Ирландские чудные сказания

Глава первая

Миров есть не один, и непохожи они во многом. Но радость и печаль или же, иными словами, добро и зло не удалены в той или иной мере ни из одного: где бы ни нашлась жизнь, там будет и действие, а действие есть не что иное, как выражение добра или зла.

За пределами этой Земли есть мир сидов. За пределами его лежит Многоцветная земля. Далее — Земля чудес, а еще дальше ждет нас Земля обещания. Оставляешь позади прах — и попадаешь к сидам; пересекаешь воду — и достигаешь Многоцветной земли; чтобы попасть в Землю чудес, нужно преодолеть огонь, а вот что необходимо пройти, чтобы попасть в четвертый мир, нам неведомо.

Это приключение Конна Стократного Бойца⁶⁴ и его сына Арта произошло на пути воды, и потому Конн был ученее в чародействе, чем Фюн, чьи приключения происходили на пути праха и лишь в землях Дивных, а Конн был Верховным королем и потому — главным чародеем Ирландии.

В Многоцветной земле⁶⁵ созвали совет, чтобы обсудить случай женщины по имени Бёкума Кнёсгел, то есть Бекума Белая Кожа, — дочери Огана Инвера⁶⁶. Она сбежала от мужа Лабрайда⁶⁷ и укрылась у Гадиара, одного из сыновей Мананнана мак Лира, бога моря и, стало быть, владыки этой стихии.

Коли так, выходит, что это брак в двух разных пространствах. Среди сидов соединение пары запечатлевается как соответствующее во всех отношениях земной женитьбе, а желание, что приводит к нему, видится столь же лютым и переменчивым, как и у нас; но в Многоцветной земле брак есть лишь постижение красоты, раздумье и созерцание, в каких более плотские желания неизвестны, а дети рождаются у безгрешных родителей.

В мире сидов проступок Бекумы сочли бы пустяком, и никакой кары не заслужил бы он — может, лишь самую малую, а вот во втором мире подобное преступление имеет ужасную тяжесть, и воздаяние неумолимо и сурово. Возможно растворение огнем, а это уничтожение слишком бесповоротно, чтобы даже помыслить о нем, — или же присуждают изгнание из того пространства в низшее, худшее.

Такова оказалась судьба и Бекумы Белой Кожи.

Можно задуматься, как, достигнув тех сред, смогла она пронести с собой столь крепкую память о Земле. Явно не подходила она для жизни в Многоцветном краю, и, следует опасаться, слишком плотской была она даже для жизни у сидов⁶⁸.

Была она земной женщиной, и изгнали ее на Землю.

Отправили весть ирландским сидам, что эту женщину нельзя впускать ни к кому из них: следовательно, сиды получали указы из верхнего мира, а значит, управление Землей — в руках сидов.

Вот так все врата ее мира и бессчетные двери Дивных закрылись пред ней, и Бекуме пришлось появиться в мире людей.

Приятно думать, впрочем, невзирая на страшный проступок Бекумы и ужасное наказание, до чего отважной она была. Когда сообщили ей приговор — о нет, тяжкий рок ее, — не зарыдала она, не потратила время на скорбь. Ушла к себе в дом и облачилась в лучшие одеяния.

Надела красную атласную блузу, а поверх нее плащ из зеленого шелка, с кромкой из золота, что плыла и мерцала, а тонкие, изящные стопы облекла в легкие сандалии из белой бронзы. Волосы у Беку мы были длинные, мягкие, светлые, словно золото, и нежные, как курчавая пена морская. Глаза распахнутые и ясные, как вода, и серые, словно грудка у горлицы. Зубы белые, словно снег, и на диво ровные. Губы тонкие, прекрасно очерченные: красные по-настоящему, красные, как зимние ягоды, и соблазнительные, как летний плод. Народ, сопровождавший ее отбытие, решил, скорбя, что, когда не станет ее, из мира уйдет красота.

Шагнула Бекума в коракл⁶⁹, оттолкнули его по зачарованным водам, и поплыл он вперед, мир за миром, пока не возникла земля, и лодочку в низком приливе не плеснуло о скалы у Бен-Эдаря.

Оставим Бекуму пока.

Глава вторая

Конн Стократный Боец, Ард Ри Ирландии, находился в худшем расположении духа, какое только можно представить себе, ибо жена его умерла. Он был Ард Ри девять лет, и за время правления зерно вызревало три раза в год, и всего было вдосталь и множество. Мало какой король способен похвастаться лучшими плодами правления⁷⁰, но ждала короля лихая беда.

Он был женат на Этне, дочери Брисланда Бинна, короля Норвегии, и так же, как его подданные, любил жену сильнее, чем все, что любимо на свете. Но срок мужчине и женщине, королю или королеве, установлен по звездам, и никому не ускользнуть от Рока; и вот, когда время пришло, Этне скончалась.

В ту пору в Ирландии было три величайших погоста: в бру на реке Бойн, в Ольстере⁷¹, повелитель и бог ему — Энгус Ог⁷²; курган сидов в Круахан-Аи, где подземным миром Коннахта правит Этал Анбуаль; и Тальтинь⁷³, в королевском Миде. Вот в последнем-то священном месте под своим владычеством Конн и упокоил жену.

