Ищущий убежища

Глава двенадцатая, в которой коронер Джон встречается с епископом

Эту ночь коронеру пришлось провести на полу собственного зала в доме на Сент-Мартин-стрит. Он добрался домой перед самыми сумерками, едва успев до закрытия городских ворот, для чего вынужден был постоянно подгонять коня во время тяжелого перехода, последовавшего за проведением дознания по второму мертвецу. Когда же Джон оказался дома, Мэри, угощая его ужином за длинным столом в холле, прошептала, что хозяйка заперлась в своей комнате и за весь день ни разу не показывалась.

Уставший как собака, он поднялся по внешней лестнице, внутренне готовый к тому, чтобы лицезреть ледяную холодность жены. Однако, когда он толкнул дверь в ее покои, та не открылась. Он толкнул сильнее, но дверь была заперта на щеколду изнутри. Джон затарабанил в дверь кулаками, с каждой секундой ощущая, как в нем все сильнее закипает злость. Он кричал и колотил в дверь с такой силой, что его сосед Годфри Фитцосберн, серебряных дел мастер и глава своей гильдии, появился на приступке собственной спальни на верхнем этаже.

Пыхтя от возмущения, Джон неохотно спустился по лестнице и разыскал на кухне Мэри.

– Нет, ты представляешь, она заперла дверь и не пускает меня в спальню, чтоб ее!

Служанка пожала плечами:

– Ничего удивительного, если хотите знать. Она несколько дней дозревала. Вас сколько дома не было? Три дня и две ночи, вот она и не выдержала.

– Как думаешь, Мэри, мне ее бросить?

Служанка спокойно покачала головой:

– Ну что вы, это все перегорит да выветрится. Ей слишком нравится быть женой королевского коронера. Она же не переживет насмешек других знатных женщин. Так что сидите тихо, и в конце концов все встанет на свои места.

– А спать мне сегодня где прикажете? Она же меня собственной постели лишила! – пожаловался коронер.

Мэри остановилась, подбоченившись, и заговорила с ним тоном, которым мать увещевает раскапризничавшегося ребенка:

– Где хотите, но только не со мной! Выбор у вас есть. Можете отправиться в «Буш» и забраться под одеяло к любовнице, а можете переночевать в собственном доме, в холле. По крайней мере, не останетесь без крыши над головой. Учитывая, в каком состоянии сейчас ваша жена, я посоветовала бы вам остаться дома, если, конечно, вам не хочется, чтобы вас не пускали в спальню еще недельку-другую.

Джон не мог не согласиться с рассудительностью ее доводов, и Мэри принесла из кладовки соломенный матрас и постелила его перед очагом. Она подбросила в огонь несколько крупных поленьев и постелила поверх матраса покрывало, а вместо подушки положила скатанный плащ.

– Думаю, в Палестине и Австрии вам доводилось ночевать в местах похуже, чем это, – заявила служанка голосом, в котором, как показалось Джону, было не слишком много сочувствия. Впрочем, он с благодарностью завалился на наскоро устроенную постель, натянул на себя покрывало и через десять минут уже вовсю храпел.

На следующее утро Джон счел необходимым доложить о событиях нескольких предшествующих дней шерифу. При всей нелюбви к родственнику он понимал, что должен информировать его о последних новостях по поводу нового убийства, особенно учитывая то, что и второй покойник был связан с Крестовыми походами. Позавтракав в одиночестве, он зашагал к замку, пересек двор, шлепая по никогда не пересыхающей грязи, и подошел к главной башне. Поднявшись по ступенькам над подвальным этажом, он оказался перед центральным входом. Вооруженные стражи, солдаты и всякий люд, сновавший туда-сюда по своим делам, почтительно расступились, давая пройти коронеру.

Караульный сержант у внутренней двери, ведущей в кабинет шерифа, сообщил Джону, что шериф уже занят и беседует с кем-то из кафедрального собора. В скверном расположении духа Джон принялся мерить шагами выложенный каменными плитками пол перед кабинетом.

