Ирландские предания

Глава I

Неведомо нам, откуда взялась Бекфола. Мы также не знаем наверняка, куда она пропала. Нам даже неизвестно, как ее по-настоящему звали, ибо имя Бекфола, Бесприданница, или «с приданым скудным», получила она лишь как прозвище. Достоверно только, что она исчезла из мира, который нам известен, и что она отправилась в царство, куда догадкам вслед за ней не долететь.

Случилось это в те дни, когда правителем всей Ирландии был Дермод, сын знаменитого Аэда Слейна[75]. Он не был женат, но у него было множество приемных сынов, принцев из четырех провинций, которых отцы послали в знак своей верности и привязанности к Ард Ри, и свои обязанности приемного отца Дермод держал исправно[76]. Одним из молодых королевичей в его доме был Кримтанн[77], сын Аэда, король Аейнстера, которого верховный владыка ценил выше прочих и к которому относился по-отечески. И это было неудивительно, ведь этот юноша любил его ответно и был пылким, умным и скромным, как и подобает принцу.

Верховный правитель и Кримтанн часто отправлялись из Тары на охоту с ястребами и порой даже без всякого сопровождения. Во время этих вылазок правитель делился с приемным сыном своими обильными знаниями о лесе и давал ему общие советы, как следует держать себя принцу, каковы его обязанности, как вести себя при дворе и заботиться о народе.

Дермод Мак-Аэд наслаждался этими вылазками без посторонних и, когда мог выкроить денек от придворных занятий и дел, тайно посылал весточку Кримтанну. Юноша хватал свое охотничье снаряжение и присоединялся к правителю в оговоренном заранее месте, а потом они бродили по разным местам наугад.

Во время одного из таких приключений, когда они исследовали разлившуюся реку, дабы найти брод, увидели одинокую женщину в повозке, катившей с запада.

— Любопытно, что бы это значило? — задумчиво воскликнул король.

— Что тут удивительного для тебя — женщина в повозке? — спросил Кримтанн, ибо его спутник любил знания и хотел ими обладать.

— Знаешь, мое сокровище, — ответил Дермод, — наши умы изумлены, когда мы видим женщину, способную гнать корову на пастбище, ибо всегда нам кажется, что плохо они управляют.

Кримтанн впитал эти наставления, аки губка, и так же быстро их переварил.

— Думаю, это верно сказано, — согласился он.

— Однако, — продолжил Дермод, — когда мы видим женщину, управляющую повозкой и двумя лошадьми, мы поистине изумлены.

Когда объясняют предмет, нас удививший, изумляемся мы еще более, и сообразно Кримтанн был теперь поражен, как и король.

— И вправду! — молвил он. — Женщина правит двумя лошадьми!

— Разве раньше ты этого не замечал? — спросил его король с добродушным ехидством.

— Я смотрел, но не видел, — признался молодой человек.

— Кроме того, — сказал король, — когда мы видим женщину вдалеке от дома, у нас возникают догадки, ибо ты же видел и замечал, что женщины — домохозяйки и что дом без женщины или женщина без дома — вещи несовершенные, и, хотя такое можно наблюдать нечасто, это замечается вдвойне.

— Без сомнения, — ответил королевич, задумчивого нахмурив брови.

— Мы разузнаем об этой женщине, спросив ее саму, — решительно предложил король.

— Так и сделаем, — согласился Кримтанн.

— Мое королевское величество использует слова «мы» и «нам», когда говорит о своем королевском величестве, — сказал Дермод, — однако князья, которые еще не правят землями, должны использовать другую форму речи, когда говорят о себе.

— Я так безрассуден, — смиренно ответил Кримтанн.

Король расцеловал его в обе щеки.

— На самом деле, сердце мое и сын мой, мы не ругаем тебя, но ты должен думать и стараться не выглядеть таким ужасно безрассудным. Это есть часть искусства правителя.

— Мне никогда не овладеть этим трудным искусством, — посетовал его спутник.

— Все мы должны освоить его, — ответил Дермод. — Думать должно умом и языком, но не должны мы думать носом и бровями.