Ее погребальные игры длились девять дней⁷⁴. Род ее воспели поэты и арфисты, и над прахом ее насыпали холм шириной в десять акров. Следом плач прекратился, торжества завершились; королевичи из пяти пятин вернулись верхом или в колесницах в свои края; собрание скорбных рассеялось, и ничего не осталось у кургана, лишь солнце сияло над ним среди дня, по ночам хмурились тяжкие тучи да безутешный памятливый король.

Ибо усопшая королева была так мила, что Конн не умел забыть о ней; так добра была она во всякий миг, что во всякий миг не мог он не тосковать по ней; но более прочего память о ней не оставляла его в Залах Совета и Судилища. Ибо к тому же была королева мудрой, и без ее наставлений все ответственные дела казались еще суровее, омрачали Конну весь день и отправлялись к подушке с ним на всю ночь.

Беда короля становится бедствием подданных, ибо как жить нам, коль суждение не дано или негодные вынесены решения? Скорбь короля повергла Ирландию в горе, и всякий желал, чтоб король женился повторно.

Такая затея, однако, на ум королю не шла, ибо не мог он помыслить, как другая женщина способна занять место, оставленное королевой. Отчаивался он все больше — и все меньше годился для дел королевства, и однажды велел сыну Арту принять управление, а сам отбыл в Бен-Эдарь.

Ибо велико было в нем желание погулять возле моря, послушать, как катятся и громыхают долгие серые волны, посмотреть на бесплодную одинокую глушь вод и забыть среди этих видов все, что мог он забыть, а если не мог позабыть о чем-то, тогда — вспомнить все, что следует не забывать.

Вот так созерцал и раздумывал он, когда однажды заметил коракл, плывший к берегу. Юная дева сошла с него и направилась к Конну средь черных камней и желтых пятен песка.

Глава третья

Как король, Конн имел власть вопрошать. Потому он спросил ее обо всем, что мог измыслить, ибо не каждый день является с моря дева, да еще и в плаще из зеленого шелка с золотой каймой, из-под которого виднелась красная атласная блуза. Дева ответила на все вопросы, но не сказала всей правды, ибо, конечно, позволить ее себе не могла.

Она знала, кто он: кое-какие силы, присущие миру, который она покинула, у нее сохранились, и. глядя на мягкие светлые волосы девы и ее тонкие красные губы, Конн признал, как любой мужчина, что, раз кто-то красив, значит, непременно и добр, и про то вопросов не задал, ибо все забывается рядом с хорошенькой женщиной, а зачаровать можно и чародея.

Она сказала Конну, что слава о его сыне Арте достигла даже Многоцветной земли и что сама она влюблена в юнца. Такое не показалось бессмысленным тому, кто сам не раз навещал Дивных и знал, сколько людей того мира покидает родные края ради смертной любви.

— Как же звать тебя, милая дева? — спросил король.

— Звать меня Делвкаем (Красивый облик), я дочь Моргана, — сообщила она.

— Наслышан о Моргане, — сказал король. — Он великий колдун.

В той беседе Конн обращался к ней вольно, что пристало лишь королю. В какой миг позабыл он об усопшей супруге, нам неизвестно, однако точно одно: в тот миг дорогое и милое воспоминание больше не тяготило его ум. Когда Конн заговорил, голос его был печален.

— Ты любишь моего сына!

— Кто в силах избегнуть любви к нему? — пробормотала она.

— Когда женщина говорит с мужчиной о любви к другому, она немила. К тому же, — продолжил он, — когда говорит она с человеком, у которого нет жены, о любви к другому, она немила.

— Мне б не хотелось быть немилой тебе, — проговорила Бекума.

— И все же, — сказал король величаво, — не встану я между женщиной и ее выбором.

— Я не знала, что нет у тебя супруги, — сказала Бекума, хотя, конечно же, знала.

— Теперь-то знаешь, — сурово отозвался король.

— Что мне поделать? — спросила она. — Мне замуж пойти за тебя или за твоего сына?

— Тебе выбирать, — сказал Конн.

— Если позволишь мне выбрать, это значит, что тебе я не очень нужна, — сказала она, улыбнувшись.

— Тогда не позволю тебе выбирать, — воскликнул король, — и женой ты станешь мне.

Взял ее руку в свою и поцеловал.

— Приятна эта бледная тонкая длань. Приятны и стройные стопы, что вижу в бронзовых туфлях, — сказал король.

Выждав положенный срок, она продолжила:

— Я б предпочла, чтобы твоего сына не было в Таре, когда я там, полный год, ибо не хочу встречаться с ним, пока не забуду его и хорошенько не узнаю тебя.

— Не желаю я изгонять сына, — возразил король.

— Это не будет изгнанием, — сказала она. — Долг королевича может быть на него возложен, и сын, пока в отъезде, пусть пополняет знания об Ирландии и о людях. Кроме того, — продолжала она, потупив взор, — если вспомнишь причину, почему я здесь, поймешь, что, если твой сын останется, это будет неловко нам обоим, ему мой вид досадит — если помнит он мать.

— Тем не менее, — сказал Конн упрямо, — не хочу изгонять сына, это неловко и лишне.

— Всего на год, — взмолилась она.

— И все же, — задумчиво молвил он, — твой довод разумен, и я поступлю, как ты скажешь, но руку даю и слово, мне это не по нраву.

Отправились они стремительно и радостно к дому и вскоре достигли Тары королей.

