обращаться с нашей планетой. Подбрасывал ее. Могу уронить — расколоть.

Отвратительный человек — средняя статистическая единица. Был выведен с большим трудом.

Бороться за крохи.

Теоретик пожарного дела. Нашел цитату. Стенгазета Из огня да в полымя». Ходил с пожарными в театры. Учредил особую пожарную цензуру.

Осенний день в начале сентября, когда детям раздают цветы с цветников.

Объяснения:

Елена — женщина, скрывающая под своей прекрасной внешностью половую распущенность.

Ахилл — герой, скрывающий под внешней храбростью трусость.

Калхас — дрянь.

Агамемнон — ничтожество.

Раз 3 богини спорить стали на горе в вечерний час.

Вздувайте цены, а потом достиг я высшей меры.

Плохо. На меня давит столб воздуха с силой 214 фунтов.

«Как бурлит жизнь? Почему не описывается, как бурлит жизнь?»

Моральный террор.

Нищий — дай миллион.

Советский чтец-декламатор.

Орда взбунтовавшихся чиновников.

Процесс лентяев.

Нужно внести ужас в стан противника.

Трактир «Рай».

Возложили венок на проект памятника.

Исполинов. Левиафьян.

«Она полна противоречий» (романс).

«Мы вместе учились» (романс).

Новиков-Прибор.

Всё превращается в трамвай, магазин, музей, этим окрасилась часть века. Сначала не поняли этого, потом спохватились. Стали бороться.

Обрывает воздушные шары. «Любит — не любит».

Странный русский язык на проекте Корбюзье. «Президюм». «Выход свиты». «Зала на 200 человеков».

Велосипедно-атлетическое общество.

Стирали желчным порошком.

По линии наименьшего сопротивления все обстоит благополучно.

Не событие. Не прорытие Панамского канала.

В фантастических романах главное — это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет.

Я странствую по этой лестнице, я скитаюсь по ней.

«Мир ловил меня, но не поймал» (Сковорода).

Есть у тебя друг-блондин, только он тебе не друг-блондин, а сволочь.

Утреннюю зарядку я уже отобразил в художественной литературе.

Общество приказчиков-евреев и общество приказчиков-христиан. Коротковолновая станция имени общества приказчиков-христиан.

А наша молодость прошла совсем не так.

В годовщину свадьбы буду выставлять на балконе огненные цифры.

— Я, товарищи, рабочий от станка…

— И тут не фабриканты сидят.

Если бы Эдисон вел такие разговоры, не видать бы миру ни граммофона, ни телефона.

«Требуется здоровый молодой человек, умеющий ездить на велосипеде. Плата по соглашению». Как хорошо быть молодым, здоровым, уметь ездить на велосипеде и получать плату по соглашению!

Я начинаю петь воинственную песню Вангвана.

Входит, уходит, смеется, застреливается.

Два брата ренегата. Рене Гад и Андре Гад.

Был у меня знакомый, далеко не лорд. Есть у меня знакомая дама, не Вера Засулич. Художник, не Рубенс.

— Вы марксист?

— Нет.

— Кто же вы такой?

— Я эклектик.

Стали писать — «эклектик». Остановили. «Не отрезывайте человеку пути к отступлению».

Приступили снова.

— А по-вашему, эклектизм — это хорошо?

— Да уж что хорошего.

Записали: «Эклектик, но к эклектизму относится отрицательно».

Счастливец, бредущий по краю планеты в погоне за счастьем, которого вся солнечная система не может предложить. Безумец, беспрерывно лопочущий и размахивающий руками.

И я хочу на мокрые садовые скамейки, где перочинным ножом вырезаны сердца, пробитые аэропланными стрелами. На зеленых скамейках грустные девушки дожидаются счастья.

Моя свирепая юность.

Ваше твердое маленькое сердце. Плоское и твердое, как галечный камень.

Ария Хозе из оперы Бизе.

Чудесное превращение двух служащих в капитана и матроса. Буйный ветер нас гонит и мучит. Есть, капитан!

«Молю о скромности и тайне» (романс).

В первые минуты бываешь ошеломлен бездарностью и фальшью всего — и актеров, и текста. И так на самом лучшем спектакле.

Рю Комбайн.

Сквозь замерзшие, обросшие снегом плюшевые окна трамвая. Серый, адский свет. Загробная жизнь.

Это был не кто иной, как сам господин Есипом. Господин Есипом был старик крутого нрава. Завещание господина Есипома. Господин Есипом не любил холостяков, вдов, женатых, невест, женихов, детей — он не любил ничего на свете. Таков был господин Есипом.

Отрез серо-шинельного сукна. Теперь я сплю под ним, как фельдмаршал.

Когда в области темно-синего кавалерийского и светло-синего авиационного сукон обнаружатся новые веяния, прошу меня известить.

Мне обещали, что я буду летать, но я все время ездил в трамвае.

Утро. Тот его холодный час, когда голуби жмутся по карнизам.

Привидений господин Есипом не любил за то, что они появляются только ночью, а фининспекторов за то, что они приходят днем.

Это также относилось к числу странностей господина Есипома.

Если у нас родятся два сына, мы назовем их Давид и Голиаф. Давида мы отдадим вам, а Голиафа оставим себе.

Аппетит приходит во время стояния в очереди.

Можно собирать марки с зубчиками, можно и без зубчиков. Можно собирать штемпелеванные, можно и чистые. Можно варить их в кипятке, можно и не кипятке, просто в холодной воде. Всё можно.

Я всю жизнь себя не жалел, всё делал с порывом.

Это я говорю вам как Ричард Львиное Сердце.

Звезда над газовыми фонарями и электрическими лампами Сивцева Вражка.

Удар наносится так: «Дорогой Владимир Львович, — бац…»

Рубашка-голубгипка. Старушка-лепетушка.

Возьмем тех же феодалов.

В некоем царстве, ботаническом государстве.

Темная весна.

Меня все время выталкивали из разговора.

Ефим Провизион, порт-артурец.

Это уже говно, но еще не то, что нам нужно.

— Ты меня слышишь?

— Да, я тебя слышу.

— Хорошо тебе на том свете?

— Да, мне хорошо.

— Почему же ты такой грустный?

— Я совсем не грустный.

— Нет, ты очень грустный. Может, тебе плохо среди серафимов?

— Нет, мне совсем не плохо. Мне хорошо.

— Где же твои крылья?

— У меня отобрали крылья.

Когда покупатели увидели этот товар, они поняли, что все преграды рухнули, что всё можно.

Кардонкль. Хулиганик. Директор.

Полны безумных сожалений.

Шляпа «Дар сатаны».

Кругом обманут! Я дитя!

Надо иметь терпениум мобиле.

Одинокий мститель снова поднял свой пылающий меч.

Пошел я к перукару, бывшему берберу.

Что же касается «пикейных жилетов», то они полны таких безумных сожалений о прошлом времени, что, конечно, они уже совсем сумасшедшие.

Я был на нашей далекой родине. Снова увидел недвижимый пейзаж бульвара, платанов, улиц, залитых итальянской лавой.

Зеркало, разбитое вдребезги. Зеркало, прогуливающееся по большой дороге.

Рассказ «Бабель».

Всё голо. Усилим методическую работу.

Бизони, Стерляди, Молдаванцев. Негус.

Холодные волны вечной завивки.

Лучшего пульса не бывает, такой только у принца Уэльского.

Привидение на зубцах башни.

Богемский граф Гаррах.

Лейб-пферд императорская.

В клубе. Там, где милиция нагло попирает созданные ею самой законы, там, где пьесы в зрительном зале, а не на сцене, диккенсовская харчевня, войлочные шляпы набекрень.

1931

И повар там повар, а не кузнец.

Жил на свете человек с короткими ногами. Он очень от этого страдал. Ему отрезало ноги, и он попросил сделать ему длинные протезы.

Голос певца, которому кидают в шляпу медные пятаки.

Этой брынзе только один шаг до качкавала. И этот шаг уже сделан.

Спец-вечер, где человек каялся в своих грехах.

Схема борьбы за свою жалкую жизнь. Кружочки. «Один кружочек уже заполнен». «А вот мы ей вскроем корни».

Кино. Встревоженные люди. Бормотанье. Что же будет? А кто его знает, что будет. Его надо в клинику отправить. Варфоломеевская ночь и Екатерина Медичи в колхозе. А где режиссер? Чистится!

Нужна склока. Иначе скучно.

Собралась там шайка-лейка.

Строй силосные башни, траншеи и ямы!

Нисхождение анекдота. В первый раз его приписывают самому высокому человеку в стране, а через день уже говорят просто — «один еврей».

Дом, где вскрывают корни.

Я родился между молотом и наковальней.

Сукно с золотыми гербами.

Самый маленький великан и самый большой карлик.

Максимов. Ресторан. Оркестр. «Малачи, грусть, мала-чи. Не тыронь старых иран».

Как дрессировался оркестр в 800 человек. Чернецкий на ступеньках. Наковальни с молотками. Наводнение. Солнце и лед. Ночь. Прожектора. Город и мир.

Сумасшедший бухгалтер. «Я помню все авансы».

Женщина-милиционер перед зеркалом. Каска. Лента. Перо.

Не зная, побил человека, которого обожал и которому поклонялся всю жизнь.

Королева ландшафта.

Пасьянсы. «Часы». «Косынка». «Королевский». «Могила Наполеона». «Докторский». «Картинная галерея». «Дамский каприз».

Выпьем мы за Смита

Смита дорогого.

Между строчкой вписано:

«Смита и Вессона».

Черные шинели, желтые ремни.

Он не знал нюансов языка и говорил сразу: «О. я хотел бы видеть вас голой».

Возьмем тех же феодалов.

В некоем царстве, в ботаническом государстве.

Холодный бал.

Садик самоубийц.

Королева обезьян.

Вы одна в государстве теней, я ничем не могу вам помочь.

Я не художник. Я начальник.

Толстовец-людоед.

Тыка и ляпа. Так медведи говорят между собой.

Кукла с лицом Елизаветы Петровны.

Он подошел к дяде не как сознательный племянник.

Бабушка совсем размагнитилась.

Кошкин глаз, полосатый, как крыжовник.

Большая бомба вроде тех, какими убивали губернаторов.

Пролетарский писатель с узким мушкетерским лицом.

Мы ничего не знаем, а он, может быть, отмежевывается. Или. напротив, сползает в болото, или скатывается.

Совсем не случайно. Это продиктовано всем развитием.

Тот час утра, когда голуби жмутся по карнизам.

Писатель подошел к войне с делового конца — начал изучать вопрос о панике.

Наш командир — человек суровый, никакой улыбки в пушистых усах не скрывается.

Левиафьян. Авгиев. Беков-Бельский.

Как сделаться праотцом.

«Общество распространения домашних знаний среди образованных женщин».

Организация бывших участников Севастопольской обороны.

С ног до головы я создана для любви.

Я тоже хочу сидеть на мокрых садовых скамейках и вырезывать перочинным ножом сердца, пробитые аэропланными стрелями. На скамейках, где грустные девушки дожидаются счастья.

Вот и еще год прошел в глупых раздорах с редакцией, а счастья все нет.

Удивительное превращение. Капитан и матрос. Буйный ветер нас мучит и гонит. Есть, капитан.

Почему когда редактор хвалит, то никого кругом нет, а когда вам мямлят, что плоховато, что надо доработать, то кругом толпа и даже любимая стоит тут же.

Стало мне грустно и хорошо. Это я хотел бы быть таким высокомерным, веселым. Он такой, каким я бы хотел быть. Счастливцем, идущим по самому краю планеты, беспрерывно лопочущим. Это я таким бы хотел быть, вздорным болтуном, гоняющимся за счастьем, которого наша солнечная система предложить не может. Безумец, вызывающий насмешки порядочных и успевающих.

В тот час, когда у всех подъездов прощаются влюбленные.

Речь Сталина переделал в стихи.

Печальные негритянские хоры.

«Как тебе не стыдно бить жену в воскресенье, когда для этого есть понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и суббота.

Как тебе не стыдно пить водку в воскресенье, когда для этого есть понедельник, вторник…

Как тебе не стыдно…»

Арбуз.

Яблоко — хорошая штука, дыня — замечательная вещь, но лучше всего на свете арбуз.

Да, да, да. Лучше всего на свете большой, красный арбуз.

Не осрамить мундира.

Есть какая-то ирония в том, что тот поезд, который должен был идти в Париж, привез меня…

Романс

«Товарищ Доре, товарищ Доре, я умираю на советской земле. Отвези мое тело в Париж».

— Я отвезу тебя, Лебри, я повезу твой труп в Париж, — ответил верный Доре.

Ильфа и Петрова томят сомнения — не зачислят ли их на довольствие как одного человека.

— У меня есть с собой вещества, — сказал фотограф.

«После этого с папашей было покончено», — как говорят туземцы острова Пасхи.

Белорусские франты в лаптях.

Два близнеца — Белмясо и Белрыба.

Детская любовь к машине. Уверенность в том, что она может сделать все.

Командир танкового батальона Онегин.

В соседней комнате внезапно поссорились врачи.

Ночью раскрылась дверь, показался комендант с крысоловным фонарем, кинул тюфяк, молча бросился на постель и, видимо, очень разозленный, сразу заснул.

Парикмахер с яркими зелеными петлицами.

Инспектор питания.

Бронепоезд (скульптура ранних кубистов).

Заяц считал, что вся атака направлена против него.

При виде танка самая хилая колхозная лошадь встает на дыбы.

Молодой командир, длинный, тонкий, ремни скрипят.

— В уставе написано! — сказал он гневно.

Член Реввоенсовета сказал, что у меня вид обозного молодца.

Командир бронепоезда (бепо), похожий на Зощенко.

Дождь капает с каски, как с крыши, и стучит по каске, как по крыше.

От лязганья шпор, от топота здоровых мужчин, от всей картины войны.

Ходил в тяжелых сапогах, как на лыжах, не подымая ног.

Молодые люди в черных морских фуражечках с лакированными козырьками и их девушки в вязаных шапочках, ноги бутылочками.

Жизнь моя клонится к закату.

1931–1932

Женщина-милиционер прежде всего женщина.

Женщина-милиционер все-таки прежде всего милиционер.

Фамилия — Спикер, Спектукль.

Ложа. Члены. На ногах весь цирк.

Входят члены правительства. Все встают.

Сквозь замерзшие, обросшие снегом плюшевые окна. Серый, адский свет. Загробная жизнь.

Как государству сдали квадратный вершок.

Семейство хорьков. Их принимал дуче. Они стояли, как римляне.

Своих врагов они бросали в темницы.

Составляли схему. Враги.

Очень были похожи лицами, как ни старались это скрыть очками и баками. Все варианты одного лица.

Жан-Жак Пруссак.

Пушечное облако.

Если бы Эдисон вел такие разговоры, не видать бы миру ни телефона, ни микрофона.

Утреннюю зарядку я уже отразил в художественной литературе.

Говорят плачущими голосами. Когда в учреждении не вымыты стекла, то ничего уже не произойдет.

1933

Любопытства было больше, чем пищи для него.

Что мне вспомнить еще, дорогая. Мне скучно без тебя.

Измучив друг друга попреками; они уже ничего не покупали.

Говорить надо по-русски в Стамбуле. И торговаться надо тоже по-русски, обливая холодным презрением торговцев.

Восток, неимоверный Восток, добрый, жадный, скромный.

Не пейте кофе, кофе возбуждает. Он не спал всю ночь. Но не из-за самого кофе, а из-за цены на него — 15 пиастров чашечка.

Что же мне вспомнить еще, дорогая?

«Ваши специальные корреспонденты>. Дописывали телеграмму.

Перестаньте влачить нищенское существование. Надоело!

Трехслойные молочные берега на Эгейском море.

Холодный взгляд. Чужие берега.

Команды прогремели с музыкой по улицам Стамбула.

Ночь, ночь. Эгейское море. Серп оранжевый над горизонтом. Толстая розовая звезда. Фиолетовая и базальтовая вода перед вечером. Пасмурное воспоминание о Корейском проливе, холоде и смерти Цусимы. Чувство адмирала. А ночь благоухала.

Ветер из Африки.

Кафе «Посейдон» у кино «Пантеон».

Не в силах отвести глаз от витрин, так и не заметил он Стамбула и Афин.

Темный лунный вечер в Средиземном море. Неподвижная, большая, чистая звезда.

Кафе у марафонских автобусов. Портрет хозяина в твердом воротничке, с черными усами. И он сам здесь же, красномордый, усы не такие гордые.

Кафе «Посейдон» у кино «Пантеон».

Не в силах отвести глаз от витрин, так и не заметил он Стамбула и Афин.

Темный лунный вечер в Средиземном море. Неподвижная, большая, чистая звезда. Качка. Ложусь спать в 9 часов вечера. До этого граммофоны в кают-компании высшего начальства. <…> Вертинский и самые мрачные фокстроты.

Ночью дождь, московский, холодный. Утром чистота, голубой холодок, высокое Капри, Сорренто в тумане, Везувий с лепным облаком дыма и Неаполь.