Женщина в повозке приблизилась к броду, рядом с которым они стояли. Не останавливаясь, направила она сходу своих коней через отмель и пересекла реку, подняв целый вихрь пены и брызг.

— Ну разве она не славно правит! — восхищенно воскликнул Кримтанн.

— Когда ты станешь постарше, — отечески обратился к нему король, — будешь восхищаться тем, что действительно достойно восхищения, ибо хотя она и славно правит, но сама она славнее. — И с чувством добавил: — Она воистину чудо света и бесконечная радость для глаз!

Всем этим была она и даже большим, и, когда она направила лошадей через реку и заставила их взлететь на берег, ее развевающиеся волосы и приоткрытые губы, вся ее юная сила и грация тела бросились в глаза королю и не смогли легко их покинуть.

Тем не менее свой взор дева остановила не на царе, а на его подопечном, и если правитель мог с трудом отвести от нее взгляд, то она с таким же трудом не могла не смотреть на Кримтанна.

— Стой, погоди! — воскликнул царь.

— Ради кого мне останавливаться? — спросила она, все же останавливаясь, как это свойственно женщинам, которые, получив указание, все же бунтуют против него.

— Ради Дермода!

— В этом мире полно Дермодов, — возразила она.

— Но только один Ард Ри, — ответил правитель.

Тогда она сошла с повозки и поклонилась.

— Я хочу знать твое имя! — молвил он.

Однако на это требование она нахмурилась и отрезала:

— Не хочу об этом говорить!

— Также хочу я знать, откуда ты пришла и куда направляешься.

— Не желаю говорить ни о чем из этого!

— И даже королю?

— Никому не желаю об этом рассказывать!

Кримтанн возмутился.

— Госпожа, — взмолился он, — ты ведь не станешь ничего скрывать от Ард Ри?

Однако дева смотрела на Верховного правителя так же царственно, как и он на нее, и что бы Верховный правитель ни видел в этих прекрасных глазах, он не смел настаивать.

Он отвел Кримтанна в сторонку, поскольку тот не отказывал выслушивать советы.

— Сердце мое, — сказал царь, — мы всегда должны стараться действовать мудро, и мы должны настаивать получать ответы лишь на вопросы, которые касаются нас лично.

Кримтанн воспринял всю справедливость этого замечания.

— На самом деле мне вовсе не следует знать имя этой дамы, и мне все равно, откуда она.

— Не следует? — переспросил Кримтанн.

— Нет, но я хочу знать, выйдет ли она за меня замуж?

— На мой взгляд, это отличный вопрос… — пробормотал его спутник.

— Вот вопрос, на который следует ответить! — с восторгом воскликнул король. — Однако, — продолжил он, — знания, кто это за женщина или откуда она родом, могут принести нам не только сведения, но и муки. Кто знает, в какие приключения вовлекло ее прошлое!

И несколько мгновений тревожно всматривался он в зловещие пределы, и Кримтанн делал то же вместе с ним.

— За ней прошлое, — заключил он, — однако будущее наше, и мы будем спрашивать только то, что относится к грядущему.

Он вернулся к деве.

— Хотим мы, чтобы ты стала нашей супругой, — молвил он.

Говоря это, взглянул он на нее при этом благосклонно, решительно и проникновенно, чтобы взгляд ее не мог отклониться в сторону. И все же, пока смотрел на нее царь, слеза навернулась на ее прекрасные глаза, и между бровями, в глубине, мелькнула мысль о прекрасном юнце, который стоял рядом с царем и тоже смотрел на нее.

Однако, когда верховный правитель Ирландии просит выйти за него замуж, отказываться не должно, ибо не будут об этом просить каждый день на неделе и нет в мире женщины, которая не хотела бы править в Таре.

Вторая слеза уж не скатилась с ресниц девы, и рука об руку с королем отправилась она вместе с ним к дворцу, а позади них в расстроенных чувствах Кримтанн Мак-Аэд вел лошадей с колесницей.