В заполненном людьми центральном зале замка царила обычная деловитая суета. Сидящие за расположенными по периметру столами клерки писали что-то под диктовку просителей, желавших, чтобы суд графства выслушал их жалобу, или обращавшихся с личной просьбой к шерифу. Бродили рыцари, выглядевшие растерянными в отсутствие войн или хотя бы Крестового похода, которым можно было бы себя занять. Их сквайры, местные лендлорды, торговцы и мастера различных гильдий суетились, исполняя чьи-то поручения, или праздно сплетничали под стенами. Джон углядел в толпе своего соседа, беспутного мужчину средних лет, который славился своей слабостью к выпивке и женскому полу. Джон не испытывал к нему теплых чувств, а посему старался избегать его компании, тем самым вызывая раздражение Матильды, которая с удовольствием принимала двусмысленные комплименты Годфри Фитцосберна, сталкиваясь с ним на улице перед домом. Сосед, будучи главой гильдии серебряных дел мастеров, принадлежал к числу значительных людей в Эксетере, пользовавшихся заметным влиянием. Первые же слова, с которыми он обратился к коронеру, не подняли Джону настроения.

– Какого дьявола вы вчера ночью подняли такой шум на лестнице, де Вулф? Неужели обнаружили в спальне вашей пышногрудой женушки любовника?

Джон пробормотал что-то невнятное в ответ и повернулся к Фитцосберну спиной. Некогда привлекательный, обладавший какой-то грубой красотой мужчина, тот сейчас быстро превращался в развалину. Джон зашагал прочь, не в силах сдержать раздражения из-за затянувшегося ожидания, и, протиснувшись сквозь толпу, заметил констебля Ральфа Морина, которого уважал, считая разумным и умеренным человеком. Морин получил назначение на пост констебля от короля и потому не зависел от местных политических передряг. Замок Ружмон находился в ведении короны – очень мудрый шаг, предпринятый несколько лет назад, когда все Западные графства были опрометчиво отданы принцу Джону в качестве его собственного королевства. Замок, однако, был вне его подчинения, и когда Ричард Львиное Сердце, проявляя излишнее благородство, простил в минувшем году Джону его прегрешения, главный юстициарий убедил короля оставить самые большие замки в своем распоряжении. Дожидаясь, пока де Ревелль соблаговолит его принять, Джон перебросился парой слов с констеблем замка Ружмон и скоротал таким образом время. Затем Морин произнес нечто, что пробудило интерес коронера.

– Помните парня, которого наши сержанты привезли несколько дней назад, из Хоунитона? Как я понимаю, вы распорядились поместить его в нашу тюрьму.

Джон недоуменно уставился на него:

– Вы имеете в виду Алана Фитцхая, человека из Палестины?

– Совершенно верно. Я полагал, его бросили в камеру по вашему приказу.

– Да нет же! Последние несколько дней я был в отъезде.

Констебль пожал плечами:

– Тогда, скорее всего, приказ отдал шериф. Можете спросить его сами – похоже, он наконец освободился.

В мрачном настроении Джон приблизился к двери кабинета де Ревелля, и страж жестом пригласил его войти.

Коронер заговорил уже на пути к столу, за которым размещался его шурин.

– Почему вы швырнули Алана Фитцхая в тюрьму? – спросил он.

– Потому что он – главный подозреваемый в подлом убийстве, – спокойным голосом ответил Ричард.

– Его вина ничем не доказана, – отрезал коронер. – Со времени нашего утреннего разговора не появилось никаких доказательств его участия в убийстве. Зачем же его запирать?

Де Ревелль драматически вздохнул, поигрывая лежащим на столе пергаментным свитком.

– Дорогой мой Джон, вы по натуре солдат, и солдат очень хороший, но совершенно наивны в вопросах политики.

Скривившись, коронер наклонился, приблизив темноволосую голову к шерифу:

– Не надо смотреть на меня сверху вниз, шурин. Говорите прямо, что вы имеете в виду.

– Что управление графством – и даже страной, если на то пошло, – сродни партии в шахматы или танцам. Всегда имеется набор ходов или движений, которые обязательно нужно выполнить, в соответствии с ситуацией.

– Давайте без обиняков. Выкладывайте все начистоту.

Ричард снисходительно усмехнулся.

– Вот-вот, вы прямой человек, Джон, и предпочитаете прямоту выражения. Я хочу сказать, что когда влиятельный человек хочет, чтобы что-то было сделано, следует как минимум сделать хотя бы жест в этом направлении.