Глава четвертая

Часть образования королевича — хорошо играть в шахматы и постоянно упражнять ум ввиду грядущих суждений, что призовут его выносить, и обстоятельств путаных, изнурительных и ошеломительных, какие затуманивают дела, о которых предстоит судить. Арт, сын Конна, сидел за игрой с Кромдесом, чародеем отца.

— Будь очень внимателен с ходом, который собрался сделать, — сказал Кромдес.

— МОГУ ли я быть внимателен? — спросил Арт. — Ход, о котором ты думаешь, — в моей ли он власти?

— Нет, — признал чародей.

— Тогда незачем быть внимательнее, чем обычно, — ответил Арт и сделал ход.

— Это ход изгнания, — сказал Кромдес.

— Поскольку сам я себя не изгоню, похоже, изгонит меня отец, однако я не понимаю за что.

— Твой отец тебя не изгонит.

— Кто же тогда?

— Твоя мать.

— Моя мать умерла.

— У тебя теперь новая, — сказал чародей.

— Вот это новость, — промолвил Арт. — Кажется, я не полюблю свою новую мать.

— Полюбишь сильнее, чем любит тебя она, — сказал Кромдес, имея в виду, что возненавидят они друг друга.

Пока они говорили, в чертоги вошли король и Бекума.

— Пойду поздороваюсь с отцом, — сказал юноша.

— Лучше бы ты подождал, пока за тобой не пошлют, — посоветовал ему чародей, и оба вернулись к игре.

В свое время явился гонец короля и велел Арту покинуть Тару немедленно — и оставить Ирландию на год.

Арт уехал из Тары в тот вечер, и целый год не видать его было в Ирландии. Однако за это время ни у короля, ни в Ирландии дела не ладились. Прежде каждый год пожинали три урожая зерна, но пока Арт отсутствовал, никаких урожаев не вызрело и не было молока. Вся земля голодала.

В каждом доме тощие люди, тощий скот на каждом поле; на кустах не висело никаких ягод, положенных времени года, нисколько орехов; пчелы вылетали из ульев как обычно, однако по вечерам возвращались уныло, с пустыми котомками, и никакого меда в их ульях не набралось, когда пришло время. Люди стали глядеть друг на друга недоуменно, поговаривать мрачно, ибо знали они, что, неведомо как, дурной урожай означает дурного владыку, и, хотя с этим поверьем можно поспорить, слишком оно проросло в мудрость, чтоб от него отмахнуться.

Поэты и чародеи собирались, чтобы обдумать, отчего такая беда постигла страну, и своими умениями распознали правду о жене короля, что она — Бекума Белая Кожа, и узнали к тому же причину ее изгнания из Многоцветной страны, что за морем, которое по ту сторону даже могилы.

Рассказали правду владыке, но он и помыслить не мог о расставании с веселой колдуньей — изящные кисти, золотые локоны, тонкие губы, — и потребовал Конн, чтобы поэты и чародеи нашли средства, какими сберечь ему и жену, и корону. Такое средство имелось, и чародеи о нем доложили.

— Если найдется сын непорочной пары и его кровь смешается с землей Тары, мор и поруха оставят Ирландию, — сказали волшебники.

— Если есть такой мальчик — найду его, — вскричал Стократный Боец.

В конце года Арт возвратился в Тару. Отец вручил ему посох Ирландии, а сам отправился в путь — искать сына безгрешной пары, о какой ему рассказали.

Глава пятая

Верховный король не знал, где искать ему такого спасителя, но был учен и понимал, как искать что угодно. Это знание пригождается всем, на кого бывает возложен подобный долг.

Отправился он к Бен-Эдарю. Вошел в коракл, оттолкнулся от берега на глубину и позволил лодочке плыть по ветрам, как волны ее понесут.

Так странствовал он среди маленьких островов в море, пока не растерял всякое понимание курса и не унесло его далеко в океан. Вели его звезды и великие светила.

Он видел черных тюленей — те смотрели на него, ревели и, танцуя, ныряли, изгибаясь как лук и мча как стрела. Громадные киты возносились из зеленой бездны, вздымая из носа морскую волну до неба и плюхая, словно гром, широченным хвостом по воде. Фыркали мимо ватаги и кланы морских свиней. Мелкая рыбка скользила, блестела, и всякие замысловатые твари глубин возникали у прыгучей лодочки Конна, вертелись и неслись дальше.

Дикие штормы выли над ним, и лодка мучительно лезла к небу на волнах высотой в милю, держалась один жуткий миг наверху и летела по стеклянистому боку волны, словно яростный камень из пращи.

Или, вновь пойманная на гребешке разбитого моря, содрогалась и пятилась лодка, а над головой короля было лишь низкое грустное небо, вокруг — плеск и бой серых волн, вечно разных и всегда неразличимых между собою.

После долгого созерцания голодной пустоты воздуха и воды Конн глазел на натянутую шкуру лодчонки как на странное нечто или же изучал свои руки, узоры на коже и жесткие черные волосы, что росли между костяшками и торчали вокруг кольца, — и во всем этом Конн находил новизну и диковину.