Глава II

Поженили их в спешке, равной желанию владыки; и поскольку он больше не спрашивал ее имени, а она так и не вызвалась назвать его, и поскольку она пошла замуж без приданого и не получила ничего от него, прозвали ее Бекфолой — Бесприданницей.

Шло время, и счастье короля было столь велико, как и предполагали его ожидания. Однако со стороны Бекфолы подобного и быть не могло.

Есть некоторые, чье счастье заключается в честолюбии и положении, и для них возможность стать королевой верховного правителя Ирландии является удовлетворением, которое насыщает желание. Однако ум Бекфолы не довольствовался умеренностью, и казалось ей, что без Кримтанна не обладает она ничем.

Для нее он был светом солнечным от солнца, сиянием в лунном луче; он был благоуханием в плоде и вкусом в меду; и когда переводила она взгляд с Кримтанна на короля, то не могла не замечать, что нужный ей человек не на должном том месте. Она думала, что увенчанный одними только кудрями Кримтанн Мак-Аэд коронован более благородной диадемой, чем все владыки мира. Однажды она так и сказала ему об этом.

Когда Кримтанн услышал эту неожиданную новость, его ужас был так велик, что он подумывал немедленно бежать из Тары; но когда что-то сказано один раз, во второй говорится легче, а при третьем повторении уж слушают терпеливо.

Поразмыслив немного, Кримтанн Мак-Аэд согласился с Бекфо-лой и условился убежать из Тары, и было частью их уговора, что потом они будут жить долго и счастливо.

Однажды утром, когда ни одна птица еще не шевельнулась, король почувствовал, что его дорогая спутница встает. Он глянул одним глазом на бледный свет, который сочился в окно, и понял, что, по правде говоря, его и светом-то нельзя было назвать.

— Даже птицы не поют, — пробормотал он.

Потом обратился к Бекфоле:

— К чему столь ранний подъем, сердце мое?

— Есть у меня дельце, — ответила она.

— Не время сейчас для дел, — умиротворенно молвил монарх.

— Пусть и так, — ответила она и быстро оделась.

— А что за дело? — поинтересовался он.

— Одежду оставила я в некотором месте и надо ее забрать. Восемь шелковых халатов, расшитых золотом, восемь драгоценных брошей из золота чеканного и три диадемы из чистого золота.

— В такой-то час, — терпеливо молвил король, — ложе лучше дороги.

— Пусть и так, — ответила она.

— Кроме того, — продолжил он, — разъезжать по воскресеньям к добру не приведет.

— Пусть приведет, к чему приведет, — ответила она.

— Не подпускать кошку к сливкам или женщину к нарядам — не царское это дело, — сурово молвил монарх.

На все дела и на всех Ард Ри мог спокойно смотреть, взирая на все творимое безмятежным взглядом; однако следует знать, что было одно дело, до предела ему ненавистное, и наказывал он его совершение со всей возможной строгостью, — это было нарушение дня воскресного. В течение шести дней на неделе все, что случалось, могло происходить; это Дермода не касалось, но на седьмой день вообще ничего не должно было происходить, если верховный правитель мог так устроить. Если было то в его силах, он привязал бы птиц к их зеленым ветвям и запретил бы в тот день облакам наполнять поднебесье движением своим и красками. Это правитель разрешал, хотя, быть может, и скрипя зубами, но все прочее, что было под рукой его, чувствовало его власть.

Был у него такой обычай: когда вставал утром в воскресенье, то взбирался на главную возвышенность Тары и смотрел оттуда во все стороны, чтобы видеть, не развлекаются ли где какие-нибудь дивные или сиды его светлости; ибо он напрочь запрещал этим существам пользоваться землей в воскресенье, и горе было тому милому созданию, про которое узнают, что нарушило оно закон его.

Нам неведомо, какое зло он мог причинить дивным, однако во время правления Дермода все по воскресеньям возносили свои молитвы, и сиды оставались на своих холмах.