Помпеи. Уже кричат доброжелательно: «До свиданья!»

И вот я вступил на плиты этого города. Чувство необыкновенное. Столько слышать, читать и, наконец, увидеть. Ворота, тихие, чистые, почти московские переулки, надписи под стеклами со шторами, фонтаны, прочное, добротное, богатое жилье. Изящный театр, грубоватая, но в высшей степени элегантная роспись на стенах. Баня вызывает зависть и уважение к этим людям. Надо полагать, что это был город изнеженный, гордый своим богатством, циничный и смелый («коммерческая отвага»). Виды, открывающиеся из-за колонн и руин. Здесь ходят туристы. Одинокие и группами. Красавица в белой, с повисшими полями шляпе. Ее не очень могучий муж, и глаза любопытные и как бы скромные. Немцы идут кучей и задыхаются от смеха, слушая собственные шутки.

Огромные белые трубы с красными кольцами. Голубой вымпел на мачте — он взял голубую ленточку. Сегодня выходит в Америку.

Забинтованные деревья у дороги.

Мы уезжаем в Рим. Нельзя понять, почему нет давки, шума и строгостей. <…> Такси, таможня, старик взялся устраивать наши дела. Мы едем на почту, вокзал, билеты, завтрак, бистеки на уличке, дождь, вокзал, вагон. На перроне продают подушки на тележке.

Для одинокого миллионера это замечательный завтрак — корзинка. Булочка, пасташюта в горшочке, свинина 2 кусочка, 2 кусочка любительской колбасы, 2 кусочка филейной колбасы, сыру кусочек, вилка, стаканчик бумажный, салфеточка, шоколадина и маленькая фиасочка.

Другие откосы, красноватая римская земля.

Акация в Неаполе и по дороге в Рим.

Фонтаны шумят на площади св. Петра. Полосатые швейцарцы, желтое, черное, красное. Золотая статуя Христа у вокзала. Игра в карты в вагоне, горячая, сварливая.

Огромность Рима. Акведук удивил очень.

Мы едем на автобусе к храму св. Петра. Его кажущаяся несоразмерность и неграндиозность исчезают, когда смотришь от храма к обелиску.

Оживленный красивый город в голубых и синеватых неоновых огнях.

Негр-патер. Чаша со святой водой, колоссальные младенцы поддерживают ее.

Три китайца — патеры.

Что же я видел сегодня? Пантеон, чудо освещения — круглый вырез в куполе, когда там молятся, дождь не попадает в здание, теплый воздух отбивает. Два карабинери с красными плюмажами, осенними астрами.

Могила Рафаэля, зеленоватый квадратный гроб в нише. Мраморщики что-то переделывают — может, место для него.

Санта Скала. О, мрачное зрелище. 28 ступеней лестницы, мрамор, зашитый в дерево, капли запекшейся крови Христовой, окованной в медь. Лестница привезена, по ней Христос шел на допрос к Пилату. Ужасно больно коленям. Крестьянки, плача, целуют ноги статуям, дамы молятся (в лаковых туфлях).

Колизей. Днем и вечером. Я ничего не могу сказать об этом.

Кампидольо. Конный зеленый Марк Аврелий. Волчица и волк в клетке. Прибежала немецкая овчарка, и волк запрыгал легко и страшно. Квадратный двор античных обломков, статуя колоссальная, рука, бицепс, голова, чистый камень и диагональные плиты. Гербы на желтой римской стене.

Конные группы у входа.

Человек с печеными каштанами, человек с граммофоном. Доходы малы, а жизнь в общем нелегка.

Корсо Умберто начинается от Палаццо Венециа, где с плоского балкона дуче произносит свои зажигательные речи, и кончается выходом на пьяцца дель Пополо, обелиск, мощные фонтанные группы.

Что же я видел?

Новая улица к Колоссей. Зеленые императоры — Тра-нн. Цезарь, Август, Нерва — спокойствие, величие, достоинство Рима. Гармония поз.

Гробницы пап в подвалах Сан-Пьетро. Запах ладана (банный запах мыла). И всюду стоят на коленях, целуют и трогают руками святые скульптуры.

В общем, памятник этот может прищемить сильно.

Ванны из терм расставлены по всему городу как украшение. Их было 1200.

Дерево, обложенное кирпичом, под которым Тассо писал свой «Иерусалим».

Сан-Пьетро ин Винколи. Микелевский Моисей. Блескучий.

Какие-то патеры стоят на коленях перед цепями в золотой шкатулке. Темноватая церковь, лишенная молящихся. Фрески, в которые лень вглядываться, а фрески, наверное, замечательные.

Мозаики в Сан-Пьетро обманывают глаз, кажется, что это масло.

Кошки бродят по Колизею.

Древности чисты, нет пыли, нет мусора. Почти все они ограждены от публики, они молчаливо растут за своими оградами.

Мы возвращаемся в дождь, полновесный и летний. День был пасмурный. Он начался с поездки на CD (Чиди) в Сан-Пьетро ин Винколи. Потом мы прошли под сводами дома Борджиа, не зная, конечно, что это такое. Вообще всё узнаешь из открытки. Или почти всё.

Лениво пробираясь от Колоссео к Виа Национале и памятнику Витторио Эммануэле, наткнулись на парад. Проходят билилла в черных рубашках с погончиками, голубых платках, черных фесках, белых нитяных перчаточках, коротких штанах и чулках зеленоватого цвета, авангардисты в сапогах, шароварах, с нашейными платками желтыми и коричневатыми.

Какой-то восточный от всего этого, не европейский колорит. Идут люди не в формах, но в черных рубашках и черных галстуках.

В смысле нарядов сегодня был разгул. Кирасиры в касках, карабинеры с двойными плюмажами (синим с красным), во фраках, окаймленных красными краями с серебряными ядрами с пламенем, королевские гвардейцы в штанах с лампасами, фашистская милиция.

Лениво пробираясь от Колоссео к Виа Национале, набрели на толпу против Палаццо Венеция. Шли отряды балилла, авангардисты, просто служащие в шляпах. Балилла на ступеньках памятника пели «Джовинеццу» и прочее. Толпа слушает хорошо, но шляп не снимает. Внезапно крики усилились, балилла закричали «Эйя, эйя, зйя, ала-ла», стеклянная дверь на балкон открылась, и человек стал убирать огромный флаг. Площадь застонала, на балкон вышел Муссолини в голубой ленте. Потом вышел еще раз, поднял руку и решительно ушел. Стали расходиться.

Это был день перемирия. Во все стороны маршировали карабинеры, офицеры с золотыми и серебряными эполетами, коваными перевязями. Гарибальдиец в красной суконной рубахе с голубым платочным поясом. Ренуар в старости.

Вечером мерцающие огоньки на окнах Палаццо Венеция и по карнизам памятника. Чуть мистично, как раз столько, сколько нравится.

Мы были в Ватикане, но не вошли. Закрыта на день Сикстинская капелла. Банковские мраморы и лифты, удобства международного отеля нового ватиканского входа.

Я вышел, когда магазины уже закрывались.

Я прошел на форум Траяна тем же путем, что и в первый день, когда мы только приехали, когда вечернее солнце пылало за колонной Траяна.

Зашел в церковь, там молча молились на коленях десятка три человек. Тишина и сиянье. Это на Корсо Умберто. Через несколько минут я ушел.

Манекены в Гранди Магазини. Очень хороши, особенно те, что немножко карикатурны. Толстяки, холодные денди, фаты, мужественный носач вроде Яши Бельского. Автобус подвез меня к Чиди. Я оказался у вокзала. Зала эмигрантов. Кирасир спит, держа золотую каску в руке.

Что было еще? Фонтан горел зеленой каймой.

Утро. Ватикан. Греческие мраморы. Комнаты Борджиа. Лоджии Рафаэля, капелла Сикстина, дворики, ванны.

Три колонны с карнизом — вот Рим.

Девушки посадили меня в поезд Рома — Венеция. <…> Ночь в вагоне. Томление бесконечное. Сидеть и спать.

Флоренция ночью. Пересекаем Апеннины. Утро, гребни, туманы. Суровое утро, когда надо ехать в шерстяном плаще.

Болонья. Электропередачи и устройства под открытым небом.

Феррара, Ровиго, Падова, Местре, все ушли с поезда, я почти один, еду еще одну «уна стационе».

Дождь в Венеции. Зеленый, нежный и прочный цвет воды, черные гондолы и сиреневые стекла фонарей.

Площадь св. Марка. Толстые, круглые, нахальные, как коты, голуби. Они слетаются на хлеб со всей площади, жадные, тупые. Ангелы с золотыми крыльями тоже похожи на голубей. Венецианское стекло. Венецианский трамвай, расписные причальные столбы с золотыми гербами и просто кривые палки. Гондольеры в черном.

Отъезд в Вену. Граница в Травизио. Деревушки в снегу под откосом. Фонари. Тишина. Снег.

Пепельный, спокойный город.

Венец — черный котелок, серое пальто, башмаки черные, воротничок и бритое лицо. О, эти франтоватые господа.

Плотные, огромные шоферы, вежливые, чистые опрятностью пожилого прорабоченного человека.

Мы едем в город. Привычная собака без очереди лезет в трамвай.

Мы идем в «Циганерин-келлер», в цыганский подвал, красный-синий. Цыганский оркестр и первая скрипка с вылезшими глазами. Оркестр играет беспрерывно, подходя к столикам. Тарелочка для денег музыкантам. Две танцорки и их кавалер. Служить, так служить. Владеть миром, так владеть. Все делается очень серьезно, без иронии, но и без холуйства.

Водка, салат с неразрезанной сельдью, шницель, опрокидывающий представление о шницелях.

Когда я пытаюсь восстановить в своей памяти…

Когда я вспоминаю…

Передо мной встает…

Конечно, мир безумен. Безумны нищие на улицах Вены, безумен порядок, всё безумно, и девушки в том числе.

…Железнодорожный ресторан, автоматы, средневеково украшенные, и третий класс, где поджаривают зад с необыкновенным усердием.

Опять ночь среди томящихся и корчащихся пассажиров. Вена — Инсбрук, Букс, Цюрих, Базель, Мюльгаузен, Бельфор, Paris-Est.

Инсбрук. Катятся тележки продавца газет, сладостей, кухни на колесах, а всего один пассажир. Альпийские высоты и луга.

Швейцария. Букс. Деньги.

Садики такие аккуратные, что похожи на кладбища.

Прейскурантская красота — нас не обманывали.

Цюрих. Цюрихское озеро, глянцевитое и спокойное. Грабеж в ресторане.

Базель. Индустрия. Сейчас же Франция. Толстоносый железнодорожник уже проверяет билеты.

Поезда на Страсбург и Дюнкерк и прочее. Прононс.

Букс. Пришли швейцарцы черные с зелеными кантами. За ними австрийцы в горчичных мундирах и плащах.

Базель. Моет стекла француз с трехцветной повязкой.

1935

От 2 до 5 он работал над собой.

Все в белых штанах, всем восемнадцать — молодость, оптимизм.

Ломка жанра.

Происшествия пора ввести и в область литературы.

Кино создало несколько прекрасных ораторов.

Дилетантизм.

Наш Саша рисует.

Лошадь? Табун.

Эх, горячие были денечки!

Есть блестящие места. Места есть, а произведения нет.

Директор первым долгом просит перенести действие в какое-нибудь другое место. Зачем — неизвестно.

Мало событий. Всё уходит на обыгрывание. Драматизм.

Лестница. Ничего не происходит. Само по себе красиво.

Смотрите, какой я гениальный.

Нет скромности.

Так не пишут стихов, так не изобретают.

Неся псевдотеоретическую чушь, такой человек хочет показаться новатором. В самом же деле он дилетант.

От дурака слышу.

У каждого режиссера есть желание взять самую высокую ноту.

Не надо тужиться.

Старики думают, что командир отчаянный злодей, но он тихий и застенчивый.

Командир хочет жениться, но, занятый интригой, не женится.

Она к нему равнодушна, но стоит ей узнать, что он кому-нибудь нравится, как она делает всё, чтобы его отбить.

Из вежливости лжет. Хочет показаться всем хорошим. Вскрытие делает на тараканах.

Эгоист Люся.

Старик Саша.

Человек жил с девушкой, выдавал себя за известного журналиста.

Люся видит на груди командира ордена. Он удивляется, почему командир не носит орденов.

Командир появляется в штатском. Мучится, завязывает галстук. Ночь. Дом уже заперли. Командир влезает в окно. Записная книжка. МХАТ, жениться. Ничего не успел сделать. Совсем забыл о том, что сделал самое важное, и в последнюю минуту женится на докторше перед отъездом.

Люся смотрит в лицо и меняет тон.

Леонид Михайлович Мизерник, он же Люся Веткин

Гришка Мизерник, его брат. Похож и лицом, и голосом

Эсфирь Петровна Альшванг, докторша

Нина Антоновна, библиотекарша в доме Героев труда

Иван Федосьевич Качура, профессор

Лолий Павлович

Светлицкий-Теплицкий, баритон

Екатерина Ивановна Левченко, ткачиха

Левченко Петр Семенович, ее сын, командир полка

Артиллеридзе, народоволец

Леня Скворцов, электромонтер

Старики, старухи

Семья Мизерников. Мизерник-младший.

Юнгмейстер.

А ромбов все-таки нет?

Человек читает в газете о кончине Апронов.

Люся подавлен.

Умирает человек, и ничего не остается.

А раньше оставил бы деньги. Эх, не на ту лошадь поставил.

Кто может сравниться с Матильдой моей?

Пил сырое яйцо. Ре. Си.

Я в градоначальника стрелял. Застрелил, как собаку.

Камертон. Когда я пел в Даль-Верме.

А там за взятки поют.

Молодые люди, у которых внутри всё содрогается.

Говорит не то, что думает. Думает не то, что чувствует.

Принципиально танцует.

Вдруг у тихого соседа открылся голос.

Назвался директором и был допущен в самолет, и только после катастрофы выяснилось, что он не директор.

Пошлость. Люся Веткин.

Преступление Люси.

Лихорадкин.

Я торжественно клянусь, что всё сказанное выше верно: я в этом убежден и уверен.

Раздражевский.

Вы не даете доформулировать.

Товарищи, если мы возьмем женщину в целом…

Они стали на путь изнасилования учениц.

Бежевые туфли и такого же цвета лиловые чулки.

Красивенький мужичок, дай копеечку.

Красивенький мужичок, дай пятачок.

1935–1936

В Барановичах розовые, синие, черные околыши. Нельзя быть таким элегантным. Надо спокойнее относиться к красоте.

Станция Слоним — родоначальница всех Слонимов и Слонимских.

Рана еще свежа — 25 злотых за продление виз.

Неожиданно на улице вас снимают лейкой и вручают адрес фотографа, у которого через два дня, если пожелаете, можно получить свою фотографию. Расчет — если из десяти придут двое, то и тогда выгодно. И таких фотографов много. Нас сняли на Маршалковской.

В театре «Голливуд» военизированные балеты. Ордонувна и ее партнер, фербенксовидный осел в цилиндре и фраке. Сама Ордонувна вкладывает в исполнение столько парижской страсти, что уже не хочется ехать в Париж. В общем, дирекция сделала все возможное, даже цветы в публику бросали.

Мчались всю ночь с громадной быстротой, но все-та-ки опоздали на полчаса и в Прагу приехали в 7 часов утра.

«Ресторашка», «Зайдем в ресторашку».

Уехали в Вену в 6.25 минут с вокзала Вильсона.

Мы сразу поехали на Вест-бангоф сдать чемоданы. Потом пошли пешком и обедали в ресторане на Zum Schillerpark, где, однако, висел портрет Шуберта.

После суток езды в не очень мучительных условиях мы приехали в Париж в 9.30 вечера.

В шторм «Нормандия» напоминает пароход, качает, но в тихую погоду это просто громадная гостиница с видом на море.

Едет компания каких-то волкодавов, как видно, боксеров.

Волнение ослабело, вибрация усилилась. Шторм утих. Показывали гангстерский фильм весьма средний. Мы где-то посреди Атлантического океана. Список пассажиров туристского класса, где я мистрис.

Американский еврей. 60 лет. 8 детей. Приехал в Союз и женился на молоденькой. Теперь едет назад выписывать ее в свое Огайо. Привез в Киев 40 рубашек, 9 часов, 9 пар ботинок. «Усё роздал». Остался недоволен. Владелец ломбарда.

Вчера на концерте я был свидетелем неслыханного позора некрасивой девушки в серебряном платье. При оскорбительных усмешках она пела «Parlez-moi d’amour», ужасно. И некрасива она просто сверхъестественно.

В половине первого маяк Ambrose. Холодно. Подход к Америке. Небоскребы подымаются, как столбы дыма. <…> Отель «Принц Джордж». Прогулка. Улицы как улицы, но когда посмотришь наверх, то видишь, где ты находишься. Сатанинский город.