А потом, когда бурные дни миновали, низкие серые тучи дрогнули и треснули в тысяче мест, и мрачные островки их умчались к краю небес, будто перепугались шири, а когда их не стало, Конн воззрился в простор за простором голубой бесконечности, в глубины, где взгляд его застревал и не мог их пронзить, и откуда взор не отозвать. Солнце пылало оттуда и наполняло воздух искрами, а море — тысячей огоньков, и, глядя на них, он вспомнил о Таре: о колоннах из белой и желтой бронзы, что лучились на солнце, и о красных, белых и желтых раскрашенных кровлях, сиявших, ошеломлявших взор.

Так плавая, потеряв счет дням и ночам, ветрам и покою, прибыл он наконец на неведомый остров.

Сидел Конн к нему спиной и задолго до того, как увидел, — учуял его и задумался, ибо сидел он, оцепенев, размышляя над переменами, какие пришли в его вроде бы неизменный мир, и долго не мог сказать, что же это за разница в исхлестанном солью ветре или же отчего он так взбудоражился. Ибо внезапно Конн взбудоражился, и сердце его подпрыгнуло в неукротимом предвосхищении.

— Это октябрьский дух, — сказал он. — Пахнет яблоками.

Повернулся тут он и увидел остров, душистый от яблонь, сладкий от винных колодцев, и, прислушиваясь к берегам, Конн — хоть и притупился его слух от беспрестанного трепета моря — различил песню и наполнился ею: остров был, оказалось, гнездилищем птиц, и пели те радостно, сладко, победно.

Конн причалил к милому острову и двинулся по нему, под шнырявшими птицами, под яблоневыми ветвями, вдоль ароматных озер, где рос священный орешник, с которого падали и плыли в воде орехи знания; и благословлял он богов своего народа за землю, что не содрогалась, и за глубокие корни деревьев, что не болтались и не прогибались.

Глава шестая

Преодолев некоторый путь с подобной приятностью, увидел король величественный дом, дремавший на солнце.

Кровля его была обложена крыльями птиц — синими, желтыми и белыми крыльями, а посередине стены была дверь из хрусталя, меж опор из бронзы.

В том доме жила королева острова — Ригру (Большеглазая)⁷⁵, дочь Лодана, жена Даре Дегамры. Она восседала на хрустальном троне, а подле нее — сын Сегда, и они любезно встретили Верховного короля.

Во дворце не было слуг — не было и нужды в них. Верховный король обнаружил, что руки у него помылись сами собою, а позже увидел, что перед ним возникла еда — и появилась она без чужой помощи. На плечи ему бережно лег плащ, и король был ему рад, ибо старый его пришел в негодность от солнца, ветра и воды и стал недостоин взоров благородной женщины.

Короля пригласили к трапезе.

Он заметил, впрочем, что еду подали ему одному, и это Конну не понравилось, ибо есть в одиночку противно гостеприимству короля — и противно уговору с богами.

— Вольно ж вам, хозяева, — упрекнул он их, — но у меня гейс (запрет)⁷⁶ трапезничать в одиночку.

— А мы никогда не едим вместе, — отозвалась королева.

— Не могу я нарушать гейс, — сказал Верховный король.

— Я поем с тобой, — сказал Сегда (Учтивая Речь)⁷⁷, — и так ты, пока в гостях у нас, не нарушишь обетов.

— Конечно, — сказал Конн, — это будет очень удовлетворительно, ибо хватает мне бед, с какими приходится справляться, и я не желаю добавлять к ним обиду богов.

— В чем твои беды? — спросила благородная королева.

— Целый год, — ответил король, — не было в Ирландии ни зерна, ни молока. Земля Ирландии иссушена, деревья вянут, птицы не поют, пчелы не творят мед.

— И впрямь беда, — согласилась королева. — Но, — продолжила она, — с какой целью прибыл ты к нам на остров?

— Я прибыл просить у тебя одолжить мне сына.

— Одолжить сына!

— Мне доложили, — пояснил Конн, — что если сына непорочной пары привести в Тару и выкупать в водах Ирландии, земля освободится от напастей.

Даре, король острова, до той поры не заговаривал, но теперь молвил — с изумлением и пылом.

— Не одолжим мы своего сына никому — даже ради власти над целым светом, — сказал он.

Но Сегда, видя, что настроение у гостя испортилось, вмешался:

— Не по-доброму это — отказывать в чем бы то ни было Ард Ри Ирландии, я поеду с ним.

— Не уезжай, трепет сердца, — возразил его отец.

— Не уезжай, сокровище мое, — взмолилась мать.

— Я обязан, — ответил юноша, — ибо ради блага я нужен, и никто не должен от такого отмахиваться.

— Что ж, отправляйся, — сказал отец, — но я помещу тебя под защиту Верховного короля и королей четырех пятин Ирландии, а также под защиту Арта, сына Конна, и Фюна, сына Кула, и под защиту чародеев и поэтов и всех людей искусства в Ирландии. — Засим связал Ард Ри клятвой во всех тех защитах и оберегах.

— Я отвечаю за эти защиты, — сказал Конн.

Отправился прочь с острова с Сегдой, и через три дня достигли они Ирландии — и со временем прибыли в Тару.

Глава седьмая

Добравшись ко дворцу, Конн призвал чародеев и поэтов на совет и сообщил им, что обнаружил искомого юношу — сына девственницы. Ученые люди посовещались и постановили, что юношу надо убить, его кровь смешать с землей Тары и разбросать ее под деревьями.