– Что-то я не возьму в толк, каким образом это связано с тем, что Фитцхай сейчас в кандалах?

– Никто на него кандалы не надевал – пока, во всяком случае. Он всего лишь наслаждается нашим гостеприимством в подвале этого здания. – Шериф погладил узкую бородку. – Истина, которая стала мне известна лишь вчера, должен признать, заключается в том, что пораженный недугом Арнульф де Бонвилль является старым и близком другом нашего епископа. Генри Маршалл обычно пребывает за пределами города, но эту неделю он проведет здесь, занимаясь посвящением в духовный сан новых священников. Он прослышал об убийстве и требует, чтобы злоумышленник, убивший сына Арнульфа, был пойман и повешен как можно быстрее.

До коронера наконец дошло, к чему клонил шериф.

– Ага, теперь ясно. Вам нужен козел отпущения, а тут под рукой оказался Фитцхай.

Де Ревелль пожал узкими плечами:

– Лучшего мы предложить не можем.

Джон, потеряв терпение, всплеснул руками:

– Так ведь против него нет никаких улик.

Шериф мягко улыбнулся так, словно беседовал с неразумным ребенком:

– Разве может что-либо препятствовать воле влиятельных людей? Думаю, нет нужды напоминать, что наш епископ Генри доводится братом Уильяму, маршалу всей Англии… кроме того, существуют способы получения доказательств, к которым, я чувствую, мне все больше хочется прибегнуть.

Джон увидел всю бессмысленность препираний с Ричардом, поэтому коротко сообщил другие новости, поведав шерифу о втором убийстве, которое им придется расследовать в дополнение к уже имеющемуся. Хоть весть о найденном у Хеквуд-Тора трупе шерифу сообщили его собственные люди, они не знали о перерезанном горле, а саму находку сочли чересчур незначительной для того, чтобы его беспокоить. Теперь шериф заинтересовался и спросил, когда, по мнению Джона, этот человек был убит.

– Я бы сказал, от четырех до шести недель тому назад. Точнее определить трудно, – ответил Джон.

– Примерно в то же время, когда Алан Фитцхай прибыл в Англию и отправился в Плимут, вполне возможно, по идущей через Дартмур дороге. Не исключено, что мы сможем заставить его сознаться в обоих убийствах.

Джону стало не по себе. Ему в голову приходила та же мысль, но в отсутствие хоть каких-либо Доказательств причастности Фитцхая к преступлениям он не был готов принести его в жертву из соображений внутренней политики. Однако шериф еще не закончил:

– Я рад, что вы появились, Джон, – тем самым вы избавили меня от необходимости посылать за вами.

– И зачем я вам понадобился? – грубо осведомился Джон, злясь на шерифа из-за его снисходительно-высокомерной манеры обращения.

– Как я уже сказал, епископа очень опечалило известие об убийстве сына его близкого друга. Итак, он попросил нас обоих прибыть к нему на аудиенцию, чтобы обсудить этот вопрос – сегодня, после окончания дневного богослужения. Мы должны явиться в кафедральный собор в три часа пополудни.

Предстоящий визит к епископу никак не поднял Джону настроения.

– И вы, конечно же, готовы радостно пуститься в пляс под дудку этих треклятых клерикалов? – спросил он.

Антипатия города по отношению к церкви проявлялась почти всегда и во всем. Эксетерская знать не находила себе покоя оттого, что кафедральный собор в городе обладал независимым статусом. Даже юрисдикция шерифа и коронера распространялась только на дороги, пересекающие кафедральную территорию.

Однако в данном случае шериф, похоже, готов был ради собственных политических интересов на время забыть о неприязни. Епископ и регент были сторонниками принца Джона в его борьбе против короля Ричарда, и коронер знал, что симпатии де Ревелля тоже на их стороне. Джон де Вулф считал их предателями и никак не мог взять в толк, почему король с такой готовностью не только раздает помилования и прощения, но и оделяет брата милостями вместо того, чтобы просто швырнуть его в тюрьму.

– Полагаю, вы придете на аудиенцию, Джон, – продолжал шериф. – Епископ регулярно встречается с архиепископом Кентерберийским. – Это было неприкрытое напоминание о том, что своим назначением на должность коронера Джон обязан Хьюберту Уолтеру.