Вечером мы обедаем в маленьком ресторане с черепичными украшениями. Девушки вдруг заговорили по-русски. Устрицы громадные и невкусные.

Если не записывать каждый день, что видел, даже два раза в день, то все к черту вылетит из головы, никогда потом не вспомнишь. Уже плохо помню, что было вчера. Что же было вчера?

В первый раз увидел американскую дорогу. Она выстлана бетонными плитами, разделенными температурными швами. Машины катятся с карусельной плавностью, дорога так красива, что смотрел только на нее, не обращая внимания на замечательно красный осенний пейзаж.

Очень маленькие и тощие подушки в американских отелях.

Пасмурное утро в Вашингтоне. Всё обошли в этом провинциальном городе, заставленном автомобилями. Машины так шумят, будто пневматическими зубилами взламывают бетонную мостовую.

Пешеходов нет, все в машинах. У них скоро атрофируются ноги, останутся только штучки, чтобы нажимать педаль.

Текучая страна, если мы не задержимся, книги написать не удастся.

Беспомощное положение человека, не знающего языка. У него берут чемодан, пальто, шляпу, и надо давать чаевые.

Вечер на Бродвее. Человек в хитоне. Скачками понесся по улице. Другой, в набитой вещами майке и подпоясанный. Пожарные машины с воем понеслись по 42-й. Среди ужасающего движения московский извозчик с пятью седоками, один на коленях у других. Столкновение двух машин вызвало аплодисменты. Веселая толпа.

Цвет пушечного металла.

Написан фельетон «Колумб причаливает к берегу».

Ночлежный дом. Старики. Потухшие люди.

Механизированная гадалка. Развлечения. Прогулка по Ист-Сайду. Грязь.

Обед. А после него снова прием. Все незаметно здесь переходит в прием. Это у них положительно мания.

Удивительный аппарат для выпекания бубликов в масле я видел вечером на Бродвее.

В Ист-Сайде — русские конфеты, рыба, спички, выборы.

«Уличное стояние». Если бы Библии не сделали паблисити. Ответ Райнхарта: «Ей каждый день делают паблисити 25 000 священников».

Интерес повышенного типа.

Бешено летят в Нью-Йорк молочные цистерны, окаймленные зелеными огнями по борту.

Желтые рекламы на дороге. «Кто самый великий мужчина?» или «Женщина», или «Какой город самый старый?» Когда читатель привыкает, ему на таком же желтом фоне подсовывают рекламу. Придорожные стихи.

Американская реклама не занимается опорочиванием продуктов конкурента.

Папа энд мама лимитэд.

Вино требует времени и умения разговаривать. Поэтому американцы пьют виски.

Механическая скрипка.

Наш серый друг стоит у обочины.

Богатый мужик. Разбогател на золотых приисках, поехал в Париж на выставку и купил самое большое зеркало в мире. Через Америку его доставили. Пришлось для него построить специальный зал. Купил несколько дюжин венских стульев и позолотил их. Писать не умел.

Переменили измерители и поехали в Чикаго. По дороге была деревушка Москва, с гаражом Москва.

Плум-пудинг имеет удельный вес камня или платины.

Тяжелые кварталы Чикаго, даже пьеса идет «Дантов ад». Это хорошо бы снять, но день ужасный, темный, ничего нельзя сделать, безобразие.

Мистер Шурли.

Нечего сказать. Устроились! Поздравляю.

Фирма, торгующая честностью. Он может быть плутом, но его товар — честность. И можно не сомневаться в том, что они всё сделают хорошо.

Ежегодный конгресс бродяг.

Санта-Роза. <…> Мы устраиваемся в «Монтезума-отель», пошли обедать в «Ориджинел Мексикан-ресторан». Такой обед нужно подавать на стол вместе с огнетушителем.

Есть вещи, которых нельзя изменить. Сапоги можно снять, но нельзя научить человека смеяться по-русски, если он не видел русских, не жил с ними — это безнадежно.

Поговорите об этом после 12 часов с вашей бабушкой.

Где живет русская женщина? В Рио-Чикито, Нью-Мексико, Юнайтед Стейтс.

Если бы на Прометея напустить клопов. Укус клопа равен по силе укусу орла.

Когда торговая палата давала банкет, пели. Банкиры встали и пели. Морган, Рокфеллер и Форд тоже пели.

Ночью летят тяжелые автобусы в Чикаго, в Канзас-Сити, в Лос-Анджелес.

Каждый человек, родившийся на американской земле, — американец.

«Карьера фанатика». Книга, найденная в пустыне Аризоны.

Пустыня до Лас-Вегаса не песчаная, а поросшая пыльными букетиками.

Хранимая богом страна.

Трон прошел сквозь зеркальное окно, как привидение. Это было в прошлом году, в магазине Крайслера. Пробил стекло лбом и порезал палец. За стекло не заплатил на том основании, что раз он пошел в окно, значит, оно так устроено, что на окно не похоже.

Миссионер и его соседка.

— Ты умеешь говорить по-французски. Переведи.

— Я не говорю по-французски.

— Но ведь ты говорила, что жила в двух часах езды от Парижа.

— Я жила в Лондоне и говорила, что оттуда можно за два часа прилететь в Париж.

Образец сервиса. При выезде из Лас-Вегаса мы запутались, подъехала полис-машина, вышел полицейский, подошел к нам штрафной походочкой, но вместо этого — указал дорогу, выехав вперед, ехал впереди нас до поворота.

Заехали на пять минут в Секвойя-парк, выбрались только поздно ночью. Снег, лед, ужас, луна, холод.

Трон препарирует наших седоков.

Туман и блеск на дороге в Сан-Франциско. <…> Мы проезжали на пароме под строющимся мостом.

Если дорого иметь собаку, заводят себе детей.

Голливуд. <…> Визит в «Фокс студио» и «Уорнер бразерс». Чудный выдуманный город.

Америкашки, мексикашки.

Найт-клоб с рулеткой. Решетка, пускают только после совещания. Таинственно, глупо и скучно.

— Это же лесбиянки!

— Ну, так сделаем их венгерками.

Поставил пьесу, открыл двери и всех пускал даром. Но публика не пошла.

Два разбогатевших польских еврея приезжают в замок Рейнгардта в Зальцбурге. Лакеи в чулках, бесчисленные свечи. Они удивились:

— Что, у вас потухло электричество?

Сироп «Кока-кола». Человек нашел средство, как продавать его в 1000 раз больше, и получил миллион.

Голдвин в гостях у своей актрисы. Ему показывают солнечные часы. Он говорит: «Ой, что они теперь следующее выдумают!»

«У моей жены такие красивые руки, что с них уже лепят бюст».

Лос-Анджелес — город ангелов, город падших ангелов, вымазанных нефтью.

Некрасивый, пустынный вокзал железной дороги Санта-Фе. <…> Покатили. Апельсиновые рощи, нефть, до самого горизонта стоят вышки, медвежьи, лохматые апельсиновые деревья. Удивительный закат. Комичное солнце, красное, вялое, помятое, совсем не гордое светило. Океан широкий, гордый и спокойный…Пустынно и страшно на душе.

В Чикаго, в «Стивенс-отеле», ходил пьяный американец, немолодой, в золотых очках, с попугайским носом.

Эйберсон приехал сюда в январе, из Сибири, в громадной шубе. Три недели он ее носил, изнывая от жары и не понимая, в чем дело. Он не мог понять, что в январе может быть жарко. Только знакомые научили его снять шубу.

Поля кактусов. Снимал до упаду. Песчаная пустыня. Через десять минут — просто пустыня, не песчаная, потом оазис. Только вместо верблюдов стояли в пальмовой тени автомобили, а вместо истопника была модерн газолиновая станция «Стандард-Ойл».

Закат, закат, и кактусы стоят, и жизнь, кажется, пропала.

Сияющие облака лежали не в небе, как всегда, а прямо на дороге.

Туман, сияющий туман уже с утра преградил нам дорогу.

Деньги уходят и жизнь тоже, кажется.

Страховому обществу выгодно, чтоб вы долго жили.

— Батарейка к черту пошла!

— Что вы говорите?

Светлые волны Мексиканского залива. Серые и белые полны.

По дороге показалось голубое небо, и Мексиканский залив засверкал серым блеском.

Сцена на массовке. Налетчик предупреждает, что будет налет на кассу.

Вульгарный молодец с сигарой во рту. «Шур!»

Идет в темноте девочка и сама танцует.

Высоко в небе на тощей колонне маленький солдатик.

Утро сырое и темное.

1936

Старик вышел из строя, взволнованный природой, и забыл часы. Тогда всё вернулось на прежнее место.

Умер плохо, в квартире еврея и в субботу.

Может быть, мы прошли в Америке стороной, но так уж вышло, и мы рассказываем о том, что сами видели.

Американские сказки об обогащении.

Этот человек кретин, но у него замечательные легкие.

Интеллигенты во всем мире узнают друг друга, как масоны. Это какая-то другая нация.

В Нью-Йорке красиво. Свежо, ветер дует, солнце. Только весь день впечатление, что закат. Дома такие высокие, что солнечный свет только наверху. И уже с утра закат. Мне грустно.

Ослепительный свет, но впечатление такое, что светит не солнце, а какая-то горячая луна. Декабрьский зной.

«Голливуд — это деревня! Это же факт!» — слышался русский голос на всю Калифорнию. Это кричал Тамиров. Никак он не мог привыкнуть к той мысли, что его сверстники по Художественному театру уже известные актеры.

Всё «мы» да «мы». Мы сказали, подумали мы. В общем, у нас болела голова. Кстати, как мы пишем вдвоем.

Старик деградировал.

Что мы увидели в Мексике. Стоял терский казак и дер жал в руках «Новое русское слово».

Дорога из Лос-Анджелеса в Сан-Диего. Мокрое дно отражало солнце. Оба солнца двигались за поездом.

Город, захваченный в плен автомобилями. Нью-Йорк — это город, где живут два миллиона автомобилей.

Закат в Нью-Йорке.

Уолл-стрит. Прощай, Америка!

Город головной боли.

Восхождение на «Эмпайр».

Последний рейс «Маджестика».

Всё мы да мы. У нас болела голова.

Как же вы пишете вдвоем?

На Крохмальной улице в Варшаве. И здесь, по другую сторону океана, те же Бени Крики.

Шлакобетонные взгляды.

Лошадей и мулов везут в грузовиках. Печально торчат уши из высоких кузовов.

Почему американцы не пьют вина.

Маяки аэродромов.

Мне не повезло.

Композиторы пишут доносы друг на друга на нотной бумаге.

Веселые паралитики.

— Вы меня слышите?

— Да, я вас слышу.

— И я вас хорошо слышу.

— Да вот, — сказал композитор с удивлением, — меня начали прорабатывать.

Сумбурники, какофонисты, пачкуны и бракоделы.

Перестаньте писать, надоело.

Тут даже лучшие друзья отвернулись.

Ардов сказал, что нам нужен кооперированный частник. Собрание дало ему резкий отпор.

Притащили они этого старичкана.

Он прибежал как бобчик.

Путешествие с Барбюсом, переводчицей и двумя абхазскими милиционерами в Цебельду для встречи со старцем 140 лет, Шпаковским. «Пока он там налаживает свой объектив и негатив…» Абхазцы все время интересовались, живет ли Барбюс со своей переводчицей. Барбюс сказал бы, что это…

Тут они забесновались в своей комнате.

— Это вы будете товарищ Ильфук?

— Это я.

— Вам телеграмма.

Железный, несгораемый Ильфук, страшилище детей.

Мальчик-статист кричит со сцены: «Лиза, ты меня видишь? Это я!»

Копл говорил, как англичанин, и еще подлязгивал клыками.

Мама пошла к старцу, которому два человека подымали брови. От волнения и усталости не слышала его ответа. Снова два дня под солнцем, взятки и подымание бровей.

Могильщик говорил: «Вы мертвых не бойтесь. Они ничего вам не сделают. Вы бойтесь живых».

«Не говорите мне про вещь! Это была вещь. Теперь это уже не вещь. Теперь это водопровод».

Монгол играет в шахматы.

— Это ерунда вопрос.

— Минутычек! Минутычек!

Витя был очень возмущен тем, что учительница говорила: «До свиданьица». «Кружавчики».

Записывает книжечку до конца деловыми телефонами и адресами, а потом выбрасывает, начинает новую.

Когда царю подносили тору, ему тоже было неприятно, но он терпел.

Разговор с Витей.

— Как ты относишься к еде?

— Презрительно.

— Почему?

— Это мне лишняя работа. Утруждает меня.

Писем я не получаю, телеграмм не получаю, в гости ко мне не приезжают. Последний человек на земле.

Из отчета: «Заметно растет товарищ Муровицкая».

Необыкновенно вульгарный человек. Он выражался:

Дайте тую, что ближе…» или «Топай, топай кверху…»

Говорил он — на смерть. Оратор он был — на смерть.

Он очинил карандаш в бумажку.

Я так на это посмотрел, туды-сюды.

Лох. Из семейства лоховых.

Поцелуй в диафрагму. Он думал, что в самом деле целуют диафрагму.

Увидев, что молодые люди не сводят глаз с его жены, старик стал солить рыбу.

— Надо портить себе удовольствие, — говорил он.

— Сколько же надо солить вашу жену, чтобы сделать гс не такой сладкой, — сказал один из учеников.

Антоша, добрый, в широких штанах.

Тут только самое сало и завязывается, после обеда.

Корней говорил: «Любитель я разных наций».

Говорил с нахальством пророка.

Ваш пропуск для нас не существует.

Соедините меня с Крымэнерго. Севастополь! Севастополь! Дайте Крымэнергию! Это Крымэнергия?

Зажим удава.

Здесь собралось туч на три сезона.

Он спал на тюфяке твердом, как корж.

Он имел кличку — «Ай, мамочка!»

Он был совершенно испорчен риторикой. Простые слова на него не действовали.

Кто измерит глубину моего отчаяния?

Я сижу в голом кафе «Интуриста» на набережной. Шторм. Вой бесконечный, как в печной трубе. Я хотел бы, чтобы моя жизнь была веселей, но, кажется, уже не выйдет. «Крым» отваливает в Одессу. Садится кормой.

Он повторял с упорством: «Из моей жизни можно на писать сценарий».

Фонароглу рассказывал, что старый князь был уже стар и не мог ее «удоглетворить».

С закусью или без закуси?

Возвращено вам кольцо, прядь волос, письма, возвращено все, что вы думали обо мне, и снова повторяю: забудьте все, что я говорил вам (роман).

Алешки да Пашки (рассказ).

Осадок. Всегда осадок. Приезжаешь к морю. Разочарование — оно могло бы быть больше. Они могли бы написать лучше. Откуда они знают, что мы могли.

Счастье пижона. Список побед.

Слезливый эгоист.

«Я истратил на бессмысленный телефонный разговор 45 копеек. Верните мне эту сумму».

Если человек мне подходит, я нуждаюсь в нем уже всегда, каждую минуту.

Незначительный кустарник под пышным названием «Симфорикарпос».

Бронзовый румянец на щеках тети Фани.

Он стоял во главе мощного отряда дураков.

— Что вас больше всего на свете волнует? — спросил девушку меланхолический поэт.

— Таким образом, — как говорит Витя.

Синеглазая мама.

Перед приездом он сиял, как рыжий ангел.

— На ваших грудях, — сказали на собрании.

Окопный обед.

У нас уважают писателя, у которого «не получается».

«Они могли бы написать лучше». А откуда они знают, что мы могли бы написать лучше?

Страдания богатого человека.

Слезы восторга.

Жеманство в стихах и статьях. Век жеманства.

«Пуля пробегает по виску». Что она, лошадь? Или клоп?

Выпьем за тех, у кого получается.

Если бы Толстой писал так туманно, как Павленко, никогда бы мы не узнали, за кого вышла замуж Наташа Ростова.

«Наряду с достижениями есть и недочеты». Это вполне безопасно. Это можно сказать даже о Библии. «Наряду с блестящими местами есть идеологические срывы, например, читателя призывает автор верить в бога».

Нам в издательстве нужен педантизм, рутина, даже бюрократизм, если хотите.

Живут в беспамятстве.

Лайонс говорил: «Я хочу видеть вас голой в постели».

Пошла в ход калинушка да малинушка.

Веселые частюшки.

Нездоровая тяга к культуре.

Не только поит и кормит, а закармливает и спаивает.

Внизу вечно хлопают автомобильные дверцы.

Пишет стихи, словно выбирает почетный президиум. Обязательно упоминается весь состав.

То, что он живет в одном городе со мной, то, что я могу в любую минуту ему позвонить, тревожит меня, делает мою жизнь тревожной.

Плотная, аккуратная девушка, как мешочек, набитый солью.

Бокал яда за ваше здоровье!

Пригласительный билет.

Костюм обычный.

Человек без профессии.

Страна Возмездия. У нас можно быть дураком три года. Бич божий. Дым пожаров.

Цыганский театр. Комнатный цыганский театр. Цыганский государственный коридорный театр.