Можно представить потому, с каким гневом смотрел он на приготовления жены своей в дорогу, однако же, хотя король может все, что может сделать муж?.. И он приноровился спать далее.

— В таком не ко времени деле я не участник, — сердито пробурчал он.

— Пусть и так, — ответила Бекфола.

Она вышла из дворца с одной служанкой, и, когда переступила порог, с ней что-то произошло, но как и каким образом это случилось, сказать трудно; ибо в одно мгновение она вышла из дворца и из мира и на втором шаге оказалась в Дивноземье, но как и сама не знала.

Собиралась она отправиться в Клюэн-да-Хайлех[78], чтобы встретиться там с Кримтанном, но, когда вышла из дворца, уж больше не помнила его.

Перед ее взорами и глазами ее служанки мир представал, каким он всегда и был, и окружали их знакомые им приметы. Однако цель, ради которой они отправились в путь, была уж иной и неведомой, и люди, которых они встречали по пути, были им неведомы, хотя и были им знакомы.

Они отправились на юг из Тары в Даффри, что в Лейнстере, но вскоре сбились с пути и попали в дебри. Наконец Бекфола остановилась и молвила:

— Я не знаю, где мы.

А потом, сидя на ветке, со злобой и ненавистью смотрела она на беснующуюся и рычащую свору внизу

Служанка ответила, что ей это тоже неведомо.

— И все же, — сказала Бекфола, — если мы пойдем прямо, то куда-нибудь да доберемся.

Они пошли далее, а служанка все поливала слезами дорогу.

Надвигалась ночь, серый холод и серая тишина, и объяты они были этим холодом и тишиной; и шли они в страхе, ибо обе не знали и не ведали, что ожидает их.

Когда взбирались они с трудом по шуршащему и шепчущему склону невысокого холма, служанка ненароком оглянулась, а глянув, вскрикнула, махнула рукой и вцепилась в Бекфолу. Та тоже поглядела туда и увидала внизу огромную темную массу, что рывками двигалась вперед.

— Волки! — крикнула служанка.

— Беги к тем деревьям! — приказала ей госпожа. — Мы заберемся на них и примостимся среди ветвей.

Побежали они, а служанка все стонала и причитала.

— Не залезть мне на дерево, — рыдала она, — сожрут меня волки.

Так и вышло.

Однако ее госпожа взобралась на дерево и на ладонь была она от брызг слюны, щелканья и клацанья стальных челюстей. А потом, сидя на ветке, со злобой и ненавистью смотрела она на беснующуюся и рычащую свору внизу, глядела на множество белых клыков в оскалившихся пастях и на разгоревшиеся красные угли в этих мечущихся и рыскающих глазах.

Глава III

Однако через некоторое время взошла луна, и волки убрались, ибо их прозорливый и опытный вожак заявил, что, пока они остаются тут, девушка тоже останется тут; и поэтому, от всей души проклиная деревья, стая ушла. У Бекфолы ныли ноги из-за того, что обхватывала она ими ветку, однако и не было у нее ни одной другой части, которая бы не болела, ведь даме сидеть на дереве несподручно.

Некоторое время она опасалась слезать с дерева.

— Эти волки могут вернуться, — говорила она, — ведь их вожак хитер и проницателен, и, судя по выражению его взгляда, который я поймала, когда он уходил, уверена: он собирается сожрать именно меня, и не будет вместо этого охотиться за другими женщинами на своем пути.

Она внимательно огляделась по сторонам, чтобы убедиться, не сидит ли кто в укрытии; она зорко и неторопливо вглядывалась в тени под деревьями вдалеке, чтобы посмотреть, не двигаются ли эти тени; и она прислушивалась к любому дуновению, пытаясь услышать подскуливание, зевоту или фырканье. Однако она ничего не увидела и не услыхала; постепенно ее разумом овладело спокойствие, и она начала считать, что минувшая опасность — это опасность, которой можно пренебречь.

Однако, прежде чем спуститься, снова оглядела она дремлющий вкруг нее мир черноты и серебра и заметила красный мерцающий огонек меж дальних деревьев.