– Приду, приду, можете не волноваться, – пробурчал он. – Хотя бы для того, чтобы не дать вам проявить излишнее рвение в исполнении королевского закона.

Генри Маршалл, епископ Эксетерский, жил в тени своего более знаменитого брата Уильяма, однако и сам при этом обладал множеством неоспоримых достоинств и, вне всякого сомнения, был более набожным, нежели значительное количество возведенных в епископский сан. Он не принадлежал к числу воинствующих прелатов, к каковым относился Хьюберт Уолтер, прославивший себя ратными подвигами в Крестовых походах. Генри Маршалл был настоящим аскетом и искренне жалел о том, что праведный, по его мнению, стиль церковной жизни кельтских времен канул в прошлое. Хотя сам он обитал в относительной роскоши, образ его жизни был умеренным по сравнению с собратьями по сутане. В качестве примера его праведности и глубокой набожности можно было привести введенный по предложению епископа обязательный взнос в размере полпенни, который каждое домовладение в Девоне и Корнуолле должно было уплатить собору на Троицын день – благотворительный акт, столь же популярный, как снег в августе.

Вот с этим-то человеком и должна была состояться пополудни встреча Джона и его шурина. Когда они прибыли, богослужение только что завершилось, и пребендарии расходились. Когда же ни пребендариев, ни их викариев и псаломщиков не осталось, появилась высокая фигура епископа в сопровождении архидиакона Джона де Алекона. За ним маячил силуэт регента Томаса де Ботереллиса. Процессия проследовала из молельни в прилегающую крытую галерею, и архидиакон кивком пригласил коронера и шерифа присоединиться к ним на уединенном и спокойном квадрате в обрамлении колонн.

Последовал приличествующий случаю обмен приветствиями, и оба гостя преклонили колени, чтобы поцеловать кольцо на руке епископа. Ричард де Ревелль проделал это с театральным драматизмом, коронер – со сдержанным неудовольствием.

Епископ Генри, в темном плаще поверх белой сутаны и шапочке на голове, остановился между двумя арками, глядя на поросший травой двор. В отличие от внешних территорий, внутренние дворики вокруг собора поддерживались в чистоте и порядке.

– То, что я слышал, Ричард, не может не вызывать тревоги, – произнес он тонким высоким голосом, на мгновение игнорируя коронера. – Арнульф де Бонвилль – мой старый друг. Наши семьи ведут свой род из одного и того же города в Нормандии, и у каждого из нас до сих пор сохранились там земли.

Ричард де Ревелль всем своим видом выражал сочувствие и озабоченность.

– Все верно, ваша светлость, мы все в печали. Лорд Арнульф, насколько я понимаю, при смерти, и весть о гибели старшего сына, убитого столь подло, без сомнения, станет для умирающего отца жестоким ударом.

Лицемер, подумал Джон. Меньше всего его заботит семейство. Все, что ему нужно, так это похвала за повешенного преступника – даже если на самом деле тот ни в чем не виноват.

Джон де Алекон повернулся к коронеру, намереваясь вовлечь его в беседу и напомнить епископу о его присутствии.

– Как я слышал, вы видели Арнульфа де Бонвилля, когда посетили Питер-Тейви, верно? Скажите, как он вам показался?

– Он наполовину мертв – и Господь проявит милосердие, если поскорее умертвит оставшуюся половину. Он ничего не понимает, он парализован и лежит в собственных экскрементах – не осталось ничего, чтобы задержать его на этом свете.

– Да свершится воля Господня, – набожно проговорил епископ. – Никому из нас не под силу решить, каким образом мы покинем этот мир.

Генри Маршалл резко повернулся и снова обратился непосредственно к шерифу:

– Так что же делать, Ричард? Разве можно мириться с тем, что норманнский джентльмен убит у себя на родине? Нужно преподать мерзавцам урок, быстрый и вразумительный.

Де Ревелль потер указательным пальцем переносицу:

– У меня есть подозреваемый, ваша светлость, он уже в тюрьме. Думаю, нет смысла продолжать поиски, если виновный под рукой. – При этом шериф забыл упомянуть, что подозреваемый – тоже норманн.

– Он признался в содеянном? – осведомился прелат.

– Пока еще нет – но я намерен подвергнуть его испытанию, чтобы покончить с делом как можно быстрее.