Фабрика походных кроватей, так называемых раскладушек.

Нелегко было заметить. Он много работал и был крикуном. Если бы он чему-нибудь научился, то был бы полезным человеком. Смог ли бы он продавать билеты в трамвае?

За глупость и бесталанность.

Стимул. Мы старые беспартийные, вам, может быть, все равно, а мне больно, больно, товарищи.

А сколько вынес?

Золотой фонд.

Железный инвентарь.

Список людей, получающих квартиры.

Список людей, умеющих работать.

Пьеса. Сняли. Другая пьеса. Тоже сняли.

Писал историю литературы по источникам.

Творческий документ.

Пишут к юбилеям.

Уважают тех, у кого не получается.

Книжная инфляция.

Выпьем за тех, у кого получается, и получается хорошо. С Новым годом, с новым счастьем.

Писать надо много и хорошо.

Что происходит, товарищи?

Это было в то счастливое время, когда Сельвинский занимался автогенной сваркой.

Это было в то странное время…

Сентябрь 1936 — начало апреля 1937

В долине Байдарских ворот. Как строили город. Пресную воду привозили на самолетах и выдавали ее режиссерам по одной чашке в день. А у Гришки в палатке стояла целая бочка пресной воды. Это так волновало режиссеров, они так завидовали, что работать уже не могли и массами умирали от жажды и солнечных ударов. Долина талантов была переполнена трупами. Гришка на верном верблюде бежал в «Асканию-Нова», где его по ошибке скрестили с антилопой на предмет получения мясистых гибридов. Гибрид получился солнцестойкий, но какой-то очень странный.

Спор шел о картинах одного художника. «Это же фотография!» — «Хорошо, но что бы говорили пятьдесят лет тому назад, до изобретения фотографии!»

Стачка бильярдистов. Бунт идиотов.

Декламация. Абас-Туман покрыл туман.

Человек из свечного сала.

Палочки выбивают бешеную дробь о барабанную перепонку.

Всё, что вы написали, пишете и еще только можете написать, уже давно написала Ольга Шапир, печатавшаяся в киевской синодальной типографии.

Варшавский блеск. Огни ночного Ковно. Гришкино счастье.

Такой грозный ледяной весенний ветер, что холодно и страшно становится на душе. Ужасно, как мне не повезло.

Остап мог бы и сейчас пройти всю страну, давая концерты граммофонных пластинок. И очень бы хорошо жил, имел бы жену и любовницу. Всё это должно кончиться совершенно неожиданно — пожаром граммофона. Небывалый случай. Из граммофона показывается пламя.

Майка Либкнехт говорит: «Я с тобой не возус». Ей четыре года, но она говорит, что ей два. Редкое кокетство.

Он обязательно хотел костюм с двумя парами брюк. 11ортной не мог этого понять: «Зачем вам две пары брюк? Разве у вас четыре ноги?»

Такой тут отдыхает Толя, фотограф, очень жизнерадостный человек. Когда садится играть в домино, громко говорит: «Ну, курс на сухую, а?»

Гадкие, низкопробные мальчики.

Из книги о шулерах, написанной бывшим шулером: «Шулер должен иметь хорошо развитый большой палец правой руки и абсолютно здоровое сердце». И еще: «При такой складке пижонам нет спасения».

Кто же такие пижоны? Пижоны это все те, которые не дергают.

Философ из шашлычной. Раньше зависть его кормила, теперь она его гложет.

В приемную Союза писателей вошел небритый человек в дезертирской ватной куртке и сказал, что он двоюродный брат Шолохова, что он возвращается из лагеря на родину, что в дороге его обокрали, что он, с женой и ребенком, нуждаются в помощи — деньги на билеты до Миллерова, на харчи и прочее. Секретарша пошла к Кирпотину и вышла оттуда с сообщением, что Союз не имеет средств на пособия двоюродным братьям писателей. Двоюродный брат мягко сказал: «Но ведь Миша вам все вернет!» Но, увидев, что и это не действует, вдруг заныл с опытностью старого стрелка: «Где же прогресс! Где же культура! Что же это такое!» Он еще долго вопил: «Где же прогресс, где же культура» с таким видом, словно ни ми нуты не мог обойтись без культуры и прогресса. Конца этой сцены я не знаю, я ушел.

Железная бестия.

Генерал от инфантерии Мылов, лейтенант Гадд, под полковник Бенуа, 3-го Восточно-Сибирского мортирного дивизиона подполковник Бонч-Осмоловский, князь Ган Тимуров, подполковник Жеребцов, капитан Кватц, Фицкий, Кукурекин, Музеус, отставной генерал-майор Петруша, храбрый капитан Соймонов, вольнопер Холодец кий, барон Фон-Фонов, рядовой Ефим Провизион. отчаянной жизни человек, и прочие, и прочие, включая сюда дворянина Ножина и военного корреспондента Купчинского, который по большей части занимался тем, что вбегал с криком: «Спасайтесь! Японцы! Спасайтесь, господа!»

Процесс защитников Порт-Артура.

Ксидо [Ксида]. В нем вдруг и с необыкновенной силой пробудились: древнееврейское влечение к золоту и новогреческая страсть к торговле.

Он неизменно повторяет, когда пишет рецепт: «Аспирин… ин таблетис». «Тоны сердца чистые» и так далее.

«В конце концов, я тоже человек, — закричал он, появляясь в окне. — Что это? Дом отдыха или…» Он не окончил, так как сознавал сам, что это давно уже не дом отдыха. а это самое «или» и есть.

Утешало его только то, что сорок миллионов лет тому назад все люди были такие.

Соседом моим был молодой, полный сил идиот.

Приап домов отдыха. Я встретил его зимой. Он был в дорогой шубе и шапке из меха черной пантеры.

Раньше, перед сном, являлись успокоительные мысли. Например, выход английского флота, кончившийся Ютландской битвой. Я долго рассматривал пустые гавани. и это меня усыпляло. Несколько десятков тысяч людей находились в море. А в гаванях было тихо, пусто, тревожно. Теперь нет этого. Всё несется в диком беспорядке, н просыпаюсь ежеминутно. Надоело.

Как я люблю разговоры служащих. Спокойный, торжественный разговор курьерш, неторопливый обмен мыслями канцелярских сотрудников. «А на третье был компот из вишен». Сообщается это таким тоном, как если бы говорили о бегстве Наполеона с острова Эльбы. «Вы таете, Бонапарт высадился во Франции».

«Так тихо, будто вся Англия спит».

Повалился забор, выгнувшись, как оперение громадной птицы. Дачная картина.

Один молчал, когда надо было говорить. Другой говорил, когда надо было молчать. Третий работал в поезде. Четвертый был юнкером. Семнадцать лет этого не знал никто. Но города гибнут, миллионы людей исчезают, а бумажка остается. Выкинули и того, который говорил, выкинули и того, который молчал. Справедливый финал.

В первоклассном кафе официантка на просьбу дать нарзан отвечает: «Подояедете!»

Петух с акцентом. Валерьян Каплин, новый шофер.

«Эфектники». Это настоящая тема. Папиросы «Дефект», красивое название.

Ели косточковые, играли на щипковых.

Оскорбленный голос писательницы: «Товарищи, дайте мне доформулировать». Ах, какая беда, не дают дофор-мулировать.

Рассказ домработницы: «На ней были фиолетовые чулки бежевого цвета». Выходило довольно складно.

«Ни для кого не является секретом…»

Синеглазые старухи.

И ели калачи.

Жил на свете человек с проволочными зубами. Сказка.

Сентрал-парк — это парк, в котором гуляют автомобили.

Тоскующий содомит. Красивое выражение.

«Здесь нет ни капитана, ни матроса».

Лучше всего взять самое простое, самое обычное. Не было ключа, открывал бутылку с нарзаном, порезал себе руку. С этого всё началось.

Когда усилилось преподавание истории в школе, все узнали, кем была Мессалина, и Матрена, переменившая имя на Мессалину, оказалась в безвыходном положении.

В довольно большом городе на Волге. Долго спорили, выбирали стиль, местная общественность почему-то склонялась к архаическому древнегреческому, наконец выбрали, построили набережную эпохи божественного Клавдия, но с пальмами, голубыми елями и туями. Когда всё было готово, набережная сползла в реку, поскольку, увлекшись архаикой и клавдианским стилем, забыли об оползнях. И долго еще голубые ели плыли вниз по течению, а римский парапет виднелся на дне реки. Но граждане не обратили на это никакого внимания. Их увлекла новая идея, рядом со своим городом создать еще один — киногород. Зачем это им нужно было, они и сами не знали, но очень хотелось. Поскольку клавдианский стиль себя скомпрометировал окончательно, киногород решили строить в архаическом древнегреческом роде, однако со всеми усовершенствованиями американской техники. Решили послать сразу две экспедиции — одну в Афины, другую в Голливуд, а потом, так сказать, сочетать опыт и воздвигнуть. Описать жизнь одной группы в Афинах и жизнь другой в Голливуде. По ошибке единственный человек, говоривший по-английски, был включен в афинскую группу и бессмысленно оглашал криками «Гау ду ю ду» маленькие площади афинского Акрополя. Приключения в Голливуде кончились более трагически — один из членов экспедиции, изучая кинематографическую технику, был случайно утоплен во время съемок «Мятеж на 1к>унти». За него была уплачена большая страховая премия, и на эти деньги совершенно спились остальные участники экспедиции. Они бродили по колено в воде Тихого океана, и великолепный закат освещал их лучезарно-пьяные хари. Ловили их молокане, по поручению представителя Амкино мистера Эйберсона. Члены экспедиции у молокан. Чаепитие и исполнение духовных гимнов. Удивительный разговор о попах в Сан-Франциско. Прах утонувшего был сожжен, и члены экспедиции постоянно таскали с собой небольшую погребальную урну из пластмассы. В Афинах тоже было не сладко. Отпущенные драхмы скоро иссякли, новые переводы не приходили, а изучение колонного дела подвигалось очень медленно вперед, потому что изучать старые поломанные здания было неинтересно, а смотреть на классический фронтон местного банка противно, всё из-за того же неприбытия перевода. В конце концов, обе группы встречаются в Париже, в «Сфинксе». Со страхом они возвращаются в родной город. Впрочем, о них уже забыли, и никакое наказание им не угрожает. Они сами вскоре не понимают уже, были ли в Афинах, ходили ли по берегу Тихого океана. Иногда только спросонок кто-нибудь из них заорет: «Ту дабл бэд». И это всё.

Свет не зажигают из экономии и чай пьют в темноте.

Жила на свете тихая семейка: два брата-дегенерата, две сестрички-истерички, два племянника-шизофрени ка и два племянника-неврастеника.

Открылся новый магазин. Колбаса для малокровных, паштеты для неврастеников. Психопаты, покупайте продукты питания только здесь!

Лису он нарисовал так, что ясно было видно — моделью ему служила горжетка жены.

Появилось объявление о том, что продается три метра гусиной кожи. Покупатели-то были, но им не понравилось — мало пупырышков.

В зале, где висели портреты композиторов с розовыми губами и в белых париках, это, как говорят, не звучало. Внезапно запел аккомпаниатор. Он был похож на собаку и усердно скреб лапами по клавишам.

В коммунальной квартире жил повар Захарыч. Когда он напивался, то постоянно приставал к своей жене: «Я повар! А ты кто? Ты никто». Жена начинала плакать и говорила: «Нет. я кто! Нет, я кто!» Наконец ее устроили на службу в музей при Антропологическом институте, уборщицей. Новое дело ей очень понравилось, и в квартире она сообщала соседкам новости: «Знаете, а у нас расовый отдел закрыли. Ремонт будут делать». Она даже повела одну из соседок в музей, и та долго потом приставала к антропологу с вопросом: «А что это у вас там жареный мужик лежит?» Это она видела мумию.

Они сейчас начинающие писатели, но никак не могут этого понять. Им всё кажется, что они главные.

Был он всего только сержант изящной словесности.

Он пришел в шинели пехотного образца и сразу же, еще в передней, начал выбалтывать государственные тайны.

Что вы смотрите на меня глазами газели, которой внезапно овладел беспартийный козел?

Мы пойдем вам навстречу. Я буду иметь вас в виду. Мы будем иметь вас в виду, и я постараюсь пойти вам навстречу. Всё это произносится сидя, совершенно спокойно. не двигаясь с места.

Книжная инфляция, болезнь изнурительная, вроде сахарного мочеизнурения.

Это было в то счастливое время, когда поэт Сельвинский, в целях наибольшего приближения к индустриальному пролетариату, занимался автогенной сваркой. Адуев тоже сваривал что-то. Ничего они не наварили. Покойной ночи, как писал Александр Блок, давая понять, что разговор окончен.

Биография Пушкина была написана языком маленького прораба, пишущего объяснения к смете на постройку кирпичной кладовки во дворе. «Материальное обеспечение» и так далее. В одной фразе есть: «вступление, владение, выяснение» и еще какое-то «ение».

Одной наивностью теперь не возьмете, дорогой мой. Надо еще и думать иногда. Одним темпераментом не обойдетесь.

Один архитектор-формалист построил тюрьму, из которой арестанты выходили совершенно свободно. За это его поместили в здание, построенное голым и грубым натуралистом. Он, видите ли, не учел специфики здания.

На дискуссии он признался не только в формализме, но и бюрократизме, а также волоките.

Воскобойников и Хладобойников. Два друга.

«Мы ваш творческий метод будем обсуждать в народном суде», — сказал Фартучный.

«Там твои детки кушают котлетки, масло копают — со-бакам бросают».

Старый Артилеридзе.

Броунского толстого мальчика дети зовут «Жиртрест». Это фундаментальный, очень спокойный и неторопливый мальчик.

Сдавала экзамен на кошку.

«За ней, как тигр, шел матрос. Вплоть до колен текли ботинки, являли икры вид полен. Взгляд обольстительной кретинки светился, как ацетилен».

Солнцестойкий полуостров. Конечно, когда он приехал в Голливуд, ему всё там очень понравилось. Всюду продают апельсиновый сок, дороги великолепные, силы и света сколько угодно.

Мы молча сидели под остафьевскими колоннами и грелись на солнце. Тишина длилась часа два. Вдруг на дороге показалась отдыхающая с никелированным чайником в руках. Он ослепительно сверкал на солнце. Все необыкновенно оживились. Где вы его купили? Сколько он стоит?

В зале три женщины внимательно осматривали четвертую, на которой была розоватая вязаная шаль. И та достойно позволяла себя осматривать, понимая, что есть, чем заинтересоваться.

«В колхозе огромный подъем. За зиму отпраздновано больше 100 свадеб. Лучшие женихи достались пятисотницам». Боже, как это далеко от того идеала, который рисовал нам Ванька Макарьев!

И в некотором отношении безусловно достигает ходульности Кукольника.

Поедем в Крым и сделаемся там уличными фотографами. Будем босиком ходить по пляжу, предлагая услуги. Босиком, но в длинных, черных штанах.

Вчера, в 4 часа утра, в 22-е отделение московской милиции явился посетитель в странном костюме. На нем были верхняя рубашка, воротничок, трусики и легкие туфли. Вошедший назвался консультантом союза смешанной кооперации Крайнего Севера. Он был пьян. Я вижу, что явления в смешанной кооперации ничем, собственно, не отличаются от явлений в кооперации несмешанной и что на Крайнем Севере система обращения с казенными деньгами та же, что и на юге, а также в равнинной части страны.

Так вот она, хранимая богом страна. Божья страна.

Наконец-то! Какашкин меняет свою фамилию на Любимов.

Феерическая, портовая ночь. Сиянье ламп и проч.

Сутяга Джефи прибыл из Америки.

Чулочно-носочные изделия. Рисунчатые носки.

Из люков в Нью-Йорке подымается дым. Пьяный Чарльз кричал, что это дышит великий город.

Парикмахер с удивлением говорил: «Вот это бородка! Это с добрым утром! Тут до вас один армянин приходил. Вот это две бородки! Это с добрым утром!»

Неужели и у меня такая борода будет? У тебя такой бороды не будет! Почему не будет? Это выдающая борода.

Бог прислал меня к вам, чтобы вы дали мне работу.

Мальчики бежали за шарманщиком и называли его шарманистом.

В четырнадцатом году магараджа Биканира прислал в распоряжение британского правительства полк сикхов.

Желаю счастья. Конец письма.

Как продают пылесос в Америке. «Ваш старый пылесос — это очень хороший прибор, но вы, наверное, заметили, что вместе с пылью он высасывает часть вашего ковра».

Это был молодой римский офицер. Впрочем, не надо молодого. Его обязательно будут представлять себе кавалером в красивом военном наряде. Лучше, чтоб это был пожилой человек, грубоватый, может быть, даже неприятный. Он уже участвовал в нескольких тяжелых походах против каких-то голых и смуглых идиотов. Он уже знает, что одной доблести мало, что многое зависит от интендантства. Например, доставили такие подбородные ремни, что солдаты отказываются их носить. Они раздирают подбородки в кровь, такие они жесткие. Итак, это был уже немолодой римский офицер. Его звали Гней Фульвий Криспин. Когда, вместе со своим легионом, он прибыл в Одессу и увидел улицы, освещенные электрическими фонарями, он нисколько не удивился. В персидском походе он видел и не такие чудеса. Скорее, его удивили буфеты искусственных минеральных вод. Вот этого он не видел даже в своих восточных походах.