— Там, где свет, опасности нет, — молвила она, а после оставила дерево и помчалась в том направлении.

И там, между тремя огромными дубами, набежала она на юношу, который жарил на огне кабана. Она поприветствовала его и села рядом. Однако после первого взгляда и привета юноша сей больше не смотрел на нее и с ней не заговаривал.

Когда кабан был приготовлен, он съел кусок и поделился с ней. Затем он встал и отошел от огня к деревьям. Бекфола последовала за ним, с сожалением сознавая, что в ее в жизни появилось нечто новое. «Ибо, — подумала она, — обычно юноши не разговаривают со мной, ведь я супруга короля, однако очень необычно, что этот юноша даже на меня не смотрит».

Однако, если юноша и не смотрел на нее, она-то хорошо его разглядела, и увиденное до того ей понравилось, что уж и времени далее думать не осталось. Ведь если Кримтанн был красив, то этот молодец был в десять раз пригожее. Кудри Кримтанна и впрямь были отрадой взорам королевы; глядя на них, она лучше ела и крепче спала. Однако вид этого юноши лишил ее желания вкушать пищу, а что до сна, то она страшилась его, ведь закрой глаза — и лишишься единственной непреходящей радости — смотреть на этого юношу не переставая, пока глаза могут видеть, а голова не клонится долу.

Они подошли к морскому заливу, приятному на вид, спокойному и освещенному круглой серебристой луной; молодец с идущей по его следам Бекфолой сели в лодку и поплыли к красивому скалистому острову. Там они двинулись вглубь, к огромному замку, в котором не было ни души, кроме них самих; там юноша заснул, а Бекфола сидела, глядя на него, пока неумолимый покой не смежил ее веки и она тоже не задремала.

Утром пробудилась она от громкого крика.

— Выходи, Фланн, выходи, сердце мое!

Юноша вскочил со своего ложа, перепоясался и зашагал к выходу. Его встретили трое молодцов при оружии, и все четверо двинулись навстречу еще четырем мужам, ожидавшим их неподалеку на лужайке. Затем эти две четверки начали сражаться друг с другом по всем воинским правилам, но и со всей воинственной яростью, и в конце этой битвы остался только один человек, а остальные семеро полегли убиенными.

Бекфола обратилась к юноше.

— Твой бой был воистину доблестным, — молвила она.

— Увы! — ответил он. — Если это и было доблестное деяние, то не к добру оно, ибо три моих брата мертвы и четверо моих племянников тоже.

— Ох же! — воскликнула Бекфола. — Зачем же ты сражался в этой битве?

— За власть над этим островом, островом Федаха, сына Дала.

И хотя Бекфола была взволнована и напугана этой битвой, интересовало ее совсем иное; поэтому она вскоре задала вопрос, который лежал у нее на сердце:

— Почему ты не говоришь со мной и не смотришь на меня?

— Пока не отвоевал я власть над этой землей у всех на нее претендентов, не ровня я супруге верховного владыки Ирландии, — ответил он.

И этот ответ лег бальзамом на сердце Бекфолы.

— И что же мне делать? — радостно спросила она.

— Возвращайся домой, — посоветовал он. — Я провожу тебя туда с твоей служанкой, ибо на самом деле она не умерла, а когда завоюю свою землю, приду за тобой в Тару.

— Придешь обязательно! — уверила она.

— Клянусь, что приду, — молвил он.

Втроем вернулись они, и к концу дня и ночи увидали вдали могучие кровли Тары, проступавшие в утренней дымке. Юноша оставил их; постоянно оглядываясь и с трудом переступая, Бекфола перешагнула порог дворца, размышляя, что ей сказать Дермоду и чем объяснить свою трехдневную отлучку.

Глава IV

Было так рано, что еще не проснулась ни одна птица, и тусклый серый свет, лившийся с небес, увеличивал и делал неясным видимое, окутывая все в холод и сизый мрак.