Его слова привели коронера в ярость. Он впервые услышал о предстоящем испытании.

– Погодите минуту, шериф. Расследование обстоятельств смерти Хьюберта де Бонвилля ведет королевский коронер, и виновный должен официально предстать перед выездным судом во время следующего приезда верховного суда в Эксетер. Вы не можете решать столь серьезные дела без участия королевского суда.

Мертвенно-бледное лицо епископа с большими водянистыми глазами повернулось к Джону, как будто священнослужитель только что заметил его присутствие.

На физиономии шерифа тут же появилось привычное страдальческое выражение:

– Мой дорогой коронер, у вас, конечно, может быть собственный странный интерес к мертвецам, спрятанным сокровищам, развалинам и всему такому прочему, однако ваша юрисдикция не распространяется на подозреваемых в совершении преступления.

– В чем дело? – подозрительно спросил епископ.

Де Ревелль выступил вперед:

– Джон де Вулф полагает, что может расследовать все случаи смерти самостоятельно, поскольку архиепископ Уолтер ввел этот бессмысленный институт коронеров. Что ж, он может позабавиться, описывая покойников, однако арест и наказание преступников по-прежнему остается моей обязанностью.

– Разумеется, вы представляете соверена в Девоне, – кивнул епископ. – Не представляю, что кто-то может придерживаться иного мнения.

В этот момент архидиакон счел необходимым вмешаться:

– И все же, ваша светлость, ваш брат в Кентербери специально направил коронеров в каждое графство страны всего лишь два месяца назад. Нельзя с такой легкостью отмахиваться от института, созданного совсем недавно.

Генри Маршалл плотнее завернулся в плащ и посмотрел, прищурившись, на Джона де Алекона – все хорошо знали, что между ними существует антипатия, вызванная в первую очередь принадлежностью к противоборствующим политическим силам. Епископ получил назначение всего лишь в этом году, намного позже архидиакона, который вот уже восемь лет являлся членом ордена клерикалов и четыре года – архидиаконом. Если бы епископ занял свой пост первым, Джону де Алекону никогда не удалось бы подняться, и Генри Маршалл очень хотел бы избавиться от него прямо сейчас, но до сих пор подходящего случая для этого не представилось.

– В вопросах расследования преступлений первое и последнее слово было и остается за шерифом, – проблеял он. – Если шериф считает, что арестованного им подозреваемого следует подвергнуть испытанию, то я, несмотря на то, что не обладаю мирской властью, полностью на его стороне и мысленно одобряю его действия. Это убийство не должно остаться безнаказанным – и наказание должно последовать незамедлительно, ради моего старого друга, пусть даже сраженного смертельным недугом.

– Я прослежу, чтобы никаких задержек не возникло, ваша светлость, – подобострастно заверил его шериф. – Может, вы захотите назначить кого-либо из своих священников, чтобы они присутствовали при испытании, которое состоится завтра в замке через час после рассвета?

Ритуал испытания имел религиозное происхождение, причем корни его уходили как в христианство, так и в язычество. Во время испытания подозреваемый подвергался жестокому физическому воздействию, чаше всего пыткам, которые нередко приводили к смертельному исходу. Все это делалось для того, чтобы получить сверхъестественные доказательства виновности или невиновности. В былые времена испытания устраивались под эгидой церкви – как правило, на принадлежащих церкви территориях, однако в последнее время все чаще и чаще церковь довольствовалась тем, что направляла кого-то из служителей, чтобы благословить церемонию – тем более что ходили слухи о намерении Ватикана запретить этот варварский ритуал.

Епископ Генри вынес еще одно предупреждение: – Все эти распри и ересь между вами, представителями закона, должны прекратиться. Я хочу напомнить вам, что архиепископ Уолтер, по инициативе которого было создано коронерство, в ближайшее время намерен посетить епархию. Я убежден в том, что он захочет посмотреть не только на духовное здоровье паствы, но и узнать, как работает созданная им система отправления закона, поэтому ваши отношения не должны вызывать у него озабоченности. Вам все ясно?

Не дожидаясь ответа, он повернулся и торжественной походкой зашагал прочь. Аудиенция завершилась. Участники встречи направились каждый в свою сторону – шериф с довольной ухмылкой на физиономии, а коронер – с лицом, напоминающим грозовую тучу.