Сегда, услышав об этом, изумился и вознегодовал, а затем, поняв, что остался один и без возможной подмоги, опечалился и убоялся за свою жизнь. Но помня, под какую защиту его поместили, перечислил всех в том собрании и обратился к Верховному королю за бережением, какое тот обещал.

Конн очень встревожился, но, связанный долгом, поместил юношу под всевозможные защиты, в каких поклялся, и, с отвагой человека, которому больше нечего ни обретать, ни терять, защитил Сегду и именем народа Ирландии.

Но народ Ирландии отказался принять на себя этот долг: люди сказали, что, хоть Ард Ри и действует в отношении юноши справедливо, в отношении Ирландии действует он не по правде.

— Желаем мы убить этого королевича не ради потехи, — возразили они, — но ради сохранности Ирландии он должен быть убит.

Разделился народ на разгневанные сонмы. Арт и Фюн, сын Кула, а также королевичи всей земли возмутились от мысли, что помещенный под их защиту окажется уязвлен чьей бы то ни было рукой. Но народ Ирландии и чародеи постановили, что король странствовал к Дивным с особой целью и что его поступки вне этой цели или же противные ей незаконны и никого к послушанию не обязывают.

Споры шли в Зале Совета, на рыночной площади, на улицах Тары, кто-то считал, что честь страны устраняла и отменяла любые неувязки личной чести, другие возражали, что есть у человека только она — личная честь, и ничто не превыше ее — '^:ни божества, ни даже Ирландия, ибо известно, что Ирландия есть божество⁷⁸.

Пока все спорили, Сегда, к которому обе стороны обращались с бережными и учтивыми доводами, делался все безутешнее.

— Ты должен умереть ради Ирландии, родное сердце, — проговорил один из них и троекратно расцеловал Сегду в щеки.

— Вообще-то, — отвечал Сегда, целуя в ответ, — вообще-то я вызывался не умирать за Ирландию, а лишь искупаться в водах ее и устранить недуг.

— Но, милое чадо, королевич, — сказал другой, также целуя Сегду, — если бы кто-то из нас мог спасти Ирландию, умерев за нее, мы бы с великой радостью это сделали.

И Сегда, целуя ответно, согласился, что подобная смерть благородна, однако не в его обязательствах.

Но, глядя на сокрушенные лица мужчин и женщин, иссеченные голодом, Сегда утратил решимость и молвил:

— Думаю, должен я умереть ради вас. — И добавил: — Умру за вас.

И когда произнес он это, все, кто присутствовал, коснулись губами его щеки, любовь и покой Ирландии вошли в его душу, и сделался он умиротворен, горд и счастлив.

Палач извлек широкий плоский клинок, и все, кто был рядом, укрыли глаза плащами, и тут истошный крик призвал палача погодить один миг. Верховный король открыл глаза и увидел женщину, что приближалась и гнала перед собой корову.

— Зачем вы убиваете этого юношу? — спросила она.

Ей объяснили причину.

— Вы уверены, — спросила она, — что поэты и чародеи знают действительно всё?

— Разве нет? — спросил король.

— Знают ли? — не унималась она. Затем повернулась к знающим: — Пусть чародей из всех чародеев скажет мне, что сокрыто в мешках на спине у моей коровы.

Но ни один чародей не смог — они даже не попытались.

— На вопросы так не отвечают, — сказали они. — В нашем искусстве — рецепты, призывы духов и долгие сложные приготовления.

— Я в тех искусствах знаю толк, — сказала женщина, — и говорю вам: если забьете вы эту корову вместо мальчишки, воздействие будет таким же.

— Мы бы лучше убили корову — или тысячу их, лишь бы не навредить этому королевичу, — сказал Конн, — но если помилуем юношу, не вернутся ли беды?

— Их не устранить, пока не устранишь причину.

— И в чем же причина?

— Бекума — причина, ее надо изгнать.

— Уж если взялась ты рассказывать мне, что делать, — ответил Конн, — расскажи то, что я в силах свершить.

— Скажу непременно. При себе оставляй Бекуму и беды, сколько захочешь. Мне-то что. Пойдем, сынок, — сказала она Сегде, ибо то была мать Сегды, она явилась его спасти; и непорочная королева с сыном возвратились к себе в зачарованный дом, оставив короля, Фюна, чародеев и благородных Ирландии в недоумении и позоре.

Глава восьмая

Есть и в этом, и во всяком другом мире добрые и злые люди, и тот, кто отправляется в мир, совершит добро или зло, как ему свойственно, а тот, кто возвращается, приходит к тому, что ему причитается. Беда, постигшая Бекуму, не привела к покаянию, и та милая дева взялась творить зло так же мгновенно и невинно, как вырастает цветок. Это из-за нее постигли Ирландию все горести, и нам остается лишь размышлять, зачем принесла Бекума хвори и засухи в землю, что стала теперь ей родной.

За всяким проступком стоит личная мелочность или же чувство, будто нам полагается больше, чем нашим собратьям. Возможно, как бы ни храбро приняла Бекума рок, гордость ее осталась жестоко уязвлена: в личной силе, хладнокровии и самоотождествлении, из-за которых ум приравнивает себя к богу и противится всякому владычеству, кроме собственного. Бекуму покарали, то есть подчинили власти, и ее чувство свободы, превосходства и самого существа в ней восстали. Ум коробит даже власть законов природы — и куда больше претит ему самовластье подобных ему: если кто-то способен повелевать мной, он подчиняет меня, становится мной, и до чего ужасно, кажется мне, я принижен таким присвоением!