Осторожно пробираясь по сумрачным коридорам, Бекфо-ла была рада, что, за исключением охранников, ни одно существо еще не пробудилось и что еще какое-то время ей можно двигаться без оглядки. Она была рада также передышке, которая позволяла ей устроиться в собственном доме и обрести то спокойствие, которое обычно испытывают женщины в окружении собственных стен, когда могут взирать на окружающие их вещи, обладание которыми стало почти частью их натуры. Ни одна женщина, разлученная со своими вещами, не бывает покойной; сердце ее не может быть по-настоящему спокойным, что бы там она ни думала, поэтому под распростертым небом или в чужом доме она не будет тем знающим и цельным человеком, коим становится, когда видит свой дом в порядке, а домашние вещи под рукой.

Бекфола толкнула дверь в царскую спальню и бесшумно вошла. Затем она спокойно села в кресло: поглядела на лежавшего монарха, и начала обдумывать, с чем подойти к нему, когда он проснется, и что сказать, дабы остановить его вопросы или упреки.

«Начну сама упрекать его, — подумала она. — Назову негодным мужем, тем удивлю его, и он позабудет обо всем, кроме собственной тревоги и негодования».

Однако в этот момент владыка поднял голову с подушки и ласково глянул на нее. Ее сердце заколотилось, и она собиралась сразу возвысить голос, прежде чем он успел бы спросить о чем-либо.

Но король заговорил первым, и то, что он сказал, так поразило ее, что все объяснения и упреки, которые уже трепетали на языке ее, слетели с него в одно мгновение, и могла она только оторопело и безмолвно сидеть, да таращиться в недоумении.

— Что, сердце мое, — молвил король, — ты решила отказаться от этого дела?

— Я… я… — замялась Бекфола.

— Сейчас и впрямь не до дел, — настаивал Дермод, — потому что ни одна птица из пернатых еще не покинула свое дерево и, — продолжил он в сердцах, — так темно, что ты бы свое дело и не разглядела, даже на него натолкнувшись.

— Я, — задохнулась Бекфола. — Я…

— Воскресная прогулка, — продолжил он, — заведомо негожа. Ничего путного из нее не выйдет. Ты можешь заполучить свои платья и венцы завтра. Однако в такое время умудренный муж оставляет дела свои летучим мышам, лупоглазым совам и пучеглазым тварям, что рыщут и вынюхивают в темноте. Вернись в теплую постельку, дорогая, и отправляйся в путь поутру.

С сердца Бекфолы спало такое бремя опасений, что она незамедлительно выполнила, что было велено, и в таком она оказалось замешательстве, что не могла ни думать, ни говорить о чем-либо.

Тем не менее пока она потягивалась в теплом сумраке, пришла ей в голову мысль, что Кримтанн, сын Аэда, должно быть, сейчас ожидает ее в Клюэн-да-Хайлехе, и она помыслила об этом молодом человеке как о чудном и презабавном, а то, что ожидал он ее, беспокоило ее не больше, чем если бы овца ожидала ее или куст у дороги.

С тем и заснула.

Глава V

Утром, когда сели они завтракать, доложили о четырех церковниках, и, когда вошли они, король глянул на них сурово и неодобрительно.

— Как понимать это воскресное странствие? — спросил он.

Представлял эту четверку брат с нервно дергающимися пальцами, острым подбородком, узким лбом и глубоко посаженными злобными глазами.

— Воистину, — сказал он, и пальцы его правой руки вцепились намертво в пальцы левой руки, — воистину, мы переступили наказ.

— И почему же, объясни!

— Нас спешно послал к тебе наш господин, Моласий из Деве-ниша[79].

— Благочестивый, набожный человек, — прервал его король, — тот, кто не одобряет нарушений правил дня воскресного.

— Нам было приказано сообщить тебе следующее, — молвил мрачный церковник и зажал пальцы своей правой руки в левом кулаке так, что нельзя было и надеяться увидеть их снова воскресшими. — Долгом одного из братьев Девениша, — продолжил он, — было выгонять скот до рассвета, и этот брат, выполняя свои обязанности, видел сегодня утром, как восемь пригожих молодых людей сражались между собой.

