Ирландские предания

Глава I

— Думаю, — сказал Кайрел Белокожий, — что, хотя решение было вынесено против Финна, право решать было именно за ним.

— Он укокошил одиннадцать сотен, — дружелюбно заметил Конан, — и, если хочешь, можешь считать, что он в своем праве.

— И все-таки… — начал возражать Кэйрел.

— Ты все это заварил, — продолжил Конан.

— Хо! Хо! — воскликнул Кайрел. — Да ведь ты виноват не меньше моего!

— Нет, — молвил Конан, — ведь это ты ударил меня первым!

— И если бы нас не растащили… — прорычал Кайрел.

— Растащили! — буркнул Конан с ухмылкой, от которой вздыбилась его борода.

— Да, растащили. Если бы не вклинились между нами, думаю…

— А ты не думай, сердце мое, ибо между нами мир по закону.

— Это верно, — сказал Кайрел, — и надобно установленного держаться. Пошли, мой любезный, посмотрим, как юношей натаскивают в школе. Один из них довольно славно управляется с мечом.

— Ни один юнец не умеет с ним управляться, — заметил Конан.

— Ты прав, — сказал Кайрел. — Для такого оружия надбен добрый, зрелый муж.

— Мальчишки неплохи с пращами, — продолжал Конан, — но только рассчитывать на них нельзя — пайку слопают, а от драки сбегут.

Двое рослых мужей направились туда, где обучали фениев.

А случилось однажды так, что Финн Мак-Кул созвал нобилей из фениев вместе с их женами на пирушку. Пришли все, потому что устроенный Финном пир пропустить было никак невозможно. Там был Голл Мор Мак-Морна со своими людьми; сын Финна, Ошин, и его внук Оскар. Был Дермод Веселая Рожа, Кельте Мак-Ронан, да кого там только не было, всех и не перечислишь, ибо все столпы и огнеборцы войны были там.

И вот пир начался.

Финн сидел на главном месте посреди залы; напротив себя на почетное место он усадил весельчака Голла Мак-Морна; а по обе стороны от них расселись нобили из фениев, и каждый занял место, соответствующее его рангу и роду.

После славной трапезы — добрая беседа, а после доброй беседы — сон; таков порядок пира; поэтому, когда перед каждым стол ломился едой до пределов желания, слуги вынесли блестящие и украшенные драгоценными камньями рога для питья, и каждый влил в себя целую волну пьянящего напитка. Тогда молодые герои сделались веселы и бравы, дамы стали нежны и благосклонны, а барды выказывали чудеса знаний и предречений. Всякий взор лучился на том пиру, и все они постоянно обращались на Финна в надежде поймать взгляд этого великого и милосердного героя.

Сидевший напротив Голл пылко с ним заговорил.

— На этом пиру всего в достатке, о вождь, — сказал он.

Финн же улыбнулся, глядя ему в глаза, и взгляд его был напоен нежностью и дружелюбием.

— Нет недостатка ни в чем, — подтвердил он, — кроме славно сложенной песни.

Тут встал глашатай, держа в одной руке цепь из нескольких железных колец, а в другой — тонкую серебряную цепочку старинной работы. И потряс он железной цепью, чтобы слуги и прислужницы замолкли, и он потряс серебряной, чтобы прислушались вельможи и барды.

Поэт фениев Фергюс по прозвищу Уста Истины запел тогда о Финне, его предках и подвигах их. Когда он закончил, Финн, Ошин, Оскар и Мак-Лугайд Грозная Длань преподнесли ему редкие и дорогие подарки, так что все дивились их щедрости, и даже сам бард, привыкший к щедрости королей и принцев, был изумлен этими дарами.

Затем Фергюс обернулся к Голлу Мак-Морне и спел о крепостях, разрушениях, набегах и сватовствах клана Морна; и по мере того как одна песня сменяла другую, Голл становился все более веселым и довольным. Когда песни стихли, Голл, сидя на своем месте, обернулся.

— Где мой гонец? — воскликнул он.

Гонцом у него была женщина, бегунья, чудо быстроты и хранительница секретов. Она и шагнула вперед.

— Я здесь, благородный воин.

— Собрали мою дань с Дании?

— Она здесь.

Тут ей помогли положить перед ним дань весом в три человека из дважды очищенного золота. Из этого сокровища, а также из колец, браслетов и ожерелий, что были при нем, Голл Мак-Морна уплатил Фергюсу за его баллады, и дал он вдвое больше, чем Финн.