Это чувство отдельности — суета и основа любых проступков. Ибо мы — не свобода, мы — власть, и обязаны подчиняться своим деяниям, где нам это под силу. Даже без осознания мы принимаем чужие правила во всем, что имеем, а если не делимся добрым, что есть в нас, это все потому, что не можем — нет его; однако даем что имеем, хоть бы и зло. Настаивать, чтобы другие участвовали в наших личных мытарствах, — первый шаг к настоянию, чтобы делили они и наши радости, на чем настоим мы, когда обретем их.

Бекума считала, что, раз обязана мучиться, все остальные пусть тоже страдают. Неистовствовала она против Ирландии и особенно — против юного Арта, мужнина сына, и не успокоилась, пока во всем не навредила Ирландии и королевичу. Может, мнила она, будто не способна заставить их мучиться, а эта мысль сводит с ума любую женщину. Или, кто знает, и впрямь желала она сына, а не отца, и ее невоплощенная страсть жила дальше как ненависть. Но правда в том, что Арт относился к подменной матери с большой неприязнью, и правда, что та увлеченно отвечала взаимностью.

Однажды Бекума вышла на луг перед дворцом и, увидев, что Арт играет в шахматы с Кромдесом, подошла к игровому столу и какое-то время наблюдала за поединком. Но королевич никак ее не замечал, пока стояла она у доски: он знал, что дева эта — недруг Ирландии, и не мог заставить себя даже смотреть на нее.

Бекума, склонив прелестную голову, улыбнулась — и в ярости, и в презрении.

— О сын короля, — сказала она, — требую я поединка с тобой — на желания.

Арт поднял голову и учтиво встал, но на Бекуму не глянул.

— Чего пожелает королева, то сделаю я, — молвил он.

— Я разве не мать тебе? — отозвалась она дерзко, заняв место, с которого подскочил главный чародей.

Началась игра, и Бекума вела ее так умело, что Арту едва удавалось противостоять ей. Но посреди игры Бекума стала задумчива и, словно забывшись, сделала ход, принесший победу ее противнику. Она, однако, того и хотела. Сидела, прикусив губу белыми зубками, и сердито глядела на Арта.

— Чего ты от меня хочешь? — спросила она.

— Велю тебе не принимать никакой пищи Ирландии, пока не найдешь ты жезл Курой⁷⁹, сына Даре.

Бекума надела плащ и пошла из Тары на север и восток, пока не добралась в Ольстер, к росистому, сиявшему бру Энгуса мак ан Ога, но ее там не приняли. Двинулась она тогда к сидам, которыми правил Огабал, и хотя этот владыка ее не принял, его дочь Ане, сводная сестра Бекумы, впустила ее к Дивным.

Бекума поспрашивала, и ей сообщили, где твердыня Курой мак Даре, и Бекума, добыв это знание, отправилась к Слив-Миш⁸⁰. Неважно, какими умениями удалось ей уговорить Курой отдать свой жезл, довольно сказать, что смогла она, торжествуя, вернуться в Тару. Вручив жезл Арту, она сказала:

— Желаю отыграться.

— Твое право, — сказал Арт. Уселись они на лугу перед дворцом и стали играть.

Сурова была та игра, и иногда оба противника сидели по часу, вперившись в доску, прежде чем сделать следующий ход, а по временам смотрели в небо, часы напролет, словно прося у неба совета. Но сводная сестра Бекумы Ане явилась из сида и, незримая ни для кого, вмешалась в игру Арта, и тот вдруг, глянув на доску, побледнел, ибо увидел, что партия проиграна.

— Я не делал этого хода, — сказал он сурово.

— Я тоже, — отозвалась Бекума и призвала зевак подтвердить.

Про себя она улыбалась — видела то, что смертному взору незримо.

— Похоже, я выиграла, — тихонько сказала она.

— Похоже, твои друзья из Дивных смухлевали, — проговорил Арт, — но ты победила — если такая победа тебе годится.

— Велю тебе, — сказала Бекума, — не есть пищи Ирландии, пока не найдешь ты Делвкаем, дочь Моргана.

— Где искать ее? спросил Арт в отчаянии.

На одном из морских островов, — ответила Бекума зловредно, радостно, довольно, ибо подумала, что не вернется Арт из того путешествия, и Морган о том позаботится.

Глава девятая

Арт, как прежде и отец его, отправился к Многоцветной земле, но отплыл он от Инвер-Колпы⁸¹, а не от Бен-Эдаря.

Со временем миновал он суровые зеленые морские хребты зачарованных вод и бродил меж островами, спрашивал всех, как найти Делвкаем, дочь Моргана. Но никаких вестей не добыл, пока не оказался на острове, что благоухал дикими яблоками, пестрел цветами и источал радость в песнях птиц и басистом добром гудении пчел. На том острове он встретил Креде, Истинно Красивую⁸², обменялись они поцелуями, и он рассказал ей о себе и о том, какую цель преследует.

— Мы тебя ждали, — сказала Креде, — но, о горе, душа твоя бедная, ждет тебя тяжкий, долгий, дурной путь: море и суша, опасность и трудность лежат меж тобой и дочерью Моргана.