— Воскресным утром! — вспылил Дермод.

Церковник усердно закивал:

— Поутру самого освященного дня.

— Рассказывай! — гневно приказал король.

Однако тут ужас внезапно сжал сердце Бекфолы своими пальцами.

— Не надо страшных историй в воскресенье! — взмолилась она. — Никому ничего хорошего из такого рассказа не будет.

— Нет уж, супруга дорогая, — заявил король. — Об этом должно быть рассказано!

Тут церковник глянул на нее угрюмо и грозно, а затем по царскому знаку продолжил свой рассказ.

— Из этих восьми семеро были убиты.

— Они в аду, — мрачно заметил король.

— Точно, в аду, — горячо поддакнул церковник.

— А тот, кто не был убит?

— Он жив, — ответил церковник.

— Уж наверняка, — согласился монарх. — Расскажи, как все было.

— Моласий приказал похоронить тех семерых злодеев и снял с их нечестивых шей, с их поганых рук и с их неблагословенного оружия золота и серебра весом о двух человек.

— Вес двоих мужей! — задумчиво повторил Дермод.

— Именно так, — сказал тощий церковник. — Ни больше ни меньше. И он послал нас узнать, какая часть этого адского сокровища принадлежит братии Девениша, а какая — собственность короля.

Тут снова вмешалась Бекфола, говоря величественно, по-царски, но торопливо:

— Пусть братия возьмет все сокровища, потому что оно воскресное, а потому удачи никому не принесет.

Церковник снова бросил на нее из-под впалых век холодный взгляд своих серых, скошенных к носу глаз и стал ждать ответа короля.

Дермод задумался, склонив голову в ответ на этот спор влево, как бы «против», а после направо, как бы «за».

— Следует поступить, как советует моя любезная королева. Пусть из этого золота и серебра сделают ковчег искусной работы, с датой моей и моим именем, в память о моей бабушке, что породила агнца, лосося, а затем и моего отца, Ард Ри. А что же касается оставшегося драгоценного металла, то из него можно выковать пастырский посох в честь благочестивого мужа Моласия.

— Это еще не конец истории, — молвил угрюмый церковник с острым подбородком.

Король придвинулся с добродушным нетерпением.

— Если станешь досказывать, — молвил он, — то когда-нибудь обязательно закончишь. Камнем на камень возводят дом, сердце мое, а слово за словом ведут рассказ.

Церковник словно бы ушел в себя, сделался костляв и зловещ, а потом просипел:

— Кроме молодца по имени Фланн, которого не убили там, на месте, где случился бой и нарушение воскресенья, был и другой человек.

— Что за человек? — спросил встревоженный монарх.

Церковник выпятил вперед подбородок, а затем вздернул бровь.

— Это была жена короля! — крикнул он. — Женщина по прозванью Бекфола! Вот эта женщина! — взревел он и вытянул худой, негнущийся, длиннющий палец к королеве.

— Дьявол! — пробормотал король, вздрогнув.

— Если она и впрямь женщина! — зашелся церковник.

— Что ты имеешь в виду? — в гневе и ужасе спросил король.

— Либо она женщина из этого мира, и ее следует наказать, либо она женщина из сидов, и нужно ее изгнать, однако в то святое утро она была у сидов, и ее руки обвивали шею Фланна.

Король в изумлении откинулся на спинку кресла, переводя взгляд с одного на другого, а затем вперил затуманенный страхом, незрячий взор в Бекфолу.

— Это правда, сердце мое? — пробормотал он.

— Правда! — ответила Бекфола и внезапно стала в глазах короля белесой и полупрозрачной.

Монарх указал ей на дверь.

— Иди по своим делам, — пробормотал он. — Ступай к этому Фланну.

— Он ждет меня, — молвила Бекфола с гордым стыдом, — и мысль о том, что должен он ждать, сжимает мне сердце.

Затем она вышла из дворца и покинула Тару; и во всей Ирландии, и в мире живых ее больше не видали, и никто о ней никогда ничего более не слыхивал.