Пир продолжался, а Голл раздавал арфистам, пророкам или жонглерам больше, чем кто-либо другой, так что Финн стал недоволен, и по ходу дела становился он все более суров и молчалив.

Глава II[80]

Голл продолжал раздавать свои великолепные дары, а огромный пиршественный чертог стал наполняться тревогой и смущением. Нобили вопросительно глядели друг на друга, а потом говорили о посторонних вещах, но только вполовину ума. Певцы, арфисты и жонглеры ощущали эту неловкость, так что всем было не по себе, и никто не знал, что с этим поделать и что будет дальше; разговоры затихали, а за этим последовала тишина.

Нет ничего страшнее молчания. В его пустоте взрастает стыд или накапливается гнев, и надобно выбрать, кто из них станет вами править.

Этот выбор лежал перед Финном, который никогда стыда не ведал.

— Голл, — сказал он, — давно ли ты собираешь дань с жителей Лохланна?

— Издавна, — ответил Голл.

И он глянул в глаза Финну, что были строги и недружелюбны.

— Думал я, что дань мне была единственной, которую эти люди должны были платить, — продолжил Финн.

— Память тебе изменяет, — молвил Голл.

— Пусть так, — ответил Финн. — Как появилась эта дань тебе?

— Давным-давно, Финн, в те дни, когда отец твой навязал мне войну.

— А! — откликнулся Финн.

— Когда поднял он против меня верховного правителя и изгнал меня из Ирландии.

— Продолжай, — сказал Финн, удерживая взгляд Голла меж своих насупленных бровей.

— Я отправился к бриттам, — продолжил Голл, — твой же отец последовал за мной и туда. Я вторгся в Белый Лохланн[81] и взял его. Твой же отец выбил меня и оттуда.

— Мне это ведомо, — молвил Финн.

— Я ушел в землю саксов, но твой отец изгнал меня и оттуда. А затем, в Лохланне, в битве при Кнухе, мы с твоим отцом наконец встретились нога к ноге, глаза в глаза, и там, Финн…

— Что там, Голл?

— И там я убил отца твоего!

Финн сидел недвижимо, не шелохнувшись, лицо его было ужасно и каменно, как памятный лик, высеченный на склоне утеса.

— Расскажи, как все было, — молвил он.

— В том сражении побил я лохланнов. Проник я в крепость датского короля и вывел из его темниц людей, коих держали там це-лый год и ожидавших смерти. Я освободил пятнадцать узников, и одним из них был Финн.

— Это верно, — молвил Финн.

При этих словах гнев Голла поубавился.

— Не завидуй мне, дорогой, потому что, будь у меня дани в два раза больше, я бы отдал ее тебе и Ирландии.

Однако от слова «завидуй» гнев Финна вспыхнул снова.

— Это дерзость, — воскликнул он, — бахвалиться за этим сто-лом, что ты убил моего отца!

— Даю руку на отсечение, — ответил Голл, — если бы Финн обращался со мной, как его отец, я бы обращался с Финном также, как с отцом Финна.

Финн закрыл глаза, подавил гнев, который поднимался в душе его, и мрачно улыбнулся.

— Коли бы я так считал, не оставил бы последнее слово за тобой, Голл, ибо у меня тут по сто человек на каждого твоего.

Голл расхохотался.

— Также было и с твоим отцом, — молвил он.

Брат Финна, Кайрел Белокожий, вмешался в их разговор, грубо рассмеявшись.

— И скольких же людей Финна угомонил великолепный Болл? — крикнул он.

Однако брат Бэлла, лысый Конан Ругатель, бросил на Кайрела свирепый взгляд.

— Клянусь оружием! — молвил он. — С Боллом всегда было не менее ста одного мужа, и самый последний из них мог бы с легкостью тебя завалить.

— Что?! — воскликнул Кайрел. — Ты, что ли, один из этой сотни и одного мужа, плешивец?

— И впрямь из них, мой тупоголовый слабак Кайрел, и я берусь доказать на твоей шкуре, что мой брат речет правду, а сказанное твоим — ложь!

— Ну, давай, попробуй! — прорычал Кайрел и после сказанного яростно вмазал Конану, на что тот ответил таким кулачищем, что одним ударом влепил им Кайрелу сразу по всей роже. Затем эти двое сцепились и пошли валять и колотить друг друга по всей огромной зале. Двое сыновей Оскара не могли вынести, как их дядьку гнобят, и наскочили на Конана, а двое сыновей Голла ринулись на них. Затем вскочил и сам Оскар, держа по молоту в каждой руке, и бросился в гущу драки.