— И все же я должен, — ответил он.

— Предстоит пересечь буйный темный океан. Дальше — густой лес, где каждый шип на каждом дереве остер, как наконечник копья, крив и цепок. Следом — глубокий пролив, — продолжала она, — места безмолвия и ужаса, полные безмозглых ядовитых чудищ. Потом бескрайняя дубовая чаща — темная, путанная, тернистая, там тебе заблудиться, там совершенно запутаться и потеряться. А еще обширная непроглядная глушь, а в ней темный дом, одинокий, где бродит эхо, а внутри семь мрачных ведьм, которых уже предупредили о том, что ты явишься, они изготовились бросить тебя в котел расплавленного свинца.

— Я не по выбору странствую, — сказал Арт, — выбора нет у меня, я должен идти.

— Минуешь тех ведьм, — продолжала она, — а их никто пока не миновал, — найдешь Айлиля Черные Зубы⁸³, сына Моргана Нежного Цветка⁸⁴, а того исполинского страшного воина кто обойдет?

— Непросто найти дочь Моргана, — уныло заметил Арт.

— Непросто, — пылко сказала Креде, — а если примешь совет мой…

— Советуй мне, — перебил он, — ибо воистину нет того, кто нуждался бы в наставлении больше, чем я.

— Я тебе посоветую, — вполголоса сказала Креде, — не искать милой дочери Моргана, остаться здесь, где все, что прелестно, к твоим услугам.

— Но, но… — воскликнул Арт в изумлении.

— Разве не прелестна я, как дочь Моргана? — спросила она, встав пред ним величаво, молитвенно и заглянула в глаза ему с властной нежностью.

— Ручаюсь, — молвил он, — ты милей и прелестней любого творенья под солнцем, но…

— И со мной, — сказала она, — ты забудешь Ирландию.

— Я связан обетом, — вскричал Арт, — я дал слово и не смогу забыть Ирландию или отпасть от нее даже ради всех королевств Многоцветной земли.

Креде больше не убеждала его, но, расставаясь с ним, прошептала:

— У Моргана во дворце есть две девушки, мои сестры. Они подойдут к тебе с чашами: одна — с вином, вторая — с ядом. Пей из чаши, что в правой руке, о дорогой мой.

Арт шагнул к себе в коракл, и Креде, заламывая руки, еще раз попыталась отговорить его от ужасного странствия.

— Не покидай меня, — просила она. — Не иди к тем опасностям. Вокруг дворца Моргана частокол из медных пик, и на каждом острие скалится и усыхает голова человека. И лишь на одном острие ничего — оно ждет тебя. Не ходи туда, мой возлюбленный.

— Я обязан, — пылко вымолвил Арт.

— Есть еще одна опасность, — проговорила она. — Берегись матери Делвкаем, Песьей Головы⁸⁵, дочери короля Песьих Голов. Берегись ее.

— И впрямь, — пробормотал Арт, — столько всего предстоит беречься, что не стану беречься ни от чего. Свершу свое дело, — сказал он волнам, — и пусть все эти твари, и чудища, и народ Песьих Голов свершают свое.

Глава десятая

Двинулся он вперед на своей утлой лодочке и со временем понял, что отплыл из былых морей к валам мощней, беспокойней. Из тех темно-зеленых накатов щерились на него жуткие здоровенные пасти, а круглые, злые, в красных каймах, выпученные глаза смотрели на лодку в упор. Хребет чернильной воды пер, весь в пене, на борт, а позади него — громадная бородавчатая голова, что рыгала и выла. Но всех этих злобных тварей он тыкал длинным копьем или закалывал ближе к лодке острогой.

Не избежал он ни одной напасти, о каких ему говорили. В темной густой дубраве убил он семь ведьм и погреб их в расплавленном свинце, какой раскалили они для него. Влез на ледяную гору, холодный дух которой, казалось, проник к нему в тело и раскрошил мозг костей, и на той горе, пока не овладел он восхожденьем по льду, на каждом шагу вверх соскальзывал вниз на десять. Сердце чуть не отказало ему, прежде чем научился он забираться на тот тлетворный курган. В разветвленной долине, куда сполз он в ночи, его окружили великанские жабы, что плевались отравой и ледяны были, как земля их обитания, холодны, зловонны, свирепы. На Слив-Сав⁸⁶ встретился Арт с длинногривыми львами, что ждали зверей всей земли в засаде, грозно рыча над добычей и хрустя ее устрашенными костями. Нашел он и Айлиля Черные Зубы: тот сидел на мосту над потоком, мрачный великан, и точил зубы о каменный столп. Арт подобрался тихонько и сразил его.

Недаром все эти трудности и напасти были у него на пути. Всех их — и всех тварей — измыслила Песья Голова, жена Моргана, ибо стало ей ведомо, что погибнет она в тот день, когда посватаются к ее дочери. А значит, ни одна опасность на пути Арта не была настоящей — сплошь чародейские грезы, сотворенные на зло ему великой ведьмой⁸⁷.

Всему наперекор, все побеждая, явился он к твердыне Моргана, и место это было так прекрасно — после всех злоключений Арта, какие пришлось ему одолеть, — что чуть не зарыдал он от той красоты.