«Даже внуки внуков не могли без ужаса слушать рассказ о том, как Ганнибал стоял у ворот Рима» (Моммзен).

«Ну ты, колдун, — говорили римляне буфетчику, — дай нам еще два стакана твоей волшебной воды с сиропом «Свежее сено»». Фамилия буфетчика была Воскобойников, но [он] уже подумывал об обмене ее на более латинскую. Или о придании ей римских имен. Публий Сервилий Воскобойников. Это ему нравилось.

Легат посмотрел картину «Спартак» и приказал сжечь одесскую кинофабрику. Как настоящий римлянин он не выносил халтуры.

Мишка Анисфельд, известный босяк, первым перешел на сторону римлян. Он стал ходить в тоге, из-под которой виднелись его загорелые плебейские ноги. Но по своей родной Костецкой он не рисковал ходить. Там над ним хихикали и называли консулом, персидским консулом. Что касается Яшки Ахрона, то он уже служил в нумидийских вспомогательных войсках, и друзья его детства с завистливой усмешкой говорили ему: «Слушай, Яша, мы же тебя совсем не держали за нумидийца». Яшка ничего на это не отвечал. Часто можно было видеть его на бывшей улице Лассаля. Он мчался по ней, держась за хвост лошади, как это принято среди нумидийцев. Шура Кандель, Сеня Товбин и Трубочистов-второй стали бриться каждый день. Так как они и раньше, здороваясь, вытягивали руку по-римски, то им не особенно трудно было примениться к новому строю. На худой конец, они собирались пойти в гладиаторы и уже сейчас иногда задумчиво бормотали: «Идущие на смерть приветствуют тебя». Но мысль о необходимости сражаться голыми вызывала у них смех. Впрочем, крайней нужды в этом еще не было, потому что от последнего налета они еще сберегли несколько десятков тысяч сестерций и часто могли лакомиться сиропом «Свежее сено» и баклавой у старого Публия Сервилия Воскобойникова. Они даже требовали, чтобы он начал торговлю фазаньими языками. Но Публий отговаривался тем, что не верит в прочность римской власти и не может делать капиталовложений. Римлян, поляков, немцев, англичан и французов Воскобойников считал идиотами. Особенно его раздражало то, что римляне гадают по внутренностям животных. Громко он, конечно, говорить об этом не мог, но часто шептал себе под нос так, чтобы солдаты, сидящие за столиками, могли его слышать: «Если бы я был центурион, я бы этого не делал». Если бы он был центурионом, то открыл бы отделение своего буфета на углу Тираспольской и Преображенской, там, где когда-то было кафе Дитмана. В легионе, переправившемся через Прут и занявшем Одессу, было пятнадцать тысяч человек, это был легион, полностью укомплектованный — грозная военная сила. Легат Рима жил во дворце командующего округом, среди громадных бронзовых подсвечников. Так как раньше здесь был музей, то у основания подсвечников помещались объяснения, в которых бичевался царский строй и его прислужники. Но легат не знал русского языка. Кроме того, он был истинный республиканец и к царям относился недоброжелательно. В своей душевной простоте он принимал девушек, завербованных среди бывших фигуранток «Альказара», за финикийских танцовщиц. Но больше всего ему нравилась «Молитва Шамиля» в исполнении танцоров из «Первого государственного храма малых форм». И иногда легат сам вскакивал с ложа и. прикрыв глаза полой тоги, медленно начинал «Молитву». Об этом его безобразном поведении уже дважды доносил в Рим один начинающий сикофант из первой когорты. Но в общем жизнь шла довольно мирно, пока не произошло ужасающее событие. Из лагеря легиона, помещавшегося на Третьей станции Большого фонтана, украли все значки, случай небывалый в военной истории Рима. При этом нумидийский всадник Яшка Ахрон делал вид, что ничего не может понять. Публий же Сервилий же Воскобойников утверждал, что надо быть идиотом, делая такие важные значки медными, а не золотыми. Двух солдат, стоявших на карауле, распяли, и об этом много говорили в буфете искусственных минеральных вод Публия Сервилия Воскобойникова. На другой день значки были подкинуты к казармам первой когорты с записочкой: «Самоварное золото не берем». Подпись: «Четыре зверя». После этого разъяренный легат распял еще одного легионера и в тоске всю ночь смотрел на Наурскую лезгинку в исполнении ансамбля «Первой госконюшни малых и средних форм».

Резкий звук римских труб стоял каждый вечер над Одессой. Сначала он внушал страх, потом к нему привыкли. А когда население увидело однажды Мишку Анисфельда, стоящего в золотых доспехах на карауле у канцелярии легата, резкий вой труб уже вызывал холодную негодяйскую улыбку. У Мишки Анисфельда были красивые белые ноги, и он пользовался своей новой формой, чтобы сводить одесситок с ума. Он жаловался только на то, что южное солнце ужасно нагревает доспехи, и поэтому стоял в карауле с тремя сифонами сельтерской воды. Легат угрожал ему распятием на кресте за это невероятное нарушение военной дисциплины, но Анисфельд, дерзко улыбаясь, заявил на обычном вечернем собрании у Воскобойникова: «А может, я его распну. Это еще неизвестно». И, если вглядеться в холодное красивое лицо легионера, то действительно становилось совсем не ясно, кто кого распнет.

Приезд в Одессу Овидия Назона и литературный вечер в помещении Артистического клуба. Овидий читает стихи и отвечает на записки.

Драка с легионерами на Николаевском бульваре. Первый римский меч продается на толчке. В предложении также наколенники, но спроса на этот товар нет.

Одесса вступает в сраженье. Черное море, не подкачай! Бой на ступеньках музея Истории и Древностей. Бой в городском саду, среди позеленевших львов. Публий Сервилий Воскобойников принимает участие в битве. Яшка Ахрон давно изменил родному нумидийскому войску и дезертировал. В последний раз он промчался по улице бывшей Лассаля, держась за хвост своего верного скакуна. Уничтожение легионеров в Пале-Рояле, близ кондитерской Печеского. Огонь и дым. По приказанию легата поджигают помещение «Первой госконюшни малых и средних форм».

Сенька Товбин — голубоглазый, необыкновенно чисто выбритый, пугающий своей медлительной любезностью. Глаза у него, как у молодого дога, ничего не выражают, но от взгляда его холодеет спина. Трубочистов-младший — дурак, но способен на всё. Жизнерадостный идиот. На гладиаторских играх, устроенных по приказу легата, он кричал: «в будку!», вел себя, как в дешевом кино, как в кино «Слон» на Мясоедовской улице. У него громадная улыбка, она занимает много места.

«Божественный Клавдий! Божественный Клавдий! Что вы мне морочите голову вашим Клавдием! Моя фамилия Шапиро, и я такой же божественный, как Клавдий! Я божественный Шапиро и прошу воздавать мне божеские почести, вот и всё».

Режиссеры говорят: «Назад к Островскому», а публика орет: «Деньги обратно».

Расскажите это вашей бабушке после двенадцати часов ночи, как говорят американцы.

Худая, некрасивая, похожая на ангела, Мари Дюба. Лопатки у нее торчат, как крылья.

Девочки в гимназии на вопрос: «Чем занимается ваш папа?» — всегда отвечали: «Онанизмом». Было модно отвечать именно так.

«Когда я вырасту и овладею всей культурой человечества, я сделаюсь кассиршей».

Баронесса Гаубиц.

Орден Контрамарки.

Я подумал: «Какая у Виктора строгая теща». Оказалось, это была Ахматова.

Поздно вечером я еду в Красково. На дороге ни одного указания, куда она ведет. Сами должны знать, куда ведет. Идут машины без красных огней. Некоторые движутся с потухшими фарами. Один грузовик стоит на дороге, не оградив себя огнями. Велосипедисты, как правило, едут без красного сигнала. Пешеходы беспечно прогуливаются по дороге. Слышна гармоника. В общем, как говорят французы, вы едете прямо в открытый гроб.

Яшка Ахрон, герой романа.

«Двенадцать часиков пробило, вся публичка домой пошла. Зачем тебя я полюбила, чего хорошего нашла».

По улице шли братья Тур, чистенькие, прилизанные, похожие на тель-авивских журналистов.

У баронессы Гаубиц большая грудь, находящаяся в полужидком состоянии.

Всё войдет: и раскаленная площадка перед четвертым корпусом, и шум вечно сыплющегося песка, и новый парапет, слишком большой для такой площадки, и туман, один день надвигающийся с моря, а другой — с гор.

Бесконечные коридоры новой редакции. Не слышно шума боевого, нет суеты. Честное слово, самая обыкновенная суета в редакции лучше этого мертвящего спокойствия. Аппарат громадный, торопиться, следовательно, незачем, и так не хватает работы. И вот все потихоньку привыкли к безделью.

На таких бы сотрудников набрасываться. Пишите побольше, почему не пишете? Так нет же. Держат равнение. Лениво приглашают. Делают вид, что даже не особенно нуждаются.

Начинается безумие. При каждом кабинете уборная и умывальник. Это неплохо. Но есть еще ванная комната и, кажется, какая-то закусочная.

В этой редакции очень много ванн и уборных. Но н ведь прихожу туда не купаться и не мочиться, а работать. Между тем работать там уже нельзя.

Если это записная книжка, то следовало бы писать подробнее и ставить числа. А если это только «ума холодных наблюдений», тогда, конечно… Начет я записывать в Остафьеве, потом делал записи в Кореизе, теперь в Малаховке.

Иприцкий. Бахвалов.

Полынский. Братья Ковалики. Сестры Рабинович. И просто какой-то Набобов.

«Путь к золоту» Альшанского. Паводок, лесные пожары, потом обмеление реки. Всегда приятно читать перечисление запасов. Запасов какой-нибудь экспедиции. Поэтому так захватывает путешествие Стенли в поисках Ливингстона. Там без конца перечисляются предметы, взятые Стенли с собой для обмена на продовольствие.

Я ехал в международном вагоне. Ну, и очень приятно! Он подошел ко мне и извиняющимся голосом сказал, что едет в мягком, потому что не достал билета в международный. Эта сволочь считает, что если он едет в мягком вагоне, то я не буду его уважать, что ли?

Название для романа, повести: «Ухо». «Палки». «Подоконник». «Форточка».

Уже похороны походят на шахматный турнир и турнир на пышные похороны.

«Когда вы это могли, тогда еще не было телефона».

«Форточка», роман в трех частях с эпилогом.

«Блин», повесть.

Это постоянное состояние экзальтации уже нельзя переносить. Я тоже любил его, но мне никто не поверит, я не умею громко плакать, рвать свою толстую грудь ногтями.

Шахматы, затмение, запрещение абортов, не слишком ли много переживаний?

Большинство авторов страдает наклонностью к утомительной для читателя наблюдательности. Кастрюля, на дне которой катались яйца. Ненужно и привлекает внимание к тому, что внимания не должно вызывать. Я уже жду чего-то от этой безвинной кастрюли, но ничего, конечно, не происходит. И это мешает мне читать, отвлекает меня от главного.

Вечерняя газета писала о затмении солнца с такой гордостью, будто это она сама это устроила.

Сан-Диего в Калифорнии, где матросы ведут под ручку своих девочек, торжественные и молчаливые.

Список замученных опечаток.

Раздался хруст — упал линкруст.

Художники ходят по главкам, навязывают заказы. «Опыт предыдущих лет… Голландская живопись… По инициативе товарища Беленького…» Деньги дают легко. Главконсерв. Табаксырье. Главчай. Товарищ Махарадзе. Деньги дали из фонда поощрения изобретений.

Композиторы уже ничего не делали, только писали друг на друга доносы на нотной бумаге.

Истощенные беспорядочными половыми сношениями и абортами, смогут ли они что-нибудь написать?

Вот здесь-то и разыгралась величественная эпопея под названием «Пушкин, Пушкин, где вы?».

Веселые паралитики.

«Пойдем в немецкий город Бремен и сделаемся там уличными музыкантами».

В одной комнате собрались сумбурники, какофонисты, бракоделы и пачкуны.

На съезд животноводов приехал восьмидесятилетний пастух из Азербайджана. Он вышел на кафедру, посмотрел вокруг и сказал: «Это какой-то дивный сон».

Встретил коварного старичка в золотых очках.

Позавчера ел тельное. Странное блюдо! Тельное. Съел тельное, надел исподнее и поехал в ночное. Идиллия.

Лондонское радио: «Жизнь короля Георга Пятого медленно движется к своему концу».

Полное медицинское счастье. Дом отдыха милиционеров. По вечерам они грустно чистили сапоги все вместе или с перепугу бешено стреляли в воздух.

Английское радио: «Кинг Джордж из деад».

Дом переполнен детьми и половыми психопатками, которые громко читают Баркова.

Поэма экстаза. Рухнули строительные леса, и ввысь стремительно взлетели строительные линии нового замечательного здания. Двенадцать четырехугольных колонн встречают нас в вестибюле. Мебели так много, что можно растеряться. Муза водила на этот раз рукой круглого идиота.

Дом отдыха в Остафьеве, переполненный брошенными женами, худыми, некрасивыми, старыми, сошедшими с ума от горя и неудовлетворенной страсти. Они собираются в кучки и вызывающе громко читают вслух Баркова. Есть от чего сойти с ума. Мужчины бледнеют от страха.

Белые, выкрашенные известкой колонны сами светятся. На соломенных креслах деловито отдыхают Саша и Джек. Брошенные жены смотрят на них с благоговением и яростной надеждой на совокупление. Поэты ломаются, говорят неестественными голосами «умных вещей». Мы с Арнштамом подымаемся и идем к памятнику Пушкину. Александр Сергеевич, тонконогий, в брюках со штрипками, вдохновенно смотрит на Гельмута Карловича Либкнехта, который, согнувшись, бежит на лыжах. Мы возвращаемся назад и видим идущего с прогулки Борю в коротком пальто из гималайской рыси. Он торопится к себе на второй этаж рисовать «сапоги». «Фармахт», — кричит он на ходу. Что сегодня на обед? Суп женский, котлеты по-жарски, отвечаем мы. Так идет жизнь, не очень весело и не совсем скучно.

Вечером брошенные жены танцуют в овальном зале с колоннами. Здесь был плафон с нимфами, но люди из хозуправления их заштукатурили. Брошенные жены танцуют со страстью, о которой могут только мечтать мексиканки. Но гордые поэты играют в шахматы, и страсть по-прежнему остается неразделенной.

Детская коляска на колеблющихся, высоких, как у пассажирского паровоза, колесах.

Запах стоял, как в магазине старых носков.

«Женщине, смутившей мою душу». Кто смутил чистую душу солдата?

На диване лежал корсет, похожие на летательную машину Леонардо да Винчи.

«Ну, тут я уже ничего не могу сказать!» — повторял Смирнов.

Роман. «Возвращаю вам кольцо, которого вы мне не дарили, прядь волос, которой я от вас не получал, и письма, которые вы мне не писали. Возвращаю вам всё, что вы думали обо мне, и снова повторяю: «Забудьте всё, что я говорил вам».

«Жена уехала на дачу! Ура, ура!»

У нас уважают писателя, у которого «не получается». Вокруг него все ходят с уважением. Это надоело. Выпьем за тех, у кого получается.

Зозуля пишет рассказы, короткие, как чеки.

Шолом-Алейхем приезжает в Турцию. «Селям алей кум. Шолом Алейхем», — восторженно кричат турки «Бьем челом», — отвечает Шолом.

Своего сына он называл собакологом.

Шофер Курбатов рассказывал, что на чердаке у него жили два «зайчненка».

— Бога нет!

— А сыр есть? — грустно спросил учитель.

«Лавры, что срывают там, надо сознаться, слегка покрыты дерьмом» (Флобер).

Синеглазая мама.

В парикмахерской.

— Как вас постричь? Под Петера?

— Нет, под Джульбарса!

Умирать все равно будем под музыку Дунаевского и слова Лебедева-Кумача.

Первая русская фраза, которую выучил этот американец, была такая: «Я хочу вас видеть голой в постели».

Низменность его натуры выражалась так бурно и открыто, что его можно было даже полюбить за это.

Сторож при морге говорил: «Вы мертвых не бойтесь. Они вам ничего не сделают. Вы бойтесь живых».

Писем я не получаю, телеграмм я не получаю, в гости ко мне не приезжают. Последний человек на земле.

Кроме того, что он был стар и уже порядком очерствел, он остался мальчиком, малодушным и впечатлительным пижоном.

Говорил он — на смерть. Оратор он был — на смерть.

«Надо портить себе удовольствие, — говорил старый ребе. — Нельзя жить так хорошо».