— Благодарю богов, — рявкнул Конан, — за возможность прибить тебя, Оскар.

Затем эти двое сшиблись, и Оскар выбил из Конана стон боли. Тот умоляюще глянул на своего брата Арта Ота Мак-Морну, и этот могучий воин ринулся к нему на помощь и ранил Оскара. Ошин, отец Оскара, того стерпеть не смог; он встрял и поразил Арта Ога. Затем Жесткая Шкура Мак-Морна ранил Ошина, а потом он сам был сбит с ног Мак-Лугайдом, которого после ранил Барра Мак-Морна.

В пиршественном чертоге царил хаос. В каждом его углу раздавали и получали удары. Здесь два героя, вцепившись друг другу в глотки, медленно кружат и кружат в скорбном танце. Тут двое пригнулись, стоя друг против друга, и выискивают слабое место для удара. Вон там кряжистый муж вскинул другого вверх и швырнул его в бросившуюся на него братию. В дальнем углу некий муж стоит и задумчиво пытается вытащить выбитый зуб.

В пиршественном чертоге царил хаос.

В каждом его углу раздавали и получали удары

— Не до драки, — бормочет он, — когда башмак слезает или шатается зуб.

— Поспеши с этим зубом, — ворчит стоящий перед ним бугай, — я тебе и второй выбью.

У стены жалась группка женщин, некоторые из них вопили, другие смеялись, и все они призывали мужчин вернуться на свои места.

В зале оставались сидеть только два человека.

Голл сидел, обернувшись, и внимательно наблюдал за ходом драки, а сидевший напротив Финн наблюдал за Голлом.

Как раз в этот момент Файлан, еще один из сыновей Финна, ворвался в зал с тремя сотнями фениев, и этой силой все люди Голла были вынесены за двери, где бой и продолжился.

Тогда Голл спокойно глянул на Финна.

— Твои люди используют оружие, — заметил он.

— Разве? — спросил Финн так спокойно, словно обращался в пространство.

— Что же до оружия… — молвил Голл.

Тут этот несгибаемый столп войны повернулся туда, где на стене позади висел его арсенал. Он схватился одной рукой за свой надежный и хорошо уравновешенный меч, ухватил левой свой большой могучий щит и, бросив искоса еще один взгляд на Финна, вышел из чертога и неудержимо ринулся в бой.

Затем встал Финн. Он также снял со стены свое снаряжение, вышел, подал торжествующий фенийский клич и вступил в бой.

Слабакам туда лучше было не соваться. Не уголок это был, который женщина с тонкими перстами выбрала бы для укладки своих волос, и не местечко для старика, собравшегося предаться размышлениям, ибо звон мечей о мечи, топоров о щиты, рев сражающихся, стоны раненых и крики испуганных женщин нарушали там покой, и над всем раздавались призывный клич Голла Мак-Морны и могучий рев Финна.

Тогда Фергюс Уста Истины собрал вокруг себя всех бардов, и они окружили сражающихся. Они начали распевать и произносить речитативом длинные суровые строфы и заклинания, и, когда ритмичные волны их голосов заглушили шум даже самой битвы, люди перестали рубиться и кромсать и выпускали оружие из рук. Его подхватили барды, и между двумя сторонами произошло примирение.

Однако Финн заявил, что не заключит мира с кланом Морна до тех пор, пока не рассудят их король Кормак Мак-Арт[82], его до-черь Айлве, его сын Кайрбре[83] из Маг-Лифи и главный бард Фин-тан[84]. Голл согласился, что дело должно быть передано на этот суд, и был назначен день, через две недели, дабы собраться в Таре королей для вынесения приговора. Затем залу прибрали, и пиршество возобновилось.

Из народа Финна погибло одиннадцать сотен мужчин и женщин, а из людей Голла — одиннадцать мужчин и пятьдесят женщин. Однако, думается, женщины перемерли со страху, ибо ни на одной из них не было ни раны, ни синяка, ни царапины.

Глава III

К концу второй недели Финн, Голл и предводители фианнов прибыли в Тару. Король, его сын и дочь, а также Флари, Фиал и Финтан Мак-Бохра сидели на судейских местах, и Кормак привел свидетелей для показаний.

Финн встал, но в тот же момент поднялся и Голл Мак-Морна.