Делвкаем знала, что он придет. Ждала его, тосковала. В мыслях ее Арт был не только любовью — он был свободой, ибо девушка была заложницей в доме своего отца. Великий столп высотой в сто стоп выстроен был на крыше дворца, на вершине того столпа соорудили крошечную светелку, и в ней томилась Делвкаем.

Милее была она обликом, нежели любая королевна Многоцветной земли. Мудрее любой женщины той земли, умелица в музыке, вышивке и воздержании и при всем этом наделена знанием королевы.

Хотя мать Делвкаем не желала Арту ничего, кроме зла, обращалась она с ним учтиво, как и положено королеве, с одной стороны, а с другой — как подобает обходиться с сыном короля Ирландии. А потому, когда Арт вошел в чертог, встретили его и расцеловали, искупали, облачили и накормили. Две юные девы явились к нему, у каждой в руках по чаше, и дали ему испить по-королевски, но, помня о наставлениях Креде, он отпил лишь из чаши по левую руку от себя и так избежал отравления. Следом его навестила мать Делвкаем, Песья Голова, дочь короля Песьих Голов, королева Моргана. Одета она была в полный доспех и вызвала Арта на поединок.

Страшная состоялась битва, ибо не было навыка или же знания, неведомого королеве, и Арт неминуемо сгинул бы от руки ее, но дни королевы были сочтены, звезда погасла, время пришло. Это ее голова покатилась по земле, когда схватка свершилась — это ее голова скалилась и иссыхала на ничейном штыре, какой припасла она Арту.

И тогда освободил Арт Делвкаем из узилища на вершине столпа, и обручились они. Но не успели закончиться торжества, как поступь одного человека сотрясла весь чертог и, казалось, чуть не сокрушила весь мир.

То вернулся домой Морган.

Угрюмый король тоже вызвал Арта на бой, и в его честь Арт облачился в доспех, который взял из Ирландии. Были на нем грудная пластина и шлем из золота, на плечах — плащ из синего атласа, левая рука — в ремнях багряного щита, инкрустированного серебром, а в другой руке держал он меч с широким долом и синей рукоятью, что часто звенел в боях и сшибках, в радостных подвигах и упражнениях.

До сего времени все испытания, какие пришлось ему одолеть, казались такими великими, что вряд ли удастся к ним прибавить. Но если собрать их все в одну беду, не равны они будут и половине ярости и порухи войны против Моргана.

Ибо то, чего не мог добиться оружием, Морган брал хитростью, и потому, пока Арт бросался на него или же отбивал ловкий удар, обличие Моргана менялось на глазах у Арта, и чудовищный повелитель пер на него в другом облике — с неожиданной стороны.

Повезло сыну Ард Ри: любим он был среди поэтов и чародеев своей земли, они научили его всему, что знали об оборотнях и о словах силы.

Все это ему пригодилось.

То и дело — ибо оружие надо менять вместе с врагом — они бились головами, как два исполинских оленя, и грохот той чудовищной бойни рокотал в воздухе, наполнял его еще долго после того, как оставили друг друга их лбы. Затем — как два льва, когтистых, с глубокими пастями, рычащих, с жесткими гривами, красноокие, с блестящими остро-белыми клыками, проворно крались они друг против друга — искали слабое место. А дальше — как два непреодолимых свирепых вала из глубин, два зеленых хребта с белыми навершиями, широченные, сшибались они, рушились, опадали, откатывались друг от друга; и грохот этих двух волн был как рев всего океана, когда вой бури тонет в яром накате длиною в лигу.

Но раз время жены истекло, муж обречен. Ждет его в ином месте возлюбленная, и Морган отправился вслед за своей королевой, в мир, что за Многоцветной землей, — то его победитель снес многомудрую голову Моргана с исполинских плеч.

Арт не задержался в Многоцветной земле, ибо нечего больше было ему в ней искать. Собрал среди сокровищ ужасного короля те, что ему приглянулись, и с Делв-каем рука об руку ступил в свой коракл.

И, устремив все мысли к Ирландии, они отправились к ней, так сказать, в мгновение ока.

Волны всего света белого словно неслись мимо них громадным зеленым потопом. Звук всех океанов ревел в их ушах один бесконечный миг. Ничего не осталось, лишь беспредельный рев и натиск воды. А дальше вплыли они в столь же бескрайнюю тишь, да так внезапно, что показалась она им в сравнении столь же громовой, как и ярость стихии, из какой они выбрались. Какое-то время переводили дух, глядя друг на друга, держась друг за друга, а иначе не только жизни их, но и сами души умчало б порывистым переходом из мира в мир; следом, глянув вокруг, увидали они мелкие яркие волны, что сливочно пенились у скал Бен-Эдаря, и благословили Арт и Делвкаем силу, что направляла и защищала их — и благословили милую землю Эйре.

Добравшись до Тары, Делвкаем, что была сильнее Бекумы в искусствах и чародействе, приказала той убираться, и та послушалась.

Оставила она короля. Вышла из круга советников и чародеев. Не попрощалась ни с кем. Не сказала «прощай» королю, а двинулась к Бен-Эдарю.

Куда ей податься, не знал ни один человек: изгнали ее из Многоцветной земли, и вернуться туда она не могла. Энгус Ог возбранил ей вход и в земли сидов, в Ирландии оставаться ей тоже нельзя. Подалась она в Сасану и стала там королевой; она-то и вскормила ярость против Святой Земли, что не унялась и поныне⁸⁸.