В картине под названием «Гроза» нет имени Островского. Написано скромно: «Сценарий и постановка режиссера Петрова». Так-то!

Инженера звали «Ай, мамочка». Это была целая история. Перегородки из газетной бумаги. Целая история.

Я сижу в голом кафе «Интуриста» на ялтинской набережной. Лето кончилось. Ни черта больше не будет. Шторм. Вой бесконечный, как в печной трубе. Я хотел бы, чтоб жизнь моя была спокойной, но, кажется, уже не выйдет. Лето кончилось, о чем разговаривать. «Крым» отваливает в Одессу. Он тяжело садится кормой.

Осадок, всегда остается осадок. После разговора, после встречи. Разговор мог быть интересней, встреча могла быть более сердечной. Даже когда приезжаешь к морю, и то кажется, что оно должно было быть больше. Просто безумие.

Список побед, счастье пижона с волосатыми руками.

Когда я приехал в Крым, усталый, испуганный, полу-задохшийся в лакированном и пыльном купе вагона, была весна, цвели фиолетовые иудины деревья, с утра до ночи пищали новорожденные птички. В моей комнате пахло спиртом. Ее только что покрасили. Краска на полу еще прилипала к стульям.

Бал эпохи благоденствия. У всех есть деньги, у всех есть квартиры, у всех есть жены. Все собираются и веселятся. Джина не пьют. То ли смущает квадратная бутылка, то ли вообще не любят новшеств. За стол садятся во втором часу. Расходятся под утро. Тяжело нагруженная вешалка срывается с гвоздей. В следующий раз всё происходит точно так же. Джин (не пьют), вешалка (срывается), расходятся только к утру.

Он придет ко мне сегодня вечером, и я заранее знаю, что он будет мне рассказывать, что он тоже не отстал от века. Что у него тоже есть деньги, квартира, жена, известность. Ладно, пусть рассказывает, черт с ним! Он лысый, симпатичный и глупый, как мы все.

Полногрудые писательские жены. У одной были бедра круглые, как вазы.

Такой-то — плохой работник, ленивый, не хочет учиться. Но с хорошим характером. Он говорит: «Ты живи спокойно. Не волнуйся. Это же всё игра. Посмотри, как этот ловко загримировался носильщиком. И где только он такой настоящий передник достал! А эти двое! Играют в мужа и жену. Прямо здорово играют. И ты тоже. Вчера ты на меня там, на службе, кричал, а я на тебя смотрю и думаю: «Здорово ты стал играть ответственного работника, ну прямо замечательно!» Ты только один раз подумай, что всё это игра, и тебе сразу стешет легко жить. Вот увидишь». После этого он открывал корзинку. Там лежала бутылка водки, хорошая закуска, чистая салфетка. Он выпивал и продолжал разглагольствовать. Золотой, добрый, ленивый человек.

Рассказ шофера о непостоянстве женской души. «Как паук», — сказал он в заключение.

Эти крики вызывали у него дрожь. «Топенант! Кливер-шкот!»

Перед приездом он сиял, как рыжий ангел.

Внезапно, на станции Харьков, в купе ворвалась продавщица в белом халате, надетом на бобриковое пальто, и хрипло заорала: «А ну кому ириски? Кому еще ириски? Есть малярийные капли!» Капли — это был коньяк.

На пароходе «Маджестик» возвращалась из Америки группа автомобильных инженеров. Английского языка они не знали, и громадная обеденная карточка вызывала у них ужас. Наконец им посоветовали заказывать рекомендуемый обед. Он помещается на левой стороне меню. С тех пор они, счастливо улыбаясь, говорили друг другу перед едой: «Закажем левую, а? Левую!» А съев обед, долго говаривали: «Хороша сегодня левая, хороша». «Маджестик» шел в последний рейс. Он уже был продан на слом, с шербургской пристани я хорошо рассмотрел его. Сильно дымя, он шел через канал, торопясь доставить своих пассажиров на похороны Георга Пятого. На «Маджестике» ехал англичанин с широким лиловым носом, из Армии Спасения. С ним ехала жена и семь штук их детей, мальчиков и девочек. Все они походили на папу и маму и имели лиловатые широкие носы. Пароходная компания предоставила им отдельный обеденный стол. Это была удивительная и не очень привлекательная картина — папа, мама и семь маленьких пап. Миссис Утроба тоже не сверкала красотой.

Кроме того, что она была подхалимка и дура, оказалось еще, что она не знакома с представлением о равновесии. Поэтому в первый же вечер она свалилась со стола и сломала себе руку. Руку вылечили, но это ничему не помогло, и весь год она била посуду. У нее были светлые глаза идиотки.

В больших и пустых ялтинских магазинах прохладно. Приказчики вежливы, товаров нет. На рейде потрескивают моторы дельфиньих шкун, висит над самой водой грязный дым. По набережной бредут экскурсанты с высокими двурогими тросточками. Ехал в автобусе с красными бархатными сиденьями.

Давнее объявление на Клязьме: «Пропали две собачки, маленькие, беленькие…» Видно было, что хозяин собачек очень их любил.

«Край непуганых идиотов». Самое время пугнуть.

«Целую неделю лопатой голос из комнаты выгребали — столько он накричал» (Лесков. «Смех и горе»).

Пижон, на висках которого сверкала седина. На нем была синяя рубашка, лимонный галстук, бархатные ботинки. Весь куб воздуха, находящийся в комнате, он втягивал в себя одним дыханием. После него нечем было дышать, в комнате оставался лишь один азот.

Пошел в Малаховку покупать мисочку. В малаховском продмаге продается «акула соленая, 3 рубля кило». Длинные белые пластины акулы не привлекают малаховскую общественность. Она настроена агрессивно и покупает водку. В универмаге Люберецкого общества потребителей стоит невысокий бородатый плотник в переднике. Ну, такой типичный «золотые руки». Дай ему топор, и он всё сделает. И борода у него почерневшего золота. Он спрашивает штаны. «Есть галифе, 52 рубля». Золотые руки ошеломленно отшатывается. Хорош он был бы в галифе! У палатки пьет морс дачник в белых, но совершенно голубых брюках. Сам он их, что ли, подсинивал? В пыли, с музыкой едет на грузовиках массовка. Звенят бутылки с клюквенным напитком. Они едут мимо магазина, где продается соленая акула. Откуда в Малаховке акула? На выбитом поле мальчики играют в футбол. Играют жадно, каждый хочет ударить сам. В воротах стоят три человека. Еще просится четвертый, но его не пускают. Все-таки непонятно, откуда взялась соленая акула. Мисочки не нашел. Еще продается лещ вяленый и копченый.

В каждом журнале ругают Жарова. Раньше десять лет хвалили, теперь десять лет будут ругать. Ругать будут за то, что раньше хвалили. Тяжело и нудно среди непуганых идиотов.

Жили-были два друга: Телескопуло и Стетоскопуло.

Тихонов пишет, что фотограф «перезаряжал пластинки», но перезаряжать можно только кассеты, да можно и не «перезаряжать», а просто заряжать. Это в рассказе Клятва в тумане».

Было время, когда роман назывался «творческим документом». Стихи тоже были документ. И это напоминало больше всего не искусство, а паспортный стол. «Предъявите документ и проходите. Товарищи, без документов вход воспрещен».

Творческая накладная. Творческий коносамент. Взамен творческого документа вам вручался платежный документ. Всё получалось очень мило. Обмен документов.

Фамилия у него была такая неприличная, что оставалось непонятным, как он мог терпеть ее до сих пор, почему не обменял раньше.

Жизнь Серохвостова после того, как он стал Леонид Утесов.

«Жизнь в степи коротка и незаметна. Дни быстрей перелетных птичьих стай. И в пути, и в бою я всегда одно пою: «Никогда и нигде не унывай». Ковбойская песня в исполнении джаза под руководством старика Варламова. И снова вздыхали испытанные сержанты.

В конце концов, всё написанное по части пограничной романтики есть всего только прямое киплингование, ни разу не достигшее уровня подлинника.

— Так вы мне звякните! — Обязательно звякну. — Значит, звякнете? — Звякну, звякну, непременно. Я тебе звякну, старый идиот. Так звякну, что своих не узнаешь.

Все пьяные на улице поют одним и тем же голосом и, кажется, одну и ту же песню.

Надпись в американском магазине: «Мы здесь для того, чтобы нас беспокоили (тормошили)».

В пыли, среди нищенских дач, толстозадая лошадка везет задумчивых седоков.

За много миль от Нью-Йорка нельзя увидеть ни одного вымени. Но всю ночь летят серебряные цистерны с молоком. Их борты оцеплены зелеными и красными огнями. Это удивительная картина. Они мчатся со скоростью в пятьдесят миль. Они везут лучшее в мире молоко на семь миллионов человек.

Пришел комендант, чтобы повесить, как он выражается, «люли-качели».

Мари Дюба выходит на сцену в старомодном и ужасном розовом боа. На ней шляпа с голубыми перьями. Она обольщает публику, как это делали в 1909 году, и говорит: «Видите, сколько тогда приходилось вертеть задом, чтобы быть сексапильной».

Еще продаются в продмаге мухи. На маленьком черном куске мяса сидит тысяча мух, цена за кило мух 5 рублей. Недорого, но надо самому наловить.

«Мама, что это в кошке кипит?» Радость Чуковского.

Стоял, как в сказке, у забора добрый молодец в синей гимнастерке и сапогах, стоял, глубоко задумавшись, охватив затылок рукой, глаза уставил в землю. О чем же он думал, обдаваемый музыкой и пылью выходного дня?

Он обещал на съезде, что родит сына. Где же этот сын? Он обещал роман и сына. Роман появился, плохой роман. А где же сын? Или вместо сына произошел аборт?

В долине реки Колорадо. В далекой, и чуждой, и страшной долине реки Колорадо. Какой черт меня туда занес. Ты боишься меня, тебе скучно. Темно-красный каньон, на дне его течет серая медленная река Колорадо.

Ничего не бойтесь. Смело погружайте ложку и ешьте. Это надо съесть.

Этот дом отдыха славился на всем побережье своей развращенностью и чисто римским падением нравов. Так было из года в год. Уже и врачи махнули на это рукой.

Кажется, в «Бурсаке» Нарежный пишет, что «бурса есть малое подобие великолепного Рима». Так это приятно и чисто написано, что стало жалко — столько времени прошло, а роман еще даже не начат.

Патефон и двадцать пять пластинок. Иметь оранжевый лыжный костюм, чашки из пластмассы, ну, что еще? Патефон и двадцать пять пластинок.

«Нужен молодой здоровый человек, умеющий ездить на велосипеде, для производства научных наблюдений. Оплата по соглашению. Площадь предоставляется». Что может быть лучше? Быть молодым, здоровым, уметь ездить на велосипеде и подвергаться научным наблюдениям!

Песок и сосны. Забор и пыль. Бледные и пухловатые дети. Тонконогие черные «Форды» по выходным дням. Снова самоварный дым.

Прощай, Америка, прощай! Когда «Маджестик» проходил мимо Уолл-стрит, уже стемнело, и в огромных здани ях зажегся электрический свет. В окнах заблестело золото электричества, а может быть, и настоящее золото, кто его знает! И этот блеск провожал нас до самого выхода а океан. Холодный январский ветер гнал крупную волну. Появился рослый англичанин. Он был пьян и торжественно озирал все вокруг. Пил он до самого Шербурга. Горничная сказала мне, что за пять дней он ничего не съел. Автомобильные инженеры сидели в своей каюте и без конца заводили Лещенко. Слушали и сокрушались: «В Негорелом обязательно отберут». Через час никакого следа не осталось от Америки. В последний раз блеснул маяк — и всё.

На острове Алкатрас, похожем на старинный броненосец, сидит Аль-Капоне, а рядом над бухтой уже висят удивительные тросы новых висячих мостов.

Парадно, киноварью покрашенный зал и все-таки довольно сахалинский вид пассажиров. Ливень. Бегут, накрывшись газетами, как шалями, лупит через всю площадь молодая девушка в белой шляпе и красной кофте, но босая, некоторые идут медленным шагом, все равно промокли, и бежать незачем, эти — странностью своего поведения похожи на факиров, они словно бы проделывают какой-то церемониал.

Система «тет-а-тет». Где теперь слышен шепот, робкое дыханье? Когда совещаются насчет раздачи квартир.

Анекдот о петухе, которого несут к часовщику, потому что он стал петь на час раньше.

Машина сейчас же скрылась за поворотом, и уже через минуту ее огни засверкали на верхнем шоссе. Провожающие едва успели поднять руки.

«За нарушение взимается штраф». Вот. собственно, все сигналы, которые имеются на наших автомобильных дорогах. Впрочем, попадается и такая надпись: «Пункт по учету движения». Пункт есть, учета, конечно, нет.

За месяц в Кореизе я успел посмотреть больше картин, чем за три года в Москве. «Конец полустанка», «Хижина старого Лувена», «Джульбарс», «Подруги», «Партийный билет», «Веселые ребята», «Семеро смелых», «Счастливая юность». И все это не в обстановке премьер или просмотров, в самых обыкновенных условиях, то есть при дрянной передвижке, плохо напечатанной копии и ужасающем звуке. Впечатление не важнец, как выражаются в Киеве. Лучше других «Семеро смелых» и куски из Подруг».

Томимая и томная, в широком черном поясе и белой футболке. В грязи вокзала, в сумбуре широких и мрачных деревянных скамей, где храпят люди и их громадные мешки. Мешки такие большие, будто в них перевозят трупы. Томится от сознания своей красоты и никем покуда не замечаемой молодости. Никто на нее не смотрит, все заняты, берут справки в бюро, выдающим справки только железнодорожного характера.

Газеты приходят в 8.19. В половине второго появляется «Рабочая Москва». Пришел покупатель, спрашивал «Камни и корни», обложку которых держал в руках. Газетчица сказала, что уже год как лишена возможности торговать камнями и корнями. Нету. Над всей глушью и бредом летели в это время два быстроходных самолета, победно воя.

Все носильщики в своих синих формах оказались из деревни и с жаром рассуждали о благотворности разразившегося ливня.

«А по воскресеньям у нас идет большой дождь, так называемая ливня». По методу Чуковского это должно считаться обогащением языка.

Бильярд с шестью звонками в Юсуповском дворце и Кореизе. Царь, не попав кием в шара, нажимает на звонок и командует вошедшему слуге: «Шампанского и корону». Так потом и играет в короне. По два на широких бортах и по одному на коротких.

«Я устал смотреть на вас. У меня глаза болят, когда я смотрю на вас».

Выскочили две девушки с голыми и худыми, как у журавлей, ногами. Они исполнили танец, о котором конферансье сказал: «Этот балетный номер, товарищи, дает нам яркое, товарищи, представление о половых отношениях в эпоху феодализма».

«Я вас, дядя Саша, люблю за то, что вы всё можете объяснить. И почему экран в морщинах, и почему картина не в фокусе, и почему звук исчезает».

Опять дует северо-восточный ветер. Море пустынно. Восемь лет как жизни нет», — как выразился один философ в общественной уборной.

Кому вы это говорите? Мне, прожившему большую неинтересную жизнь.

Техас, где ковбои гонят своих коров, маленьких, лохматых и злых, как собаки.

Миновав иву вавилонскую, ясень обыкновенный, дуб обыкновенный, скамейку садовую и уборную женскую, мы прошли прямо в ресторан, расположенный возле нескольких деревьев, носивших напыщенное название «рощи пробковых дубов». Самое удивительное было то, что бутылка вина, которую нам подали, была закупорена резиновой пробкой. Прислуживала нам собака, глаза у которой были полузакрытыми и злыми, как у Николая Второго, так их рисуют в карикатурах.

Вы говорите это мне, прожившему большую неинтересную жизнь.

В общем, ботаника из меня не выйдет.

Система Союзтранса. Толчея. Унижение. Высокомерие. В большом рентгеновском кабинете то же самое. Больные толпятся возле аппаратов, врачи работают, и медицинская тайна блистает на их лицах.

«Вы послушайте, ребята, я вам песенку спою».

На площадке играют в теннис, из каменного винного сарая доносится джаз, там репетируют, небо облачно, и гак мне грустно, как всегда, когда я думаю о случившейся беде.

Книга высшей математики начинается словами: «Мы знаем…»

Чувство стыда не покидает все время. Пьеса написана так, как будто никогда на свете не было драматургии, не было ни Шекспира, ни Островского. Это похоже на автомобиль, сделанный с помощью только одного инструмента — топора. Унизительно, примитивно. Актеры играют так ненатурально, так ходульно, так таращат глаза и каратыгинствуют, что девочка, сидевшая позади меня, все время спрашивала: «Мама, она сошла с ума, да? Мама, он сошел с ума, да?» Действительно, они играют, как сумасшедшие. Мама же спокойно отвечала: «Сиди спокойно, я всё расскажу тебе дома». Хорошо художественное произведение, которое надо рассказывать дома.

Графинский. Бермудский. Холостяков.