— Я возражаю против того, чтобы Финн давал показания, — сказал он.

— Почему? — спросил король.

— Потому что в любом касающемся меня деле Финн превратит ложь в правду, а правду в ложь.

— Не считаю, что это так, — возразил Финн.

— Вот видите, он уже начал так делать, — воскликнул Голл.

— Если ты возражаешь против показаний главного из присутствующих лиц, каким образом должны мы получить свидетельства? — удивился король.

— Я, — ответил Голл, — доверюсь показаниям Фергюса Уста Истины. Он поэт Финна и не солжет против своего хозяина, однако он бард и ни на кого напраслины не возведет.

— С этим я согласен, — молвил Финн.

— Тем не менее я требую, — продолжил Голл, — чтобы Фергюс поклялся перед судом своими богами, что он будет говорить по справедливости о нас.

Фергюс принес клятву и дал показания. Он заявил, что брат Финна Кайрел ударил Конана Мак-Морну, что два сына Голла пришли Конану на помощь, что Оскар ринулся на помощь Кайрелу, а затем люди Финна сцепились с кланом Морна; так началась свара, и закончилась она битвой, в которой погибло одиннадцать сотен людей Финна и шестьдесят один человек Голла.

— Меня удивляет, — сказал король скорбно, — как это, учитывая численность противника, потери клана Морна были такими малыми.

При этих словах Финн вспыхнул.

Фергюс ответил:

— Голл Мак-Морна прикрывал своих людей щитом. Всю эту резню устроил он.

— Натиск был слишком силен, — проворчал Финн. — Я не успел добраться до него вовремя, иначе…

— Иначе что? — громко хохотнул Голл.

Финн сурово покачал головой и больше не промолвил ни слова.

— Каково ваше решение? — спросил Кормак своих друзей и судей.

Первым высказался Флари.

— Думаю, пострадал клан Морна.

— Почему? — спросил Кормак.

— Потому что на них напали первыми.

Кормак упрямо на него глянул.

— Я с твоим решением не согласен, — молвил он.

— Что в нем неверно? — спросил Флари.

— Ты не учел, — молвил король, — что воин обязан подчиняться своему командиру, а учитывая время и место, командиром был Финн, а Голл — простым воином.

Флари обдумал мнение короля.

— Это, — сказал он, — верно для белых ударов, или ударов кулаками, но не для красных ударов, или ударов мечами.

— А ты что думаешь? — спросил король Фиала.

Тогда Фиал высказался:

— Считаю, раз клан Морна подвергся нападению первым, они не должны платить за ущерб.

— А что касается Финна? — спросил Кормак.

— Считаю, что в связи с его огромными потерями Финн должен быть освобожден от возмещения ущерба и что его потери должны рассматриваться как плата за ущерб.

— Я согласен с этим суждением, — сказал Финтан.

Король и его сын также согласились, и это решение было доведено до фениев.

— Следует подчиняться приговору, — заметил Финн.

— Будешь его соблюдать? — спросил Голл.

— Буду, — молвил Финн.

Тогда Голл и Финн облобызали Друг друга, и таким образом был заключен мир. Ибо, несмотря на бесконечные ссоры этих двух героев, они очень любили друг друга.

Тем не менее по прошествии многих лет я думаю, что вина все же лежала на Голле, а не на Финне и что вынесенное решение всего не учитывало. Ибо за тем столом Голл не должен был раздавать больше подарков, чем его командир и хозяин пира. Голл же, со своей стороны, был не вправе силой занимать положение величайшего дарителя среди фениев, ибо не было в целом мире никого, кто преподносил бы дары, сражался или сочинял стихи лучше Финна.

Это обстоятельство дела до суда не довели. Хотя возможно, оно было сокрыто из учтивости по отношению к Финну, ибо если Голла можно было обвинить в бахвальстве, то Финна можно было бы обвинить в более отвратительном деянии — в зависти. Тем не менее свара началась из-за хорохористой и напористой натуры Голла, и приговор времени обязан оправдать Финна и возложить вину на тех, кто ее заслуживает.

Однако следует добавить и запомнить, что всякий раз, когда Финна загоняли в угол, именно Голл вытаскивал его оттуда; а позже, когда время сотворило над ними самое худшее и фении были отправлены в ад как неверующие, именно Голл Мак-Морена, заявился в пекло с цепью в огромном кулачище, и были на той цепи три болтающихся железных шара, и именно он напал на полчища могучих демонов и вывел оттуда Финна со всеми фениями.