Когда я смотрел «Человека-невидимку», рядом со мной сидел мальчик, совсем маленький. В интересных местах он все время вскрикивал: «Ай, едрит твою!»

Лукулл, испытывающий муки Тантала. Ужасная картина.

С ними стали обращаться, как с сезонниками.

«В погоне за длинным рублем попал под автобус писатель Графинский». Заметка из отдела происшествий.

В очерке об Италии написано, что против римского собора Святого Петра стоит египетская пирамида. Это всё то же. «Могучие своды опираются на легкий изящный карниз». Нет, не пойду я на ту станцию, где своды опираются на карниз. Всестороннее невежество и невнимательность.

Иногда раздается короткий и приятный звук, как бы губной гармоники. Это поворачивается флюгер на башне винного сарая. Он сделан в виде морского конька.

Итак, Виктор Эммануил, король Италии, император Абиссинии.

Чудный мальчик Вова. Каждое утро, когда видит меня, он обязательно говорит: «Папа дома».

Светит солнце, ночи лунные, но и днем и ночью деревья шипят от сильного норд-оста. Немножко раздражает этот постоянный шум природы.

«Посторонним вход разрешается», «Уходя, не гасите свет. Пусть горит», всё можно будет, всё позволится.

Рассказ капитана Эрбе о том, как у него была межреберная невралгия.

У нее была последняя мечта. Где-то на свете есть неслыханный разврат. Но эту мечту рассеяли.

Зеленый с золотом карандаш назывался «Копиручет». Ух, как скучно.

И в этот тихий мир, с тихими разговорами, он влез со своей трагедией. Разговор: «Хорошо бы на лето киосочек. Она дает гривенник, а тянет два «Известия». Я ей говорю… А она как схватит…» И так далее.

Два затуманенных от высоты самолета тащили за собой белые рукава.

Почти втрое или более чем вдвое. Но все-таки сколько это? И как это далеко от точности, если один математик о тридцать шестом годе выражался так: «У нас сейчас, грубо говоря, тысяча девятьсот тридцать шестой год. Грубо говоря».

Нет, это не господин Коше, не Тильден, не Боротра, не Крауфорд.

«Кептен Блай, вы жестоко обращались с матросами».

Он посмотрел на него, как царь на еврея. Вы представляете себе, как русский царь может смотреть на еврея?

Вы играете на мамины деньги, а вы сыграйте на свои, на кровные.

Хороший окулист прогнал бы всех с «Счастливой юности». Этот экземпляр был так плохо напечатан, что слепил глаза своей белизной.

Прогулка с Сашей в холодный и светлый весенний день. Опрокинутые урны, старые пальто, в тени замерзшие плевки, сыреющая штукатурка на домах. Я всегда любил ледяную красноносую весну.

Куда ни посмотришь из окон, всюду дачники усердно раскачиваются в гамаках.

Американское кино как великая школа проституции. Американская девушка узнает из картины, как надо смотреть на мужчину, как вздохнуть, как надо целоваться, и всё по образцам, которые дают лучшие и элегантнейшие стервы страны. Если стервы — это грубо, можно заменить другим словом.

«Кептен Блай, вы находитесь перед судом его величества».

Хам из мглы. Он так нас мучил своими куплетами про тещу, командировки и машинисток, что уже не хотелось жить. Но один куплет он спел очень смешной.

«Нету скетчей, — повторял Бука, — напишите мне скетч, нечего играть». Можно вставить в роман.

Какой-нибудь восточный чин. Ну, император Трапезунда.

Медливший весь день дождь, наконец, начался. И так можно начать роман, как хотите можно, лишь бы начать.

Один уехал на два дня раньше срока, другой остался на два дня позже.

Редактору современной литературы, у которого серьезно разболелись глаза, известный профессор совершенно серьезно советовал перейти в отдел классиков. Он сказал: «Если бы вы читали не Караваеву или Лидина, а Флобера и Гоголя, несомненно, что глаза пострадали бы у вас значительно меньше».

Часы «Ингерсол» бросали на землю, сбрасывали со стола, купали в нарзане, но им ничего не сделалось. Идут, проклятые», — с удивлением говорили о них.

Бабушка вела мальчика по бульвару. Мальчик ей рассказывал, что в Америке всё под землей.

Алексис Голубев.

О горе мне! Тоска! Тоска навеки! («Тень стрелка», О'Кейси).

«Три товарища». Играет Горюнов. У него все штаны полны задом. Он охотно поворачивается к публике спиной, знает, что ей это понравится.

Конферансье в пивной. «А сейчас, граждане, мы предложим вам небольшую загадку. Какое слово состоит из трех букв, в том числе «X» и «У»?» Возбужденная пивом аудитория радостно выкрикивает знакомое ей слово. Ошибаетесь, — с лучезарной улыбкой говорит конферансье, — вовсе не…. а «ухо». Рев восторга.

Весь золотой запас заката лежал на просеке.

На мутном стекле белела записочка «Киоск выходной». Тоска, тоска навеки.

«Продажа кеп». Вольное и веселое правописание последнего частника.

Открытка, рисованная от руки. «Котик-певец. Привет из Мисхора».

«Мишенькины руки панихиды звуки могут переделать на фокстрот».

Севастопольский вокзал, открытый, теплый, звездный. Тополя стоят у самых вагонов. Ночь, ни шума, ни рева. Поезд отходит в час тридцать. Розы во всех вагонах.

Подали боржом, горячий, как борщ.

Впереди ехал грузовик с дачным скарбом. Сзади, на легковом автомобиле, ехала семейка — папа, мама, тетя Мура, дядя Сеня, детки, кошки. Из грузовика вылез учрежденческий агент. Лицо у него было полное и бледное. Жулик с печальными глазами. Сколько восточной неги в глазах обыкновенного учрежденческого агента, обратили ли вы внимание на это?

Дачи имели страшных владельцев: МСНХ, Бюробин. Бог знает, кто теперь на этих дачах живет. На даче Бюробина еще стоял, некогда привлекательный, торгсиновский запах настоящей олифы, настоящих белил, всего настоящего и так недавно еще недостижимого.

«Как работник сберегательной кассы я прошу вас из ложить в юмористической форме те условия, в которых приходится работать сберегательным кассам».

Курточка с легкими медными пуговицами, алого, ко ролевско-гвардейского цвета. Яркий солдатский цвет.

В горах лежал туман, когда я ехал в Севастополь к по езду. Хотя он был сухой и редкий, но все-таки сильно мешал смотреть на дорогу.

Внезапно в кабацкую болтовню вмешался парикмахер Люся. Он сказал: «Как Байдарские ворота — так нет больше женатых и нет замужних. Тут у нас летом каждый кустик дышит». Все одобрили эту сентенцию и с видом заядлых сердцеедов продолжали говорить пошлости.

Рассказ Люси об одном нетактичном отдыхающем. Второе — паденье Соломона. Третье — невозможность удержаться от денщицких разговоров. Четвертое — эвакуаторша, есть такая должность в домах отдыха.

Сияющие облака лежали на дороге. Где это было — в Тексасе, Нью-Мексико или Луизиане? Не помню. Здесь, в мокром тумане, мистер Трон рассказал, как он застраховал свою жизнь в немецком страховом обществе и что из этого вышло.

Никто не будет идти рядом с вами, смотреть только на вас и думать только о себе.

Сто шестьдесят семь ошибок по русскому языку в дипломной работе.

Так ночью приходит пижон и с беспечной улыбкой забирает все деньги.

Пусть комар поет над этой могилой.

«Я уезжаю». — «Уезжаете? Ну, счастливо».

«Полковник Купер видел сон».

Газетный киоск на станции Красково, широкой и стоящей между шеренгами сосен. Газет нет совсем, имеется журнал «На суше и на море» за июнь прошлого года, хотя даже за этот год он не вызвал бы волнения г тем более что и общество, его издающее, уже ликвидировано, журнал «Ворошиловский стрелок», книжка на еврейском языке, химические карандаши «Копирка» и детские краски на картонных палитрах. Таким образом, узнать, что делается на суше, на море, в воздухе и на воде, нельзя, для этого надо поехать в Москву. Солнце озаряет сосны. от сухого запаха разогревшейся хвои в горле немножко першит. Мимо на тяжелых велосипедах едут мальчики. Они счастливы. Да, еще продаются приборы для очинки карандашей под названием «Канцпром». Всё.

Я не лучше других и не хуже.

А это, товарищи, скульптура, называющаяся «Половая зрелость». Художественного значения не представляет.

Весь месяц меня обдували в Кореизе отблески нордоста, свирепствовавшего у Новороссийска.

Нет, я не лучше других и не хуже.

Ну, вы, костлявая Венера.

А сейчас, товарищи, будем транслировать бульканье кумыса в сосцах кавказских кобылиц.

Два певца на сцене пели: / «Нас побить, побить хотели». / Так они противно ныли, / Что и вправду их побили.

Слабовольное создание или упрямое существо.

Нет, вы не услышите больше шагов за спиной, и этот жалкий хвастун со своей вечно нахмуренной мордой уже не появится здесь.

«Моя половая жизнь в искусстве», сочинение режиссе ра Экка.

Диалог в советской картине. Самое страшное — это любовь. «Летишь? Лечу. Далеко? Далеко. В Ташкент? В Ташкент». Это значит, что он ее давно любит, что и она любит его, что они даже поженились, а может быть, у них есть даже дети. Сплошное иносказание.

Был у него тот недочет, что он был звездочет.

Гулянье. Ходила здесь молодая девушка в сиреневом шарфе и голубых чулках. Были молодые люди в розовых носках. Фиолетовая футболка с черным воротником, насчет которой продавец местного кооператива заявил, что зато цвет совершенно не маркий. В общем, носить приходилось то, что изготовляли пьяные растратчики из кооперации.

Картина снималась четыре года. За это время режиссер успел переменить трех жен. Каждую из них он снимал. То ли часто женился, потому что долго снимал, то ли он долго снимал, потому что часто женился. И как писать для людей, частная жизнь которых так удивительно влияет на создаваемые ими произведения. Надо сказать так: «Мы очень ценим то, что вы любите свою жену. Это даже трогательно. Особенно сейчас, когда в укреплении семьи так заинтересована вся общественность. Но сниматься в вашей картине она не будет. Роль ей не подходит, да и вообще она плохая актриса. И мы просим вас выражать свою любовь к жене иными средствами».

Репертуар клоунов Бим-Бом. «Если бы все бумаги на свете была одна большая бумага, и если бы все ручки на свете была одна громадная ручка, и если бы все чернила на свете помещались в одной колоссальной чернильнице, я взял бы эту ручку, обмакнул ее в эту чернильницу и написал бы на этой бумаге, что я люблю вас». Несомненно украдено из какого-нибудь восточного сказания.

Поэма «Белый воротник».

Снова вечер, и голубой самоварный дым стелется между дачными соснами.

«Закройте дверь. Я скажу вам всю правду. Я родился в бедной еврейской семье и учился на медные деньги».

Вахтер с седыми усами отдает честь, я прохожу мимо. На меня смотрят с объеденных соломенных кресел, я прохожу мимо. Бука, полнотелый и порочный, играет в теннис и дружелюбно смотрит на меня, я прохожу мимо. Библиотекарша с апостольским пробором встречается на дороге, я здороваюсь и прохожу мимо. И вот я в парикмахерской, где бреющиеся ведут между собой денщицкий разговор.

На его щеке еще горел раскаленный поцелуй предателя.

Мадам Везувий.

«Где кричит привязанность, там годы безмолвствуют, как говорил старик Смит и Вессон» (А. Аверченко. «Настоящие парни»).

Мазепа меняет фамилию на Сергей Грядущий. Глуп ты. Грядущий, вот что я тебе скажу.

Он лежал в одних трусиках, и тело у него было такое белое и полное, что чем-то напоминало труп в корзине. Виной этому были в особенности ляжки.

Я один против всего света, и, что еще хуже, весь свет против меня одного.

«Прижавшись щекой к одеялу…»

Действительно, тяжелое имя для девушки — Хеврония.

Напали на детку синие волки, синие волки с голубыми глазами.

Худые и голодные, как молодые черти.

В доме ужасное смятение. Маленькая девочка заявила, что хочет быть любовницей всех мужчин.

В картине появляются девушки, и кажется, будто играют первые роли. Но потом они вдруг исчезают куда-то и больше не появляются. Представьте себе «Ромео и Джульетту» без Джульетты. Походив немного по сцене, ошеломленный Ромео, конечно, уйдет.

Выступала девушка, черноглазая, с широкими помпейскими бровями.

«Это было в консульство Публия Сервилия Ваттия Изаурика и Аппия Клавдия Пульхра».

Письмо Алеши. «Привет женщине, смутившей мою душу». Никто и не думал, что он может так красиво выражаться.

Докладчик: «На сегодняшнее число мы имеем в Германии фашизм». Голос с места: «Да это не мы имеем фашизм! Это они имеют фашизм! Мы имеем на сегодняшнее число советскую власть».

Докладчик: «Товарищи, мы еще не научились писать». Голос с места: «Не мы еще не научились писать, а вы еще не научились писать».

Он, как ворона, взгромозился на кафедру и заболботал: «Семнадцать и девять десятых процента…» Когда он окончил доклад, то тем же вороньим сумрачным голосом возгласил: «А теперь, ребята, приступим к веселью».

Концерт джаз-оркестра под управлением Варламова. Ужасен был конферансье. В штате Техас от момента выхода на сцену такого конферансье до полного предания его тела земле с отданием погребальных почестей проходит ровно пять минут. Ковбои в бараньих штанах сразу открывают беспорядочную стрельбу. Джаз играл паршиво, но с громадным чувством и иногда сам плакал, растрогавшись («в маленьком письме вы написали пару строк, что меня любили»). Испытанные сержанты милиции, наполнявшие зал, шумно вздыхали, ревели «бис». В общем, растрогались все. Хорош был старик Варламов, трубивший нежные слова любви в рупор, сшитый из зеленого скоросшивателя. Он был во фраке и ботинках. Затрубит чудный рожок почтальона, и его повезут, повезут.

У мальчика было довольно красивое имя: Вердикт. А ее звали Шишечка.

Уже известно, как надо писать рецензии: сценарий — хороший, играют — хорошо, снято — хорошо. А музыка? О музыке тоже уже известно, как надо писать. Музыка сливается с действием. Что это значит — никто не знает, но звучит хорошо — музыка сливается с действием. Ну и черт с ней. пусть себе сливается.

При исполнении «Куккарачи» в оркестре царили такая мексиканская страсть и беспорядочное воодушевление, что больше всего это походило на панику в обозе.

«Эй, комроты, даешь пулеметы, даешь батареи, чтоб было веселее».

Персидская сирень, белая, плотная и набухшая, как разваренный рис.

Девушки-фордики. Челка, берет, жакетик, длинное платье, резиновые туфли.

По звукам казалось, что веселятся эскадронные лошади. На самом деле это затейник вовлекал отдыхающих и «массовку».

Только некультурностью населения можно объяснить то, что в редакции еще не выбиты все стекла. Это после появления заметки о том, что «лучшие женихи достались пятисотницам». Пропаганда пошлости.

Вся пьеса построена на честном слове. «Если вы мне верите, вы не станете меня спрашивать. Я говорю, что так было. Верьте мне».

Что-нибудь вроде «Ярмарки тщеславия». Обличение неправды. Может иметь большой успех.

Конечно, количество любовных связей было не больше, чем обычно, и число обманутых мужей, может быть, и не увеличилось, но невозможно отрицать того, что все эти связи находились под влиянием вышедшей тогда книги, и молодые люди со звериным взглядом лейтенанта Томаса Глана пользовались в тот год и еще в нескольких следующих годах большим успехом.

Очень легко писать: «Луч солнца не проникал в его каморку». Ни у кого не украдено и в то же время не свое.

Жили-были четыре брата — четыре шизофреника.

Требуются в отъезд ведьмы, буки, бабы-яги, кащеи бессмертные, гномы и кобольды на оклад жалованья от 120 рублей и выше. Квартира предоставляется.

Детский утренник. Один мальчик, как говорится, уже в самом начале праздника схлопотал от мамы по морде. Он был на самом дне ямы и вдруг вознесся на вершину славы. Его вызвали на сцену и вручили ему альбом для рисования, кубики и карандаш. Детям дарили портфели из какого-то дерматина, будь он проклят. Не хватало только, чтобы им дарили председательские колокольчики и графины с водой. Достаточно войти в магазин игрушек, чтобы понять, что люди, изготовляющие эти игрушки, ненавидят детей.

Пьеса:

Андрей: Елена, я решил покончить расчеты с жизнью. Елена: Ты не сделаешь этого, Андрей. Андрей: Бац, бац! Елена: А-а!

«Южный ветер и небо в тучах».

Три зверя. Четыре зверя. Пять зверей. Шайка, компания «Четыре зверя».

«Ты меня совсем не любишь! Ты написал мне письмо только в двадцать грамм весом. Другие получают от своих мужей по тридцать и даже пятьдесят грамм».

Там всё перерыли, искали, даже никель нашли и были очень смущены, когда неведомо откуда появилось во множестве холодное оружие.

А зеленое знамя пророка нам нужно?

«Скульптура, изображающая спящего льва. Привезена морским путем из Неаполя в Севастополь, оттуда в Юсуповский дворец в Кореизе. Работа известного итальянского мастера Антонио Пизани. Художественной ценности не имеет».

Дядя Саша, бывший укротитель кур и мышей, теперь заведующий театральным сектором дома отдыха. Сколько таких дармоедов в Крыму — еще не подсчитано.

«Нет, это не жизнь для белого человеку».

Отдыхающий спал на зеленой траве. На нем были сапоги, мундир, все ремни были затянуты, как на смотру. Только ветер позванивал колесиками его шпор. Он спал глубоким сном.

«Скульптура фонтана «Плачущая гимназистка». Рабо та известного шведского скульптора Бреверна. Художественной ценности не представляет».

«Дворец князя Юсупова, графа Сумарокова-Эльстон. В постройке его принимали участие лучшие художники и архитекторы своего времени. Дворец обошелся в дни миллиона рублей и вызывал удивление современников своей роскошью. Художественной ценности не имеет».

Волшебный оркестр — самодеятельный джаз. Каждый умеет играть, все умеют петь. Дирижер Миша Спивак. Он печет джазы, как блины. Через полчаса, в первую репетицию, уже играли вальс из «Петера». На пищалках играли мама и дочка. Дочка была большая и толстая, похожая на дорогую заграничную куклу.

«Бекицер». Короче говоря.

Он был в таком возрасте, когда вообще правды не говорят. Болезнь возраста.

Извинитесь. Скажите: «Я больше не буду».

Передо мной стоял человек с большими зрачками и прикушенной нижней губой.

«Так он и сказал, негодяй: «Откушать».

Матрена меняет имя на Мессалина.

Татарский бог в золотой тюбетейке. Снялся на фоне книжных полок, причем вид у него был такой, будто все эти книги он сам написал.

Забудьте о плохом, помните обо мне только хорошее.

Обыкновенная фраза. «Тесно прижавшись друг к другу спинами, сидели три обезьяны». Можно еще чище и спокойнее: «Три обезьяны сидели, тесно прижавшись друг к другу спинами». А вот как это будет написано в сценарии: «Спинами тесно прижавшись друг к другу, три обезьяны сидели». Сценарии пишутся стихами. Например: «Вышла Даша на крыльцо».

Нет, разница все-таки есть. Тебе скучно со мной, а мне скучно без тебя.

Красноносая учительница музыки.

Ветер, ветер, куда деваться!

Котик с разными глазами.

Я ничего не вижу, я ничего не слышу, я ничего не знаю.

Как мы пишем вдвоем? Вот как мы пишем вдвоем: «Был летний (зимний) день (вечер), когда молодой (уже немолодой) человек (-ая девушка) в светлой (темной) фетровой шляпе (шляпке) проходил (проезжала) по шумной (тихой) Мясницкой улице (Большой Ордынке)». Все-таки договориться можно.

Пришел туповатый генуэзец с коричневой мордой.

Я обращаюсь к чувству, я старею на глазах.

Это неприятно, но это так. Великая страна не имеет великой литературы.

Раменский куст буфетов. Куст буфетов, букет ресторанов, лес пивных.

Шел Маяковский ночью по Мясницкой и вдруг увидел золотую надпись на стекле магазина: «Сказочные материалы». Это было так непонятно, что он вернулся назад, чтобы еще раз посмотреть на надпись. На стекле было написано: «Смазочные материалы».

Приключение на пляже. «Вдруг вы видите, как ка кой-то пошляк вместо фигового листка прикрылся бумажкой с порнографической надписью».

Пьяный в вагоне беседовал со своим товарищем. При этом часть слов он говорил ему на ухо, а часть произносил громко. Но он перепутал — приличные слова говорил шепотом, а неприличные выкрикивал на весь вагон.

Решено было не допустить ни одной ошибки. Держали двенадцать корректур. И все равно на титульном листе было напечатано: «Британская энциклопудия».

В черном небе показались внезапно пароходные зеленые и красные огоньки. Это летели самолеты.

Вчера была температура, какой не было пятьдесят лет. Сегодня — температура, которой не было девяносто два года. Завтра будет температура, какая была только сто шестьдесят шесть лет назад, в княжестве Монако, в одиннадцать часов утра, в тени. Что делали жители в это утро и почему они укрывались именно в тени, где так жарко, ничего не сказано.

Литературная компания, где богатству участников придавалось большое значение. Деланье карьеры, попытка образовать группу, всё позорно провалилось, потому что не хватало главного — уменья писать. Впрочем, может быть, крошечное уменье и было, но писать было не о чем, ничего не было за душой, кроме нежного воспитанья, любви к искусству и других альбомных достоинств. Там был один писатель, которого надо было бы произвести в виконты — он никогда не ездил в третьем классе, не привелось. Каждая новая книга Дос Пассоса, Хемингуэя или Олдоса Хаксли отнимала у членов кружка последние остатки разума. Просто было вредно давать им читать такие книги. А занимались они в общем халтурой, дела свои умели делать. Это было даже странно для таких неженок. Но тут уже повлияло непролетарское происхождение.

Холщевников. Жданович. Скитский. Винтерфельд. Отец Смарагд.

В асфальтовых кафе тихо попискивают девушки, раздавленные дикой красотой разноцветных зонтов.

История челюскинца. Он был несколько поврежден умственно, и врачи посоветовали ему путешествие. Он не только совершил его, но и получил орден.

Придется размножаться в загородных домах облегченного типа.

«Как полагают, свидание будет иметь далеко идущие результаты».

Кавалеры и дамы выходили на станцию с большими вениками зеленых веток отмахиваться от комаров. Девушка с большим стогом соломенных крашеных волос на голове все время отступала от своего кавалера, как будто боялась, что он тут же начнет ее хватать. Некоторый страх перед чрезвычайно близким и совершенно неотвратимым изнасилованием делал девушку истерически кокетливой. У нее оранжевое скуластое лицо и волосы перевязаны голубой лентой. Очень опрятная, в новых резиновых туфлях с голубой каймой.

Сторож в поселке ходит с винтовкой и зеленым веником. Веником он угрожает ворам, а из винтовки стреляет по комарам. Его ноздри производят впечатление рваных, и вообще он похож на пугачевца после подавления мятежа и произведения экзекуции. Комары носятся всю ночь с воинственными атакующими песнями и воями.

Если эти дома нельзя назвать публичными, то все-таки какая-то публичноватость в них есть.

«Ультрамонтаны собирались в доме Ксавье де Местра». Ударения ставились самые невероятные. Она их иг поправляла, но когда читала сама, то ударения ставила правильно. Тогда и они начинали правильно читать.

Он вошел и торжественно объявил: «Мика уже мужчина».

Внезапно показался бегущий по откосу подросток и красной мешке. За ним гнался продавец из «Гастронома». В пылу преследования с продавца слетела парусиновая туфля, но он не остановился. Стрелок железнодорожной охраны, скучая бродивший по платформе, неслыханно оживился. Он помчался наперерез мальчику, придерживая рукой кобуру револьвера. Мальчика схватили. Он хотел украсть коробку лапши. Через несколько минут уже слышался его сопливый плач в станционном здании — это писали протокол. Среди любопытных стояла невероятная баба в черной юбке, лиловой майке, босая, в берете и с такими грудями, что делалось даже нехорошо от изобилия этого продукта. Ей было лет семнадцать.

«Офицеры, унтер-офицеры и солдаты Союзных армий» (Фош).

«Народ украинский, народ измученный» (начало Универсала Григорьева).

«Босая, средь холмов умбрийских, она проходит. Дама-Нищета».

Старопечатная книга петровских указов. Она принадлежала раскольнику, и он на полях всюду понаставил: «Зри».

При грудном ребенке сказали какую-то шутку, и он внезапно захохотал. Тогда решили, что он оборотень, и убили его.

Кому это приписывали бессословную лирику? Или мне это показалось?

Пастушенцев. Дворовый скучный пес Максик.

Об этом уже надо писать статью под названием: «Нет, Жан, это не недоразумение». Пароход «Экотения» в двадцать девятом году совершает переход из Нью-Йорка в Шербург за четверо суток. Это рекорд, которого не перекрыла даже «Квин Мери» в тридцать шестом году. Что до «Нормандии», то ей такая скорость может только сниться. Некто Меерзон раскачивает шезлонг, в котором сидит его любовница. Занятие совершенно бесполезное — это не гамак и не качалка. Палестинские пальмы имеют мохнатые ветви. Я таких не видел ни в Батуме, ни в Калифорнии. «Обильные косы». «Маджестик», новый французский пароход, пришел в Яффу. А он английский, не новый и в Яффу не ходит. Нет, нет, Жан, это не недоразумение.

Вот мы снова встретились, а я все еще не в горящем золотом мундире, и вы тоже все еще не инженер.

Началось это с того, что подошла к нему одна девушка и воскликнула: «Знаете, вы так похожи на мужа моей сестры». Потом какой-то человек долго на него смотрел и сказал ему: «Я знаю, что вы не Курдюмов, но вы так похожи на Курдюмова, что я решился сказать вам об этом». Через полчаса еще одна девушка обратилась к нему и интимно спросила:

— Обсохли?

— Обсох, — ответил он на всякий случай.

— Но здорово вы испугались вчера, а?

— Когда испугался?

— Ну, вчера, когда тонули!

— Да я не тонул!

— Ой, простите, но вы так похожи на одного инженера, который вчера тонул!

Рассказ возчика, ужасный рассказ возчика. Жила в поселке одна красавица, полная такая. К ней ходил один горбун, совсем негодный для этого человек. Он семьсот рублей жалованья получал. Пищу она всегда ела знаете какую? Швейцарский сыр, кильки. Ну, тут приехал один француз. На нем желтые сапоги (показывает сапоги гораздо выше колена), рубашка чесучовая. Горбун, конем но, всё понял, приходит и спрашивает ее: «Пойдешь со мной?» Она говорит: «Не пойду». Тут он ее застрелил. По том побежал на службу, сдал все дела и сам тоже застрелился. Стали ее вскрывать — одна сала!

В Голливуде нужны свежие абрикосы. Там девочки подходят только самые свежие. Там собираются девочки со всего мира.

Когда я заглянул в этот список, то сразу увидел, что ничего не выйдет. Это был список на раздачу квартир, а нужен был список людей, умеющих работать. Эти два списка писателей никогда не совпадают. Не было такого случая.

Шестилетняя девочка 22 дня блуждала по лесу, ела веточки и цветы. После первых дней ее перестали искать, успокоились. Мир не видал таких сволочей. Что значит, не нашли? Умерла? Но тело найти надо? Почему не привели розыскную собаку? Она нашла бы за несколько часов.

Черный негр с серыми губами.

Все время передавали какую-то чушь. «Детская художественная олимпиада в Улан-Удэ», «Женский автомобильный пробег в честь запрещения абортов», а о том, что всех интересовало, о перелете, ни слова, как будто и не было никакого перелета. И опять: «Бубонная чума охватила большую часть Малаккского полуострова…»

Справедливость кретинов. Один раз я, а другой раз ты. Равноправие идиотов.

Ноги грязные и розовые, как молодая картошка.

Почтальонша с громадной сумкой на брюхе ходит, как беременная.

Сухопарый идиот дирижировал детским оркестром. Мальчики — фантастические дурни.

Чуть наклонившись, стоит лес. Куб сосен.

Это были гордые дети маленьких ответственных работников.

Стоял маленький рояль, плотный, лоснящийся, как молодой бычок.

Американцы едят суп из полоскательной чашки.

Нанимали дачу у вонючего подмосковного мужика, который ходит летом в валенках с калошами, держит коз и кур.

Толстые большие мухи гудели возле уборной так, как будто давали концерт на виолончелях.

Бесчувственная ассирийская жажда жизни и наслаждений.

Ангел-хранитель печати.

Сто раз просыпаюсь за ночь. Каждый сон маленький, как рыбья чешуйка. К утру я весь в этой чешуе.

Среди миллионов машин и я пролетел, песчинка, гонимая бензиновой бурей, которая уже много лет бушует над Америкой.

Вода из кипятильника пахла мясом. Представляете себе, как это было отвратительно?

Если большое явление рассматривать с маленькой точки зрения, оно не станет от этого меньше. Нельзя относиться к Нью-Йорку так, как это сделал бы санитарный инспектор.

Фарфоровую вазу она очень любила и называла «банкой».

Деревянная голова. Твердая, как отполированный ясень.

Детский концерт. «Сейчас будем передавать проверку времени». Тах-тах-тах.

Решение это состоялось по делу французской певицы Бланш Гандон, которая позволила себе пение непристойных куплетов, сопровождаемых соответствующими телодвижениями.

«Ярошко, по возбуждении настоящего дела, фигурировал сперва в качестве простого свидетеля, но затем был привлечен в качестве обвиняемого и в этом качестве скончался». Профессор баллистики — и вдруг открылось, что он ростовщик.

Шура Дейна. Паулина Моржицкая.

«Ильина была типичной мещанской Мессалиной, которая обворожила подсудимого массивностью и выпуклостью своих форм».

Присяжные заседатели вынесли обвиняемому оправдательный вердикт. После вынесения оправдательного вердикта обвиняемый был немедленно освобожден из-под стражи. Присяжные заседатели вынесли обоим обвиняемым оправдательный вердикт.

Вчера хлебнул горя — смотрел картину «Конец полустанка».

Страна, населенная детьми.

Мы ехали в поезде по Крыму. Когда моя соседка увидела зеленую траву, она так обрадовалась, как будто она была коровой, всю зиму проведшей в мрачном уединении хлева.

Роман. Называется «Ворота».

Она была так ошеломлена тем, что увидела, что выбежала из комнаты и тут же в коридоре превратилась в растение. Теперь это называется — «История одного фикуса в зеленой кадушке».

Как скучно быть кариатидой, подпирать какой-то некрасивый карниз.

Жить на такой планете — только терять время.

Напился так, что уже мог творить различные мелкие чудеса.

По всему полуострову зазвучали сигналы к обеду.

Крымский сад: иудино дерево, кукуля, кедр, тис, благородный лавр, миндаль, кипарис, магнолия, ель, ель голубая.

Приехал отдыхать какой-то кинематографист в горностаевых галифе с хвостиками.

Начался сезон, и на полуострове ударили сразу двадцать тысяч патефонов, завертелись и завизжали пятьдесят или пятьсот тысяч пластинок.

Девушка-былинка.

Подали завтрак: холодное масло, завинченное розами, овальную вазочку с редиской, на длинной тарелочке — холодную баранину, телятину и просвечивающую насквозь брауншвейгскую колбасу, два яйца в мешочке, три ломтя сыру, сырную пасху, свежий темный хлеб. Море было пустынно, как все эти дни, и ослепительно сверкало.

Холодный, благородный и чистый, как брус искусственного льда, подымался «Эмпайр-стейт-билдинг».

Любовь к этим словам неистребима. Глубоко, на дюйм врезаны они в кору деревьев.

Тихомандрицкий. Мемфисов.

Когда питекантроп заметил, что у него нет хвоста, он ужасно огорчился. Он думал, что это ставит его в зависимое положение от обезьян. Он даже не понимал, что он и есть владыка мира. Жена его, молодая питекантропка, долго пилила его и жалела совершенно открыто, что не вышла замуж за одного орангутанга, который ухаживал за ней прошлым летом.

Чувство уюта, одно из древнейших чувств.

«А когда наступит время перебранки…»

«Здравствуйте, Надежда Николаевна и Яков Яков Яковлевич».

Мама истицы говорила чудным музыкальным русским языком.

Разговор по междугородному телефону. «Есть повидло бочковое! Покупать? Не надо? Кончено. Есть варенье бочковое! Покупать? Не надо? Кончено!»

Сквозь лужи Большой Ордынки, подымая громадный бурун, ехал на велосипеде человек в тулупе. Все дворники весело кричали ему вслед и махали метлами. Это был праздник весны.

«На вашем месте я сидел бы на месте».

«Отец мой мельник, мать — русалка».

Судья: «А вы скажите суду по части отреза».

Колонна-Берлинский. Конечно, он оказался никакой не Колонна, а просто Берлинский, просто жулик или новейший Хлестаков, как он называется в книге «Из залы суда».

Комиссия прошений, на высочайшее имя приносимых.

Великобританский подданный Николай Гарвей и графиня Менгден обвинялись в краже книг из издательства Девриен и продаже их букинистам.

Капитан Юстицкий.

Гидротерапевтическое заведение доктора Теодора Келлера в Париже. Здесь имел пребывание Юрий Попов, когда ему подали однажды визитную карточку «Полковник Меранвиль де Сент-Клер».

Фурорная певица г-жа Милликети, по паспорту шлиссельбургская мещанка Ефросиния Кузнецова, обвинялась в исполнении нецензурной шансонетки «Шар».